Я не запомнил в точности, о чем был сон, но снилось мне что-то приятное, как будто я и во сне нашел давно потерянное, поэтому-то неожиданный крик боли так не вписался в мой сон, что я на некоторое время вообще отключился ото всего. Но тут Димка разбудил меня и тревожно шепнул:
— Кто-то тонет!
Мы слетели с нар и, как попало натянув сапоги, выскочили на палубу. По берегу, в незаправленной и незастегнутой рубахе, прыгал с бревна на бревно папа, а перед ним скакал один из тех пацанов, которые вчера обогнали нас на велосипедах, — в пляжной шапочке с зеленым козырьком.
Не сговариваясь, мы припустили следом.
Пацан обогнул бухту, свернул направо и исчез в зарослях. Мы — туда же. Мой череп сразу стянуло холодным обручем — это было именно то место, откуда зимой на костер выбирался зверь, под которым валежины трещали точно так, как затрещал сушняк под ногами папы. Одолев крутой подъем, с колдобинами и сплошным осинником, мы устремились вниз по более пологому и чистому склону к соседнему заливу и вскоре очутились возле желто-оранжевой палатки.
— Где? — переспросил папа, еле переводя дух.
Едва пацан успел показать на небольшой плот
метрах в пятнадцати от берега, как слева из-за куста раздался хрипловато-бессильный голос:
— Я тут!
На сухом прибрежном мусоре сидел, отплевываясь, бледный и мокрый пацан, в рубашке и в закатанных до колен штанах. Наш проводник бросился к нему, упал рядом и, тряся его за ногу, разрыдался, выкрикивая сквозь слезы:
— Вадька!.. Вадька!..
Пострадавший с трудом погладил его по плечу, тяжело покосился на нас и, уронив голову на грудь, опять стал отплевываться.
— Выплыл, значит? — спросил папа с каким-то злым облегчением, пацан не ответил ни словом, ни жестом. — Это хорошо, что выплыл!..
— С плота сорвался, что ли? — спросил Димка. ’
— Нырнул. И ударился обо что-то, — ответил тот, болезненно ощупывая голову.
— И начал тонуть, — добавил младший, садясь, переставая плакать и все еще с удивлением разглядывая старшего. t
— Тут же сплошь топляки! — сказал папа, кивая на море. — Купаться — ни в коем случае! И вообще, шилобрейцы, сматывайте-ка удочки! — Папа вздохнул, помолчал и указал на палатку. — Приходите в себя и катитесь!
В лагерь мы вернулись в тот момент, когда к камбузу из распадка выбирались, ведя в руках велосипеды, еще два пацана, на плечах — рюкзачки, у рам — удочки.
— Новые кандидаты в утопленники! — хмуро проговорил папа. — А ну-ка марш отсюда!
Те остановились.
— А что?
— Видели шлагбаум?
— Видели. Но он поднят, а знака нет.
— Какой вам нужен знак? Труп в кружочке?.. Шлагбаум — значит, нельзя! Запрет! Ясно?.. Только что один чуть не утонул! На сегодня хватит!
— Тут военная база! — сказал Димка.
Пацаны озадаченно шевельнули плечами, поправляя рюкзачки, неохотно развернули свои велосипеды, неохотно сели и покатили обратно. А тут из распадка выползла наша будка, и когда плотники выгрузились, папа сказал нам с Димкой:
— Садитесь!
— Что? — не понял я. — Зачем?
— Домой? — ужаснулся Димка. — Дядя Миша, если вы думаете, кам-мудто мы утонем, то зря — мы нетонучие! Мы в огне не горим и в воде не тонем, да ведь, Семк?
— Не домой, а к шлагбауму! Покараулить надо, пока все не наладим, а то поползут сейчас шилобрейцы по новой дороге!.. И к воде чтоб — ни-ни, а то!..
Мы забрались в кабину и доехали до шлагбаума.
С двумя чурбаками пригруза, свежевыструганное бревно шлагбаума торчало круто. Веревки на нем не было. Димка скинул сапоги и полез. Выше, выше... Лесина качнулась и пошла вниз.
— Лови! — крикнул Димка.
