Рина медленно поднесла к глазам камею, еле светящуюся в темноте. Нефертити улыбалась загадочно, словно говорила:

– Ты храбришься только на словах, попробуй на деле!

Она отвинтила крышку перстня. На дне тайничка скорее угадывались, чем видны были, два маленьких зернышка. Достаточно одного – и душа улетит туда, где нет ни печали, ни воздыхания.

Может быть, это и есть лучший выход? Не лучше ли умереть, чем пребывать в двусмысленном положении внезапно покинутой?

Что же, проглотить? Так вот взять и уйти из жизни? Уйти, оставив его?

«Яд, которому нет цены», – сказал ей тогда приятель. Когда это было? Одиннадцать лет назад, в первую годовщину свадьбы. Гуго уже тогда называли «королем физиков». Рина во время прогулки случайно встретила на каком-то из верхних горизонтов приятеля, с которым вместе заканчивала медицинский факультет. Он слыл в колледже большим оригиналом. И теперь в мимолетной встрече не преминул подтвердить свою репутацию, сделав странный подарок.

– Слышал о твоем супруге, – сказал приятель. – Говорят, подает большие надежды.

– Гуго много работает, – сказала Рина.

– Ну, а если ничего не получится? И надежды лопнут, как мыльный пузырь? Что тогда, а? – захохотал бывший однокашник.

Рине был неприятен смех, да и весь разговор.

– Вот для подобных случаев, когда лопаются надежды, я хочу подарить тебе одну безделушку, – сказал приятель, становясь серьезным. – Два чудных маленьких зернышка. Хранить их можно где угодно. Да вот хотя бы в этой штуке.

Он взял ее руку и отвинтил печатку с перстня. Рина не сопротивлялась, лишь бы поскорей закончить тягостный, нелепый разговор.

– Что ж ты не спросишь, какой это яд? – спросил приятель.

– А мне все равно.

– Совсем не все равно. Знай, что здесь, – указал он на камею, – не какой-то там вульгарный цианистый калий или что-то в подобном роде. Ты же знаешь, яды – мое хобби.

Рина знала, что еще с первого курса он увлекался классификацией ядов и их свойствами.

– Я теперь устроился, так сказать, по специальности, – продолжал приятель.

– Отравителем, что ли? – не удержавшись, съязвила Рина.

– Узнаю Рину! – воскликнул приятель с таким восторгом, что какой-то прохожий обернулся. – Что там кустарь-отравитель? Бери выше! Я работаю в токсикологической лаборатории у самого Джона Вильнертона.

– «Уэстерн компани»?

– Она самая. Компания-спрут, государство в государстве и так далее. Для ученого – богатейшие возможности. Можно синтезировать любую пакость. Причем экспериментируй на чем угодно, начиная от морских свинок и кончая… Ну, ладно. А вот эту штуку, – он указал на перстень, – я синтезировал самостоятельно. Начальство о ней не знает. Это моя маленькая тайна. И моя гордость! Тебя интересует, как она действует, моя гордость? – спросил он, хотя Рина молчала. – Действует – одно удовольствие. Можешь на меня положиться. Проверено. Ни один медик не определит, от чего скончался человек. Поставит диагноз: паралич вегетативной нервной системы, и баста!

– Прощай, – сказала Рина.

– Отныне у тебя полномочия чуть не самого Господа Бога, – сказал приятель прощаясь. – Ежели уж очень надоест тебе какой-нибудь субъект – угости его зернышком…

Как его звали, приятеля? Странно, она не могла вспомнить его имени. И о зернышках она не вспоминала до сегодняшнего вечера. А что, если…

Рина похолодела от внезапной мысли. Но прогнать ее уже не могла.

Что, если уйти из жизни вместе с Гуго?

Жить без него нет смысла.

А с ним невозможно.

И если окажется, что он с другой… Зернышко ему, зернышко себе.

Все равно спишут на того, кто прислал письмо с алой гвоздикой.

Утром она припомнила то, о чем думала ночью, и ужаснулась собственным мыслям.

Скверно выбритый Гуго сидел напротив и прихлебывал кофе, свободной рукой быстро перелистывая пухлый «Вестник нейтринной физики».

Рина украдкой поглядывала на него, стараясь угадать: куда улетал Гуго ночью? Потом рассердилась на себя: ведешь себя, как девчонка. Спроси у него, и делу конец!

Нет, не буду. Такой вопрос может повлечь за собой долгое и тяжкое объяснение, а нервы Гуго и так напряжены до предела. Возможно, кроме письма есть еще что-то, что Гуго скрывает от нее. Надо беречь его нервы.

Внезапно со всей отчетливостью Рина поняла, как дорог ей этот человек.

Нет, что бы ни сотворил он, никогда у нее не поднимется рука на Гуго.

Надо выбросить зернышки, избавиться от искушения.

Когда Гуго улетел в Ядерный, Рина пошла в ванную. Включила воду. Долго смотрела то на серебристую струю воды, то на две крупинки, высыпанные на ладонь.

Теперь, на свежую голову, она припомнила все, что говорил ей вечером Ленц. И ее поразила вещь, на которую она вчера не обратила внимания: вопиющее противоречие между тем, что утверждал Гуго несколько лет назад, и тем, что говорил он ей вчера вечером. Вернее, даже не с тем, что говорил, а с тем, что сквозило в его словах.

…Это было в Швеции восемь лет назад. Нарядный Стокгольм приветствовал почетных гостей.

Ленцы остановились в шикарном отеле с несколько необычным названием «Динамит».

