1

Прошло три дня, а Лойко все не появлялся. В городе не беспокоились. Наверное, это было принято, что ведун уходит надолго.

Утром пришел старик Хота, дед Лойко. Он правда был очень стар. Сгорбленный, худой, весь седой. Но что же тут удивительного?

Хота долго не мог заговорить.

— Дедушка Хота, — сказала Роська, подсаживаясь к нему. — Вы что-то хотели сказать нам, да?

Хота положил руку на Роськину голову — видимо, погладить хотел.

— Наш ведун… — сказал он шепотом, — так давно ушел он и все никак не вернется. Я уже ходил в Старый город, но его там нет. Что мне делать?

— Но он же ведун, — осторожно начал Максим, — что с ним случится?

— Что угодно может случиться с неопытным мальчишкой в лесу. А Лойко такой невнимательный, такой рассеянный!

— Лойко?! — вскричали мы почти хором.

Старик вдруг усмехнулся и весело посмотрел на нас:

— Вы думаете, я не знаю? Лойко тоже думает, что не знаю. Глупый мальчишка! Разве цветом кожи обманешь того, кто тебя вырастил? Я знаю Лойко лучше, чем он сам себя. Не пойму, зачем он обманывает весь народ, и Отцов, и Вождя. И пока не узнаю, буду молчать. Но… его так давно нет! А лес такой страшный!

Тут мы не выдержали и все ему рассказали. Хота слушал, молчал, только седая голова его опускалась все ниже.

— Пойду за Лойко, — сказал Хота и у самого выхода добавил: — Сегодня Совет. Может, у вас хватит смелости рассказать все Отцам, если вы не верите, что этот человек — Посланник Богов?

Когда Хота ушел, мы вдруг услышали отдаленный гул. Тут же в Городе поднялась страшная суета, все прятались по домам, гул нарастал.

— Это… это вертолет! — закричала Роська. — Мальчики, это нас ищут!

Мы рванулись к выходу, но тут два Хвоста вбежали к нам в шалаш. Они были очень напуганы. На их обычно невозмутимых лицах был написан ужас.

— Громкая птица! — крикнул один, другой сгреб рвущуюся Роську и меня и повалил на пол. Он ладонями прижал наши головы к земле так, что мы чуть не задохнулись!

Гул вертолета было слышно еще какое-то время, потом все стихло. Хвосты отпустили нас и безмолвно вышли.

У нас не было сил ни плакать, ни возмущаться.

— Теперь нас никогда не найдут, — сказала Роська.

— Значит, надо выбираться самим, — сказал Максим.

Легко сказать! После вертолета нам запретили гулять. Один раз мы услышали, как пришли Ботко и Ола, как они требуют пустить их к нам, но их не пустили.

Когда начали сгущаться сумерки, к нам в шалаш пришел Игорь.

— Ярослава Андреевна, вас вызывает Совет Отцов. Даже не знаю, почему только вас, — едко усмехнулся он. — Держитесь достойно, дитя мое. И помните: спасти вас может только Посланник Богов, Игорь Онтов будет бессилен.

До чего же противная у него улыбка! А раньше я считал его симпатичным! Роська растерянно оглянулась на нас. Максим пожал ее руку и еле заметно кивнул: держись, мол.

Когда Игорь с Роськой ушли, мы решили пробраться к беседке Отцов и послушать, что там будет происходить, но не тут-то было. Немой Хвост, крепко взяв нас за плечи, вернул в шалаш. Но нам позарез надо было к Роське! Максим молча показал мне на заднюю стенку шалаша, где у нас была лазейка.

Совет Отцов собирался в круглой беседке, совсем не похожей на другие сооружения анулейцев. Семь столбов упирались в деревянную крышу, увитую плющом и вьюном, пол был земляной, а вокруг беседки густо разрослись шиповник, малина, боярышник. Около каждого столба стояла каменная скамейка, украшенная затейливым орнаментом. В беседке даже в самый жаркий день было прохладно и сумеречно.

Хвост довел Роську до входа, почтительно поклонился и ушел. Все Отцы были уже в сборе, Игорь стоял у входа, скрестив руки на груди.

— Кажется, он волнуется, — шепнул Максим.

Мы с ним нашли укромное местечко в зарослях. Отсюда было все отлично видно и слышно. Правда, приходилось лежать на земле и не шевелиться, но нам было не до комфорта. Замерев и почти не дыша, мы смотрели на то, что происходило в беседке.

