Глава 1

ПУТЬ

Прощание с Землей, с поколением осталось в памяти Федора Икарова долгим многокрасочным сном.

И в полете, когда далеко позади осталась Солнечная система и безмолвная река пламени, истекающего из дюз, несла «Пион» в глубины пространства, навстречу неизвестному, молодой капитан часто вспоминал свой извилистый путь прощания с планетой – путь, опоясавший весь земной шар.

День за днем, месяц за месяцем «Пион», казалось, висел в одной точке, накрепко впаянный в бесстрастное пространство, – крохотная пылинка разума, затерявшаяся в бездонном космосе. Икаров, конечно, понимал умом, что корабль идет с огромной скоростью. Об этом деловито сообщали приборы, а также ежечасно докладывал Кельзав. Но все в человеке восставало против очевидного, отказываясь верить в то, что звездолет движется. Вскоре предстояла пульсация – головокружительный прыжок корабля через нуль-пространство.

Когда человек идет по дороге, он замечает пройденный путь по разным ориентирам: по придорожным камням, деревьям, по верстовым столбам, наконец. Сидя в салоне самолета, человек замечает движение по облакам, стремительно бегущим назад. Но как уловить движение звездолета, глядя на обзорный экран? Узор созвездий на его поверхности изо дня в день, из месяца в месяц остается неизменным. А кроме звезд, ничего вокруг… Конечно, рисунок созвездий при движении корабля меняется, но настолько незначительно, что человеческий глаз уловить этого не в состоянии.

Одиночество капитана скрашивали его белковые помощники. Они исправно вели «Пион» в те периоды, когда капитан, повинуясь биопрограмме, впадал в глубокий анабиоз. Наконец они миновали последнюю пульсацию.

При приближении к Тритону Икаров отказался от анабиотического сна. Слишком много стало теперь в ближнем космосе тревожных и непонятных явлений.

Капитан подошел к экрану. Он долго всматривался в него. Сколько книг они прочли, сколько микрофильмов о Тритоне просмотрели на борту корабля! Белковые поглощали информацию с ненасытностью губок, впитывающих воду, и Икаров не переставал восхищаться учеными Зеленого городка, которые вырастили и воспитали столь совершенные системы. В каждом белковом роботе были заложены возможности, которые раскрывались, развертывались с течением времени.

– Летим – и звезда превращается в солнце, – негромко произнес Икаров.

И впрямь Тритон медленно, но верно увеличивался на экране. Но это было не жаркое солнце, щедро разбрызгивающее свет в окрестном пространстве, а черный провал в небе. Капитан по бегущей ленте добрался до головной рубки и сел перед экраном. Он включил защитный слой со светофильтром.

Икаров был один в отсеке. Каждый член экипажа находился на своем месте.

«Будь у Тритона своя планета, – подумал капитан, – интересно, как бы чувствовал себя на ней человек?» Он представил себя стоящим на каменистой вулканической почве этой планеты. Возможно, она будет в чем-то похожа на Рутон, который они некогда избороздили с Энквеном. Горизонт напоминает раскаленную струну, разноцветные скалы – застывший фейерверк. Что может испытывать человек в поле чудовищного тяготения Тритона – Черной сверхзвезды? Капитан легко делает несколько шагов. Ходить по планете нетрудно: ведь тяжесть тела на ней обусловлена не Тритоном, а массой самой планеты. Но масса Тритона настолько велика, что она меняет метрику окружающего пространства, как бы искривляет, пpoгибает его. Это явление предсказал еще Лобачевский. Но что это значит – звезда прогибает пространство? Этого никто из землян еще не знает… Что он испытает, когда попадет в искривленное пространство? Может ли вообще человек выжить в нем? Капитан глубоко задумался, опустив голову на пульт. То, что раньше представлялось теорией и чистейшей абстракцией, с каждым часом полета «Пиона» все более превращалось в реальность. На месте Тритона зиял черный провал, все время увеличивающийся в размерах.

При приближении к звезде-невидимке приборы корабля вели себя все более беспокойно. Однажды вспыхнула магнитная буря, которая бушевала четверо земных суток – время на корабле измерялось в привычных земных циклах. («О том, как измерять на «Пионе» время, мы договорились с тобой, капитан, еще на Рутоне», – заметил по этому поводу Энквен.) Во время магнитной бури капитан почти не отходил от пульта. Когда капитан отдыхал, его место занимал Энквен.

Четверо суток вокруг «Пиона» бушевали силовые поля. Это был безмолвный разгул стихии без грома, ливней и пенных морских волн. Четверо суток, откликаясь на немую бурю, конвульсивно трепетали стрелки приборов. На пятые сутки синусоида, которая неутомимо вытанцовывала на экране капитанского пульта, наконец нырнула под красную горизонталь.

Буря улеглась, однако радость оказалась преждевременной: на поверхности корабля определили повреждения. Возникла необходимость срочно проверить поверхность «Пиона».

Натянув противорадиационный скафандр, капитан нажал кнопку с надписью «вакуум». Стенки переходного отсека едва слышно завибрировали. Стрелка барометра, описав полный круг, ткнулась в «зеро». Все! Можно выходить.

Икаров повернул рукоятку, но люк остался неподвижным. «Заело», – с беспокойством подумал капитан.

В этот момент вспыхнул видеофон. Связь по своей инициативе включил Энквен.

– Что случилось, капитан? – спросил робот. – Я по биопередатчику уловил: у тебя что-то не ладится.

– Оставь Кельзава на пульте и иди сюда, – велел капитан. Экран погас.

Через несколько минут в камеру, где царил вакуум, вошел Энквен. Перепад давлений робота не смущал.

– Люк не открывается, – сказал капитан. – Давай попробуем вдвоем.

Икаров и Энквен налегли на люк, но тот не поддался.

– Ударь, Энквен, – сказал Икаров. – Только антенну не повреди.

Коротко разогнавшись, робот ударил в люк плечом. После третьей попытки люк открылся. Первым на поверхность вышел капитан, за ним Энквен. Очутившись снаружи, капитан на мгновение закрыл глаза. Он сделал несколько осторожных шагов, затем остановился и прильнул к портативному телескопу, который прихватил с собой.

– Посмотри вниз, капитан, – прозвучал ровный голос Энквена.

Опустив телескоп, капитан посмотрел под ноги и едва не вскрикнул от неожиданности: отсеки корабля были покрыты ровным слоем вещества изумрудного цвета. Некоторые участки были потемнее, другие светлее. Ярче всего светились участки, прилегающие к фотонным дюзам.

– Что это, Энквен? – спросил капитан, потрогав носком изумрудное вещество.

Энквен неохотно пожал плечами.

– Аналога нет, – сказал он.

Капитан присел на корточки.

– Вещество такой плотности землянам не известно, – сказал он. – Вот почему люк не открывался!

– Быть может, слой образован прилипшими метеоритами? – высказал предположение Энквен.

Икаров покачал головой.

– Почему же тогда локаторы не отметили метеоритных ливней? – сказал он. – Нет, здесь что-то другое. Ладно, возьми немного вещества на пробу, там разберемся.

Капитан и Энквен вошли в лабораторный отсек. Несколько минут Икаров молча наблюдал, как Энквен безуспешно пытается разломить в руках кусок изумрудного вещества, только что вырезанный лазерным лучом с поверхностной обшивки «Пиона». Шестипалые руки, которые с легкостью связывали в узел стальную полосу, ничего не могли поделать с находкой.

– Нужно расплавить… – начал Энквен.

– Нет, – перебил капитан, пораженный неясной догадкой. – Опусти вещество в насыщенный раствор биогибберелина.

Энквен знал, что этот раствор, который передала капитану перед стартом внучка воспитателя Лин, активизирует деятельность живой клетки. Но неужели капитан думает, что…

– Начальная температура вещества в момент осаждения на поверхности корабля составляла примерно две с половиной тысячи градусов, – на всякий случай напомнил Энквен.

– Выполняй, – сказал капитан. Он проследил, как Энквен опустил пробу в прозрачный контейнер с раствором, и вернулся в свой отсек.

Из состояния дремоты капитана вывел вой аварийной сирены. На пульте контроля близ цифры «З» вспыхнул красный глазок. Третий отсек… Это была астролаборатория, которую он покинул минут двадцать назад.

Не ожидая приказа, Энквен, который находился рядом, метнулся к люку. Окрик Икарова остановил его у выхода.

– Не торопись. Посмотрим, что там делается, – сказал капитан. Он включил экран внутреннего обзора, и перед ними предстал лабораторный отсек. Ряды установок, стеллажи, уставленные приборами. Но что это? Какая сила сдвинула с места массивный термостат, в который Энквен поместил контейнер с изумрудным веществом? Черный матовый куб термостата покачивался. Неожиданно одна грань его изогнулась и лопнула, и сквозь трещину неудержимо поползло что-то извивающееся, плоское, зеленое…

– Выключи сирену, – попросил капитан.

Робот повернул на пульте рукоятку, звук оборвался.

Они всматривались в экран, не зная, что делать.

– Есть аналог, – вдруг сказал Энквен.

– Да ну? – посмотрел на него капитан.

– Похоже на мох, который мы встретили на Рутоне, на Теплом плато, – сказал Энквен и указал на вещество, которое продолжало выползать из контейнера.

Икаров покачал головой.

– Мох с Рутона, который мы использовали для «живого барометра», тут ни причем, Энквен, – сказал он, не отрывая взгляда от экрана.

Зеленая лужица, образовавшаяся между тем на полу, будто раздумывала, затем ручеек из нее скользнул в сторону люка, ведущего из астролаборатории в центральный ствол «Пиона».

– Энквен, бегом в третий! – крикнул капитан. – Задрай выход из отсека.

Робот пулей вылетел в коридор. Соскочив с бегущей ленты эскалатора, он, приближаясь к третьему отсеку, двинулся осторожно, крадучись. На экране хорошо было видно его мощное тело, сильные руки, касающиеся стен, огоньки фотоэлементов.

Неужели это Икаров своей волей выпустил джина, дремавшего в бутылке?

До сих пор «Пион» мчал сквозь космические просторы без особых приключений. Никаких признаков высокоорганизованной материи, характерной для жизни, экипаж «Пиона» не обнаружил. Да и откуда она в открытом пространстве? Тщательно проверяемые метеориты, которые попадали в ловушки «Пиона», не несли на себе ни бактерий, ни спор. Наоборот, высокая радиация, уровень которой при приближении к Тритону непрерывно повышался, склоняла к мысли, что жизнь в этих «широтах» невозможна.

Но капитан знал, какой колоссальной приспособляемостью обладает жизнь.

Что же представляет собой изумрудное вещество?.. Капитан сообщил экипажу обо всем, что произошло в течение последних сорока минут, только догадку относительно слоя, покрывающего обшивку «Пиона», оставил пока что при себе. Слишком дерзкой, даже еретичной показалась она самому Икарову.

Энквен приближался к третьему отсеку. Немой ураган, четверо суток бушевавший снаружи, не прошел бесследно для «Пиона». Стены коридора, по которому осторожно шагал Энквен, слабо светились: микрочастицы, с огромной скоростью бомбардируя корабль, порождали во внутренних отсеках вторичное свечение, особенно хорошо заметное на экране.

Капитан внезапно почувствовал приступ сильной сонливости. Он просмотрел все отсеки: экипаж застыл в неподвижности. Возможно, таково было действие изумрудного вещества. Хорошо еще, что у Энквена хватало сил двигаться. Он шел еще медленнее, шатался, хватаясь руками за светящиеся стены.

– Пожалуй, задраить люк в третий отсек недостаточно, – подумал капитан. – Нужно проникнуть внутрь, чтобы во всем разобраться на месте. Но как отдать такой приказ Энквену? Проникнуть в отсек – значит подвергнуться, по всей вероятности, смертельной опасности…

Пока капитан колебался, Энквен достиг третьего отсека, рывком открыл люк и прыгнул внутрь. Биопередатчик Вана! Как мог Федор позабыть о нем? Видимо, Энквен уловил мысли капитана и принял самостоятельное решение.

Икаров переключил экран на третий отсек. Картина, которую застал Энквен, была тревожной. Зеленая масса, набухая, вырастая, заполнила чуть ли не все свободное пространство отсека. Она играючи гнула и ломала все на своем пути. Даже термостаты, изготовленные из сверхпрочного нейтрита, лопались, как переспелые дыни.

Капитан не мог детально инструктировать Энквена. Он и сам не знал, что представляет собой зеленая напасть. В зависимости от обстановки робот должен был выбрать наиболее разумную тактику, помня, разумеется, и о безопасности корабля, и о возможной угрозе экипажу, и о необходимости выполнить конечное задание, возложенное на «Пион».

Очевидным было простейшее решение проблемы: попытаться немедленно уничтожить таинственное вещество. Но торопиться с этим было неразумно: кто знает, какие формы, еще не известные землянам, может образовывать жизнь?

Едва Энквен изнутри задраил люк, как на него сверху опустилась зеленая покачивающаяся лиана. Она двигалась, словно живая, и едва не коснулась Энквена.

Робот отскочил в свободный угол и застыл в выжидательной позе.

Зеленое вещество – капитан мысленно назвал его мхом – начало медленно подступать к Энквену, обхватывая его со всех сторон.

Теперь, даже если бы Икаров отдал команду, Энквен не сумел бы покинуть отсек: путь к отступлению был отрезан.

Впрочем, Энквен, похоже, не помышлял об отступлении. На экране было четко видно, как колышутся на голове его волосы-антенны, холодно поблескивают глаза, подрагивают микролокаторы, оценивая обстановку. Прежде чем приступить к действиям, Энквен собирал информацию, перебирал в памяти тысячи вариантов, ища среди них единственно верный.

В этот решительный момент биосвязь отказала (возможно, и в этом был повинен изумрудный мох). Капитан включил радиовызов. Шорох и треск радиопомех наполнили штурманский отсек.

– Я в третьем, капитан, – послышался странно далекий голос Энквена. – Анализ воздуха в отсеке…

– Докладывай о самом важном, – сказал капитан.

– Анализ воздуха в отсеке, – повторил Энквен, – свидетельствует, что процентное содержание кислорода уменьшается.

Уменьшается содержание кислорода? Это было новое звено в цепи неожиданностей. Воспользовавшись коротким затишьем, капитан проверил отсеки корабля: все одиннадцать белковых роботов продолжали пребывать в состоянии неподвижности.

– Приступаю к исследованию зеленой субстанции, – спокойно произнес Энквен, словно находился не на корабле, бог весть на сколько оторвавшемся от Земли, а на тренировочном полигоне Зеленого городка. Правда, голос робота звучал глуше, чем обычно. Но причиной мог быть севший аккумулятор…

Прошло несколько минут. Энквен не двигался, выжидая. Возможно, какие-то соображения удерживали его от активных действий.

Икаров заметил, как подвижный язык, похожий на зеленое пламя, подполз по полу астролаборатории к стеллажу, гибко обхватил его со всех сторон. Стеллаж покачнулся и полетел вниз, усеяв пол осколками перекрытий, которые разбились вдребезги. Большинство реторт разбилось, и ядовитый дым от смешавшихся реактивов заполнил отсек. Реторты не должны были биться. Возможно, их сделала хрупкими атмосфера, воцарившаяся в отсеке.

С трудом боролся капитан с приступами сонливости. Когда дым в третьем отсеке рассеялся, на экране возникла картина, заставившая сжаться сердце Икарова: зеленая масса заполнила почти весь отсек. Свободным оставался только угол, в котором находился Энквен.

Икаров только теперь обратил внимание на одно невероятное обстоятельство – предмет, которого касался движущийся мох, куда-то исчезал, словно растворялся. Вот зеленый язык наткнулся на осциллограф, и прибор немедленно растаял, будто был вылеплен из снега.

Однако, буйствуя в отсеке, подвижное вещество пока что щадило Энквена.

– Включи инфравизор, Энквен! – скомандовал капитан.

Когда робот выполнил приказ, Икаров спросил:

– Что случилось с осциллографом?

Энквен замешкался с ответом.

– Кажется, прибор стал прозрачным… – произнес он наконец.

– А может, он растворился в едких кислотах? – сказал капитан.

– Возможно, – согласился робот. В его голосе сквозила растерянность.

Вокруг Энквена все еще оставалось немного свободного пространства, которое неуклонно сжималось. Хуже всего было то, что роботу никто не мог прийти на помощь. Белковые по-прежнему пребывали в неподвижности. Икаров решил было выручать Энквена, но еще раз посмотрел на экран и убедился в бесполезности своего намерения: стоит высадить задраенный Энквеном люк третьего отсека – и зеленая масса проникнет в центральный ствол корабля…

Зеленая масса продолжала свирепствовать в третьем отсеке, но стен лаборатории, которые были покрыты ионизированным пластиком, она не касалась. Приборы, установки, контейнеры с образцами метеоритов и пробами космической пыли – все исчезало при соприкосновении с загадочным веществом, властью биогибберелина выпущенным на волю. Икаров сжимал кулаки, бессильный что-либо предпринять.

Щелкнул сигнал радиовызова.

– Зеленое вещество испускает лучи, – еле слышно прозвучал голос Энквена.

– Какие?

– Аналога нет. Попытаюсь…

Фраза оборвалась, потому что зеленая масса со всех сторон ринулась на робота.

Энквен исчез из поля зрения. Весь экран затопило месиво, и только мгновениями в нем показывались руки робота. Энквен отчаянно сражался, ни на шаг не отступая. Да и отступать было некуда.

В конце концов зеленая масса отхлынула от Энквена, и робот, шатаясь, поднялся на ноги.

– Береги глаза, Энквен! – крикнул капитан, пригнувшись к микрофону.

Зеленое вещество подозрительно зашевелилось, готовясь к новой атаке.

Почему живой мох не касается стенок отсека? Боится ионизированного пластика? Допустим. А почему он не уничтожает Энквена? В плен, что ли, хочет его взять?!

Зеленое вещество ринулось в новую атаку. На этот раз на экране хорошо были видны перипетии борьбы. Энквен пока что отражал нападение. Поверхность нападающего вещества начала переливаться, меняя оттенки.

Неожиданно из зеленой массы вырвался тонкий шнур. Конец его раздулся, словно голова рассерженной кобры, и качнулся в сторону робота. Энквен успел руками перервать у основания странный стебель, и тот, свиваясь в кольца, рухнул.

Мозг Икарова продолжала сверлить догадка. Разумная материя?! Нет, невозможно. Но чем же тогда объяснить правильную тактику в нападении и защите? Чем объяснить действия, похожие на предварительную разведку?

Энквен продолжал борьбу. Противник, похоже, щадил его. Когда робот делал шаг вперед, зеленая стена услужливо прогибалась, чтобы тут же сомкнуться за ним.

Но чем может кончиться эта игра в пятнашки со смертью?

Непослушная голова склонилась на пульт. Чьи-то мягкие, но властные пальцы легли на сонные веки… Капитан испуганно поднял голову: сколько он проспал? Ситуация на экране стала критической: зеленая масса образовала шар, в центре которого находился Энквен.

Икаров принял решение.

– Энквен, вырвись любой ценой! – отдал он команду в микрофон.

– Есть! – донеслось до капитана словно из другой Галактики.

– Следи только, чтобы зеленое вещество не проникло в центральный ствол! – крикнул капитан.

– Можно ли мне… воспользоваться…

– Да! – сказал капитан, не дослушав. – Да! Включай лазеры.

В тот же миг экран охватило слепящее пламя. Оно погасло, затем вспыхнуло снова. Тысячи огненных иголок, посланных Энквеном, пронзили пространство третьего отсека, и угасли, не достигнув стенок. Зеленая масса дрогнула и отступила.

Астролабораторию наполнил белый дым. Видимость ухудшилась, и капитан включил инфравизор. Зеленая масса, съежившись, конвульсивно подергивалась. По всем признакам под действием лазерных лучей ей пришлось несладко. Но зеленые щупальцы все еще пытались дотянуться до Энквена.

В отсеке стало просторней, и робот начал перебегать с места на место, маневрируя. Казалось, он выполняет какой-то химерный танец. Каждый шаг приближал его к заветному люку. В такт прыжкам Энквена покачивались и словно бы торчащие из него огненные иголки лазерных лучей, которые удерживали зеленую массу на почтительном расстоянии.

В этот момент био– и радиосвязь с Энквеном прервалась, и восстановить ее капитану не удалось.

Осуществляя хитрые финты, робот пробился к стене, погасил часть лазерных лучей, чтобы не повредить панели, а остальные собрал в сноп и бросил их вперед. Ошеломленное массированным огнем, зеленое вещество отступило на несколько метров. Этого было достаточно, чтобы Энквен, с неимоверной силой рванув на себя люк, выскочил в коридор.

Икаров успел еще увидеть, как Энквен, захлопнув за собой люк, двинулся по центральному стволу, затем тяжелая дрема снова овладела капитаном.

Он очнулся, когда Энквен ввалился в штурманский отсек.

– Говори, – приказал капитан.

– В третьем отсеке выросло зеленое вещество. Я сделал его биологический анализ, – совершенно спокойно произнес Энквен. – Результат…

Робот начал сыпать числами и структурными формулами, но капитан оборвал его:

– Цифры потом доложишь. Меня интересуют твои логические выводы, Энквен.

– Зеленое вещество имеет мягкую кристаллическую структуру, – сказал Энквен.

– Что оно собой представляет?

– Конгломерат бактерий.

Капитан кивнул.

– Биогибберелин, – слазал он. – Ну, а у бактерий есть аналог?

– Вид бактерий в пределах Солнечной системы неизвестен, – ответил робот. – Они растут и размножаются, усваивая предметы, которые находились, в третьем отсеке, а также кислород.

