Бетонщики уже распалубливали арки. Арки парили, парили мокрые крышки камер, парили сами камеры, даже земля вокруг камер парила — казалось, что краны роются в пепелище, растаскивая дымящиеся обломки. Неподалеку от камер спал экскаватор, уткнувшись сморенной головой в кучу грунта. На его тяжелом заду было написано крупно: «Берегись поворота!»

Гремела бадья — кто-то, забравшись внутрь, отбивал ломом насохший бетон, который обычно, как при ангине, затягивал горловину бадьи, так что та «задыхалась» в работе.

Антон соскользнул по лестнице в камеру, протиснулся между высокими формами подножников и припал спиной к стене. От внезапного тепла сперва прошибла дрожь, затем тело обрадованно расслабло… Сейчас придет бетонщик Иван Ваулин, начнет распалубливать, а он, Антон, как стоит, так и будет стоять не шелохнувшись, так что Иван, может быть, и не заметит его вовсе… А может быть, подножники окажутся недопропаренными, и тогда камеру опять закроют. Надо только не прозевать и выскочить, а то сваришься, как сварился, рассказывают, один рабочий, спавший никем не замеченный между плит. Жутко. Тут не то что человеку — бетону, наверное, жутко становится, когда его закрывают, не зря же он за несколько часов превращается в камень. А без пара на это ушел бы целый месяц. Но людям некогда ждать.

— Здравствуй, Младший! — раздался сверху голос, и тут же у ног Антона глухо плюхнулась кувалда и звякнул ломик. Антон поднял голову.

Над ним, на тонкой межкамерной перегородке стоял, обнаженный по пояс, Иван Ваулин, так ярко освещенный прожекторами, словно они все били в него, как на сцене. Иван всегда работал с голым торсом: и днем, когда заедала мошка и бетонщики кутали головы и плечи в вонючие сетки, и ночью, когда из низины за промплощадкой тянуло с Ангары холодком. А когда Иван выбирался из камеры, от его тела шел пар, точно он вместе с подножниками полсуток пропаривался. Плечи у Ивана были такие широченные, что на них так и просилась надпись с экскаватора: «Берегись поворота!»

— Здравствуй! — ответил Антон, невольно отшатываясь от стенки.

— Греемся?

— Да нет, так… тебя жду, — промямлил Антон. Он в самом деле, если брался работать, то помогал чаще всего Ивану и Варваре Ипполитовне — только под их присмотром Леонид разрешал Антону соваться в железобетонные дела.

— Ну, тогда погрейся, пока я с клиньями вожусь.

Одни клинья выходили из пазов легко и вяло шлепались тут же, другие вылетали и со звоном ускальзывали в конец камеры. Антон полез собирать их.

— Иван, а можно на подножнике что-нибудь написать? — спросил он вдруг. С тех пор как Антон узнал, что подножники делают для ЛЭП, эта мысль не раз являлась ему.

— Смотря что. Если что-нибудь в бога, в царя или в мать, то нежелательно.

— Да нет, зачем в царя?.. У меня на ЛЭП друг есть. Матвей. Вот бы и написать ему. Вдруг увидит!

— Что-то быстро ты друзьями обзавелся, даже на ЛЭП. С Гошкой — как молодожены. Кстати, он прибегал тут, просил заглянуть к нему.

— Знаю. Сейчас вот распалубим, и сбегаю… А что, Гошка мне нравится.

— Мировецкий парень! И плюй на эту болтовню, дружи себе!

— На какую болтовню? — насторожился Антон.

— Не слышал разве?

— Нет.

— И тем лучше. Любит иногда народ лишку подпустить, не разобравшись… Зови кран.

— Нет, нет, Иван, договаривай, я прошу тебя. Не зря, значит, Леня все с подковыркой про Гошку, да и сам он как-то странно… Ну, Иван! Теперь я не смогу, чтоб не знать.

— Спокойней, Младший. Ничего страшного, но раз не знаешь, то лучше и не надо. Зови кран… Эй, наверху! Кран! — закричал Ваулин, видя, что Антон не двигается с места.

