Руслан
Мама сказала:
— Ты бессовестный, Руслан.
Я промолчал. Ну бессовестный. Ну и пусть.
— Они тебя два года не видели.
Да хоть десять.
— А после случившегося…
— Да хватит уже! — взорвался я. — Вы теперь до конца жизни будете это вспоминать?
Далее — короткая, но яростная схватка и мое полное поражение. И вот мы с папой в машине. Едем в деревню. Он всегда отвозит меня туда на машине. Когда я был маленький, я страшно это любил — ехать с ним на машине. Он всегда сажал меня на переднее сиденье, и мы всю дорогу слушали аудиокниги. Иногда он решал ехать какой-нибудь новой дорогой и тогда вручал мне карту (как будто навигатора в телефоне нет!) и называл штурманом. Даже вспомнить смешно, как я раздувался от гордости!
Наша деревня… ну, как наша… Деревня, где живут Оля и Вадим, мои бабушка и дедушка, папины родители. Эта деревня недалеко от Волги, на берегу одного ее притока. Вообще-то у нас так не принято. Ну, вот чтобы силком. Обычно все равно они ко мне прислушиваются. Не то чтобы советуются… это уж какой-то совсем высокий уровень самосознания родителей, но хотя бы делают вид. Но в этот раз убедить их не получилось. Ага, попробуйте убедить мою маму — лучшего адвоката города.
Лиза
В этом году у моей мамы бзик по йоге. У нее каждый год что-нибудь новенькое! Три года назад она, например, соколечением увлекалась. Каждое утро мы все должны были пить свежевыжатые соки! Хорошо, если сок яблочный или цитрусовый микс, но ведь петрушечный или какой-нибудь сельдереевый полезнее! Как вспомню, так вздрогну!
Потом мама выяснила, что соль вредна для организма, и мы почти год солили еду тайком. Папа даже придумал специальные карманные солонки. Но мама нас рассекретила и всерьез обиделась. Зато стала все солить!
Потом она травила нас живыми йогуртами. Теперь вот — йога. Папа с ужасом ждет следующего логического витка: от йоги до вегетарианства — один шаг. И пичкает нас шашлыками и котлетами. Про запас, что ли?
Но вообще-то из всех маминых увлечений мне йога больше всего нравится! Во-первых, красиво! Все эти асаны. И не трудно совсем! Гораздо легче, чем когда мы бегали всей семьей по какой-то там суперпрограмме, готовились к марафону! А во-вторых, посмотришь — все звезды йогой занимаются, чем мы хуже? А мясо я и так не люблю, мы даже пельмени с Савкой на двоих едим: он мясо, я тесто. А папу с братьями жалко. Особенно Савку — он ужасный мясоед!
Да, Савва — мой старший брат, ему шестнадцать. Он родился, когда мама фанатела от художника Саввы Бродского. Ну не повезло ему! Хотя сейчас возвращаются старые имена. Вот наш младший братик попал под мамино увлечение всем старорусским, и зовут его Демид. Она хотела назвать Добрыней или Братомилом, но тут уж папа устроил настоящую забастовку! И маме пришлось искать что-то более… удобоваримое. Сошлись на Демиде. На людях папа зовет его Митей, пусть думают, что он обыкновенный Дмитрий, а дома мы зовем его Дёмой. Ему подходит. Он ласковый и невероятный красавчик!
Руслан
Если меня спросят, люблю ли я играть в «Скрабл», то я, наверное, скажу нет. Хотя здесь мы с Вадимом играем в него каждый день. Традиция. Вадим — это мой дед. Так уж сложилось, что я их с бабушкой зову по именам. Я и маму с папой по именам называю, когда к ним обращаюсь, они меня так сами приучили.
Вадим научил меня играть в «Скрабл», когда я еще маленьким был, и я жутко гордился, что у нас с ним такая вот общая, очень взрослая и умная игра. И так все вокруг восхищались, что я с дедом наравне играю и даже иногда выигрываю, что я не сразу понял, что мне скучно. А когда понял, все равно продолжал играть с ним каждый день. По привычке, что ли…
Ну, и не хочется деда обижать. Он хороший. Правда, мы совсем недавно… ну, сблизились. А в детстве я его совсем не помню. Будто его не было. Будто он только в мои одиннадцать лет вдруг понял, что я человек и со мной можно разговаривать, ездить на рыбалку, обсуждать новости и фильмы, которые вместе посмотрели. Оля на него сердится. Когда мы собирались на рыбалку в последний раз, она просила взять с собой Артема, но дед не согласился.
— Что я буду с ним там делать? — сказал он, и мы уехали вдвоем.
Мой дед не умеет с маленькими. И со мной не умел, пока я не дорос до сознательного возраста, чтобы можно было поговорить.
И этот «Скрабл» остался у нас с ним с тех времен, когда он не знал, что со мной делать, о чем разговаривать, как себя вести. На рыбалку редко удается, раз в неделю, и то если повезет, а в «Скрабл» хоть каждый вечер играй. Вот мы и играем. Ну а что еще в этой деревне делать? С утра Оля иногда устраивает «трудотерапию», так она это называет: просит полить две грядки с зеленью и морковкой, собрать упавшие за ночь сливы и яблоки. Но всей работы тут на полчаса. Потом начинается нестерпимое пекло. На речку раньше пяти часов дня мы не ходим, потому что дневное солнце считается самое опасное, да и песок раскаляется так, что пока добежишь по нему до воды, все ступни сожжешь, никакие тапки не помогают.
Когда я был тут последний раз, два года назад, то катался на велике, объехал все окрестности, все ближайшие ерички и деревушки, но в этом году даже заикаться не стоит, а то начнется опять истерика с обмороками. Телевизора у них нет принципиально. Интернета тоже нет. Не принципиально, а просто его нет во всей деревне. Надо было попросить отца купить мне модем с симкой. Не сообразил. А теперь уже поздно — я тут безвылазно на целый месяц.
Остаются книги. Не то чтобы я читать не люблю. Иногда люблю. И книг у них много, но все такие… специфические. Специально подобранные, чтобы нагонять тоску и скуку. Никаких приключений, никакой фантастики и, уж конечно, никаких детективов и фэнтези. Все это, по мнению Оли, «низкие жанры», недостойные нашего внимания. На полках тут сплошная классика, наша и зарубежная. Начиная с древнегреческих трагиков. Я с тоски уже «Царя Эдипа» прочитал. Нормально так, когда втянешься. Оля, конечно, была в восторге, когда увидела у меня в руках эту книжку. Пыталась даже обсудить со мной, но я отвечал односложно (самый действенный способ, чтобы отстали). Не повезло человеку, что еще тут скажешь? Это я про Эдипа. Оля попыталась подсунуть мне еще кого-нибудь из древних, но я наотрез отказался. Лучше уж в телефоне играть.
Лиза
Я обожаю нашу деревню! Каждую улицу, каждый дом! Папа говорит, что это оттого, что я с рождения сюда езжу и это как бы моя вторая родина, а на самом деле ничего такого в деревне нет: речка мелкая, деревьев мало, исторических достопримечательностей никаких. Ну, для папы, может, и никаких, а мы тут кучу достопримечательностей знаем!
А еще у меня есть свое, тайное место. Раньше на берегу речки был лагерь, только его бросили, и он стоит пустой уже много лет. Некоторые здания совсем разрушились, в столовой крыша обвалилась, все заросло. Там, конечно, собираются местные ребята чуть ли не каждый вечер, больше-то особо негде. Но я нашла один такой закуток, про который никто не знает, только я. Надо пробраться через кусты около бывшей столовой, и там будет такой уголок у забора, который не видно ни с дороги, ни из лагеря. Я там часто сижу. Когда одна хочу побыть, а то у нас дома с этим сложно. Даже в туалет очередь, если все-все собираются у бабушки. Поэтому я свое тайное место берегу, никому про него не рассказываю, даже если иногда хочется. И каждый раз, когда мы идем на речку, проходим мимо развалин лагеря, я смотрю на него издалека и будто бы мы переглядываемся.
«Придешь?»
«Приду!»
А еще здесь всегда-всегда жара! Прямо вот с утра +30 в тени! А днем иногда до сорока! И ночи — теплые-теплые, мы иногда всю ночь сидим под навесом, и не холодно, даже в августе. У нас дома такой жары никогда не бывает.
И бабушкин дом я люблю! Он вот какой: в нем четыре комнаты и два входа! Мы, когда маленькие были, бегали в догонялки по кругу! В одну дверь забегали, пробегали весь дом, из другой выбегали, обегали полдома по улице и снова забегали. Только дедушка на нас сердился и на речку выгонял всегда.
На речке круто! Дно песчаное и на берегу песок. Ноги обжигает, но мне нравится. Мы с Савкой бежим к воде наперегонки, а Дёму папа несет на руках, потому что правда ну очень горячо! Купаемся мы до одурения! Вода здесь теплющая, и не страшно: песком намывает острова по всей реке, даже если заплыл в глубокое место, можно поискать и найти песчаную отмель-островок, отдохнуть.
Перед самым первым заходом мама всегда жарит нас на солнце. Говорит, что так для здоровья полезнее. Вот и сегодня — целый час маринуемся!
— Я уже превратился в копченую селедку! — проныл Савка.
— Еще пять минут, — невозмутимо сказала мама.
Она стояла в асане «Дерево», спокойная и стойкая к нашему нытью, как самое настоящее дерево.
— Вот! — папа с треском захлопнул книгу и бросился к маме, как-то уж слишком возбужденно тыча в обложку. Я даже подумала: может, он читает «Гарри Поттера» и нашел десять доказательств, что Волан-де-Морт мягкий и пушистый, как ягненок? Но нет, он читал книгу «Йога — путь мудрости».
