До четырех часов я пахал в школе с Васькой, как и обещал ему. Выбрав из более чем пятидесяти вопросов тридцать и отредактировав их, мы позвали Нину Юрьевну и, вручив ей тетрадку, открыли наш замысел.

У Нины Юрьевны было странно жесткое, словно чем-то армированное лицо, затруднявшее артикуляцию, так что каждое слово ей приходилось прямо конструировать, напрягая не только губу, но и щеки, и лоб, и шею и принимая при этом вид человека крайне обиженного и готового заплакать. Волноваться ей было совершенно противопоказано – тогда она почти теряла дар речи. Именно поэтому Нина Юрьевна не устраивала ученикам бурных словесных головомоек, а исписывала своим тоже напряженным почерком целый листище и давала прочесть разгильдяю, разрешая после этого рвать записку или отнести родителям. Все, конечно, рвали. Но зато как она вела математику, где как раз и требовались эти немногословие, медлительность и четкость! Она прямо высекала в наших мозгах все формула!

Даже не открыв тетрадку, Нина Юрьевна спросила, где же мы были раньше – ведь экзамены близятся. Мы сказали, что успеем. Тревожно помолчав и повздыхав, она повела нас к завучу. Анна Михайловна, поразмыслив, заметила, что после такого форума мы и экзамены лучше сдадим, потому что поднимется настроение. Завуч уточнила срок. Мы ответили, что вот сегодня суббота, а в следующую субботу – уже форум. Еще подумав и полистав нашу тетрадку с вопросами, Анна Михайловна улыбнулась, и, возвращая Забору тетрадь, сказала, что раз уж нам так хочется и, главное, раз уж полдела сделано, то придется разрешить. И отпустила нас, задержав зачем-то Нину Юрьевну. Мы ликовали.

– Вот что значит подготовить вопрос! Мотай на ус! – гордо заключил комсорг. – Сунься мы с голой идеей – до свидания! А теперь – во! Дело, Эп, за тобой!

– Отец сказал, что к вечеру будет.

– Смотри. Срыв смерти подобен!

– Понял.

– Ну, до семи! Не забудь маг!

Мама была еще на работе, а папа сидел в своем кабинете, обложившись альбомами и справочниками – нелегко, видно, давалась борьба со следственной комиссией. Прежде чем я открыл рот, он протянул мне два листа с вопросами. Пятнадцать штук – на большее не хватило родительского воображения, но и этого, я думаю, родителям – по ноздри. Выразив благодарность от имени класса, я радостно похлопал отца по плечу и стал готовиться к вечеру.

У меня блеснула дерзкая мысль – явиться к Садовкиной на день рождения с Валей. Вот будет сюрпризик! Наши все четко рассчитали: пятеро девчонок, пятеро мальчишек – не чтобы там ромеоджульеттничать, а просто чтобы никто не оставался лишним, и за столом ухаживать, и танцевать, и играть – все парами, хотя, конечно, пары складывались не случайно, и лишь мне – кого бог пошлет. И вдруг я – бах! – явлюсь со своей! Ох, уж девчонки покосятся, ох, посплетничают! И пусть! Думают, что Эп – лопух, красная девица!.. Близорукие воображалы!

Но мои планы рухнули.

Валя позвонила в пять, как мы и договаривались, и сказала, что сегодня нам не встретиться: дома накопилось столько дел, что хоть не спи, потому что Света теперь в ауте. Я повздыхал, покрякал, но что делать? И мы простились до воскресенья… А нашим я и без Вали нос утру!

В половине седьмого, когда я переодевался, явился Шулин. Он был в школьном пиджаке и белой рубашке с распахнутым воротом. Свежевымытые волосы торчали и смешно облагораживали его оттопыренные уши. Ни дать ни взять – милая поросячья мордашка. Авгино выступление на собрании лучше моих рекомендаций повлияло на Ваську Забровского, он все устроил, и Садовкина пригласила Шулина персонально. Он так удивился, что это удивление до сих пор не сходило с его сияющей физиономии.