Вечером Нобелевский комитет дал банкет. Рину Ленц – супругу нового лауреата – вел к столу сам шведский король…

А потом Гуго, после первого ритуального бокала, произнес спич. Речь его обошла назавтра всю мировую печать. Но Рина всегда считала, что в газетных отчетах утрачено было главное, хотя они и воспроизвели дословно, со стенографической точностью то, что сказал Ленц.

Газетные отчеты не могли передать жесты Гуго, интонации, неповторимую улыбку.

– Физиков иногда называют разведчиками человечества, – сказал Гуго. – Я не согласен с таким сравнением: ведь разведчик может раскрыть дислокацию вражеских войск, а может и не раскрыть – все зависит от того, как ему повезет. С физиком дело обстоит иначе.

Сравнивают физиков и с поэтами: и физики, мол, и поэты познают в конечном счете природу, некую объективную реальность. Но только физики делают это в научных категориях, а поэты – в образах.

Последнее сравнение, мне кажется, тоже хромает. Не родись Лев Толстой – и у нас не было бы «Войны и мира», не родись Шекспир – и человечество было бы навеки лишено «Макбета» и «Короля Лира». Таковы законы искусства. Или, если угодно, беззаконие.

Иное дело – физика. В ней – к счастью или к несчастью – нет места подобным случайностям. Подобно тому, как материя существует объективно, вне нас, так существуют и законы движения материи, законы мироздания. И люди до тех пор, пока они существуют, будут открывать один за другим эти законы.

Существует в природе, например, великий закон постоянства скорости света, известный ныне каждому. Этот закон должен был быть открыт людьми с той же неизбежностью, с которой расходятся по воде круги от брошенного камня. Не родись Майкельсон и Эйнштейн, закон открыли бы другие. Пусть позже на 10 или 20 лет, неважно.

Такова железная поступь познания.

Ныне, мы, физики, вплотную подошли к кваркам – мельчайшим частичкам, из которых построено все сущее.

Некоторые твердят нам: нужно остановиться. Бомбардировать кварки – значит рубить сук, на котором сидишь. Вдруг цепную реакцию распада кварков нельзя будет приостановить? Вдруг возникшее при бомбардировке излучение окажется губительным для человеческого организма?

Мы отвечаем тем, кто чрезмерно осторожен: верно, цепную реакцию нельзя остановить. Но цепную реакцию другого рода: я имею в виду цепную реакцию, именуемую человеческим прогрессом.

Когда аплодисменты за столом утихли, Гуго Ленц продолжал:

– Не будет нас – придут другие. И кварки будут атакованы. Неважно – через 10, или 20, или 100 лет. Ибо ограничить науку – значит убить ее. Но это невозможно.

Гуго помолчал и тихо добавил:

– К счастью или к несчастью…

Да, Гуго говорил тогда на банкете именно так: приостановить, задушить научный прогресс невозможно. Речь его ей запомнилась: Рина не жаловалась на память, хотя и не могла, конечно, в этом отношении тягаться с Гуго.

И после Стокгольма Гуго все время высказывался в том же духе – достаточно взять его книги, статьи, посмотреть стенограммы лекций.

Вчера же вечером он говорил ей нечто прямо противоположное. Похоже, в нем произошел внутренний надлом. Гуго, кажется, согласился с тем, что ускоритель для бомбардировки нейтрино следует вывести из строя, и жаль только, что в скором времени его смогут восстановить, а хорошо бы так зашвырнуть ключи, чтобы отыскать их было невозможно.

Что же повлияло так на перемену взглядов Гуго? Почему он отказался от всего, во что верил?

Неужели всему причиной – письмо с гвоздикой? Нет, невозможно. Любая угроза едва ли подействовала бы на Гуго в такой степени.

Гуго никогда не был трусом.

Под мерное журчание воды из крана Рина снова вспомнила Стокгольм.

Это произошло во время прогулки по окрестностям города. Они двигались небольшой группой – новоиспеченные нобелевские лауреаты и неизбежная в подобных случаях свита.

Группа подошла к водопаду. Сжатый каменным кольцом, он грохотал так, что приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. Мельчайшая водяная пыль оседала на лицо.

Они выстроились цепочкой у кромки водопада. Вода с ревом низвергалась вниз.

Шведский король, держа Рину под руку (он явно симпатизировал ей), прокричал Гуго, который стоял рядом:

– Вы безумный храбрец в науке, доктор Ленц.

Гуго пожал плечами.

– Я понял это сегодня за столом, во время вашей речи, – продолжал король. – Но неужели вы и в жизни такой же храбрый? Например, прыгнуть отсюда…

Король не договорил. Гуго прыгнул вниз. Никто и ахнуть не успел. Распластав руки, фигура летела навстречу бешено мчащейся воде.

Первой очнулась Рина. Вырвав у короля руку, она помчалась вниз по еле заметной тропинке, каждый миг рискуя сломать себе шею. Вслед за ней ринулись остальные.

Когда она достигла подножия водопада, ее встретил Гуго, мокрый до нитки, но без единой царапины. Он улыбался, и никогда его Рина не видела таким счастливым.

А тот случай, когда во время шторма их унесло в рыбачьей лодке в открытое море? Рина уже потеряла всякую надежду на спасение. Гуго подбадривал ее, как мог. Сидя на веслах, он несколько часов боролся со стихией, стер ладони в кровь – потом две недели не мог держать карандаш – но загнал-таки лодку в фиорд.

Нет, Гуго не трус.

Так что же в таком случае с ним произошло?

Рина прикрутила воду, осторожно ссыпала зернышки обратно в тайник и вышла из ванной.