— Вот! Принцип ненасилия! Основополагающий в йоге! Ненасилия!
— Конечно, — невозмутимо согласилась мама, разбирая асану. — Ты ведь умный человек и сам понимаешь, как это полезно — заниматься йогой. Никакого насилия.
Папа застонал, бросил книгу прямо на песок и побежал к реке.
— Ура! Купаться! — заорали мы и помчались следом.
Руслан
Считается, что у меня травма. Психологическая. Что я теперь боюсь всего, что движется. Что скорость вообще не переношу. Это они себе придумали, чтобы был повод меня не пускать никуда. Но это не мешает им возить меня в деревню на машине, потому что ехать на поезде — это отстой, а самолеты сюда не летают.
На самом деле я жутко скучаю по велику. Сейчас бы сесть и рвануть на еричек. Проехать через всю деревню! Свернуть на желтую от песчаной пыли дорогу, разогнаться на полную и, раскинув руки, отпустить руль! Почувствовать, что велосипед слушается тебя все равно, даже когда ты удерживаешь равновесие только скоростью и положением тела.
Но Оля отдала мой велик соседям после того, что случилось. Я бы еще понял, если бы у меня был скутер и они его отдали, но велик-то здесь при чем вообще? Бесит. Это был мой велик! Какое право они имеют отдавать?
Лиза
— Дорогой, — промурлыкала мама. — Уже семь утра, вставай.
Папа что-то пробормотал неразборчиво.
— Милый, коврик ждет тебя.
— Не пойду, — бормотнул папа. — Я в отпуске. И этот… принцип ненасилия. Я слушаю свой организм. И он мне… того… орет, что хочет спать.
Дёма и Савка дружно уронили коврики и, пряча от мамы глаза, бочком-бочком выскользнули в большую комнату, чтобы упасть там на свои постели — досыпать.
— Дезертиры, — презрительно сказала мама им вслед и посмотрела на меня. Почти жалобно. Но все-таки немного яростно. Я пожала плечами, ухватила свой коврик покрепче. Мама просияла.
— Спасибо, дорогая! Я знала, что ты меня не бросишь!
И мы с ней пошли на поляну и прозанимались целый час. Не то чтобы я боялась, что меня дезертиром обзовут, — просто стало немножко жалко маму. Ну и все равно я уже проснулась и не засну.
— Просто признайся, что тебе нравится йога, — ехидно сказала мама.
И йога тоже, ага. А еще наш сосед, поглядывающий на нас поверх своей книжки. И чего ему не спится? Вика сказала, что это внук соседей, но странно, что я его раньше никогда не видела, мы же каждый год сюда приезжаем. А такого симпатичного я бы наверняка заметила!
Руслан
Я подглядываю за соседями. За теми, что справа. Оля называет их одним словом «Сидоровы», хотя я насчитал там семей пять, не меньше, и наверняка не все они носят фамилию Сидоровы. У них шумно. С самого утра и до позднего вечера, а стихает только после обеда, когда малышей уводят спать. Малышей много, но я не считал сколько, они все какие-то одинаковые. Малышей уводят, а все остальные сидят под навесом во дворе, режут яблоки на сок или что там они еще делают, подкалывают друг друга, смеются. Их бабушка, настоящая Сидорова, то и дело шикает на них. Они стихают, но ненадолго. Моя бабушка как-то сказала:
— Ты бы, Русик, познакомился с Сидоровыми, там твои ровесники тоже есть.
Ненавижу, когда меня называют Русиком. Русик-трусик. Я раньше боялся, что кто-нибудь додумается так дразнить, прямо фобия у меня была, но никто не догадался. А теперь мне как-то пофиг.
Как я с ними познакомлюсь-то? Прийти за солью? Ну приду. Ну дадут они мне соль. И подумают, что я придурок, потому что магаз от нас в двух шагах, пойди да купи. Еще мы часто вместе купаться ходим. Я с Тёмой, а они целой толпой, я не знаю, их человек двадцать, наверное, а может, и больше. Часто со всей малышней приходит кто-нибудь один из старших. Вроде бы и можно заговорить, но я не знаю как. Да и заговоришь, а потом придется всегда не просто здороваться по-соседски, но и поддерживать всякие разговоры, на вопросы отвечать. А не всегда ведь хочется.
Иногда я брожу вечером один по деревне. Думаю: может, выйдет кто-нибудь из Сидоровых-не-Сидоровых за калитку, можно будет как-то познакомиться. Но они не выходят. Зачем им? У них и так весело. Все время взрывы хохота. Что тебе, Руслан, больше нравится: гордое одиночество или взрывы хохота?
Это мы с Седым придумали такую игру. Он, например, говорил:
— Велик или скутер?
И я должен был угадать, что он больше любит — велик или скутер. Хотя чего тут гадать, если он только о скутере и говорил всегда. Но иногда трудно понять, что человек больше любит: снег или ветер, зеленый или красный, «феррари» или «ламборджини». Ну, а потом он угадывает, что я люблю.
Дурацкая, конечно, игра.
Лиза
Все-таки такие каникулы — полный отстой! Мы же пашем с утра до ночи!
— Собирайте абрикосы! Вымойте и косточки удалите! Лиза, сгоняй за сахаром! Маша, помоги ей, надо пять килограммов купить. Так, Савва, Сергей, за водой марш!
Эта Надя такая командирша! Подумаешь! Она и старше-то меня всего лишь на шесть лет, но ведь тетя! Вообще тяжело, когда много теток и дядек. Никакой свободы. Не один, так другой припашет, будто тебя только для того и рожали на свет, чтобы ты бегал за спичками, собирал абрикосы, укладывал малышню спать, следил за ними на речке!
— Ли, за солью сходи!
— Ну почему я?!
— А почему не ты?
Пришлось идти. Целый квартал по жаре! А там ревизия! А магазин в деревне только один.
— Ой, ну у соседей тогда попроси.
— Я их не знаю!
— Ольга Петровна ее зовут, пора бы знать!
— Ну, мама-а-а-а, сходи сама!
— Ли, я варю! Ты, кстати, суп несоленый есть не будешь! Хоть это и полезно!
О, ну опять она ту историю с тайными солонками вспомнила. Ладно, подумаешь, чего тут такого, соли попросить? Может, с тем парнем познакомлюсь, что по утрам в гамаке читает. И буду назло всем гулять с ним по вечерам!
Руслан
— Здравствуйте!
В деревне всегда так: открыли калитку и заходят во двор. Ну понятно, все ж свои. Двор большой, звонков нет, стучи в калитку, не стучи — никто не услышит. В общем, я смылся резко. Ну, потому что я почти без ничего был. Ну, потому что из летнего душа. Я после душа всегда просто полотенцем обматываюсь и иду. А тут эта, йогиня. Ее у Сидоровых все зовут Ли. Какая-нибудь Лика, наверное. Или Лида. Или Лия.
— Я за солью! — в спину мне кричит.
Я чуть не упал. Ага. Конечно, за солью. Магазин-то за три версты, не дойти, не доехать!
— А то в магазине ревизия, а у нас как раз… Здравствуйте, Ольга Петровна! — Это Оля вышла. Я притаился на веранде. О чем они там еще болтают? Так трудно соль по-быстрому дать?
— Ты какой-то дикий, Русик, — вздохнула Оля, заходя на веранду. — Такая симпатичная девочка, вежливая. А ты бежать, даже не поздоровался.
— Я из душа!
— С легким паром! — поджала губы Оля.
Лиза
Иногда я думаю: вот этот наш сосед, какими он нас видит? Со стороны мы похожи на цыганский табор, наверное. Так бабушка шутит. Но вообще-то мы корейцы. Почти. То есть бабушка Ната у нас кореянка, а дедушка — русский. И папа тоже русский. Поэтому мы с Саввой и Дёмой — на четверть корейцы. И не очень-то похожи. У Савки, например, даже глаза зеленые, как у папы. Но разрез корейский, как у мамы. Он вообще такой весь… «сложносочиненный» (так его дядя Гриша называет) — и внешне, и по характеру.
Бабушка в Казахстане выросла, а вообще они депортированные из Приморского края. А сюда только после развала СССР переехали, в эту деревню. Они тот свой поселок в дельте Волги с такой любовью вспоминают! А я ни разу там не была, у нас там никого не осталось, все разъехались. Зато я исследовательскую работу по истории писала про депортацию корейцев.
Так-то мы не сильно корейцы. Ну, бабушка делает иногда паби, кукси или морковку, даже пан-чай делает и кимчи. Ну, еще вот годик ребенку мы справляем по-корейски — столик имениннику ставим с разными предметами, чтобы он свое будущее выбирал. И дядю Гришу мадабаем зовем. Это старший дядя значит. А во всем остальном у нас все как у всех. Только глаза почти у всех темные. И волосы. Кроме Маши и Янки, конечно. Наверное, этот наш сосед и правда думает, что мы какие-нибудь цыгане. Смешно!
Но нас ведь и правда целый табор! Потому что у бабушки, например, три сестры и два брата! А у них тоже дети и внуки! И все они любят приезжать к бабушке Нате! А у деда тоже брат и сестра. Ну и понятно, куда они любят отправлять своих внучат греться — на наш песочек, конечно. Иногда так хочется побыть одной, но не получается совсем. В туалет — очередь, в баню — тоже… А я о своей комнате мечтаю. О своей личной! Чтобы сделать там так, как я хочу! И чтобы никто туда не мог войти без стука. Дома мы с братьями тоже живем в одной комнате, а тут уж и подавно! Мы тут спим все вповалку на полу в самой большой комнате. Иначе не вмещаемся — так нас много. Папа говорит, что у нас родственники от Владивостока до Калининграда и всех запомнить нереально. Так что, когда мои родители поженились, мама нарисовала для папы семейное древо, чтобы он не запутался в ее родственниках. Мы с мамой каждый год его дополняем, а то ведь все время кто-нибудь новый рождается.