– Хочешь галстук? – спросил я.

– Галстук? Какой?

– Черный, например, к рубашке. Или цветастый – к пиджаку. Во! Примеряй, граф! Сейчас мы нарядимся будь-будь!

– А ты какой нацепишь?

– Я – бабочку!.. Вот смотри!

– У-у… – протянул Авга, примерил черный галстук и снял. – Нет, хомут есть хомут. Так свободней! – И он погладил свою голую крупную шею. – А то стиснет – буду хрипеть и холодцом давиться.

– Каким холодцом?

– Какой подадут. Люблю холодец. Мама, было, зальет целый таз, мы так навалимся – полтаза нет!

– Не настраивайся, Авга, не будет холодца. Будет торт и чай до потери пульса.

– И тортом можно подавиться.

– Обжора!.. Ну, я готов!

Мы взяли магнитофон и отправились.

Садовкина жила у школы, в одном доме с Васькой Забровским. Дом их был огромным, с загибами, с арочным входом, и покрась его в какой-нибудь радостный цвет, он бы сиял на весь квартал, но его отделали под динозавра, если только динозавры были грязно-зеленые, и ни солнце, ни весна не оживляли его.

Мы договорились собраться к семи, но я нарочно медлил, чтобы задержать торжество и чтобы привлечь к себе общее гневное внимание. Так и случилось. В коридоре на нас обрушился десятигорловый шквал. Я невозмутимо разделся, повернулся к возмущенной публике и вздернул подбородок, показывая бабочку.

– Эп-то!..

– Паганини!..

– Держите меня!

– Наташа! – обратился я к низенькой полненькой имениннице с живым красным цветком в темных волосах. – Мы вот с Августом поздравляем тебя и желаем счастья!

Я протянул ей руку. Она, улыбаясь, подала мне свою. Я не стиснул ее мужественно-сурово, а взял за кончики пальцев, наклонился и поцеловал их. Охнув, Садовкина зажала мигом вспыхнувшие щеки и нырнула в толпу. Девчонки захлопали в ладоши, закричали «браво, бис!», а пацаны загмыкали и запокашливали, пряча усмешки и хохотки, лишь у Зефа вырвалось:

– Убил, Эп!

Он повалился, его поймали и поставили.

– Не убил, а хоть один настоящий кавалер нашелся! – воскликнула вдруг, потрясая сухим кулачком, затертая в кухонных дверях Наташина бабушка, маленькая и жилистая. – Слава богу! Раз внучке целуют руки, все в порядке, можно спокойно умирать! – У бабушки затряслись губы, покатились слезы, она махнула рукой и скрылась в кухне.

Дядя Коля, смуглый, тощий и согнутый интегралом отец Садовкиной, пригласил нас в гостиную.

– Где анкета? – шепнул Забор.

– Вот.

– Молодец, Эп! Ну все, теперь можно повеселиться! – обрадовался он, спрятал листы, перехватил у меня магнитофон и пошел с Зефом подключать его.

Наташка, все еще смущенная, подвела меня с Авгой к своим подружкам, которых я не знал.

– Вот, знакомьтесь: Рита и Лена! – представила она новеньких. – Вместе были в лагере летом.

– Очень приятно! Аскольд! – сказал я. – А это мой друг граф Шулин, потомок пушкинского графа Нулина, но поскольку революция, гонения, букву пришлось заменить, а титул забросить! – Авга молча кивнул, а я, бесцеремонно разглядывая девчонок, воскликнул: – Граф, в какой цветник мы попали!.. А не согласится ли кто из вас быть на сегодня моей дамой?

Наши девчонки прыснули. Прыщастенькая и худенькая Рита в голубом платье с огромным, во все плечи, отложным воротничком презрительно выгнула губы и отвернулась. Высокая же и плотная Лена в тугой серой кофточке и темно-синей юбке спросила с искренней заинтересованностью:

– Только на сегодня?

