Приглашение Макгрегора, о котором рассказала Женевьева, произвело на Зою Алексеевну странное впечатление.

– Это будет в том сооружении, о котором я тебе говорила? – переспросила она. – Возле конечной станции фуникулера?

– Ну да.

– Над пропастью?

– Ага, – кивнула Женевьева. – Оттуда, говорят, открывается потрясающая панорама. Даже медцентр увидишь. И Пятачок…

– Нет, не пойду, – решительно отказалась Зоя. – Ты ступай, а я останусь с Сергеем.

– Неудобно, Зоенька. Я обещала, нас будут ждать. А Сергею, сама видишь по приборам, сейчас лучше, персонал за ним присмотрит, автоматы, белковые…

– Нет.

– Какая муха тебя укусила? – удивилась Женевьева. – Может, в пропасть боишься свалиться?

– Скажи, – спросила Зоя после продолжительной паузы, – у тебя есть в жизни памятные места?

– Конечно, – пожала плечами Женевьева. – Мне немало пришлось поездить по белу свету, побродить с альпенштоком, походить под парусом спортивной яхты. А на память я не жалуюсь.

– А есть места, связанные с чем-то сокровенным, глубоко личным? – продолжала Зоя.

Женевьева задумалась.

– Есть, пожалуй, три-четыре таких места, – произнесла она. – Но об этом очень трудно рассказать.

Зоя кивнула:

– А есть среди них такое, куда тебе тяжело возвращаться?

– Есть такое, – глухо сказала Женевьева.

– Тогда ты должна понять меня.

Торопец, умолкнув, подошла к окну, уставилась на заснеженный сад. Женевьева подошла к ней, положила руку на плечо: в глазах у Зои блестели слезы.

– Прости, если что не так, – сказала Женевьева.

– Ничего, это пройдет. – Зоя вытерла глаза.

– Знаешь, не будь Сергей спортсменом, он не вышел бы из кризиса, сломался…Железный организм, – добавила Женевьева с восхищением. – Ну, слово за тобой.

– Я передумала. Едем! – тряхнула головой Зоя.

– Тогда собирайся, нас, наверно, ждут, ваши коллеги по совету любят пунктуальность.

Весь подъем на фуникулере Зоя промолчала, и Женевьева поняла, что ее лучше ни о чем не расспрашивать. Кабина под порывами морозного ветра раскачивалась, чуть поскрипывала, а Зоя стояла, уцепившись за поручень, и не отрываясь глядела на проплывающую внизу долину, на окрестные горы. Казалось, она видит там то, чего не видят другие, ее случайные попутчики. Под прозрачным полом проходили заснеженные деревья, заметенные снегом перевалы, крутобокие скалы.

В кабине было тесно, шумно, многие молодые люди были с лыжами, за спинами их висели рюкзаки. Они охотно смеялись каждой шутке, и видно было, что настроение у них отменное.

Какой-то парень уставился на Зою Алексеевну, – видимо, узнал ее по фотографии в газете. Зоя, однако, никого в кабине не удостоила взглядом. Парень в форме слаломиста, так и не решившись ни о чем ее спросить, сошел на промежуточной станции.

Постепенно выходили и остальные, так что перед конечной остановкой Зоя и Женевьева остались одни.

После зыбкого, уходящего из-под ног пола кабины приятно было опять ступить на твердую почву. Жесткая горная трава, припорошенная снегом, сердито топорщилась.

Зоя сделала несколько шагов, словно незрячая, и едва не врезалась в ствол ели.

– Что с тобой? – успела схватить ее за руку Женевьева.

Зоя виновато улыбнулась:

– Задумалась.

С того дня, как они побывали здесь с Сергеем семь с лишним лет назад, Зоя ни разу не поднималась в горы на фуникулере. Тогда стояла осень, теперь царит зима. Зое в мечтах хотелось снова побывать в горах непременно с Сергеем и Андрюшкой. Что ж, в следующий раз непременно…

Несмотря на то, что времени прошло порядочно, Зоя помнила последнюю их с Сергеем прогулку до мельчайших подробностей.