Я ужасно их всех люблю! Особенно маленьких! И Таню! Ну, Машку с Янкой само собой! И Настю! Я Настю вообще обожаю, она лучше всех!
Руслан
Р-р-р-р-р-ры-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Достал этот Артем уже!!!!!
— Я поел.
— Хорошо, молодец.
— Я все съел.
— Угу, молодец.
— Я съел котлету, рис, чай.
— Чай пьют, а не едят.
— Печенье, конфету…
Я молчу. Вот интересно, это нормально, что я должен на каждый его вздох говорить «молодец»? Этот Артем жить не может без похвалы, шагу не ступит без «молодец, Тёма»! Пусть и мне тогда говорят! Я тоже сегодня проснулся, умылся, все съел за завтраком и даже постель заправил! И посуду помыл!
Артем — мой двоюродный брат, сын папиной сестры Алины.
— Что ты рычишь на него, Русик? Он ведь маленький еще!
Ну не знаю, разве пять лет — это такой уж маленький? Мне кажется, я в пять лет был вполне себе уже человеком. Читать умел и мог подолгу сидеть дома один, пока родители работали. Меня соседка забирала из детского сада и заводила домой. Спрашивала:
— Все хорошо, Русик? Ты не голодный?
Я никогда не был голодный, и у меня всегда все было хорошо, поэтому соседка быстро уходила. А я брал свой детский стульчик, садился в коридоре и ждал маму с папой. Разглядывал узор на обоях, мамин плащ, папино второе пальто или их горнолыжные куртки, если была зима. Мне не было ни скучно, ни страшно. Я просто ждал их, и всё. И, когда слышал, что вставляют ключ в замок, хватал стул и бежал в свою комнату. Они приходили, и я делал вид, что играл в «Лего» все это время. Поэтому «Лего» у меня было просто завались, на каждый день рождения дарили. Не знаю, почему мне няню не нанимали, — может, тогда у них еще не было столько денег. Но в любом случае никто не говорил мне каждую минуту, что я молодец.
Лиза
Дедушка на меня накричал. Вообще-то я обычно не замечаю его ворчания, но тут он прямо закричал. И ни за что, главное! Просто он нас не любит. Я давно это поняла. Ну, не в смысле конкретно кого-то: меня или Савку. А вообще всех взрослых внуков. Он только с малышами любит возиться.
— Ух ты, мой внучек, мой Василечек! Дёма-Дёмушка, умная головушка! Ути-пути, Марьяшечка!
И чуть что:
— Отстаньте от малыша, вы же большие! Идите морковку полоть!
И попробуй не пойди! Маленьким в присутствии дедушки вообще слова сказать нельзя, никакого замечания сделать. Самый маленький у него — всегда самый любимый! Еще в том году самым маленьким был Дёма, катался, как сыр в масле, что ни сделает, дедушка все ему прощал, не разрешал ругать и воспитывать, постоянно его тискал, на руках таскал, все самые спелые ягоды — Дёме, первый огурчик — Дёме. Если Дёма спать лег — всё, все сидят и не дышат!
Но тут родилась Марьяшка! И все, Дёма сразу перешел в стан взрослых внуков! Дед даже разговаривать с ним стал по-другому! А Марьяшечка — «сладенькая», «дедушкина радость». Хотя это тоже ненадолго, потому что Настя, моя тетя, ждет малыша и уже совсем скоро родит девочку. Вообще-то обидно, что он так… Хотя Марьяшка, конечно, такая прелесть, что я дедушку немножко понимаю.
Но иногда думаю: а что, если бы после меня в нашей семье уже никто не рождался бы? И я до сих пор была бы самая младшая? Как бы дед со мной общался? Холил, лелеял, баловал, называл «Лиза-Лизок, дедушкина радость»? Или как он меня там называл, когда я была самая-самая младшая… Если вообще как-то называл. Проверить никак не могу, времени, когда после меня никого не было, я просто не помню.
Вот и думаю: почему он с нами, со старшими, так? Не общается, только поручения дает и работать заставляет. А мы же его любим! Хоть и выросли…
Руслан
Скучно. Был бы велик!
Лиза
— …Какая все-таки уродина!
— Дура ты, а не уродина!
— И уродина тоже. Смотреть на свой нос не могу.
— Нос как нос. Зато щеки нормальные, не то что у некоторых.
— Да что ты пристала к своим щекам? Обычные щеки!
— Ага, выдающиеся…
Маша с Янкой постоянно спорят, кто кого некрасивее. Мне их всегда убить хочется! Потому что обе очень красивые! А еще очень похожи! Они погодки и даже одну одежду на двоих носят, ну, то есть меняются. Везет им! Я тоже хочу сестру-погодку, а лучше близняшку. Но у меня два брата-балбеса.
У Янки и Маши папа — немец, Штефан. Таня за него еще в институте замуж вышла и сразу уехала в Дрезден. Маша с Янкой там родились. Но в Германии они недолго прожили. Когда Машке было пять лет, а Янке четыре, Таня с ними сюда вернулась.
— Не сошлись характерами, — сказала.
Родители дяди Штефана предлагали им там остаться, даже говорили, что помогут устроиться, но Таня не захотела. Теперь Маша с Янкой обязаны каждый год в Германию ездить — так суд при разводе решил, чтобы у дяди Штефана была возможность видеть дочерей. Они, конечно, не жалуются и вообще говорят, что их папа очень хороший, просто «так получилось». Зато они с рождения два языка знают! Круто! Мне языки трудно даются… И им папа такие подарки делает!
А Таня снова замуж вышла, за дядю Сашу. Он ужасно смешной! У них родились близнецы — Ромка и Костик, ужасно похожие и ужасно смешные.
Счастливые Янка с Машей, все у них есть, даже братья-близнецы. А еще они такие хорошенькие! Светленькие, а глаза огромные, темные, Танины. Просто две куколки!
— …Вот ты дура! Такие волосы — это счастье!
— Ага, знаешь, как голова устает! — Янка накрутила на запястье волосы. Они у нее ниже попы и очень светлые. И все время она жалуется, что волосы слишком длинные и тяжелые, после бани не расчешешь, что голова от них устает…
И не обрезает при этом.
Я вот слушаю их и прямо убить готова. Потому что с их внешностью жаловаться — это… как уж бабушка говорит? А! «Бога гневить»! Вот! А иногда еще мне кажется, что они это назло. Ну, чтобы моя самооценка упала вообще ниже плинтуса. Я встала рядом с ними перед зеркалом. Пусть полюбуются и успокоятся уже.
Вот точно — мой предок был эфиопом каким-нибудь. Или камерунцем. Серьезно. Потому что у меня волосы — сплошь тугие мелкие колечки. Правда, не черные, а самые обычные, коричневые. Коротко пострижешься — барашек получается. Отрастишь — торчат в разные стороны. Терпеть не могу. Просто ненавижу! Хорошо папе (у него такие же, мне одной от него досталось)! Постригся коротко-коротко, даже и незаметно, что кудри. Вот тоже постригусь под мальчика! Потому что вытягивать специальным утюгом для волос мне их мама не разрешает! Говорит, сожжешь волосы, они выпадут и будешь лысая. Еще неизвестно, может, и лучше лысой, чем таким бараном.
Так Маше с Янкой и сказала. Они, конечно, тут же давай меня нахваливать! Что такие волосы — одни на миллион! И что жуть как клево и удобно! Угу, угу, они таким бараном не жили…
Я от них сбежала. Врут они всё. И про меня, и про себя. В сарае я быстро замотала волосы узлом, стянула на затылке резинкой. Будем считать, что их нет. Правда, лучше вообще не думать. У меня еще и зубы кривые. Ну, не все, а два только. Мама обещала, что в сентябре пойдем ставить брекеты. Вот еще ходить с ними…
Руслан
Я не люблю свое имя. Не только потому, что многие сразу удивляются:
— Ты разве не русский?
И вглядываются в мои серые глаза, рассматривают русые волосы. И не будешь же всем и каждому объяснять, что вообще-то вполне русское имя, вспомните поэму великого нашего Александра Сергеевича, чего вам еще? А еще бесит, что только два варианта придумали мне родственники: либо строго-официальное мамино Руслан, либо приторно-детское Олино Русик. Еще непонятно, что хуже. Видимо, поэтому папа всегда зовет меня просто «сын». Я и в телефоне у него так записан.
Иногда я думаю: а если бы у него был второй сын? Он бы звал нас «сын-1», «сын-2»? Или «старший» и «младший»? Или бы все-таки придумал свой вариант моего дурацкого имени?
Лиза
Я очень несчастливая. Если какой-нибудь спор, я обязательно проигрываю. Если играем по командам, моя команда никогда не выиграет. Если тянем жребий… в общем, сами понимаете. На речку с малышней опять выпало идти мне. Хорошо, что хоть Ромка с Костиком уехали с Таней в поликлинику с утра, а Зойка и Катюша засопливили. Так что сегодня на мне только Дёма, Василек мой любимый и Марьяшка. Васильку уже шесть лет, почти большой. Ладно, справлюсь. Зато потом можно будет упасть под яблоню и с чистой совестью ничего не делать. Ведь все знают, что нет труднее работы, чем водить малышей на речку.
Вау! Беру свои слова обратно! Сегодня мне страшно повезло! Наш сосед здесь! И тоже с братиком. Он такой хорошенький у них! Глазищи на пол-лица и локоны золотые, как у девочки! Такой красавчик, просто не могу!