— Бегу, бегу!

Антон позвал крановщицу, поискал глазами Леонида, чтобы тут же расспросить о Гошке, но вдруг задумался. Может, лучше оставить расспросы до дома? Или разузнать все у самого Гошки?.. Или притвориться, что ему ничего не известно? Нет, так невозможно! Мысли его заметались, но он чувствовал одно — возникло что-то такое, что мешало ему сейчас же бежать к Салабону.

Из-за экскаватора, бешено сигналя, задом вырвался самосвал, стремительно подлетел к бадье и, стукнув ее колесами, замер.

— Эй, начальство! Принимай бетон! — крикнул шофер, распахивая дверцу. Чуть выждал, не отзовется ли кто, свистнул и пригрозил: — Принимай, а то как вывалю.

На борту самосвала, сплошь заляпанном бетоном, сияли два чистых круглых пятна, сквозь которые, как сквозь очки, смотрели на мир две десятки. «Червонец», — подумал Антон, глянул на шофера, узнал его и воскликнул:

— Здравствуйте!.. Это я, Зорин, которого вы в Индию отвозили! Помните?

— A-а, рубль-то мне совал!.. Ну-ну, значит, с братаном вкалываешь? Давай!.. Это хорошо, что встретились, а вот где начальство? Или эта бабка с вкусным отчеством — Поллитровка?

— Ипполитовна.

— Это по библии, а по-шоферски — Поллитровна. Так где ж она? Слушай, дружище, выручи, позови кого-нибудь. Тут же не курорт, чтоб загорать!.. Даю две минуты и вываливаю. — И, сдвинув обшлаг пиджака, водитель засек время.

Антон вдруг в каком-то радостном порыве перемахнул рельс, вспрыгнул на колеса самосвала и оглядел бетон. Он лежал ровно, чуть приотстав от переднего борта при торможении — это было хорошим признаком. Антон еще подцепил горсть гущи, помял, ничего не понял и бросил.

— Вываливай, — сказал он неожиданно для самого себя.

— Это что, авторитетно? — усмехнулся водитель.

— Да, да.

— А не будет нам по шеям? — уже серьезно спросил он. — Хотя все, две минуты прошло. Вываливаю.

Он передернул рычаги, дал газу и уже при подъеме кузова открыл задний борт. Бетон тотчас тронулся и всей массой, с нарастающим шумом, соскользнул в бадью — только камушки под ней хрумкнули. Отличный бетон, не жидкий и не жесткий. Жидкий выливается как помои, а жесткий дерясится до тех пор, пока кузов не вздыбится до предела, а потом срывается, как обвал, и так дергает машину, что вырывает иногда подъемник.

Шофер прочистил крючья, козырнул и умчался.

— Уже бетон? — спросил, откуда-то взявшись, Леонид. На щеке его ожогом темнела ржавая полоса, правая рука — за бортом куртки.

— Да вот… привезли, — выдавил из себя Антон.

Леонид запустил руку, в бадью, прощупал бетон, продавил между пальцами.

— Опять песка мало! Ну, капуцины! Сколько можно вдалбливать: песок, песок! Для арок нужен песок! — Леонид зло отряхнул руку. — Варвара Ипполитовна принимала?

— Нет. Я, — ответил Антон ни жив ни мертв.

— Как это — ты? Что это за номер?

— Ну, я… Никого нет, шофер кричит…

— Ну, знаешь, голубчик!..

— Он все равно бы вывалил… А я посмотрел, пощупал…

— Пощупал!.. Я перед тем, как щупать, пять лет учился!.. Ну ладно, пустим в подножники. — Леонид высвободил больную руку, понянчил ее в здоровой, помял забинтованные пальцы. — У тебя чистый платок?.. Дай, пожалуйста… И выше нос, только не суй его, прошу тебя, куда не следует, иначе будешь дома сидеть.

С распалубочной площадки Леонида ворчливо окликнула Варвара Ипполитовна — что-то там не ладилось с закладушками. С ними вечные муки: то отваливаются, то смещаются, то затапливаются бетоном, то совсем отсутствуют — маета. Леонид вытер руку о свои штаны, потом, уже чистую, — о куртку Антона, в знак примирения, и ушел.