– Гм… Усваивая, – повторил капитан.

– Они способны расщеплять на атомы вещество, – пояснил Энквен.

– Любое вещество?

– Нет. Стены отсека они осилить не смогли.

– До поры до времени… – пробормотал Икаров. – Но они и тебя пощадили?

– У меня иммунитет… Потому что я был облучен на Рутоне, – сказал Энквен.

Наскоро переговорив с Энквеном, капитан снова включил третий отсек. Замешательство, которое несколько минут назад посеял там робот, улеглось. Зеленая масса снова вырастала в размерах, зловеще переливалась от стенки к стенке. Если она проникнет в центральный ствол, «Пион» погибнет.

– У нас очень мало времени. Что ты предлагаешь, Энквен? – спросил капитан.

Тишину в штурманском отсеке нарушал лишь метроном. В эти секунды решалась судьба корабля.

Икаров и Энквен понимали, что изумрудное вещество, конгломерат не известных людям бактерий, могло бы принести землянам неисчислимые блага, если умело использовать его свойства. Но как сохранить его до возвращения на Землю?

– Обошьем третий отсек плитами дополнительной защиты, – предложил Энквен.

Капитан покачал головой.

– Корабль не может все время нести на борту бомбу, которая может взорваться в любую минуту, – сказал он.

Энквен подумал.

– Мы смонтируем лазерную пушку и нацелим ее на третий отсек, – нашел он выход. – Если зеленое вещество переступит границу, мы расстреляем его.

Капитан задумался.

– Где гарантия, что при этом какая-то часть бактерий не проникнет в другие отсеки? – сказал он. – Тогда нам не справиться с зеленым чудовищем. Оно сожрет весь корабль.

– Посоветуемся с остальными, – предложил Энквен.

Икаров коротко рассказал, что произошло с белковыми роботами, вероятно, под действием излучения зеленой массы. Затем он включил экран внутреннего обзора – перед глазами быстро промелькнули все отсеки: белковые начали шевелиться, постепенно приходя в чувство, как с радостью убедился капитан.

– Излучение бактерий ослабло под действием лазерного огня, – пояснил Энквен.

Между тем зеленая масса в третьем отсеке приступила к новому маневру. Вся она начала вращаться вокруг невидимой оси, с каждой секундой ускоряя движение. Это действие имело свой смысл, разгаданный Икаровым: в результате вращения возникала центробежная сила, которая отбрасывала внешние слои бактерий к стенам астролаборатории. Отдельные зеленые языки начали лизать стены.

Какой коллективный разум руководил действиями зеленой массы?

– Посмотрим, что делается снаружи, – сказал капитан и включил экран внешнего обзора. Здесь Икарова и Энквена поджидала неожиданность: все зеленое вещество неизвестно каким образом стянулось в одно место, толстым слоем покрыв шар лабораторного отсека. Как будто бактерии, находившиеся на поверхности «Пиона», чуяли своих собратьев, томящихся в плену, и спешили к ним на помощь…

– Выходит, пробудив часть бактерий, мы вызвали к жизни и всех остальных, – сделал вывод Энквен. – Они все перемещаются, словно части единого организма…

– Отсек надо катапультировать, – сказал капитан. – ДРУГОГО выхода нет.

Энквен хотел что-то возразить, но промолчал.

– Ступай к остальным белковым. Если нужно, введи им биостимулятор, – распорядился капитан.

Резко повернувшись, Энквен вышел, а Икаров подсел к калькулятору и погрузился в расчеты.

«Пион» был сконструирован так, что в случае необходимости мог избавиться от любой из своих секций, от любого сферического отсека. Но за время полета такой необходимости до сих пор не возникало.

Через некоторое время от белковых начали поступать сигналы готовности. Пора! Капитан нажал кнопку, приводящую в действие катапульту третьего отсека.

На обзорном экране было видно, как от стройного тела «Пиона» отделился шаровидный третий отсек. Медленно дрейфуя, он отплыл в сторону от корабля.

Тотчас стрелки на капитанском пульте успокоились, и сигнальные огоньки погасли. Икаров включил аварийную сирену – она молчала. Корабль приходил в норму.

– Сколько до третьего отсека, Энквен? – спросил капитан. Он мог определить расстояние и по приборам, но вполне полагался на глазомер робота.

– Пятнадцать километров, – сказал Энквен.

Пятнадцать километров! Для космоса – рукой подать. Отсек, который несет в себе смерть, плывет совсем рядом с кораблем. Очевидно, третий отсек при выбросе получил недостаточный импульс.

– Он дрейфует в нашу сторону! – воскликнул Энквен.

Капитан посмотрел на приборы – и не поверил своим глазам: они показывали, что расстояние до отброшенного отсека неизменно.

Между тем шар на глазах увеличивался в размерах.

– Отсек разбухает! – догадался Икаров.

Теперь уже и невооруженным глазом было видно, что отсек с зеленой массой пухнет, словно на дрожжах. Еще через минуту он лопнул, не выдержав внутреннего давления. На месте третьего отсека вырос фантастический изумрудный цветок. Мерцали, извиваясь, зеленые лепестки, колыхался вытянувшийся стебель.

Красота таила смерть. Хищная колония микроорганизмов вырвалась из тюрьмы и бросила вызов астронавтам.

Цветок какой-то миг спокойно покачивался на длинном стебле, затем рывком потянулся к кораблю.

Капитан первым оторвал глаза от гипнотизирующего видения. Нагнувшись над пультом, он включил дюзы маневра. Из трех сопел, расположенных по ободу гигантской чаши-отражателя, хлынуло белое пламя.

На экране явственно было видно, как растет расстояние между кораблем и изумрудным цветком, который к этому времени превратился в зеленое облачко.

Капитан и роботы – весь экипаж, не отрываясь, смотрели на огромный выпуклый зрачок обзорного экрана. Облачко уменьшалось в размерах. Сначала оно превратилось в арбуз, затем в мерцающий кошачий глаз и, наконец, в зеленую точку, которая через минуту пропала в пространстве.

* * *

Прошло несколько дней после этого происшествия, прежде чем на «Пионе» был восстановлен порядок.

Когда у капитана выдалось наконец свободное время, он, как обычно, отправился в оранжерейный отсек и по пути заглянул в информарий. В этом отсеке по крупицам накапливалось то, ради чего корабль ушел в космос, – научная информация, необходимая землянам. Конечно, Черная звезда находилась еще далеко, и главная работа была впереди. Но уже на пути к Тритону информарий начал понемногу пополняться, хотя большинство ячеек памяти оставалось пустым.

Однако на этот раз Икарова интересовали не ячейки памяти. Пройдя вдоль стены, сплошь состоящей из запоминающих кристаллов, похожих на медовые соты, капитан подошел к установке, расположенной посредине отсека. Стальные растяжки поддерживали на весу небольшую вакуум-камеру. Именно туда, повинуясь команде капитана, дежурный манипулятор поместил образчик изумрудного вещества.

Долго стоял Икаров, вглядываясь в зеленый неподвижный комок.

Исследовать его сейчас, или подождать возвращения на Землю? «Возвращение на Землю», – тихо произнес капитан, усмехнувшись. Кто скажет, когда оно будет? Дело даже не во времени, необходимом для полета. Вблизи Тритона тяготение столь велико, что как течет там время, пока совершенно не ясно.

Заниматься изумрудным веществом на борту «Пиона» опасно, решил капитан, покидая отсек. Ставить корабль под удар он не имеет права.

– Что ж, надо оставить что-нибудь и на долю земных физиков, – сказал Икаров.

 

Глава 2

ПЛЕН

Нос «Пиона» был нацелен на Черную звезду – провал в звездном небе. Корабль удачно миновал пояс астероидов, но дальше началось неожиданное. Несмотря на то что корабль шел по инерции при выключенных дюзах, скорость его начала стремительно возрастать. Это Тритон притягивал корабль. Его притяжение превосходило все расчеты.

«Пион» падал на Черную звезду. Падал в течение долгих месяцев. Капитан сначала приказал включить тормозящие дюзы, но вскоре пришел к выводу, что это бесполезно: мощность их была явно недостаточной, чтобы бороться с немыслимой гравитацией, а кроме того, нужно было беречь фотонное топливо для маневра.

Часы и дни капитан проводил у обзорного экрана, наблюдая за странной картиной. Пространство, окружающее «Пион», как бы искривлялось, звезды приобретали фиолетовый оттенок.

На «Пионе» ночи сменялись днями, в оранжерее стоял май, наливалась зелень, и каждое утро горн играл побудку. Однажды, вернувшись после короткого сна в головную рубку, капитан увидел на экране то, чего ожидал уже несколько дней. Впереди по курсу корабля исчезли звезды, расположенные близ Тритона и еще вчера видимые отчетливо. Образовался как бы конус, черный конус пустоты, в вершине которого находился «Пион». Это означало, что скорость корабля, разгоняемого гравитационным полем Черной звезды, приближается к субсветовой. В рубку вошел обеспокоенный Энквен.

– Капитан, мы можем врезаться в Тритон, если будем идти прежним курсом, – сказал он.

– Я думал над этим, – сказал Икаров и протянул роботу листок с расчетами. Энквен углубился в формулы.

– Главное – вовремя включить боковые дюзы, – произнес робот.

– Мы включим их через сутки, – сказал капитан, – и выйдем на орбиту вокруг Тритона.

– Еще одно, капитан.

– Говори.

– Меня беспокоит изумрудная плесень, капитан, – произнес Энквен.

– Изумрудная плесень? – удивился Икаров.

– Да. Я опасаюсь, что на «Пионе» остались бактерии, – сказал Икаров.

– Возьми всех, кто свободен от вахты, – приказал капитан. – Разбей их на группы. Нужно прочистить все отсеки корабля.

– Слушаю, – сказал Энквен и выскользнул из рубки.

О двухсторонней связи с Землей при субсветовых скоростях, конечно, и говорить не приходилось. Тем не менее капитан, повинуясь безотчетному чувству, не выключал гиперонный передатчик. И время от времени на далекую Землю уходила депеша. Много ли было шансов на то, что она достигнет адресата? Откровенно говоря, не очень. Силовые поля Вселенной могли искривить путь депеши, исказить ее, ослабить, погасить. И капитан это отлично понимал. Зачем же он периодически посылал в пространство депеши? Трудно сказать. Чтобы это объяснить, нужно сделать шаг в неисследованную еще область человеческой психологии. Человеку, испытывающему чувство одиночества, становится легче, когда он обращается к собеседнику. Пусть невидимому. Пускай даже нет уверенности, что собеседник услышит его…

Можно представить себе изумление капитана, когда на пульте вдруг вспыхнула зеленая панель приема. Кто мог прислать на корабль депешу?

Икаров нетерпеливо выхватил из узкой щели дешифратора пластиковую ленту. Он перечитывал ее снова и снова, не веря своим глазам:

««Пион» приближается к Черной звезде. Ускорение продолжает расти. Производим измерения гравитационного поля Тритона. Капитан Икаров».

Это была его собственная депеша, посланная вчера. Теперь, подобно бумерангу, она возвратилась обратно, на борт «Пиона».

Сутки, по истечении которых капитан наметил включение боковых дюз маневра, были на исходе.

Черное пятно на обзорном экране с каждой секундой угрожающе расплывалось, подобно огромной жирной кляксе: корабль продолжал падать на Тритон.

– Капитан, мы врежемся в Черную звезду, – сказал Энквен.

Икаров промолчал, только скулы резче обозначились.

– Капитан, курс корабля…

– Вижу.

– Скорость «Пиона»…

– Знаю, Энквен.

Они стояли перед пультом – капитан и помощник, человек и робот, без остатка поглощенные тем, о чем безмолвно рассказывали приборы. Черный провал занял почти весь обзорный экран.

– Ошибиться мы не имеем права, Энквен, – сказал капитан. – Ошибка означает смерть.

– Капитан, включи боковые дюзы, – настойчиво произнес робот. Корабль продолжал свободно падать, и инстинкт самосохранения Энквена, заложенный биологами Зеленого городка, восставал против этого. Но в то же время робот безгранично верил капитану.

Икаров бросил взгляд на хронометр, сверился с приборами.

– Еще десять минут падения, Энквен, – сказал он. Последние минуты тянулись бесконечно.

– Я сделал одно наблюдение, капитан, – сказал Энквен.

– Какое же? – посмотрел на робота Икаров.

– В свободном падении мысль работает четче, чем обычно.

– Ты это сейчас заметил?

Робот покачал головой.

– Не сейчас. Давно. Когда выпрыгнул из окна твоей комнаты на сороковом этаже, – сказал он. – До того, как удариться об асфальт, я успел решить навигационную задачу, которую дал мне Ливен Брок. Накануне я безуспешно бился над ней три дня.

Икаров посмотрел на Энквена.

– А в падении ты решил эту задачу за несколько секунд? – спросил он.

– Время для робота течет иначе, чем для человека, – ответил Энквен.

Они помолчали, глядя на обзорный экран и думая каждый о своем.

– Тебе не кажется, капитан, что память может жить своей жизнью? – нарушил тишину Энквен.

Икаров кивнул, машинально пощупав в кармане биопередатчик Вана. В который раз уже робот угадывает мысли капитана. Биосвязь? Передатчик перед стартом «Пиона» удалось усовершенствовать: для передачи мыслеграммы его не обязательно было прижимать к виску. Широкие опыты, связанные с биопередатчиком, проводились, рассказывал Ван, на Марсе… А может быть, в улучшении качества биосвязи повинны условия Черной звезды?!

– Что тебе больше всего запомнилось из детства? – спросил Икаров.

– Детства?

– Я имею в виду из начального периода твоего существования, – уточнил капитан.

Робот не удивился вопросу, хотя оборот «больше всего запомнилось» должен был бы вызвать заминку: разве не все одинаково запоминал мозг, выращенный в башне безмолвия?

– Больше всего я запомнил свой первый выход из помещения в открытое пространство… – медленно произнес робот. – Был жаркий полдень… светило солнце… Я встретил двух людей, мужчину и женщину…. И еще живого мотылька, которого я принял за кибернетический механизм…

В распоряжении Икарова были надежные машины и хороший экипаж, но последнее слово оставалось за капитаном. Решение принимал он.

Счет пошел на мгновения. В какое из них включить боковые дюзы?

Если сделать это слишком рано, корабль выйдет на орбиту, сильно удаленную от Тритона, и изучать гравитационное поле Черной звезды будет невозможно. А ведь это главная цель их полета.

Если опоздать с включением дюз, фотонное топливо выгорит впустую, не сумев победить большой инерции, и корабль врежется в Тритон…

«Пион» напоминал щепку, захваченную бешено мчащимся потоком. Расчеты расчетами, но приходилось полагаться и на интуицию. В ней Икарову нельзя было отказать. Еще раз все соразмерив, капитан включил боковые дюзы. Тут же вскочил в манипулятор. В глазах потемнело от нарастающей перегрузки. Даже сюда, в рубку, проникал грохот боковых двигателей.

Икаров перевел взгляд с экрана на шкалу топлива. Красная точка на ней быстро скользила к нулю. Топливо маневра, рассчитанное на кратковременную работу, кончалось. Минута… полминуты… десять секунд… все!

Манипулятор, в котором пребывал Икаров, превратился в нежнейшую перину. Кровь' прихлынула к голове, и капитан вытер обильно проступивший пот. Боковые дюзы сделали свое дело, и снова на «Пионе» воцарилась невесомость. Черный провал на экране дрогнул и медленно пополз в сторону.

– Корабль вышел на орбиту спутника Тритона, – сообщил капитан экипажу.

Теперь у Икарова появилось время поразмыслить над происшедшим. Больше всего капитана беспокоило возвращение на борт «Пиона» сигнала, посланного на Землю. Возврат депеши послужил предметом обсуждения всего экипажа.

– Случайное отражение от экранирующего поля, – высказал предположение Кельзав, штурман корабля.

– Экранирующих полей здесь нет, – возразил Энквен.

– Депеша вернулась не случайно, – сказал Икаров, – Виновата гравитация Тритона. Это она возвратила сигнал, не дав ему вырваться в открытое пространство.

– Не может быть, чтобы притяжение удержало сигнал, – не согласился Кельзав.

Логическое мышление штурмана, весь его предыдущий опыт восставали против подобной диковины.

Икаров посмотрел на помощника.

– Твое мнение, Энквен? – спросил он.

Робот колебался.

– Говори, – велел капитан.

– Считаю нужным твои слова проверить на опыте, капитан, – сказал Энквен.

– Разумное предложение, – согласился капитан. Экипаж поддержал его.

Несколько белковых по приказу капитана скрупулезно проверили всю передающую и приемочную аппаратуру. Ревизии подвергался каждый блок, каждая емкость, каждое сопротивление. Что-что, а проверить механизм, отладить устройство, пусть самое сложное, – это белковые умели.

Тем временем Энквен вышел наружу, чтобы проверить систему антенн. Капитан следил за его действиями и руководил ими. Робот осторожно перемещался от антенны к антенне. Осторожность была вызвана тем, что поверхность корабельной обшивки казалась изогнутой – следствие искривления пространства, вызванного неумеренной гравитацией Черной звезды.

«Сбылось то, о чем ты грезил, Лобачевский, – подумал капитан Икаров.

– То, о чем ты грезил в долгие беспросветные ночи, не понятый и осмеянный современниками. Ты верил в свои идеи и не согнулся, не сломился до самой смерти. Слепой, угасающий старик, ворочающийся без сна на постели, ты видел в мечтах корабль землян, пронзающий просторы космоса. Мы приняли твою эстафету, Николай Лобачевский. «Пион» не уронит ее».

Следы Энквена на обшивке слабо светились. Небо было абсолютно черным, но к этому и капитан, и экипаж уже успели привыкнуть: как только «Пион» стал спутником Черной звезды, звезды исчезли с неба, будто стертые гигантской губкой. Черная клякса, расплывшись, заняла весь экран обзора.

Кончив работу, Энквен выпрямился и замер.

– Как антенны? – мысленно спросил Икаров по биопередатчику, который в новых условиях стал работать так хорошо, как никогда до этого.

– В порядке, капитан, – ответил робот.

– Возвращайся в отсек, – велел Икаров и сел к приемопередающему устройству. Сейчас все прояснится… Он набросал текст передачи и послал депешу в эфир. Через короткое время замигал глазок приемника: волны, отраженные невидимой преградой, возвратились к своему источнику.

– Капитан, у нас есть еще направленный передатчик, – напомнил вошедший в рубку Энквен.

– Пустое, – бросил Икаров, но тем не менее включил направленный передатчик и принялся бросать депешу, закодированную в узком, как нить, кинжальном луче, в разных направлениях. И каждый раз посылаемая в пространство депеша с неумолимостью возвращалась обратно…

«Пион» был замкнут в тюрьму, из которой даже луч не мог вырваться.

Кельзав, наблюдающий за курсом корабля, обнаружил странное явление. От источника, расположенного на капитанской рубке, отделился луч, тонкий, как струна. Но струна тут ясе изогнулась, образовав гигантский круг: луч вернулся в точку, из которой появился. Затем круги завертелись, меняя положение, но каждый раз луч возвращался обратно.

Штурман тщательно зафиксировал на пленку удивительное явление. «Когда сменюсь с вахты, покажу микрофильм капитану», – решил он.

Свыкнуться с новым положением было нелегко. Стены отсеков, пол, плоскости приборов – все странно изогнулось, если верить глазам, и оставалось по-прежнему ровным, неискривленным, если верить показаниям тех же приборов.

Искривленное пространство выкидывало с кораблем и его экипажем все новые штуки.

Однажды утром, войдя в головную рубку, Энквен застал капитана за странным занятием. Икаров зачем-то ощупывал панель, на которой были смонтированы навигационные приборы «Пиона». Он прикладывал к изогнутой на вид панели линейку, столь же изогнутую, натянутую нитку, отходил на шаг от пульта и подходил к нему снова.

– Доброе утро, капитан, – произнес робот.

Икаров посмотрел на помощника, словно видел его впервые.

– Так я и знал, это ты виноват, – пробормотал Икаров, не сводя взгляд с Энквена.

Энквен выдержал взгляд.

– Что случилось, капитан? – спросил он.

– Как стоишь? Как держишься? – закричал Икаров.

Робот повел плечом.

– Не сутулься, Энквен, – попросил капитан.

– Я стою прямо, – ответил робот.

– Ты изогнулся, словно циркуль! А с тебя берут пример другие члены экипажа, – сказал капитан. – Смотри!

Он включил внутренний обзор корабля, и на экране замелькали отсеки, в которых находились странно изогнутые, искривленные фигуры роботов.

– Это ты виноват! – сказал Икаров. – Когда в Зеленом городке у тебя нарушилась координация движений, все роботы из группы «Пиона» захромали. Здесь история повторяется. Проклятая биосвязь! – заключил капитан.

– Биосвязь ни при чем…

– Выйдет экипаж из строя – кто поведет «Пион» к Земле? – перебил капитан. – Кто будет заниматься исследованием Черной звезды?

Вместо ответа Энквен взял капитана за руку и подвел к серебристому плоскому овалу, вмонтированному в стену отсека и играющему роль зеркала.

– Да, Энквен… И я… И я тоже… – пробормотал Икаров, оглядывая свою чуть не вдвое сложенную фигуру.

Робот молчал. Капитан обвел рубку долгим взглядом, будто попал сюда впервые. Ему почудилось, что по искривленным плоскостям стен и приборов пробегают волны. Словно по реке, когда повеет ветер…

Икаров потер лоб. Может быть, он болен? Может, все тут на «Пионе» заболели, утратив правильность восприятия реального?