Мы расположились не то чтобы совсем рядом с ними, но так, невдалеке. Я не навязываюсь, мне просто интересно. Хорошо, что я сегодня новый купальник надела, прямо как чувствовала. Речка у нас тут совершенно потрясающая! Вода чистая-чистая, песчаное дно, никаких водорослей. Но папа говорит, что она опасная. Именно из-за песка. Мол, течение песок по-разному намывает и не знаешь, чего от реки ждать. Ну да, дно каждый раз надо исследовать заново. Вроде вчера тут отмель была, а сегодня вот яма. Так что надо быть начеку. Я Дёме и Ваське это все еще раз проговорила, сказала, чтобы они «дальше во-он той отмели не заходили» и отпустила их, а сама осталась с Марьяшкой у берега. Сосед с братом тоже далеко заходить не стали. Братик его был в нарукавниках и еще в надувном круге. Такой смешной. Интересно, как его зовут? Не братика, а соседа. Ну, то есть братик тоже, конечно, сосед; ну вы поняли.
Мы с Марьяшкой плескались у берега, я то и дело поглядывала на Дёму с Васькой, как они там бесятся, радуясь и даже гордясь, что они такие маленькие, а умеют уже плавать безо всяких нарукавников. Ну и что, что только по-собачьи? Умеют ведь!
— Баба сеяла горох и сказала громко: «Ох!»
— Помогите!
— Мы с Марьяшкой топ-топ-топ!
— Помогите!
— Мы с Марьяшкой шлёп-шлёп!
Ну да. Я дура полная. Но просто, понимаете, никогда ведь такого не было. Я же постоянно с ними одна хожу, ну просто каждый день почти. И их иногда всех мне сбагривают, а тут всего двое и Марьяшка. И я не сообразила, я так сосредоточилась на Марьяшке… Я даже не поняла, я думала, просто бесятся и вообще не наши, полно народу-то на реке. А потом вижу краем глаза: какой-то парень с берега сорвался, взрослый уже, как дядя Саша, и в воду, прямо в одежде. И плывет к той самой отмели. И я тогда только повернулась. И вижу, что сосед наш тоже плывет туда. А братика его рядом нет. И бултыхание какое-то рядом с отмелью. Там яма, что ли?!
Я Марьяшку поперек туловища схватила и бросилась туда же. Я бежала по реке, вода все выше, а как я поплыву с Марьяшкой? И мне так холодно, и так страшно. И я ору, ору, ору на всю реку:
— Дёма! Дёма! Дёма!
А он не отвечает.
Руслан
Я смотрел на эту нашу соседку, как она рыдает, прижимая к себе и братьев, и Артема (заодно, что ли?), и вспомнил опять про тот разговор, который я случайно подслушал в больнице. Две медсестры переговаривались. Счастье, мол, что не Руслан, а то, представляете, он у родителей один, они в нем души не чают. А у того, второго мальчика хоть сестра есть.
Я смотрел сейчас на них и думал: разве бы ее родителей утешило бы, что у них еще есть дочь, если бы вот этот лохматый утонул?
Я не сразу понял, что что-то не так. Ну, Артем-то в нарукавниках, вот я его и отпустил. Мне вообще кажется, что его слишком уж опекают, шагу не дают ступить. Он так никогда не повзрослеет. И я уговорил его круг надувной снять и отпустил в одних нарукавниках плавать. Как можно в нарукавниках тонуть? В общем, я сам не понял ничего. Услышал только «помогите». И ведь в двух шагах от меня они были. Но пока тот парень не поплыл к ним, я не понял, что они всерьез тонут. Парень схватил одного, прямо за волосы вытащил и на отмель бросил. Я Артема выудил и еще одного потянул. Тут эта девчонка подбежала. Она бежала прямо через реку и ребенка, как куклу, несла, у той даже голова болталась, но она почему-то не плакала. А парень ей сказал:
— Вы совсем, что ли? Разве можно без присмотра их оставлять?
А она одного схватила, второго, ощупывает и рыдает:
— Дёма, Васенька…
— Лиз, мы нормально, Лиза, нормально, — сказал один из них.
Значит, ее зовут Лиза.
Парень взял одного пацаненка, поменьше, взвалил на плечи и понес на берег. А тот, что постарше, сам пошел. Артема я тоже понес. Он, по-моему, ничего не понял. А меня трясло. И мы долго на берегу потом стояли, и парень что-то говорил нам, но я как сквозь вату слушал. Я вдруг так четко представил, что́ было бы, если бы мы не успели. Как я возвращаюсь домой с мертвым Артемом. И как Оля на меня смотрит. И как они потом звонят Алине и говорят про это.
Парень уже ушел, а я стоял как оглушенный. Лиза начала успокаиваться. И я, сам не знаю почему, вдруг тоже их обнял. Всех сразу. И троих спасенных, и Лизу, и эту малышку, которая даже не пискнула, когда ее так тащили и трясли.
У Лизы были горячие плечи.
Лиза
Во меня трясет! До сих пор успокоиться не могу! Мы долго стояли в кругу, будто… не знаю… будто какую-то клятву давали. И тут Васька поднимает на меня свои глазищи и говорит жалобно так:
— Только маме не говорите! Ли, пожалуйста! Она меня больше никуда не отпустит!
И я понимаю: вот ведь проблема-то! Как о таком не говорить? А если скажешь — его не отпустят, меня прибьют. Или подумают, что так себе, никто и не тонул, ерунда. А это тоже не очень-то. Ну, вроде как все наши переживания — ерунда на постном масле, не стоит и говорить о них. Взрослые всегда так. А у меня до сих пор внутри какой-то ком стоит и жжется.
— Не скажешь? Ну пожалуйста, Ли!
И этот сосед тут отодвинулся, руки опустил и смотрит выжидающе. Пришлось сказать:
— Не скажу. Только вы сами не проболтайтесь.
— Я не скажу! Пусть и Дёма!
— Клянусь, — серьезно сказал Дёма.
А Марьянка говорить еще не умеет. Но мне этого мало! Если уж молчать, если уж тайна, то пусть всерьез! И я сказала:
— Нет, надо настоящую клятву дать. Согласны?
А сама на соседа смотрю. С нами он или побежит своим рассказывать, как мы с ним чуть детей не утопили? Он плечами пожал и кивнул.
— Тогда пойдемте.
Мы поднялись на косогор, и я повела всех к забору. И только тут поняла, что не знаю, как соседа зовут. Иду, можно сказать, в свое тайное место, убежище, с совершенно незнакомым человеком.
— Как тебя зовут?
— Руслан.
— А меня Артем зовут, — всунулся его братик.
— А я Лиза. Это Вася, это Дёма, а это Марьяшка.
Руслан вскинул глаза и улыбнулся. А-А-А-А-А-А!!!! Какая у него улыбка!
Руслан
Зачем-то Лиза потащила нас в развалины, я вообще не понял зачем. Ну, захотела поиграть в клятву на всю жизнь — на пляже, что ли, нельзя? Но потом посмотрел на малышню и понял, что правильно. Так и надо. Была бы булавка, я бы еще и кровью подписаться предложил. Чтобы уж наверняка.
— Клянемся хранить нашу тайну от родных, близких, друзей, врагов, соседей…
— Клянемся!
Тут Лиза на меня посмотрела, а в глазах смешинки, и я не выдержал, тоже улыбнулся. Она красивая. После клятвы мы вылезли из развалин на дорогу. Солнце уже садилось, стало прохладнее. Лиза велела мальчишкам одеться, сама одела девочку. Я тогда Артема тоже одел.
— Хорошо, что тот парень быстро сообразил, да? Вытащил, — сказала она вдруг и плечами передернула. — Это Настин сосед, кажется. Настя — это моя тетя…
— Моя мама! — вклинился пацанчик постарше.
— Твоя мама, — эхом повторила Лиза. — Она в Пристанях живет. Она всего на шесть лет меня старше.
— А он не расскажет?
— Не знаю, — вздохнула Лиза и снова плечами передернула. Я понял тогда, что ее опять накрыл ужас от случившегося. — Но ведь его не потащишь клятву давать.
— Ну да.
Я смотрел, как пацаны топают впереди нас, о чем-то там болтают, будто ничего не случилось. Хорошо маленьким. У них память короткая. Вот бы у нас была такая. Я бы, может, уже совсем забыл, как Седой там лежал и не смотрел на меня распахнутыми глазами.
Не то чтобы мы были прямо вот друзья на всю жизнь. Ну, то есть нормально так общались. Иногда со школы вместе шли, нам в одну сторону. Иногда за одной партой сидели, но тоже не всегда. Разговаривали. Вот как та игра про то, что больше любишь. Но если надо было бы в кругосветку в одной машине… я не знаю. Наверное, такого человека просто нет. Такого, с кем бы я согласился ехать так долго вместе в замкнутом пространстве. Даже с папой не поехал бы, наверное.
Про кругосветку на машине меня мама научила. Ну, как проверять, на самом деле тебе близок человек или нет. Надо представить, что ты едешь с ним в кругосветное путешествие на машине. Неделю едешь, месяц, два, год.
— Невозможно на машине в кругосветное, — сказал тогда папа. — Океаны же.
— Неважно. Переплыть океан и сесть на другую машину. А на корабле — в одной каюте.
Я сразу мамину мысль понял и стал так измерять… «степень своей привязанности» (тоже мамино выражение). Всех подряд сажал с собой в машину. И получалось, что ни с кем бы я не смог ехать плечом к плечу так долго. А про Седого я не знаю. Не хочу об этом вообще. Потому что теперь все по-другому выглядит. И как бы неправда.