Роська переступила порог. Все Отцы смотрели на нее, но она смелая, она не испугалась, не растерялась, она смотрела на Вождя не опуская глаз. И правильно! Почему мы должны бояться? Мы пришли к ним с миром. Пусть Игорь боится.

Вождь наконец-то перестал рассматривать Роську, оглядел всех Отцов, вздохнул и сказал:

— Солнце и Дождь вашим словам и мыслям.

Потом повернулся к Роське:

— Мы слышали, тебя зовут Роса?

— Да, — сказала Роська. — Роська, Ярослава.

Вождь досадливо покачал головой, не понимая.

— Ты дочь Дождя?

Все внимательно смотрели на Роську. Мы с Максимом переглянулись. Она была в замешательстве. Ведь от ее ответа сейчас зависит, быть может, что с нами будет. Может, если она скажет «да», нас отпустят? Если, конечно, поверят. Слишком уж много вестников Богов свалилось в последнее время на анулейцев. Роська, наверное, тоже об этом подумала, потому что решительно вскинула голову и сказала правду:

— Нет, я просто девочка. Меня зовут Ярослава Осташкина, я живу в Поселке. Я не хочу вам зла, мы надеялись подружиться с вами. И я не стану обманывать вас, как это делает он!

И она бросила гневный взгляд на Игоря. Он прикрыл глаза и стиснул зубы. Может быть, от злости, а может быть, подумал: «Глупая девчонка, я же тебя предупреждал». Вождь поднял руку, и шепот стих.

— Ты знаешь этого человека? — спросил Роську Вождь.

— Да.

— Кто он?

— Его зовут Игорь Онтов. Его родители тоже живут в Поселке, а он… он специально пробрался к вам, чтобы… чтобы… Я не знаю для чего, но хорошего от него не ждите!

Вождь сдвинул брови, а Игорь вдруг рассмеялся, и мы поняли, что Роська сказала что-то не то.

— Девочка, — вздохнул Вождь. — Этот человек ведет нас к морю, а это главное для анулейского народа. У тебя божественное имя, но, видно, оно досталось тебе по ошибке.

— Нет! — раздался звонкий голос. И на широкие перила беседки вскочил Лойко.

 

2

Он был совсем тощий, будто ничего не ел целый месяц. На голове — ежик волос непонятного цвета, кожа выскоблена, правда, еще серая от въевшегося гуталина. Одет он был не в шорты, а в анулейскую одежду из мешковины. Он спрыгнул с перил, приложил руку к сердцу и сказал почтительно:

— Да пребудут с вами Дождь и Солнце, мудрые Отцы. Выслушайте меня.

Все всполошились. Они, конечно, понимали, что видят ведуна Ньюлибона, но теперь не могли не узнать в нем Лойко. У Игоря исказилось и побелело лицо, он сделал шаг назад, собираясь уйти, пока все были заняты Лойко. Но за его спиной неслышно выросли два Хвоста, и Игорь замер.

Лойко сказал величественно, как будто сам был Вождем:

— Прошу вас всем сердцем: выслушайте меня. А я приму любое ваше решение.

И Лойко рассказал свою историю, которую мы уже знали. А когда закончил, открыто посмотрел Игорю в глаза:

— Прости, ты спас мою жизнь, но ты хочешь смерти моих друзей и зла моему народу. Я много думал все эти дни, пока отмывал твою черноту, и я понял. Когда ты прервал мой путь в Небесный Дом, ты сказал, что это Боги послали тебя мне на выручку, потому что мне суждено вернуть вместе с тобой энко нашего народа. Ты сказал, что Богам больно смотреть на мои мучения. Я поверил тебе тогда, но теперь знаю, что это не так. Ты, наверное, жил в Старом городе, подкрадывался к нам, как дикий зверь, смотрел на нас, принюхивался. Когда зверь охотится, он осторожен. И ты был очень осторожен. Нет, не Боги пожалели меня. Но и ты не пожалел.

Ты просто увидел, что если спасешь от огня меня, то сможешь сжечь на огне весь мой народ.

Отцы поверили Лойко. Но они почему-то ни о чем не стали спрашивать Игоря. А когда тот хотел заговорить, Вождь жестом велел ему замолчать, приказал Хвостам взять Игоря под стражу и отвести в его палатку. Роське Вождь сказал:

— Ты и твои братья не можете быть гостями в нашем городе, и вы должны нас понять. Лойко, ты будешь наказан, и, надеюсь, не надо объяснять почему. Пусть Ино, отец твоего семейства, придумает наказание, которое будет тебе по силам и послужит во благо народу. Твоих же друзей мы просим уйти завтра к себе и забыть дорогу в наш город. Так будет хорошо всем. А теперь… — и Вождь улыбнулся, — беги к деду, малыш, да смотри, чтобы он не умер от счастья.