– Ты здоров, капитан, – сказал Энквен, угадывая мысли капитана.

Оттолкнувшись от зеркала, капитан рассчитанным прыжком перелетел к пульту.

– Обшивка корабля продолжает светиться, капитан, – сказал Энквен.

– Усильте защиту от излучения, – сказал Икаров, – чтобы вспышка активности Черной звезды не застала «Пион» врасплох.

– Если бы мы могли предсказывать такие вспышки, капитан… – произнес Энквен.

– Мы еще не изучили Тритон, – сказал капитан. – Зато у нас есть «живой барометр», который предсказывает за несколько дней вспышку радиации.

Робот кивнул.

– Займись защитой «Пиона», – велел Икаров.

Проводив взглядом изломанную фигуру робота, капитан задумался. Чтобы немного рассеяться, он решил совершить обход всех отсеков корабля и начать с оранжерейного.

В оранжерейном отсеке стояло раннее утро. Солнца не было видно: оно скрывалось за тучей. Моросил дождик. Как только капитан захлопнул за собой люк, ветер швырнул ему в лицо пригоршню холодных брызг. Федор улыбнулся – впервые за эти дни – и плотнее запахнул плащ. Таких дней в мае запрограммировано немного. Значит, ему повезло!

Ненастные дни Федор любил больше всего, и друзья на Земле подшучивали над этой его странностью.

Капитан привык к обуви с магнитными присосками, и почти не замечал невесомости. Он шел не спеша, слегка подавшись вперед, часто останавливался, обращая внимание и на изогнутый пол, и на изломанные деревья. Подошел, как всегда, к заветной березе. Веточка, некогда посаженная Лин, еще в те времена, когда «Пион» собирался на Лунных стапелях, превратилась теперь в рослое, стройное дерево.

Обхватив рукой березу, капитан окинул взглядом отсек, в котором были собраны многие растения Земли и других планет Солнечной системы. «Нужно приходить сюда каждый день, – решил Икаров. – Очень важно наблюдать, как будет вести себя флора оранжерейного отсека в новых условиях, при чудовищной гравитации Черной звезды, искривляющей пространство». Особый интерес Икарова и всего экипажа вызывали посадки рутонианского мха.

Капитан сделал несколько шагов по мокрой траве. Остановился, сорвал стебелек эрцеллы. Можно было, конечно, поручить кому-либо из членов экипажа наблюдать за оранжереей. Но капитана неудержимо влекла сюда сила, имя которой – воспоминания…

Икаров оглянулся, чтобы бросить еще один взгляд на березу Лин. В верхней части дерева он заметил усохшую ветку, она выделялась среди других ветвей, покрытых молодыми клейкими листочками. Федор решил сшибить ветку. Пошарив в кармане в поисках чего-либо подходящего, он обнаружил там парочку аккумуляторов, которые служили для дозарядки ядерного сердца роботов. Капитан вытащил из комбинезона массивный шар – аккумулятор, который на Земле весил бы добрый килограмм. Здесь же он был легче пушинки. Капитан размахнулся и швырнул в сухую ветку свой метательный снаряд. Но что это? Икаров в изумлении протер глаза: вместо того чтобы лететь по прямой, как положено в условиях невесомости, аккумулятор завертелся по кругу, в центре которого оказался ствол березы. Догадавшись, в чем дело, капитан, чтобы проверить свои предположения, швырнул в сторону березы второй аккумулятор – тот же результат: теперь вокруг ствола дерева вращались два шара, словно две маленькие планеты.

– Мир кривых линий… – тихо сказал капитан. На «Пионе» у него выработалась привычка размышлять вслух.

Ясно, что в этом мире, где царствует гигантское тяготение, геодезические линии, линии кратчайшего расстояния между двумя точками, являются не прямыми, а окружностями. Потому-то брошенный предмет летит не по прямой, а по окружности. Потому здесь луч не уходит в бесконечность, а замыкается опять-таки в окружность.

Любые сигналы, любые лучи, любые частицы не могут вырваться из сферы притяжения Черной звезды. Потому волны, несущие депешу, не могут вырваться в открытое пространство и возвращаются обратно. «Пион» попал в мир, замкнутый в себе, мир – черный провал Вселенной.

Шло время. Капитан и экипаж постепенно обживались в новых условиях. Им не казался уже таким непривычным мир, в который они попали.

В оранжерейном отсеке наступило лето.

По замыслу инженеров Лунных стапелей, «Пион» представлял собой как бы частичку Земли со всеми ее свойствами, в каком-то смысле миниатюрную ее модель.

Подобная задача во весь рост встала перед конструкторами космических кораблей, когда звездолеты землян начали уходить все дальше в пространство.

Полет, длящийся месяцы и годы, немыслим без создания на корабле замкнутой экологической системы, которая и означает полную автономность корабля.

Если взять даже короткий полет, равный суткам, то окажется, что на это время человеку необходим огромный баллон кислорода, равный шестистам пятидесяти литрам. За это же время человек при дыхании выделит баллон углекислого газа с объемом примерно пятьсот пятьдесят литров.

С самого начала инженерная мысль пошла по пути регенерации воздуха в космическом корабле. Отыскивались способы удаления из воздуха углекислоты, которая образуется в нем при дыхании человека, и восполнения расходуемого кислорода.

Поначалу с этой целью использовались химически активные вещества, которые могут поглощать углекислый газ и выделять кислород.

Но этот путь быстро завел конструкторов в тупик. Быстро росла продолжительность космических полетов, а также количество членов экипажа на корабле. Соответственно росли и запасы химически активных веществ, которые необходимо было брать в полет. В дальнейшем подъемная сила ракет не могла бы справляться с припасами, которые нужно было погрузить на корабль.

Необходимо было найти выход из тупика. Впрочем, за много лет до первых космических полетов общие идеи в этом направлении гениально наметил Константин Эдуардович Циолковский. Пионер космоплавания предложил превратить звездолет в замкнутый небольшой мир, в котором вещества совершали бы круговорот, подобный тому, который происходит на Земле, в естественных условиях. Циолковский рассуждал так. Люди выделяют углекислоту, поглощают кислород, питаются плодами. Растения поглощают углекислоту, выделяют кислород, дают плоды. Система «люди – растения» образует замкнутую экологическую систему.

Но от идей до реального их воплощения было еще далеко. Интересно отметить, что Циолковский, не ограничившись общими идеями, произвел конкретные подсчеты, впоследствии пригодившиеся инженерам и конструкторам звездных кораблей. Какого размера должен быть оранжерейный отсек корабля? Циолковский исходил из того, что в земных условиях площадка в один квадратный метр получает примерно 43,2 килокалории от Солнца за время, равное суткам. Предположим, наша площадка в один квадратный метр покрыта растительностью. Какую часть солнечной энергии сможет использовать растительность? Небольшую, отвечают биохимики: примерно одну двадцатую. Это составит 2160 малых калорий в сутки.

Не будем приводить здесь сложных и объемистых расчетов Циолковского. Достаточно сослаться на его вывод: для одного человека, путешествующего на космическом корабле, достаточно примерно одного квадратного метра оранжереи, если на него падает свет, по силе равный солнечному. Вывод этот, конечно, чисто теоретический. На практике размер оранжереи должен быть гораздо большим.

Задумывался Циолковский и о другом. На Земле растения живут в условиях гравитации. Все на нашей планете (как и на других) подвержено всепроникающей силе тяготения. Другое дело – длительный космический полет. Как будут вести себя земные организмы в условиях невесомости? По мнению Циолковского, отсутствие гравитации – великое благо. Например, в земных условиях плодоносящие растения вынуждены иметь толстые стволы и ветки, но даже прочные ветки нередко ломаются в урожайный год, не выдерживая тяжести плодов. А ведь толстые ветки в принципе представляют собой ненужный для растения балласт. Ничего этого в условиях невесомости, по мнению Циолковского, растению не понадобится, и все соки его пойдут на главное – плоды.

Размышлял Циолковский о том, куда может расти растение в случае невесомости. При наличии силы тяжести вопрос ясен – растение тянется вверх, прочь от земли, притягивающей его. Но в условиях невесомости понятия «вверх» и «вниз» теряют смысл. По мнению Циолковского, в этом случае растение может расти в любом направлении, потому что все направления в условиях невесомости равноправны, избранных направлений нет.

Наступила эра космических полетов – и идеи «космического запевалы», как называл сам себя Циолковский, подверглись экспериментальной проверке.

Однако в условиях Черной звезды никто из землян еще не бывал, «Пион» пришел сюда первым. Поэтому важно было выяснить, как поведут себя растения при чудовищной гравитации. Выяснить это тоже входило в задачу Икарова и его экипажа.

Вернемся, однако, к идее корабля как замкнутой экологической системе. В старых звездных кораблях для регенерации воды и воздуха применялись не биологические, а физико-химические методы. Но эти методы требуют громоздкой аппаратуры, которая к тому же капризна.

Что говорить, растения, которые космонавты стали брать на борт корабля для регенерации воздуха, были куда более надежны, чем механико-химические агрегаты.

Но и растения – восстановители атмосферы в космическом корабле – заняли свое место в курсе истории космоплавания, который преподается в Звездной академии. Со временем люди научились строить ядерные восстановители воздуха и воды, и надобность в помощи растений отпала. Еще один виток спирали на бесконечном пути эволюции – и люди снова вернулись к механическим восстановителям, но на новом, ядерном уровне.

Однако конструкторы не отказались от оранжерейных отсеков в космических кораблях: даже улетая к далеким звездам, греясь в лучах чужих солнц, люди хотели ощущать на корабле хотя бы частичку родной Земли.

Вернувшись из оранжерейного отсека, капитан долго не мог уснуть, хотя на завтра он наметил важную работу, и следовало хорошо отдохнуть.

Воспоминания о Земле заставляли его беспокойно ворочаться в постели. Уснул Икаров далеко за полночь, а проснулся задолго до утреннего горна. Сегодня предстояло приступить к основной задаче, ради которой «Пион» летел к Черной звезде, – исследованию гравитационных волн, порождаемых Тритоном. Уже несколько дней Икаров обдумывал идею прибора для изучения этих волн.

…Человек живет в мире колебаний. Колеблется все: от морских волн до атомов, образующих все многообразие материального мира, окружающего нас. Волны день и ночь пробегают по земной поверхности. Звук – колебания воздуха. А свет? Это ведь тоже колебания, только электромагнитные.

Человек изучил все виды колебаний, которые существуют в природе, все, кроме одного, быть может самого важного вида: гравитационного.

Если камень бросить в воду, от него разбегутся круги. Точно так же любое тело, движущееся с ускорением в пространстве, порождает гравитационные волны… Физики об этом догадывались давно, со времен Альберта Эйнштейна, но экспериментальные подтверждения теории не получались. Слишком слабы были гравитационные волны в условиях Земли, уловить их было так же трудно, как услышать шепот во время самой яростной грозы.

Но то, что было шепотом на Земле, должно было превратиться в громкую речь здесь, в окрестностях Черной звезды.

Вместе с ударом утреннего гонга в отсек вошел Энквен. Он застал капитана, как всегда, одетым и подтянутым. Икаров рассказал своему помощнику о приборе, который он придумал для улавливания гравитационных волн, которые должна излучать Черная звезда.

Энквен выслушал капитана.

– Ничего не выйдет, – покачал головой робот, когда Икаров закончил описание прибора.

– Прибор неправильно задуман? – спросил капитан.

– Прибор задуман правильно, капитан, – ответил Энквен. – Но разве ты забыл, что Тритон ничего не излучает? Сила тяготения его такова, что ни одна частица, ни один квант света не могут вырваться от него на волю. Тритон не отпускает от себя ничего. На что же ты рассчитываешь?

– Старые представления, созданные на Земле, придется пересматривать, – сказал капитан.

– Ливен Брок считал, что кубический сантиметр вещества Черной звезды должен весить несколько миллиардов тонн.

– Ливен Брок прав, – сказал капитан. – Я вчера подсчитал плотность Тритона: четыре миллиарда тонн на кубический сантиметр.

Энквен быстро что-то прикинул в уме и заметил:

– Такая плотность получится, если нашу Землю сжать до размеров башни безмолвия. Но вернемся к прибору, который ты придумал, капитан.

– Понимаешь, Энквен, я все время копался в информации, которую мы тут успели собрать, и пришел к выводу, что Черная звезда имеет не одну сферу Шварцшильда, а две, – сказал капитан. – Одна вложена в другую.

Энквен повернул к капитану широкое лицо.

– Физики Земли не предвидели такую возможность, – сказал он. – Но я допускаю ее. Что же отсюда следует?

– Две сферы помогут нам разгадать гравитацию, – в голосе капитана послышались нотки торжества.

– Не понимаю.

Икаров положил руку на плечо Энквена.

– Внутренняя сфера-это тот самый «объем смерти», из которого не может вырваться на волю ни одна частица, – пояснил капитан. – Но поверх этой оболочки, по моим расчетам, пролегает еще одна сфера. Я назвал ее эргосферой…

– Сфера Икарова, – вставил Энквен.

– Так вот, я думаю, что именно в пространстве между двумя сферами и рождаются гравитационные волны…

Энквен оживился.

– Этим можно объяснить странное свечение оболочки корабля, – сказал он.

– Пожалуй, – согласился капитан.

– Капитан, можно строить твою ловушку для гравитационных волн! – воскликнул Энквен.

Икаров подошел к стеллажу и, перебрав несколько предметов, протянул Энквену небольшую установку, главную часть которой составлял цилиндр.

– Это модель ловушки для волн, о которой я тебе рассказывал, – произнес капитан.

Робот внимательно осмотрел модель, осторожно вертя ее в могучих руках. Теперь предстояло построить прибор, который уловил бы тяжкое дыхание Тритона.

Энквен провел пальцем по цилиндру.

– Антенна?

– Антенна, – подтвердил Икаров.

– Из чего мы ее сделаем?

– Об этом я хотел посоветоваться с тобой, – сказал капитан.

Энквен вернул Икарову модель.

– Лучше всего из алюминия, – сказал робот, немного подумав.

– Согласен, – кивнул Икаров.

– Придется расплавить часть стеллажей и стоек, – деловито предложил Энквен.

– Возьми себе помощника и действуй, – сказал капитан. Оставшись один, Икаров присел к столу. Раскрыл заветную папку. Долго рассматривал фотографии Лин, Ливена Брока, друзей. Здесь же капитан хранил и «досье» на гравитацию в самых различных ее проявлениях. Тут были и результаты научных экспериментов, и отрывки из древних исторических хроник, и собственные соображения, связанные с природой тяготения. Папка пополнялась все время: и на Земле, и в полете.

Когда могут возникнуть наиболее интенсивные гравитационные волны? Очевидно, при космической катастрофе – вспышке сверхновой звезды, когда в пространство выплескивается колоссальная энергия. Подобные вспышки – яркие точки на звездном небе – люди наблюдали еще в глубокой древности. Не могли не наблюдать! И потому сведения о таких вспышках необходимо искать в старинных летописях. Икаров перерыл крупнейшие книгохранилища и библиотеки мира. Много помог ему Ливен Брок, в чьей библиотеке нашелся ряд материалов, связанных с наблюдениями астрономов древности.

Икаров вынул из папки узкий листок, исписанный четким почерком Ливена Брока:

«В первый год периода Чи-Хо, в пятую луну, появилась звезда – гостья к юго-востоку от звезды Тиен-Куан. Она была видна днем, и цвет ее был красновато-белый».

Автором этого свидетельства был летописец Мин Туаньлинь, дата записи – 4 июля 1054 года. Именно в этот день и год отсвет далекой катастрофы, пропутешествовав бог знает сколько лет, достиг Земли.

Ливен Брок сделал для своего молодого друга множество выписок из арабских, японских, китайских хроник. Все они свидетельствовали: да, время от времени в земном небе появляются новые звезды. Живут они недолго, но зато настолько ярки, что светятся даже днем.

Из тех же древних свидетельств можно было сделать вывод: вспыхивают такие звезды чрезвычайно редко – с интервалом в десятки, а то и в сотни лет.

Пока звезда светится, она должна излучать не только свет и тепло, но и гравитационные волны.

Тритон был звездой умершей – звездой, которая перестала излучать. Однако Икаров, вдумываясь в результаты предварительных опытов, проведенных в непосредственной близости от Черной звезды, все более убеждался в мысли, что это не совсем так. Тритон излучает гравитационные волны, и нужен только достаточно чуткий прибор, чтобы уловить их.

– Алюминий готов, капитан, – доложил Энквен по биосвязи, – голос робота явственно прозвучал в мозгу Икарова.

По сделанным капитаном чертежам роботы приступили к выполнению прибора. Из алюминия выплавили сплошной цилиндр – антенну. На ажурный каркас, окружающий антенну, прикрепили датчики, которые должны были улавливать и фиксировать волны гравитации. Вскоре прибор был собран, но оставалось решить еще две проблемы, связанные с чрезвычайной малостью гравитационных волн. Волны были так слабы, что, во-первых, с ними конкурировали колебания атомов самой антенны; во-вторых, прибору могли передаваться колебания и дрожь корабля. И первое и второе исказило бы показания датчиков.

Выход, и весьма остроумный, нашел Икаров. Он решил, что уловитель волн следует охладить до сверхнизких температур. Тем самым будут решены обе проблемы. Тепловые колебания атомов прибора будут сведены к минимуму. А сам прибор можно будет подвесить в магнитном поле. Опыт такого рода у экипажа «Пиона» имеется: ведь именно так подвешиваются в специальных хранилищах блоки антивещества – топлива для фотонных дюз звездолета.

Перед решающим опытом капитан отправился в оранжерейный отсек. Здесь стоял полдень, солнце пригревало совсем полетнему. Береза Лин приветствовала его свежей зеленью. Икаров подобрал два аккумулятора, которые давно уже прекратили свой бег по окружности и теперь неподвижно висели в воздухе. На земных деревьях и кустарниках условия Черной звезды пока что не очень сказывались, если, разумеется, не считать того, что глазу они представлялись до невозможности искривленными, изломанными. Зато на эрцеллу гравитация Тритона подействовала необычайно. Стебли ее стремительно пошли в рост. Из мелкой, невзрачной травки, какой она была на Земле, Луне и Марсе, эрцелла превратилась в камышеподобное, чуть ли не в два метра высотой, растение. Правда, высота ее скрадывалась кажущимися изломами.

Рост и основные данные эрцеллы, как и прочих растений, фиксировали приборы. Капитан и члены экипажа время от времени проверяли их показания.

Пройдясь по оранжерейному отсеку, Икаров вернулся к березе. В отсеке цвели цветы, наполняя огромное помещение ароматом, и капитан с наслаждением вдохнул запахи далекой Земли.

Как знать, быть может, гравитация Черной звезды повлияет на круговорот веществ на «Пионе»? Пораженный этой мыслью, капитан задумался.

В земных условиях главным инициатором круговорота веществ являются живые организмы.

Эволюция создала на Земле колоссальное многообразие органических форм.

Икаров вспомнил слова Ливена Брока о том, что жизнь на Земле была бы невозможна без непрерывного круговорота веществ. Одна группа организмов как бы «дополняет» другую, и каждая из них занимает различные экологические ниши.

Что нужно для круговорота веществ? Для этого необходимы две группы организмов. Одна группа – это фотосинтезирующие организмы; сюда относятся зеленые растения, а также пурпурные бактерии. Эту группу называют автотрофами (самопитающиеся). Автотрофы черпают из «мертвой природы» неорганические соли, воду и углекислоту, осуществляя процесс биосинтеза с помощью лучистой энергии Солнца. К автотрофным организмам ученые Земли отнесли и бактерии, которые были обнаружены на культуре мха, привезенного Икаровым с Рутона.

Другая группа – те организмы, которые не способны синтезировать органические вещества из простых соединений. Поэтому они вынуждены питаться органическими веществами автотрофных организмов. Ко второй группе относятся человек, все животные, а также грибы и подавляющее большинство бактерий.

Полный круговорот веществ может происходить только при совместной деятельности всех групп. Не обязательно, однако, такой круговорот рассматривать «в глобальном масштабе», в рамках всей Земли. Можно себе представить и небольшой замкнутый мирок, в котором происходит такой круговорот. Пример такой искусственной системы – любой космический корабль дальнего следования. Икаров подумал: как может повлиять гравитация Тритона на привычный круговорот веществ на корабле?

Поначалу мастер едва ли представляет свой будущий шедевр. То неистово, то истово бросает он на полотно мазок за мазком, отходит в угол, придирчиво оглядывая сделанное, потом вдруг хватает кисть… И все начинает сызнова. Постепенно на полотне проступает то, что мастер видел лишь в мечтах, – именно то лицо, тот жест, те глаза и те руки… И вдруг убеждается мастер, что картина готова. Но не скоро еще он вынесет свое детище на суд людей, для которых творил долгие годы. Такова была новая теория гравитации, над которой бился капитан.

Идея прибора, придуманного Икаровым, была проста до чрезвычайности. Алюминиевая антенна направлялась в сердце Черной звезды. Если звезда излучала гравитационные волны, то антенна должна была зафиксировать их по тому же принципу, по которому обычная антенна улавливает радиоволны. Только в отличие от радиоволн волны тяготения были исчезающе малы.

Задав направление антенне, капитан и Энквен уселись ждать. Собственно, уселся только капитан, он переместился к креслу и пристегнулся ремнями. Робот же повис в воздухе в нелепой для стороннего взгляда позе. Как поразился бы Ливен Брок, увидев мнимо изломанные конечности и нелепо искривленное туловище своего воспитанника! Что касается капитана, то он уже начал привыкать к причудам пространства, смятого, скомканного тяготением Черной звезды.