Я подскочил ко второму столбу, чтобы принять конец, но он так разогнался, что прихлопнул бы меня, если бы я в последний миг не отпрыгнул. Шлагбаум стукнулся о столб, стряхнул Димку на дорогу и вздыбился снова.
— Ты чего не ловил? — возмутился Димка.
— А ты чего не удержался?
— Удержись тут! — проворчал Димка, поднимаясь и отряхиваясь. — Лезь-ка сам и удержись!
— И полезу! А ты лови!
— И поймаю!
Я направился к опоре, но Димка опередил меня и полез сам, буркнув, что он теперь знает, до какого места нужно доползать, чтобы жердь наклонялась не очень быстро. Да и я сообразил, что лучше не спереди ловить, а стоять сзади и в нужный момент повиснуть на противовесе. Расчет наш получился правильным, и шлагбаум на этот раз опустился плавно. Мы завели конец его под скобу, и Димка прокричал:
— Служба продолжается! Абрам! Свистать всех наверх! Киты на горизонте!
И словно дождавшись этого крика, с горы запылил мопед. Димка живо обулся, зыркнул по сторонам, сбегал в кусты и вернулся с толстенькой метровой палкой. Глядя на него, и я вооружился увесистым сучком, и мы встали посреди дороги.
На мопеде был простоволосый парень в расстегнутой клетчатой рубашке, завязанной на голом животе узлом. Спускался он на тормозах. Еле-еле дотянув до нас, мопед остановился, сунувшись передним колесом между мной и Димкой.
— Это «Ермак»? — спросил парень.
— «Ермак», — враз ответили мы.
— Угадал! — обрадовался он.— Вчера по телевизору объявили, что на днях открывается военно-морской лагерь «Ермак» и чтобы срочно подавали заявления. Я сразу понял, что это он! А ну-ка, салаги, брысь, я гляну — стоит ли сюда забуриваться! — И он шевельнул колесом, стиснутым нашими бедрами.
— Нельзя, — сказал Димка.
— Как это нельзя?
— А вот так!
— А кто вы, собственно, такие?
— Охрана!
— Та самая охрана, которая встает, ох, рано?
— Даже еще раньше! — ответил Димка. — И которая, ох, никого не пропускает!
— А вы когда-нибудь видели, как бегает собака с пустой консервной банкой на хвосте? — загадочно и доверительно понизив голос, спросил парень.
— Ну, видели, — сказал я.
— Так вот вы сейчас так же побежите, если не расступитесь!
— Посмотрим! — насупившись, прогундосил Димка, сильнее притискивая ко мне мопедное колесо.
Удивленно распахнув большие и вроде бы добрые глаза, парень вдруг так дернул рулем, что мы оба плюхнулись на землю, а он крутанул педали. Но тотчас наши две палки пронзили заднее колесо, мопед, щелкнув спицами, замер. Живо положив его набок, мопедист шагнул к нам и дал мне, уже поднявшемуся, такого пинка, что я опять шлепнулся, отлетев к обочине. Схватив ком засохшей глины, я вскочил и замахнулся, но Димка опередил меня — свернувшись ежиком, он врезался головой парню в живот, и они упали.
И тут перед нами, бибикая, выросла машина. Из машины выпрыгнул низенький дяденька и закричал:
— Что здесь такое?.. Лагерь еще не открыт! Еще засекречен, а у шлагбаума уже свалка?
— Это вон, на мопеде! — сказал я. — Нельзя, говорим, а он лезет! Да еще пинается!
— Ты, ухарь, откуда тут? — накинулся дяденька на пацана.
— А вам какое дело?
— Нет, вы посмотрите на этого нахала! — воскликнул толстячок, обращаясь к высунувшимся из кабины старику и девушке. — Рвется в мой лагерь! Ломает мой шлагбаум! Лупит моих сторожей! И спрашивает, какое мне дело!
И вдруг в толстячке я узнал начальника «Ермака», имевшего странную фамилию —Давлет. С ним я встречался лишь раз, тут же, когда он приезжал зимой дать указания плотникам. Паренек смутился, выдернул из колес палки и, подняв мопед, объяснил:
— Я на разведку приехал.