 

3

Вечером на площади разожгли огромный костер. Весь город собрался здесь. Вождь рассказал народу про Лойко и Игоря. Что делать с Игорем, никто не знал. Пока он сидел под стражей в своей палатке. Анулейцы не были злы на него, ведь он не успел сделать ничего плохого, только обманул их.

— Надо отпустить его, пусть уходит, — сказал Вождь. — Но дети из чужой земли и наш Лойко боятся его; говорят, что он хочет сжигать в огне дельфинов. Мне трудно в это поверить, но дети клянутся, что говорят правду. Что ж… завтра Совет Отцов соберется вновь и решит, что делать с этим странным человеком.

Нам не разрешили подойти к священному костру, но мы сидели на камне у Белой дороги и смотрели, как медленные хороводы плывут вокруг костра под звуки тростниковых дудок. Они то распадались на линии и полукруги, то собирались вновь. Это было очень красиво. Похоже на смену узоров в калейдоскопе. Потом дудочки умолкли, большой хоровод замер — весь анулейский народ стоял в одном кругу у костра.

— И-и-и-йо! Ки-и-й-и-о! — вскричал Вождь, и тут же тишина взорвалась бешеным ритмом — это заиграли десятки бубнов и барабанов. Началась невообразимая пляска, и мы еле усидели на месте — ух как хотелось танцевать! Так анулейцы прогоняли обман из своего города.

Когда костер погас и люди стали расходиться по домам, к нам подбежал разгоряченный, счастливый Лойко.

— Какой камень лежал на моей голове и на моем сердце! — сказал он. — Так трудно обманывать людей, которых любишь! А они всё простили, стоило мне вернуться. И за это я люблю их еще сильнее!

Он заглянул каждому из нас в глаза.

— Вы сделали для меня то же, что и Посланник, — спасли мою настоящую жизнь. Что вы попросите взамен?

Мы с Максимом рассмеялись, а Роська рассердилась:

— Нечего сравнивать нас с ним! — и, увидев, как ее гнев огорчил Лойко, смягчилась. — Нам ничего не надо. Только бы домой поскорее.

— Я вас завтра сам провожу! — пообещал счастливый Лойко.

Уснули мы успокоенные и радостные. Утром Хвосты и Лойко проводят нас до Старого города, и скоро мы будем дома! Даже страшно подумать, что там творилось все эти дни.

 

4

А ночью случилось то, что опять перевернуло все с ног на голову. Сбежал Игорь. Он поджег палатку, взорвал беседку Отцов и часть городской стены и устроил в городе настоящий фейерверк. Видимо, у него был запас взрывчатки, петард и ракетниц, чтобы при случае было чем удивить или напугать анулейцев. А может быть, это взорвались все разом синие шары у него в палатке. От этого заполыхали кусты и деревья, загорелась пожелтевшая на жарком солнце трава. Если бы дома анулейцев были не из камня, то к утру от Города осталось бы одно пепелище. Лес вокруг Города охватил пожар, и много бы его сгорело, если бы не внезапно начавшийся ливень. Этот ливень лил стеной два дня. Трудно, наверное, пришлось Игорю в лесу.

Эти два дня никто не приходил к нам в чудом уцелевший шалаш, даже Лойко. Даже еду не приносили, и от голода сводило желудок. Шалаш стал протекать, и, как мы ни старались найти сухое место, к вечеру второго дня все было мокрое и внутри и снаружи. Впрочем, наружу нас не пускали. У входа опять застыли Хвосты, их поливал дождь, но они даже не переговаривались между собой, стояли как каменные идолы. А когда Максим попытался выйти из шалаша, молча скрестили перед его носом свои здоровенные дубинки. В туалет приходилось выбираться через лазейку, но и о ней прознали Хвосты, и после первой же такой вылазки мы ходили с провожатыми.

Мы ничего не понимали и негодовали.

— Может, они дождя боятся, как вертолета? — предположила Роська.

— Да плевать я хотел! — взорвался всегда спокойный Максим. — Я домой хочу! Помыться, поесть, и вообще, меня шуршуны ждут!

— И научные достижения… — закончил я.