Кран увозил на склад первый подножник.

— Эй, Младший! Что ты там писать хотел? — крикнул Иван. — Беги пиши, пока горячий.

— Ах, да. — Антон вздохнул. Какая-то волна удручения захлестнула его, и не хотелось ничего делать. Однако он достал из ящика банку с черной краской, кисть и отправился на склад.

Бетонщики разбирали стопу легких арочных каркасов и разносили их по формам. Каркасы падали, дергались на поддонах с царапающим звуком и замирали, по-щучьи изогнувшись. Сейчас поставят полукруглые закладушки, закроют бортики, уложат бетон, провибрируют, загладят мастерками и опустят в камеру — все просто. Так неужели это только кажется, что просто?

Освещалась лишь та часть полигона, где работали, остальное тонуло в темноте, и чем дальше углублялся Антон в бетонные дебри, тем становилось темнее, холоднее. Он помнил, куда складывали подножники, и уверенно протискивался между штабелями, черневшими угловато и независимо. Ощупью Антон нашел теплый подножник, уселся на него верхом и стал ждать кран, чтобы при его свете сделать надпись. Он не знал, что напишет, и не думал об этом.

Он снова подумал о Гошке, спрашивая себя, что же, собственно, изменилось и почему он оттягивал встречу. Какое ему дело до болтовни! Он строит с Гошкой вертолет! И Гошка парень что надо! И на другое — чихать! Вот взовьются они над Братском — все болтуны языки прикусят! Винты провезти — вот о чем думать надо, а не о каких-то сплетнях, тем более что еще неизвестно, какие эти сплетни. Кстати, и Червонец появился, шофер, может быть, услужит… И Антон взбодренно поднял голову.

Из-за штабелей наплывал свет.

Кран нес подножник, как хищник добычу, — вцепившись в него двумя стропами-лапами, жадно подтянув под свой костлявый хребет и выискивая место, где бы приземлиться и разделаться с ним.

Антон принялся писать крупными буквами. «Привет от Антона!» — первое, что пришло в голову.

Тормознув, крановщица приопустила подножник метрах а четырех от него, и тотчас на блоках выросла долговязая фигура строповщика.

— A-а, вот ты где, — сказал он. — Сидишь, как ведьма на помеле, а там тебя разыскивают.

— Кто?

— Да кто же, детдомовская крыса.

— Я сейчас, — ответил Антон и вдруг, бросив писать, неприязненно посмотрел на Степана. — А почему ты его обзываешь на каждом шагу? Крыса да крыса.

— Майна! — крикнул Степан.

— Не майна, а отойди! — гаркнула сверху крановщица.

— Майна давай!.. Не первый год замужем… Да потому, что он крыса и есть.

«Вот кто все скажет про Салабона!» — мелькнула мысль, и Антон быстро спросил:

— Степан, а что тут за слухи насчет Гошки?

— Это не слухи. Еще майна, — подножник косовато застрял между другими, и стропы ослабли. — Не слухи, а факт.

— Что же?

— Вор.

Антон не успел осмыслить ответ — подножник с одним уже отцепленным крюком чуть повернулся и осел. И тут же на весь полигон разнесся истошный крик Степана.

Над головой взвыло, гриб поднялся и, отплыв метра четыре, бухнулся вниз, что-то ломая и ломаясь сам.

Скорчившись, Степан ревел, вцепившись обеими руками в ногу. Несколькими ошалелыми прыжками Антон очутился возле него и растерянно-испуганно затряс плечо.

— Что, что, Степан?.. Ну что?..

— Ну-ка. — Антона оттолкнула подоспевшая крановщица, оторвала руку Степана от ботинка, дернула шнурок и сняла ботинок вместе с носком. Окровавленные пальцы Степана мелко дрожали — их раздробило.

А на крик уже сбежались рабочие. Антон в каком-то беспамятстве вернулся к своему подножнику, обмакнул в краску кисть и поставил восклицательный знак, хотя всего было написано «Привет от…».