Я про Седого весь день думал и полночи, наверное, после того как Артем чуть не утонул. И поймал себя на том, что только и делаю, что представляю, как на меня посмотрели бы Оля и Алина, если бы мы не успели и они утонули, а об Артемке как о человеке я никак не мог заставить себя думать. Вот, мол, был такой ребенок, глаза серые, волосы светлые, уши торчат, родинка на левой щеке. Было ребенку пять лет, он любил играть в машинки. А потом пошел купаться со взрослым братом, и тот за ним не уследил. И нет его больше, сероглазого, с родинкой на щеке. Ну, в общем, получалось, что думал я не об Артеме, а только о том, как сказал бы Оле и его родителям про то, что случилось. И, выходит, я думаю только о себе?
А Лиза? Как она обо всем этом думает?
Лиза
Я хочу быть островом. Островом в море. Островом с маяком, сосновой рощей и лавандовым полем. Я буду лежать посреди воды, буду слушать ее, буду чувствовать макушкой ветер, буду играть камешками в одной своей бухте и пересыпать песок — в другой. Пусть на мне гнездятся чайки. А в сосновой роще живут рыжие лисицы. В шторма я буду петь песни, что-нибудь очень радостное, ведь острову бури не помеха. А потом — красивым узором раскладывать на берегу водоросли, ракушки и все, что принес мне в подарок шторм. Ночами буду зажигать маяк. Я буду лежать вдали от всех морских путей, но маяк все равно будет гореть каждую ночь. На всякий случай. Я хочу быть островом со множеством причалов, чтобы всем, кому тесно, скучно, радостно, грустно, всем, кто влюблен в море, всем, кто его не понимает, всем, кто хочет пособирать лаванду или забраться на сосну, можно было приплыть ко мне.
И в моих бухтах. Никто. Никогда. Не утонет.
Руслан
Про тот разговор в больнице, что я услышал случайно, ну, про меня и Седого… Все крутится он в голове, никак не могу его выбросить. Мне тогда стало так… не обидно, а я даже не знаю что. В этих словах было что-то неправильное, будто Седого надо меньше жалеть, раз у него младшая сестра есть. Будто его жизнь менее ценная, чем моя. И будто это как-то примиряет с тем, что случилось. Тогда-то я и спросил у папы, почему я у них один. Я специально такой момент выбрал, когда он выпил немного, — у него бывает такое настроение, когда обо всем можно спрашивать. А тут мне вообще повезло, он прямо разоткровенничался.
— Не знаю, — говорит, — ты такой был малыш чудесный… Мне казалось, что невозможно еще кого-то так же сильно полюбить, как тебя, какого-то другого ребенка. А зачем тогда рожать? А потом закрутило то одно, то другое. Да и мама у нас… сам знаешь, вся в работе. Ну, а потом уже поздно вроде стало.
Дурацкое какое-то объяснение, да?
Лиза
Я поняла, что есть один очень простой и действенный способ, если вдруг тебя кто-то из родных сильно бесит и хочется заорать. Надо просто представить, что он внезапно умирает. Вот хочется, например, маме что-нибудь ответить на ее ехидное замечание или, там, деду сказать, что у меня вообще-то каникулы и я не в рабстве, — я тут же представляю, что они умирают. Прямо сию секунду. Мало ли: сердце, например, остановилось, машина сбила, еще что-нибудь. И всё! Любое раздражение тут же проходит! Сразу понимаешь, как сильно ты этого человека на самом деле любишь!
Так что последние дни мы с Дёмой просто душа в душу живем. Раньше я бы уже сто раз на него наорала, а тут как представлю опять, что тот парень не успел бы — и все, нету нашего Дёмы, так вся злость проходит, все раздражение. Даже мама заметила, я слышала, как она папе сказала:
— Ли последние дни такая спокойная, задумчивая… что это с ней? Влюбилась, что ли?
Кстати, про «влюбилась»…
Я подошла к забору и бухнула:
— Не проболтались?
Он оторвался от телефона и посмотрел так, что я поспешно добавила:
— Ну, Артем же… маленький…
Он встал с гамака, к забору подошел.
— А твои?
— Нет, я слежу.
Получилось по-дурацки. Будто я слежку какую-то за всеми устроила, а Руслану вообще не доверяю. Хотя мне самой вообще-то ужасно хотелось обо всем рассказать! И маме, и Насте, и девчонкам!
— Да они уже забыли всё, — пожал плечами Руслан.
— Забыли?!
Я, наверное, глаза вытаращила, как ненормальная, потому что он пробормотал что-то неразборчиво. Забыли?! Я не знаю, как там Артем его, а Дёма всю ночь во сне вскидывался. Я даже легла с ним рядом, чтобы он родителей не разбудил. Всё равно не спала всю ночь. Я уже хотела этому дураку бесчувственному сказать, что такое не так скоро забудешь, но он вдруг спросил:
— А у тебя есть велосипед?
— Ну есть.
— Дай покататься?
Руслан
Я не знаю, как у меня это вырвалось. Скукота просто тут совсем.
Лиза
Забрал и уехал. Даже с собой не позвал. Но хоть «спасибо» сказал. И на том… спасибо.
— Кто-то влюбился, я смотрю! — пропела Ритка.
Я фыркнула. Но, в общем-то, обсудить соседа жуть как хотелось!
— Симпатичный, да? — с надеждой спросила я.
Будто от Риткиного ответа что-то зависело.
— Ничего так.
Ритка — бабушкина внучатая племянница, она старше меня на два года и невероятная красавица. Правда. На нее на улице даже взрослые парни оглядываются. Если бы в тот день она малышню купать водила, этот Руслан уже был бы у ее ног.
— Но не в моем вкусе, — сказала Ритка. — Мрачный он какой-то.
— Слушай, — задала я наконец давно мучивший меня вопрос, — а он первый раз, что ли, приехал? Я его раньше никогда не видела.
— Да нет, вроде каждый год приезжает… — Ритка задумалась. — А, нет, вру. Его пару лет не было видно. А до этого вы, наверное, просто не совпадали, в разные месяцы приезжали.
— Наверное, — вздохнула я. И тут меня осенило: — Скажи бабушке, что на велике покатаюсь, ладно? Пожалуйста! Я к обеду вернусь!
У нас в сарае пять велосипедов стоит. Какой-то купили, какой-то соседи отдали, даже мамин старый хранится. Его папа в этом году перебрал, починил, как новенький стал. Только он без скоростей. Иногда мы на речку на великах ездим, но редко. Нам пять штук на всех не хватает, а идти вместе веселее. Руслану я самый лучший отдала (пусть не думает, что у нас тут одна рухлядь!), новый совсем, двадцать одна скорость, узенькое сиденье, велокомпьютер… Даже не помню: как он у нас появился?
Пришлось мне на мамином кататься, из оставшихся только он мне по размеру подходит. Но мне даже нравилось. Здорово же: мама на нем в детстве каталась, а теперь я!
Я всю деревню объехала, но Руслана не встретила. Один раз что-то мелькнуло в конце главной улицы, вроде как парень на велосипеде, но, может, это и не он был. И сразу как-то скучно стало.
Руслан
Как же круто снова на велик сесть! Особенно когда это ТВОЙ велик! Может, если все рассказать, она мне его вернет? Но спрашивать было как-то совсем уж стремно. Я вежливо — очень — поблагодарил и поехал скорее.
Обожаю скорость! И чтобы ветер в лицо! Я сбросил все данные на велокомпьютере, пусть все заново начнется, как новая жизнь! Объехал всю деревню, сгонял на пристани, думал еще на Гнилушку съездить, но понял, что ухаживали за моим велосипедом плохо. Если вообще ухаживали. Тормозные тросики растянулись, переключатели сбиты, про смазку я вообще молчу. Поди, с прошлого лета никто не доставал его. Я вдруг такую жалость к нему почувствовал, будто он живой конь, оставшийся без хозяина. Я вернулся в деревню и завез велосипед во двор. Инструменты-то должны сохраниться, аптечка. Или велосипед у нас теперь «то-что-нельзя-называть»? Порылся в своей комнате, нашел в нижнем ящике стола. У смазки даже срок годности не кончился. Ну круто!
Вообще я люблю с велосипедами возиться. Запах резины люблю и что я все в них понимаю, как они устроены. Может, я даже в веломагазин пойду работать, когда школу закончу. Или свой открою. Вот все в обморок упадут! Руслан Григорьев стал просто продавцом великов! Не юристом, не экономистом, не врачом даже! Просто велосипедами торгует! А вот и торгую! И счастлив! Потому что лучше велосипедов ничего нет!
Я так увлекся, что не заметил, как Оля подошла. И ахнула. Я промолчал.
— Русик… Руслан! Только не говори, что ты кататься собрался.
— Я уже покатался.
Молчит.
— Все в порядке со мной, как видишь.
— Русик, ты же не потребовал его назад? Это некрасиво — забирать сейчас и…
— Мне дали покататься.
— …Как-то это нехорошо.
Ага, а отдавать мои велосипеды без спросу — это нормально.
— Что ты молчишь, Руслан? Ты поставил меня в ужасное положение!
— Я просто взял покататься. Сейчас все настрою и верну.
Я сказал это самым холодным голосом, на который был способен. Я не мог ей в открытую сказать, что я думаю по поводу всего этого, но должна же она понять!
За ужином Оля явно решила устроить разборки — это было видно по ее нахмуренным бровям и тому, как она смотрит на меня. Наконец она прокашлялась и сказала:
— Русик, я хочу извиниться, что отдала твой велосипед соседям без твоего согласия. Это было вызвано известными обстоятельствами и нашим беспокойством; ты понимаешь, я надеюсь. Конечно, вернуть этот велосипед невозможно, но мы с дедушкой купим тебе новый. Сейчас вряд ли получится, да и ты уезжаешь через две недели, но в следующем году — обязательно.