Пока Женевьева и Зоя ехали на фуникулере, в горах совсем стемнело. Когда они вышли из кабины, вспыхнули фонари. Снег вокруг был почти не примят – видно, охотников гулять здесь зимой было немного. Зоя отметила, что семь лет назад освещения здесь не было. А сейчас панельные фонари ночь превратили в день. Их стройный пунктирный ряд освещал путь к новому строению. Увидя его, Женевьева ахнула: новое сооружение и впрямь было великолепным. Казалось, какой-то великан поднял за крышку сияющий как алмаз четырнадцатигранник и занес его над горной бездной. Несущие части были настолько тонки, что при неверном вечернем освещении их невозможно было заметить, и создавалась полная иллюзия, что строение свободно парит в воздухе, словно в невесомости.

Начался снегопад.

– Снежинки словно бабочки-белянки, – произнесла негромко Женевьева. – Говорят, когда начинает идти снег, нужно загадать желание. Я загадала, загадай и ты.

– Уже, – скупо улыбнулась Зоя. В зале, под полом которого синела пропасть, был полный сбор. Сидящие за столом встретили обеих женщин приветственными возгласами. Их усадили на два свободных места рядом с Макгрегором.

– Так и жду, что в бездну полечу, – покачала головой Женевьева, прежде чем сесть, засмотревшись вниз.

– Если и полетим, то всем советом, а это не так страшно, – пошутил астрохимик.

Разговор за столом рос, ширился, как река в половодье. Все говорили много, возбужденно, но за каждой фразой угадывалось тщательно скрываемое волнение. Что ни говори, ответственность на себя они взвалили немалую. Скоро вернется «Анастасия», и еще неизвестно, к каким последствиям это приведет. Никто, однако, вслух об этом не говорил. Словно сговорившись, затрагивали только нейтральные темы: зима в этом году на Кавказе наступила рано… В Большом театре интересная премьера, кто видел – все хвалят, слетать бы в Москву… Славно бы в воскресенье всем советом выбраться на лыжах в горы – а что, закисли, засиделись.

Алонд откровенно ухаживал за Женевьевой, хотя та держалась с некоторым холодком, отчужденно.

Зое Алексеевне стоило больших усилий поддерживать общий разговор и улыбаться. Мысли ее витали далеко.

– Милая Женевьева, мы все измучены ожиданием, – неожиданно произнес Макгрегор, обращаясь к Лагранж.

– Вы о чем?

– Ну как же! Вы обещали сюрприз для всех, и все мы жаждем его!

– Сюрприз? Вот он, – произнесла она, вытащила из кармана пеструю коробочку и высоко подняла ее над головой.

– Что это? – спросил астробиолог.

– Угадайте, – предложила Женевьева. Посыпались предположения, на каждое Женевьева только покачивала головой. Когда поток предположений иссяк, она довольным тоном произнесла:

– Не буду вас больше мучить. В этой коробочке заключено бессмертие… для каждого из вас.

– Бессмертие? – переспросил Алонд.

– Ну, если не бессмертие, то по крайней мере долголетие, – поправилась Женевьева. – Я приготовила для вас чай из листьев трабо, которые на той неделе привезли с Венеры!

Алонд отдал распоряжение многопалому манипулятору, и через некоторое время тот водрузил на середину стола серебряный самовар, окутанный клубами пара. Заваривать чай Женевьева не доверила никому, сама провела эту ответственную операцию, и вскоре вся компания с шутками и прибаутками приступила к чаепитию.

Зоя сидела тихая, задумчивая, прихлебывала из стакана чуть горчащий, ни на что не похожий по вкусу напиток, поглядывала на панораму города, раскинувшегося далеко внизу. Картина была заштрихована косо летящим снегом, но от этого не была менее впечатляющей.

– Зоя Алексеевна, можно задать вам один вопрос? – обратился к ней через стол астрохимик. Он говорил совсем тихо, но Зоя расслышала.

– Слушаю, – посмотрела она на него.

– Видите ли, мой вопрос может показаться вам неделикатным, – продолжал астрохимик. – В таком случае можете не отвечать на него.

– Я слушаю, – проговорила Зоя.