Я тоже хотел поесть и помыться. И мама меня ждала. И папа. И Гаврюша.

Все объяснилось, когда кончился дождь. Пришел Лойко с запавшими, потемневшими глазами. Встал посреди шалаша, опустил голову и уставился куда-то вбок.

— Все люди были сегодня в доме Вождя. Одни кричат, что Дождь разгневался, что мы так обошлись с его Посланником. Другие кричат еще громче, что Дождь спас нас от злого огня, который отпустили на волю. Но есть те, что кричат громче всех. Говорят, Боги сердятся, что чужеземцы еще в Городе. Вождь не знает, как успокоить народ.

Лойко всхлипнул.

— Вождь сказал: отправим чужих детей к Богам, пусть сами разбираются.

«Отправим к Богам»?! Это… Это как Лойко тогда? На костер! Не может быть!

— Не имеете права! — крикнул я. Роська с Максимом молчали.

— Раньше я думал как все, — сказал Лойко. — Но теперь знаю, что отправиться к Богам — это умереть. От огня умирают так же, как от стрелы или подлой змеи. Ты же сам говорил, Максим.

Но Максим не слушал. Он возился с чем-то у стены шалаша, что-то бурчал себе под нос, а когда развернулся к нам, пустые ладони его словно кого-то держали. И мы услышали знакомое шуршание, похожее на шелест полиэтиленовых пакетов.

Больше всех удивился Лойко. Во все глаза смотрел он на ушастого-пушистого-шуршащего на коленях у Максима. Максим гладил его и мурлыкал:

— Ты мой Репейник, умница! Как же ты меня нашел?

Максим гладил Репейника от носа до хвоста, и шуршание становилось тихим и ласковым, как мурлыканье котенка. Сам Репейник стал видимым, как только очутился у Максима в руках, но, стоило кому-то из нас протянуть руку, он тут же становился невидимым. Это так впечатлило Лойко, что он тут же признал шуршуна божественным зверем, а Максима, конечно же, полубогом, покровителем зверей-невидимок.

— Вождь хочет видеть вас, — прозвучал над нами голос неслышно вошедшего Хвоста.

— Надо же, — проворчал Максим, — ты, оказывается, умеешь говорить!

Он по-прежнему прижимал к себе Репейника, но никто теперь его не видел и даже не слышал.

Нас привели в обвалившуюся беседку Совета, но на этот раз там был один Вождь. Он сказал сурово:

— Мое сердце изнывает от печали, что я вынужден изменить слову, данному мною на последнем Совете, но Вождь не может препятствовать решению народа. Завтра, в час Солнца, на коло разведут священный костер, который проводит вас к Богам. Пусть Боги вас рассудят. Довольно с нас чужаков! От вас одни несчастья! То умирает ведун и самая красивая девушка, то мор, то огонь и дождь! Когда вы оставите нас в покое?

На лице Вождя были и гнев, и боль, и усталость.

Вернувшись от него в свой просохший шалаш, мы даже не обсуждали свалившуюся на нас беду. Это было слишком страшно и неправдоподобно.

 

5

После захода солнца опять пришел Лойко. Мы слышали, как он спорит с Хвостом, доказывая ему, что ведун может пройти к пленникам, несмотря на то что Вождь приказал никого не пускать.

— Я должен приготовить их к встрече с Богами, — сказал он наконец твердо и, проскользнув под рукой Хвоста, оказался в шалаше. Хвост не посмел его выгнать. Лойко поманил нас к себе и, когда мы сели тесным кругом, сказал шепотом:

— Вечером я дам Хвосту сон-траву, он уснет, но заставу у стен Города всем не пройти. Ночью один из вас сможет нарядиться Ботко, и я его проведу. Но только одного, всем не пройти. Хвосты догадаются. Кто пойдет со мной?

Мы с Максимом переглянулись и дружно сказали:

— Роська.

Роська тряхнула головой:

— Вот еще!

Лойко заулыбался:

— Ты почему всегда говоришь наоборот? Двое сказали — ты. Я тоже говорю — ты. Нас больше. Поведу тебя.

Роськины глаза стремительно намокли:

— А они пусть умирают, да?

— Ну Рося-я… — начал Максим.

— Мы что-нибудь придумаем, — быстро сказал я, а у самого холодок по спине: а если не придумаем?

Роська разозлилась:

— Что вы придумаете? Ну что тут придумаешь? Такая чушь! Никто ничего не придумает. Завтра в полдень костер, и все тут. Боже мой, Средние века какие-то!