Они могли бы и уйти: показания датчиков записывались автоматически. Но уж слишком хотелось им дождаться результата. Поколения физиков Земли бились над тем, чтобы уловить гравитационные волны. Неужели сейчас, в эту самую минуту, мечта их сбудется?

Робот застыл в невесомости. Похоже, он собрался ждать результатов сколько угодно, хоть сутки, хоть год. Капитан поудобнее устроился в кресле. В упорстве он мог бы поспорить с Энквеном.

Шли минуты – датчики молчали.

– Капитан, я думаю о круговороте жизни на Земле, – неожиданно произнес Энквен. – И пришел к выводу, что ничего нет сильнее жизни. Ливен Брок говорил мне, что за долгие миллионы лет существования жизни на Земле общий вес всего живого намного превосходит вес земного шара.

– Кроме биологического круговорота веществ в природе существует еще геологический круговорот веществ, – заметил капитан.

– Поясни, капитан, – попросил робот.

– Основа жизни на Земле – углерод, – сказал Икаров. – Встречается он и в неживой природе, чаще всего в горных породах…

– В виде мрамора, известняков и карбонатов, – дополнил Энквен.

Федор кивнул.

– В течение веков горные породы разрушаются под воздействием дождей, бурь и солнечных лучей, – продолжал он. – Углерод освобождается и затем начинает принимать участие в круговороте жизни. Но не только неживая природа питает живую. Может происходить и обратный процесс. Например, растения, умирая, не обязательно передают углерод, содержащийся в них, «по наследству». Если растения попадают под воду, то без доступа воздуха они не разлагаются, а в течение долгого времени могут превратиться в уголь или торф. Таким путем углерод, который содержался в этих растениях, на многие века оказывается исключенным из круговорота жизни. Кто может снова вернуть этот углерод в сферу обращения жизни?

– Деятельность человека, который добывает и сжигает уголь и торф, освобождая углерод, – сказал Энквен.

– Или естественное явление, например извержение вулкана, – добавил капитан. – Такая же история может происходить и с другими элементами, необходимыми для жизни: кальцием, магнием, калием, фосфором. Между прочим, круговорот веществ на космических кораблях, например на «Пионе», представляет собой модель…

Капитан не договорил: Энквен издал возглас. Робот быстро переместился к экрану. Вслед за ним, клацая магнитными присосками, к пульту подбежал капитан. На экране ясно было видно, как линия интенсивности дала всплеск.

– Гравитационные волны… – прошептал Икаров.

Энквен молчал, но по его глазам, по всему облику было видно, что он фиксирует в памяти все, происходящее в эту историческую минуту, лучше любого прибора.

Охлажденная до сверхнизких температур антенна, подвешенная в магнитном поле, зарегистрировала таинственные гравитационные волны, излучаемые Черной звездой.

Теперь оставалось накапливать данные, сопоставлять, сортировать, наносить на полотно мазки до тех пор, пока из хаоса штрихов проступит цельная картина…

Капитан сживался с условиями искривленного пространства. Белковым было легче. Они быстрее, чем человек, приспосабливались к любой среде.

Жить в удивительном мире, в самой сердцевине его вполне возможно, об этом красноречиво говорили месяцы, проведенные здесь, – месяцы, которые начали складываться в годы. Однако мир этот не любит расставаться с теми, кто случайно или по доброй воле попал к нему в гости.

Теперь, когда работа по исследованию гравитационных волн успешно продвигалась, Икаров все чаще задумывался над тем, как сумеет «Пион» вырваться из железных объятий Черной звезды? Возможно ли будет отыскать для корабля такую траекторию полета, которая пронзила бы незримую оболочку, отделившую корабль от внешнего мира?

Земляне не представляли, что гравитационное поле Тритона окажется таким могучим.

Пора, пора было подумать о возвращении. Но кто поведет корабль обратно? С экипажем происходило неладное. Однажды капитан с тревогой обнаружил, что белковые начали терять память. Это было неожиданно и противоречило всей земной роботехнике. «Обучая белкового, передавая ему информацию, мы делаем насечки на граните, – любил повторять когда-то Ливен Брок. – Эти насечки не должен сгладить поток времени. Белковый будет помнить все, что мы дадим ему, – от годичных колебаний температуры Марса до методов решения интегральных систем». В условиях Земли при относительно слабой гравитации и почти неискривленном, «плоском» пространстве слова Ливена Брока были справедливы. Но когда притяжение Тритона спутало пространство и время… Неравномерный поток времени как бы вымывал информацию, накопленную белковыми в Солнечной системе.

Встревоженный Икаров несколько раз проверил и свою память. И убедился, что она не сдала. В конечном счете человек оказался сильнее белковых!

Пришлось срочно заняться памятью белковых. Для восстановления памяти роботов капитан решил пустить в ход блоки биопамяти, которые хранились в информационном отсеке.

Свободные от вахты роботы смотрели регулярно сеансы, наново впитывая то, чему их когда-то учили.

Однажды, роясь на полках в поисках материала для очередного сеанса, Икаров обнаружил незнакомый блок. Он стер с него пыль, но надписи не обнаружил. И тут мгновенное, как молния, воспоминание пронзило его.

…Это было, когда он, вернувшись с Рутона, прилетел к Лин на Луну. Они отправились на стапели, забрели на строящийся «Пион» и долго бродили по гулким отсекам корабля, одни из которых были собраны полностью, другие – наполовину, а третьи только закладывались. Они долго пробыли в оранжерейном отсеке, заглянули в обсерваторный, потом в астролабораторию… Затем, уже на обратном пути, спускаясь по центральному стволу, Лин спросила, указывая на закрытый люк:

– А здесь что?

– Информационный отсек, – ответил Федор без запинки, хотя был в первый раз на корабле.

– Я загляну туда, – сказала Лин, останавливаясь на аварийной лесенке, по которой они спускались.

– Хорошо, зайдем, – согласился Федор и взялся за ручку люка.

– Нет, я одна войду, – сказала Лин.

– Подожду тебя здесь, – пожал плечами Федор.

Через минуту Лин вышла, и они начали молча спускаться.

– Когда ты был на Рутоне, я приготовила для тебя одну вещицу, – сказала Лин, когда они вышли наружу.

– Что за вещицу? – поинтересовался Федор.

– Так, пустяки… Биоблок, на который я записала свой голос… – сказала Лин.

– О чем же говорит этот голос?

– О тебе… обо мне… о времени… – сбивчиво пояснила Лин.

– Я буду беречь этот блок.

Лин покачала головой.

– Ты получишь его не теперь, Федя, – сказала она, – не сейчас, когда мы вместе, а когда-нибудь, когда мы расстанемся, ты будешь одинок и тебе будет тяжело.

– Договорились, – весело сказал Федор. – Давай сюда блок, я послушаю его, когда мы расстанемся и я улечу на Землю. Там я буду одинок, и мне будет нелегко.

– Ты знаешь, о чем я говорю. Не смейся, – тихо произнесла Лин, и было в ее голосе такое, что улыбка сразу сбежала с лица Федора. – Я хочу, чтобы этот блок ты слушал на «Пионе», когда улетишь к Черной звезде.

– Ты спрятала блок в отсеке? – догадался Федор.

Лин кивнула.

– Но ведь там, должно быть, десятки тысяч блоков! – с отчаянием произнес Федор.

– Да, все стеллажи загружены, – подтвердила Лин.

– И потом, кто сказал, что именно я полечу на «Пионе»? – спросил Икаров после долгой паузы. Лин открыла дверцу.

– Я сказала, – ответила она.

…Капитан Икаров включил воспроизводитель и услышал голос Лин:

На кремнистой тропе, на чужом перевале, На каком-то витке бесконечной спирали На мгновенье помедлю и, пот вытирая, Мир окрестный окину от края до края.

Неподкупные реют в тумане вершины, Уступают уступы, сбегая в долины, Где над чудом конструкций, раскинувшись ало, Заурядный закат золотится устало.

Не пришелец я здесь, безъязык и безвластен!

Приручаемый космос, к тебе я причастен, И средь влажных снопов, выставляющих лица, Есть и мой колосок чистопробной пшеницы.

И уйду я в туман, не боясь, не печалясь, Отирая со лба вековую усталость, Чтобы вынырнуть снова, прорезавши дали, На каком-то витке бесконечной спирали.

Икаров выключил блок, хотя запись еще не кончилась.

– На каком-то витке бесконечной спирали, – повторил капитан, пораженный неясной еще мыслью.

 

Глава 3

НА КАКОМ-ТО ВИТКЕ БЕСКОНЕЧНОЙ СПИРАЛИ…

…Дыхание антимира коснулось корабля землян.

– Капитан, обшивка корабля ночью начала светиться интенсивней, – сказал однажды утром Энквен, входя в капитанскую рубку.

– Вижу, – озабоченно ответил Икаров, не отрываясь от экрана. Его беспокоило не столько повышение яркости свечения, сколько отдельные изъязвления, тут и там появившиеся на обшивке «Пиона».

– Капитан, мы с Кельзавом только что проверили характер нового свечения, – произнес Энквен.

– Говори.

– Корабль бомбардируют античастицы.

– Я догадался об этом без приборов, Энквен, – сказал капитан.

– Каким образом?

– Посмотри, – сказал Икаров, указывая роботу на экран. Энквен сделал несколько шагов и остановился рядом с капитаном. Изогнутые плоскости корабельной обшивки равномерно светились. Вдруг одна точка огненно вспыхнула и выплеснула вверх фонтанчик пламени. Когда он угас, на месте вспышки осталась маленькая воронка.

– Капитан, это опасно? – спросил Энквен.

– Единичные взрывы – не очень.

– А если поток античастиц усилится? Что будет тогда? – допытывался робот.

Капитан посмотрел на Энквена.

– Ты видел, Энквен, как кусок сахара тает в горячем кофе? – неожиданно спросил он.

– Видел много раз, поскольку Ливен Брок любил… – быстро начал Энквен, не удивившись вопросу.

– Вот так же может растаять «Пион», – не дослушав, перебил капитан.

– Нужно принять срочные меры…

– Я думал над этим, Энквен, – сказал капитан.

Энквен помедлил.

– Говори, капитан, – сказал робот. – Экипаж готов и ждет твоих распоряжений.

– Нужно собрать магнитные ловушки для античастиц, – сказал капитан.

– Есть.

– И установить их на каждом отсеке «Пиона».

– Есть.

Энквен побежал к выходу. Уже взявшись за рукоятку люка, обернулся:

– Капитан, что делать с частицами, которые будут накапливаться в ловушках? – спросил он.

– Выбрасывайте в пространство, – сказал капитан, пожав плечами.

Чуткий прибор, изобретенный Икаровым и собранный экипажем, продолжал улавливать и фиксировать неровное гравитационное дыхание Тритона. Ежедневно информационный отсек пополнялся все новыми блоками, на которых были записаны результаты наблюдений.

Разгадка тяготения, по убеждению Икарова, была у него в руках. Однако цифры и факты, связанные с природой этой таинственной силы, которая движет мирами, мертвой грудой покоились в информации. Были у капитана кое-какие наметки, но картина гравитации оставалась далеко еще не законченной. Превратить груду экспериментальных данных в стройную систему, вдохнуть в нее жизнь капитан Икаров со своим экипажем был не в силах. Для этого нужны были тысячные отряды физиков и математиков не только Земли, но и всей Солнечной системы.

Путь домой для «Пиона» был закрыт. Проверка показала, что наличного топлива на корабле оставалось катастрофически мало, с его запасами нечего было и думать о том, чтобы преодолеть притяжение Черной звезды.

Виток за витком наматывал «Пион» вокруг Черной звезды. И на каком-то из них суждена Икарову смерть. На каком-то витке бесконечной спирали…

Человеческое сердце не может тягаться с ядерным, которым снабжен белковый робот.

– На каком-то витке бесконечной спирали… – вслух повторил Икаров. Эта строчка не давала ему покоя. С нею была связана какая-то важная мысль, которая все время ускользала.

И снова, как всегда, когда на душе было неспокойно, капитан отправился в оранжерейный отсек.

В условиях невесомости, под воздействием гравитационного поля Черной звезды, различные растения вели себя по-разному. Деревья, например, стали тоньше. В то же время ткань их упрочилась настолько, что стальной топор тупился, не брал древесину.

Икаров подошел к березе Лин, вспомнил о сухой ветке, затерявшейся в кроне, и решил хотя бы на этот раз избавиться от нее. Он нагнулся, отстегнул магнитные присоски, затем легким, точно рассчитанным движением оттолкнулся от почвы, взлетел вверх и ухватился за толстый сук. Перебирая сучья, добрался до усохшей ветки. Дернул – ветка не поддалась. Капитан рванул сильнее – тот же результат. Продираясь сквозь листья, ставшие жесткими и тяжелыми, Икаров приблизился к стволу березы. Внимательно осмотрел засохшую ветку. Потрогал ее у основания. Осталось такое ощущение, будто прикоснулся к металлу. В то же время ветка не производила впечатления мертвой.

Капитан погладил пальцем еле заметный шрам на лбу – память о первой вылазке здесь, в окрестности Черной звезды, и об операции, безукоризненно проведенной Энквеном. Затем вытащил из кармана лупу и обследовал странную ветку. Он обнаружил на ней мельчайшие прожилки. Поверхность ветки напоминала географическую карту, изображающую в крупном масштабе дельту могучей реки.

Неужели дерево в новых условиях начало перерождаться? Икаров повнимательнее присмотрелся к соседней ветке, обычной, покрытой листьями. И на ее коре тоже намечались прожилки… Капитан попробовал оторвать листок, но из этого ничего не получилось. Впечатление было такое, что он крепился к ветке проволокой. После нескольких безуспешных попыток Икаров отпустил измочаленный листок, задумался. Посмотрел сквозь ветви на эрцеллу, неутомимо карабкающуюся вверх: рост ее достиг чуть ли не трехметровой высоты. Остальные растения, взятые с Земли и других планет Солнечной системы, тоже изменились в условиях Тритона.

Икаров подумал о том, что на земном шаре известно около четверти миллиона различных растений, если говорить только о тех видах, которые относятся к высшим цветковым. Люди используют ничтожную часть этих растений: из каждых ста видов только один или два используются либо в пищу, либо на промышленные нужды. Остальные непригодны… Да, но непригодны в земных условиях. А если поместить эти растения в условия Тритона? Если переделать их природу так, как это нужно человеку? Какие поистине безбрежные перспективы откроет это земным ботаникам и растениеводам! Вся флора Земли будет поставлена на службу человеку.

Икаров спрыгнул с дерева, пристегнул к обуви магнитные присоски и двинулся дальше.

Теперь он совсем другими глазами присматривался к растениям, теснящимся с обеих сторон дорожки. Дорожка была выложена крупным склеенным гравием, перемешанным с песком. Песок хранил следы и капитана и экипажа.

На заре космических полетов люди считали, что выращивать растения в космосе совсем не сложно. Однако длительные полеты в пространство показали, что это не так.

Первые астронавты поступали, не мудрствуя лукаво: они брали в полет ящики с почвой, взрыхленной и соответственно удобренной. В почву внедрялись семена, над ящиком включалось кварцевое солнце, после чего оставалось ждать появления всходов. Но почва в невесомости вела себя капризно: несмотря на перегородки, она просачивалась в измельченном виде в атмосферу, загрязняла воздух, мешала дышать. Никакие меры предосторожности не помогали. К тому же и весила почва, которую необходимо было взять в полет для растений, совсем немало…

Тогда взоры астроботаников обратились к гидропонике. Это слово, в переводе с греческого означающее «работа с водой», весьма точно отражало суть дела. Гидропоника на Земле была известна задолго до космических полетов. Первые гидропонные устройства были очень просты. Контейнер наполовину заполнялся питательным раствором. В верхней части ванны укреплялся ящик с сетчатым дном. Этот ящик и был главной частью установки, ее изюминкой: в него насыпали опилки или древесные стружки, которые служили заменителем почвы. В опилки помещали семена или саженцы растения, которое хотели вырастить.

Даже первые примитивные гидропонные установки оказались очень эффективными: одинаковые культуры на гидропонной основе приносили урожай, в двадцать раз больший, чем в обычном земледельческом хозяйстве.

Но то, что было хорошо на Земле, выглядело совсем иначе на космическом корабле, в условиях невесомости. На Земле при наличии гравитации существуют понятия «верх» и «низ» и жидкость льется сверху вниз. В этом случае гидропонная установка работает очень просто: бак с питательным раствором достаточно поместить выше ящика с выращиваемыми растениями, жидкость, питающая установку, будет стекать вниз.

В условиях невесомости жидкость из бака вытекать не будет. Без насоса здесь не обойтись.

Шагая по оранжерейному отсеку, Икаров припомнил, как они с Лин посетили Музей звездоплавания. Они долго ходили по павильону «Выращивание растений в космосе». Лин особенно интересовалась эволюцией гидропонных установок – от первых, самых простых, до новейших, которыми оснащались звездолеты, уходящие в дальний космос. Особенно понравилась Лин установка, в которой в качестве рабочего вещества, куда высаживались семена, использовались ионообменные смолы. Астрохимики создали смолы, способные поглощать определенные химические соединения, являющиеся питанием для растений. Достаточно увлажнить такие смолы, и они отдают растениям ранее поглощенные питательные вещества.

– Как остроумно, Федя! – не переставала восхищаться Лин, идя от стенда к стенду. – При наличии на корабле такой установки уход за космическим огородом упрощается до чрезвычайности.

– Неплохо придумано, – равнодушно соглашался Федор. Смотрел он больше на Лин, а не на стенды.

– Астроботаникам не нужно специально приготавливать для растений питательные растворы, они будут уже содержаться в смолах, понимаешь? – допытывалась Лин.

– Понимаю, – кивал Федор, не сводя с нее глаз. Но следующий зал павильона заинтересовал и его. Зал назывался «Аэропоника». Здесь показывался «воздушный» метод выращивания растений, применяемый на некоторых космических кораблях.

– Метод профессора Петровского, – с уважением произнесла Лин, рассматривая огромную установку, помещенную в центре зала.

Основу установки составлял прозрачный контейнер. Закрепленные внутри растения опрыскивались питательным раствором из пульверизаторов.

– Хорошая вещь – аэропоника, – сказал Икаров. – Минимум материала, максимум выгоды. Беру эту установку, – кивнул он, – к себе, на космический корабль.

Лин рассмеялась так, что несколько посетителей на нее оглянулись.

– Ты прогадал, капитан, – сказала она серьезно, только в глазах еще плясали смешинки. – Аэропонный метод – это вчерашний, даже позавчерашний день астроботаники. Он имеет множество недостатков.

– Не вижу недостатков, – неосторожно сказал Федор.

Тогда Лин, поглаживая косу, прочла ему целую лекцию: растение, оказывается, не в состоянии поглотить полностью определенную порцию питательного раствора, подобно тому как человек может съесть полностью стаканчик мороженого. Растение обязательно оставит, не усвоив, какую-то часть раствора. А в условиях невесомости это может привести к серьезным неприятностям. Оставшийся неусвоенным раствор не сможет стекать обратно из-за отсутствия силы тяжести. Он останется в контейнере, будет собираться в шаровидные капли, свободно плавающие в пространстве…

Вокруг собралась группа посетителей, которые приняли Лин за экскурсовода. Они начали задавать вопросы, Лин, войдя в роль, пространно на них отвечала. Метод профессора Петровского сыграл важную роль, объясняла она, но сейчас он уже устарел.

– Скажите, девушка, а как теперь выращивают растения на космическом корабле? – спросила молодая женщина с огромным букетом левкоев (странно, даже эту деталь Икаров запомнил!).

– Теперь применяются установки, в которых используются капиллярные силы, – улыбнулась ей Лин.

– Разве они не зависят от гравитации? – спросила женщина.

– В этом все дело, – сказала Лин. – Они даже лучше проявляются в условиях невесомости. В новых установках питательная жидкость добирается до растений «своим ходом», по системе фитилей, подобно тому как керосин поднимается по фитилю. Такие установки надежны в условиях полета.

Женщина посмотрела на цветы, потом перевела взгляд на Лин.

– Вы извините, что я так расспрашиваю, – сказала женщина. – Дело в том, что эти цветы мне привезли из космоса. Они были посажены, когда корабль находился в районе Проксимы Центавра, – женщина привычно выговорила название созвездия, будто множество раз его повторяла.

Теперь все взоры обратились к букету левкоев.

– Вот я и подумала, слушая ваш рассказ, что цветы выращены в космосе фитильным методом, – закончила женщина.

– Да, теперь фитильный метод наиболее распространен, – ответила Лин. – Но и он уже уходит в прошлое. На кораблях, которые строятся, растительность уже не будет играть роль звена, жизненно важного для космонавтов.

– На кораблях больше не будут выращивать растения? – спросила женщина, прижав к груди букет.

– Нет, растения выращивать будут, – пояснила Лин, – но они не будут уже главным поставщиком кислорода для астронавтов.

– Чем же они будут дышать? – спросила женщина, и все заулыбались: так беспомощно прозвучал ее вопрос.

– Атмосфера на корабле будет восстанавливаться с помощью регенераторов, – сказала Лин.

– Это шаг назад, – заметил старичок с клинообразной бородкой.

– Нет, – повернулась к нему Лин. – Конструкторы вернулись к регенератору, но на новой основе.

– Какой же? – спросил старичок.