– Зоя Алексеевна, мы все с нетерпением ждем возвращения «Анастасии» на Землю. Корабль должен появиться скоро, может быть даже, на той неделе. Мы все надеемся, что видеопленка автофиксатора подтвердит: на нашу планету вернулся не кто иной, как капитан Торопец. Ну а если предположить другой вариант? Вдруг окажется, что в контейнере медцентра находится инопришелец, представитель чужой цивилизации? Как вы тогда поступите? – посмотрел на нее астрохимик.

Шум за столом утих: все ждали, что она ответит. Зоя вздрогнула: как этот человек сумел угадать ее мысли? Она обвела взглядом повернувшиеся к ней лица. С этими людьми она успела если не сдружиться, то свыкнуться. Макгрегор хотел погладить бороду, да так и застыл. Рука Женевьевы замерла в воздухе со стаканом кирпично-красного чая, сулящего столько благ. Что скажет жена капитана Торопца?

– Я много думала над этим, – задумчиво произнесла Зоя Алексеевна. – Ответ мой прост и однозначен. Кем бы он ни был, но человек попал в беду. Да, человек! И для меня не важно, представителем какой цивилизации он является. Он страдает, его жизнь в опасности. Так неужели вы думаете, что я брошу его в беде? Никогда!

– И будете продолжать заботиться о нем? – спросил астробиолог, когда Зоя на мгновение умолкла.

– Я буду выхаживать его так же, как Сергея. И так же защищать его! – отважно добавила молодая женщина и посмотрела на членов совета; никто не улыбнулся. – И еще скажу: разумные цивилизации не станут враждовать между собой, я в это не верю, слышите – не верю!..

Стихийные аплодисменты, вспыхнувшие за столом, смутили Зою Алексеевну, она опустила глаза. Громче всех хлопали Женевьева и Макгрегор.

– Спасибо, друзья, – произнесла Зоя и встала. Когда аплодисменты стихли, она продолжала: – Теперь об эксперименте, которому все мы посвятили жизнь. В чем его высший смысл? Я думаю, не разъединять, а объединять цивилизации, наводить между ними космические мосты. Ну, а недоразумения… Конечно, они будут. Но недоразумения для того и существуют, чтобы устранять их.

– С такой точкой зрения трудно спорить, – согласился астрохимик.

– А вы с нею не спорьте! – посоветовала раскрасневшаяся от волнения Женевьева.

– Почему?

– Безнадежное дело. Говорю по собственному опыту! – пояснила она.

Застолье затянулось допоздна. Они вели задушевный разговор в ярко освещенном зале, повисшем над бездной, и никак не хотели расходиться. Между тем снегопад пошел на убыль, и крупные зимние звезды все ярче проступали на куполе зала сквозь прихотливый танец снежинок. Снаружи налетел ветер, начиналась метель, а здесь было тихо, уютно, хотя от взгляда вниз, в пропасть, с непривычки могла закружиться голова.

Зоя обратила внимание, что Женевьева в этот вечер находится в необычном возбуждении. Такой она ее еще не видела. Она много танцевала, сама выбирала музыку, затем объявила, что хочет спеть. Макгрегор с готовностью взял гитару, которую прихватил с собой. Женевьева вышла на середину зала.

– Что будем петь? – осведомился Алонд.

– «Голубую орбиту», – подумав, произнесла Женевьева и тряхнула головой.

начала она сильным сопрано, но сбилась, смешалась и кончила тем, что махнула рукой и сбежала куда-то в уголок, где Зоя беседовала с астрохимиком.

– Что случилось? – спросила Зоя.

– Я сегодня не в голосе, – со смехом пояснила Женевьева.

– Зато явно в ударе, – добавил астрохимик. Он был прав: мужчины ею откровенно любовались.

Снова включили музыку. Она рождалась, казалось, в каждой точке обширного зала, доносилась из каждого уголка, ручейки ее сливались в широкую реку.

– Так не хочется, чтобы кончался этот вечер, – шепнула Зоя, когда Женевьева присела рядом.

К ним подошел Макгрегор.

– Не помешал? – спросил он.

– Садитесь, Алонд, – указала Зоя Алексеевна на свободный стул.