— Язычество, — поправил Максим.

— Какая разница! Все равно умирать… Я считаю, должен пойти Максим!

— Ой-ля-ля! — развеселился Максим так, что Лойко приложил палец к губам — «тише!» — Почему это я?

— Ну… — замялась Роська. — Это же ты открыл шуршунов, никто о них не знает столько и никогда не узнает, если… И вообще… ты умный, ты будешь ученым. Нет, Листик, ты тоже умный, конечно, не обижайся, но ведь шуршуны слушаются только Максима. И еще ты единственный мужчина из Осташкиных остался. Будешь род продолжать.

Ну… меня Роськина речь убедила. Но ни на Максима, ни на Лойко она впечатления не произвела. Максим только посмеялся (особенно мысль о продолжении рода его развеселила), а Лойко сказал:

— Я приду в самый темный час, решите сами.

И он ушел. Мы остались втроем. Роська смотрела воинственно. Мы молчали. Не знаю, что думал Максим, а на меня вдруг навалилась такая усталость, что стало все равно. К тому же… выбираем-то из Осташкиных, обо мне даже речи нет. Моя жизнь ценности не представляет…

…Я сам не заметил, как заснул. Разбудил меня Максим. Он крепко тряс меня за плечо.

— Спишь как убитый, — проворчал он.

— Скоро буду.

— Дурак. Слушай, я тут подумал: должен ты уходить. Лойко ведь до Поселка не проводит. Но он может отвести до той стороны Холмов, он говорил, что знает туда дорогу. А ты там лучше всех ориентируешься.

— Ну и что?

— Ты дойдешь до Поселка, а потом прилетите к нам на помощь.

Отходя ото сна, я пробормотал:

— У Степанова есть вертолет. Правда, там вечно нет горючего… Ну, достанет. Да, можно, только… сколько идти по Холмам, я не знаю, Максим. А вдруг целый день или два?

Из Роськиного угла послышалось хихиканье. Роська повернула к нам смеющееся лицо.

— Ой, мальчики, все это как в кино. И разговариваете вы как в кино.

В такой ситуации смеяться могла только Роська. И тут я понял, какие мы глупые! Ведь все гораздо проще!

— Максим! А «Ласточка»! Слушайте, ведь это ближе, чем Холмы, и это… Ну, надежнее, да и быстрее по воздуху. А в Холмах заплутать ничего не стоит, и неизвестно, попаду ли я вообще в Поселок. А тут Лойко выведет тебя к самолету, ты через час в Поселке, отыщешь Степанова и…

Максим нахмурился.

— Как-то все не так получается, — вздохнул он наконец. — Что я скажу Степанову?

— Ничего не скажешь, — рассмеялась Роська, — просто завопишь: «Спасите!».

Теперь можно было смеяться, раз появилась хоть маленькая, но надежда на спасение. А Роська, кажется, радовалась еще и тому, что все вышло, как она хотела. И ночью Лойко увел с собой Максима. Теперь будет кому продолжать род Осташкиных.

С уходом Максима время стало двигаться еле-еле. Мне представилось, что шалаш превратился в огромные песочные часы и песчинки в них тяжелые, большие и еле-еле ворочаются. Роська то и дело говорила:

— Наверное, они уже дошли до Старого города. Листик, ведь с самолетом все будет в порядке? Он столько стоял без присмотра. И под дождем мок…

На рассвете пришел Лойко. Сияющий.

— Взлетел Максим! Сел в птицу и полетел. Наши бы все испугались. Но я понял: это такое устройство, да? Как мельница, да? Одно крутится, толкает другое, и все это взлетает, да? Только немножко похоже на громкую птицу…

Знаете, в эту минуту я никого так не любил, как Лойко.

От Старого города до Поселка лететь примерно час. Если все хорошо будет. Ну, еще час уйдет на то, чтобы найти Степанова или кого-нибудь другого, час будут собираться, топливо искать. Еще час лететь. Это в лучшем случае. В общем, к десяти утра мы ждали появления громкой птицы. Представляли, как она опускается на коло. Ох, что будет!

Максима хватились почти сразу после прихода Лойко. Вождь ничего не сказал, но лицо его было красноречивее слов. Он уже не сомневался, что нас надо отправить к Богам как можно скорее.