– Ядерной. Она во много раз надежнее естественной, – сказала Лин. – Что же касается оранжерейных отсеков на корабле, то они, конечно, останутся, – добавила она, обращаясь к женщине с левкоями.

– Такой корабль уже есть? – спросил старичок.

– Строится.

– А не будете ли вы любезны сказать, каков коэффициент полезного действия… – начал старичок.

– Простите, – сказала Лин, указывая на Федора. – Адресуйтесь, пожалуйста, к нему.

Долго в тот вечер не мог Федор вырваться из кольца, отвечая на все возможные вопросы посетителей Музея звездоплавания…

Задумавшись, капитан вздрогнул: ему показалось, что впереди за кустами мелькнула фигура Ливена Брока. Ветки раздвинулись, и на дорожку вышел Энквен.

– Срочный доклад, капитан, – сказал он.

– Почему не доложил по биосвязи?

– Хотел увидеть тебя…

– Говори.

– Античастиц стало больше, – сказал Энквен. – Бомбардировка обшивки «Пиона» усилилась.

– Магнитные ловушки справляются?

– Пока да. Но они работают на пределе, капитан, – произнес Энквен. – Приходится опорожнять их каждые двадцать минут. Этим занят весь экипаж корабля.

Капитан молчал, о чем-то думая.

– Содержимое ловушек вы выбрасываете в пространство? – спросил он после долгой паузы.

– Ты велел так, капитан.

– Да, верно… А как работает прибор для улавливания гравитационных волн? – спросил Икаров.

– Прибор работает исправно, только…

– Что?

– Результаты измерений начали повторяться, – сказал Энквен.

Капитан кивнул, будто отвечая собственным мыслям.

– Так и должно быть, Энквен, – произнес он. – Все, что можно, мы уже измерили. Спираль поступательного накопления знаний превратилась в круг. А круг – замкнутая кривая.

– Я все доложил, – сказал робот и повернулся, чтобы идти к выходу, но капитан так схватил его за руку, что Энквен пошатнулся.

– Энквен, мы разомкнем круг! – крикнул капитан. – Мы превратим его в спираль, по которой вырвемся на волю!

Никогда еще робот не видел Икарова таким взволнованным.

Идея капитана Икарова была ослепительна в своей простоте. Она состояла в том, чтобы вырваться из плена Черной звезды, добавляя вращающемуся вокруг нее «Пиону» импульс небольшими порциями. Тогда спираль будет разматываться

– витки, которые описывает корабль, станут все более увеличиваться, пока «Пион» не разорвет путы гравитации.

Энквен сразу же усвоил замысел Икарова: они давно уже научились понимать друг друга с полуслова.

– У нас не хватит рабочего вещества для фотонных дюз, – сказал Энквен.

Капитан задумался, но только на мгновение.

– Для аннигиляторов годится любое вещество, – сказал он. – Мы можем сжечь отдельные отсеки «Пиона».

– Можем, – согласился Энквен. – Но у нас почти не осталось антивещества.

– Есть у нас антивещество, Энквен. Как ты туго соображаешь! – громко сказал капитан.

– Капитан, мы с Кельзавом проверяли аннигиляционный отсек… – начал Энквен.

– Я имею в виду магнитные ловушки, – перебил Икаров. – В них накапливаются античастицы.

– Для топлива они не годятся, – сказал Энквен. – Слишком концентрация мала.

– Знаю. Спрессуем!

– Опасно.

– У нас нет выбора! – заявил капитан.

– Если даже спрессуем, где поместим брикеты антивещества? – упорствовал Энквен.

– В магнитных камерах корабля.

– И взорвем «Пион»!

– Это наш единственный шанс, Энквен, пойми это, – сказал капитан.

Энквен промолчал. По его глазам Икаров видел, что робот что-то напряженно подсчитывает.

– Четыре года, капитан, – произнес наконец Энквен и посмотрел на капитана.

– Ты о чем? – не понял Икаров.

– Потребуется четыре года, чтобы накопить с помощью магнитных ловушек корабля нужное количество антивещества, – пояснил робот.

– Ты не ошибся?

– Четыре года – это минимум.

– Тем более не будем терять времени, – решил капитан. – Ступай и распорядись, чтобы с этой минуты содержимое ловушек не выбрасывали в пространство, а прессовали и закладывали в аннигиляционные камеры.

– Есть, капитан, – ответил Энквен и двинулся выполнять приказ.

«…Таким образом, нам, пленникам Черной звезды, остается испробовать последнюю, единственную возможность. Около четырех лет собирали мы по крупице антивещество. Теперь его достаточно в магнитных камерах. Обычного вещества тоже, надеюсь, должно хватить. Обычного вещества! Как страшно звучат эти слова в применении к «Пиону», отсеки которого предстоит сжечь в аннигиляторах!

Спираль, разворачиваясь, подобно пружине, должна вытолкнуть корабль из сферы притяжения Тритона, вырвать его из плена. Если же нет… Но мы сделаем все, что в наших силах…»

Капитан оторвал взгляд от бортжурнала. Часы показывали шесть утра. Панели налились утренним светом, как это запрограммировали лунные инженеры. Но капитан давно уже привык к тому, что свет не ложился ровно на предметы, находящиеся в головной рубке, и те в свою очередь не отбрасывали в одну сторону тени, как это полагалось в условиях «плоского» пространства. Кто-то невидимый разрубил день «Пиона» на неравные куски, смешав их в причудливом беспорядке. Светлые и черные глыбы – тьма и свет – соседствовали, не мешая друг другу.

Стояла осень, светало поздно. На стол, за которым сидел капитан, падала неровная лунка света от настольной панели. Икаров откинулся назад, окунулся в утреннюю мглу. Перед тем как внести запись в бортжурнал, он, контролируя белковых, проделал расчет еще одного витка спирали, которая должна вывести «Пион» на волю.

В полете, когда заревут фотонные дюзы, разгоняя корабль по спирали, заниматься расчетами будет уже поздно. Каждый шаг «Пиона» должен быть рассчитан заранее. Едва корабль включит дюзы, траектория его потеряет устойчивость. А капитан слишком хорошо понимал, что означает неустойчивость в условиях притяжения, которым обладает Тритон.

Хорошо в полутьме. Отдыхают глаза, и можно на какое-то время забыть чехарду, царящую во всех отсеках и коридорах корабля. Все вокруг казалось не таким, каким было на самом деле. В том, например, что линейка прямая, можно было убедиться, лишь проведя вдоль нее рукой. Со стороны она представлялась кольцом…

Капитан вспомнил, как туго поначалу приходилось в новых условиях его экипажу. Вся система движений, разученная и затверженная ими в Зеленом городке, вдруг оказалась непригодной.

Приходилось переучиваться заново.

Роботы сталкивались друг с другом, неправильно ориентируясь в искривленном пространстве, ударялись о стенки отсеков и острые углы приборов. Но с каждым днем пленения роботы – и с ними капитан – все больше привыкали к необычной метрике, к пространству, которое хищно ощетинилось странными, доселе неведомыми свойствами.

Не желая воспользоваться бегущей лентой, Энквен медленно брел по центральному стволу. Взгляд робота скользил по стене, которая казалась изломанной гармоникой. Там, за нейтритовыми панелями, мир Черной звезды, искривленный могучим тяготением. Идя по кораблю, Энквен все время старался лишний раз провести ладонью вдоль стены или торца прибора, чтобы убедиться, что искривленность их – это лишь оптический обман. Корабль представлялся изуродованным до неузнаваемости.

Близ медицинского отсека Энквен замедлил шаг. Именно здесь он провел операцию и спас зрение капитану Икарову. А вот и головная рубка.

– Я ждал тебя, Энквен, – сказал капитан, едва робот вошел в рубку. – Подойди.

– Где ты, капитан? – спросил Энквен.

– В тени, возле стола, – прозвучал ответ.

Тенью на корабле привыкли называть те куски пространства, куда, повинуясь собственным законам распространения, не попадали искривленные световые лучи.

Энквен, осторожно минуя препятствия, приблизился к капитану.

Икаров встал из-за стола. Его голова и плечи попали в освещенную сферу. Туловище Икарова, как показалось Энквену, растворилось без следа в чернильном облаке, окутывающем стол. Капитан сделал шаг – голова проплыла полметра и остановилась.

В новых условиях инфравизор Энквена, как и остальных белковых роботов, работал плохо, приходилось полагаться только на обычное зрение.

Теперь они стояли рядом – капитан и его помощник, человек и робот.

– Я только что подсчитал энергию, которая потребуется, чтобы разогнать «Пион» по спирали, – сказал негромко Икаров.

Энквен ждал.

– Нам не хватит топлива, – произнес капитан.

– Антивещества достаточно, капитан.

– На каждый килограмм антивещества при аннигиляции требуется килограмм обычного вещества, – пояснил Икаров. – У нас имеется только один источник вещества – «Пион». Мы сможем спастись, только если сожжем все отсеки…

– Все отсеки?!

– Кроме одного.

– Сжечь «Пион»?

– Другого выхода нет.

Они подошли к столу. Большую его часть занимал пластиковый лист, укрепленный по углам. Весь лист занимала огромная спираль, похожая на туго закрученную змею. Лист вобрал в себя результаты расчетов и роботов, и капитана. В центре спирали помещалась Черная звезда. От нее, раскручиваясь, удаляясь с каждым витком, шла тонкая нить – путь, который предстояло пройти «Пиону».

Несколько начальных витков были уже выверены, но основная работа была впереди, трудная и кропотливая. Хотя все предварительные расчеты были проделаны, они нуждались в корректировке.

Энквен, слегка наклонившись, рассматривал спираль.

– Что, если «Пион» отклонится от курса, капитан? – спросил робот.

– Тогда мы соскользнем в пропасть, Энквен, – ответил капитан.

Энквен кивнул.

– Садись рядом, Энквен, – сказал капитан. – Будем с тобой разматывать…

– Что разматывать? – не понял Энквен.

– Да вот этот проклятый клубок, – кивнул Икаров на распластанную спираль.

Робот устроился рядом с капитаном, и они погрузились в подсчеты. Энквен просто скопировал позу капитана. Роботу было все равно – сидеть, стоять или лежать. В отдыхе он не нуждался.

– Наступает время действовать, – сказал капитан и провел рукой, странно искривленной, как и все вокруг, по лицу.

Энквен, повинуясь внезапному импульсу, включил фотофиксатор. Если им суждено когда-нибудь возвратиться, он включит там, на Земле, воспроизводитель, и люди увидят на экране головной отсек «Пиона», разделенный причудливо изогнутыми плоскостями на светлые и темные куски, увидят царство хаотически переплетающихся линий, которые на поверку оказываются прямыми, увидят усталого капитана корабля, склонившегося над расчетами… Увидят, если «Пиону» суждено возвратиться.

Икаров понимал, что, когда фотонное пламя начнет разгонять «Пион» по спирали, вряд ли у него, капитана, будет хотя бы короткое время для отдыха. В условиях искривленного пространства автоматика могла подвести.

– Я буду корректировать работу двигателей, – сказал капитан.

– Все время?

– Да.

– Но путь по спирали займет не один месяц, капитан, – сказал Энквен.

– Знаю, – кивнул капитан.

Робот умолк, осмысливая сказанное Икаровым. Конечно, ни автоматике, ни белковым нельзя полностью доверить корабль. По крайней мере здесь, в непосредственной близости от Тритона, где пространство – мало сказать изогнуто, – оно перекручено и скомкано, как клочок бумаги. Мало ли что может встретиться «Пиону» тут, где лучи локатора землян бессильны предотвратить беду? Вдруг вокруг Тритона вращается планета? Приборы «Пиона» ее до сих пор не обнаружили? Но это ничего не доказывает, потому что любые сигналы летят не по прямой – они идут по дуге, изгибаются, замыкаются в кольцо, возвращаются к исходной точке наподобие бумеранга, падают в пучину Черной звезды. В таких условиях обнаружить планету можно было бы лишь по чистой случайности. Для этого «Пион» должен пройти недалеко от планеты, а вероятность подобного события практически близка к нулю. Тем не менее она существует, эта вероятность. И для того чтобы предотвратить столкновение, нужна твердая рука капитана.

– Капитан, может вращаться вокруг Тритона планета? – спросил Энквен.

– Может, – сказал Икаров.

– И на ней могут обитать разумные существа?

Икаров перевел взгляд со спирали на каменное лицо Энквена.

– Могут, Энквен, – сказал капитан.

– Наверно, этим существам их мир представляется самым обычным… – в раздумье произнес Энквен.

– Конечно, – подтвердил капитан. – Они ведь приспособились к своему миру в результате долгой эволюции, предшествующей появлению всякой разумной жизни.

– А вдруг они достигли высокой степени развития? – спросил Энквен.

– Что ж, – усмехнулся Икаров, – тогда у них вполне мог бы появиться математик и философ, по гениальности равный Лобачевскому. Этот ученый сумел бы прийти к выводу, что Вселенная не ограничивается Черной звездой и ее окрестностями. Он заявил бы во всеуслышание, что возможны иные миры. И в этих мирах – как ни странно! – луч света распространяется не по кругу, а по прямой. Какую борьбу пришлось бы выдержать этому гению! Сколько насмешек и оскорблений выпало бы на его долю!

Они работали долго, позабыв о времени.

– Довольно, – сказал наконец Икаров, расправляя затекшие плечи. – Следующий виток рассчитаем завтра.

– Мы не решили еще главное, капитан, – сказал Энквен, не отрывая взгляда от спирали, изогнутой, как и плоскость стола.

Икаров давно уже не без тайной тревоги ждал этого…

– Ты о чем, Энквен? – спросил он.

– Об ускорении «Пиона», – сказал робот.

Да, в ускорение корабля упиралось теперь все. Чем больше будет ускорение, тем значительнее будут шансы «Пиона» на спасение. С другой стороны, при достаточно больших ускорениях возникают перегрузки, смертельные для человеческого организма.

Интересно, подумал капитан, к какому решению пришел бы Энквен, если предоставить ему возможность самостоятельно решать вопрос об ускорении «Пиона»? Дело в том, что Энквен, как и остальные члены экипажа, был по настоянию Ливена Брока воспитан без каких бы то ни было ограничителей. Решая любую задачу, он руководствовался логикой, и только логикой. Какой же выход предпочел бы он в сложившемся положении?

Наступил момент, когда нужно было сделать выбор.

На одной чаше весов – бесценная информация, собранная в окрестностях Черной звезды и необходимая землянам: вооруженные ею, они смогут переделать природу земных растений, победить извечного своего спутника – тяготение, освоить биосвязь… да мало ли что еще?

На другой чаше – жизнь человека, одного только человека…

Икаров с волнением ждал, что скажет Энквен. Если бы робот сказал, что «Пион» должен идти с ускорением, которое превышает допустимый для человека порог, Икаров, не задумываясь, пожертвовал бы собственной жизнью. Он верил в безупречность логики Энквена так же, как верил в его воспитателей.

«Как слаба человеческая плоть, – подумал Икаров, глядя на монолитную фигуру Энквена, который замер, что-то соображая. – Человеческое тело боится всего: и слишком высоких, и низких температур, радиации, перегрузок, возникающих при ускорении. Даже чтобы выйти за порог собственного дома, в ближний космос, человек должен облачиться в скафандр. А Энквен свободно выйдет на внешнюю обшивку «Пиона», и с ним ничего не случится».

Энквен не спешил с ответом на вопрос, который интересовал капитана. Да Икаров и не торопил его. Он понимал, что решение придет само, когда дюзы «Пиона» проснутся и корабль начнет виток за витком разматывать спираль.

Так оно и случилось…

У выхода Энквен обернулся.

– Скажи, капитан, как ты пришел к идее спирали? – спросил он.

– Мне помог один человек, – ответил Икаров.

– Здесь, на «Пионе»?

– Да.

– Кто же это?

– Лин, – сказал капитан.

Энквен не стал просить пояснений. Он вообще делал это в крайне редких случаях.

Оставшись один, Икаров задумался. Он вспоминал полет на «Пионе», далекую Землю, казавшуюся нереальной.

Нелегким был путь к Черной дыре. Корабль двигался прерывисто, с каждой пульсацией поглощая изрядный кусок «плоского» пространства. Однако, выходя из нуль-пространства, корабль некоторое время должен был идти на обычных фотонных двигателях, чтобы подготовиться к следующему прыжку, и этот участок пути был самым опасным. «Пион» двигался, как пловец, размеренно и ровно, и каждый взмахпрыжок приближал его к цели.

Последняя пульсация выбросила «Пион» в окрестности Черной звезды. Еще один прыжок делать было опасно: корабль мог в результате быть выброшенным близ Черной дыры, на расстоянии, которое меньше критического радиуса.

Остаток пути Икаров решил пройти на фотонных дюзах, поскольку точному расчету прыжки через нуль-пространство, да еще в условиях искривленного пространства, не поддавались.

Вспомнилось многое…

Выпрыгнув из нуль-пространства, «Пион» «на всех парусах» шел к Черной дыре. Странные начали происходить на корабле явления: с каждым днем все больше искривлялось пространство, сминаемое гравитацией.

Икаров потрогал шрам, усмехнулся: разве забыть ему ту вылазку?!

…В оранжерейном отсеке стояла осень. Нет, преддверие осени. Хотя преобладали еще солнечные дни, ненастье подспудно зрело, словно беда. Метеорологи Лунных стапелей создали хорошую программу чередования погоды. Она менялась на корабле не по жесткому графику, а повинуясь вероятностной матрице, так что у оранжерейной погоды при общей заданной направленности смены времен года оставалась определенная «свобода выбора». Да, здесь все было, как там, на Голубой. И все-таки Икаров долгие годы полета не мог избавиться от мысли, что облака на «Пионе» не те, что на Земле…

Икаров вспомнил, что и в то утро, как обычно, он перед началом рабочего дня вышел в оранжерейный отсек.

Корабль шел по инерции, дюзы были выключены, и в отсеках царила невесомость.

Икаров шел по оранжерее, раздвигая руками опавшие листья, которые, не падая, висели в воздухе. В тот день почемуто разладилась синхронизация: утро выдалось безветренное, а «по небу» торопливо бежали облака.

Ночью, видимо, прошел дождь – в воздухе еще висели прозрачные капли. Позабыв об осторожности, капитан наткнулся на большой водяной шар, сверкающий в первых солнечных лучах, и влага мигом обволокла его, растеклась по комбинезону. Даже такой пустяк запомнился!

…А запомнился потому, что именно в то утро Икаров отчетливо понял: «Пион» в темнице. Да, корабль, бесстрашно летящий вперед, попал уже в цепкие объятия Черной звезды. Приборы фиксируют замеры гравитационного поля, накапливается бесценная информация о его структуре… Но как попадет все это на Землю? Как сумеет «Пион», выполнив свою миссию, оторваться от Черной дыры? Ведь гравитация Тритона оказалась куда большей, чем в самых смелых предположениях земных ученых. Как преодолеет корабль притяжение Черной дыры? В первый раз он услышал этот вопрос от Лин, это было в горах, над озером Отдыха. «Это деле капитана, который поведет «Пион»», – ответил тогда Федор, где-то в душе рисуясь: мол, такие вещи решаются не на Земле…

Мог ли думать тогда Икаров, что его слова окажутся пророческими? Да, возвращение «Пиона» – дело капитана. Это уж точно!

…И еще тот день запомнился капитану первой вылазкой, осуществленной в условиях Черной звезды.

Вылазка на внешнюю обшивку корабля диктовалась необходимостью: в районе кормовых дюз «Пиона» несколько раз появлялось странное свечение. Для вылазки Икаров наметил Энквена и еще двух белковых.

По штурманскому экрану он наблюдал, как роботы, уже успевшие перейти в шлюзовую камеру, тщательно и методично завершают последние приготовления. И вдруг Икарова поразил – впервые за годы полета – острейший приступ клаустрофобии. Выйти! Выйти наружу во что бы то ни стало. Покинуть стены отсеков, кажущиеся искривленными, готовыми вот-вот сомкнуться, сжаться, раздавить.

…И до сих пор помнит Икаров, какая неестественная, неправдоподобная тьма охватила его, когда он вместе с тремя роботами покинул «Пион». Тьма, с которой нельзя сравнить никакую, самую черную ночь Земли.

Рядом с капитаном шагал манипулятор. Вся группа осторожно двигалась к корме. Устав идти, Икаров сел в манипулятор. В этот же момент участок обшивки, расположенный далеко впереди, начал наливаться призрачным светом. Роботы продолжали размеренно шагать. Манипулятор замешкался, Икаров, поправив клеммы на висках, отдал мысленную команду «Вперед!» – и аппарат огромным прыжком догнал трех роботов.

Много чего повидал капитан Икаров, но никогда ни до, ни после не встречал он такого фантастического зрелища. Это был пир красок, буйство цвета. В нескольких метрах от них расстилался ковер, сотканный из огня. Нет, не то слово. Огонь – это все же нечто грубое, материальное. Перед ними же нежнейшие, невесомые ленты сплетались в единую симфонию. Цвета их были совершенно немыслимые, не имеющие названий на человеческом языке. Ленты прихотливо извивались, сплетаясь и расплетаясь. Из конца в конец ковер перечеркивали стремительные, почти неуловимые взглядом языки.

Что же было дальше?..

Роботы, приближаясь к ковру, замедлили шаг, и манипулятор капитана обогнал их. У самой границы ковра Икаров остановил аппарат. Человек и три робота молча смотрели, как с незримых ворсинок ковра время от времени соскальзывают длинные голубые искры, тотчас растворяясь в вечной ночи Тритона. Что это было? Вторичное свечение обшивки, вызванное бомбардировкой корабля неизвестными частицами? А может, распад вещества? Может, это «Пион» тает на их глазах, растворяется в черной ночи?..