– Благодарю, – присел Макгрегор. – Нравится строение?

– Интересно придумано, – сказала Женевьева. Зоя промолчала.

– Строители постарались на славу, – продолжал Макгрегор. – Представьте себе, даже акустрон в этом зале смонтировали. Не хотите исполнить мелодию?

– У меня плохо на акустроне получается, – покачала головой Зоя, – практики нет. Да и настроения тоже.

– А я пойду! – порывисто поднялась Женевьева. Зоя знала, что сложному искусству владения акустроном Лагранж научилась в совершенстве.

В зале пригасили освещение, включили световые эффекты. Серебристый многогранный шар, закружившись под потолком, начал бросать на лица и предметы причудливые скользящие отсветы. По просьбе кого-то из присутствующих манипулятор включил акустрон – сложное сооружение, скрытое в стенах зала. Движения танцующего тела оно преобразовывало в музыку.

Гремящую мазурку отключили, стало тихо. Женевьева вышла в центр зала, остальные образовали возле нее круг зрителей. Подошла и Зоя, чтобы лучше видеть. Наблюдать акустрон в действии ей еще не приходилось.

В абсолютной тишине Женевьева подняла руки над головой и сделала небольшой шаг вперед. В то же мгновение Зое почудилось, что из дальней дали до нее донесся нежный и чистый звук пастушьего рожка – они однажды слышали его с Сергеем, когда бродили в горах. Что слышат другие, Зоя не знала: акустрон был характерен тем, что каждый его мелодии воспринимал по-своему.

Женевьева поначалу двигалась в танце неторопливо, как бы нехотя. Постепенно движения ее становились все быстрее. В некоторых из них Зоя узнала гимнастические упражнения, которыми прославилась Рита Рен, что придало ее мыслям новое направление.

…И каждое движение танцующей красавицы извлекало из воздуха, из небытия нить простенькой мелодии. Нити сплетались между собой, образуя сложный и прихотливый ковер композиции. Искусство акустрона было непростым – стоило хоть немного сфальшивить, и мелодия исчезала, уступая место какофонии звуков: акустрон признавал только предельную искренность в танце, отражающем душевный настрой.

Танцующая была в ударе, и люди застыли, жадно вслушиваясь каждый в свою мелодию.

Кончив танцевать, обессиленная Женевьева, обмахиваясь рукою, упала на стул. Волшебная музыка стихла, растаяла, словно кубик сахара в горячем чае. Люди оживились, задвигались, круг распался.

Едва переведя дух, Женевьева снова поднялась.

– Друзья, минуточку внимания! – обратилась она к залу, и опять все лица обратились к ней.

Макгрегор постучал вилкой по тарелке, но в помещении и без того воцарилась тишина.

– Дорогие мои, мне хочется сегодня сказать вам несколько слов, – звонким голосом продолжала Женевьева. – Заранее прошу извинить, если буду говорить сумбурно, я очень волнуюсь. Этот хрупкий прозрачный зал, – обвела она комнату рукой, – представляется мне крохотным островком человечества, затерянным в великом океане пустоты, в безбрежных просторах космоса. «…И мы плывем, пылающею бездной со всех сторон окружены…»

Лагранж сделала паузу, и Зоя поразилась необычайной уместности этих старинных чеканных строк.

– Мы – представители различных специальностей, – продолжала Женевьева. – И посмотрите, как все мы объединились, я бы сказала – сплавились воедино, чтобы спасти жизнь и достоинство одного-единственного человека. На какие чудовищные затраты согласилось все человечество ради этой великой и благородной цели! Наше единство, наше единодушие родились не сразу. Не побоюсь сказать: всех нас сплотила воля маленькой, хрупкой женщины. Она сумела сделать, казалось бы, невозможное, доказать недоказуемое…

Все посмотрели на Зою, которая залилась краской и опустила голову.

