Лимузин шефа полиции мигом домчался до здания «Рабочей газеты».
На дверях типографии висел замок. Ни в здании, ни вокруг него не замечалось никакого движения. Фон -Штрипс вытащил платок и облегченно вытер холодный пот.
«Ффу-у! Вот сумасшедшая женщина! Всегда постарается устроить панику там, где и никаких оснований нет. Мало ли куда мог еще звонить проклятый редактор?» Он оставил возле дверей типографии дежурного агента и вернулся к машине.
— В полицию.
«Нужно будет сообщить фрейлейн, что у него в городе, как всегда, все в порядке. Пусть она приводит в порядок свои дела в клинике».
Однако тревога, зародившаяся еще в клинике, не проходила. Всю дорогу шеф полиции озирался по сторонам и ежился от непонятного страха.
Это ощущение не оставило фон Штрипса и в его кабинете. Опускаясь в кресло, он вдруг почувствовал неприятный холод во всем теле и содрогнулся, как от озноба. Провел рукой по лицу. Лоб был влажный и холодный.
Наверное, его все-таки продуло во время этой сумасшедшей гонки по шоссе!
Внезапно за окном кабинета послышалось нарастающее гудение. Фон Штрипс вздрогнул. Мимо окон, по темной улице промчался грузовик, наполненный кричащими людьми.
— Что там такое?
В приемной поднялась суматоха. В кабинет ворвался агент, без головного убора с разбитым в кровь лицом.
Тяжело дыша, он без слов протянул фон Штрипсу измятый листок.
Фон Штрипс похолодел. Уже по цвету бумаги он тут же догадался, где печаталась эта листовка Взглядом затравленного зайца он смотрел на агента. Взял листовку В руки. Буквы плясали перед глазами.
Он сделал усилие, чтобы прочитать заголовок: ЗЛОДЕЯНИЯ КЛИНИКИ № 11. Дальше читать он не смог.
Буквы закружились огненным хороводом. Фон Штрипс качнулся в кресле, выронил листовку и ухватился руками за стол.
За окном опять прогудел грузовик. Люди в кузове что-то свирепо кричали, махали руками.
— Кто?… Кто это?
— …Господин шеф, — агент с трудом переводил дух, — это рабочие… рабочие Портового Пригорода и с завода дизелей… Они читали листовку, они едут громить клинику, господин шеф!
— Что, что?
Фон Штрипс схватил телефонную трубку.
— Клиника!… Клиника, черт побери!… — кричал он к молчавшую трубку и вдруг услышал в ответ мужской голос: — Клиника слушает.
— Кто? Кто говорит?
— А, это вы, господин шеф. Это говорит О’Патли.
— Как, О’Патли?! — завопил фон Штрипс. — Кто вам снял наручники?
— Успокойтесь, наручники на мне. Я их не потеряю.
— Не валяйте дурака! — голова фон Штрипса отказывалась соображать, лицо его покраснело, он рванул крючки на воротнике мундира. — Передайте трубку фрейлейн Морге.
— К сожалению, не смогу этого сделать, господин шеф.
— Почему? Ее там нет?
— Нет, она здесь… Но она не может подойти.
Фон Штрипс уронил трубку на стол.
— Не может подойти… — прошептал он уже начавшими синеть губами.
На улице опять послышался шум машин.
Воспаленное сознание фон Штрипса захлестнула новая волна нарастающего страха. Гудение приближалось неотвратимо, фон Штрипсу казалось, что машина едет сюда… сквозь стену… прямо на него. Он хотел бежать, а ноги не слушались. Он только мог сидеть и смотреть на окно ничего не видящими от страха глазами…
Сердце билось тяжелыми нарастающими ударами…
В эту секунду с треском разлетелось оконное стекло, что-то тяжелое покатилось по столу… Сбило на пол настольную лампу. Вспышка пламени сверкнула перед глазами фон Штрипса, и он провалился в гудящую красную мглу…
Когда, наконец, в кабинете зажгли свет, шеф полиции города Зиттина лежал, уткнувшись лицом в бумаги на письменном столе. На полу кабинета валялся большой круглый булыжник.
Обыкновенный булыжник из мостовой Портового Пригорода.
Первый удрал дежурный из проходной будки. За ним поспешно, как крысы с гибнущего корабля, разбежались служители. Когда рабочие, соскочив с грузовиков, собрались у ворот клиники, она была уже пуста.
Возле узких дверей проходной заклубилась разъяренная человеческая толпа. Железные створки ворот были закрыты, никто не знал, как они открываются. Не долго думая, шофер семитонного грузовика направил свою машину прямо в ворота, ударом тяжелого буфера сорвал автоматические затворы и въехал в ограду.
— Сжечь заразное гнездо!… Давайте сюда огня!…
Затрещали оконные переплеты, посыпались, захрустели под ногами разбитые стекла. Кто-то уже мчался с бидоном к дверям главного подъезда.
Пронзительно запахло бензином…
— Стойте! — вдруг услышали все хриплый надорванный крик.
По ступеням подъезда, пошатываясь, спускался человек, в синем халате. На руках его звенели наручники.
Толпа замерла.
Старки, наконец, удалось протолкаться вперед. Он пригляделся и в сером свете наступающего утра узнал рыжую голову.
— Это наш редактор! — завопил он. — О’Патли! Ты живой?
Он схватил редактора в охапку. Тот простонал и покачнулся.
— Тише, дружище! У меня прострелена рука.
Послышались недоверчивые возгласы, удивленные восклицания. Многие с завода дизелей знали О’Патли, и сейчас, глядя на уродливое, искаженное лицо стоявшего перед ними старика, никто не мог поверить, что это молодой редактор «Рабочей газеты».
— Поддержи меня, Старки, — сказал О’Патли, с трудом удерживаясь на ногах. — Товарищи! Нам нужно сохранить клинику. Это будет наш документ, который сможет доказать всем справедливость выступления нашей газеты. Тогда мы сумеем добиться суда над хозяевами клиники.
Его прервало чье-то хриплое яростное восклицание.
Рабочие увидели в дверях главного подъезда женщину.
Она стояла, вся подавшись вперед, ухватившись руками за косяки.
На синевато-бледном лице безумным блеском сверкали широко открытые глаза.
— Это она!
Кто-то двинулся вперед.
— Не трогайте ее, — негромко сказал О’Патли. — Она уже наказана.
Женщина продолжала держаться за косяки напряженно вздрагивающими руками; слышалось ее тяжелое затрудненное дыхание. Внезапно она выбросила вперед руку, как бы желая схватить кого-то скрюченными пальцами с длинными поблескивающими ногтями. Ноги ее подкосились, и она опустилась на колени. Уцепившись за дверь, попыталась подняться, но руки бессильно оборвались.
Она упала ничком на холодный цемент подъезда.