Они наскоро прикинули, что бы это могло быть, и пришли к выводу: явление им незнакомо, аналогов ему не имеется.

Да, тот день памятен капитану еще тем, что именно тогда ему пришла в голову догадка, оказавшаяся очень плодотворной и положившая начало дальнейшим научным исследованиям на «Пионе»: не связано ли свечение с превращениями гравитационной энергии? Немудрено, что капитан подумал об этом: его мысли все время вращались вокруг гравитации…

Бог весть по какой ассоциации огненный ковер напомнил вдруг Икарову далекую Землю – весенний луг с ромашками, влажными от росы… Дымящееся солнце над горизонтом… Белоснежные строения Зеленого городка…

Потом… потом слух капитана резанул предупредительный окрик Энквена. Но слишком далеки были в этот момент мысли Икарова, на какое-то мгновение он замешкался. От края ковра протянулась вверх дрожащая серебристая нить, источающая неровное сияние. Серебряный луч свернулся в петлю, которая скользнула к манипулятору. Капитан тут же отдал мысленный приказ, повинуясь которому манипулятор прыгнул в сторону, увертываясь от луча. Однако ослепительная нить успела задеть край шлемофона.

Дальше… «Когда я очнулся, было темно. Где я? Нестерпимо болела голова. Рука нащупала подлокотник: противоперегрузочное кресло. Ясно – я в штурманском отсеке. Вылазка производилась утром – по корабельному времени. Неужели на «Пионе» уже наступила ночь? Как попал я сюда? Что с роботами, участвовавшими в вылазке? Сначала нужно осмотреться. Я с трудом поднял руку, нащупал над креслом клеммы биокоманд, сразу найдя их во тьме – за годы полета у меня выработался автоматизм в движениях. «Свет!» – скомандовал я мысленно. Сейчас стены отсека начнут наливаться светом… Но вокруг по-прежнему царила тьма. Испортилась автоматика? В тот момент я еще не догадывался об истине… Хлопнул люк, в отсек кто-то вошел. Я узнал шаги Энквена. Робот сообщил, что внешнее свечение обшивки «Пиона» погасло, все белковые вернулись на места.

Я спросил, что со светом. Энквен замешкался с ответом. «Включи аварийное освещение», – велел я. «Отсек освещен, капитан», – ответил Энквен. Я поднес руку к глазам и наткнулся на повязку. Как это я сразу не ощутил ее? Видимо, кожа утратила чувствительность. «Что со мной, Энквен?» – спросил я. Робот ответил, что у меня, возможно, задет зрительный нерв. Я заметил, что боль теперь не сильная. Энквен сказал, что, доставив меня в отсек, он сделал мне местный наркоз.

Ну, а что было дальше, не помню. Потерял сознание. Энквен рассказывал потом, что оперировать меня он решился после долгих раздумий… И спас мне зрение, а возможно, и жизнь. Заодно мой помощник спас и «Пион». В условиях искривленного пространства только человек мог принимать нужные и правильные решения…»

И вот гигантская работа по изучению Черной дыры позади. Подводить итоги рано. Собрана гора фактов, пища для размышлений, которой хватит для размышлений не одному поколению физиков Земли. Теперь-то и встал во весь рост вопрос, задумываться над которым раньше попросту не было времени: как победить гравитацию Тритона? Дело капитана… «Дело капитана», – повторил Икаров вслух, снова склоняясь над искривленной плоскостью письменного стола.

 

Глава 4

РАЗРЫВАЯ ОКОВЫ

Настал день, когда подготовительные работы и расчеты на корабле были закончены. «Пион» напоминал бегуна, замершего в ожидании старта. Только ставкой в этом забеге была жизнь.

Завтра по приказу капитана белковые роботы включат двигатели, и «Пион» начнет разматывать спираль. Завтра кошмарные перегрузки пригвоздят капитана к жесткому ложу манипулятора.

Идут последние часы невесомости.

Все нужно продумать, все предусмотреть. Любая мелочь, любое упущение смогут сыграть впоследствии роковую роль. Каждый белковый был загружен до предела. Хватало работы и манипуляторам. Выполняя команды, они снова и снова проверяли двигатели, кондиционеры, ленту эскалатора: в полете все должно работать бесперебойно.

Капитан оторвался от расчетов, обвел взглядом хаос вздыбленных плоскостей и изогнутых линий, будто видел все это в первый раз.

– Фотонный отражатель в порядке, капитан, – доложил Энквен по биосвязи.

– Двигатели маневра?

– В порядке, – доложил Энквен, – только все топливо в них сожжено.

– Загружайте аннигилятор, – распорядился Икаров и потрогал свой шрам.

– Антивещество подготовлено к использованию, – сказал Энквен. – Вещества не имеется. С чего начать, капитан?

– Что начать? – не понял Икаров.

– С какого отсека начнем сжигание «Пиона»? – пояснил робот свой вопрос.

Капитан подумал.

– Начнем с астрономического отсека, – решил он. – Отсек массивный, хватит на некоторое время… А наблюдать пока все равно нечего, – покосился он на черный, словно ночь, обзорный экран.

– Есть, капитан.

– Прежде чем разрезать астроотсек, вынесите из него все приборы и инфорблоки, – велел Икаров.

– Куда? – прозвучал в мозгу капитана вопрос Энквена. Икаров побарабанил пальцами по столу. В центральный ствол? Не годится: нельзя загромождать главную артерию корабля. В какой-либо другой отсек? Тоже не пойдет. Судя по расчетам, придется сжечь все отсеки «Пиона», кроме головного…

– Переносите оборудование в головной отсек, – сказал капитан.

– Можно приступать?

– Приступайте, – разрешил Икаров. – Только запомни одно, Энквен, – добавил он. – Возможно, в полете у меня не будет… не будет возможности отдать команду. Знай: оранжерейный отсек сжигать в последнюю очередь. Все выгрузить из него невозможно… Может быть, до него и не дойдет очередь.

Последняя прогулка перед стартом! Последняя прогулка в невесомости.

Оранжерейный отсек встретил его, как частица далекой Земли. Капитан осмотрел отсек внимательным взглядом. Зеленых листьев за четыре дня, прошедших со времени последнего его посещения, значительно поубавилось. В условиях Черной звезды земная растительность продолжала перерождаться. На березе Лин появилось еще несколько голых ветвей, покрытых прожилками. Некоторые листья съежились и побурели, но они оставались живыми.

Икаров с трудом сорвал с березы зеленый листок, долго смотрел на него. Капитан подумал, что это маленькое зеленое чудо с твердыми прожилками – в каком-то смысле символ земной жизни. В таком листке происходит таинство превращения солнечной энергии, питающей Землю. Хлорофилловые зерна внутри клеток листа неустанно трудятся, сотворяя органические вещества. Земная флора – единственный посредник между Солнцем и разумной жизнью на Земле.

Сколько трудов было положено на оранжерейный отсек, когда «Пион» собирался на Лунных стапелях! Икаров вспомнил слова Лин, которая отстаивала тезис: растения на звездолет нужно подбирать так же, как комплектуют экипаж корабля.

– Оранжерейный отсек должен работать, как часы: непрерывно, равномерно и надежно, – заявила Лин.

И действительно, жаловаться на оранжерейный отсек в полете капитану не приходилось. Отлично ужились высаженные на одном участке вперемежку лиственницы и ели. Прекрасно ладили друг с другом дуб и липа.

Икаров медленно шел по отсеку, время от времени останавливаясь.

«Пион» придется сжигать по частям, это неизбежно. Но как сохранить для землян это зеленое богатство? Икаров потянулся за биопередатчиком. Надо сказать Энквену, что, если дело дойдет до оранжерейного отсека, пусть экипаж выставляет зелень куда угодно, хотя бы в центральный ствол, пусть занимают любой свободный уголок. Головной отсек к тому времени, конечно, будет забит сверх всякой меры.

Идя из оранжереи, капитан заглянул в астрономическую обсерваторию. Здесь кипела работа. Роботы паковали астрономические приборы. Подчиняясь их четким, отрывистым командам, манипуляторы выстроились цепочкой и передавали друг другу ящики и пакеты, которые непрерывной струйкой текли в глубь корабля. Икаров остановился, наблюдая за работой.

– Работа идет по графику, капитан, – доложил откуда-то вынырнувший Энквен.

Икаров одобрительно кивнул.

– Сейчас уберем главный телескоп, после чего можно разрезать отсек, – сказал Энквен.

Икаров подошел к телескопу и прильнул к нему. Абсолютно черная пелена. Ни звездочки!

Энквен и Кельзав приблизились к телескопу, ожидая, когда капитан освободит его.

– Пожалуй, он не поместится в головной отсек, – окинул Икаров взглядом шеститонную громоздкую махину.

– Не поместится, – подтвердил Кельзав.

– Куда же вы решили поместить его? – спросил капитан, окидывая взглядом телескоп.

– Пока в оранжерейный отсек. Там много места, и, кроме того, отсек будет сжигаться в последнюю очередь, – сказал Энквен.

– Не нужно. Оставьте телескоп здесь, – сказал капитан, погладив рукой рефрактор.

– Сжечь телескоп? – переспросил Кельзав.

– Это даст нам энергию на несколько дополнительных часов, – произнес Икаров.

– Капитан, телескоп уникален, – напомнил Энквен.

– Зато ценой телескопа, может быть, удастся сохранить оранжерею… – бросил капитан. – А она представляет куда большую ценность.

Энквен выкрикнул несколько имен. Три или четыре белковых робота подошли к нему, вооруженные лазерными пистолетами. Капитан вышел из отсека в центральный коридор. Роботы направили искривленные лучи лазерного огня на стены. Лучи ползли вдоль линий, заранее намеченных Энквеном.

Один робот возился у телескопа, разрезая его на равные части. Икаров отвернулся.

– Через десять минут астрономический отсек будет разрезан, – сказал Энквен. – Какой следующий?

– Лабораторный, – сказал капитан и, прыгнув на ленту, помчался к головной рубке.

Близилась минута включения главных двигателей корабля. Икаров еще раз проверил навигационные приборы, переложил поближе биопередатчик и блок с записью голоса Лин. Он так и не дослушал его до конца. Строки о витках спирали, которые подсказали ему путь к спасению, капитан прослушивал бессчетное число раз, а все остальное берег, чтобы послушать, когда «Пион» двинется в путь и тело скует многотонная тяжесть перегрузок.

Кажется, ничего не забыто. Каждый из двенадцати членов экипажа получил участок, за который отвечает. У каждого в распоряжении имеется несколько манипуляторов.

Что касается автоматики, то она в условиях Тритона капризничала и особых надежд на нее Икаров не возлагал. Хорошо, что белковые роботы были воспитаны без ограничителей. В результате они обладали гибкой системой мышления, которая может приспосабливаться к новым, необычным условиям, вроде тех, в которые попал «Пион». А будь у белковых ограничители, подумал Икаров, роботы наверняка вышли бы из строя, как выбыла почти вся автоматика корабля.

Капитан забрался в манипулятор, которому велел приблизиться к главному пульту корабля.

«Пора!» – решил он, сжав биопередатчик. Сигнал старта прозвучал во всех отсеках одновременно. Тело Икарова тотчас медленно стало наливаться ядом тяжести. «Пион» начал свой долгий путь на волю.

Первые витки, связанные с относительно малым ускорением, корабль прошел успешно. О том, что отклонений от расчетной траектории нет, говорили спокойные зеленые глазки на капитанском пульте.

Белковые по очереди докладывали Икарову каждый о своем участке. Кое-кому капитан давал указания.

Чаще всего взгляд капитана останавливался на маленьком квадратном окошечке, примостившемся в углу пульта. В окошечке медленно, мучительно медленно перемещались цифры, уступая место одна другой. Цифры показывали, на сколько километров «Пион», двигаясь по спирали, удалился от центра Черной звезды.

Преимущество спирали перед прямым путем состояло в том, что спиральный путь давал возможность удаляться от Тритона «малыми шагами». Но на каждый такой крохотный шаг едва хватало мощности всех дюз «Пиона». Об отрыве от Черной звезды по радиальному направлению при такой гравитации и мечтать не приходилось.

Первые витки самые легкие. Путь предстоит длинный. Нужно беречь силы. Икаров решил вздремнуть, велев манипулятору разбудить его, если на корабле возникнет непредвиденная ситуация.

Усталый мозг капитана забылся в кошмаре.

…В рубку, в которой лежал Икаров, вошли белковые роботы. Они двигались фантастической чередой, дико искривленные, троерукие, двуглавые. Роботы несли толстые металлические плиты. Только Энквен, который жался среди замыкающих, был без ноши.

– Почему вы не на местах? – хотел крикнуть капитан, но голос, как это бывает во сне, сорвался на еле слышный шепот. Роботы, однако, его услышали.

– Все отсеки «Пиона» сожжены по твоему приказанию, – ответил Кельзав, стоявший впереди. – Остались только фотонные отражатели да этот отсек.

– Капитан, нам не вырваться отсюда, – сказал Энквен, выходя вперед.

– Энергия исчерпана.

– Прикажи отключить двигатели, капитан! – присоединились остальные.

– Тихо, – выдохнул капитан, и роботы смолкли. Они сгрудились вокруг манипулятора, в котором лежал капитан, и изломанные плиты казались обломками кораблекрушения.

– Вы покинули свои посты, – еле слышно прошептал капитан, глядя на команду.

Роботы сделали к нему еще шаг.

– На корабле, оказывается, есть еще запасы топлива для аннигиляторов, – сказал капитан и скользнул измученным взглядом по плитам. – Вы утаили это от меня.

Роботы замялись.

– Плиты нужны нам для другого, капитан, – нарушил Кельзав длинную, как вечность, паузу.

– Для чего?

– Сейчас увидишь, капитан, – бросил кто-то из экипажа.

– По местам! – прохрипел капитан. Он хотел выскочить из манипулятора, но не смог пошевельнуться. Перегрузки спеленали его, словно младенца.

– Капитан, подчинись логике реальности, – сказал Кельзав. – Она неумолима. Отключи двигатели.

– И ты окунешься в невесомость, – добавил Энквен, глядя на распростертого капитана.

– Если сейчас отключить двигатели, вы навеки останетесь в плену, – еле шевеля непослушными губами, прошептал капитан.

– Пойми, капитан: энергия кончается, – сказал Кельзав. – Наша задача – растянуть ее на возможно более долгий срок. Истощив запасы, мы все равно не вырвемся отсюда…

– Нам не долететь до Солнца!

– Сожжем последнюю энергию.

– Упадем на Тритон.

– Погибнем…

Двое роботов приблизились вплотную к манипулятору с капитаном. Икаров хотел что-то крикнуть, но почувствовал, что язык отказался ему повиноваться. Он лишь смотрел, как роботы с величайшей осторожностью опустили ему на грудь изогнутую плиту. Их примеру последовали остальные. Икаров скосил глаза на Энквена. Помощник угрюмо молчал.

– Теперь ты не помешаешь нам, капитан, – сказал Кельзав. И роботы удалились, тем же порядком, как и пришли.

…Капитан очнулся, окутанный щупальцами манипулятора. Перед лицом бессонно мерцал хронометр. Кошмар был до жути реален, вплоть до того, что плиты, которые принесли сюда белковые, казались изогнутыми, как и все окружающие предметы.

Приборы показывали, что ускорение корабля, как и было намечено, неуклонно возрастало…

Икаров вызвал по биосвязи Энквена. Робот доложил, что пока все идет так, как они наметили накануне старта.

– Как ты переносишь перегрузки, капитан? – спросил Энквен.

– Нормально, Энквен, – громко ответил Икаров, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Капитан включил обзорный экран. Из глубины его выплыла капризно изогнутая поверхность «Пиона». Обшивка корабля слабо светилась. Шаровая форма отсеков была искажена, а сами они странно сместились, будто чьи-то железные ладони смяли корабль, а потом неумело пытались расставить отсеки по прежним местам. Носовая шлюпка – некогда стройная ракета – теперь согнулась пополам почти под прямым углом. Переходные коридоры представляли собой нагромождение изломанных линий. Некоторые отсеки, Икаров знал, внутри уже пусты. На месте астрообсерватории зияла непривычная для глаз пустота. Скоро придет черед и другим отсекам…

Больше всего сохранили прежнюю форму хвостовые дюзы да параболическая чаша-отражатель. Из чаши изливалась река ослепительного пламени. Пройдя по прямой короткий путь, река тут же загибалась в сторону. Казалось, будто в сторону Черной звезды дует ураган, пригибая огненный хвост. Но Икаров понимал, что ураганов в вакууме не бывает. Имя этому урагану – гравитация Тритона.

Долго смотрел капитан на пламя, ослабленное светофильтрами. Там, в море света, рождающегося при соединении вещества с антивеществом, каждый миг сгорает какая-то частица «Пиона». Огненный столб толкает корабль вперед, разгоняя его по спирали. Хватит ли вещества, составляющего «Пион»?.. Хорошо, если спиральная траектория корабля не сожмется, превратившись в круг. Пока что «Пион» не рыскает, но радоваться рано: впереди далекий путь. Продвигаясь вперед, «Пион» тает, подобно льдинке, попавшей в проточную воду…

Нет, блок с голосом Лин он включит попозже, когда станет невмоготу.

Закрыв глаза, Икаров попытался представить себе лицо Николая Лобачевского, каким он увидел его в Музее звездоплавания, в павильоне героев космоса. Сжатые губы, слегка впалые щеки и пронзительные, всепроникающие глаза. Современники отвергали идеи Лобачевского потому, что те казались им странными. «Странными», – мысленно повторил Икаров и усмехнулся. Разве поначалу не кажется странным полотно, созданное гениальным художником? Отними у его картины странность – и она превратится в заурядную. Странность

– это расширение пределов познания, будь то физика или живопись. Окружающий мир всегда будет странен. Когда он перестанет казаться человеку странным, наступит конец познанию.

Но такой час не пробьет.

Разве не странны идеи Лобачевского? Разве не странна теория Эйнштейна? Разве не странно, что, когда ты быстро летишь, время с точки зрения земного наблюдателя замедляет свой бег, что вблизи крупной массы ход времени обязан измениться, а пространство искривляется? Разве не странно, наконец, что параллели могут пересечься?

Разве не странно то, что произошло на «Пионе», когда он погрузился в гравитационное поле Черной звезды? Геометрия Лобачевского в реальном воплощении!

Нужно думать, думать во что бы то ни стало, только напряженная работа мозга способна поддерживать сознание, спасать его от нарастающих перегрузок.

Усилием воли капитан снова вызвал перед собой лицо Лобачевского. Взгляд его смотрел сквозь века, сквозь толщу световых лет. Науке об измерении Земли он сумел придать космический размах. Лобачевский лучше, чем кто-либо из его современников, понимал, что известная ему наука об измерении пространства основывала свои выводы на опытах, которые ставились лишь в пределах Земли. А ведь наша планета, понимал он, только ничтожная песчинка во Вселенной. Кроме того, опыты проводились на малых отрезках времени: жизнь человека ограничена естественными пределами. Сохранятся ли законы геометрии для более крупных участков пространства, соизмеримых с межзвездными расстояниями? Именно таков был вопрос, который дерзнул поставить Лобачевский. Он посягнул на правильность геометрических теорем, которые всем казались незыблемыми. И сумел показать, что эти теоремы верны лишь приблизительно, для малых участков пространства. Для галактических же масштабов нужна новая геометрия.

От Лобачевского Икаров перешел в мыслях к Черной звезде.

Сознание Икарова временами мутилось, но он пришпоривал его, как всадник норовистого коня.

Кто впервые обнаружил «белого карлика»? Да, это был Бессель… Он изучал ярчайшую из звезд земного неба – Сириус. И был удивлен, обнаружив отклонение светлейшего Сириуса от расчетного пути. Оказалось, что возмущает движение гигантской звезды ее небольшой спутник. Обнаружить его в телескоп было непросто. Во-первых, тогда не было достаточно хороших телескопов… вроде того, из астрономического отсека, который, наверно, уже влился ручейком в реку огня, толкающего «Пион»… Во-вторых, спутник Сириуса светился очень слабо – в несколько сотен раз слабее нашего Солнца… А вот Тритон совсем не светится… Правда, в отличие от Тритона спутник Сириуса позже все-таки разглядели. Но самое удивительное было впереди… По величине возмущений в движении Сириуса астрономы подсчитали, что масса маленького спутника… примерно такая же, как у Солнца.

Почему же спутник так слабо светился? Это и был главный вопрос, взволновавший Бесселя и его коллег. Было выдвинуто несколько гипотез – Икаров припомнил их в том порядке, в каком их излагали на лекциях по истории астрономии в Звездной академии.

Одни говорили: спутник слабо светится, потому что очень мал по размерам. Другие утверждали, что спутник просто холоден, поскольку представляет собой умершую звезду. Третьи говорили еще что-то…

Прошло немного времени, и астрономы научились определять температуру звезды – речь идет о ее поверхности – спектральным методом. Оказалось, что предположение о холодности спутника Сириуса было ошибочным: температура на его поверхности достигала восьми тысяч градусов, то есть была на две тысячи градусов выше температуры поверхности Солнца. Значит, правы оказались те, кто считал, что спутник Сириуса чрезвычайно мал по своим размерам. Но зато плотность у него была огромной, хотя и не такой, как у Черной звезды. Один кубический сантиметр вещества карлика весил… Икаров несколько секунд мучительно вспоминал. Да, кубический сантиметр карлика весил более шестидесяти килограммов. Такая звезда с большой силой стремится удержать все, что попадет в сферу ее тяготения – от корабля и до частицы света – фотона. Притяжение спутника Сириуса хотя и велико, но недостаточно, чтобы удержать световые кванты. Тем не менее фотоны, вырываясь из тисков «белого карлика», теряют часть своей энергии и выходят ослабленными в открытый космос.