Но прошло утро, время неумолимо приближалось к полудню, вот уже пришли Хвосты и поверх нашей одежды натянули холщовые рубашки до колен, все расшитые, яркие. Вот уже люди собираются на священной дороге, но даже отдаленного гула вертолета не слышно. И Лойко не приходит. Застучали и смолкли барабаны. Откинули дерюгу, служившую дверью нашего дома-шалаша. Я посмотрел на Роську: она была очень бледной, губы сжаты, но глаза сухие. Я хотел испугаться, все спрашивал себя, почему мне не страшно. Но никак не мог поверить, что это всерьез. Было чувство, что мы с Роськой участвуем в каком-то представлении, в спектакле.

Нас вывели на коло. Весь город был здесь, даже дети. Стояли молча, смотрели. Вот та женщина, которая нас часто пирожками угощала, мать Олы. Вот Ботко с братьями и отцом, вот Хота, Вождь… А Лойко нет. Неужели все они спокойно будут смотреть, как мы умираем? Этого не может быть. Просто не может быть, и все.

Нас привязали за руки к столбу, в ноги положили хворост, потом дрова. Сердце мое почти остановилось. Еще минута, и поднесут факел.

Как тихо вокруг. Солнце в зените. Даже ветра нет. Глаза у Роськи такие темные… Я подумал, что хотел ей прочитать свое стихотворение, а почему-то не прочитал.

Вождь, окруженный Отцами Семейств, подошел к коло. Стало еще тише. Даже птицы умолкли, и трава перестала расти.

— Дети чужого народа, — сказал он негромко, для нас сказал, не для анулейцев. — Ну зачем вы пришли сюда? Теперь только Боги смогут рассудить ваш поступок. Сердце подсказывает мне, что путь к Богам будет для вас тяжел и труден. Вы дети, и я хочу облегчить вам этот путь.

Вождь повесил на шею Роське и мне по амулету — круглому камешку с продолбленной дырочкой и рисунком: дельфин с дельфиненком в треугольнике на фоне восходящего солнца.

— Передайте Богам, что мы ждем их совета, — сказал он и спустился с коло.

Отцы семейств последовали за ним. Мне показалось, что они прячут глаза.

— Это нечестно, — прошептала Роська.

Вдруг заиграла деревянная флейта. Тонко, жалобно, будто просила пощады. Я понял, что разревусь сейчас самым постыдным образом. Ведь все это — взаправду.

И вдруг… Пожалуй, это самое большое «вдруг» в моей жизни!

Что-то живое, пушистое прыгнуло мне на плечо и спустилось по руке, привязанной к столбу. Я с перепугу подумал — белка. Но тут же радостно понял: это Репейник, Максимкин шуршунчик! Репейник перегрыз мою веревку и, как мне показалось, прыгнул к Роське.

В это время Вождь подал знак, и двое Хвостов подожгли хворост. Но Роська уже тоже освободилась! Теперь мы могли бежать! Пусть коло окружен Хвостами, мы будем драться! Невидимый Репей бросился мне в руки. Пламя забушевало вокруг, еще минута, и будет поздно! Я схватил Роську за руку, но тут земля под нами качнулась, двинулась, стала проваливаться, мы упали, и нас накрыла темнота.

 

6

Когда глаза привыкли к темноте, я увидел Лойко с факелом в руке. У него было такое лицо… Ну, будто он совершил преступление и безумно этому рад.

— Я пришел — смотрю, палка в стене. Я повис, все упало, это так… так…

— Это рычаг, — сказал я. — Он открывает люк.

— Лю-ю-юк, — протянул Лойко.

Похоже, его впечатляли всякие механизмы.

— Бежим, что вы стоите! — крикнула Роська, поднимаясь на ноги.

Мы попали под землю, в тайный ход, выложенный плитами: стены, пол, потолок. Мы бежали по нему и обсуждали случившееся, хотя надо было беречь дыхание, но ведь столько всего произошло!

— Как ты узнал про этот ход, Лойко?

— Максим сказал: «Думай». Дед сказал: «Думай». Я думал, думал. Я тоже стоял на коло и ждал огня. Но Посланник Богов ведь не спустился с неба, он ведь обманул, он просто человек. Он бы не смог подойти со стороны. Значит, он спас меня снизу. Я искал, искал тут и в Старом городе, ведь я там очнулся. Я все утро искал и нашел под коло эту подземную дорогу. Я шел, шел, потом увидел это, — он показал на рычаг, — и услышал голоса. И понял, что нашел. Как вы развязали руки? Я думал, упадете со столбом, как я…

— Это Репей, — сказал я и покрепче прижал к себе шуршунчика.