– Я часто спрашиваю себя, – воскликнула Женевьева. – Как это ей удалось? И тогда из тьмы веков передо мною встает образ бессмертной Жанны д'Арк. Говорят, она моя дальняя родственница. От моих родителей я слышала, что в нашей семье из поколения в поколение бережно передается предание о ней. Оно гласит следующее. Англичане, в ту пору воевавшие с французами, благодаря предательству захватили отважную Жанну в плен. Трусливый французский король отказался вызволить ее, хотя имел такую возможность; по сути дела, он отрекся от той, которая победоносно шла во главе его войск.

Враги, пытаясь сломить Жанну, начали угрожать ей неслыханными пытками. «Я мучений не боюсь, – отвечала им Жанна. – В мире мне страшно только одно – измена…» Так заклеймила она в веках тех, кто предал ее… Но я не об этом. Я хотела совсем о другом, – перевела Женевьева дыхание. – Сегодня я должна сказать о самой благородной человеческой черте – о верности. Именно ее превыше всего ценила Жанна д'Арк – простая пастушка из Орлеанской провинции. И это главная черта нашей Зои, которая, к нашему счастью, находится сегодня среди нас. Верность своему долгу, своему другу помогла сломить ей чугунные барьеры, верность светила ей в ночи, которая казалась непроглядной. И она, я уверена, победит, наша маленькая Зойка!

Сквозь слезы, выступившие на глазах, Зоя Алексеевна видела только смутные лица вокруг. Она протирала глаза, но влага набегала снова и снова.

Когда аплодисменты стихли, поднялся Макгрегор.

– Мне хочется продолжить мысль Женевьевы Лагранж, – произнес он, – и в чем-то поспорить с ней. Верно, каждый из нас владеет определенной специальностью. Науки, которые мы представляем, взятые в совокупности, образуют – вместе с техникой – могучую ауру, служащую щитом человечеству. Каждый из нас занимается, казалось бы, только своей областью знаний. Так, Женевьева представляет благороднейшее дело – медицину, помощь живому, помощь страждущему. Моя наука, астрофизика, посягает на то, чтобы познать Вселенную в целом, структуру мира, постичь общие законы космогонии. Много добрых слов можно сказать о каждом из вас, сидящих за этим прекрасным столом, в этом зале. Нас многому научила совместная работа над Экспериментом.

Человечество движется вперед по трудному, полному опасностей пути, «сквозь тернии к звездам», как говорили древние. Много тревог подстерегало и будет подстерегать людей на этой дороге, но мы не свернем с нее! Вспомните – были и братоубийственные истребительные войны, и природные катастрофы, и опасные болезни – все это люди победили.

Не раз опасность, грозящая человечеству, вырастала в смертельную, но мы и тогда не теряли присутствия духа. Конечно, кто ныряет в глубь океана, кто углубляется в дебри неисследованной планеты, кто пронзает толщу космического пространства в дерзком прыжке – тот неизбежно рискует. Но без риска, мы знаем, нет победы.

– А я все жду, Алонд, в чем же вы несогласны со мной, – произнесла Женевьева, когда Макгрегор умолк, чтобы сделать глоток остывшего чаю из листьев трабо.

– Я к этому как раз подошел. Видите ли, друзья, – Алонд повысил голос, – у человека, если только это Человек с большой буквы, много должно быть прекрасных качеств. Вы, Женевьева, назвали только одно из них – верность, посчитав его главным. Не будем, однако, забывать и о других. За эти тревожные, напряженные дни я пришел к выводу: главное в человеке – это любовь.

– Любовь? – переспросила Зоя.

– Да, любовь! – торжественным тоном подтвердил Макгрегор и посмотрел почему-то на Женевьеву, которая отвела глаза. – В любви все: и чувство долга, и созидание, и, конечно, верность, о которой так чудесно сказала Женевьева. Быть может, именно любовь движет мирами, вращает светила. Быть может, именно она ведет космические корабли: «Любовь! Не она ль вырывалась огнем, толкая гудящую ярость? Стотысячелетним прозрачным вином она на веках настоялась. Любимая! Где ты? Откликнись скорей. Я здесь, и мгновения мчатся. На зов мой звенящий, что звезд горячей, не можешь ты. не отозваться».

Зоя поднялась:

– Прошу извинить, но уже поздно. Мне нужно в медцентр. Сергей ждет меня.

– И я с тобой, – встала Женевьева.