Икаров подумал, что для получения Тритона нужно было бы сложить вместе миллионы таких «белых карликов». И тогда собственное тяготение погубит звезду… то самое тяготение, на которое замахнулся человек.

…Медленно выплыл из тумана головной отсек, полный фантастических контуров. На пульте мигал красный глазок вызова. С экрана смотрел Энквен. Он сообщил капитану, что астроотсек сожжен полностью.

– Сжигайте лабораторию, – по биосвязи распорядился капитан. Это был отсек, аналогичный тому, который пришлось отделить от корабля и бросить в космосе после нашествия «изумрудного вещества» – бактерий.

– Что сжигать потом, капитан? – спросил Энквен.

– Сжигайте шлюпку, – велел капитан.

Экран погас. Видимо, Энквен включал его, не сумев переговорить с капитаном по биосвязи.

Икаров с трудом переводил дыхание. Будто и впрямь на груди лежали плиты из давешнего кошмара. Унизительное чувство – ощущать собственное бессилие, лежать почти без движения в этом дурацком коконе, изнемогая под тяжестью собственного тела. Уже теперь любое пустяковое движение стоило капитану огромных усилий.

Короткая передышка кончилась. На командный пульт то и дело поступали сигналы белковых с разных участков корабля.

Один докладывал, что бомбардировка античастицами внешней обшивки приняла опасный характер, так как при движении «Пиона» быстрые частицы, описывая замысловатые траектории, минуют магнитные ловушки. Капитан сказал, как следует перестроить ловушки.

Другой – это был Кельзав – жаловался, что навигационные приборы при ускоренном движении по спирали снова стали давать неправильные сведения, и капитан подсказывал, какие поправки следует брать.

У третьего не ладилось с гироскопом, фиксирующим устойчивость корабля…

И каждому требовался немедленный совет капитана.

Икаров знал, что скоро руки откажутся ему повиноваться и он не сможет дотянуться до командного пульта. Что ж, тогда он воспользуется изобретением Вана Каро. Только бы сознание не покинуло.

Число в окошечке превратилось в трехзначное, затем в четырехзначное, но до спасения было еще далекоВременами капитану чудилось, что «Пион» дрожит. Но он понимал, что этого не может быть: при таком ускорении в случае вибрации корабль рассыпался бы на части за несколько секунд.

Иногда капитан переводил взгляд на экран внешнего обзора, но небо Тритона по-прежнему оставалось черным. Выпуклая поверхность казалась огромным незрячим глазом. Ни звездочки, ни искорки, ни проблеска. Это значило, что «Пион» все еще идет в мощных силовых полях, не выпускающих из своих объятий ни единого кванта.

Окно в открытое пространство было по-прежнему наглухо закрыто.

Икаров старался пореже смотреть на хронометр. Медлительная стрелка действовала на нервы, да и работы у капитана хватало.

Удаление корабля по радиусу от Черной звезды росло. Счет пошел на миллионы километров. В последний раз в заветном окошечке красовалась цифра «273». Капитан с нетерпением ждал, когда удаленность «Пиона» перевалит за триста миллионов. По предварительным расчетам, за этим барьером поле Тритона должно было существенно ослабнуть. Выждав, по его мнению, достаточное время, капитан глянул на пульт… В окошке светилось все то же число. Это означало, что «Пион» снова стал вращаться по замкнутой орбите, не удаляясь от Тритона ни на шаг. Под действием огромного притяжения витки спирали как бы слиплись.

«Пион» напоминал белку в колесе. Притяжение Тритона гасило все усилия фотонных дюз.

Стены отсека вдруг замигали с непостижимой быстротой, затем начали вращаться вокруг манипулятора, в котором лежал капитан.

– Энквен, ко мне, – последним усилием воли успел мысленно позвать капитан.

Когда он пришел в себя, в отсеке пахло только что промчавшейся грозой. Над ним склонилось лицо Энквена.

– Я пустил кислород, – сказал робот.

– Чувствую.

– Шлюпка сожжена, капитан.

– Сколько времени работают двигатели?

Энквен выпрямился.

– Тридцать шесть часов, – сказал он.

– «Пион» идет не по спирали, Энквен, – негромко произнес Икаров.

Робот подошел к пульту. На Энквене почти не сказывались перегрузки. Только при ходьбе он сильно подавался вперед, как человек, идущий против ветра.

Капитан шевельнулся. Незримые плиты давили так, что каждый вздох давался с огромным усилием.

Они думали теперь об одном и том же, и один понимал мысли другого.

– У нас есть еще одна возможность… – еле слышно прошептал капитан.

– Дюзы маневра?

– Да.

Энквен повернулся к капитану.

– Если мы сожжем их заряд, «Пион» не сможет маневрировать, – сказал робот.

– Об этом подумаем потом. Главное сейчас – разлепить витки спирали, оторваться от Тритона, – произнес Икаров.

Энквен покачал головой. Икаров отлично понимал, что его смущало.

– Двигатели маневра работают всего тридцать секунд, – сказал Икаров.

– Это много, капитан.

– Кратковременные перегрузки человек переносит легче.

– Ты можешь быть раздавлен, капитан.

– Я натренирован…

Энквен медлил.

– Это приказ, – хрипло прошептал капитан, решив идти на все.

Робот, бросив «Есть!», выскользнул в люк.

Икаров чувствовал корабль, как самого себя. И не глядя на экран внутреннего обзора, он видел, как Энквен выскочил в центральный ствол… стал на бегущую ленту эскалатора… На повороте покачнулся и схватился за поручень… Спускается в ствол шахты, ведущей к аннигиляционному отсеку… Ствол прямой, как стрела, но Энквену чудится, что он. движется по дуге окружности. Вот уже Энквен, должно быть, вошел в отсек двигателей. Что же он медлит?

«Внимание! Включаю двигатели маневра», – прозвучало в мозгу капитана.

Еще одна плита навалилась на Икарова. Вздохнуть не было сил. И когда капитан почувствовал, что еще миг – и он задохнется, огненное ожерелье, окольцовывавшее на экране большой круг фотонного отражателя, погасло. Прошло полминуты – двигатели маневра выдохнули в пространство весь свой запас пламени, накопленный перед началом спирального пути корабля.

Голова раскалывалась. Когда туман в глазах немного рассеялся, Икаров посмотрел на пульт. В квадрате светилась цифра «312». Однако радоваться было рано: новая цифра не хотела меняться столь же упорно, как ее предшественница.

Корабль снова вращался по кругу, в центре которого дремала Черная звезда, терпеливо ожидая, когда обессиленная жертва упадет на ее поверхность.

…Как ни странно, он жив еще. Жив, хотя в любую минуту может погибнуть, раздавленный собственной тяжестью. Единственной нитью, поддерживающей сознание Икарова, были думы о Земле. Какие годы, какие века проходят там, пока на «Пионе» тянутся медлительные часы? Или, быть может, «Пион» догнал во времени Землю?

Разобраться в клубке «время-пространство», в которое попал корабль, было непросто. Одни факторы, такие, как скорость «Пиона», замедляли ход времени, другие его ускоряли. Но что получилось в итоге? Ответить на этот вопрос можно будет только после того, как корабль вырвется в плоское пространство.

Какой год теперь на Земле?

Какой век?

 

Глава 5

ИДТИ В ЗЕНИТ, ПОКА ХВАТАЕТ СИЛЫ…

– Рабочее вещество на исходе, капитан, – услышал Икаров по биосвязи голос Энквена.

Перед капитаном на экране светился «Пион», вернее то, что осталось от корабля. Почти все отсеки были сожжены. Дико и непривычно было видеть центральный ствол, который уже не окружали гроздья шаровидных отсеков. Река пламени, изливавшаяся из фотонного отражателя, стала заметно более прямой: притяжение Черной звезды постепенно падало. Взгляд капитана, скользнув по экрану вдоль центрального ствола, остановился на сиротливо поблескивающем шаре – оранжерейном отсеке.

– Готовьте оранжерейный отсек, – распорядился по биосвязи капитан: разговаривать он уже не мог.

– Как быть с зеленью, капитан? – деловито спросил Энквен.

– Все, что можно, разместите в оставшейся части корабля, – сказал капитан.

– Осталась твоя рубка и фотонный отсек.

– Гидропонные и аэропонные установки переместите в центральный ствол… Блоки информации – в головную рубку, – мысленно распорядился капитан.

Вскоре, прогибаясь под действием огромных перегрузок, в отсек бесшумно вошла шагающая тележка-манипулятор. Не обращая внимания на капитана, она деловито приблизилась к стеллажу, минуя загромождения из приборов, сваленных сюда из всех сожженных отсеков, и принялась вставлять в свободные гнезда патроны информационных блоков, доставленных из обреченного отсека.

Скосив глаза на экран внутреннего обзора, капитан увидел, как другие манипуляторы, руководимые роботами, разрезают оранжерейный отсек лазерным огнем.

Потом Икаров посмотрел, как старательно выполняет кибермеханизм задание, данное ему Энквеном. Ловкие щупальца, похожие на осьминожьи, один за другим вставляли патроны. Разгрузившись, манипулятор удалился. Шагал он, раскачиваясь, неуверенно: фотоэлементы говорили, что путь впереди свободен, но манипулятор делал шаг – и натыкался на препятствие.

Когда люк за манипулятором захлопнулся, Икаров, сосредоточившись, вызвал Энквена.

– Мы ни на шаг не удаляемся от Тритона, Энквен, – сказал Икаров.

– Не удаляемся, капитан, – подтвердил робот.

– Повысь мощность двигателей до предела, – велел капитан и с замиранием сердца стал ждать ответ.

Какую-то долю секунды Энквен размышлял над сказанным.

– Нет, – сказал он после паузы. – Возрастут перегрузки, и ты погибнешь, капитан.

– Но зато будет спасена информация, которую мы собрали… Спасется экипаж «Пиона», – сказал Икаров. Он старался воздействовать на Энквена логикой.

– Нет, – повторил Энквен.

– Это приказ.

– Приказ невыполним, капитан, – отрезал Энквен.

Этого еще недоставало – бунт на корабле!

Икаров попытался трезво оценить положение. О том, чтобы добраться самому до аннигиляционного отсека, не может быть и речи. В манипуляторе он сохраняет положение, строго перпендикулярное к движению «Пиона». Если немного изменить угол, лопнут кровеносные сосуды, он погибнет. Снова cвязываться с Энквеном бессмысленно. Он не станет производить действия, ставящие под удар жизнь Икарова, теперь это ясно.

Будь у Энквена ограничители, дело было бы проще: можно было бы просто отдать команду…

Привлечь на помощь других белковых? Ничего не получится: они, наверно, солидарны с Энквеном.

По-своему Энквен, конечно, прав: его выжидательная тактика может на какое-то время продлить жизнь капитана.

Нужно действовать. Икаров сосредоточился на мысленном приказе: «Всем свободным манипуляторам собраться в головной рубке». Биотоки, многократно усиленные, оживили чуткую радиосхему, передатчик включился, и сигналы команды разнеслись по всем уцелевшим отсекам «Пиона» (их было совсем немного). У манипуляторов была своя частота приема сигналов, отличная от частоты, на которой могли переговариваться белковые роботы. В данном случае это способствовало замыслу Икарова.

Через несколько минут в головном отсеке, и без того заставленном приборами и инфорблоками, стало совсем тесно. Огромные, неуклюжие на вид шары с бесчисленными тонкими отростками, шагающие тележки с гибкими щупальцами, очень похожие на манипулятор башни безмолвия, летающие пирамиды, ведающие магнитными ловушками «Пиона»… Каждый манипулятор был предназначен для определенной работы. Не обладая универсальностью белковых роботов, манипуляторы зато обладали – каждый в своей области – высокой степенью совершенства.

Сгрудившись вокруг капитана, манипуляторы в молчании ожидали дальнейших команд.

– Капитан… – голос Энквена звучал встревоженно, и его волнение передалось капитану. – Манипуляторы исчезли из двигательного отсека.

– Я вызвал их, Энквен, – сказал капитан.

– Мне нужны манипуляторы, капитан…

– Сейчас они возвратятся к тебе, – торопливо сказал Икаров.

Отобрав четыре манипулятора, капитан велел остальным разойтись по местам. Вмиг рубка опустела. Исполнительны, ничего не скажешь! Но если бы Икарову пришлось выбирать между манипуляторами и белковыми роботами, он, не задумываясь, остановил бы выбор на последних.

В течение нескольких минут Икаров тщательно втолковывал манипуляторам необычное задание. Ничего подобного за все годы полета им делать не доводилось, и манипуляторы переспрашивали у капитана чуть не каждое слово, произносимое мысленно.

– Можно ли нам применить лазерный луч, капитан? – спросил один манипулятор.

– Нет, нельзя.

– А если нам будет грозить опасность уничтожения?

– Это не меняет дела, – сказал Икаров.

В конце концов Икаров добился того, что на вопрос, ясен ли приказ, каждый из манипуляторов ответил: «Ясен».

– Приступайте к выполнению, – велел капитан.

Оставшись один, он выждал немного, затем включил по внутреннему обзору аннигиляционный отсек. На экране хорошо было видно, как отворился люк и четыре манипулятора вошли в отсек к Энквену. Робот обернулся к ним, что-то сказал. Не отвечая, манипуляторы окружили его. Встревоженный Энквен сделал шаг назад, к регулятору ускорения, инстинктивно защищая жизненно важный узел корабля. В тот же момент одна из тележек подскочила и бросилась ему под ноги. Энквен подпрыгнул, и тележка, пролетев по дуге над полом, врезалась в угол отсека. Многотонный удар смял платформу. Навстречу Энквену протянулись щупальца, как бы моля о пощаде, но робот, видимо, боялся лазерной вспышки. Мгновенно подняв покареженную тележку, он грохнул ее о пол. Многократно усиленная тяжесть сделала свое дело. Щупальца дрогнули и опали. Механизм вышел из строя.

Остальные три манипулятора замерли от неожиданности, словно безмолвно совещаясь между собой. Конечно, каждый из них получил приказ капитана, но, с другой стороны, им был привит могучий инстинкт самосохранения. Без этого инстинкта, как известно, любой кибермеханизм слеп, и в космосе ему делать нечего. Он выполнит одно или два задания, а на третьем погибнет.

Энквен все еще не догадывался, в чем дело. Он решил, что от перегрузок у погибшего манипулятора разладилась регулировка. Но робот был настороже. Икаров видел, как Энквен снова стал спиной к пульту ускорения.

Энквен отдал манипуляторам какую-то команду, указывая рукой на выход. В тот же миг манипуляторы одновременно ринулись на него с трех сторон. Завязалась рукопашная. Энквен самоотверженно оборонялся. Манипулятор в форме высокого конуса вдруг резко перегнулся, почти сложившись вдвое, и, распрямившись, прыгнул на Энквена. Рассчитанным движением робот перехватил его и перебросил через себя. Упав на пол, конус каким-то чудом умудрился удержать равновесие, но от удара сдвинулся люк, который прикрывал воронку, ведущую к аннигилятору. И тут случилось ужасное: Энквен сильным и ловким ударом столкнул манипулятор в воронку. Жалобный вскрик, испущенный в последний момент защитной системой охваченного пламенем манипулятора, резнул слух Икарова. Разумный механизм, созданный руками человека, встретился со струей, состоящей из частиц антивещества, и тотчас распылился на мириады фотонов. «Лучшей смерти я бы не желал», – мелькнуло у Икарова.

Оставшиеся два манипулятора продолжали борьбу с Энквеном, на которую их толкнул капитан. Борьбу явно неравную: ведь они в целях самосохранения не могли применить главное свое оружие – лазерный луч, в то время как Энквен использовал во всем блеске полный арсенал приемов, разученных в Зеленом городке.

Предпоследний из манипуляторов погиб, перешибленный надвое страшным ударом Энквена. Но при этом Энквен немного замешкался, отрывая запутавшиеся щупальца врага. Промедление было мгновенно наказано. Последний оставшийся невредимым манипулятор – тележка с шестью щупальцами – встал на дыбы и плашмя опрокинулся на Энквена. Прежде чем Энквен, ослепший на миг от ярости, сумел сориентироваться, манипулятор обвил щупальцами его конечности. Энквен как подкошенный рухнул на металлический пол отсека. Манипулятор, не теряя времени, обвил вокруг робота еще несколько щупалец. Теперь Энквен был беспомощен, как младенец или как капитан.

– Капитан! – услышал Икаров его крик. – Берегись манипуляторов: они вышли из строя…

Между тем последний манипулятор продолжал действовать по программе, никак не отреагировав на гибель своих собратьев. Он бережно и ловко намотал на Энквена кислородный змеевик, лишив робота способности двигаться, взвалил огромный кокон на собственную платформу и поспешно направился к выходу, в то время как Энквен продолжал отчаянно сигналить, предупреждая капитана о новой опасности.

Икаров, не отрывавший глаз от экрана, содрогнулся, представив вес кокона с Энквеном.

Между тем, оставив свою барахтающуюся ношу в безопасном месте, манипулятор вернулся в аннигиляционную рубку. Одним гигантским прыжком покрыл он расстояние до пульта ускорений. В памяти манипулятора не хранилась система регулировки двигателей «Пиона» (это было ни к чему), но он получил от капитана подробные инструкции. «Не дай бог, что-нибудь перепутает», – подумал Икаров, следя, как победитель колдует у пульта. Последнее, что успел заметить капитан, – это целый океан пламени, вдруг затопивший экран внешнего обзора.

«Пион» из последних сил продолжал борьбу, карабкаясь по крутой спирали.

Так же трудно выкарабкивался капитан из глубокого обморока. Он не может, не имеет права терять сознание. И капитан продолжал направлять действия белковых, в то время как автоматика корабля в условиях искривленного пространства оставалась мертвым грузом.

Это была пытка, длящаяся вечность. Тело онемело, капитан перестал его чувствовать. «Конец», – мелькнула мысль. Жила только голова с сосредоточенной в ней болью, запекшейся сгустком. Отсек то набухал до невероятных размеров, словно астролаборатория с колонией бактерий, когда ее отторгли от «Пиона», то сжимался, железным обручем сдавливая голову. Каждый раз, когда капитану удавалось на миг приоткрыть глаза, он смотрел на цифру в окошке. И каждый раз она оказывалась больше предыдущей. Но поверхность экрана-иллюминатора по-прежнему оставалась черной…

Капитан очнулся. Огненные волны словно лизали обнаженный мозг. Головная рубка вращалась вокруг капитана. Экраны поблескивали, кроме одного, до краев налитого бездонной чернотой.

В ушах бился чей-то далекий голос. Это он вывел капитана из забытья. Икаров прислушался.

– Капитан, капитан! Откликнись, – без устали звал, повторяясь, голос.

– Кто это? – мысленно спросил капитан.

– Кельзав.

– Говори.

– Система жизнеобеспечения «Пиона» под угрозой, – быстро произнес Кельзав.

– Что случилось?

– По твоему приказу регенератор был помещен в центральном стволе корабля. Метеорит пробил обшивку и перекрытие.

– Пробоину заделали?

– Да.

– Что с регенератором?

– После удара о перегородку метеорит распылился, в регенераторе несколько тысяч пробоин. Все их заделать невозможно. Уровень воды в коридорном отсеке повышается, – доложил обстановку Кельзав.

Капитан понимал, что, поскольку в корабле невесомости не было, вытекающая из регенератора вода скапливается слоем на полу. Обладая чудовищным весом в условиях перегрузок, она легко может просочиться вдоль центрального ствола…

– Каков уровень воды? – спросил капитан.

– Метр.

– Почему только сейчас обратился?

– Капитан, я обращался к тебе неоднократно по всем каналам связи, – сказал Кельзав. – Ты не отвечал. Не отвечает почему-то и Энквен. Покинуть свой участок я не могу.

– Какие принял меры?

– Обратился к электронному мозгу, – произнес Кельзав. – Он посоветовал мне…

– Ни в коем случае не следуй советам электронного мозга, – перебил капитан.

– Но электронный мозг корабля…

– В условиях искривленного пространства он может работать неправильно, особенно при таких перегрузках, – пояснил капитан.

– Но ты же работаешь, капитан.

– Как ты борешься с наводнением? – спросил Икаров, косясь на черный экран.

– Установил насос.

– Куда откачиваешь воду?

– В переходную камеру.

Перед мысленным взором Икарова мелькнула узкая переходная камера. Она наполняется водой, на волнах покачивается скафандр, в котором капитан выходил на поверхность корабля, в открытое пространство…

– Это совет электронного мозга? – спросил капитан.

– Да.

– Немедленно выключи насос. Мы удаляемся от Тритона, и кривизна пространства меняется. Если камера перехода будет полной, она может лопнуть, как мыльный пузырь, и «Пион» переломится надвое, – сказал капитан.

– Насос выключил, – доложил Кельзав после короткой паузы. – Вода прибывает.

– Там должны быть пустые контейнеры для взятия проб, – сказал капитан.

– Имеются. Их выгрузили из оранжерейного отсека, – откликнулся Кельзав.

– Собирай в них воду и отправляй по ленте в аннигиляционный отсек, – распорядился капитан. – Двигатели нуждаются в рабочем веществе.

– Капитан, я не могу этого сделать…

– Лента заклинилась?