Люблю, когда взрослые признают свою вину, — сразу чувствуешь себя человеком. Только как прожить эти две недели?
Лиза
Руслан велик вернул только вечером. Вот он покатался, а! Вежливо поблагодарил и долго мялся, будто хотел спросить что-то и не решался. Ну и что, вы думаете?
— Можно, — говорит, — я буду брать его время от времени? А то у меня своего здесь нет.
И посмотрел так странно.
— Бери, конечно!
Жалко мне, что ли?
Он ушел, а я зачем-то села на этот велик и поехала к реке, хотя уже накаталась вроде бы. Но было приятно ехать и думать, что совсем недавно он тоже так сидел, и его руки держались за ручки в этих же местах, и… ну, в общем, понятно. Я влюбилась. Но так странно: я раньше бы обязательно страдала, мучилась, рассказала бы о своей любви Маше, Янке и всем на свете! А сейчас мне никому не хочется ничего говорить. И страдать не хочется. Мне весело и легко почему-то!
Тут я заметила, что велик не скрипит, как вчера еще скрипел. Я глянула вниз, на звездочки. Ну точно! Он его смазал! Ничего себе! И охота ему с чужим великом возиться? Или он… я прямо чуть не свалилась.
Он что, для меня старался? Я ему нравлюсь?!
Тише, Ли, спокойно, дыши ровно. Нет, ну а правда! Стал бы он возиться с чужим великом, если бы не…
Руслан
И был еще один разговор. У мамы с папой, три года назад. А я подслушал. Папа что-то говорил, таким голосом, какой бывает у него, когда он хочет заорать, но надо сдерживаться. Я не слышал, что он говорит. Я слышал, как мама отвечала:
— Андрей, я не готова. Вот мне сейчас совсем не до этого, понимаешь? Знал бы ты, какой у меня на работе завал! Да и вообще… не хочу я. Что тебе, Руслана мало? Чудесный парень. Хватит нам и одного, я не готова посвятить всю свою жизнь воспитанию детей. И как представлю опять все эти больницы, и будто домашний арест, и бессонные ночи, пеленки, бутылочки… Ну понятно, что няня, но я даже две недели в отпуск сейчас уйти не могу, ты же знаешь, не говоря уж о декрете… Да и не хочу я. Я все уже решила. На среду к врачу записалась.
Я чувствовал запах табака. Мама курила очень редко, но иногда случалось. Это было года три назад, и я ничегошеньки тогда не понял. А сейчас вот понял. Что у меня мог бы быть родной брат. Или сестра. Но не будет, потому что мама решила, что ей одного меня хватит. Самое дебильное, что я сам не знаю, радует меня это или огорчает.
Вот уж не подозревал, что мне когда-нибудь придется думать о своем отношении к абортам…
Лиза
Мама с дядей Гришей сегодня опять чуть не поругались. Бабушка даже велела им прекратить, а то Марьяшка заревела, испугалась их громких голосов. Кому нужна эта политика? Будто больше говорить не о чем!
Вечером я слышала, как папа с мамой спорят о том споре с дядей Гришей, и папа говорит:
— Какой в этом смысл, Юльча? Каждый все равно останется при своем мнении. Но, знаешь, ты тоже очень категорична…
— Что значит — я категорична? Ты что, согласен с Гришей, что…
— Дело не в том, согласен я с ним или нет, — перебил ее папа. — Просто у тебя даже мысли не возникает, что есть люди, которые могут думать и чувствовать по-другому, а так нельзя…
— Знаешь, ты не прав!
— Ну вот! И ты всегда во всем так! Заставляешь всех заниматься йогой…
— Я уже не заставляю никого!
— …Даже не спросив, а может, нам это неинтересно.
Если родители начали друг друга перебивать, значит, это уже настоящая ссора. Я вжалась в подушку. Я ужасно боюсь всяких ссор. Мама рассказывала, что я в детстве такая чувствительная была, что им с папой даже спорить нельзя было ни секунды — я сразу в рев уходила.
Я просто ужасно боюсь, что они разведутся. А что? У нас в классе у многих родители в разводе. У моей подружки Катьки, например, тоже. Я бы умерла, если бы мои развелись! А Катька — ничего, ездит к папе на каникулы, хвастается потом подарками от него, всегда крутыми. А у ее мамы теперь новый муж. И Катька с ним тоже нормально общается. Мне кажется, я бы так никогда не смогла! Она только переживала, что ее мама второго ребенка не хотела рожать, говорила:
— А если и с ним разбежимся? Я двоих не потяну одна.
Странно так думать. Ну, как бы заранее планировать, что разведутся. Но потом у Катьки все-таки родилась сестренка! Такая пышечка! Я люблю всех малышей, я, наверное, в дедушку! И люблю, когда их много! Так интересно наблюдать, как они друг с другом общаются, как растут. Когда я вырасту, у меня будет как минимум пятеро детей! Как у бабушки Наты! А может, даже семь! Но никак не меньше трех!
Руслан
Я взял планшет и завалился на кровать. Но как-то быстро стало скучно. Был бы интернет… полазил бы, посмотрел, какие велики сейчас продаются, а то они выберут, угу.
У Сидоровых сегодня какой-то праздник. Столько народу съехалось, просто тьма! У нас столько родственников на всем белом свете нет, даже если самых дальних вспомнить, с кем мы и не общаемся даже. А к ним всё едут и едут. И каждый новый гость — всплеск радостных возгласов, будто министр какой приехал. Вот прямо всем-всем они рады. Эти бурные приветствия и взрывы смеха докатываются до меня, как волны. Накатило, отхлынуло, стало просто ровным веселым шумом, потом снова нахлынуло.
Я люблю море. Мы каждый год ездим. Так родители решили: летом — на море, на зимние праздники — в какой-нибудь познавательный экскурсионный тур. Мне нравится. Мы всю Европу объехали. Но море я все-таки больше люблю. Особенно если отель на первой линии и родители одного на берег отпускают.
Лучше всего, когда совпадает. Когда и море, и всякие экскурсии. Есть же такие страны. Мне, например, поэтому Франция нравится и Италия тоже. Там есть что посмотреть. И море тоже есть.
Море Сидоровых шумело совсем рядом. Где-то в нем есть маленький островок по имени Лиза. Ли. Так хочется пойти на велосипеде покататься, но неудобно сейчас туда врываться, в разгар праздника. Я лежал в темноте, слушал это море. У меня тут тоже был будто остров. Остров с одним-единственным жителем. Вокруг темнота и тишина. Оля в соседней комнате учит Артема читать, а то пять лет человеку, а до сих пор ни одной буквы не знает. Алине и Жене вечно некогда этим заниматься. Меня читать тоже Оля научила. Она в этом деле мастер.
Я подумал, что у Оли тоже есть свой остров — книги, много-много книг. Она тоже одна на своем острове, но ей, похоже, не скучно. Может, острова для того и нужны? А какой остров у Вадима? Я не знаю. Он сам как остров. Хорошо охраняемый рифами молчания, скалами интеллекта и бастионами холодной вежливости. Иногда и хочется подойти поближе, но сплошные мели и рифы. Я и не подхожу, смотрю издалека. Жду, когда он сам позовет.
Мне было интересно лежать в темноте, разглядывать потолок и думать, что все мы — островитяне. У каждого — свой остров. С неповторимыми очертаниями берегов, цветом прибрежной воды, особенным воздухом. Разные деревья растут на наших островах, разные птицы живут и звери. У Оли — суровый северный остров. Камни, вереск, продуманные выстроенные фразы. Лето короткое и ласковое, как редкая улыбка. Все мы — острова.
Какой-то бред лезет мне в голову. Я вскочил и вышел в сад. У Сидоровых снова захохотали, и я различил вдруг голос Лизы, как она что-то рассказывает, а все смеются. Над ней? У меня почему-то вспыхнули щеки, кровь прилила к голове, будто это смеялись надо мной.
У нас не принято. Совсем не принято смеяться друг над другом. Если попытаться объяснить нашу семью одним словом, я бы выбрал слово «уважение». Мы уважаем интересы друг друга, личное пространство и личные секреты. Бывают, конечно, редкие исключения, вроде моей ссылки сюда или велосипеда. Как-то в детстве я пытался вести дневник, около года что-то записывал туда, чушь, наверное, какую-нибудь, я его сжег на даче потом. Так вот, я никогда его не прятал, потому что мне даже в голову не могло прийти, что кто-то сунет нос в мои тетради! А потом в какой-то книжке прочитал, что у девчонки личный дневник прочитали. И что, мол, надо было прятать. Дебилизм такой! Это же мой дневник! Мои родители ни за что бы не сунули в него нос. Как никогда и ни при каких обстоятельствах они не заходят в мою комнату, не постучав! Поэтому я, например, никогда не боюсь говорить вслух о своих желаниях родителям, не боюсь, что они посмеются или отмахнутся. Папа говорит, что уважение к желаниям другого человека лежит в основе гуманистического общества. Я только недавно начал понимать, что это значит вообще. Даже сочинение по обществознанию на «пять» написал на эту тему. Аннушка прямо чуть не расплакалась от восторга, готова была вслух зачитать, но я не позволил.
А отдать мой велосипед соседям без моего согласия? Где тут уважение?
У Сидоровых в саду устроена песочница, сейчас там штук пять мелких копошилось. Я нашел глазами Лизиного брата, того, с реки. Как уж его зовут? Вот ведь, забыл…
— Эй!
Он вскинул глаза, улыбнулся и сразу подбежал, будто только затем тут и сидел.
— Привет!
— Привет. Можешь Лизу позвать?