– А может и дольше.

– Тогда выбирай!

– Я выбрал бы, очаровательную именинницу, – не моргнув глазом, ответил я, – но боюсь, комсорг не одобрит… – Я был уверен, что этим не обижу Ваську с Наташей, так как дружили они открыто, не опасаясь никаких намеков и кривотолков.

Все рассмеялись, а Наташка, еще сильнее залившись румянцем, весело укорила меня:

– Ну тебя, Эп! С тобой сегодня что-то не того!

Тут включили маг, зацокало знобящее вступление к «Лайле», девчонки похватали друг друга и, не умея вальсировать, пустились кто как, подпевая Тому Джонсу. «Лайла» как бы отрезвила меня. Я отошел и опустился в кресло. Хватит, надо кончать маскарад! Я взялся было за бабочку, чтобы отцепить ее, и поймал удивленно-пристальный взгляд Мишки Зефа. Зеф сразу отвел глаза, а я вдруг подумал, что сегодня играю Мишкину роль, перебежал ему дорогу и, может быть, даже в чем-то перещеголял его, вот он и в растерянности. Забавно, что я нашел в себе что-то зефское. Я даже обрадовался такому обогащению, но тут же отметил, что оно мне все-таки не по душе. Нет уж, Зефу Зефово, а Эпу Эпово!.. Бабочку я лишь поправил – пусть сидит, дело не в ней.

Ко мне сбоку подошла Лена и тихо спросила:

– Ну что, Аскольд, сделал выбор?

– Нет еще.

– А если я тебя выберу?

– Пожалуйста!

Вальсировать я тоже не умел, и мы пошли в ритме танго. Лена была пальца на три-четыре ниже меня, и, если бы мы сблизились плотнее, я бы ткнулся ей носом между бровей, но я держал Лену свободно, скорее не я вел, а она, положив мне руку за плечо, на лопатку. Я чувствовал, что она не спускает с меня глаз, ожидая слов ли, жестов ли особенных – не знаю, чего ожидают девчонки от таких разбитных молодцов, каким я тут рисовался. А я молчал.

– Аскольд, ты не рад, что я тебя выбрала? – не выдержала наконец Лена.

– Что ты! Наоборот! – честно уверил я.

Усмехнувшись, она подтолкнула меня к себе, и нос мой действительно клюнул ее между бровей. Я вспыхнул, как при коротком замыкании, и мигом вспомнил те два поцелуя в сумрачном коридоре нашей квартиры. Сердце у меня сжалось, и невольно сжались руки. Лена сразу же передвинула свою ладонь с лопатки на плечо и отдалась моей танцевальной власти.

Тут же позвали к столу.

Авга оказался прав – было чем давиться: яблоки, мясной салат, маринованные опята, колбаса двух сортов и даже свежие огурчики в пупырышках.

Застольничали мы около получаса, потом оттеснили состыкованные столы, расставили вдоль стен стулья, включили маг и кинулись прыгать, несмотря на сытость.

Я снова вспомнил Валю, мне стало до боли грустно, и я понял, что без Вали эта грусть не пройдет, как бы я ни бодрился и ни выкаблучивался… Девчонки схватили меня за руки и втянули в свой шумнотопающий круг. Потом шейк сменился плавной мелодией, и я оказался в паре с Леной.

– Аскольд, хочешь по секрету? – шепнула она. – Девчонки говорили, что ты совсем не такой.

– А какой? Теленок? Вафля? Размазня?

– Не так, конечно, но что-то в этом роде… Только ты не обижайся на них, ладно? В общем-то они уважают тебя… И мне ты понравился, – добавила она тише, чуть отведя глаза и пальцем шевельнув мочку моего уха.

Еще вчера я бы, наверно, умер от этих девчачьих слов, да и сейчас меня бросило в жар, но какая-то закалка уже произошла во мне.

Ребята возились у мага, меняя кассету. Девчонки толпились в сторонке, о чем-то болтая и подергиваясь. Зеф шепнул мне:

– Видишь ту, у приемника?