Он хоть и невидимый, а сердце у него стучало от страха посильнее моего.

— Репей?! — даже остановился Лойко. — Максим не взял его в свою птицу, отдал мне, сказал: «Отдай Росе», а я… как я могу держать зверя Богов в руках? Он убежал от меня. Мне было стыдно признаться, Роса.

— Ничего, — утешила его Роська.

По-моему, она еще не совсем пришла в себя.

Мы бежали, бежали, а каменному туннелю конца-края не было. То и дело уходили влево и вправо коридоры. Я вспомнил схему в тетрадке Степанова, нарисованную Игорем. Этот туннель обрывался, значит, даже Игорь не прошел его до конца. Куда он ведет? Где заканчивается? Может, там тупик? Откуда он вообще здесь, кто выстроил его и для чего? Может, тут анулейцы прятались от слуг крыс? Но тогда Вождь должен о нем знать! Или даже вожди не сохранили этого знания? Всё забыли, поколение за поколением? Один из туннелей ведет к Маяку, надо найти, какой именно.

— Стойте, — сказал Лойко. — Мы… О Боги! Мы не туда! — Он схватился за голову, а глаза стали на пол-лица. — Мы не в ту сторону! Старый город — там! — Он показал за спину.

— А что там, впереди?

— Я не знаю.

Где-то далеко раздался гул: погоня. Множество голосов, топот, будто весь анулейский народ гнался за нами.

— Какая разница! — воскликнула Роська, но Лойко остановил ее:

— Роса, нельзя ходить по неизвестному пути, он может привести к… к забвению. Лучше повернуть обратно.

— Вот поэтому вы и не можете выйти к морю, — рассердилась Роська. — Ходите только по протоптанным дорогам, боясь проложить новую! Будто это море должно прийти к вам!

И она побежала вперед. Я бросился за ней, схватил за руку. Я не собирался сдаваться анулейцам, пусть дорога ведет куда угодно! Но Роська забыла о схеме!

— Роська, туннель из Старого города выходит к Маяку!

— Но там погоня!

— Давайте свернем в боковой туннель и подождем, пока они пройдут мимо.

— Нам придется погасить факел, — сказал Лойко, — а зажигать нечем. Надо идти вперед. Ты права, Роса, море не придет к нам само.

И мы побежали вперед. Тени от факела плясали на стенах. Преследователи не отставали. В темноте трудно было понять, насколько они далеко. А тут еще начался подъем, несильный, но заметный для усталых ног.

— Значит, скоро выйдем на поверхность, — сказала Роська. — Давайте передохнем… Хотя бы чуть-чуть, а то я упаду.

Мы отдыхали и снова шли вперед. Погоня за нашими спинами то стихала, то возникала вновь. Мне казалось, что мы идем и идем, много часов подряд, может быть, уже целый день, от спертого воздуха начинала гудеть голова. Факел Лойко давно сгорел, и мы шли на ощупь в темноте. Все вперед и вперед, неизвестно куда.

— Смотрите! — воскликнула вдруг Роська. — Воздух стал светлее! Мы скоро выйдем отсюда!

И мы вышли. В Холмы. Желтой знакомой равниной они встретили нас, обняли стрекотом кузнечиков, шелестом сухой травы. Сильно пахло чабрецом. Я почувствовал себя почти дома, почти в безопасности.

— Не стой, Листик! — приказала Роська. — Где может быть Поселок?

— Откуда я знаю? — удивился я. Холмы тянулись до самого горизонта, только слева что-то синело, может быть… море?

— Туда, — решил я, и мы опять пошли. Я боялся, что Хвосты начнут стрелять, что им стоит? Надо хотя бы уйти на безопасное расстояние, чтобы стрела не долетела.

Я еле передвигал ногами. Если бы Роська и Лойко рядом со мной не шли из последних сил, я бы давно упал — и будь что будет.

— Море! — крикнула Роська. — Листик, море!

Холмы круто обрывались. Море, родное наше, синее, доброе, шумело далеко внизу. Обрыв был такой… В сто раз выше, чем Хребет Дракона. Репей выскользнул у меня из рук. Я оглянулся и увидел, что Лойко отстал, стоит, распахнув глаза, что Хвосты, а за ними Вождь, Отцы Семейств и другие взрослые (полгорода гналось за нами!) замирают, увидев море, открывающийся простор, а потом медленно подходят к Лойко.

— Прыгаем? — спросила Роська.