– Лента в порядке, капитан. Энквен не отвечает. Капитан, разреши мне спуститься в двигательный отсек и выяснить, что с Энквеном, – попросил Кельзав.

– Оставайся на месте.

– Я быстро…

– Выполняй приказ, – отрезал Икаров.

– Один не справлюсь.

– Вызови свободные манипуляторы, – сказал капитан. Кельзав отключился.

Итак, разрушен регенератор. Починить его можно только в условиях плоского пространства. Но до него еще надо добраться… Ему уж, видно, не дожить до этого дня.

Последние минуты Федор хотел побыть рядом с Лин. Мысленным усилием он включил патрон с записью ее голоса. Он берег его, как последний глоток воды.

«На кремнистой тропе, на чужом перевале…» – зазвучал в капитанской рубке голос Лин. Строки о спиральном пути человечества Икаров знал наизусть

– строки, которые подсказали ему, где искать выход из ловушки, в которой очутился «Пион». Капитан впитывал каждое слово Лин, каждую ее интонацию, и кажется, сама тяжесть начинала таять.

«Чтобы вынырнуть снова, прорезавши дали, на каком-то витке бесконечной спирали», – закончила Лин. Голос умолк, послышался легкий треск. «Неужели в блоке больше ничего не записано?» – испугался Икаров. Он вспомнил, как Лин спрятала этот блок в одном из отсеков строящегося «Пиона». Это было, когда он, вернувшись с Рутона, прилетел к Лин на Луну. Федор просил дать ему блок, Лин отказывалась. «Ты послушаешь его в полете, когда ты будешь одинок и тебе будет плохо», – сказала она. «Ты уверена, что именно я полечу на «Пионе»?»

– спросил Федор. «Уверена», – ответила Лин.

Ну что ж, ее предсказание сбылось. К Черной звезде «Пион» повел капитан Икаров. И… что это? В рубке зазвучал голос Лин, будто она находилась рядом: Федор включил еще один блок.

– …Человек покоряет пространство. Почему же он не может покорить время? – спросила Лин.

– Как ты это себе представляешь – покорить время? – поинтересовался Федор.

– Очень просто, – засмеялась Лин. – Захочу – и отправляюсь в завтрашний день. Или во вчерашний.

– В завтрашний день можно. Во вчерашний нельзя, – произнес Федор.

– Дверь в прошлое закрыта?

– Побывав у предков, ты бы спутала карты историкам, – сказал Федор.

– Разве все дело в историках?

– Причина и следствие не могут поменяться местами, – произнес Федор. – А именно так может случиться, если бы мы путешествовали в прошлое… Помнишь, мы читали в одной смешной книжке про человека, который отдавал долги раньше, чем делал их? Такая же бессмыслица может получиться, если человек отправится в прошлое.

– Да, я понимаю… Время течет только в одну сторону, как Обь, – сказала Лин.

…Обь! Мгновенно Икаров вспомнил все. Этот разговор происходил на Оби. Они шли по высокому берегу, время от времени Федор швырял в воду камешки. Они совсем недавно познакомились на озере Отдыха, и Федор робел немного, но виду не показывал. Значит, Лин тогда записала на патрон весь их разговор.

Стоило только закрыть глаза – и вот они снова идут по берегу, юные и счастливые.

– Бег времени непостижим, – сказала Лин.

– Время… – задумчиво произнес Федор. – Знаешь, нам сегодня на лекции рассказывали об одной смелой гипотезе. По этой гипотезе, время может сгорать, подобно углю, и вот такое пылающее время и дает звездам энергию.

– Какая красивая теория, – сказала Лин. – А кто ее автор?

– Козырев.

– Давно он жил?

– В XX веке.

– Смелая теория. Она не подтверждена? – спросила Лин.

– Но и не опровергнута до сих пор, – ответил Федор.

– Может быть, она подтвердится на Тритоне, – негромко сказала Лин.

– Мы о звездах знаем еще очень мало, – заметил Федор. Капитан готов поклясться, что именно в этом месте он взял Лин за руку.

– Я часто представляю, – сказала Лин после паузы, – что где-то в далеких мирах время течет иначе, чем на Земле. Как? Не знаю, но иначе. Время каждому живому существу, каждому предмету отмеряет срок. Раньше это тоже хорошо понимали. Вот послушай старинную балладу о вине.

…Капитан Икаров помнил балладу о вине. Лин читала ее Федору множество раз там, на Земле. Но сейчас, слушая чеканные слова здесь, в отсеке на три четверти сожженного корабля, тревожно несущегося в черной ночи, сдавленный неимоверными перегрузками, которые не дают даже пальцем пошевельнуть, капитан в старых строчках открывал неожиданно для себя нечто новое, неведомое, скрывающее тайный смысл, гнездящийся то ли в неторопливом повествовании, то ли в самих интонациях родного голоса:

Голос Лин умолк. Икаров открыл глаза. Ему показалось, что стены отсека начинают приобретать прежнюю, неискаженную форму. Линии выравнивались, плоскости утрачивали изгиб.

Капитану даже почудилось, что перегрузки немного уменьшились. Число в окошке медленно, но верно приближалось к третьей тысяче. Химеры, сотканные из бездонных теней и кольцевидных блистающих лучей, постепенно таяли. Так исчезает ночной кошмар, когда близится миг пробуждения. Лучи выпрямлялись, словно ветви дерева, отряхнувшего с кроны снежный груз.

По головному отсеку разлилось голубоватое сияние. В первую минуту Икаров не сообразил, откуда оно. Панели? Внутренняя обшивка? Не то.

Мертвенный свет разлился по всем уголкам. Икаров обвел взглядом рубку.

Экран-иллюминатор был по-прежнему черен, но на нем прорезалось несколько звезд. Это от них струился ровный спокойный свет.

 

Глава 6

В ПЛОСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Разворачиваясь по спирали, «Пион» сумел вырваться из замкнутого пространственного сгустка, окружающего Тритон. Но какой ценой! Фотонные дюзы поглотили значительную часть корабля. Вид у «Пиона» на экране внешнего обзора был ужасным. Зато огненная река, изливавшаяся из параболической чаши, шла ровно, не загибаясь в сторону. Это означало, что «Пион» летел теперь в обычном, плоском пространстве.

Непривычно было видеть «Пион», лишенный главного своего украшения – стройной ракеты-шлюпки, нацеленной вперед и как бы прокладывавшей путь кораблю. Без шлюпки, без многих отсеков «Пион» казался Икарову незнакомым, чужим кораблем.

Едва вырвавшись из тисков Тритона, капитан сбавил ускорение.

Далеко позади оставил «Пион» Черную звезду. После снижения ускорения исчезли чрезмерные перегрузки, и капитан получил возможность ходить. Первым делом он решил пойти и самолично освободить Энквена.

Ватное тело слушалось плохо, ноги подкашивались, но капитан двигался пешком, минуя бегущую ленту. Он долго шел коридорными отсеками, останавливался, проверял системы контроля корабля, сигнализацию. Ясно было, что все приборы после Черной звезды придется выверять и градуировать заново. Но все это потом.

Тревожило и то, что в условиях искривленного пространства вышел из строя электронный мозг – главный калькулятор корабля.

Многие люки были намертво приварены роботами. Раньше эти люки вели в отсеки, теперь за ними ничего не было: металл и пластик отсеков растаяли в потоке фотонного пламени, который вырвал «Пион» из плена.

Теперь, вне зоны Черной звезды, в защитные ловушки «Пиона» попадались и обычные частицы, они встречались столь же часто, как и осколки антимиров. С помощью содержимого ловушек можно было пополнять запасы топлива, поэтому необходимость в самосожжении «Пиона» отпала. И вовремя: еще несколько часов – и от корабля мало что осталось бы.

Капитан с наслаждением посматривал на ровные плоскости коридорных отсеков. Он вновь обретал привычный мир, утерянный на долгие годы.

В одном из отсеков он натолкнулся на Кельзава – робот с помощью исполнительного манипулятора занимался починкой регенератора, поврежденного шальным метеоритом.

Икаров перекинулся с Кельзавом несколькими фразами. Робот проводил капитана долгим взглядом.

– Почему ты так смотришь на меня, Кельзав? – спросил капитан.

– Ты стал другим, капитан, – ответил робот.

Расспрашивать Кельзава Икаров не стал: нужно было побыстрее осмотреть главные узлы «Пиона», освободить Энквена и возвращаться в головную рубку, к командному пульту (изуродованный корабль требовал неусыпного капитанского глаза). Надолго отлучаться из рубки капитан не имел права.

«Конечно, такая переделка никого не красит. Но почему Кельзав так смотрел на меня?» – подумал капитан и машинально глянул в сверкающую металлическую плоскость коридора. Глянул и отшатнулся: из глубины плиты на него смотрел совершенно седой человек.

– Ну и дела, – пробормотал Икаров и встал на бегущую ленту, чтобы побыстрее добраться до Энквена.

Связанный по рукам и ногам, Энквен барахтался до тех пор, пока все его запасы энергии временно не оказались исчерпанными. Но ему удалось лишь едва ослабить мертвую хватку стальных тросов и кислородного змеевика, которыми хитроумно обмотал его манипулятор.

Обессилевший Энквен долго пребывал в неподвижности, ожидая, пока аккумуляторы вновь наполнят тело живительной энергией.

Больше всего Энквена беспокоила неизвестность. Что с кораблем? Что с капитаном? Правда, он успел предупредить его, но что может сделать человек, который из-за перегрузок не в состоянии пошевелить рукой? Манипуляторы, вышедшие из повиновения, могли привести корабль к катастрофе.

Связывая Энквена, манипулятор повредил биопередатчик, и робот лишился возможности контактироваться с капитаном. С минуты на минуту он ждал беды, но мгновения текли, а «Пион», по-видимому, продолжал следовать своим путем. И когда Энквен начал уже приходить в норму, приписав то, что произошло с ним, досадной случайности, корабль вздрогнул всем существом, и ускорение его резко подскочило.

Человеческий организм не может перенести такие перегрузки, это Энквен твердо усвоил еще в Зеленом городке. Значит, капитан Икаров погиб.

Энквен попытался связаться с остальными белковыми, но не смог этого сделать: настолько неудачно скрутил его манипулятор.

Когда аккумуляторы вновь пополнились энергией от ядерного сердца, Энквен сделал еще одну попытку вырваться. Убедившись в безуспешности своих действий, он погрузился в состояние оцепенения.

В памяти Энквена медленно проплывали, сменяя друг друга, отрывочные картины прошлого (человек назвал бы их воспоминаниями). Ничего подобного раньше с Энквеном не бывало.

Зеленый городок.

…Неизменно ровный Ливен Брок – воспитатель, первый человек, с которым познакомился Энквен. Нет, «познакомился» – неточный термин, подумал Энквен, ворочаясь на стальном полу подсобного отсека. Кажется, он знал Ливена Брока давно, очень давно, с того самого момента, как появился на свет. Именно на свет! Очень точный термин. Потому что первое, еще неясное ощущение Энквена – это световое пятно на темном фоне.

– Запомни, это солнце. Солнце! – несколько раз повторил ровный голос.

И первая информация, еще не осмысленная, легла в бездонную память робота.

Каждый вечер воспитатель спрашивает, что усвоил Энквен. Энквен долго, путаясь в словах, которые еще нетвердо знает, отвечает на вопросы Ливена Брока. Выслушивая одни ответы, Ливен Брок одобрительно кивает, на другие – молча хмурится.

Навсегда запомнился Энквену и обычный вечер, когда он сказал воспитателю:

– Я уже несколько дней наблюдаю. И уловил одну законо… – Энквен запнулся на малознакомом слове, которое выплыло откуда-то из глубин сознания, – одну закономерность.

– Какую?

– По утрам подвижные ленты Зеленого городка переполнены людьми, аллеи

– пустынны. Вечером, наоборот, лентами мало кто пользуется, люди предпочитают перемещаться пешком, – сказал Энквен.

Слова его вызвали неожиданную реакцию. Ливен Брок хлопнул несколько раз в ладоши, заулыбался – именно так, узнал впоследствии Энквен, люди выражают свою радость.

Он вопросительно посмотрел на воспитателя.

– Ты сделал обобщение, Энквен, понимаешь, обобщение! – воскликнул радостно Ливен Брок. – Запомни: это первое в твоей жизни осмысленное наблюдение.

…Ливен Брок привел Энквена в свой дом. Библиотека поразила воображение Энквена. Особое внимание Энквена привлекла старинная книга Циолковского, где говорится и о биологической радиосвязи. Энквен делится своими мыслями с воспитателем (он это делает всегда). Воспитатель, как обычно, добавляет к прочитанному много своего, интересного.

Именно тогда он впервые услышал это слово – «гравитация». Конечно, оно хранилось вместе с сотнями тысяч других слов в его дремлющей памяти, в его мозгу, выращенном в башне безмолвия. Но только теперь, произнеся это слово, воспитатель вызвал его к жизни. Он долго говорил Энквену об этой грозной силе, которая движет мирами, – силе, которая до сих пор не разгадана до конца человеком.

– У людей и роботов небольшой мозг, – сказал Энквен воспитателю. – Потому они и не могут многое разгадать.

Воспитатель улыбнулся.

– Какой же мозг нужен? – спросил он.

– Огромный! Величиной с башню безмолвия, – ответил Энквен.

– Природа об этом задумывалась раньше тебя, – покачал головой Ливен Брок. – Эволюция испытывала все возможности. И отвергла эту идею.

Но Энквен упрям. Убедить его не так просто. Уже прощаясь с воспитателем, перед тем как возвращаться в биолабораторию института, Энквен спросил:

– Скажи, воспитатель, гипнотическое воздействие тоже может передаваться по биосвязи?

– Возможно… – рассеянно ответил Ливен Брок и снова склонился над письменным столом. Голова его явно была занята другим.

…Из состояния неподвижности Энквена вывели звуки, похожие на шаги. Он весь напрягся в ожидании. Человеческие шаги? Едва ли. Вероятнее всего, это идет манипулятор, чтобы расправиться с ним. Этого момента Энквен ждал каждую минуту после пленения. Углубившись в далекие воспоминания, связанные с Зеленым городком, Землей, Рутоном, Энквен одновременно перебирал в уме десятки вариантов, которые могли бы разумно объяснить то, что произошло в двигательном отсеке. Но логика Энквена отвергала один вариант за другим, пока он не вернулся к первоначальному умозаключению: манипуляторы взбунтовались под влиянием огромных перегрузок. Разве не объяснял ему Ливен Брок, что сложная механическая система может быть неустойчивой? Одна поврежденная деталь может вывести из строя целый блок, один блок – весь электронный мозг аппарата. Не случилось ли нечто подобное с электронным мозгом «Пиона»? Он не успел сообщить об этом капитану. Впрочем, какое это теперь имеет значение?

Дверь подсобного отсека отворилась, и в рубку вошел капитан. Да, это, несомненно, капитан, хотя он очень изменился: лицо постарело, еле держится на ногах. Голова вымазана чем-то белым.

Но главное – капитан жив!

Икаров подошел к Энквену и лазерным лучом разрезал путы. Остальное было несложно. Энквен мигом освободился от пут.

– Что с «Пионом», капитан? – спросил Энквен, вскакивая на ноги.

– Корабль идет прямым курсом.

– А спираль?

– Спираль размотана до конца, Энквен, – сказал капитан и покачнулся. Энквен поддержал его.

– Капитан, когда я находился в аннигиляционном отсеке, четыре манипулятора…

– Я все знаю, Энквен, – перебил его капитан.

– Манипуляторы вышли из повиновения…

– Они, как видишь, спасли «Пион» и нас с тобой, – сказал капитан.

– Перегрузки должны были убить тебя, капитан! – заявил Энквен.

Капитан улыбнулся.

– Однако я жив! – сказал он.

Озадаченный Энквен задумался. Его логика никак не могла примириться с тем, что произошло.

– Ты не такой, как все люди, капитан, – произнес наконец Энквен. – Недаром Ван Каро назвал тебя однажды Железным капитаном.

– Вот что, Энквен, – сказал Икаров. – Свяжись с остальной командой. Выясните состояние корабля. Потом займетесь градуировкой приборов. Я буду у себя в рубке. Кстати, почини свой передатчик.

Шли дни. «Пион» продолжал удаляться от Черной звезды. Капитан и экипаж наново привыкали к плоскому пространству, от которого за время плена успели отвыкнуть.

– Я уточнил координаты Солнца, – доложил однажды Энквен, войдя в головную рубку.

Икаров долго вглядывался в вязь цифр на узком листке пластика.

– Совпадает с моими подсчетами, – сказал он наконец. – Ты воспользовался только электронным мозгом?

– Как ты велел, капитан.

– Значит, он вошел в норму. Теперь можно полагаться на его услуги, нам легче будет прокладывать курс, – сказал капитан.

Робот подошел к экрану и долго смотрел на неподвижные созвездия.

– Кто встретит нас на Земле? – вздохнул капитан.

Энквен положил тяжелую руку на плечо Икарова.

– Гадать бессмысленно, – произнес робот. – Ведь до сих пор мы не смогли подсчитать суммарный эффект времени. Может быть, теперь, с помощью электронного мозга, который вступил в строй, мы сможем выяснить, сколько лет мы находились в плену и сколько лет прошло на Земле…

– Подсчитаем, Энквен, – сказал капитан. – Путь «Пиона» долог. Боюсь только, что решение будет печальным… для нас, – добавил он.

Может случиться и так, что ускорение и замедление времени взаимно уничтожатся; тогда «Пион» вернется в ту же эпоху, из которой стартовал. Но может быть, за время пленения «Пиона» на Земле протекли миллионы лет. За это время многое могло измениться. Человечество могло переселиться на другие планеты, покинув материнскую Землю.

Летя домой, Икаров все свободное время посвящал разгадке гравитации. Прибора для измерения гравитации у них не было: он был сожжен, как и многие отсеки корабля, исчез в пламени фотонного отражателя. Но остались цифры, остались результаты измерений. Помогал капитану Энквен. Иногда они прибегали к услугам электронного мозга.

Икаров часто думал над общей картиной тяготения, и она постепенно все яснее вырисовывалась перед ним. Так рождается картина на полотне, на которое художник (казалось бы, беспорядочно) кладет мазок за мазком…

Однажды Икарову пришла мысль, что сгусток Черной звезды можно уподобить туго свернутому кокону. Если так, то почему человек не сможет в будущем научиться каким-то образом «протыкать» этот рулон? Это будет великий шаг по пути покорения пространства и времени.

На экране внешнего обзора уже прорезалась Проксима Центавра. От нее до Солнечной системы для «Пиона», можно сказать, рукой подать. Отдавая команды белковым, сидя за командным пультом, Икаров то и дело бросал взгляд на экран. Но не Проксима интересовала его.

Капитан смотрел на маленькую невзрачную звездочку, блестевшую в самом углу экрана.

Это было Солнце, далекое, родное, земное Солнце.

СОДЕРЖАНИЕ

Пролог. МИР, ЗАМКНУТЫЙ В СЕВЕ ... 3

Часть первая НАКАНУНЕ СТАРТА

Глава    1. ЭНКВЕН ... 11

Глава   2. ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОДОК ... 27

Глава   3. ПОИСК ... 45

Глава   4. БАШНЯ БЕЗМОЛВИЯ ... 62

Глава   5. ОЗЕРО СРЕДИ ГОР ... 80

Глава   6. МОИ ВЗОР ОНА МАНИТ ВСЕГДА ... 91

Глава   7. ДВА КАПИТАНА ... 107

Глава   8. РУТОН ... 129

Глава   9. РУТОН (продолжение) ... 157

Глава 10. МАРС ... 174

Часть вторая ЗВЕЗДНЫЙ ЗОВ

Глава 1. ПУТЬ ... 187

Глава 2. ПЛЕН ... 202

Глава 3. НА КАКОМ-ТО ВИТКЕ БЕСКОНЕЧНОЙ СПИРАЛИ ... 223

Глава 4. РАЗРЫВАЯ ОКОВЫ ... 241

Глава 5. ИДТИ В ЗЕНИТ, ПОКА ХВАТАЕТ СИЛЫ ... 253

Глава 6. В ПЛОСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ ... 264

Михановский В.

      Шаги  в  бесконечности.     М., «Мысль», 1973. 271 с. с илл. (Путешествия. Приключения. Поиск).

Гравитация, или всемирное тяготение,— могущественное свойство природы, оказывающее огромное влияние на все природные закономерности Земли. Но гравитация до сих пор не подвластна людям. Действие научно-фантастического романа В. Михановского происходит в далеком будущем, когда наука достигнет таких высот, которые позволят ей овладеть гравитацией. Подготовка к этой цели и сверхдальняя экспедиция для ее достижения — вот тема романа.

Михановский, Владимир Наумович

ШАГИ В БЕСКОНЕЧНОСТИ

Редактор С. Н. Кумкес

Младший редактор Т. И. Кондрашова

Художественный редактор В. А. Масленников

Технический редактор О. А. Барабанова

Корректор Т. С. Пастухова

Сдано в набор 3 января 1973 г. Подписано в печать 23 апреля 1973  г.   Формат  бумаги   60x84 1/16.   №  2.  Усл.   печатных  листов 15,81. Учетно-издательских листов 16,43. Тираж 65 000 экз. А 03764. Цена 51 коп. Заказ № 10.

Издательство «Мысль». 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.

Ордена Трудового Красного Знамени

Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова

Союзполиграфпрома при Государственном комитете

Совета Министров СССР по делам издательств,

полиграфии и книжной торговли

Москва, М-54, Валовая, 28.