– Рита.

– Как она тебе?

– Ничего. Мишк, – сказал я, медленно жуя яблоко, – а ты со многими девчонками из седьмой школы знаком?

– Да кое с кем.

– А Валю Снегиреву знаешь?

– Валю?.. Снегиреву?.. Не помню. Я их больше в лицо знаю, чем по именам. А что?

– Да так.

Опять ухнул шейк. Мишка прямехонько направился было к Рите, но я, шепнув: «Минутку!» – придержал его и сам пошел к ней, решив как-нибудь сгладить колючее впечатление от нашего знакомства – она и так продолжала коситься на меня. Если откажет – плохо твое дело, Эп… Рита не отказала, она безразлично шагнула в круг и, глядя под ноги, начала нехотя расходиться. Я поймал ее руку.

– Сначала несколько слов, – сказал я. – Сегодня я сделал два дела: обрадовал бабушку и обидел тебя. Получился плюс и минус. Они взаимно уничтожились, и я оказался у разбитого корыта, как сказал то же Пушкин… Чтобы остался плюс, нужно твое прощение.

Рита вскинула на меня удивленные глаза, под цвет своего голубого платья, некоторое время пристально-хмуро изучала, потом недоверчиво произнесла:

– Если это тебе важно…

– Важно.

– Пожалуйста, я не сержусь.

– Вот и хорошо. А теперь взгляни налево. Вон у косяка волнуется и делает вид, что не замечает нас, Мишка Зеф. По-моему, ты ему нравишься. Чш-ш!.. Пусть это будет маленькой тайной. Дарю ее тебе в честь примирения.

– Спасибо. – Рита чуть усмехнулась.

– И это еще не все. Вот яблоко. Яблоко раздора. Съедим его на брудершафт! – И целым бочком я поднес его к Ритиному рту. – Кусай!.. Да смелее!

Она рассмеялась и осторожно куснула. А потом мы врезали шейк с такими коленцами, какие не снились ни одной марионетке.

Шулин, не пригубивший и шампанского, но подхваченный и разогретый общим весельем, танцевал вовсю! Суматошно, не слушая ритма, забыв партнершу, – смех и грех. Упав рядом со мной на стул и отдуваясь, он вытер пот:

– Уф, работенка!

– Ничего, граф! Все мы так начинали!.. Ну, а как насчет предмета воздыханий? – тихо спросил я.

– Воздыхания есть, а предмета – тю-тю! – без особой скорби признался Авга. – Все чересчур умные, а мне бы такую, чтобы хоть капельку быть умнее ее!

– А ты разве дурак?

– Не знаю, но на всякий случай, – слукавил он. – А ты, я гляжу, распетушился!.. О, и этот глухарь затоковал!

И Шулин кивнул на Мишку, который подсел к Рите и стал что-то наговаривать ей. Она усмешливо слушала, искоса посматривая на меня, словно пытаясь понять, какой же я наконец. Ой, милая, я и сам теперь не знаю, какой я!

Наташа объявила отдых и увела нас в свою комнату. Плотно сдвинутые шторы скопили тут сумрак и прохладу. Девчонки скинули туфли и забились на диван-кровать, а мы расселись кто куда. Вовка Еловый сразу улегся спиной на ковер посреди пола и рукой закрыл глаза – значит, будут новые стихи. И правда, не дожидаясь тишины, он начал:

– Мало ему света! – проворчал кто-то из девчонок. – А сами-то тлеете, как головешки!

– Кто головешки, мы? – возмутился Зеф.

И пошла веселая перепалка, лишь поэт бесчувственно лежал на полу. Отшумев, все глубоко замолчали, по-настоящему, видно, вникая в стихи… Лена сидела на краю дивана, поджав ноги. Она была стрижена коротко, но мне вдруг почудилось, что вот-вот она возьмет из-за спины косу и распущенным кончиком заводит по губам…