Я замотал головой. Да я в жизни с такой высоты не прыгну!

— Ну Листик, ты что? Они придут в себя через пять минут. Ты опять на костер хочешь?

Мы стояли на самом краю. Я глянул вниз и решил, что лучше костер.

— Ну Ли-и-истик! — протянула Роська и дернула меня за руку с обрыва.

Ну Рося, ну держись!

Просвистели в ушах метры, Роська вошла в воду ровно, без брызг, я плюхнулся мешком и отбил живот.

 

7

Мы так увлеклись, спасаясь от погони, что, прыгнув с обрыва, поплыли не к берегу, а от него, в открытое море. Какие мы бестолковые! Самые бестолковые на свете! Об этом я и сообщил Роське.

— Хуже, — сказала она. — Самоубийцы. Могли бы совсем не прыгать. Листик, мы ведь вывели анулейцев к морю! Теперь они точно решат, что мы Посланники Богов.

— А ты дочь Дождя, — улыбнулся я. — Зачем же прыгали? Сама кричала: «Давай! Ты же не хочешь на костер!»…

— Мне было очень страшно, — сказала она, помолчав.

И я понял, что это правда.

Мы повернули к берегу. Но то ли был встречный ветер, то ли кончились силы, только берег не приближался, сколько мы ни мучились.

— Я больше не могу, — упавшим голосом сказала Роська и легла на воду.

И тут случилось еще одно чудо. Из глубины моря поднялся и ткнулся Роське в спину дельфин. Роська завизжала, как молодой поросенок.

— Роська, это дельфины! Они всегда утопающих спасают!

Еще один дельфин прыгнул рядом со мной, ослепляя брызгами. А потом еще и еще. Их мокрые тела блестели от воды. Целое дельфинье стадо окружило нас.

— Листик, но они же дикие, — сказала Роська, подплывая поближе ко мне. — Они… ничего нам не сделают?

— Ты же веришь Мерабу Романовичу, — напомнил ей я. — Вот и верь.

Через минуту-другую Роська так осмелела, что забралась одному дельфину на спину. У меня в глазах еще долго-долго потом стояла картинка: уставшая и испуганная Роська с растрепанными мокрыми волосами, в прилипшей к телу анулейской рубахе, лежит на дельфине, упирается коленями ему в бока, а вокруг летят брызги.

Я ухватил двух дельфинов за спинные плавники, и они, добродушно ухмыляясь, везли меня… Куда?

Плыли мы не к берегу, а вдоль него. Может, дельфины решили обогнуть остров и доставить нас прямо в Поселок? За время этого путешествия я окончательно поверил в чолариевскую теорию. Дельфины вели себя, как группа иностранцев на экскурсии. Болтали без умолку, менялись местами, даже смеялись. Один потрещит-потрещит, будто что-то расскажет, потом все как застрекочут-захрюкают-заскрипят, будто смеются. Роська сказала:

— Интересный, наверное, анекдот рассказал.

И мы с ней тоже наконец засмеялись.

Третья пара дельфинов сменилась, таща меня на буксире. Замерз я страшно, у Роськи посинели уже не только ногти и губы, но, кажется, даже щеки. Был уже вечер, очень хотелось есть. Я вдруг понял, что мы никогда не выберемся. Хорошо сказать Роське: «Верь», но дельфины-то и правда дикие, куда они нас тащат? Один раз я, кажется, уснул или потерял сознание, потому что какой-то провал в памяти, а очнулся оттого, что Роська кричала:

— Громкая птица! Тьфу ты, чтоб вас! Вертолет! Листик, очнись, вертолет!

Над нами завис вертолет.

— Э-эй! Мы здесь! — кричали мы и махали руками.

Но вертолет повисел секунду и плавно ушел в сторону земли.

— Почему? Куда он? — Роська посмотрела на меня так, будто я был пилотом.

А дельфины вдруг сменили курс и понесли нас в открытое море. Стало совсем темно, берега не было видно, он остался где-то далеко. Я устал бояться. Половина меня будто осталась на берегу, исчезнувшем в темноте. Осталась вместе с Лойко, который спас нас от костра, скорее всего рискуя собой. Осталась с анулейцами, которые теперь, наверное, были нам благодарны за море. Осталась там, а тут только дельфины. Может, я и сам уже дельфин. А вокруг только волны и звезды.

И когда я услышал шум, я даже не сразу понял, что это приближается моторная лодка. На лодке был флаг Центра. Дельфины плыли прямо к ней.