Он кивнул и как заорет:
— Ли-и-и-и-и! Тебя зову-у-у-у-ут!
Чуть не пришиб его. Зачем орать-то? Я представил, как там у них за столом все смолкли и посмотрели на Лизу.
— Сходить не мог? — процедил я сквозь зубы.
Он безоблачно улыбнулся:
— Вон она идет!
Не знаю, может, я ее без этой подсказки и не узнал бы. Я привык видеть ее в растянутой футболке и шортах, ну, или в сарафане простом каком-нибудь. А тут она выступила из темноты сада в освещенный круг песочницы: на ней было темно-синее платье, бусы — белые горошины, туфли на высоченном каблуке. А главное — лицо. Ну, какое-то совсем другое. Не ее даже. Может свет так падал, я не знаю.
Она подошла к забору, самодовольно улыбнулась. Будто знала, зачем я ее позвал. Будто она придумала какую-то такую веревку, чтобы держать меня на привязи, и радуется теперь.
— Привет, — сказал я как можно наглее. — Велик дашь?
Лиза
— Да конечно, велосипед — это предлог! Ты ему нравишься!
Мы с Машей и Янкой мыли посуду. Сегодня Марьяшке годик исполнился, у нас большой праздник был! Марьяшка ужасно хорошенькая! Я бы ее всю зацеловала! И она совсем не капризная, ко всем идет, всем улыбается!
Все-все к нам приезжали, еле поместились за столом во дворе. Только посуды теперь — гора! А мыть, конечно, нам. Мыли ее в пяти тазах. Каблуки и платье я уже сняла, но волосы еще не распустила и макияж не смыла. Поглядывала на себя в старое мутное зеркало над раковиной во дворе. Так круто, что Руслан увидел меня — вот такой!
Машка с Янкой вовсю строили теории. Я для вида сопротивлялась. Но вообще-то было приятно.
— Да ему правда захотелось покататься. Представьте, велика нет…
— Ага, или тебя увидеть! Они вообще-то не бедные; любил бы кататься — давно бы купили ему хоть велосипед, хоть мотоцикл!
— Что ты как маленькая, совсем ничего не понимаешь? Отличный предлог!
Мы засмеялись. Мне так хорошо-хорошо сделалось оттого, что девочки думают, будто Рус в меня влюбился! Даже если это не так, все равно! Мама говорит: «Мечтать не вредно, вредно не мечтать!» Очень вредно! Я постоянно мечтаю! Вот мечтаю, что скоро Рус вернется и, перед тем как отдать мне велосипед, придержит его чуть-чуть, а я буду по другую сторону от рамы, и он вдруг меня поцелует. Я еще ни разу не целовалась. Хотя уже влюблялась. Два раза. Но всегда безответно.
Я ждала его полночи точно! А может, до самого утра! Даже когда бабушка велела ложиться спать, даже когда все уснули. Я лежала между Машей и Риткой и прислушивалась как дура: вдруг услышу, как зашуршат шины по дорожке, вот-вот сейчас уже, через минутку… а потом калитка скрипнет — мы не закрываем ее даже ночью. Он, может быть, стукнет в окно, или я сама уже выйду.
Но он не приехал. И мне так обидно стало! Я ведь даже макияж не смыла, хоть и пришлось выслушать от Нади лекцию о том, как это вредно! И я ждала! Выпросила у Янки ее красивую ночнушку (тонна насмешек!!!)! А он не приехал… Дурак!
Руслан
Ну закатался. Ночью в деревне совсем по-другому. Честно говоря, я первый раз ночью за ворота один вышел. Там такая тишина! Просто оглохнуть можно! Будто ты один посреди огромного океана. У нас дома даже в самый поздний час нет такой тишины. А здесь вроде и есть звуки (собаки иногда потявкают, калитка скрипнет, сверчки поют), но они все будто тоже тонут в тишине, будто глохнут. Я объехал всю деревню, доехал до реки, но купаться не стал — страшно одному, да и не хотелось. Потом до дач доехал, но там тусовалась какая-то компания, я не стал соваться. Я ехал, и ехал, и все не мог остановиться. Будто кто-то гнался за мной!
Я не думал, что они так быстро разойдутся, эти Сидоровы. У нас гости могут до утра сидеть, всякие разговоры разговаривать, то политику обсуждать, то литературу, а потом еще сядут кино смотреть и будут обсуждать его полночи. А тут — час ночи всего, а все окна темные и тихо. Я постоял у калитки и пошел домой. Завтра верну, что такого-то? Все равно ведь это мой велик.
Сейчас еще с бабушкой объясняться. Иногда мне кажется, что я и правда делаю все это назло.
— Руслан!
— Оля, я сразу прошу прощения, я опоздал, я виноват!
— Ты даже не сказал, куда ты ушел…
Она стояла на крыльце: высокая, худая — даже и не скажешь, что она моя бабушка. Она всю жизнь такая: следит за фигурой, за лицом, здоровое питание, пробежки, фитнес, все эти баночки с кремами… Я вдруг поразился этому несоответствию (а раньше просто не задумывался): она, Оля, — и вся эта деревня! Как это вообще могло случиться? Она должна жить в большом городе, если не в Москве или Питере, то хотя бы, как у нас, в миллионнике, чтобы и театры, и филармонии, там, какие-нибудь, музеи… Мы бы с ней гуляли у нас по набережной, разговаривали; она, наверное, так много всего знает!
Они раньше в Прибалтике жили, в Риге. Я только все время забываю, Литва это или Латвия. Оля не любит говорить о той их жизни. Будто ей до сих пор больно, что она здесь, а не там. Будто она все еще не может смириться с потерей. Я пробовал поспрашивать Вадима, но он тоже был немногословен. Сказал только:
— Мы всё там потеряли.
Иногда ему вроде и хочется поговорить-повспоминать, но он будто пообещал себе не говорить про ту жизнь. Мне даже раньше казалось, что там какая-то сумасшедшая тайна, с убийствами, предательствами, что-нибудь совсем мутное и страшное. Но сейчас я думаю, что это он Олину боль не хочет ворошить. Им, наверное, пришлось уехать, как многим русским из Прибалтики после распада СССР. И он будто виноватым себя чувствует, что они теперь здесь, а не там. Хотя его вины вроде никакой нет. Так обстоятельства сложились.
Иногда вспоминают свое рижское детство папа с Алиной. Вспоминают, как жили в огромной квартире, которая занимала целый этаж старинного особняка. Это потому что Вадим — очень крутой хирург и в Риге был заведующим больницей, поэтому им такую квартиру дали. Папа вспоминал, что там были лепные потолки, а перила в подъезде такие, что можно было лечь животом на них и скатиться. Алина все время вспоминала какой-то парк и кондитерскую на углу двух улиц, название которых я забыл. Хотелось бы мне поехать в Ригу, чтобы все это увидеть! Надо уговорить папу. Странно, что он сам ни разу не подумал об этом. Ну, чтобы свозить нас с мамой туда. Все-таки это его родина.
В Риге у Оли остался родной брат Андрис. От него приходят красивые открытки к праздникам. По обычной, «живой» почте. Оля складывает их в жестяную коробку из-под печенья и иногда перечитывает. И, наверное, тоже посылает ему в ответ открытки. Во всем мире только эти двое, наверное, переписываются по обычной почте.
Интересно: как они здесь оказались? Конкретно в этой деревне? Ничего я про них не знаю… Кажется, это Вадимовых родителей дом. Они сюда переехали, потому что надо было ухаживать за его мамой — она сильно болела перед смертью. Вот они и переехали в эту деревню среди унылых полей, редких дубовых рощ и ленивых ериков. Пойма. Точно. Именно так называется это место. Пойма реки Каришки, притока Волги.
Ничего менее подходящего Оле я даже представить не могу. Прабабушка давно умерла, а они всё живут здесь и живут. По привычке, что ли?
…— Оля, прости.
— Русик… Почему ты с велосипедом? Ты что… ты его забрал у них? Русик, это некрасиво, я же им отдала, и я не говорила, что…
— Да нет! Взял покататься. Завтра верну. У них спят уже.
Я прислонил велик к стене дома, поднялся на крыльцо. Оля вдруг притянула меня к себе, поцеловала в щеку. Но я заметил: принюхивается, проверяет, не курил ли. А может, это мне показалось.
— Иди спать, — сказала она.
Я умылся, пошел в свою комнату, а она сидела в кресле у торшера, читала книгу. Одна на своем острове.
Велик я утром вернул. Лиза как-то странно плечом дернула и разговаривала со мной надменно-обиженно. Ну и что бы это значило?
Лиза
Сегодня меня опять отправляли на речку! Одну! С малышами! Только теперь еще и Зойка с Катей! Меня аж в жар бросило, а потом я разревелась, потому что никто не хотел меня слушать, все сразу начинали:
— Мы все заняты! Ты что, не понимаешь! Что такого сложного!
Тут я и не выдержала!
И сказала, что такого сложного!
Как они чуть не утонули у меня!
И вообще!
Вы бы их лица видели…
И Васькины глаза, как он на меня уставился. А что мне было делать? Опять с ними идти?! Да ни за что!!!
— Я ничего не поняла, — сказала Настя и села на скамейку. И смотрит так на меня, что хоть на стену лезь. — Все сначала, пожалуйста, четко и внятно. А вы брысь отсюда! — это она уже малышам.
И мне пришлось рассказывать. Как я играла с Марьяшкой у берега, как Васька с Дёмой плавали недалеко… ну, я сказала, что недалеко, — а что мне еще надо было сказать? Будто они меня слушают! И как их тот парень спас. И как они попросили ничего не рассказывать. Меня опять накрыло тем ужасом. И жалко так себя стало. Ну чего они все накинулись? Попробовали бы сами за всеми уследить!!!
— Как ты могла, Лиза? — у Насти такие глаза стали, будто она старше бабушки. — Как можно было мне об этом не рассказать? Я же мать, я должна знать о таком…
— Он сам попросил!
— Да мало ли что он попросил! — возмутилась Надя.
Настя обхватила руками живот, будто хотела защитить от меня хоть этого малыша.
— Тебе нервничать нельзя, — прошептала я, хватаясь за эту соломинку. Тогда-то я совсем об этом не думала.
— А теперь она не нервничает, конечно! — опять вклинилась Надя.
Настя вообще добрая. А Надя — не очень. Ну, то есть не то чтобы недобрая, просто она любит командовать. И разговаривает все время, будто приказы отдает. Я думаю, это потому что она тренером по плаванию работает, привыкла кричать и в свисток свистеть. Мы с ней никак не можем общий язык найти. Но на Надю мне почти все равно, а вот Настя… Ей ведь правда нервничать нельзя…
— Я вообще не понимаю, как вы могли все это скрыть, — сказала мама и смотрела на меня так, будто я ей совсем чужая, будто она меня даже не узнаёт.
— Сами виноваты, — подала от плиты голос бабушка. — Нечего ребенка одного на речку отправлять, да еще и с малышами.
— Да мы все заняты были! — возмутилась Надя.
— Ничего. Всех дел не переделаешь.
Я потом видела, что Настя с Васькой разговаривает один на один. Ну все. Я предательница и клятвопреступница. Вообще меня меньше всех они любят… ну, все они.
И что про меня теперь Руслан подумает?
Я к бабушке подошла, обняла ее.
— Спасибо, баб.
Она молча, как обычно, по спине меня погладила.
— Будешь чай с пирожками?
Я кивнула. Чай с бабушкиными пирожками — это самое то сейчас.
— Давай с ревенем сделаем? Я как раз утром нарвала.
И мы с ней гору пирожков напекли. С ревенем и ежевикой. И все, между прочим, ели, даже Надя!
Руслан
Сегодня эта Лиза мне приснилась так, что… я вообще теперь не знаю, как ей в глаза смотреть!
Лиза
И тогда я придумала, что напишу бабушке стихотворение на день рождения. Потому что после того, как все узнали про тот случай на реке, я будто одна осталась. Меня и раньше-то меньше всех любили, серьезно. Я знаю, вы скажете, что это только так кажется и все такое, но это на самом деле так. Вот, например, мама моя: Савка — первенец, любимец по определению, к тому же, когда он был маленький, она училась и оставляла его на сессии бабушке, и теперь у нее чувство вины, что она Савке чего-то там в младенчестве недодала, какой-то любви и ласки. Ага, стоит только посмотреть на этого лба — сразу станет ясно, что ему не то что недодали, а дали всего с лихвой! А Дёма, понятно, младшенький, любимчик, солнышко, да еще ее копия! Папа тоже — понятно, ему интереснее с мальчиками, все папы мечтают о сыновьях.
Да что там! Стоит только послушать, какие истории они любят рассказывать про нас в детстве, и все сразу станет ясно. И Маша, и Янка, и даже Ритка — все в детстве были умницами послушными, куда посадишь, там и сидят, а Лиза — огонь-девка (это дядя Гриша так про меня говорит), спасу от нее нет, ни секунды на месте! Мне кажется, они все врут! Я про себя такого вообще не помню!
А сейчас тем более все от меня отвернулись и только делают вид, что ничего не случилось и они относятся ко мне как раньше. Но я-то чувствую! Все эти взгляды и намеки! Да если бы Дёмочка утонул (тьфу, тьфу, тьфу!!!), меня бы вздернули на ближайшей яблоне!
Ну почему я не единственный ребенок?!
Только бабушка меня понимает!
Я написала стихотворение, оформила его как открытку — я хорошо рисую. И подарила бабушке прямо с утра, пока никто не видит. А то еще начнут выспрашивать, у нас же всем до всего есть дело! Но это не помогло! Потому что, когда все собрались, и сказали первые тосты, и подарки подарили, дедушка встал и достал откуда-то мою открытку!
— Вот, — говорит, — а Лиза бабушке стихотворение написала!
И начал его читать! Прямо вслух, при всех!
Я, честно говоря, сразу же сорвалась и убежала. Сидеть и слушать, ага, конечно! Я спряталась в сарае, где велосипеды стоят, и заплакала. Ужасно обидно! Зачем бабушка это сделала, зачем показала деду? Я ведь только ей! А она… И зачем ему надо было обязательно вслух читать?! У нас вот всегда, всегда так — совершенно невозможно, никаких секретов, никаких тайн, просто ужасно! Ничего никому доверить нельзя, сразу всем все известно! И стихотворение совсем ужасное получилось! Когда я его про себя читала, мне казалось, что хорошо все, рифма есть и смысл, а когда дедушка стал вслух читать… Это ужас какой-то, а не стихотворение! Так что извините, я его никому больше не покажу, порву и выброшу, забуду навсегда!
Руслан
Я вдруг подумал, что вот папа и Алина — они совсем разные, даже внешне не похожи. Но когда они вспоминают свое детство в Риге, оказывается, что у них так много общего! И сразу видно, что они росли вместе, не как мы с Артемом — видимся раз в год, да и вообще мы будто из разных миров. А папа с Алиной хоть и живут далеко друг от друга и видятся редко, но на самом деле — вместе. У них будто есть какая-то сила, тайная. И я подумал, что, может быть, для того и нужен родной брат или сестра, чтобы потом, когда станешь взрослым, было что вспомнить? Чтобы было общее детство.
Лиза
Теперь они все говорят: «Ну, Лизка, ну ты даешь! Настоящий поэт!», а я от стыда не знаю, куда деться. Будто залезают под кожу, будто вот самое личное выскребают! И мне хочется убежать на край света от всех! Правда, мама подошла, когда я уже легла (я специально и легла раньше всех, ну их), обняла меня и прошептала:
— Какая ты молодец у меня, доченька!
От ее слов мне, конечно, потеплело. Но на бабушку я все равно обиделась!
Бабушка с утра меня поймала. Я вообще-то в туалет шла. Он у нас на заднем дворе, у курятника. И заспанная была, а то бы я увернулась как-нибудь. Сделала бы вид, что не вижу ее. Бабушка встает ни свет ни заря, ставит самовар, делает там что-то на кухне. В общем, поймала. Обняла, покачала из стороны в сторону. Ну, сейчас начнется. Как бы мне сбежать и спрятаться? Я вчера уже наслушалась; пусть все всё забудут, я порву и выброшу эту дурацкую свою открытку!
— Лизок, ну что ты обижаешься? Я и не думала, что это секрет, что не надо вслух, что это личное… Но мы же одна семья, у нас не должно быть секретов…
Ну да, да, сто раз уже слышали! «Семья, семья»! Нет, я, конечно, рада, что все они у меня есть, я их люблю, но иногда мне кажется, что мы… как бы это сказать? Слишком дружные, что ли. Ну, что можно бы оставлять место для секретов и какое-то… личное пространство, вот!
— Ну прости меня, старую, не подумала… — сказала тут бабушка.
Я чуть не грохнулась! Честно! Я даже забыла, что в туалет хочу! Чтобы у меня бабушка попросила прощения?! Или вообще кто-то из взрослых?!
Сейчас снег пойдет, честное слово!
Снег не снег, а Руслан пришел за великом после обеда — мы еще не всех малышей спать уложили. Сначала он долго маячил у забора, посматривал. Потом кивнул мне, потом махнул рукой: иди, мол, сюда! Вообще уже! Что я ему, мальчик на побегушках? То есть девочка. Ну, подошла.
— Можно велик взять?
Мне почему-то так обидно стало! Ему только велик и нужен! И я сказала ни с того ни с сего:
— А можно с тобой?
Он так нахмурился… я чуть не разревелась! Ну и пожалуйста! Ну и не надо!
— В смысле? На раме, что ли?
— То есть? Ой, нет, у нас еще есть! Я на своем.
Ну, то есть на мамином. Вот где справедливость? Почему он должен кататься на моем крутом велике, а я — на раздолбанном мамином? Мог бы предложить поменяться!
Не предложил. Так и поехали. Я за ним не успевала вообще-то. Прямо устала его догонять!
— Эй! — не выдержала все-таки, крикнула. — Подожди!
Он остановился и так посмотрел… в общем, надо было срочно что-то придумать, и я бухнула:
— А ты был на острове?
Руслан
Сам не пойму: чего я такой мрачный? Я ведь даже обрадовался, что Лиза со мной поехала… Я, наверное, даже хотел этого. Но так себя вел… как последний придурок, в общем. Гнал на полной скорости, совсем ее не ждал, а у нее ведь велик старый, такая развалюха… Ехал, ругал себя и все равно ехал. Дебил я какой-то.
А потом она предложила на остров ехать. Я даже не слышал про такой. Он оказался у черта на рогах, мы ехали и ехали, а она все говорила:
— Еще немножко осталось!
Уже и дачи проехали, и кладбище. Поднялся ветер, и как-то потемнело небо. От близости кладбища, наверное. Я в этой стороне ни разу и не был. Может, Лиза давно хотела сюда поехать и боялась одна, поэтому меня позвала?
— Смотри! — закричала вдруг Лиза так, что я чуть не свалился.
Мы как раз выехали на открытое место, и в просвете между деревьями было видно реку и много неба. А в небе летели перекати-поле. Небо стало серым, темным, наполненным дождевыми облаками, и на фоне этих облаков, как потухшие китайские фонарики, плыли большие травяные шары. