На конференции

Международная конференция, посвященная лечению авитаминозов, шла своим чередом. На третий день с большим интересом был выслушан доклад сотрудницы советского Института витаминов Татьяны Майковой.

Таня читала свой доклад на русском языке. В этот же день вечерние газеты поместили на своих страницах его краткое изложение.

«Советский представитель, — писали газеты, — доктор Майкова сообщила, что в России, в Институте витаминов заканчиваются экспериментальные работы по синтезу комплексного препарата витаминов группы “В”, в высшей степени благотворно действующего на нервную систему. Препарат сложен и очень дорог в изготовлении, однако Советское правительство, учитывая его большое лечебное действие, после перехода к массовому изготовлению, намерено отпускать препарат любой стране».

Это была уже политика, пресса зашевелилась.

О конференции заговорили. Репортеры и журналисты стремились наверстать упущенное.

Среди солидных известных ученых, приехавших со всех концов Европы, Таня Майкова была самой молодой, и вначале журналисты не обратили на нее особого внимания. Зато теперь, после ее доклада, когда оказалось, что эта красивая девушка является научным сотрудником советского Института витаминов и даже уполномочена выступить на конференции с докладом, фоторепортеры и газетные корреспонденты стали осаждать Таню. Ее без конца фотографировали, засыпали самыми неожиданными вопросами.

Ее, например, спрашивали, пьет ли она у себя на родине водку, какие носит туфли, кто ее родные, и задавали много других вопросов…

Владелец фабрики женского трикотажа явился к ней в номер с чековой книжкой и умолял Таню назвать сумму, за которую она согласилась бы сфотографироваться для рекламы его изделий. Он упрашивал так настойчиво, что Тане пришлось обратиться за помощью к Байдарову.

Тот внушительно предложил трикотажному дельцу свои услуги, и назойливый фабрикант покинул номер.

Таня стала прятаться от репортеров. Те начали ловить ее у подъезда гостиницы, в такси, в ресторане. Телефон в ее номере звонил не переставая. Если она не отвечала, к ней стучались в двери. Если она не открывала — пытались заглянуть в замочную скважину. Наконец, она обнаружила одного особо настойчивого фоторепортера у себя в ванной комнате.

— Товарищи! Ну это невозможно, — чуть не плача жаловалась она Байдарову и Березкину, закрывшись у них в номере. — больше не могу! Есть у вас пирамидон?

Друзья отодвинули в сторону пленки, снимки, блокнот и усадили расстроенную Таню в кресло.

Березкин стал искать порошки от головной боли, — Нет, — сокрушенно сказал Сережа. — Нет пирамидона. Но я сейчас принесу. Посидите, Таня.

— Вы куда?

— Внизу, в подъезде есть аптечный киоск.

— Сережа, не надо, не ходите. — Таня устало улыбнулась и потерла пальцами виски.

Это движение заставило Березкина немедленно выскочить в коридор. Не дожидаясь лифта, он мигом пролетел по лестнице все четыре этажа и, ворвавшись в аптечный киоск, перепугал кокетливую продавщицу.

Оставив у нее сдачу, он вернулся в номер и поспешил к графину с водой. Но стаканом уже завладел Байдаров.

Принимая у Березкина пирамидон, Таня ласково пожала ему пальцы. Он смущенно вспыхнул и покосился на Байдарова.

— Спасибо, мои хорошие, — сказала Таня. — не представляю, как бы я себя чувствовала здесь без вас. И когда только мы отсюда уедем?

— Теперь уже скоро, — ответил Байдаров. — Каких-нибудь два-три дня осталось.

— Ох, скорее бы. До того здесь все надоело. А особенно репортеры. Вы бы только знали, сколько раз меня сегодня фотографировали, сколько раз заставляли улыбаться.

— Сочувствую, Танечка, — согласился Байдаров… — Слава, в моем представлении, всегда напоминала горчицу: в небольших дозах приятно, но когда ее много- щиплет во рту. Нужно сказать, что популярность у вас здесь необычайная. Она затмила даже внимание к министру, — Байдаров взял со стула пачку газет, — его фотография помещена после вашей и размером в два раза меньше.

— Вы все шутите, Яша, — улыбнулась Таня. — Но уберите, пожалуйста, газеты. — на них смотреть не могу. Не знаю, куда бы скрыться от иностранных журналистов.

На столике за ее спиной резко зазвонил телефон. Таня вздрогнула. Байдаров снял трубку.

— Меня здесь нет, — шепнула девушка.

Байдаров согласно кивнул, но в трубку сказал «Да, здесь» и подал ее Тане.

— Яша! — укоризненно протянула она.

— Это из нашего консульства. С вами консул желает поговорить.

Друзья отошли в сторону и занялись своими делами.

Вначале Таня долго слушала и только повторяла утвердительно: «Да… да… да». Потом она вдруг спросила: «А репортеры там есть?» Как видно, консула озадачил ее вопрос, и Тане пришлось повторить его… «Хорошо, я сама поеду туда», — заявила она, выслушав ответ. Консул, очевидно, не соглашался. Таня настаивала. «Я же не одна буду, — вдруг прибавила она. — Ну, конечно, они тоже поедут, — она улыбнулась Байдарову. — Они согласны, продолжала Таня. — Да, да, согласны».

Она повесила трубку и с виноватым видом повернулась к друзьям.

— Ну? — пробасил Байдаров. — Признавайтесь, в какую поездку втравили вы нас с Сережей.

— Товарищи, — сказала Таня умоляюще, — поедемте со мной в Зиттин, консул сказал, что это недалеко, около трехсот километров.

— Что там случилось? Зачем ехать?

— Видите ли, в консульство поступил запрос из Зиттинской рабочей больницы. Там у них появился больной с редкой формой авитаминоза. Они надеются на наш препарат, просят нашего совета. Консул предложил привезти больного сюда, но больной в тяжелом состоянии. — согласилась приехать в Зиттин. Консул сказал, что там всего две газеты и репортеров в десять раз меньше. Но меня одну он не отпускает.

Байдаров вздохнул и потянулся за папиросами.

— Яша, консул дает нам свою машину. У него есть старый Кадиллак, машина спокойная, и мы хорошо доедем.

…В то время, когда Байдаров и Березкин усаживались в Кадиллак, а консул говорил Тане: «…вы там поосторожнее, Зиттин город портовый…», в Зиттине фрейлейн Морге сказала доктору Крейде:.

— Майкова приедет к нам через несколько часов. Принимать ее будете вы, в больнице. Ей пока незачем знать о нашей клинике.

— Понимаю.

— У вас все готово?

— Конечно.

— Больной есть?

— Да, фрейлейн Морге. Вчера только поступил.

— Так вот, доктор Крейде. Вы знаете, как отцу нужен препарат профессора Русакова. Мы должны достать рецепт его у этой Майковой во что бы то ни стало…

 

Плохие предчувствия

До Зиттина доехали за пять часов.

Таня вела машину сама, завоевав это право после жестокого спора с Байдаровым. который говорил, что не может позволить ей, женщине, вести машину.

— Все эти триста километров, Танечка…

— Двести восемьдесят, Яша.

— Все двести восемьдесят километров меня будет мучить совесть, что вы работаете, а я сижу сложа руки…

— Да какая же это работа, — возражала Таня, — сидеть в кабине и держать рулевое колесо. Вести машину по такой дороге одно удовольствие. Может быть, вы боитесь, что я плохо управляю машиной?..

Наконец, Байдаров уступил. Демонстративно насупившись, он предоставил Березкину место рядом с Таней, а сам расположился на заднем сидении вместительного Кадиллака.

— Хорошо, — заявил он, — в таком случае, чтобы не чувствовать, как меня мучает совесть, я буду спать. Прошу не беспокоить меня разными эмоциями по поводу занимательных дорожных пейзажей.

— А если попадется что-нибудь интересное?

— Все равно. Хоть сады самой Семирамиды, — заявил он, надвигая шляпу на глаза. — Но если хоть одну березку увидите, разбудите.

Берез по дороге не попалось ни одной, — и Байдаров добросовестно продремал до самого Зиттина. Он даже не вылез из машины, когда Таня остановилась у закрытого шлагбаума и вышла вместе с Березкиным, чтобы выпить лимонаду в дорожном киоске.

В Зиттине, по совету предусмотрительного Байдарова, вначале решили разыскать гостиницу, чтобы заказать номера на ночь, если придется задержаться.

Центральная гостиница называлась «Люкс». Это было внушительное сооружение из железобетона, цветного мрамора и зеркального стекла. У высоких, во весь этаж, стеклянных дверей их встретил солидный управляющий гостиницей — господин Скарбон. Управляющий, лысенький, кругленький, в башмаках на толстой резиновой подошве, двигался быстро и бесшумно, как футбольный мяч.

Узнав, что у него желает остановиться советский доктор, уже известная по газетам Татьяна Майкова, и журналисты, он выразил на своем тренированном лице высшую степень почтительности и внимания.

Байдаров сказал управляющему, что доктор Майкова просит не сообщать в местную прессу о ее приезде. Господин Скарбон скрепя сердце (какая реклама пропадает!) дал требуемое обещание.

Рабочую больницу Портового Пригорода нашли не сразу: она была довольно далеко от центра города.

После великолепного здания гостиницы вид больницы произвел на наших друзей безрадостное впечатление.

Это был унылый дом из красного кирпича, с грязными стенами и окнами такими маленькими, что Березкин невольно подумал: «На зеркальные двери гостиницы стекла пошло больше, чем на все окна двухэтажной больницы».

Их никто не встретил. Двери больницы были закрыты.

— Яша, пойдемте со мной, — попросила Таня. — Вы будете моим штатным ученым переводчиком.

— Учтите, — заявил Байдаров, — что ваш ученый переводчик ничего не смыслит в медицине. Чтобы не сесть в калошу с моим научным переводом, вы, Таня, постарайтесь не употреблять очень сложных латинских выражений.

Березкин остался в кабине Кадиллака. Решив, что посещение советским врачом больницы в городе Зиттине требует увековечения, он достал фотоаппарат и поймал в прямоугольник видоискателя часть подъезда и лестницу, по которой поднимались Таня и Байдаров. В этот момент к подъезду подошла длинная белая машина. Она выгодно заполнила пустой правый угол снимка, и Березкин щелкнул затвором.

За рулем машины сидела женщина; занятый фотоаппаратом Березкин не обратил на нее внимания. Он не заметил, как она проводила Таню внимательным взглядом, как будто приехала сюда только за тем, чтобы посмотреть на нее.

Если бы Байдаров в эту секунду оглянулся, он бы узнал женщину, сидевшую за рулем и, возможно, избавил бы Таню от многих неприятностей.

Но он не оглянулся.

Дверь больницы закрылась. Женщина тронула машину и уехала.

Таня и Байдаров вернулись через полчаса.

Байдаров, не говоря ни слова, пролез за руль и смаху захлопнул за собой дверку. Таня села рядом с Березкиным.

— Ну что?

— Вы знаете, Сережа, на самом деле интересный больной. Правда, я его еще не смотрела, он спит, — старший врач больницы посоветовал пока его не тревожить: больной только что забылся после тяжелого бреда; но анализы такие странные. Все же думаю, что препарат наш поможет. — захватила с собой одну пробирку, с завтрашнего дня примусь за лечение. Кстати, в больницу я могу приезжать одна, старший врач, оказывается, хорошо говорит по-русски.

— Даже слишком хорошо, — недовольно пробурчал Байдаров, разворачивая Кадиллак и выезжая на улицу. — Вы не очень-то доверяйте его русскому языку.

— Яше не понравилось в больнице, — пояснила Таня Березкину.

— Очень не понравилось, — хмуро согласился Байдаров. Он аккуратно объехал полицейского регулировщика на невысокой бетонной тумбочке и выехал на асфальт бульвара. — И пожалуйста, Таня, не делайте никаких знаков Сереже, и не улыбайтесь, я вижу ваше отражение в зеркале. — вот, например, считаю, что этот старший врач больницы жулик и… — Байдаров попробовал подыскать более сильное выражение, уместное в присутствии Тани, и, не найдя его, закончил резко: — …и бесчестный человек.

— Яша, — укоризненно заметила Таня, — вы же его совсем не знаете.

— Зато чувствую.

— Это как так… чувствуете?

— Очень просто — интуицией.

— Интуиция — еще не логика.

— Вот именно, — логика может ошибаться, вернее человек, думающий, что он мыслит логически, — упрямо философствовал Байдаров. не забывая внимательно следить за машинами, то и дело выскакивающими из боковых улиц на бульвар. Интуиция — это инстинкт, — продолжал он. — А инстинкт, как утверждает медицина, безошибочен. И вообще…

Он резко затормозил. Таня и Березкин стукнулись головами. Прямо перед радиатором их Кадиллака проскользнула белая спортивная машина… на миг мелькнуло женское лицо, склонившееся над рулем.

— Черти драповые! — выругался вслед Байдаров переключая скорости. Чего здесь полиция смотрит… И вообще я чувствую, что у нас в этом Зиттине еще будут неприятности.

— А, может быть, у тебя плохое настроение оттого, что ты есть захотел? — спросил Березкин.

— Может быть, — великодушно согласился Байдаров. — Сейчас проверим.

Они без приключений доехали до гостиницы, поставили машину в гараж и отправились ужинать.

Но и после ужина настроение Байдарова улучшилось незначительно.

— Я думаю, Яша, вам нужно развлечься, — посоветовала Таня. — Сходите прогуляйтесь с Сережей по городу.

— А вы?

— А я пойду к себе в номер. — захватила стенограммы докладов конференции, мне нужно кое-что прочитать.

— Тогда мы тоже останемся.

— Нет, нет, Яша. Слушайтесь меня, ведь я все-таки врач. Сходите хотя бы в кино.

Байдаров посмотрел на Березкина, тот пожал плечами: мне. мол, все разно.

— Ну что ж, — согласился Байдаров, — пойдем, Сережа. Доктор прописал мне развлечения для поднятия тонуса. — слышал, что здесь есть ночной клуб, заберемся-ка мы в него на всю ночь.

— Только попробуйте, — пригрозила Таня. — буду вас ждать и не лягу спать, пока не придете.

Выйдя из гостиницы, друзья остановились на перекрестке двух главных улиц города Зиттина.

Торопливо двигалась по тротуарам шумная пестрая толпа. Звучала нерусская речь, по крышам и фасадам зданий бежали, гасли и приплясывали огненные нерусские буквы. По асфальту бульвара, еще не остывшему после дневного зноя, стремительно неслись вереницы машин незнакомых марок и непривычных очертаний.

Пропахшая бензином, освещенная прыгающим светом реклам неслась мимо чужая жизнь чужого города.

— Куда пойдем?.. Может быть, в кино?

Прямо против них, над входными дверями кинотеатра висело громадное, во весь этаж, полотно — замаскированный злодей тащил в охапке бессильно свисающее тело женщины.

— «Любовь убийцы», — прочитал Байдаров. — Немножко страшно. Попробуем, Сереженька, поискать что-либо полегче.

На другом углу улицы черная тень протягивала с афиши страшную костлявую руку.

— «Месть мертвеца»! Тоже ничего… Вот тут и попробуй развлекись. А что это здесь такое: «Сверх программы».

На небольшой бумажной афишке, под надписью «Человек-трансформатор» было изображено несколько совершенно разных человеческих лиц. Тут же рядом между двух скрещенных рапир — две женские головки и два вопросительных знака по сторонам.

— Картину можно не смотреть, — заключил Байдаров. — Она рассчитана на другую нервную систему, нежели у нас с тобой. А вот на человека-трансформатора, пожалуй, можно взглянуть. Потом тут две девицы что-то собираются делать с рапирами… Пошли, Сережа. Авось выдержим.

В полупустом низком зале кинотеатра, на небольшой эстраде перед экраном, стояла цветная ширма, на которой были наклеены те же человеческие лица, что и на уличной афише.

Публика медленно занимала места. Рядом с друзьями грузно опустился на откидывающееся сиденье толстяк с багровым лицом и мутными, ничего не выражающими глазами.

В фойе прозвенел последний звонок. Задернулись занавески у входных дверей. Медленно погасли лампочки на потолке. Из проекционной ударил в экран яркий поток голубоватого, холодного света.

Из складок бархатного занавеса вышел невысокий узкоплечий человек с впалой грудью, с бледным, неподвижным, как бы отлитым из гипса, лицом и темными грустными глазами. Он поклонился зрительному залу, некоторое время стоял неподвижно, очевидно давая возможность разглядеть себя, и скрылся за ширмой. Он оставался за ней всего несколько секунд, — из-под ширмы были видны его старенькие, тщательно начищенные ботинки. Затем ботинки зашевелились, и с другой стороны ширмы вышел человек в том же костюме, но с совершенно другим лицом. Курносое, с толстыми вывороченными губами, как у негра, оно ни одной чертой не походило на то, которое все видели у этого человека минуту тому назад. Только глаза остались такими же темными и грустными.

— Яша, ты посмотри, как он здорово это делает!

Березкин в восторге захлопал в ладоши, кое-кто из зрителей его поддержал.

Человек-трансформатор поклонился.

И вдруг плечи его как-то судорожно поднялись, он глухо с надрывом закашлял. Пытаясь сдержаться, закрывал платком рот, худенькое тело вздрагивало от усилий, на лбу выступил пот. Однако кашель становился все громче, все тяжелее. Наконец он повернулся, неверными шагами подошел к занавесу и трясущейся рукой пытался найти выход.

Из складок занавеса высунулась красная волосатая рука и грубо за рукав пиджака втащила за кулисы человека-трансформатора.

— Вот бедняга, — сказал Березкин.

Байдаров молчал и хмурился. В зале послышались свистки и шиканье. Толстяк рядом затопал ногами. Березкин посмотрел на него с возмущением. Громкоговорители звукового сопровождения начали вначале медленный и постепенно убыстряющийся регтайм. За экраном послышалось звяканье, как будто там точили два больших кухонных ножа. Из-под занавеса показался каблук красного лакированного сапога с большой шпорой, и перед экраном появилась темноволосая девушка в красном мушкетерском плаще. Пятясь, она отбивалась шпагой от другой девушки, белокурой, одетой в голубой плащ и голубые мушкетерские, с отворотами, сапоги.

Попеременно отступая и нападая, девушки сделали круг по сцене. Затем, продолжая фехтовать, сбросили плащи и остались в средневековых костюмах, сшитых из прозрачного газа, который сразу, как бы растворился в тучах яркого света.

Ревели громкоговорители, звякали шпаги, стучали каблуки. Девушки фехтовали неважно. Да искусство фехтования здесь было ни при чем. Перед белым полотном экрана мелькало розовое тело, задернутое лишь дымкою газа.

— Бедные девочки, — сказал Байдаров вполголоса. — Что тут с ними делают. Живи они у нас, учились бы в институте, бегали бы на лыжах.

Рядом шумно засопел их сосед. Толстяк весь подался вперед, глаза его блестели. Березкин брезгливо поморщился.

— Пойдем отсюда, Яша.

Они вышли на улицу. Не успел Байдаров еще открыть коробку папирос, как из боковых дверей кинотеатра, возле которых они остановились, прямо им под ноги вылетел маленький чемоданчик. Посыпались на асфальт какие-то баночки, театральный грим, стеклянные пузырьки.

За дверями послышался взволнованный голос, внезапно прервавшийся глухим кашлем.

Друзья заглянули в подъезд, и на площадке первого этажа увидели человека-трансформатора. Одной рукой он прижимал к губам платок, а другой цеплялся за здорового мужчину в жилетке и рубахе с засученными рукавами.

Мужчина замахнулся кулаком. Байдаров узнал эту красную волосатую руку и быстро выдвинулся вперед.

— В чем дело? — спросил он сурово.

— А вам что нужно? — свирепо рявкнул мужчина.

— Вы так машете руками, что чуть не сбили с меня шляпу, — продолжал Байдаров, надвигаясь на, мужчину.

— Ну, ну, ну! — мужчина отступил и скрылся за дверью.

Между тем Березкин, осторожно поддерживая под локоть человека-трансформатора, помог ему спуститься с лестницы. Тот долго еще кашлял, поминутно вытирая платком выступающий на лбу пот. Когда приступ кашля немного прошел, он протянул сухую горячую руку Байдарову и попытался произнести слова благодарности, но опять закашлялся.

На площадке лестницы появилась белокурая фехтовальщица. Она была в сапогах, только вместо плаща на ее узкие плечи был накинут легонький пестрый халатик.

Увидев незнакомых людей, девушка в нерешительности остановилась, оглядывая всех быстрыми, как у птицы, глазами. Потом, придерживая у ног развевающийся халатик и цепляясь шпорами за ступеньки, сбежала вниз к человеку-трансформатору.

— Роб? Что случилось? Он вас выгнал?..

Тот молча кивнул головой.

— У, жирная гадина. — гневно и грубо вырвалось у девушки.

Она сжала руку в кулачок, потом сунула ее в карман халата и выдернула несколько скомканных кредиток. Человек-трансформатор сделал протестующее движение.

— Это вашей дочери, Роб, — настойчиво продолжала фехтовальщица и засунула деньги в карман его пиджака. — Пусть она скорее поправляется… Не горюйте, Роб, — добавила она неожиданно мягко и нежно, — вы еще устроитесь. Идите в кино «Виктория». Там вас примут.

Она ласково погладила его по руке и тут же повернулась к Байдарову.

— Я вас узнала, — задорно сказала она. — видела ваше фото в газете. Вы русские, с конференции?

— Да.

— Я заметила, когда вы ушли с нашего номера. Вам не понравилось?

— Не понравилось, — решил признаться Байдаров.

— Почему?

Байдаров молчал.

Девушка несколько секунд глядела ему в глаза. Потом выражение лица ее изменилось, стало простым, юным, девичьим. Краска смущения залила ее щеки. Она опустила ресницы, плотнее запахнула халатик на груди, придерживая его у горла тонкими худенькими пальцами, и быстро скользнула мимо.

Шпоры ее сапог грустно забренчали по ступенькам лестницы.

 

Человек-трансформатор

В ближайшем ресторанчике за столиком человек-трансформатор рассказал невеселую историю своей жизни.

Зовут его Роберто Бланка, он итальянец, в свое время закончил у себя на родине медицинский институт. Да, да, пусть синьоры не удивляются, он врач. Он работал несколько лет в больнице восстановительной хирургии.

Там он изобрел особую пластичную мастику, которую можно было применять вместо грубого парафина для исправления дефектов лица. Мастику шприцем вводили под кожу, она заполняла мышечные изъяны и делала конец ровной и гладкой.

Но он не запатентовал свое изобретение. Началась война, он попал в полевой госпиталь. Когда, уже больной туберкулезом, вернулся домой, то застал в живых только пятилетнюю дочь — жена умерла, отравившись эфиром на военном заводе. На работу он устроиться нигде не мог. Рецепт мастики попал в руки дельцов-медиков, — он ни гроша за него не получил. Забрав дочь, приехал сюда и долго ходил без работы, пока ему не пришла мысль использовать свою мастику…

— Я только изменил ее состав, — рассказывал Роберто своим грустным и певучим, как звон гитары, голосом, — сделал ее более пластичной и пропитал ею в некоторых местах подкожную клетчатку своего лица. Теперь я могу вылепить любое выражение, какое мне вздумается. — вас попрошу, не смотрите на меня минутку.

Березкин послушно закрыл глаза.

Он услышал, как скрипнул стул, потом чей-то дрожащий голос замычал у него над ухом. Взглянув, Березкин увидел возле себя старика нищего, который протягивал к нему трясущуюся руку. Его всклокоченные волосы падали на глаза с отвислыми веками, нос крючком загибался к впалому рту. Человека-трансформатора не было за столом. Ища его глазами, Березкин полез в карман за мелочью.

— Так это он и есть, — вполголоса сказал Байдаров.

Березкин от удивления уронил вилку под стол.

От буфетной стойки к ним уже спешил накрахмаленный официант, чтобы вывести вон неизвестно как пробравшегося в ресторан нищего. Тот нагнулся под стол за упавшей вилкой и задержался там несколько долее, чем требовалось для того, чтобы ее поднять. И когда он выпрямился, то у него было прежнее лицо Роберта Бланка.

Только одна щека была чуточку больше другой.

Официант остановился, как будто наскочил на телеграфный столб. Он сконфуженно затоптался на месте.

Его выручил Байдаров. Он подозвал официанта и что-то сказал негромко.

— Пирожных побольше, — закончил Байдаров, — и пожалуйста упакуйте все как следует.

Официант понимающе закивал головой и, взмахнув салфеткой, умчался к буфету.

— Но как вы это делаете? — удивлялся Березкин.

Байдаров перевел вопрос. Роберто придавил пальцем кончик носа, и нос так и остался сплюснутым.

— Я уже сам позабыл, какое у меня было настоящее лицо, — невесело сказал он, быстрыми движениями нервных пальцев придавая носу прежнюю форму. — Моя дочь иногда узнает меня только по голосу.

— И это на всю жизнь?

— Нет, мастику можно заставить рассосаться; но это сложная процедура, не станешь ее делать каждый день. Да и зачем, — махнул рукой Роберто.

— А что с вашей дочерью?

— У нее туберкулез позвоночника. Она лежит в корсете. — Роберто опустил голову. Лицо его оставалось мраморно-неподвижным, только белки глаз потемнели и блеснули.

Официант принес большой пакет. Когда все вышли на улицу, Байдаров передал его Роберто.

— Это вашей дочери.

Друзья стояли на углу улицы и долго смотрели вслед Роберто.

— Сережа, — сказал Байдаров, — что-то я устал от развлечений. Может быть, вернемся в гостиницу?

Вопреки обычному Байдаров спал плохо. В номере было душно и жарко. Открытые окна не прибавляли прохлады. Байдаров вертелся с боку на бок, курил а с завистью поглядывал на спокойно спящего Березкина.

Наконец, он не выдержал, встал, обтерся мокрым полотенцем и уселся на подоконник. Так он просидел до утра, покуривая и недоброжелательно поглядывая вниз на сонные улицы города.

 

В ночном клубе

— Демарсе, мы приехали слишком рано.

— Второй час ночи, фрейлейн.

— Однако я не вижу фон Штрипса на его месте.

— Странно. Обычно он приезжает сюда раньше всех.

Большой овальный зал освещен желтоватым светом ламп, горящих в светильниках, похожих на древние масляные лампы. Вдоль стен — кабинки, в каждой — низкий круглый стол; вместо стульев длинный, полукругом, мягкий диван, на котором удобно сидеть, забравшись с ногами. Кабинки открыты к центру зала. В центре, в мозаичный из розового паркета пол врезан черный полированный овал — площадка для эстрадных танцев. Стены и потолок расписаны сценками, исполненными в древнеегипетском стиле, разбавленном современным футуризмом.

Ночной клуб «Вавилон» — днем это обычный ресторан, достаточно дорогой, чтобы не привлекать рабочего и служащего люда. После двенадцати ночи в него могли прийти только избранные. Посторонние не допускались.

Швейцар знал в лицо всех членов клуба.

Сюда приезжали только те, чьи пресыщенные и отупевшие нервы уже не реагировали на обычные человеческие радости. Хозяйственными и увеселительными делами здесь ведал Грасье, в прошлом артист, затем хозяин публичного дома. Фантазия и предприимчивость Грасье в организации развлечений была безгранична; недаром правление клуба установило ему такой оклад, которому завидовал начальник полиции фон Штрипс.

Фрейлейн Морге — член правления. Она пользовалась в клубе уважением: красивая, независимая женщина — это привлекало к ней внимание. Увидя ее в дверях, Грасье поспешил навстречу.

— Очень рад вас видеть. Вы так давно не были — Дела, Грасье, дела. А вы за это время стали еще толще.

— Неужели? — притворно смутился Грасье.

Он хотел поддержать фрейлейн Морге под локоть, но вовремя вспомнил, что она терпеть этого не может.

— Что у вас сегодня, Грасье? — чертовски скучаю.

— Вначале эстрадные Пулли и Тулли.

— Удивили, — уронила фрейлейн Морге. — их видела в театре.

— Да, фрейлейн. Но там их репертуар проходит через цензуру.

— Как будто она у нас есть. А дальше что?

— Эвелина Анди — «танец египтянки». Затем две фехтовальщицы на рапирах.

— Опять?

— Мужчинам нравится, фрейлейн.

Фрейлейн Морге и Демарсе вошли в кабинку.

— Прикажите принести нам вина, Грасье. Когда придет фон Штрипс, скажите, что я хочу с ним поговорить. Оставьте мне для этого свободный кабинет.

Невидимый оркестр играл чуть слышно. Кабины стали постепенно заполняться. В воздухе потянулись голубоватые струйки сигарного дыма. Послышался звон бокалов, ножей, высокие женские голоса, смех. Многие, проходя мимо кабины фрейлейн Морге, приветствовали ее, она небрежно отвечала на их почтительные поклоны.

Уже выступили Пулли и Тулли. Они пропели свои утонченно-неприличные куплеты и талантливо рассказали несколько портовых анекдотов. Фрейлейн Морге повернулась к эстраде спиной и вытянула на диване ноги.

Демарсе молча тянул через соломинку крепчайший коктейль.

У кабины остановился рослый мужчина с лицом профессионального боксера: в шрамах надбровные дуги, приплюснутый нос, изуродованные мочки ушей. Под хорошо сшитым костюмом угадывались мощные мускулы.

Он молча и ожидающе поклонился фрейлейн Морге, но она не ответила на его поклон, и он прошел мимо.

— Это Бинки, чемпион бокса, — решил напомнить Демарсе. — Вы ему очень нравитесь, фрейлейн.

— Зато он мне нет.

— Чем же он не нравится вам?

— Тем же, чем и вы, Демарсе, — фрейлейн Морге поставила пустой бокал и закинула руки за голову. — Все вы, здешние мужчины, скучны, как надгробные памятники. Ваших способностей хватает только на то, чтобы соблазнять девчонок из универсальных магазинов. Ваши легкие победы сделали вас тряпками. Достаточно пошевелить пальцем, как вы теряете мужское достоинство и начинаете ползать на животе. А что может быть противнее пресмыкающегося мужчины?

— Неужели вы так никого и не встретили?

Чуть косящие глаза фрейлейн Морге с насмешкой остановились на Демарсе.

— Вы сегодня усиленно интересуетесь моей биографией, — заметила она, — Да, мне нравился один мужчина.

— Чем же, фрейлейн?

— Мужеством.

Демарсе самолюбиво покраснел.

— Вы считаете, что у меня его нет?

— Скажите, у вас хватило бы смелости ударить меня?

— Вас?! — почти испугался Демарсе. — Фрейлейн Морге, что вы?!

— Вы даже боитесь подумать об этом, а он…

— Он… вас ударил?

— Да, он был ревнив… У меня под рукой был пистолет, он знал, что я могу убить его…

— И вместо этого полюбили?

— Могла, но…

— Но?

— Не успела. Его убили русские во время осады Берлина. С тех пор у меня к ним неоплатный счет… Налейте мне еще вина, Демарсе.

С эстрадной площадки раздалось резкое звяканье.

— Что там? — спросила фрейлейн Морге, не поворачивая головы.

— Фехтовальщицы. Вы не хотите взглянуть?. Они, право, недурны. Особенно вон та, блондинка… А вот и фон Штрипс.

Фрейлейн Морге поднялась с дивана.

— Поскучайте без меня, Демарсе. Займитесь той блондинкой. Поговорите с Грасье, он вам все устроит. — думаю, это недорого будет стоить. В крайнем случае пошлите счет мне.

Она вышла навстречу шефу полиции, который вел под руку молодую ярко-рыжую женщину — исполнительницу эксцентричных танцев Эвелину Анди.

— Дорогой фон Штрипс, я извиняюсь перед вашей дамой, но вы нужны мне.

Шефу полиции очень не хотелось разговаривать сейчас с фрейлейн Морге, однако она была не из тех людей, от которых можно было отделаться шуткой. Он послушно оставил локоть своей спутницы и прошел следом за фрейлейн Морге. Пропустив его вперед, она закрыла дверь кабинета на ключ и сказала тоном, которым отдают приказания подчиненным: — Фон Штрипс, в Зиттин приехала Татьяна Майкова. Она будет лечить больного у доктора Крейде. Вы должны что-нибудь придумать…

…Через полчаса фон Штрипс разыскал рыжую артистку. Однако весь вечер он был рассеян и до невежливости невнимателен. Эвелина Анди была очень недовольна своим поклонником.

«Вероятно, эта выскочка, с глазами замороженной кошки, — подумала она про фрейлейн Морге, — задала шефу полиции нелегкую задачу…». И она не ошиблась.

 

На пляже

На другой день Таня собралась ехать в больницу одна.

— Мы поедем с вами, — заявил Байдаров.

— Нет, нет, товарищи. Вам там нечего делать, вы только будете скучать. Вы можете пока прогуляться.

— Ну, уж нет, — заявил Байдаров. — Мне хватит вчерашних развлечений. Мы будем ждать вас здесь, в номере. Вы не задерживайтесь там, Тани.

Таня вернулась раньше, чем ее ждали. Заложив руки в кармашки жакета, она быстро вошла в номер и невесело улыбнулась друзьям.

— Что-то случилось? — поднялся с дивана Байдаров.

— Ничего особенно страшного… Лопнула пробирка с препаратом в автоклаве во время стерилизации.

— Вы сами ставили пробирку в автоклав?

— Да, пробирку ставила я сама. Но стерилизация проводилась без меня, под наблюдением старшего врача… — видела лопнувшую пробирку. Это бывает, что стекло лопается в автоклаве при нагреве. Одним словом, препарат весь вытек, и больному нечего ввести. — уже позвонила по междугородному телефону консулу, там у меня осталась еще одна пробирка с препаратом. Консул обещал прислать ее с вечерним поездом.

— Значит, нам придется еще день сидеть в Зиттине?

— Да, придется. Конечно, обидно, что так случилось, — Таня прошлась по комнате, остановилась у окна и начертила пальцем на стекле что-то похожее на вопросительный знак. — Может быть, — добавила она расстроено, — мне не следовало бы доверять стерилизацию пусть опытному, но чужому врачу.

— Ага! — отметил Байдаров. — А я о чем говорил.

— А может быть, — продолжала Таня, — я заразилась вашей подозрительностью.

— Тогда вам тоже нужно развлечься, — в свою очередь посоветовал Байдаров.

— Правильно, Яша. Очевидно я устала от суматохи на конференции. Давайте съездим куда-нибудь? Как вы думаете, Сережа?

Березкин в присутствии Тани обычно молчал — верный признак застенчивой влюбленности. Таня догадывалась об этом. Но она была двумя годами старше, и это, как она полагала, давало ей право не принимать серьезно чувство Березкина. Она относилась к нему ласково, как к младшему брату. Вот и сейчас она присела на край кресла рядом с Березкиным и спокойно и как-то рассеянно поправила воротничок его белой рубашки.

Березкин, как всегда, покраснел и покосился в сторону товарища. Байдаров встретил спокойно его смущенный взгляд, как бы говоря, что все это совершенно нормально, не на что обращать внимания и, следовательно, нечего смущаться.

— Я не знаю, Таня, — сказал Березкин, стараясь говорить равнодушно. Может быть, нам прокатиться по городу.

В дверь номера постучали негромко, но настойчиво.

Байдаров вышел в переднюю и сразу вернулся.

— Там шеф полиции, он в полной форме и просит доктора Майкову принять его.

Таня устало вздохнула, поправила волосы и опустилась в кресло.

— Ну, что ж делать. Приглашайте его, Яша. Только не оставляйте меня одну.

Шеф полиции, несмотря на уличную жару, был действительно в форменном кителе с золотым шитьем и орденами на груди.

Раскланявшись, он представился Тане, с достоинством кивнул журналистам и уселся на предложенный стул. Он начал с извинения, что не захватил с собой переводчика… но он осведомлен, что журналист Байдаров прекрасно владеет местным языком и что он, шеф полиции, просит журналиста Байдарова оказать любезность и помочь ему в беседе с доктором Майковой.

Байдаров перевел Тане несколько комплиментов и вопрос: — Почему советский доктор путешествует инкогнито? Нужно ли сообщить в местную прессу о ее приезде?

— Боже упаси, — взволновалась Таня. — Яша… товарищ Байдаров, объясните, пожалуйста. Расскажите про репортеров.

Шеф полиции понимающе улыбнулся и сочувственно покачал головой.

Да, он согласен: иногда журналисты бывают надоедливы и несносны. Недавно здесь одну гастролировавшую киноактрису местный фоторепортер ухитрился снять в такой позе, что она подала в суд. История наделала много шума и создала актрисе популярность — ее пригласили сниматься в Голливуд. Тогда она отказалась от обвинения и заказала увеличенные снимки нашумевшего фото.

Затем шеф полиции сказал, что хотел бы проявить заботу об отдыхе доктора Майковой и ее друзей. Он сообщил, что в двадцати километрах от города имеется великолепный морской пляж. Вероятно, теперь, когда в городе так жарко, там возле моря они найдут прохладу, хорошо проведут время.

— На самом деле, товарищи, — предложила Таня, когда, наконец, они остались одни, — поедемте на море. Это самое лучшее, что мы можем сейчас придумать.

Чтобы не привлекать ничьего внимания, они проехали городской пляж и остановились там, где узкая полоса прибрежного песка была завалена галькой и крупными валунами.

Здесь уже не было ни купален, ни шезлонгов, ни цветных круглых зонтиков. Не было и купальщиков. Но море было. Чудесное, прохладно-ласковое и уютное, как колыбель.

Таня и Березкин первыми вылезли из воды. На берегу они уселись на чистый песок, подставив плечи горячим лучам южного солнца.

Обхватив руками колени и положив на них подбородок, Таня смотрела, как огромный Байдаров медленно выходил из воды, раздвигая волну выпуклым плечом.

Вот он вышел на берег, остановился. Капли воды скатились по его груди, бронзовым ногам. Соскучившись по сильным движениям, он нагнулся, выворотил из песка огромный валун и попытался его поднять.

— Яша, — забеспокоилась Таня. — Вы надорветесь.

Байдаров упрямо подсунул под валун ладони. На спине, на ногах вспухли мышечные бугры, ноги по щиколотку вдавились в песок. Он рывком вскинул валун на грудь, на мгновение застыл в этой позе и толкнул валун в море. Взлетели брызги. Таня облегченно вздохнула.

— Вы никогда не позировали художникам? — спросила она.

— Вот никогда не думал об этом, — смеясь ответил Байдаров, сбрасывая с ладоней песок. — Да и не вы ли говорили мне, что я похож на шагающий экскаватор.

Таня рассмеялась.

— Это потому, что вы носите ужасный костюм. Он вам очень не идет.

— Он получил его готовым в ателье, — вставил Березкин. — Костюм шили на какого-то циркового борца.

— Не удивительно, что он сидит на вас мешком. А вы, Яша, — лукаво сказала Таня, — должны нравиться женщинам.

Байдаров отшучивался.

Он и не подозревал, что сейчас, кроме, Тани, на него внимательно смотрит еще одна женщина…

Фрейлейн Морге остановила машину метрах в двухстах от берега и отодвинула голубую шторку.

Сидевший рядом с ней Демарсе достал бинокль.

— Это они.

— Я вижу. А кто вон тот рослый мужчина?

— Один из журналистов, с которыми она приехала.

— Дайте мне бинокль.

Поставив руку на край окна кабины, она смотрела, не отрываясь несколько секунд, и промолвила задумчиво: — Вот как!

— Вы его знаете? — удивился Демарсе.

— Это мой старый знакомый… Но я не думала, что он так красив, — она продолжала смотреть на берег, в ее глазах, прикрытых черными кольцами окуляров бинокля, на какой-то миг растаяли льдинки, и она добавила тихо, как бы про себя: — Я, кажется, не жалею, что у меня не было второго патрона…

Но когда она опустила руку с биноклем, глаза ее были сухи и холодны, как всегда.

— Нужно, чтобы доктор Майкова приехала сюда одна.

— Но как это сделать?

— Это уже не ваша забота, Демарсе. Скажите, вы узнали, кто это появляется возле клиники и расспрашивает о ней шоферов такси?

— Это редактор «Рабочей газеты». О'Патли.

— А-а, — протянула фрейлейн Морге. — Значит после разговора с доктором он решил заинтересоваться нашими делами… Займитесь им сегодня же, Демарсе, — позвоню шефу полиции, он вам поможет.

— Вы считаете, что я один не справлюсь?

— У вас грубые, однообразные приемы, Демарсе. — считаю, что с редактором «Рабочей газеты» нужно поступить не так, как с доктором из портовой больницы. Иначе это вызовет подозрение.

Фрейлейн Морге еще раз посмотрела на берег. В ее глазах снова появилось непонятное Демарсе выражение, — на него она так не смотрела никогда.

Задернув шторку, она развернула машину.

 

О'Патли начинает действовать

Окна подвального этажа типографии «Рабочей газеты» уходили вниз, в землю. Из них несло запахом типографской краски, слышалось мягкое хлопанье старенькой печатной машины и шуршание газетной бумаги. Над подвальным этажом, в небольших полутемных комнатках разместилась редакция.

О'Патли ворчал над корректурной полосой, исчерканной квадратами и крестами полицейской цензуры; приписал в конце несколько слов, поставил жирную точку и сломал карандаш. Он поискал глазами перочинный нож, махнул рукой и бросил карандаш на стол.

Этой точкой и заканчивалась его работа в редакции.

Писать ему, вероятно, не придется долго.

О'Патли положил вытянутые руки на стол и некоторое время сидел так в глубоком раздумье. Потом достал из кармана пиджака две небольшие фотографии, и принялся их разглядывать. Отпечатки были бледные и нечеткие, и О'Патли недовольно хмурился.

— Глаза! — воскликнул он, наконец, с досадой. — Черт бы побрал эти глаза!

Откинувшись на стуле, он постучал в стенку. Послышался ответный стук, и вскоре в комнату вошел невысокий угловатый человек в джемпере с засученными рукавами. Это был Старки, заместитель редактора «Рабочей газеты», он же заведующий отделом иллюстраций, он же художник-карикатурист. Старки редко приходилось рисовать смеющиеся лица, и, вероятно, поэтому выражение его собственного лица было хмурым; возле углов рта пролегали две глубокие складки.

О'Патли показал ему на снимки.

— Послушай, Старки. Неужели нельзя было отпечатать лучше?

— Лучше? — еще более нахмурился Старки. — Ты же сам видел свои негативы. Хотел бы я посмотреть на человека, который сумеет сделать с них лучшие отпечатки.

— Да, — согласился О'Патли. — Негативы на самом деле были неважные. Но я хотел бы, в свою очередь, посмотреть на человека, который в моих условиях сумел бы сделать лучшие снимки. Мне все время мешал забор… Но теперь уже все равно. Новые делать некогда.

— Ты все-таки решил?

— Решил! Другого выхода нет. Ты остаешься за меня, Старки. Садись, потолкуем, что тебе нужно будет сделать…

Они поговорили о редакционных делах. Потом О'Патли решительно задвинул ящики стола и встал. Старки молча проводил его до дверей.

— Ну, не хмурься, дружище, — сказал О'Патли, крепко на прощание пожимая ему руку. — Будем надеяться, что все сойдет хорошо. Вообрази, что это моя обычная поездка за сбором сенсационного материала…

Оставшись один, Старки присел за стол, взял в руки карандаш, рассеянно повертел его в руках и, заметив, что он сломан, полез в карман за перочинным ножом.

— Обычная поездка, — пробурчал он, стараясь подцепить ногтем тонкое лезвие перочинного ножа. — Как бы не так! Это то же самое, как если б поехать прямо к черту в зубы…

…Когда Демарсе в сопровождении тайного агента полиции вошел в редакцию, то застал там одного Старки, чинившего карандаш.

— Главного редактора нет, — ответил Старки, с удовольствием разглядывая тонкое аккуратно отточенное острие карандаша. — Он, не говорит нам, куда уезжает. В поисках хорошего материала наш редактор иногда забирается довольно далекой..

О'Патли дошел до кинотеатра «Олимпия» и удивленно свистнул. Лицо его выразило беспокойство. Место, где еще вчера висела афиша человека-трансформатора, сейчас было заклеено смеющейся физиономией какого-то куплетиста-юмориста. О'Патли вошел в ограду кинотеатра и отыскал дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен!». В полутемном коридоре воздух был пропитан запахом киноклея, к которому примешивался запах пота.

Бубнил рояль, и высокий мужской голос что-то напевал визгливым речитативом, очевидно, это репетировал новый куплетист.

Постучав в первую попавшуюся дверь, О'Патли приоткрыл ее и смущенно попятился.

Ему сказали «войдите!», и он в нерешительности задержался на пороге.

В тесной комнатушке на стуле сидела белокурая девушка в незастегнутом халате и натягивала на голую ногу блестящий сапог.

— Войдите, — повторила девушка, не прекращая своего занятия, — и закройте дверь, — не могу спокойно слышать, как голосит этот идиот.

О'Патли послушно закрыл за собой дверь и заметил в комнате еще одну девушку, красившую перед зеркалом губы. Тут же на столе, среди коробок и флаконов, лежали две длинные тонкие шлаги.

— Я бы хотел увидеть Роберто Бланка, — сказал О'Патли.

— Он уже здесь не работает, — бросила отрывисто первая девушка. Она сердитым движением натянула сапог и подняла с пола второй. — Наш толстый боров его выгнал и взял вон того дикого осла, который вопит в коридоре.

— Что ж, тем лучше… — вслух подумал О'Патли.

Девушка надернула второй сапог. Взяла со стола шпагу. Сгибая ее в руках, она подошла к О'Патли и уставилась на его рыжую шевелюру.

— Признаться, я всегда не любила рыжих, — недобро заметила она. — Вот что, господин…

— Одну минутку, — перебил ее редактор, — вы меня не поняли.

— А мне кажется, я вас очень хорошо поняла. Вам нужен не Роберто, вам нужно его место. Вы, очевидно, тоже куплетист-юморист?

— Совсем нет, — улыбнулся О'Патли. — никогда не думал, что могу подойти для этой роли.

— Не паясничайте! — гневно оборвала его девушка. — У Роберто больна дочь!..

— Я знаю. Успокойтесь, хоть я и рыжий, но не куплетист-юморист. — знакомый Роберто и хочу помочь ему найти работу.

— Вы серьезно?

— Конечно. В больнице Рабочего Пригорода появилось место дежурного врача. Роберто мог бы туда устроиться.

Девушка несколько секунд смотрела недоверчиво, потом взгляд ее смягчился.

— Вы кажется неплохой парень, — сказала она примирительно, — хотя и рыжий. Не обижайтесь на меня. Если вы найдете Робу место, я извинюсь перед вами десять раз. Сейчас я дам его адрес.

Прежде чем идти к Роберто, О'Патли завернул в оптический магазин и вышел оттуда с футляром, в котором обычно хранят очки. И только потом направился по адресу, записанному на клочке бумаги со следами губной помады.

Дверь ему открыл сам Роберто.

— Ну, дружище, — сказал О'Патли, — тебе предстоит серьезная работа.

И он вытащил из кармана две фотографии.

…Ночью круглый фонарь луны повис над темным спокойным морем. По воде побежали серебристые дорожки.

Но вот подул ветер, и уродливые тучи покрыли небо. Ветер стих под утро, но море долго еще не могло успокоиться. И когда взошло солнце, оно осветило вместо гладкой спокойной воды взбаламученную поверхность, всю покрытую изменчивыми буграми волн…

Дежурный в проходной будке клиники испуганно вздернул голову и поднялся с табурета.

Нет, за столом сидеть нельзя! Того и гляди уснешь.

А хозяйка может выйти, с минуты на минуту. Лучше он постоит на ногах, хотя до конца смены еще осталось два часа… Черт возьми, как медленно тянется время. Самое собачье дело дежурить с двенадцати до восьми утра.

Особенно если до двенадцати просидишь в пивной с товарищами. Пожалуй, лучше выйти на воздух.

Дежурный открыл дверь, остановился на пороге, поглядел на утреннее небо, потянулся и только было собрался зевнуть… но тут рот его перекосился, глаза удивленно мигнули. На дороге, которая подходила к воротам клиники, прямо перед дверями его будки копошилась с ведерком и совочком в руках сгорбленная фигура уборщика в золотых очках.

Сторож перепугался.

Наверное, он все-таки вздремнул за столом, и чертов старикашка успел пробраться через будку. Не хватало еще, чтобы его увидела тут хозяйка!.

При этой мысли у дежурного вспотели ладони. Он выскочил, схватил старика за рукав и, не особенно церемонясь, протащил в ограду клиники.

Уборщик послушно повиновался. Он кряхтя нагнулся, подобрал оброненный совок и побрел по дорожке. В дверях клиники показалась фрейлейн Морге. Она обратила внимание на ковыляющую по двору сгорбленную фигуру.

— Посмотрите, — сказала она доктору Крейде, следовавшему за ней, — наш уважаемый доктор Шпиглер стал выглядеть значительно бодрее. У него даже изменилась походка. Вы не находите?

 

Подслушанное совещание

Доктор Крейде пребывал в состоянии тяжелого раздумья. Фрейлейн Морге сказала ему, что они сейчас поедут в Кенн. Господин Эксон собирает там маленькое секретное совещание немногих, лично ему известных промышленников. Цель совещания — создать тайное акционерное общество по практическому освоению вируса «В-13».

Это и заставило доктора Крейде задуматься.

Значит теперь кое-кто из посторонних узнает о его участии в таком международно-уголовном деле. И в случае неудачи он, доктор Крейде, может оказаться «стрелочником», на котором многие отыграются. Посторонние окажутся свидетелями, и он попадет на скамью подсудимых. Он не настолько большая фигура, и у него нет связей, которые спасли бы его от пенькового воротничка…

Не пора ли ему выбираться из трясины, пока она не сомкнулась у него над головой?..

Занятый такими мрачными размышлениями, он прослушал, что сказала фрейлейн Морге о Шпиглере. Ей пришлось повторить вопрос.

— Да, да, — поспешно согласился доктор Крейде, наскоро сообразив, о чем идет речь. — На самом деле, он выглядит значительно лучше.

Отвечая, он побледнел, как будто фрейлейн Морге могла узнать его мысли — он понимал, что случись это, он через неделю походил бы на доктора Шпиглера или того хуже.

Очевидно, доктор Крейде не особенно умело скрыл свое волнение; фрейлейн Морге посмотрела на него пристально.

— Вы чем-то расстроены? — спросила она.

Доктор Крейде старался не побледнеть еще более. Ощущение опасности вызвало у него мобилизацию всех его способностей, и он проявил редкую находчивость.

— Вы правы, фрейлейн. — несколько озабочен тем обстоятельством, что доктор Майкова, вероятно, уже получила препарат. Она может приехать в больницу в мое отсутствие.

— Не беспокойтесь. Препарат пришел, но извещение она получит не раньше завтрашнего дня. К этому времени мы успеем вернуться. Садитесь в машину, не будем терять времени.

К господину Эксону они вошли последними. Их уже ждали. На круглой вешалке в передней висело несколько шляп и пальто.

Фрейлейн Морге уверенно прошла в приемную и бросила на стол рядом с пишущей машинкой свои перчатки.

Навстречу поднялась секретарь господина Эксона мисс Фруди: она не видела раньше этой женщины у своего шефа.

Фрейлейн Морге быстро прошла в кабинет, задев секретаря локтем. Нос у мисс Фруди заалел от возмущения. Углы губ ее рта, презрительно опустились. Брезгливо, двумя пальчиками она взяла со стола черные перчатки, отнесла их в переднюю и швырнула там на столик.

В приемную выглянул господин Эксон.

— Никого не пускать! — приказал он и закрыл дверь, щелкнув ключом.

Мисс Фруди это удивило. Она была исполнительным и усердным работником, искренне преданным своему шефу. Господин Эксон это знал и не скрывал от нее своих дел. Но очевидно совещание было уж очень важным и очень секретным — в кабинете были выключены все телефоны. Но самое любопытное: совещание начали только тогда, когда приехала эта женщина, эта нахалка, разбрасывающая по столам свои вонючие перчатки. Значит все ждали только ее.

Зачем она понадобилась господину Эксону?..

Такие вопросы мешали мисс Фруди сосредоточиться на работе. Перепечатав какое-то письмо, она обнаружила, что сделала пять ошибок. Бросив письмо в корзину, она вложила в машинку новый лист, продолжая поглядывать на закрытую дверь кабинета.

Любопытство не давало ей покоя…

Наконец, не выдержав, она встала, подошла на цыпочках к двери и прислушалась; но, кроме неясного гула, не могла разобрать ни слова. Тогда она присела и приложила ухо к замочной скважине.

Она уже не думала о том, зачем ей все это нужно и что будет с ней, если ее заметят за таким неблаговидным занятием. Холодная логика рассуждений уступила место пылкому любопытству… Мисс Фруди вздрогнула, услышав голос своего шефа, но потом освоилась и затаила дыхание.

— …после того, как профессор Морге ознакомил вас, господа, с сущностью своей талантливой многолетней работы, я хочу дополнить его доклад маленькой иллюстрацией — представить вам экспонат. Прошу вас, доктор Крейде!..

Услышав шорох, секретарша испуганно отшатнулась от двери, но тут же сообразила, что доктор Крейде, очевидно, направился за экспонатом в комнату отдыха господина Эксона.

Мисс Фруди успокоилась, ей страшно захотелось узнать, что за экспонат приготовил шеф для своих гостей. Она нагнулась и заглянула в узкий прямоугольник замочной скважины, но увидела только пустой стул у противоположной стены. Вдруг что-то задвигалось в узком поле ее видимости, у стула появилась фигура в синей спецодежде рабочего. Так вот, оказывается, чью кепку она видела сегодня на вешалке!

Лицо у рабочего было слегка отечное, припухшее, черты сглажены и неопределенны, как у ребенка. Двигался он вяло и нерешительно; вот его попросили сесть, и он поспешно опустился на стул, оглядывая комнату растерянными, испуганными глазами.

«Это какой-то слабоумный. Зачем он им?», — подумала мисс Фруди. Она опять приникла ухом к замочной скважине.

— …рабочий моего завода, — услышала она голос господина Эксона. — вас познакомлю с его биографией, с его прошлым и настоящим. Возможно, что вы, господа, поверили бы мне на слово, но я решил запастись официальными документами. Дело — есть дело!

Мисс Фруди услышала, как зашелестели бумаги в руках ее шефа.

— Итак, первый документ о его прошлом. Дан полицейским управлением города Зиттина, отделом секретной службы… Рабочий-электрик Дэн Марти за антипатриотические настроения, выразившиеся в активной пропаганде против войны в 1943 году, был отдан под суд, отбывал два года тюремного заключения… Последним его аккордом была организация забастовки на моем заводе дизелей. Забастовку удалось ликвидировать только после ареста стачечного комитета, председателем которого был все тот же Дэн Марти.

До слуха мисс Фруди донеслись недоверчивые и удивленные восклицания присутствующих.

Она продолжала смотреть в замочную скважину.

Дэн Марти сидел на стуле безучастный ко всему. Часто моргая, он глядел себе под ноги. На неподвижном лице не отражалось ни одной мысли, как будто разговор совершенно не касался его.

— Как видите, господа, — говорил Эксон, — в прошлом у Дэна Марти не было недостатка в революционных настроениях. Посмотрим теперь его настоящее. Даже по его виду можно заключить, что он растерял значительную часть своих агрессивных способностей. Но я зачитаю вам официальную справку из психиатрической больницы… У Дэна Марти после перенесенного им тяжелого энцефалита… Вы меня понимаете, господа!., тяжелого энцефалита… имеется частичное повреждение центральной нервной системы. Больной не способен к умственной работе, но может заниматься несложным физическим трудом… Теперь оцените, господа, политический и экономический эффект изобретения профессора Морге. Самым сильным оружием на сегодня считается атомная бомба. Но что можно было бы показать после действия атомной бомбы? Разрушенные дома, которые нужно вновь построить? Трупы людей, которые нужно похоронить… Люди, подобные Марти, будут совершенно безопасны, но могут служить подсобной рабочей силой, жить, не обременяя и не беспокоя никого.

«При чем тут атомная бомба?» — подумала мисс Фруди. И вдруг услышала стук во входную дверь.

От неожиданности по лицу секретарши побежали красные пятна. Испуганно кинулась она к своему столику, к коробочке с пудрой… Когда она открыла дверь, то у нее было строгое, невозмутимое лицо человека, которого уж никак нельзя обвинить в неблаговидных делах.

Испугалась мисс Фруди напрасно, за дверью оказался почтальон с пачкой писем и телеграмм.

Тщательно проверив корреспонденцию и расписавшись за нее, мисс Фруди закрыла дверь. Потом, как всегда, рассортировала почту, вскрыла письма, адресованные не лично господину Эксону и, зарегистрировав их, разложила в соответствующие папки… И когда, наконец, снова заняла свой пост у двери, то услышала женский голос.

«Ага, это как раз говорит та нахалка, которая толкнула меня».

— …господа боятся вложить свои деньги в такое непроверенное предприятие?.. — услышала мисс Фруди. — Вы хотите более убедительных результатов. Вам нужен массовый эксперимент? Хорошо. Пусть господа следят за сообщениями газет!

…Совещание закончилось вскоре после выступления женщины. Закрывая ящики стола, мисс Фруди попыталась связать все услышанное ею и сообразить, какой же вопрос решался на совещании, но потом взглянула на часы и заторопилась. У нее был билет на фильм «Безумные увлечения», и она боялась опоздать.

Луна не вовремя выглянула из-за тучи и осветила ярким холодным светом оба берега пограничной речки.

Старший сержант Батраков замер в тени небольшого валуна, согнувшись в неудобной позе. В десяти шагах виднелись кусты, но чтобы туда добраться, нужно было ждать следующей тучки. Переползать при свете Батракову не хотелось: он только что заметил на том берегу реки какое-то движение.

Там мог быть зверь. А мог быть и человек.

Поэтому, внимательно следя за берегом, старший сержант поглядывал и на небо. Но небесные странницы мало интересовались земными делами пограничника Батракова, и когда, наконец, они закрыли луну, то у него настолько затекли ноги, что до кустов пришлось добираться на четвереньках.

Внезапно послышался громкий всплеск… Батраков вскинул на руку автомат. При слабом свете он заметил, как среди гладкого плеса речки разбегались круги.

Это могла сделать рыба, но мог сделать и диверсант, решивший в водолазном костюме перебрести неширокую речушку. Прячась за кустами, Батраков подобрался поближе к месту всплеска.

Подождал.

Но все было тихо и на той и на этой стороне…

Утром, незадолго до смены, на речку приехал дежурный по кухне рядовой Денис Сумбаев. Пока лошадь пила воду, пограничники выкурили по папироске. Потом Сумбаев пригоршнями напился из речки. Он был плотный и здоровый, пил долго и со вкусом.

…Сменившись, Батраков доложил начальнику заставы капитану Васильеву о всплеске на реке и о движении на том берегу.

 

Где Таня?

В номере было душно и жарко. Березкин, одетый в ослепительно-белую рубашку и такие же брюки, читал за столом какую-то толстую и, судя по ее потрепанности, интересную книгу. Он переносил жару легко, но Байдарову в комнате было так же «хорошо», как белому медведю на русской печи.

Уйти из номера было нельзя: два часа тому назад Таня уехала в больницу, ждали ее звонка или приезда.

От нечего делать Байдаров попробовал было приводить в порядок свои записи, однако термометр у подъезда гостиницы уже поднялся за цифру сорок, мысли в голове были какие-то вялые и распаренные, и Байдаров не мог придумать ни одной толковой фразы. Изнывая, от жары, он плюнул на все условности, разделся до трусов и улегся на диване у окна.

Хотелось курить. Папиросы были под рукой, но спички лежали где-то на столе, а встать с дивана не хватало силы.

Байдаров пожевал в зубах папиросу и сказал: — Сережа, ты мне друг или нет?

— Ну?

— Я тебя спрашиваю?

— Для чего ты задаешь глупые вопросы?

— Значит, я могу просить тебя оказать мне услугу?

— Конечно.

— Тогда брось мне, пожалуйста, спички. Они на столе, возле тебя.

Коробка спичек мелькнула в воздухе, и Байдаров поймал ее на лету.

Березкин опять уткнулся в книгу.

— Ты что читаешь, Сережа?

— «Три мушкетера».

— Где же ты ее взял?

— Нашел в машине, в ящике с инструментом.

Байдаров выпустил в потолок огромный клуб дыма.

Очевидно, папироса чуточку улучшила его настроение.

— Что же сейчас поделывает твой Д'Артаньян?

— Собирается на свидание с миледи, с леди Кларик.

— Несчастный. Ему дорого обойдется это удовольствие.

Березкин, видя, что товарищу от скуки хочется поговорить, отложил книгу в сторону.

— А тебе нравится Дюма? — спросил он.

— Не особенно.

— Он красиво описывает мужество.

— Куда там. У него даже и убивают не иначе, как с реверансами.

— Ну не везде, — защищал Березкин прославленного романиста. — А мне иногда хотелось бы побыть на месте Д'Артаньяна.

— Где именно? — лениво спросил Байдаров. — На свидании с леди Кларик?

— Яша! — укоризненно заметил застенчивый, как девушка, Березкин.

— Ну-ну, — улыбнулся Байдаров, — пошутил. Да и упаси нас бог от встречи с такой женщиной. К счастью, они попадаются только в романах… Однако у нас есть реальная, настоящая девушка, которая вот уже два часа как уехала в больницу и совершенно не думает о нас. Позвони-ка ей, Сережа. Хотя я забыл, что ты не разумеешь местного языка; тогда ты только набери номер, а разговаривать буду я.

Из больницы ответили, что доктор Майкова уже уехала.

— Значит, скоро будет здесь, — заключил Байдаров.

Однако он успел выкурить еще одну папиросу, Березкин прочитал еще одну главу в «Трех мушкетерах», а Тани все не было.

— Негодная девчонка, — ворчал Байдаров… — Конечно, заехала в какой-нибудь модный магазин посмотреть на тряпки.

— Таня не заедет, — заявил Березкин. — Она не такая девушка, она не интересуется тряпками.

— Много ты понимаешь в девушках.

Березкин не стал дискутировать на такую сложную тему. Он пошел в ванную и вынес большой картон, на котором сохли его пробные отпечатки с последней пленки. Ему не терпелось посмотреть, как вышла Таня на его снимках, и он сделал несколько увеличений.

— Покажи-ка, — заинтересовался Байдаров. — Ага…

Таня Майкова садится в машину… так, так… Таня Майкова в вестибюле гостиницы.

Березкин несколько смутился. На самом деле он сделал только те снимки, на которых была Таня, но Байдаров удержался от шутливых комментариев на эту тему.

— А вот Таня на трибуне во время доклада. Она говорила неплохо, ей много аплодировали, особенно студенты с галерки. Но больше всех, конечно, я… Хорошая девушка. — бы на твоем, месте влюбился в нее.

— Почему, именно, я? — покраснел Березкин.

— Мне нельзя, — заявил Байдаров, — потому, что… подожди, а это что за снимок?

— Это я вас у подъезда здешней больницы хотел снять.

— Вижу. Но что тут за машина?

— Не знаю. Подъехал кто-то.

Байдаров присмотрелся к снимку, потом встал с дивана и зашлепал босыми ногами к окну. Там он разглядывал снимок, повернув его к свету. Лицо его стало серьезным.

— Сережа, видишь женщину за рулем? Ты не знаешь, кто она?

— Нет, конечно. Тебе она понравилась?

— Очень понравилась, — Байдаров поспешно уселся на диван и взялся за ботинок. — Тем более, что я уже встречался с самим оригиналом. Сережа, эта женщина стреляла в тебя в Берлине.

Березкин пригляделся к снимку.

— Вот как?.. — протянул он. — Она очень красивая.

— Разве это ее оправдывает?

— Нет, я просто так… Но как она смотрит на Таню.

— Вот это-то меня и беспокоит, — заявил Байдаров, натягивая второй ботинок. — Пока я одеваюсь, сходи узнай, может быть, Таня уже приехала.

Но Тани в номере не было.

Байдаров быстро застегнул пуговицы на рубашке.

Березкин с некоторым удивлением и смутным ощущением тревоги следил за товарищем.

— Объясни, Яша, почему тебя так беспокоит появление этой женщины?

— Сереженька, эта женщина опасней той, которую выдумал в своем романе Дюма.

— Чем же?

— Тем, что она существует в действительности, и мы, к сожалению, уже с ней встречались.

— Но что она может сделать нам?

— Нам, может быть, ничего.

— Ты боишься за Таню?

— Да, боюсь. Очень боюсь. — думаю, здесь опять замешались витамины профессора Русакова.

— Яша! — встревожился Березкин. — тебя не понимаю.

— Потом, потом, Сережа. По дороге объясню, — Байдаров поспешно засовывал в карманы пиджака деньги и папиросы. — Пошли заказывать такси.

— Куда мы поедем?

— Поедем разыскивать Таню.

В больнице старшего врача не оказалось. Сестра ответила, что доктор Майкова сделала вливание больному и уехала более часу тому назад. Куда? Об этом она не знает.

— Может быть, она решила съездить на пляж? — сказал Березкин.

— Одна? — Байдаров с сомнением покачал головой.

Они проехали на пляж.

Тани не было и на пляже. Купальщики уже разъехались. Багровое солнце садилось в мутно-серое море. Небо быстро темнело.

Друзья внимательно оглядели всю прибрежную полосу и вернулись в машину. Возле ближайшего ресторанчика Байдаров остановил такси.

— Позвоню в гостиницу, — сказал он. — отдам весь свой запас папирос швейцару, если он скажет мне, что Майкова находится у себя в номере.

Однако он вернулся еще более нахмуренным и на вопросительный взгляд Березкина только качнул головой.

На обратном пути мотор их такси раскапризничался.

Машина тащилась еле-еле, шофер нервничал, то и дело дергал за рычажки карбюратора. Наконец, мотор чихнул подряд несколько рази замолк совсем. Шофер с ходу подрулил к обочине дороги, сконфуженно извинился и, открыв капот, забрякал ключами.

Друзья молча вылезли на шоссе. Мягко шурша резиной покрышек по асфальту, проносились машины, заливая дорогу прыгающими потоками мертвенно-белесого света. От шоссе куда-то в сторону сворачивала дорога, засыпанная светлым гравием и обсаженная кустами акаций. Байдаров и Березкин пошли по ней, пока лучи фонарей не перестали мелькать перед глазами.

Светлая лента дороги пологим поворотом уходила в темную гущу кустов. Было тихо, только в кустах трещали цикады. Байдаров остановился и зажег спичку, чтобы закурить папиросу. Слабенький дрожащий огонек осветил на мгновение встревоженное лицо Березкина.

— Видишь ли, Сережа, — сказал Байдаров, — мне не хочется верить, чтобы с Таней случилось что-нибудь плохое. У советских людей психология другая, мы у себя на родине уже отвыкли от таких историй, где участвуют красивые авантюристки и всякие злодеи. Отвыкли и от таких приемов, как шантаж и похищение. Все это от старого мира, но сейчас мы находимся как раз в том старом мире, где уголовные приемы все еще в ходу. Будем надеяться, что с Таней ничего страшного не произошло.

— Где же она могла задержаться?

Байдаров не ответил. Внезапно послышалось стремительно нарастающее гудение. Байдаров едва успел отдернуть Березкина в сторону, как мимо них промелькнула машина с потушенными фарами и, не сбавляя скорости, скрылась за поворотом дороги. Она исчезла, как привидение, оставив после себя только смрадное дыхание сгоревшего бензина.

— Видел, что здесь делают? — спросил Байдаров. — У нас шоферы не гоняют по дороге сломя голову с потушенными фарами. Кто знает, что провезли в этой машине? Давай лучше вернемся на шоссе.

Они не сделали и двух шагов, как оба вздрогнули и остановились.

Крик, душераздирающий крик донесся до чих из-за кустов акаций. Страшный вопль, больше похожий на звериное рычание, чем на человеческий голос. И все же это несомненно кричал человек.

Они быстро продрались сквозь колючие акации и увидели фасад здания, возвышающийся над зубчатой каймой черных кустов. Верхний ряд окон был слабо освещен.

В просвете крайнего окна темным силуэтом виднелась человеческая фигура, цеплявшаяся за оконные переплеты. Лицо человека выделялось мутным матовым пятном, на большом расстоянии трудно было что-либо разобрать… но вот на матовом пятне появилось черное отверстие широко открытого рта и опять донесся тот же крик, полный нечеловеческой злобы и мучительной боли.

Две фигуры в белых халатах показались за спиной висевшего. Они сдернули его с окна и утащили куда-то вглубь комнаты. Свет в окне погас.

— Психолечебница, что ли? — неуверенно заметил Байдаров. — Пойдем-ка отсюда, Сережа, к машине.

Друзья выбрались обратно на шоссе. Шофер уже сидел за рулем.

— Это клиника, — неохотно ответил он на вопрос Байдарова. — Клиника № 11. Там часто кричат.

…Тани не было в гостинице.

Байдаров позвонил в полицию…

 

Ловушка

Хотя Таня и смеялась над плохими предчувствиями Байдарова, но и ее, за три дня пребывания в Зиттине, не покидало ощущение непривычной, непонятной неловкости.

Если бы она была искушенным подпольщиком, она смогла бы объяснить это ощущение. Оно появляется у человека, когда за ним начинают следить; следить внимательно, настойчиво и незаметно.

Но Таня никогда не была подпольщицей, ей не от кого было прятаться, вся ее жизнь текла открыто, на виду у всех. Поэтому она решила, что все ее неприятные ощущения происходят от нервной усталости. Она решила, что просто ей надоела толчея зарубежной жизни, наглые фоторепортеры и неотвязные журналисты.

В Зиттине ее не тревожили ни те, ни другие, зато появились новые неприятности. То, ни с того ни с сего, лопнет пробирка с препаратом, то у больного внезапно появятся странные симптомы, заставляющие ее раздумывать над правильностью своего диагноза и тревожиться.

Вот и сегодня. С опозданием почти на сутки почта вручила посылку. Консул вместе с препаратом прислал Тане советские конфеты «Мишка», и она была растрогана его внимательностью. Приехав в больницу, Таня сама поставила препарат в автоклав и решила сидеть возле него до конца стерилизации; но автоклав вдруг перестал работать.

Старший врач был очень огорчен такими задержками. Затем больного так долго подготовляли для инъекции, что Таня, наконец, потеряла терпение.

Сделав вливание, она решила с полчаса побыть возле больного, проверить действие препарата.

За всеми заботами Таня забыла позвонить в гостиницу Байдарову и Березкину. Когда больной уснул, она направилась было к телефону, но вошел старший врач и сказал, что господа журналисты уже звонили из гостиницы и просили передать доктору Майковой, что будут ждать ее на пляже.

Таня вначале удивилась, что журналисты уехали, не дождавшись ее. Однако тут же оправдала их: чего было сидеть в номере в такую жару.

Больной спал. Делать возле него было нечего.

И Таня решила ехать прямо на пляж, минуя гостиницу.

Вырвавшись из сутолоки городского движения на загородное шоссе, Таня включила последнюю скорость, откинулась на спинку сидения и постаралась отдаться тому приятному ощущению, которое испытывает человек, проносясь по земле со скоростью тридцати метров в секунду. Но неприятное ощущение не проходило. Тане даже показалось, что кто-то пристально смотрит ей в затылок. Она сбавила скорость и оглянулась. Конечно, сзади никого не было. Только по шоссе, метрах в двухстах, мчалась белая машина.

Когда Кадиллак, в котором ехала Таня, свернул на прибрежную полосу к пляжу, белая машина тоже замедлила ход и съехала с шоссе на противоположную сторону.

Фрейлейн Морге выключила мотор. Задернула шелковую шторку. Бросила отрывисто:

— Демарсе!

— Да, я слушаю вас.

— Это очень удобный случай. Нужно задержать ее на пляже до вечера.

— Понятно, фрейлейн. Но… каким образом?

— Придумайте… Подайте мне платье.

— Вот оно, пожалуйста. Кстати сказать, мне легче было достать новейший бальный туалет, чем это платье. — совершенно не знал, где продаются подобные веши, пришлось обратиться за советом к дворнику. Объясните для чего вы собираетесь надевать такие лохмотья?

— Чтобы попасть в машину к той девчонке.

— И вы считаете, в таком виде она вас скорее возьмет?

— Конечно.

— Не понимаю?

— И не поймете, Демарсе… Застегните-ка мне платье на спине… Чтобы это понять, вам нужно бросить читать французскую порнографию и познакомиться с русскими романами. У таких людей, как доктор Майкова, врожденное чувство жалости к каждому ободранному бедняку.

Фрейлейн Морге слегка отодвинула шторку и посмотрела в сторону берега.

— Она собралась купаться. Что ж, это несколько облегчает дело. Демарсе, вы придумали, как задержать здесь ее машину?

— Пока нет.

— Ну, где вам… Возьмите на заднем сидении мою шляпу.

— Взял.

— Там есть длинная булавка.

— Есть, вот она, — Теперь вы сообразили? Нет… Вы не особенно-то умны, Демарсе.

— Фрейлейн!.. Ага, понял!

— Быстрее! А то она сейчас выйдет из воды.

Не найдя на пляже ни Березкина, ни Байдарова, Таня решила, что они уже уехали. Посмотрев на приветливое, ласковое море, она решила выкупаться.

Когда она вернулась к машине, то увидела, что одна из задних покрышек сплющилась и железный обод колеса стоит прямо на земле.

Пришлось доставать домкрат, инструменты и менять колесо. Таня провозилась довольно долго, и когда, наконец, завернула последнюю гайку, тени от береговых скал уже удлинились настолько, что закрыли машину.

Побуксовав на мягком песке, Кадиллак медленно выбрался на шоссе. Переключая скорости, Таня заметила на пешеходной дорожке странную фигуру.

Женщина, в старом поношенном платье, медленно брела по узкой тропинке, с трудом переставляя усталые ноги, обутые в рваные туфли. Лицо ее было серое и измученное. Таня видела, как она то и дело облизывала губы, почерневшие от пыли и потрескавшиеся от зноя. По шоссе проносились машины, в которых сидели мужчины, одетые в дорогие светлые костюмы, и женщины, одетые в не менее дорогие платья. Никто из них не обращал внимания на женщину, еле двигавшуюся по раскаленному гравию дорожки и так нуждавшуюся в помощи.

Наконец, женщина остановилась. Качнулась и, потеряв последние остатки сил, медленно опустилась на землю.

В ту же секунду Таня была возле нее. Подняла, помогла дойти до машины и усадила рядом с собой.

Таня плохо говорила на местном языке. Но невеселая история, рассказанная незнакомкой, была стандартно проста, и чтобы ее понять, не требовалось знания большого количества слов. Безработная машинистка… ездила в соседний городок искать работу… не хватило денег на обратный автобус… живет в Зиттине в Портовом Пригороде.

Женщина говорила тихим, равнодушным от усталости голосом, прикрыв длинными ресницами покрасневшие глаза и уронив на колени руки с красивыми пальцами, покрытыми дорожной пылью.

Таня молча слушала. Смотрела на красивые руки женщины, на мягкие очертания ее лица, на ее нежную чистую кожу, чуть покрытую загаром и думала, что в недалеком прошлом эта женщина жила, очевидно, очень неплохо…

Непонятное ощущение тревоги, какой-то приближающейся опасности опять заставило Таню обернуться. Но кругом было тихо. Мирно поблескивало море в лучах заходящего солнца. Вечерние тени подкрадывались к машине, где сидела эта измученная беспомощная женщина.

И Таня предложила довезти ее до дома…

Они еще не доехали до города, как женщина показала на старую разбитую дорогу, круто сворачивающую в сторону Портового Пригорода.

— Тут ближе, — тихо сказала она и опять прикрыла глаза.

Таня послушно свернула, и Кадиллак, переваливаясь по ухабам дороги, недовольно заворчал мотором. Поднятая колесами пыль закрыла машину…

Байдаров и Березкин не спали всю ночь. Перед утром позвонил телефон. Березкин кинулся к нему, опрокинул стул. Услышав мужской голос, протянул трубку Байдарову.

Звонил шеф полиции. — Случилось несчастье, — сказал он. — сейчас заеду за вами.

 

Подозрения

Предутренний туман еще стоял в воздухе, затягивая дымкой безлюдный пустырь, окруженный старыми складскими зданиями. Тянулись ржавые рельсы заброшенной узкоколейки, валялись куски черного толя и листы изъеденного ржавчиной кровельного железа.

— Вот здесь! — сказал полицейский агент.

Красный лимузин резко затормозил. Байдаров и Березкин вслед за шефом полиции вылезли на грязную землю.

Кадиллак стоял, почти уткнувшись фарами в кирпичную стену старого угольного склада. Капли росы покрывали голубую эмаль машины и редкими слезинками сползали по стеклам распахнутых дверок пустой кабины.

— Господа журналисты, — сказал шеф полиции, — прошу не подходить к машине. Мы можем спутать отпечатки и мелкие следы на месте происшествия.

Он отдал распоряжение. Один из агентов вытащил большую лупу и, с видом Шерлок Холмса, принялся рассматривать дверные ручки Кадиллака. Второй агент опустился на корточки и занялся изучением следов на земле возле машины.

— Какое несчастье, господа, — сочувственно обратился шеф полиции к Байдарову. — Зачем только доктор Майкова поехала сюда: район Старой Гавани самое глухое место в Портовом Пригороде.

Байдаров молча жевал мундштук давно погасшей папиросы. Агент с лупой не спеша выбрался из кабины “кадиллака”.

— Следов борьбы и крови в машине не обнаружено, — доложил он.

— Очень хорошо, Брайт. Продолжайте обследование. — Шеф полиции снова обратился к Байдарову. — Такой неприятный случай… — отдал распоряжение пока ничего не сообщать в прессу. Журналисты нам мало чем помогут. — Шеф полиции немного помолчал. — Вы сообщили вашему консулу?

Байдаров покачал головой. Он ночью звонил на междугороднюю, но ему ответили, что линия повреждена, все разговоры откладываются на завтра. — Ах да, — как бы вспомнил шеф. — Знаю, знаю. Это наше несчастье: старенькая линия часто портится и, как назло, в самый нужный момент.

Не понимая, о чем говорят шеф полиции и Байдаров, Березкин с тревогой следил за процедурой осмотра.

У него замирало сердце каждый раз, когда агенты начинали что-то говорить друг другу или разглядывать что-либо замеченное ими на обшивке сидения или на рулевом колесе. С беспокойством он оглядывался, и его профессиональный наблюдательный взгляд фотокорреспондента замечал на земле каждую деталь, и каждая деталь казалась ему подозрительной.

Агенты полиции тщательно рассмотрели и изучили все камешки, все щелочки, все мало-мальски заметные и даже не заметные следы кругом “кадиллака”. Но след чужой машины первым все-таки увидел Березкин.

Он потрогал Байдарова за локоть и показал ему на землю.

— Что? — не понял тот.

— Посмотри.

Байдаров нагнулся. На кучке пыли, увлажненной росой, виднелся свежий отпечаток покрышки со сложным узором, напоминающим сердце, пересеченное двумя рядами елочек. На покрышках их “кадиллака” узор был другой.

— Вы что-то нашли? — быстро шагнул к ним шеф полиции.

Он выслушал Байдарова, взглянул на отпечаток и сказал со снисходительной улыбкой, как бы извиняя нелепость такого предположения:

— Вы считаете, что злоумышленники приехали сюда на машине? Нет, это дело местных обитателей, а они предпочитают передвигаться пешком. Впрочем, — добавил он, останавливая Березкина, который было взялся за ФЭД, чтобы сфотографировать след, — мы можем, на всякий случай, сделать гипсовый отпечаток.

Через полминуты агент уже заливал след слоем жидкого гипса. Байдаров выразительно посмотрел на Березкина, и они отошли в сторону.

— Что-то мне не нравится поведение шефа полиции, — хмуро сказал Байдаров, выбрасывая потухшую и изжеванную до табака папиросу. — Таня сказала бы, что это опять мое расстроенное воображение; но, к сожалению, все плохие предчувствия здесь неизменно сбываются. — начинаю им верить все более и более.

— Яша, ты думаешь, что в похищении Тани замешана та женщина?..

Байдаров не успел ответить. К ним приближался шеф полиции.

— Агенты ничего подозрительного не обнаружили, заворковал он. — Все, как говорят, покрыто мраком неизвестности. Но не будем терять надежды. Возможно, просто похищение с целью выкупа. У нас это иногда, к сожалению, случается. — Он сокрушенно поднял плечи и добавил: — И зачем только она поехала в такой заброшенный район?..

— Да, да! — вдруг раздался рядом с ним глуховатый, слегка пришепетывающий голос. — Вот я то же самое подумал, господин военный.

Все повернулись. Возле них стоял пожилой мужчина, одетый в военный заплатанный китель, с удочками и алюминиевым котелком в руках.

— Я тоже подумал, — продолжал мужчина, оглядывая всех выцветшими глазами, — зачем эти молодые женщины приехали в такое глухое место, как наша Старая Гавань.

— Женщины? — удивился Байдаров.

— Какие женщины? — строго спросил шеф полиции. — В машине была одна женщина.

— Виноват, я видел две…

— Ты был пьян!

Мужчина не обиделся. Он только вздохнул с грустной улыбкой.

— Я уже позабыл, когда был пьян в последний раз. Хожу в Старую Гавань каждую ночь ловить бычков, но их хватает только на хлеб. Хорошо видел — женщин было две. Одна совсем молоденькая, а вторая…

— Подождите! — перебил его Байдаров. — Сережа, у тебя с собой снимок? Дай-ка его сюда, — и он показал мужчине отпечаток с видом подъезда Рабочей больницы. — А вторая женщина… не походила вот на эту?..

Мужчина положил удочки на землю и вытер руки о штаны.

— Я плоховато вижу без очков, — сказал он, рассматривая снимок на расстоянии вытянутой руки, как это делают дальнозоркие, — но как будто бы…

— Все это очень интересно, — перебил его шеф полиции. Он решительным жестом выдернул снимок из рук оторопевшего мужчины. — Так значит, вы были здесь ночью? Брайт! Заберите его в мою машину.

Как из-под земли выросший агент взял растерявшегося мужчину под руку и повел к красному лимузину.

Шеф полиции бросил быстрый взгляд на фотографию.

— Неважный отпечаток, — заметил он. — У вас нет лучшего?., тогда, с вашего разрешения, — шеф любезно улыбнулся, — я возьму его. И прошу меня извинить, но я должен уехать. — хочу лично заняться допросом этого господина… Брайт! Вы останетесь здесь за меня. Продолжайте обследование. Вы можете ехать в своем “Кадиллаке”, господа журналисты.

И лимузин шефа полиции пронесся мимо друзей, увозя с собой единственный снимок и единственного свидетеля.

На мостовой остались две удочки да помятый алюминиевый котелок, из которого торчали шевелящиеся рыбьи хвосты.

Все было сделано так быстро, что друзья ничего не успели сказать. И когда красный лимузин скрылся в переулке, Байдаров многозначительно протянул сквозь зубы: — Так, так… Ну вот, кое-что и определилось, Сережа. Конечно, жаль снимка. Но взамен его шеф полиции вернул нашу машину. Поедем в гостиницу. Там у нас осталась пленка, и мы сделаем второй отпечаток.

Пока “кадиллак”, почти цепляясь бортами за углы изломанных улиц и проваливаясь по ступицы в рытвины и канавы, выбрался, наконец, из закоулков Портового Пригорода, прошло около получаса. Взошло солнце. По улицам уже прошли поливочные машины, смыв с матово-черного асфальта следы пыли и грязи.

В вестибюле гостиницы неприятно пахло горелой тряпкой. Друзья поднялись на свой этаж, где их встретил господин Скарбон. Лицо управляющего гостиницей выражало высшую степень огорчения.

Байдаров с запоздалой догадкой прикусил губу.

— Неприятность, господа! — управляющий часто заморгал, закатывая глаза под лоб. — Такая неприятность! Небольшой пожар в вашем номере. Или замыкание шнура настольной лампы, или господин Байдаров плохо притушил окурок в пепельнице… В коридоре дым… пришлось взломать дверь… Но из вашего имущества ничего не пострадало, господа. Сгорела только скатерть на столе.

Двери номера были открыты. Уборщица смывала с пола коричневую пену огнетушителя. Валялась обугленная скатерть, от которой поднималась тоненькая струйка дыма. Березкин быстро открыл ящик стола, где хранились заснятые пленки. Он перебрал их под вопросительным взглядом Байдарова.

Пленки со снимком женщины не было.

— Фон Штрипс! Вы поступили, как идиот!

— Фрейлейн Морге… — не позволю…

— Вы мне позволите повторить, что вы поступили, как идиот. Черт вас возьми! Да знаете, что с вами сделает господин Эксон, если я расскажу ему о такой работе.

— Но что произошло?

— Вы навели подозрение журналистов на меня и, следовательно, на клинику.

— Помилуйте, наоборот, я отобрал у них все подозрительные улики.

— Нет, я удивляюсь Эксону, что он послал сюда такого бестолкового человека. Да неужели вам неясно, что, отбирая улики, вы только укрепили подозрения.

— Но что я должен был сделать?

— Вам нужно было бы прежде, чем пригласить журналистов с собой, уничтожить все следы машины и, тем более, исключить появление живых свидетелей.

— Свидетель больше ничего не скажет.

— Он уже достаточно сказал. Нам нужно задержать приезд советского консула хотя бы на несколько дней.

 

Старая знакомая

Горничная принесла в номер свежую хрустящую скатерть. Господин Скарбон, продолжая соболезновать (ах, какая неприятность, какая неприятность!), отослал горничную и собственноручно расстелил скатерть на столе.

— Я надеюсь, ничего не пропало? — остановился он в дверях. — все время лично присутствовал…

— Нет, — прищурился Байдаров. — Ничего не пропало. Очень благодарим вас за заботу.

Он закрыл дверь за управляющим и, вернувшись, с шумом опустился на диван. Березкин подвинул к нему спички и пепельницу и сел рядом.

От телефонного столика донесся тихий щелчок. Они прислушались, ожидая звонка, который мог принести им еще какую-нибудь новость. Но телефон безмолвствовал.

— Что будем делать, Яша?

Байдаров сломал спичку о коробок и бросил ее в пепельницу.

— Потеряв все вещественные улики, — сказал он, — мы приобрели твердую уверенность, что похищение Тани — дело рук известной нам женщины, нашей старой знакомой. Мы не знаем, кто она и где ее искать. Обращаться к местным властям бесполезно: здесь хозяин — шеф полиции, а он заинтересован в том, чтобы мы эту женщину не нашли. Мы бессильны против него. Нам нужен один человек…

— Консул.

— Да, Сережа. Наш консул. Мы расскажем ему все, что знаем. Действуя от имени правительства, консул будет разговаривать с шефом полиции на другом языке.

— Тогда нужно сейчас же вызвать его.

— Это труднее, чем ты думаешь.

— Сегодня заработает междугородняя.

— Она может не заработать, — заметил Байдаров.

— Пошлем телеграмму.

— Телеграмма может не дойти.

— Тогда я сам поеду за консулом.

— А ты можешь не доехать.

В темных глазах Березкина появилось вначале удивление, затем негодование.

— Но не может этого быть! — воскликнул он.

— Сережа, милый, — сказал Байдаров значительно, — давай условимся: здесь все может быть. Мы только потому и потеряли Таню, что думали иначе. Но мы все-таки проверим первые два способа. Сейчас пойдем на телеграф. Кстати, там узнаем, когда начнет работать междугородняя.

Байдаров встал. Телефон опять звякнул тихо и приглушенно.

— Кто-то собирается позвонить, — сказал Березкин.

— А может быть… подслушать?

В это время звонок телефона задребезжал резко и настойчиво.

Байдаров снял трубку.

— Да, — сказал он.

Трубка молчала. Слышались только легкие шорохи и потрескивания; где-то далеко-далеко играла гавайская гитара.

— Слушаю! — повторил Байдаров. Он уж хотел повесить трубку, как вдруг мембрана щелкнула, наступила тишина, и в тишине прозвучал спокойный женский голос: — Журналист Байдаров?

Звук пистолетного выстрела меньше бы удивил Байдарова. Он на секунду запнулся, в его памяти промелькнула горящая улица Берлина и женщина с сумочкой в тихом переулке.

— Да, — сказал он. — Кто говорит?

— Это вы скоро узнаете, — услышал он. — Мне бы хотелось побеседовать с вами по интересующему вас делу.

— Когда?

— Когда вам угодно. Но, во всяком случае, раньше, чем вы пошлете телеграмму вашему консулу, — в спокойном голосе прозвучала скрытая, как бы свитая в тугую пружину, угроза.

— Хорошо, — сказал Байдаров. — согласен говорить сейчас. Где мне вас найти?

— Меня не нужно искать, — слабо усмехнулся голос. — заеду за вами.

Мембрана щелкнула, послышались частые отрывистые гудки.

— Кто звонил, Яша?

Байдаров не ответил и Березкин сразу догадался: — Та женщина?

Сдержанным движением Байдаров опустил трубку на телефон. Присел возле окна, из которого был виден подъезд гостиницы. Они молча ждали несколько минут.

Байдаров нагнулся к окну.

— Вот и она.

У подъезда остановилась длинная, похожая на гончую собаку, белая машина.

За рулем сидела женщина — сверху из окна были видны ее светлые волосы, мягкими завитками лежащие на плечах. Она сидела спокойно, не вертелась, не сигналила, не смотрела по сторонам. Она была уверена, что ее уже увидели, и небрежно постукивала пальцем в перчатке по волнистому ободу рулевого колеса.

— Да, — протянул неопределенно Байдаров. — Это не миледи у Дюма. У той, кроме яда да коварства, ничего за душой не было, — у этой к услугам и пистолеты, и вообще вся современная техника. А у меня даже Д'Артанъяновой шпаги нет, — усмехнулся он. — Так я поехал, Сережа. Ну, что ты на меня, как на покойника, смотришь?.. Сиди и дожидайся. — скоро вернусь

— Может быть, вместе поедем?

— Нет, нет! Жди здесь, как договорились. Читай пока «Трех мушкетеров». Там как раз все хорошо кончается.

На пороге Байдаров остановился.

— Но из номера никуда не уходи. И никому не открывай, кто бы ни стучал.

Байдаров не торопясь спускался по лестнице. Ему хотелось подготовиться к предстоящей встрече. Он догадывался, что сейчас произойдет серьезный разговор, который должен решить судьбу Тани, и он боялся, очень боялся, что каким-либо неверным словом, неточным ходом может ее погубить. Он не знал, кто эта женщина, что она может и что не может сделать, какого тона ему держаться в разговоре с ней. И тут вспомнил слова своего московского тренера-боксера: «В бою иногда полезно для разведки применить приемы своего противника».

Он расправил воротничок рубашки и даже улыбнулся, чтобы согнать с лица следы бессонницы и тревоги.

«Нужно будет посмотреть на покрышки колес, — продолжал размышлять Байдаров, уже выходя из дверей гостиницы. — Если она их сменила, значит боится, и ее можно будет еще припугнуть».

Он подошел к белой машине. Коротко поклонился женщине. Она, не поворачивая головы, бросила на него быстрый косой взгляд и показала на сидение рядом с собой.

Байдаров обошел машину сзади, нагнулся и узнал на покрышках знакомый узор — сердце с двумя рядами елочек.

«Да! Эту не припугнешь, — подумал он. — Бедная Таня!». Впрочем, Байдаров постарался ничем не проявить своего беспокойства. Он протиснулся на сидение и, закрывая дверку кабины, хлопнул раз, другой. Но замок не закрывался. Женщина молча протянула руку, наклонилась и захлопнула дверку. Прядь ее волос коснулась лица Байдарова, ему показалось, что она это сделала нарочно.

Мощный мотор мягко тронул машину, набирая скорость, она скользнула по блестящему асфальту бульвара.

Женщина молчала, склонившись над рулем. Байдаров видел в зеркале отражение ее глаз. Ему казалось, что он замечает в них не то улыбку, не то усмешку, и это заставляло его все более и более тревожиться за судьбу Тани…

Белую машину загородила массивная туша городского автобуса. Березкин отошел от окна и сел на стул. Откинулся на спинку и сидел так не шевелясь, прислушиваясь к нарастающему чувству томительного беспокойства. Несколько раз взглянул на часы, потом снял их, положил на дальний угол стола и прикрыл газетой.

«Три мушкетера» лежали на столе. Он подвинул книгу, прочитал одну страницу до конца и, перевертывая ее, сообразил, что не помнит, о чем читал. Он закрыл книгу, встал, приподнял газету и посмотрел на часы. Послушал — они шли. Он положил их на место и попытался представить, что может случиться с Байдаровым. Однако он не знал ничего определенного, и фантазия — как всегда бываете таких случаях — принялась рисовать ему картину за картиной и одну страшнее другой.

Тогда он снова раскрыл книгу. Механический процесс чтения все-таки отвлекал мысли и заполнял медленно текущее время.

Так прошел час… другой. Наконец, Березкин не выдержал. Он вскочил, подошел к вешалке, взял шляпу, не представляя себе, куда он пойдет и зачем. Но сидеть в номере он больше не мог.

Дверной замок щелкнул, и в номер вошел Байдаров.

Березкин оторопело смотрел на него, как на человека, появившегося с того света.

— Ты пришел, Яша, — наконец вымолвил он.

Байдаров взял из его рук шляпу и повесил рядом со своей. Не свойственным ему усталым движением сел на диван и закурил.

— Я видел Таню, Сережа, — сказал он.

— Живую?

— Пока живую, — мрачно потупился Байдаров. — Садись, я попробую тебе все по порядку рассказать.

Он повертел в руках спичечную коробку, с видом человека, который пытается привести в какой-то логический порядок свои мысли.

— Мы промолчали всю дорогу, — начал он. — Так как я приготовился ко всяким неожиданностям, то не особенно удивился, когда машина свернула на ту самую аллею…

 

Откровенный разговор

— Итак, — сказала фрейлейн Морге. — За наше знакомство!

Из графина, стоявшего на столе, она налила два бокала и протянула один Байдарову. В ее глазах блеснули задорные искорки. Влажные тонкие губы раздвинулись в легкой вызывающей улыбке.

Байдаров колебался секунду. Ему пришлось сделать усилие, чтобы заставить себя поверить, что все это не фарс, не дешевая мелодрама, что сейчас решается участь Тани и многое в этой участи зависит от него. Он принял бокал.

— Мы с вами уже встречались, — заметила фрейлейн Морге.

— Да, встречались, — согласился Байдаров. — Вы стреляли в моего товарища. Из-за угла, — добавил он.

— Из окна моей квартиры, — поправила фрейлейн Морге, — и неудачно — ваш товарищ не вовремя повернулся.

— Вы могли исправить свой промах. Почему же вы не стреляли в меня? Испугались?

— О, нет! Просто у меня в пистолете не оказалось патронов. — Фрейлейн Морге пригубила бокал. — Вы такой большой, — сказала она, — в вас бы я не промахнулась.

Она допила вино. Байдаров поставил свой бокал на стол.

— Вы хотели сказать мне что-то о Майковой? — спросил он.

— Вы догадливы.

— Она у вас?

Фрейлейн Морге повертела в руках тонкую ножку пустого бокала. Байдаров невольно обратил внимание на ее длинные сильные пальцы с крашеными ногтями, держащие хрупкий хрусталь.

— Да! — сказала она вызывающе. — Доктор Майкова у меня. — хочу узнать у нее рецепт препарата Русакова.

— Зачем он вам?

— Для дела, господин Байдаров. Мы тоже хотим лечить препаратом наших больных.

— Не верю.

Фрейлейн Морге только пожала плечами.

— Наше государство, — продолжал Байдаров, — и так даст вам препарат.

— Он нам нужен в большом количестве, мы должны производить его сами. Так вот, я отпущу доктора Майкову, как только она мне сообщит его рецепт.

— А если она вам его не скажет?

— Мне трудно ответить на этот вопрос. А вы не могли бы уговорить ее не упрямиться?.

Байдаров покачал головой.

— Нет. Да она и не послушала бы меня.

— Тогда мне придется задержать ее несколько дольше. — Глаза фрейлейн Морге блеснули тускло и недобро.

Но улыбка на губах осталась. — Господин Байдаров, — продолжала она, жестко и четко выговаривая окончания слов, — давайте поговорим откровенно. Нам нужен рецепт препарата, и я думаю, что смогу его узнать у доктора Майковой. Вы, конечно, вправе заботиться о ее судьбе, хотя пока ей ничто не угрожает. Конечно, вы будете искать способы выручить ее. Но вы избрали неверный путь! Консул здесь не поможет. — согласна с тем, что вы кое-что знаете. На основании ваших подозрений консул может наделать нам немало хлопот. Но Майкову он не найдет. Более того, сейчас она жива и здорова, но если здесь появится консул…

Она многозначительно замолчала с той же вызывающей улыбкой, глядя прямо в глаза Байдарову.

— Вы ответите за это! — сказал он.

— Ничего подобного. У вас нет фактов, нет явных улик. Для суда подозрений недостаточно. Все ваши устные сообщения мы выдадим за провокационные обвинения агентов-коммунистов. А вашу Майкову найдут на пороге какого-нибудь ночного притона в Портовом Пригороде. Шеф полиции извинится перед вашим консулом за прискорбный случай; однако прибавит, что доктор Майкова не должна была ехать в такой глухой район города. Возможно, найдут и убийц, которых примерно накажут, повесят или сошлют на каторжные работы. Впрочем… все может быть сделано и иначе. — даю вам сейчас, так сказать, общее представление…

Фрейлейн Морге нагнулась и взяла со стола тонкий хлыст с рукояткой из цветного перламутра, согнула и выпустила его упругий конец, он выпрямился с резким неприятным свистом.

— Пока вашему доктору не угрожает никакой опасности, — продолжала она. Правда, мы ее немного припугнем… (Байдаров невольно посмотрел на хлыст и подумал, как будет больно, если он ударит по живому телу), — но потом выпустим. Нам нет надобности привлекать внимание ненужной жестокостью. Это все, что я хотела вам сообщить. Теперь решайте сами; судьба доктора Майковой в ваших руках.

Байдаров молчал. Он понимал всю безжалостную убедительность преступной логики этой женщины. На его скулах выступил легкий румянец скрытого волнения.

— Когда вы ее освободите?

— А вот это, в некоторой степени, зависит и от вас.

— Что я должен сделать? Дать обещание, что я буду молчать?

— Это во-первых. Во-вторых, — вы должны съездить со мной в наш ночной клуб.

— Зачем? — совершенно искренне удивился Байдаров.

— Вас должны увидеть в моем обществе, — фрейлейн Морге опять усмехнулась задорно, — вы будете со мной учтивы и приветливы. А впоследствии вам уже будет трудно выступить против меня. У меня будут основания вас скомпрометировать.

Байдаров все еще колебался.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Но прежде покажите мне Майкову. — хочу убедиться, что она жива.

— Ну, что ж, — согласилась фрейлейн Морге после некоторого раздумья, вы увидите ее. Но я не хочу, чтобы у нее появились преждевременные надежды. Она не должна знать, кто к ней приходил. Поэтому нам придется устроить небольшой маскарад.

Она подошла к стене, откинула штору. Байдаров увидел дверку стенного шкафа с массивными резными филенками. Из замочной скважины торчала узорчатая головка ключа.

Шкаф был темен и вместителен, как бомбоубежище.

Откинув в сторону висевшие платья, фрейлейн Морге достала из глубины шкафа длинный белый балахон.

— Наденьте вот это.

Байдаров с трудом натянул на широкие плечи длинный, до пят, мешкообразный халат. Глухой капюшон с узкими прорезями до глаз закрыл ему голову.

— Очень хорошо, — услышал он. — Сейчас вы похожи на куклуксклановца. Пойдемте… Но, предупреждаю, никаких разговоров с доктором Майковой.

Похлопывая хлыстом по ладони, фрейлейн Морге направилась к дверям. Путаясь ногами в складках плотной ткани балахона, Байдаров последовал за ней.

Ему трудно было ориентироваться по дороге. Через узкие прорези в капюшоне Байдаров видел перед собой только голову своей спутницы, белую блузку, отложной узорчатый воротничок. На расстоянии протянутой руки он видел шею женщины, полузакрытую локонами белокурых волос. У Байдарова появилось жгучее желание протянуть руку, сжать шею пальцами. Он поспешно засунул руки в карманы, но в балахоне оказались сквозные прорези, и тогда Байдаров затолкал кулаки поглубже в карманы пиджака.

Глядя поверх плеча своей спутницы, он заметил, как из какого-то бокового прохода показались белые фигуры двух служителей. Они тащили под руки мужчину, одетого в разорванную на груди длинную белую рубаху.

Увидя фрейлейн Морге, служители поспешно посторонились. Мужчину они продолжали держать под руки, прижимая его к стене. Байдаров заглянул больному в лицо. Оно было странного голубоватого оттенка, его то и дело передергивали судорожные гримасы, рот кривился, глаза блестели, как у зверя, попавшего в западню.

Фрейлейн Морге прошла мимо, даже не повернув головы.

Они спустились куда-то вниз. Дневной свет сменился электрическим. Его спутница внезапно остановилась — Байдаров чуть не налетел на нее. Подошел кто-то в белом халате. Забрякали ключи. Открылась низкая дверь, Байдаров нащупал ногой порог и шагнул через него…

Таня никак не могла вспомнить, что с ней случилось, как она попала в эту комнату с низким потолком, на котором воспаленным глазом светила электрическая лампа. Тяжелая, как налитая свинцом, голова отказывалась думать. В сознании вихрем проносились беспорядочные бредовые видения; чаще всего — чье-то лицо, с прозрачными, как льдинки, глазами, и тогда все существо Тани напрягалось и замирало в ожидании чего-то.

Она сидела на жесткой кровати, покрытой колючим одеялом. Ослабевшие мышцы шеи с трудом поддерживали голову, и она покачивалась из стороны в сторону. Хотелось лечь, но лежать было нельзя — голова тогда начинала болеть нестерпимо. Таня откидывалась назад попиралась затылком о холодный цемент стены. На несколько секунд становилось легче, но потом опять приходила боль, и сознание захлестывалось волной жутких образов.

Часы с ее руки были сняты, она не знает, сколько времени сидит в этой жуткой комнате. Час?.. Месяц?.. Год?..

Скрипнула дверь. Струя свежего воздуха коснулась ее лица. Она открыла глаза и увидела перед собой женщину…

Таня пытается сообразить: на самом деле кто-то стоит перед ней или это ей только кажется. Однако она отталкивается от стены затылком и выпрямляется на лежанке. Голова у нее кружится, но она держится руками за лежанку и в упор, упрямо и вызывающе смотрит в чужие прозрачные глаза.

Красный туман затягивает сознание и Таня видит, как с лица женщины исчезает спокойствие и выражение его становится насмешливо злым.

Черный конец хлыста уперся в лоб и оттолкнул голову к стене. Таня больно ударилась затылком, но упрямо не закрывала глаза. И она увидела, как огромная белая фигура выдернула из рук женщины хлыст. Что-то очень знакомое почудилось девушке в этом движении, но она недоверчиво и устало отвернулась.

Таня услышала, как скрипнула дверь, и почувствовала что-то легкое, упавшее к ней на колени. Она передвинула руку и нащупала круглый предмет, с трудом подняла ладонь и разглядела на ней матово-белую монету с изображением Государственного герба Советского Союза…

Таня уже не думала, кто мог бросить ей эту монету с гербом ее Родины, но ощущение необъяснимой радости вытеснило хоровод бредовых видений. Последним усилием она зажала монету в кулаке, склонилась на бок и ничком упала на постель.

— Когда я вырвал у фрейлейн Морге хлыст, — заканчивал свой рассказ Байдаров, — у меня появилось снова желание придушить ее… — Байдаров выразительно сжал в руках захрустевшую спичечную коробку. — Но я понимал, что этим не принесу пользы Тане. А мне так захотелось показать, что ее друзья недалеко, тут, рядом. — нащупал в кармане наш советский двугривенный и перед уходом незаметно бросил ей на колени.

— А потом?

— А потом мы вернулись в кабинет, и я сказал фрейлейн Морге, что поеду с ней хоть в преисподнюю, лишь бы только поскорее выручить Таню.

— Что ответила фрейлейн Морге?

— Она будет ждать меня завтра в час ночи.

— В час ночи?!

— В ночной клуб не ездят днем, Сережа.

— И ты поедешь?

Не отвечая, Байдаров предупреждающе поднял палец, ушел в спальню и вернулся с подушкой. По дороге он включил радио и повернул регулятор на полную мощность. Гавайская гитара взревела в громкоговорителе так, что у Березкина зазвенело в ушах.

Байдаров закрыл телефон подушкой.

— Вот теперь можно поговорить, — сказал он. — У меня есть такой план, Сережа…

— Что они говорят? — спросил фон Штрипс.

У пульта аппарата для подслушивания сидел полицейский агент, знающий русский язык. Внезапно он поморщился и снял с ушей чашечки телефонов.

— Они включили радио.

— Все равно, продолжайте слушать.

Агент опять надвинул наушники, прикрыл их сверху ладонями и нагнулся к пульту. Повертел ручками управления: — Слышимость резко понизилась, — сказал агент, — Разобрать слова невозможно.

Шеф полиции нервно дернул щеточкой усиков и ударом пальца выключил микрофон секретного селектора.

Вечером, этого же дня, фрейлейн Морге вызвала доктора Крейде.

— Сколько вы ввели доктору Майковой вируса «В»?

— Два кубика, фрейлейн Морге. Два кубика слабой разводки.

— Больше нельзя?

— Нельзя. Она потеряет сознание и совсем не сможет говорить.

— Она и сейчас не много говорит, — заметила фрейлейн Морге. — Сегодня ночью нужно будет еще раз попробовать допросить ее.

 

Поединок

Березкин внезапно проснулся от острого ощущения не то жалости, не то тревоги. Вначале ему показалось, что с Байдаровым что-то случилось. Он испуганно вскочил с постели. Но Байдаров спокойно спал на кровати напротив. Слабый свет из-под темно-зеленого абажура ночной лампы падал на его лицо, и оно казалось скорбным и печальным.

Однако неприятное чувство не проходило. Березкин подошел к окну, откинул штору. Серое туманное небо висело над крышами. Внизу тянулась черной рекой пустая неприветливая улица. По тротуару брела одинокая фигура в пиджаке с поднятым воротником, в шляпе с уныло обвисшими полями.

Березкин проводил глазами сиротливого прохожего, пока он не скрылся в ночных сумерках, и вдруг подумал, что Тане в эту же минуту, наверное, очень и очень трудно.

Служитель выпустил локоть Тани. Она качнулась и с трудом удержалась на ногах.

Прямо перед своими глазами она увидела угол письменного стола. Стопку журналов. На журналах лежали черные шоферские перчатки, слишком маленькие для мужской руки. На перчатках тонкий гибкий хлыст.

Рядом на мраморной подставке торчала тонкая золоченая игла со стопкой наколотых бумаг.

Голова у Тани кружилась, ноги подкашивались. Она боялась упасть на сверкающее острие и слегка отодвинулась назад.

При малейшем движении тупая боль ударяла в затылок. Но стоять склонившись Таня не хотела. Медленно, с усилием, она подняла голову.

Женщину за столом она узнала сразу.

— Доктор Крейде, — сказала женщина по-немецки кому-то, находящемуся в комнате.

— Да, фрейлейн Морге, — ответили слева от Тани.

Голос показался знакомым. Смотреть влево Тане мешала нависшая на глаза прядь волос. Она боялась повернуться — как бы не упасть. Левая рука зажата в кулак, в ней монета с гербом Советского Союза. Таня подняла правую руку, отодвинула нависшие волосы. От движения она покачнулась, ей пришлось переступить на месте, чтобы сохранить равновесие. Зато теперь она видит, к кому обратилась женщина. Так и есть! Старший врач Рабочей больницы…

— Вы знаете русский язык, доктор Крейде, — сказала женщина. Признаться, я не подозревала за вами таких способностей.

— Я знаю не только русский, — услышала Таня, — но и английский, фрейлейн.

— Вот как, но вы всегда говорите при мне по-немецки. Даже с Эксоном.

— Из уважения к хозяйке дома.

— Благодарю, — иронически протянула женщина. — А теперь помогите нам разговориться с доктором Майковой на ее родном языке.

Таня неплохо знала немецкий язык. Когда-то в институте она заявила преподавателю, старому Карлу Мейеру, что не желает изучать язык, на котором написана такая книга, как «Мейн Кампф». Седой Мейер тогда покраснел и закричал на нее, что она не права, что немецкий язык не тот, на котором написана «Мейн Кампф», а тот, на котором написаны «Фауст» и «Коммунистический манифест». Он поставил ей «плохо», и, поразмыслив, Таня решила, что он был прав.

Она сделала усилие и произнесла по-немецки: — Нам не о чем разговаривать здесь на русском языке. Да вы и недостойны говорить на нем. И хотя в глазах от напряжения уже появилась красноватая муть, Таня добавила с упрямым вызовом: — Будем говорить по-немецки… хотя бы из уважения к хозяйке дома.

Справа скрипнул стул. Стараясь не двигать головой, Таня посмотрела в ту сторону и увидела молодого мужчину с черными усиками. Он оперся локтем о колено и пристально смотрел на ее ноги. Таня вспомнила, что платье сбоку у нее разорвано, почти до пояса — очевидно, тогда, когда ее вытаскивали из машины, — она почувствовала взгляд, противной мокрицей ползающий по ноге.

Губы ее вздрогнули. Невольным жестом она поправила платье.

Женщина за столом недобро усмехнулась и что-то сказала мужчине с усиками. Тот с готовностью встал, подошел к Тане и протянул руку к воротнику ее платья.

Румянец загорелся на бледных щеках Тани. Она отступила, пошатнулась, оперлась обеими руками о стол.

Дальше отступать было некуда. Она отклонилась назад, рука ее скользнула по столу и наткнулась на хлыст.

Мужчина уже почти коснулся ее. Таня втянула воздух сквозь сжатые зубы, собирая остатки сил, схватила хлыст и, размахнувшись, ударила наотмашь им прямо по наглым улыбающимся глазам.

Она услышала шипящий крик боли и ярости. Хлыст выпал из ее рук. Закрыв глаза, Таня склонилась на стол.

Как сквозь сон, до нее донесся резкий оклик: — Демарсе! Не смейте! Вы ее убьете, а она мне нужна.

Таня услышала, как возле нее зашуршало платье.

— Вам здорово попало, Демарсе… Поднимите хлыст и идите в ванную, у вас течет кровь.

Таня открыла глаза.

Женщина стояла возле нее и легонько похлопывала хлыстом по углу письменного стола. Голос ее был недобро спокоен.

— Рецепт препарата Русакова?

Таня выпрямилась и отрицательно покачала головой.

— Рецепт препарата? — повторила женщина.

С наивной надеждой Таня обвела глазами комнату.

Нет! Здесь ей не от кого было ждать ни сочувствия, ни жалости. Друзья были далеко. А рядом только вот эта…

— Рецепт витамина? — услышала Таня и вздрогнула от удара.

Тело ее бессильно наклонилось к столу. Прямо перед собой она увидела золоченую иглу, на которую были наколоты бумаги; холодно и остро поблескивал ее кончик, притягивая взгляд. Если упасть на него грудью, то игла, наверное, дойдет до сердца. Может быть-то будет не так мучительно, как ощущение одинокой беспомощности, как страх от ожидания, что еще может придумать эта женщина, чтобы заставить ее говорить.

Таня наклонилась, передвинула руку и почувствовала зажатую в кулаке монету с гербом Советского Союза.

Она с усилием повернула голову.

— Вы ничего не узнаете от меня, — произнесла она тихо, но внятно. — не боюсь вас! Вы можете пытать меня, как угодно…

Губы ее затряслись, она прикусила их до крови, чтобы не расплакаться. Но ей мучительно захотелось доказать, что она все равно ничего не скажет. Она протянула правую руку, положила ее ладонью на острие иглы и, закрыв глаза, нажала что было силы…

Больно оказалось только вначале. Кончик золоченой стали показался на тыльной стороне руки. Кровь, вначале каплями, потом тоненькой струйкой побежала на бумаги и расплылась в круглое пятно..

Дальше Таня уже не помнила ничего…

 

Новые сведения

Служитель вынес бесчувственную девушку из кабинета. Фрейлейн Морге с раздражением бросила на стол хлыст. Присела в кресло, закурила. Прищурилась, окутанная табачным дымом.

У доктора Крейде неприятно сосало под ложечкой, во рту чувствовался привкус железа. Он проглотил слюну, повозился осторожно в кресле и с опасением поглядел в сторону нахмуренной хозяйки. Кто знает, что может прийти в голову этой женщине. Все время живешь, как в клетке с дикой кошкой. От постоянного нервного напряжения окончательно испортился желудок, сегодня утром он обнаружил на висках седые волосы. Черт знает что! Еще немного, и сам станешь сумасшедшим, вроде доктора Шпиглера.

Он вздрогнул, заметив, что фрейлейн Морге пристально смотрит на него.

— Вы принесли вирус, доктор?

— Да, да, фрейлейн Морге. Вот он.

Доктор Крейде вынул из портфельчика небольшой, с палец, металлический футляр.

Фрейлейн Морге отвернула нарезную крышку. На ладонь выскользнула стеклянная ампула с длинным хвостиком. Доктор поспешно отошел от стола и сел подальше.

Как она обращается с вирусом?.. Стоит ей отломить запаянный кончик…

— Если упрямая девчонка не даст мне рецепта препарата, — сказала фрейлейн Морге, — я угощу ее вирусом и выброшу где-нибудь в Портовом Пригороде. Господин Байдаров получит обратно свою Майкову. Только она уже перестанет быть доктором.

Она опустила ампулу в мягкую внутренность футляра, завернула крышку и положила его в ящик стола.

— Скажите мне, доктор, — сказала она. — Для чего отцу так понадобился препарат профессора Русакова?.. Да сядьте поближе. Вы же видите, что я убрала ампулу.

— Видите ли, — осторожно пересаживаясь в другое кресло, заговорил доктор, — чтобы сделать вирус практически годным в масштабах значительно больших, чем наш «массовый эксперимент», нужно добиться большей концентрации его. В наших средах это пока плохо удается. Возможно профессор Морге считает, что препарат Русакова даст возможность приготовить такую среду…Доктор Крейде остановился. — Вот и все, — добавил он.

— Вы хотели еще что-то сказать, — с нажимом произнесла фрейлейн Морге, не спуская с доктора глаз.

— Да, фрейлейн… если вы позволите… я ваш искренний…

— Короче!

— Это только мое предположение, но мне кажется, что профессор Морге опасается… что препарат Русакова может служить противоядием вируса. Тогда потребуется дополнительная культивация…

Фрейлейн Морге смотрела на доктора взглядом тяжелым, как ртуть. Он беззвучно пошевелил губами и замолк. Он скорее догадался, чем услышал:

— Если вы скажете об этом, хотя бы слово, господину Эксону…

— Я… я… фрейлейн… — залепетал доктор Крейде. Я… — и вдруг его глаза широко открылись, и он закричал пронзительно, как подстреленный заяц: — А-а-а!

— Что? — фрейлейн Морге вскочила.

— Там! — только мог выговорить доктор, показывая на темный квадрат окна.

Фрейлейн Морге выключила лампу. Стекла посветлели. За окном никого не было. В ночном сумраке угадывались очертания пустых дорожек. Белела у подъезда машина.

— Что вы там увидели?

Говорить доктор не мог. Губы его тряслись, он стирал платком с лица беспрерывно набегающий пот. Фрейлейн Морге зажгла свет и вернулась к столу.

— Что?.. Ну?

— Простите… фрейлейн. Очевидно мне показалось…

— Что же вам показалось?

— Мне показалось за окном лицо… доктора Шпиглера.

— Глупости. Окна в трех метрах от земли. Там трудно подняться здоровому человеку, а не то, что калеке. Идите домой, доктор. Примите ванну и выпейте брому… И постарайтесь забыть ваши предположения. — Помолчав, она добавила: — Лицо доктора Шпиглера показалось вам весьма кстати.

Когда доктор Крейде расслабленными шагами добрался до дверей, их открыл рыбоглазый служитель. Он пропустил доктора и, подойдя к столу, подал спешное письмо, присланное с нарочным от господина Эксона.

В конверте вместо письма лежала вырезка из газеты «Новости», издающейся в Кенне.

— Наконец-то! — сказала фрейлейн Морге, прочитав коротенькое газетное сообщение.

После совещания промышленников у господина Эксона профессор Морге остался в Кенне ждать результатов эксперимента.

Лабораторные опыты были временно прекращены.

Культивация вируса закончилась. Оставалось только провести работу по концентрации и проверке питательных сред и разработать наиболее рациональную методику применения вируса на практике.

Но господин Эксон пока и слушать об этом не хотел.

В результате забастовки на заводе дизелей он потерял заказ военного министерства. Правда, он сумел как-то отвертеться от штрафа, но тем не менее свободных денег, на продолжение лабораторных работ с вирусом, не было.

Совещание промышленников, на которое он так надеялся, пока не принесло ни гроша.

Господин Эксон ходил злой, раздражался по пустякам; с недоверием косился на профессора Морге и нервно перечитывал газеты. Результатов «массового эксперимента» ждали оба. Одному эти результаты должны были принести деньги, другому — славу. Мировую жуткую славу или…

В это утро профессор Морге вышел из гостиницы и направился к газетному киоску.

Проснувшийся город начинал свой день. По улицам торопились легковые автомашины; деловито суетились такси, юркие, как мыши; проплывали переполненные автобусы. По тротуарам спешили, толкая друг друга, служащие, рабочие. Не торопясь, заблаговременно вырабатывая солидность, проходили владельцы мелких лавчонок, мастерских. Встречались знакомые, расставались на перекрестках попутчики, слышались восклицания, приветствия, смех.

Профессор Морге шел, не интересуясь ничем, ни на кого не обращая внимания. Какое ему дело до этих, куда-то спешащих, чему-то радующихся людей! Он шел равнодушный, высохший, угрюмый, постукивая по твердым цементным плитам своей тяжелой палкой из заморского дерева — бакаута.

Продавец в газетном киоске, уже привыкший к странному молчаливому старику, приветливо поздоровался и протянул приготовленную пачку газет.

Профессор что-то буркнул в ответ, вспомнил, что не приготовил деньги и зашарил по карманам жилета. Пальцы его наткнулись на стеклянный цилиндрик ампулу с цианистым калием, и он быстро выдернул руку, как будто прикоснулся к раскаленному железу.

Расплатившись, он забрал сверток и побрел на бульвар. Там сел на чугунную скамью под старым поникшим кленом и, сдерживая нетерпение, развернул газеты.

Он просмотрел одну, другую. И на второй странице «Новостей» нашел то, что ждал последние дни.

«…из достоверных источников… в пограничной зоне Советского Союза появилась эпидемия новой, по слухам еще не известной научному миру болезни. Число заболевших…» С ощущением тщеславной удовлетворенности профессор Морге дважды прочитал заметку.

Потом опустил газету на колени и задумался. И на лице его появилось прежнее выражение угрюмой озабоченности и, пожалуй, даже тревоги.

 

«Голубая болезнь» на заставе

Первым заболел пограничник Денис Сумбаев.

Вечером он почувствовал непривычную слабость и кое-как дотащил до кухни из кладовой мешок муки, в котором было каких-то пять пудов веса. За ужином Сумбаев отодвинул в сторону тарелку с жареной бараниной и принялся за чай.

Пограничники опешили. Сумбаев отказался от любимого блюда! Факт был необычен, и когда о нем сообщили на кухню, то там просто не поверили.

Шеф-повар, солидный и толстый, как все порядочные повара, с размаху всадил в чурбан большой нож, которым разделывал баранью тушу, и вышел в столовую. На самом деле — Сумбаев пил чай; тарелка с бараниной сиротливо стояла в стороне среди пустой посуды.

Повар подвинул тарелку, понюхал. Отрезал кусочек мяса и пожевал. Нет, баранина была хоть куда! Такое блюдо можно было смело подавать в столичном ресторане.

Повар присел к Сумбаеву и строго спросил: — Ты что же это, Денис? А?

— Не хочу что-то, — потупился Сумбаев.

— Может, тебе что полегче сделать?.. Омлетик с лучком. Как думаешь?

— Да нет, спасибо, — вяло отказался Сумбаев.

Он грузно поднялся и заявил, что пойдет спать.

Через пятнадцать минут о таком событии уже знала вся застава. Сумбаев потерял аппетит! Фельдшер заставы, давно не имевший возможности применить свои знания на практике, схватил термометр и помчался к Сумбаеву. Но температура у того оказалась нормальной. Даже немножко ниже нормальной. Фельдшер недовольно покрутил головой и оставил Сумбаева в покое до утра.

Утром заболели еще двое пограничников. Они тоже жаловались на слабость, на головную боль. У всех троих на лице появилась легкая голубоватая отечность. И у всех троих температура была чуть ниже, нормальной.

Фельдшер долго осматривал и выслушивал заболевших. Потом что-то пробурчал по-латыни и пошел к начальнику заставы. Больных тут же увезли в город.

Дежурный врач городской больницы поместил странных больных в отдельную палату и вызвал главного врача.

Больные продолжали жаловаться на сильную боль в голове, на ощущение необычной тревоги, страха. Главный врач созвал консилиум. Но консилиум тоже не пришел ни к какому определенному заключению. Лабораторные исследования показали у больных почти полное отсутствие в крови витамина «В», но никто из врачей не мог сказать, чем вызван такой тяжелый авитаминоз.

Из Академии наук прилетели два микробиолога. Из Института витаминов вызвали профессора Русакова.

В этот же день с заставы привезли еще четырех солдат. Болезнь из случайной превращалась в эпидемию. На заставе объявили карантин.

Профессор Русаков приехал в больницу прямо с аэродрома. Из семерых заболевших четверо уже находились в тяжелом бредовом состоянии. Они кричали, чего-то боялись, все время порывались куда-то бежать, — их пришлось привязать к кроватям полотенцами. Профессор Русаков сделал больным инъекцию препарата, они успокоились на время. Но через пару часов боли возобновились. Анализы показали, что витамин «В» опять исчез из крови. Профессор Русаков приказал делать вливания через каждые два часа.

К вечеру привезли еще пятерых. Больных поместили в особое отделение, сотрудники больницы назвали его «голубым», — во всех его палатах стонали, бредили и метались на койках люди с голубоватыми отечными лицами.

…Начальник заставы капитан Васильев подождал, пока дежурный выйдет из кабинета, устало сгорбился и прикрыл ладонью глаза. Голова болела, во рту ощущался противный привкус, словно на язык попала старая ружейная смазка.

Еще сегодня утром он обратил внимание на еле заметную синеву на щеках и понял, что тоже заболел. Однако он решил не уезжать, пока еще мог ходить и думать.

Ему все время казалось, что он где-то что-то просмотрел и это послужило причиной эпидемии на заставе.

Опыт бывалого пограничника подсказывал, что тут дело нечисто. Он старался припомнить все случившееся за последние дни, придумал возможные и невозможные случаи, которые могли, бы объяснить свалившуюся беду.

Специальная правительственная медицинская комиссия во главе с профессором Русаковым обследовала заставу, однако ничего предосудительного не нашла. Правда, было отмечено, что пограничники пьют воду из местной речки, протекающей близ заставы. Но речка брала свое начало от горных ключей, и вода в ней была чистая и хорошего вкуса.

Капитан Васильев посмотрел на графин с водой, стоящий на столе. На самом деле, вода в графине была удивительной чистоты и прозрачности. Однако что-то, связанное тоже с водой, привлекло его настороженное внимание. Он долго и напряженно думал, и, наконец, вспомнил доклад Батракова о всплеске на реке во время его дежурства.

«Рыба», — подумал тогда капитан Васильев. А если это была не рыба?..

Вероятно, если бы он был врач и судил бы на основании известных в медицине фактов, то он, может быть, и отмахнулся от такого дикого предположения. Но начальник заставы был опытный разведчик и знал, как часто в практике его работы требовались иногда и фантастические обобщения. Он вызвал дежурного: — Старшего сержанта Батракова ко мне. Срочно!

Батраков явился через полминуты. У него тоже побаливала голова, однако он сообразил, что от него требовалось. Он тут же захватил с собой одного из пограничников, запасся длинным шестом и отправился на речку.

А капитан Васильев подпер гудящую голову кулаками и остался ждать в кабинете, наедине с графином, наполненным водой из речки, водой чистой и прозрачной, как слеза. Батраков влетел в кабинет без доклада. Очевидно, он лазил в воду, волосы у него были мокрые. В руках он держал что-то завернутое в зеленые листья лопуха.

Через пять минут коротышка-газик, прыгая, как заяц, по каменистым осыпям, уже мчался по дороге в город.

И хотя толчки отдавались в голове острой болью, капитан Васильев не останавливал шофера, а только цеплялся руками за железные ручки, чтобы не вылететь из машины. Позади него сидел Батраков и держал в руках графин с водой, взятый со стола начальника заставы. А на коленях капитана Васильева лежала замотанная в полотенце, большая, с бутылку, стеклянная ампула, вытащенная Батраковым из реки. На ампуле был кран, который открывался сложным часовым механизмом.

На дне ампулы виднелись следы голубоватой жидкости.

Через несколько часов профессора Института вирусологии в сосредоточенном молчании разглядывали на экране электронного микроскопа неясные тени, похожие на рассыпанные булавки.

 

Подвиг Степана Гусарова

Ушибленный бок доставил Гусарову больше неприятностей, чем можно было ожидать. Оказались сломаны два ребра, они защемили какой-то нерв, хирургу и невропатологу больницы пришлось порядком повозиться, прежде чем они привели все в порядок, и Гусаров, наконец, смог стоять и ходить прямо. Одним словом, он пробыл в больнице не два-три дня, а более месяца.

Этот месяц показался ему самым долгим месяцем в его жизни… Да разве об этом он мечтал, когда ехал служить сюда на границу….

Степан Гусаров учился на последнем курсе сельскохозяйственного техникума, когда его брат вернулся с фронта Героем Советского Союза. О том, за что ему дали звание, брат рассказывал сухо и мало, но всем было понятно, что старший Гусаров проявил смелость, находчивость, преданность Родине. Он держал жестокий экзамен по этим предметам, и золотая звездочка на гимнастерке говорила всем, что он этот экзамен выдержал.

Степан считал, что такие качества есть и у него. Не хватает только обстановки, где бы он смог их проявить…

Поэтому он очень обрадовался, когда его, молодого солдата, направили служить в пограничные войска.

Он рассчитывал, что, может быть, ему повезет и он сможет отличиться. Он надеялся, что диверсанты нарушат границу и именно в том месте, где он будет ее охранять. Гусаров представлял, как бы он стал с ними сражаться. Он стрелял бы в них из автомата, он бил бы их прикладом, кулаком… и не пропустил бы через границу ни одного.

Но вот уже кончался срок его службы. На границе было тихо. Скоро он поедет домой. И никто так никогда и не узнает, на что способен он, Степан Гусаров…

В тот день, когда его собирались выписать из больницы, с заставы привезли первых заболевших пограничников, на заставу был наложен карантин, и возвратиться туда Гусарову было уже нельзя. Он временно остался при больнице и, по его собственному желанию, принялся выполнять обязанности санитара в «голубом корпусе».

Один за другим прибывали с заставы заболевшие товарищи. Гусарову было жалко и больно смотреть на искаженные синеватые лица, слышать их крики и стоны.

Многие из них уже не могли ходить, он на руках таскал их в ванную, переодевал в больничное белье. Не узнавая его, в тяжелом бреду, они вырывались, били кулаками, царапались и кусались; он осторожно придерживал их своими ручищами, громадными, как паровозные шатуны, стараясь не причинить боли.

Наконец, в больницу приехали начальник заставы капитан Васильев и старший сержант Батраков. Они еще могли двигаться сами, хотя и с большим трудом. Лица у них уже начали синеть и отекать.

Батраков привез с собой графин с водой из кабинета начальника заставы.

Гусаров видел, как главный врач больницы сам принял графин и понес его к себе в кабинет осторожно, как будто это был не графин, а мина со вложенным взрывателем.

Он поставил графин в застекленный хирургический шкаф, а сам долго мыл руки под краном и протирал их спиртом.

Вскоре все сотрудники больницы, а с ними и Степан Гусаров, узнали о причине таинственной эпидемии на заставе…

На другой день Гусаров пришел к главному врачу подписать требование на дополнительные комплекты белья для прибывающих больных.

Врача в кабинете не оказалось, Гусарова встретила, молоденькая хирургическая медсестра.

— Главный врач на совещании, — ответила она.

Гусаров нерешительно затоптался на месте.

— Требование бы подписать, — промолвил он.

Медсестра подумала, потом подошла к двери, за которой шло совещание, и прислушалась.

— Ну, давайте сюда ваше требование, — заявила она. — Попробую его главному врачу передать. Подождите здесь.

Она осторожно, без шума открыла дверь — Гусаров услышал голос профессора Русакова. Не решаясь помешать докладчику, медсестра выжидающе остановилась в дверях.

…Сообщение председателя комиссии профессора Русакова было кратким и неутешительным. Почти все пограничники с заставы уже больны и находятся в городской больнице. У всех положение тяжелое: бред, помрачение сознания. Всем больным производится непрерывная капельная инъекция препарата витаминов, которая возмещает катастрофические потери витамина «В» и задерживает быстрое развитие болезни. Но организм человека не в силах бороться против нового, никогда не встречавшегося ему вируса. Болезнь прогрессирует медленно, но неотвратимо. Токсины вируса гибельно действуют на головной мозг. Можно предположить, что вследствие сильного нарушения центральной нервной системы у больных произойдут стойкие изменения коры головного мозга с выпадением многих функций сознания — Сегодня утром, говорил профессор Русаков. — из Института вирусологии сообщили, что вирус «голубой болезни» погибает при температуре 43–44 градуса выше нуля. По моей просьбе Институт экспериментальной медицины в рекордно короткий срок сконструировал специальный высокочастотный нагреватель, который прибудет сегодня к восьми вечера специальным самолетом. Но если мы остановимся на методе лечения теплом, — а это пока единственное, что у нас есть, — то нам нужно срочно разработать методику лечения. Для этого необходимо определить очаги болезни. Вирус гнездится где-то либо в коре, либо в подкорке головного мозга, нужно это точно установить. У нас нет времени на длительные эксперименты, дорог каждый час. Нужна срочная и смелая операция.

Профессор Русаков сел. Наступило томительное молчание. Внезапно из «голубого корпуса» донесся звенящий, протяжный крик.

Со стула медленно поднялся профессор нейрохирургии Шатров.

— Кто-то решил проверить на нас новое пакостное оружие, — сказал он, поворачивая к присутствующим лысую голову с круто нависающим лбом. — Вызов брошен нам, советским медикам, и делом нашей чести будет обезвредить гнусный, из-за угла нанесенный удар. — согласен с вами, Петр Петрович, кивнул он профессору Русакову, — нам нужна операция. И другого пути у нас нет… Молчание присутствующих коллег подтверждает мои слова… Но вопрос в том, есть ли у нас больной, способный выдержать такую сложную операцию. У него должно быть железное здоровье. Большинство заболевших уже находится в бессознательном состоянии. А нам нужно сознание больного — операция будет без наркоза, больной своими ощущениями должен помогать нашим поискам. Мы все это должны рассказать человеку, который согласится на такую операцию. Мы должны будем сказать, что это будет очень больно… и долго очень больно. Значит, у него, кроме железного здоровья, должно быть еще и большое мужественное сердце…

Профессор Шатров говорил громко и взволнованно.

И Гусаров рядом, в кабинете главврача, так же взволнованно слушал каждое его слово.

Медсестра, забыв про требование, все еще стояла в открытых дверях. И Гусаров тоже забыл про дело, которое привело его сюда. Он слушал и смотрел в угол кабинета, где находился белый хирургический шкаф. На его стеклянных полках поблескивали инструменты, пилки, щипцы, скальпели, круглые никелированные банки.

Гусаров смотрел на верхнюю полку, где стоял стеклянный графин.

Графин с водой из кабинета начальника заставы. Стакан нашелся на письменном столе главного врача.

Гусаров взял его в руки, остановился и глубоко вздохнул… Он колебался, но всего несколько секунд…

— Что вы делаете?! — услышал Гусаров за своей спиной испуганный голос медсестры.

…Профессор Шатров замолчал и сел на скрипнувший стул. В комнате опять наступила тишина, было слышно, как из крана падали капли в раковину умывальника.

Скрипнула дверь, послышались тяжелые редкие шаги.

Профессор Русаков первый оглянулся, за ним повернулись остальные.

Вертя в руках пустой стакан, в дверях стоял Гусаров.

Он, как было видно, собирался что-то сказать, но, смущенный общим вниманием, смешался и потупился, не зная, с чего начать. Из-за его спины выглядывала медсестра. Прижав к груди требование, она только молча переводила растерянный и испуганный взгляд с лица Гусарова на стакан в его руках и обратно.

— Я слышал, — сказал, наконец, Гусаров, от смущения с трудом подбирая слова, — извините, я случайно… я требование приходил подписать… — он посмотрел на профессора Русакова как-то по-детски, светло и застенчиво, товарищ профессор, вам больной нужен для операции. Так вы возьмите меня, я терпеливый… А бок у меня уже и не болит… все зажило.

— Дорогой мой, — встрепенулся профессор Русаков — но ведь вы же здоровы. А нам нужен больной, вы понимаете?

— Понимаю, но я тоже скоро заболею. Вы извините меня, — Гусаров повернулся к главврачу, — я там у вас из графина два стакана воды выпил. Значит, тоже скоро буду больной. Возьмите меня для операции, товарищ профессор, я выдержу.

Гусаров, не зная, что ему еще сказать, повернулся к медсестре, как бы прося у нее помощи. Увидя у нее в руках требование, он взял его и протянул главврачу.

— Что? — не понял тот. — Требование… подписать бы нужно, кладовщик без подписи не выдает. Больных переодеть не во что.

 

План Байдарова

План, предложенный Байдаровым для спасения Тани, был до дерзости прост, но в нем было много непродуманных деталей. Нельзя было все предвидеть, многое зависело от случайных обстоятельств.

Выполнение плана требовало, безусловно, находчивости и риска.

— Нам не из чего выбирать, — сказал Байдаров. — Ничего более подходящего нет. Некогда придумывать — каждая лишняя минута может стоить Тане жизни.

…В первом часу ночи Байдаров и Березкин выехали на своем “кадиллаке” на загородное шоссе.

Ночь была темная; большие чужие звезды холодно поблескивали в черном бархатном небе. Байдаров сидел за рулем собранный, молчаливый и следил, как проносились мимо придорожные кусты, освещенные прыгающим светом фонарей.

Свернув на дорогу к клинике, Байдаров проехал сотню метров, потом развернул машину обратно, подогнал ее под нависающие кусты акаций и выключил свет. Мотор вздохнул и замолк. Зазвенели замолкнувшие было цикады.

Березкин остался в машине один.

…Дежурный в проходной у ворот клиники, очевидно, был предупрежден, его свинцово-неподвижное лицо не выразило удивления. Он пропустил Байдарова и, закрыв за ним дверь, щелкнул ключом.

Двор клиники был темен и пуст. У подъезда, как Байдаров и ожидал, стояла белая машина. Проходя мимо, он осмотрелся и, убедившись, что за ним никто не следит, заглянул в кабину. Ключ зажигания торчал в переднем щитке. Под рулевым колесом белела круглая головка ручки переключения скоростей.

Коридор клиники освещался мертвенным сиянием газосветных ламп. Шаги глохли в пушистом ворсе дорожки. В пустой приемной Байдаров повесил шляпу и постучал. Ему никто не ответил, он собирался постучать еще раз, но дверь стремительно распахнулась, и из кабинета с охапкой одежды, в руках боком выскочил рыбоглазый служитель.

Сама хозяйка стояла посреди комнаты, недобро поглядывая ему в след. Увидя Байдарова, она протянула левую руку, в правой был зажат хлыст.

— Прошу прощения за маленькую семейную сцену, — сказала она. — Но мои люди так разленились, что не могли вовремя приготовить вечернее платье. Мы задержимся на несколько минут.

Фрейлейн Морге подняла хлыст и концом его поправила Байдарову завиток волос, упавший на лоб. Он невольно моргнул. Она усмехнулась коротко, вызывающе.

— А если бы я вас ударила?

— Попробуйте, — спокойно и серьезно ответил Байдаров.

— Что бы вы сделали?

— Не знаю. Возможно, я выпорол бы вас вот этим же хлыстом.

— Женщину?

— Женщина может рассчитывать на уважение до тех пор, пока она ведет себя… как женщина, — возразил Байдаров.

— Ваше изречение не особенно удачно. — подразумеваю — в литературном смысле.

— Может быть, — согласился Байдаров. — не силен в немецком языке. По-русски я бы выразился иначе.

Фраза прозвучала многозначительно и дерзко. Но, казалось, фрейлейн Морге не обратила на это внимания.

Закинув голову — Байдаров был значительно выше нее — она некоторое время пристально разглядывала его прозрачным, как бы обнаженным взглядом… Но вот глаза ее потемнели, на скулы набежала легкая краска. Она отвернулась и показала хлыстом на кресло.

Байдаров сел. Она остановилась за его спиной.

— Мне нравится ваша злость, — услышал Байдаров, — она выгодно отличает вас от окружающих меня мужчин. — Ее рука мягким ласкающим движением пробежала по его голове, пригладила волосы. Он не шевельнулся и, скосив в сторону глаза, разглядел за шторой прикрытую дверку шкафа… В замочной скважине, как и в прошлое его посещение, поблескивала резная головка ключа. На диване возле шкафа лежала меховая накидка и шляпа.

— Фрейлейн Морге, — сказал Байдаров, чувствуя легкое спортивное возбуждение, похожее на то, которое он испытывал перед выходом на ринг, при встрече с серьезным противником, — прежде чем мы с вами поедем в клуб, мне нужно увидеть Майкову.

— Зачем?

— Я хочу поговорить с ней.

— Вы хотите ее убедить…

— Да! — перебил Байдаров и, желая избежать ненужной лжи, повторил неопределенно: — попробую.

— Вот как? — фрейлейн Морге колебалась секунду. — Что ж, мы можем к ней сходить.

— Я хотел бы просить вас избавить меня от ходьбы по вашим подземельям. Прикажите привести Майкову сюда.

— Сюда?

Фрейлейн Морге наклонилась через плечо Байдарова и заглянула ему в лицо.

Он увидел совсем близко ее слегка косящие глаза и постарался как можно безмятежнее встретить колючий испытующий взгляд.

В дверь постучали, и в кабинет вошел рыбоглазый служитель с платьем в руках. Он прошел к дивану, описав по комнате дугу, стараясь подальше держаться от своей свирепой хозяйки, положил на подушку дивана платье и удалился.

Байдаров чувствовал колебание в молчании фрейлейн… Он понимал, что если она скажет «нет», то настаивать будет бесполезно. И поэтому, стараясь предупредить ее ответ, добавил насмешливо: — Неужели вы боитесь, что я смогу утащить Майкову из вашей крепости?

Очевидно, это был хороший ход… Фрейлейн Морге выпрямилась.

— Как раз я этого и не боюсь, — возразила она, глядя прищуренными глазами на Байдарова. — думаю, стоит ли выполнять ваш каприз. Ну, хорошо… Вы увидите вашу Майкову здесь.

Она подошла к столу, сняла трубку и быстро оглянулась на Байдарова. Но на его лице — только застывшее выражение озабоченности.

— Больную из семнадцатого номера, — распорядилась она. — Да, сюда, ко мне.

— Больную? — переспросил невольно Байдаров.

— Конечно, — ответила фрейлейн Морге, — ведь у нас здесь клиника. Ее сейчас принесут… Да, да, принесут; но не беспокойтесь, у нее просто кружится голова, и она не может ходить.

Лицо Байдарова оставалось спокойным.

 

Неожиданная помощь

Здоровенный красномордый служитель в белом халате протиснулся в двери. Таню он держал на руках, ее голова с закрытыми глазами лежала на его плече. Левая рука свисла вниз.

Байдаров невольно обратил внимание на эту руку.

Она бессильно покачивалась, но пальцы ее были крепко сжаты в кулачок.

Он встал. Служитель подошел ближе и опустил Таню в кресло.

— Подождите в приемной, — сказала фрейлейн Морге служителю, и тот ушел, осторожно ступая по ковру.

Таня неподвижно лежала в кресле. Глаза ее были закрыты, брови нахмурены. Байдаров опустился возле нее на колено и взял ее руку, сжатую в кулачок.

— Таня! — сказал он.

Бледные веки девушки дрогнули. Она медленно открыла глаза, посмотрела на Байдарова странным недоверчивым взглядом, как бы сомневаясь в том, что видит его наяву.

— Таня! — повторил Байдаров.

Тогда она слабым движением протянула правую руку с забинтованной ладонью, пальцами коснулась его лица и только тогда улыбнулась ему жалостно и облегченно.

— Яша, — прошептала она, чуть шевеля губами, и опять закрыла глаза.

Он почувствовал, как ее рука разжалась, и ему на ладонь выкатился круглый предмет. Он опустил глаза — это был его двугривенный.

Байдаров сжал монету в кулаке, поднялся. Мысль его работала четко и он сказал с возмущением: — Что вы с ней здесь делаете? Она же совсем замерзла. Разве нельзя ее одеть в какой-либо халат.

Фрейлейн Морге сделала пренебрежительную гримасу, однако направилась к шкафу.

Байдаров сунул монету в карман и шагнул следом за ней. Он сжал и разжал ладони, как бы готовясь к решительному удару.

Ничего не подозревая, фрейлейн Морге открыла дверку. И в это мгновение Байдаров схватил ее за локти и швырнул в шкаф, прямо в кучу висевшей одежды. Прежде чем она успела крикнуть, он замотал ей голову каким-то подвернувшимся под руку платьем и принялся наваливать на нее все, что висело в шкафу: костюмы, летние пальто, белые балахоны… Потом сильным движением сдернул со стены длинную штору, плотно закутал ею копошащийся ворох одежды и захлопнул дверку шкафа, повернув ключ.

В его распоряжении были считанные минуты. С удовлетворением прислушиваясь к приглушенной возне за стенкой шкафа, Байдаров быстро привел себя в порядок — пригладил растрепавшиеся волосы, поправил галстук. Сунув в рот папиросу, постарался принять спокойный, самоуверенный вид. Затем подхватил с кресла Таню и направился к дверям.

— Танечка, — сказал он ей на ухо, — ничему не удивляйся и ничего не говори.

Толчком ноги Байдаров открыл дверь и поспешно захлопнул ее за собой: возня в шкафу становилась уже слышной.

Оба служителя в приемной поднялись ему навстречу.

Увидя больную на руках Байдарова, рыбоглазый выразил удивление, но тот спокойно перебросил в зубах папиросу.

— Отнесите больную в машину фрейлейн, — сказал он.

Расчет Байдарова оказался верным: служители у фрейлейн были хорошо вышколены, и им не нужно было повторять приказания дважды. Не говоря ни слова, красномордый служитель принял девушку на руки и вышел с ней в коридор. Второй сделал какое-то беспокойное движение, но Байдаров тут же позвал его и открыл двери в кабинет.

Рыбоглазый нерешительно вошел. Осмотрел пустую комнату… быстро повернулся, и Байдаров резким точным движением ударил его в подбородок. Служитель расставил руки, глаза его закатились, и он осел на ковер.

Как хороший боксер Байдаров почувствовал, что ударил, пожалуй, несколько слабее, чем нужно: но задерживаться было некогда. Фрейлейн Морге, очевидно, уже выпуталась из одежды — филенки шкафа дрожали под ее ударами. Захватив с собой ее шляпу и меховую накидку, Байдаров вышел.

Служителя он догнал уже у машины. Они вдвоем усадили Таню в кабину, Байдаров старался не подать вида, как он торопится. Он сунул служителю крупную кредитку, но тот удалился, очень довольный неожиданным заработком.

На свежем ночном воздухе Таня почувствовала себя легче. С трудом удерживая покачивающуюся голову, она смотрела недоумевающими глазами на Байдарова, который, быстро набросил на ее плечи накидку фрейлейн и надел шляпу.

— Наберитесь сил, Танечка, — отрывисто прошептал он. — Через три минуты мы будем свободны. — Включи мотор. Кнопка стартера справа под рулем.

У Тани кружилась голова, перед глазами мелькали красные круги. Держась за рулевое колесо, закусив от напряжения губу, она включила зажигание… ноги привычно нащупали педали газа и сцепления. — Быстрее!

Байдаров опасался сесть за руль сам. Дежурный, увидя за рулем мужчину, мог заподозрить неладное.

Опасность появилась с другой стороны. Откуда-то из темноты показалась неясная сгорбленная фигура. Послышалось звяканье ведра. Заметив Байдарова, фигура остановилась, пригляделась, блеснули стекла очков.

Байдаров уже сжал кулаки и подался вперед, но в это время услышал хлопанье дверей и топот… По ступеням лестницы сбегал рыбоглазый. Он размахивал руками и мычал.

— Поезжайте одни! — бросил Байдаров. — задержу их… Прямо к воротам. Ну! — почти крикнул он.

Но Таня, лежа грудью на рулевом колесе, упрямо качнула головой.

— Садитесь… я не поеду без вас…

Рыбоглазый уже подбегал к машине, как вдруг темная фигура в очках неожиданно бросила ему под ноги ведро. Служитель растянулся на дорожке. Он тут же вскочил на колени, но в глаза ему полетела полная лопатка морского песку, он закрыл лицо руками, мыча и отплевываясь.

Байдарову уже некогда было выяснять, кто так вовремя пришел к ним на помощь. Он только успел бросить «Спасибо, товарищ!» и вскочил в кабину. Машина тронулась.

Оставалась еще одна преграда: ворота и сторож, сидящий в проходной…

Они не успели еще подъехать к воротам, как в кабинете треснула и вылетела прочь филенка стенного шкафа. Царапая грудь и плечи, разрывая платье острыми обломками дерева, фрейлейн Морге ползком выбралась из своей темницы.

Она задыхалась, волосы ее были всклокочены, лицо страшно.

Вскочив на ноги, она метнулась к столу, к телефону…

Дежурный в проходной спокойно посиживал на своем табурете, безмятежно насвистывая какой-то веселый мотивчик.

Телефонный звонок заставил его удивиться — обычно ночью ему никто не звонил. Он перестал свистеть, кашлянул и уже протянул руку к телефонной трубке, как вдруг услышал в ограде знакомый требовательный сигнал.

В окно его будки уперлись слепящие лучи фонарей.

Мешкать было нечего — это подходила машина хозяйки. Махнув рукой на яростно трещавший телефон, дежурный кинулся к рычагу, отворяющему ворота.

Пропустив машину, он спокойно уселся на табурет и снял телефонную трубку.

От первой же услышанной фразы он вскочил, как ужаленный гремучей змеей. Бросив трубку на стол, остервенело дергая из кармана пистолет, кинулся к дверям.

Но белая машина уже подходила к повороту аллеи.

Красный огонек заднего фонаря насмешливо подмигнул дежурному и исчез.

 

Спасение

Через заднее стекло кабины Березкин увидел стремительно приближающиеся огни. Резко затормозив, машина остановилась. Свет погас, в темноте появилась неясная фигура Байдарова, который нес на руках что-то неподвижное и, казалось, безжизненное.

Сердце Березкина забилось встревожено и неровно.

Он поспешно распахнул дверку кабины. Тело Тани безвольно скользнуло по спинке сидения, он подхватил ее за плечи.

— Яша! — испугался Березкин. — Что с ней? Она жива?

— Жива… в обмороке. Дай мне твой нож. Скорее, Сережа…

Раскрыв перочинный нож, Байдаров поспешно вернулся к машине фрейлейн. Звякнула шторка капота, закрывающая мотор…

Поддерживая Таню, Березкин заглянул ей в лицо. Отблески звезд проникали в кабину, при их слабом свете лицо Тани казалось бледным и неживым. Он приложил ладонь к ее щеке — она была пугающе холодной.

И вдруг Сергей услышал тихое, как стон: — Сережа…

— Да, да, Таня! это я! — радостно зашептал Березкин, и тут же почувствовал, как плечи девушки вздрогнули от тяжелых, очевидно, давно сдерживаемых рыданий.

Хлынувшие слезы смочили ему ладонь.

— Таня… ну, что вы, Таня!

— Голова болит… очень… — услышал он слова вперемежку с рыданиями. Сережа, я так рада, что я с вами… я поплачу немного… мне там так страшно было… так хотелось плакать и… и нельзя было.

Слезы ее текли все сильнее и сильнее. Березкин молча гладил ее по голове и кусал губы, чтобы не расплакаться самому.

Вернувшийся Байдаров протиснулся за руль “кадиллака”.

— Ну, теперь держитесь, — бросил он через плечо.

Машина с места прыжком рванулась вперед, разбрасывая колесами гравий и песок. Почти не сбавляя скорости, Байдаров вылетел на шоссе, развернулся с ходу — задние колеса скользнули юзом по асфальту — погнал машину в сторону Кенна.

Спустя несколько минут к клинике промчался красный лимузин фон Штрипса.

Глубоко засунув руки в карманы прорезиненного пальто, фрейлейн Морге размеренными шагами ходила перед воротами. Волосы ее были наскоро убраны. Лицо бледно, как застывшая гипсовая маска.

У раскрытых дверей проходной стоял окаменевший, как столб, дежурный. Пальцы его рук, вытянутых по швам, слегка вздрагивали.

Лимузин шефа полиции развернулся у ворот, лучи света описали стремительный полукруг. Фрейлейн Морге на ходу заскочила в кабину к фон Штрипсу, тот поспешно подвинулся.

— Обратно на шоссе! — глухо бросила она шоферу.

Фон Штрипс взглянул на ее лицо и не решился задать приготовленные вопросы.

— Они, конечно, поехали в консульство, — высказал он свое соображение. — послал вслед агента на мотоцикле с приказом задержать вашу машину. Но они очевидно, пересели на свой “кадиллак”: вашу машину мы видели здесь на аллее.

— Надо было сообразить это раньше, — процедила сквозь зубы фрейлейн Морге.

— Мой агент все равно обгонит их до стопятидесятого километра, возразил фон Штрипс. — Там он опустит шлагбаум на переезде и задержит их.

Они остановились возле белой машины, брошенной Байдаровым на шоссе. Быстро осмотрели ее. Казалось, все было на месте и в порядке. Даже ключ зажигания торчал в переднем щитке.

— Очевидно они здорово торопились, — заметил шеф полиции.

Фрейлейн Морге села в кабину, завела мотор. Осторожно проехала несколько метров.

— Поезжайте вперед! — крикнула она фон Штрипсу. — догоню вас.

До городской дороги она ехала на пониженной скорости, с подозрением прислушиваясь к звуку работающего мотора. Но все шло нормально, и на шоссе она включила высшую передачу.

Ее машина быстро настигла ушедший вперед полицейский лимузин. Фрейлейн Морге уже собиралась обогнать его, как вдруг мотор начал работать с перебоями.

Откуда-то показалась струйка пара.

Остановив машину, она подняла капот мотора и только сейчас обратила внимание, что на вентиляторе, охлаждавшем воду, не было ремня. Вода в радиаторе кипела — быстрая езда была невозможна.

Байдаров и на этот раз оказался умнее, чем она думала.

Стиснув зубы, закрыв глаза, фрейлейн Морге несколько секунд стояла неподвижно над шипевшим перегретым мотором. Потом вернулась в кабину и медленно поехала обратно в клинику.

Тем временем в клинике шел тихий, приглушенный переполох. С растерянными лицами пробегали на цыпочках служители. Слышался взволнованный шепот. Ослепленного песком рыбоглазого отправили в больницу. Он сопротивлялся, мычал, пытался что-то объяснить. Однако никто так и не понял, что он хотел сказать.

Дежурный, закрыв обе двери своей будки, сидел на табурете, нервно вздрагивая при каждом шорохе.

Наконец, суматоха затихла. Кто-то из служителей погасил свет в кабинете главного врача и прикрыл двери.

Коридор опустел. В клинике наступила настороженная тишина.

И никто не заметил, как по коридору проковыляла сгорбленная фигура в синем халате уборщика. У кабинета фрейлейн фигура остановилась, осторожно сверкнула по сторонам стеклами очков и исчезла за дверями.

…Ночная телефонистка на станции междугородных переговоров в Зиттине приняла вызов из кабинета главного врача клиники N 11. Телефонистка заторопилась — в списке, по которому разрешались внеочередные разговоры, телефон клиники стоял одним из первых, — она вызвала телефонную станцию в Кенне и попросила срочно соединить ее абонента с советским консульством…

Шоссе черной лентой стремительно уносилось под колеса. Машина гудела, как снаряд, пронизывая плотную стену мрака.

Байдаров больше всего боялся, что их могут догнать здесь на безлюдном шоссе, где не было свидетелей и ничто не мешало агентам шефа полиции расправиться с ними. В том, что где-то за ними следом мчится красный лимузин фон Штрипса, Байдаров не сомневался. Поэтому он вел машину на предельной скорости, которую позволяла дорога и которую мог дать задыхающийся от старости мотор “кадиллака”.

Стрелка спидометра качалась на цифре 100. Быстрее ехать было опасно: предупредительные сигналы поворотов то и дело возникали у дороги, выхватываемые из ночи мечущимися лучами фонарей.

Мотор изредка чихал на ходу. Байдаров старался придумать, что им делать в том случае, если эта старенькая комбинация из поршней, цилиндров и рычагов откажется работать. И сколько ни думал, ничего хорошего не приходило ему в голову.

Так они проехали уже около ста сорока километров.

Шоссе спустилось в глубокую ложбину, стремительно вынеслось на пригорок. Байдаров увидел несколько желтоватых огоньков переезда, а в стороне от них маленький красный глазок — фонарь опущенного шлагбаума.

— Переезд закрыт! — уронил Байдаров, тормозя разогнавшийся “кадиллак”.

Березкин осторожно поправил голову Тани, лежавшую на его плече. Он тоже заметил зловещую красную звездочку.

— Может быть, поезд идет?

Со стороны Кенна к переезду подошла чья-то машина.

Шлагбаум поднялся, пропустил ее и опустился опять.

Байдаров помрачнел.

— Сережа, я вас высажу с Таней здесь, — сказал он. — Прячьтесь в кустах. — попробую проехать вначале один. Если меня задержат — поступай, как договорились.

Он подождал, пока мимо них пройдет машина, которая только что была по ту сторону переезда, и открыл дверку.

— Яша! — вдруг воскликнул Березкин. — Консул!

— Что? Где? — завертел Байдаров головой.

— Сейчас мимо проехал! Это наш консул!

— Ты не ошибся?!

— Нет… я его хорошо разглядел! И шофера его узнал…

Байдаров с маху захлопнул дверку и закрутил рулевое колесо. Красный огонек заднего фонаря машины виднелся уже далеко впереди; но теперь это был огонек спасения, и нужно было догнать его во что бы то ни стало.

Боясь перегрузить мотор, Байдаров осторожно увеличивал скорость. Ему казалось, что красная звездочка начинает удаляться — машина консула шла быстро, — тогда он сильнее нажимал педаль газа, с беспокойствам прислушивался к неровному гулу мотора.

Внезапно, в свете его фонарей промелькнул красный лимузин. Он шел навстречу; за передним стеклом Байдаров разглядел лицо шефа полиции. Их взгляды встретились на мгновение. Байдаров не знал, заметили его или нет; но, посмотрев в зеркало, увидел, как лимузин круто развернулся на шоссе. Пронзительные лучи прожекторов уперлись в заднее стекло “кадиллака”.

Теперь уже Байдаров нажал педаль до отказа.

Мотор вначале захлебнулся, потом взревел отчаянно.

Огонек машины консула стал приближаться.

Но и огни сзади угрожающе росли…

Байдаров наклонился вперед, напряженно разглядывая дорогу. Он срезал повороты, чтобы не снижать скорости. Задние колеса заносило на виражах, “кадиллак” трясло и швыряло из стороны в сторону… Мотор ревел, допевая свою лебединую песню.

Наконец, отчаянно вопя сигналом, Байдаров поравнялся с машиной консула. Обогнал ее… и в ту же секунду мотор застучал, загремел… “кадиллак” рванулся в кювет… Судорожным усилием Байдаров успел развернуть его поперек дороги и выпрыгнул на шоссе.

Машина консула остановилась, почти упершись радиатором в “кадиллак”. Побледневший шофер все еще давил ногой на педаль тормоза и не мог выговорить ни слова.

Красный лимузин проскочил вперед и тоже затормозил. Шеф полиции уже бежал к Байдарову с пистолетом в руках.

Из машины вышел консул.

Увидя его, фон Штрипс попятился и сунул пистолет в карман.

— Что здесь происходит? — спросил консул у Байдарова, который с усталой улыбкой вытирал платком потное лицо. — Что за гонки на шоссе?

— Ночная прогулка, — сказал Байдаров. — Выехали подышать свежим воздухом. А это шеф полиции города Зиттина.

— С этим господином мы знакомы, — сказал консул.

— Он был настолько любезен. — продолжал Байдаров, — что решил сопровождать нас, боясь, как бы с нами что не случилось, — Байдаров повернулся к фон Штрипсу. — Очень благодарен вам за заботу, но теперь под защитой нашего консула мы будем в полной безопасности. Не смею вас больше задерживать…

 

Начало конца

Старки разбудил телефонный звонок. Заместитель редактора поднялся, кряхтя, потирая затекшую поясницу, — диванчик был короток, а Старки ночевал в редакции уже третьи сутки. Навалившись животом на стол, он приложил к уху телефонную трубку и зевнул.

— Что? Что? — вдруг закричал он. — О'Патли! Черт возьми, это ты?.. Откуда ты звонишь?.. — тут Старки сразу же оглянулся, как будто кто мог их подслушать, и прикрыл ладонью трубку. — Да, да, слушаю, — взволнованно зашептал он, — говори!

Он схватил блокнот, карандаш, но на первом же слове сломал его. Чертыхнулся, выдернул из стаканчика перо. Он торопился и нервничал. Перо запиналось и брызгало по бумаге. Блокнот полз по столу, он придерживал его локтем и писал, писал, кое-как успевая за словами О'Патли. И чем больше он писал, тем тревожнее и взволнованнее становилось выражение его лица. Наконец, бросил перо.

— Да, да, О'Патли! Сейчас же в набор… Успею! Но как ты оттуда выберешься?..

Телефонная трубка стукнула, видимо, положенная на стол… Послышалось легкое звяканье, похожее на стук стеклянной пробки о горлышко графина… и все замолкло.

— О'Патли! — громко позвал Старки и тут же услышал в трубку грохот пистолетного выстрела…

Раздув ноздри, фрейлейн Морге глубоко втянула в себя кисловатый запах сгоревшего бездымного пороха, поставила пистолет на предохранитель и бросила его в стол. Присела в кресло, сильно сжала голову руками.

Ночные события обрушились на нее с внезапностью удара пули, даже ее железное самообладание дало трещину. Глубоко раненное самолюбие мешало сосредоточиться. А нужно было трезво и спокойно осмыслить все происшедшее, продумать, что делать, как себя вести, если история с Майковой дойдет до советского консула. Взбудораженная нервная система требовала разрядки. Из графина на столе фрейлейн Морге налила полный бокал вина. Поднесла ко рту… и почему-то именно в эту минуту в ее сознании возникло перекошенное лицо доктора Шпиглера… Она выпила и поморщилась — даже ее любимое вино имело сегодня какой-то неприятный вкус.

В коридоре послышался торопливый топот каблуков, и в кабинет вбежал фон Штрипс.

Фрейлейн Морге зорко оглядела его взволнованное лицо и отвернулась.

— Вы их упустили, — сказала ока. — Эксон снимет с вас шкуру, фон Штрипс.

— К дьяволу вашего Эксона! — огрызнулся шеф полиции, без разрешения бросаясь в кресло. — Кстати, вам тоже не поздоровится.

— Согласна. Мне попадет больше, чем вам. На вашем месте я бы и не беспокоилась. Если вас выгонит Эксон, вы сразу найдете себе место, хотя бы в «Люксе».

— Что я буду делать в «Люксе»?

— У вас представительная внешность, и господин Скарбон с удовольствием возьмет вас швейцаром… Ну, не сверкайте глазами! — оборвала она фон Штрипса и подвинула ему стакан с вином. — Выпейте и расскажите толком, что у вас произошло на шоссе?

Фон Штрипс сделал солидный глоток и с неудовольствием пожевал губами.

— Фу… какая кислятина. По-моему, раньше ваше вино было получше.

— Странно, мне оно тоже показалось кислым. Очевидно, у нас обоих от неприятностей испортился вкус.

Пока фон Штрипс рассказывал о встрече с консулом, она молча расхаживала по кабинету.

— Ну, беда еще не слишком велика, — вставила она, когда шеф полиции закончил свой рассказ.

— Но консул поднимет шум. Он доложит нашему министру и потребует расследования.

— Возможно. Тогда мы скажем, что Майкову в бессознательном состоянии привез к нам шофер легкового такси. — думаю, мы сможем найти такого шофера, — фон Штрипс?

— Конечно, сможем. А дальше что?

— А дальше все показания доктора Майковой мы выдадим за бред больного воображения. Кстати, она сейчас в таком состоянии, что ее невменяемость подтвердит любая экспертиза. Затем мы скажем, что как только узнали, кто она, сразу же сообщили ее друзьям — журналистам. Те приехали и насильно увезли Майкову из клиники, хотя мы и хотели оказать ей медицинскую помощь.

Фон Штрипс немного оживился.

— Черт знает, как у вас все хорошо получается… Но как все произошло на самом деле?

Проходя за его спиной мимо стенного шкафа, фрейлейн Морге задернула шторой сломанную дверцу.

— Вам полезнее будет думать, что все произошло именно так, как я вам рассказываю. Меня сейчас интересует другое. Вы сказали, что консула кто-то вызвал в Зиттин по телефону?

— Да, я слышал, как он говорил об этом журналистам.

Фрейлейн Морге прищурилась. Немного подумала.

— Вы знаете, — сказала она медленно, — когда я вошла в кабинет, я обнаружила здесь Шпиглера. Он что-то делал у моего стола.

— Вы думаете, что он мог позвонить по телефону? Так он же совсем идиот.

Фрейлейн Морге с сомнением покачала головой.

— А где он сейчас? — спросил фон Штрипс.

— Его перевязывают. — приняла его за вора и прострелила ему руку.

Она открыла дверь и что-то сказала. Через некоторое время санитар протолкнул в кабинет сгорбленную растрепанную фигуру.

Шляпы на уборщике уже не было. Седые нечесаные космы длинных волос свисали на лицо. Правый рукав грязного халата был завернут, и рука ниже локтя была обмотана белым бинтом. Левой рукой он поддерживал раненую руку и, не поднимая головы, медленно переступал с ноги на ногу. Черты его неподвижного лица, как обычно, не выражали ничего. Тряслась отвисшая синеватая губа.

— Чтобы он мог вызвать по телефону консула? — усомнился фон Штрипс. Ерунда, фрейлейн. Вы только посмотрите на него.

Фрейлейн Морге пристально разглядывала забинтованную руку уборщика с хорошо развитыми мышцами.

— Доктор Шпиглер! — внезапно бросила она, резко как удар бича. Посмотрите на меня!

Уборщик вздрогнул. Он поднял плечи и спрятал между ними голову, как бы ожидая удара. Глаза его часто-часто замигали за стеклами очков.

Мелкими, крадущимися шагами фрейлейн Морге обошла кругом растрепанную фигуру, — фон Штрипс, ничего не понимая, следил за ней. Внезапно она остановилась и, взяв уборщика за отвороты халата, вздернула его голову кверху.

— Почему у вас стали черные глаза, доктор Шпиглер? — И тут же сильным рывком дернула за седые космы волос.

Фон Штрипс ахнул и вскочил на ноги. Под седыми волосами уборщика оказались хорошо знакомые ему рыжие пряди. Такие волосы могли быть только у одного человека в Зиттине…

— О'Патли! — почти завизжал фон Штрипс. — Это он — О'Патли!

Фрейлейн Морге растерялась первый раз в жизни.

Она попыталась что-либо сообразить и не могла. Незнакомое, щемящее чувство паники, смертельной опасности охватило ее. Она отступила на шаг. Закрыла лицо ладонью, как бы желая освободиться от тяжелого бредового видения.

Когда она открыла глаза, то увидела перед собой не сгорбленного, немощного старика, а стройного невысокого мужчину, в синем халате уборщика. Его лицо непостижимо походило на лицо доктора Шпиглера, и только черные глаза были не по-стариковски вызывающе молоды.

Размахивая пистолетом, фон Штрипс уже застегивал на О'Патли наручники.

Редактор «Рабочей газеты» не сопротивлялся. Бежать было некуда, защищаться бессмысленно. Он только стиснул зубы от боли, когда шеф полиции грубо схватил его за раненую руку.

— Вот как, — наконец смогла произнести фрейлейн Морге. — Редактор «Рабочей газеты»?.. Но какой дьявол так подделал ваше лицо?

— Так это вы звонили консулу? — шипел фон Штрипс. Он сильно ткнул О'Патли дулом пистолета в подбородок.

О'Патли покачнулся и не сказал ни слова. Глаза его со странным выражением остановились на столе, где рядом с телефонным аппаратом стояли два недопитые бокала с вином.

Фрейлейн Морге перехватила его взгляд.

— Фон Штрипс, — сказала она быстро, — он не только звонил консулу, он также звонил и в редакцию своей газеты. Немедленно поезжайте и закройте их типографию.

Голова шефа полиции соображала медленнее. Он непонимающе нахмурился.

— Да торопитесь, черт вас возьми! — закричала фрейлейн Морге. — Неужели вы не понимаете, если там успеют напечатать то, что мог им сказать редактор, то вам не устроиться даже в «Люксе»! Тогда в жизни вам останется только одно место… на веревке!

Ударившись плечом о косяк двери, фон Штрипс выскочил из кабинета. Топот его сапог замер в коридоре.

О'Патли остался наедине с фрейлейн Морге.

Не спуская с него глаз, она отступила, с усилием оперлась о стол заложенными за спину руками. Губы и веки ее слегка вздрагивали; но это видел только О'Патли, сама она еще ничего не замечала.

— Значит, господин редактор так заинтересовался нашими делами, что решил под чужой личиной пробраться в клинику.

О'Патли плохо слышал, что говорила фрейлейн Морге. Раненая рука его, затянутая наручниками, сильно ныла. Он попытался поддержать ее другой рукой и не смог.

— Я хочу отметить ваше вредное любопытство, — продолжала фрейлейн Морге. — Вы надели на себя чужую маску. — сделаю так, что эта маска будет навечно вашим лицом.

Она с усилием выпрямилась, обошла вокруг стола и достала из ящика металлический футляр для ампул. Отвернула крышку.

Футляр был пуст.

— Ага, — сказала она. — Кроме лица доктора Шпиглера, вы также украли еще и ампулу с вирусом. Где она?

О'Патли молча стиснул челюсти.

Нервная судорога пробежала по лицу фрейлейн Морге. Тяжелая усталость сковывала ее движения. Все еще не понимая, что с ней, она снова решила налить вина, взяла графин. Трясущейся рукой перевернула его над бокалом. Что-то легко звякнуло по стеклу и скатилось в бокал.

Глаза у фрейлейн Морге широко открылись. Она хотела крикнуть и не смогла. Наклонилась, вглядываясь.

В бокале лежала длинная стеклянная ампула.

Тонкий конец ее был отломан…

 

Расплата

Лимузин шефа полиции мигом домчался до здания «Рабочей газеты».

На дверях типографии висел замок. Ни в здании, ни вокруг него не замечалось никакого движения. Фон Штрипс вытащил платок и облегченно вытер холодный пот.

«Ффу-у! Вот сумасшедшая женщина! Всегда постарается устроить панику там, где и никаких оснований нет. Мало ли куда мог еще звонить проклятый редактор?». Он оставил возле дверей типографии дежурного агента и вернулся к машине.

— В полицию.

«Нужно будет сообщить фрейлейн, что у него в городе, как всегда, все в порядке. Пусть она приводит в порядок свои дела в клинике».

Однако тревога, зародившаяся еще в клинике, не проходила. Всю дорогу шеф полиции озирался по сторонам и ежился от непонятного страха.

Это ощущение не оставило фон Штрипса и в его кабинете. Опускаясь в кресло, он вдруг почувствовал неприятный холод во всем теле и содрогнулся, как от озноба. Провел рукой по лицу. Лоб был влажный и холодный.

Наверное, его все-таки продуло во время этой сумасшедшей гонки по шоссе!

Внезапно за окном кабинета послышалось нарастающее гудение. Фон Штрипс вздрогнул. Мимо окон, по темной улице промчался грузовик, наполненный кричащими людьми.

— Что там такое?

В приемной поднялась суматоха. В кабинет ворвался агент, без головного убора с разбитым в кровь лицом.

Тяжело дыша, он без слов протянул фон Штрипсу измятый листок.

Фон Штрипс похолодел. Уже по цвету бумаги он тут же догадался, где печаталась эта листовка. Взглядом затравленного зайца он смотрел на агента. Взял листовку в руки. Буквы плясали перед глазами.

Он сделал усилие, чтобы прочитать заголовок: ЗЛОДЕЯНИЯ КЛИНИКИ № 11. Дальше читать он не смог.

Буквы закружились огненным хороводом. Фон Штрипс качнулся в кресле, выронил листовку и ухватился руками за стол.

За окном опять прогудел грузовик. Люди в кузове что-то свирепо кричали, махали руками.

— Кто?.. Кто это?

–..Господин шеф, — агент с трудом переводил дух, — это рабочие… рабочие Портового Пригорода и с завода дизелей… Они читали листовку, они едут громить клинику, господин шеф!

— Что. что?

Фон Штрипс схватил телефонную трубку.

— Клиника!.. Клиника, черт побери!.. — кричал он к молчавшую трубку и вдруг услышал в ответ мужской голос: — Клиника слушает.

— Кто? Кто говорит?

— А, это вы, господин шеф. Это говорит О'Патли.

— Как, О'Патли?! — завопил фон Штрипс. — Кто вам снял наручники?

— Успокойтесь, наручники на мне. — их не потеряю.

— Не валяйте дурака! — голова фон Штрипса отказывалась соображать, лицо его покраснело, он рванул крючки на воротнике мундира. — Передайте трубку фрейлейн Морге.

— К сожалению, не смогу этого сделать, господин шеф.

— Почему? Ее там нет?

— Нет, она здесь… Но она не может подойти.

Фон Штрипс уронил трубку на стол.

— Не может подойти… — прошептал он уже начавшими синеть губами.

На улице опять послышался шум машин.

Воспаленное сознание фон Штрипса захлестнула новая волна нарастающего страха. Гудение приближалось неотвратимо, фон Штрипсу казалось, что машина едет сюда… сквозь стену… прямо на него. Он хотел бежать, а ноги не слушались. Он только мог сидеть и смотреть на окно ничего не видящими от страха глазами…

Сердце билось тяжелыми нарастающими ударами…

В эту секунду с треском разлетелось оконное стекло, что-то тяжелое покатилось по столу… Сбило на пол настольную лампу. Вспышка пламени сверкнула перед глазами фон Штрипса, и он провалился в гудящую красную мглу…

Когда, наконец, в кабинете зажгли свет, шеф полиции города Зиттина лежал, уткнувшись лицом в бумаги на письменном столе. На полу кабинета валялся большой круглый булыжник.

Обыкновенный булыжник из мостовой Портового Пригорода.

Первый удрал дежурный из проходной будки. За ним поспешно, как крысы с гибнущего корабля, разбежались служители. Когда рабочие, соскочив с грузовиков, собрались у ворот клиники, она была уже пуста.

Возле узких дверей проходной заклубилась разъяренная человеческая толпа. Железные створки ворот были закрыты, никто не знал, как они открываются. Не долго думая, шофер семитонного грузовика направил свою машину прямо в ворота, ударом тяжелого буфера сорвал автоматические затворы и въехал в ограду.

— Сжечь заразное гнездо!.. Давайте сюда огня!..

Затрещали оконные переплеты, посыпались, захрустели под ногами разбитые стекла. Кто-то уже мчался с бидоном к дверям главного подъезда.

Пронзительно запахло бензином…

— Стойте! — вдруг услышали все хриплый надорванный крик.

По ступеням подъезда, пошатываясь, спускался человек, в синем халате. На руках его звенели наручники.

Толпа замерла.

Старки, наконец, удалось протолкаться вперед. Он пригляделся и в сером свете наступающего утра узнал рыжую голову.

— Это наш редактор! — завопил он. — О'Патли! Ты живой?

Он схватил редактора в охапку. Тот простонал и покачнулся.

— Тише, дружище! У меня прострелена рука.

Послышались недоверчивые возгласы, удивленные восклицания. Многие с завода дизелей знали О'Патли, и сейчас, глядя на уродливое, искаженное лицо стоявшего перед ними старика, никто не мог поверить, что это молодой редактор «Рабочей газеты».

— Поддержи меня, Старки, — сказал О'Патли, с трудом удерживаясь на ногах. — Товарищи! Нам нужно сохранить клинику. Это будет наш документ, который сможет доказать всем справедливость выступления нашей газеты. Тогда мы сумеем добиться суда над хозяевами клиники.

Его прервало чье-то хриплое яростное восклицание.

Рабочие увидели в дверях главного подъезда женщину.

Она стояла, вся подавшись вперед, ухватившись руками за косяки.

На синевато-бледном лице безумным блеском сверкали широко открытые глаза.

— Это она!

Кто-то двинулся вперед.

— Не трогайте ее, — негромко сказал О'Патли. — Она уже наказана.

Женщина продолжала держаться за косяки напряженно вздрагивающими руками; слышалось ее тяжелое затрудненное дыхание. Внезапно она выбросила вперед руку, как бы желая схватить кого-то скрюченными пальцами с длинными поблескивающими ногтями. Ноги ее подкосились, и она опустилась на колени. Уцепившись за дверь, попыталась подняться, но руки бессильно оборвались.

Она упала ничком на холодный цемент подъезда.

 

Конец «частного дела»

— Трам-там-там! Трам-там-там! — напевала мисс Фруди, просматривая утренние газеты. Настроение у нее было превосходное.

Наконец-то, сегодня она сможет обрадовать своего шефа!

На днях господин Эксон с озабоченным лицом показал ей небольшую заметку в газете. Дело шло о какой-то новой, не известной науке болезни, которая недавно появилась на территории Советского Союза.

Мисс Фруди помнит, что она тогда сказала: «Шеф, очевидно, очень добр, на его месте она не беспокоилась бы. Пусть их болеют, чем угодно, эти коммунисты, которые не ходят в церковь, заставляют женщин управлять государством и рисуют в журналах злые карикатуры на самого господина Эксона».

Но ее шеф ответил, что евангелие учит прощать врагам нашим, что он очень беспокоится, сумеют ли русские справиться с новой, по слухам очень опасной, болезнью.

Он попросил мисс Фруди регулярно просматривать все газеты и немедленно докладывать ему все, что будет печататься по этому поводу.

Последние дни было заметно, что шеф очень расстроен.

Мисс Фруди с добросовестным усердием просматривала каждое утро толстую кипу скучных газет и тоже расстраивалась, что ничем не может утешить своего шефа.

И вот, наконец-то, сегодня «Новости» поместили статью, перепечатанную из советской газеты «Медицинский работник». В статье было сказано, что русские ученые нашли способ лечения неизвестной болезни и сумели вылечить всех заболевших. Мало того, в заключение советские медики предлагали обращаться к ним за помощью, если где-либо появится подобная болезнь, и гарантировали полное излечение.

Подумать только, какие молодцы оказались эти русские!

Мисс Фруди аккуратно очертила статью красным карандашом и, услышав в вестибюле шаги шефа, прямо с газетой в руках, улыбающаяся, побежала ему навстречу.

Сейчас она обрадует господина Эксона!

Опустошенный, с окаменевшим лицом сидел профессор Морге в номере гостиницы. Перед ним на столе лежала газета, — еще не прочитав статьи, по одному ее заголовку он понял: то, чего боялся, совершилось.

Несколько лет тому назад, когда он впервые услышал о работах профессора Русакова, он инстинктом ученого почувствовал угрозу своему непобедимому вирусу.

И это предчувствие оправдалось. Препарат Русакова не излечивал от «голубой болезни». Но он задерживал ее стремительное и гибельное развитие. Это позволило русским ученым — произвести рекордную по своей быстроте и гениальную по своему выполнению операцию на коре головного мозга. Они искали очаг болезни, и они его нашли. «…Самоотверженный поступок пограничника Гусарова позволил…» С усталым безразличием профессор дочитал статью.

Какой-то пограничник Гусаров заставил его, профессора Морге, потерять все!

Профессор безвольно выпустил из пальцев газету, и она бесшумно опустилась на пол.

По странной иронии судьбы он жил сейчас в том же номере гостиницы, в котором жил первые дни после бегства из Берлина. Он сидел в том же кресле, в котором сидел тогда, и, как Гамлет на череп, смотрел на стеклянную ампулу. Жить или не жить. Профессор Морге горько усмехнулся и сунул пальцы в жилетный карман.

Вот она!

И он положил на стол перед собой крохотный стеклянный цилиндрик.

Почему же он не сделал это тогда?.. Очевидно, у него оставалась какая-то надежда. Он считал себя сильнейшим бактериологом мира. Он думал, что только случай, злая судьба помешали ему это доказать. И вот он получил эту возможность. Он бросил русским ученым вызов…

И был разбит.

Господин Эксон, конечно, прочитал статью… Профессор Морге представил себе его взбешенное лицо и брезгливо передернулся.

Он сумеет защититься от его оскорблений…

…Господин Эксон ворвался в номер, как ураган.

— Где этот ученый! — ревел он, потрясая скомканной газетой. — Где этот шарлатан!

Он захлебнулся злобной слюной и плюнул на ковер.

Профессор Морге неподвижно сидел в кресле. Господин Эксон кинулся к нему… и остановился. Притронулся к его руке.

Рука была еще теплая, но профессор Морге был уже мертв.

 

Прошло полгода

Байдаров прочитал краткое и дружески теплое письмо. Опустил его на стол и старательно разгладил загнувшийся уголок бумаги.

За окном медленно падали пухлые хлопья снега. Они уже покрыли мостовую, тротуары и загладили все выбоины и уродливые шрамы на земле следы сапог и колес автомашин.

Тонкая липка под окном оделась в белоснежную фату. Рассеянно глядя на нее, Байдаров вспоминал, как совсем недавно, под холодным ноябрьским ветром она, жалостно и безвольно покачиваясь, прижималась к его окну тонкими, поникшими веточками. Сейчас она стояла гордая и красивая… и чем-то чужая в своем подвенечном наряде.

«Как невеста!» — пришло в голову Байдарову старое, как мир, но единственно подходящее определение.

— Как чья-то невеста! — повторил он уже вслух.

С ласковой симпатией оглядел стройную липочку, сунул письмо в карман и прошел в соседнюю комнату.

Однако Березкина у себя не оказалось. На его столе лежали коротенькие удилища для подледной рыбной ловли. Байдаров повертел в руках несуразное кургузое удилище и прошел на кухню.

Березкин мазал лыжи, разогревая их над электрической плиткой.

— Это куда вы собрались? — притворно удивился Байдаров.

— За окунями.

— Далеко, осмелюсь спросить?

— Да нет, тут километров за тридцать.

— Хорошенькое «недалеко».

— Зато приеду с рыбой.

— Ты приедешь с насморком, Сережа, — заключил Байдаров. Он шутливо вздохнул и потащил из кармана письмо, Березкин отставил лыжи в сторону и с подозрением уставился на Байдарова.

— Яша, опять?

— Что опять?

— Опять хочешь сорвать рыбалку? — не поеду!

— Да о чем ты?

— Ты принес командировочные?

— Нет, на этот раз простое письмо. От Григорьевой.

— От Григорьевой? — переспросил Березкин и потянулся за лыжей. — Что-то не помню такой.

— Вот как? — Байдаров укоризненно покачал головой. — А она еще просит, чтобы я поцеловал тебя за нее.

Березкин ожег себе пальцы о плитку и выронил баночку с лыжной мазью.

— Это… от Тани Майковой?

— Да, от Тани Григорьевой. Это одно и то же…

Закончив чтение, Байдаров увидел, что Березкин мрачно разглядывает цветную этикетку на баночке с лыжной мазью.

— Тебе не понравилось ее письмо?

— Нет, почему же, письмо хорошее… Мне ее новая фамилия не понравилась.

— Татьяна Григорьева?.. По-моему звучит неплохо.

— «Татьяна Байдарова» звучало бы лучше, — упрямо возразил Березкин.

Молча и сосредоточенно Байдаров сложил письмо.

— Видишь ли, Сережа, — сказал Байдаров задумчиво, — я еще в Институте витаминов заметил, что Григорьев… ну, как это говорят романисты… неравнодушен к Тане. А когда она поехала на конференцию, он прислал мне письмо. Он писал, что любит Таню, что без нее жить не может, чтобы я берег ее там… ну и все такое. Мне кажется, я честно выполнил его просьбу…

— Ну, а ты? — перебил его Березкин. — Ведь ты… ведь тебе тоже нравилась Таня?..

Он с сочувствием смотрел своими темными глазами в лицо товарищу, ожидая ответа. Байдаров ласково обнял его за плечи.

— Знаешь, Сережа. Мне хочется… — Байдаров улыбнулся. — Мне хочется поехать с тобой за окунями. У тебя найдется лишнее удилище?..

Всегда наглухо закрытые железные створки ворот клиники были широко распахнуты. Холодный ветер с моря гнал по двору мусор, рваную бумагу, упаковочную стружку. Во дворе суетились люди, разгружая грузовики.

В двери главного подъезда вносили кровати, ящики с медикаментами, шкафы, медицинскую аппаратуру.

У каменного устоя, на котором висели створки ворот, усердно трудился рабочий. С силой ударяя ломом, он пытался оторвать от устоя доску с надписью «Свидания с больными запрещены». Доска была заделана крепко, лом звенел от ударов, летели крошки цемента.

На ступеньках пустой проходной будки лежала новая доска: «Рабочая больница».

У главного подъезда стояли Роберто, в теплой куртке, наброшенной на белый халат, и О'Патли. Лицо редактора уже приняло свои прежние очертания. Ветер с моря трепал задорные рыжие кудри.

— Не туда, не туда! — закричал Роберто носильщикам. — Операционная у нас в главном корпусе! — он повернулся к О'Патли, продолжая разговор. — До сих пор не пойму, как это в министерстве согласились отдать клинику под рабочую больницу.

— В министерстве были рады отделаться от клиники. Все очень сконфузились, узнав, что у них под боком творились такие уголовные дела. Пользуясь случаем, я намекнул через газету, что рабочие Пригорода своими жизнями заплатили за право иметь такую больницу. Сколько их здесь погибло.

— Уже после того, как судили доктора Крейде, пришлось похоронить еще двоих, — вставил Роберто. — Кстати, сегодня увезли на кладбище то, что осталось от прежнего доктора Шпиглера. Бедняга рассчитался за прошлые прегрешения тем, что вовремя умер.

— Да, вовремя, — согласился О'Патли. — Когда я под его видом пробрался в клинику, то очень боялся, что нас случайно заметят вместе. Но в этот день Шпиглер вообще не выходил из своей каморки. — нашел его в постели. У него что-то случилось с сердцем, он умер на следующие сутки, не приходя в сознание. Мне пришлось оторвать доски в полу и целые сутки копать могилу. Хорошо, что в клинике никто не интересовался идиотом-уборщиком…

О'Патли внезапно оборвал фразу. Выражение его лица стало серьезным. Роберто взглянул на двери подъезда.

По ступенькам лестницы, с мусорным ведром в руках спускалась женщина, одетая в синий халат и грубые парусиновые туфли. Рукава ее халата были закатаны до локтей, обнажая красивые руки с длинными пальцами.

Светлые волосы, небрежно заколотые гребенкой, взвихривались над ее бледно-синеватым отекшим лицом.

Женщина шла тихо, не поднимая глаз, не глядя ни на кого. И те, мимо, кого она проходила, поспешно отступали в сторону, не говоря ни слова. Казалось, что это идет по. двору страшный призрак, одним своим видом сковывающий мысли, парализующий сознание. Мусорное ведро, покачиваясь, стукало о ее колено.

— Она пока живет здесь, — негромко сказал Роберто, — но на днях мы направим ее в больницу для душевнобольных.

— Это у нее навсегда? — спросил О'Патли.

— Да, на всю жизнь… Вам ее не жалко?

— Нет! — коротко и жестко бросил О'Патли. — Нет не жаль, — повторил он. Но я бы с большим удовольствием увидел ее с веревкой на шее, чем с мусорным ведром в руках. Ее не стали судить только потому, что она стала душевнобольной.

— Так это же вы ее сделали такой, — Все произошло случайно. Когда она застала меня в своем кабинете, у меня в руках была ампула с вирусом. Мне некуда и некогда было ее прятать, и я сунул ампулу в графин. Очевидно, ударившись о дно, она разбилась… А вам, Роберто, я вижу, жаль ее.

— Нет, — просто ответил Роберто. — Мне жаль не фрейлейн Морге, мне жаль человеческий разум, пропавший без пользы; ведь она была сильным и умным человеком, а на что потратила все свои таланты. Так же и ее отец. Хорошо, что им успели помешать. Вы представляете, О'Патли, что было бы…

— Представляю… — заключил О'Патли. — Отсюда и вывод, нужно добиться такого положения на земле, чтобы только гуманные идеи могли руководить наукой. Нельзя, чтобы наука попадала в грязные руки, тогда она и порождает такие страшные вещи, как вирус «В-13».

Рабочий у ворот клиники уже оторвал одну доску. Но вторая с надписью «Клиника № 11» все еще держалась.

Он подсовывал под нее лом, однако железные шпильки доски крепко впаялись в цемент и не поддавались его усилиям.

— Давай-ка я помогу, — заявил О'Патли.

Вдвоем с рабочим они налегли на ручку лома и выворотили доску вместе с кусками цемента. О'Патли повертел ее в руках и забросил в кусты.

Полковник Сазонов вложил присланную ему из Москвы вырезку из Зиттинской «Рабочей газеты» в папку с надписью: «Дело о витаминах профессора Русакова».

Взглянув на календарь, после слова «закончено» написал: «…» декабря 194… года. Затем нажал кнопку звонка и сказал вошедшему дежурному: — В архив! — и передал ему папку.