— На какую разведку?
— А стоит ли сюда заявление подавать.
— Ну и как?
— Да вот, ваши сторожа не пустили!
— Это уже говорит в пользу лагеря, что в него не так просто попасть! — смягчился Давлет.
— Без формы, без всего. Думал — два каких-то обормота. Откуда я знал, что они настоящие! — оправдывался мопедист, приглядываясь к уцелевшим, но погнутым спицам.
— Кстати, я их тоже не знаю, — заметил начальник и вопросительно уставился на нас.
— Мы с плотниками, — сказал Димка.
— А я зимой тут с папой жил, — добавил я. — И вы приезжали. Помните, я вам пить из проруби приносил?
— А-а! — воскликнул Давлет, подняв кустистые брови. — Сын Полыгина Михаила Иваныча? Как тебя звать?
— Семка.
— А прозвище?
— Полыга.
— По фамилии — это не прозвище А тебя?
— Димка.
— А прозвище?
— М-м... Баба-Яга! — нашелся он.
— Вот это прозвище! — удовлетворился Давлет. — Внимание! За проявленное мужество при охране границы военно-морского лагеря «Ермак» юнгам Полыге и Бабе-Яге объявляю благодарность! Начальник лагеря Давлет, Филипп Андреевич!
Я вытянулся, чувствуя, как спину обжигают мурашки, а Димка, метнув ладонь к уху, гаркнул:
— Есть!
— Не «есть», а «Служу Советскому Союзу».
— Служу Советскому Союзу! — с еще большим вдохновением поддал Димка, не опуская руки.
— Молодец! — похвалил Филипп Андреевич.— Только честь без головного убора не отдают.
— Есть! — Димка убрал руку.
— Ну, братцы, тут и без меня служба наладилась! — удивился начальник.— Вы что, и ночуете здесь?
— Да, на дебаркадере, — ответил я. — Мы на всю неделю приехали, пока не кончат строительство.
— Прекрасно! — одобрил Давлет. — Продолжайте охрану. Запомните номер этой машины и шофера. Рая, выгляни! Вон! Наша Раечка! Тетя Рая! Пропускать беззвучно. Ясно?
— Ясно! — враз пальнули мы.
— Вот так! Егор Семенович, — обратился Давлет к старику, — выдай им пилотки с якорями, чтоб их зря не лупили!.. А ты, ухарь, жми в лагерь! Если понравится — поговорим. Есть одна идея. Ну, полный вперед!.. Да, кстати, вы это сами придумали — охранять? — спросил нас Филипп Андреевич,
— Сами! — ответил Димка.
— С папой, — добавил я. — Тут пацан чуть не утонул сегодня. И вот, чтобы другие не лезли, мы...
— Как утонул? — ужаснулся Давлет.
— В соседнем заливе. Нахлебался уже, еле выбрался на берег.
Филипп Андреевич стоял не шевелясь и не моргая с минуту, потом кинулся к кабине, крикнув:
— Шлагбаум!
Мы отцепили шлагбаум, и машина, шурша чем-то в будке, покатила в распадок. За ней, беззлобно погрозив нам кулаком, запылил на своей тарахтелке Ухарь.
Какое-то время мы застывше смотрели вслед. Затем пошли закрывать шлагбаум.
— Слушай, Баба-Яга, откуда у тебя прозвище? — завистливо возмутился я, потому что даже в такой ерунде Димка перещеголял меня. — Это же не прозвище! Это тебя так Федя иногда зовет, а больше никто. У тебя же нет прозвища!
— А теперь будет!
— Теперь. Надо, чтобы раньше было! Теперь-то и я бы мог придумать! — запоздало спохватился я.
— Ну и придумал бы!
— Придумал!.. А что тут придумаешь?
— Ляпнул бы какой-нибудь «ридикюль»!
— А что это?
— А черт его знает! Просто «ридикюль».
— Сам ты ридикюль!
— Нет, теперь я Баба-Яга! Зако-онно! — горделиво протянул Димка. — Мне бы теперь ступу и метлу, я бы — вж-ж-ж! — И покрутившись на месте, как бы набирая скорость, он опять полез на шлагбаум запирать границу.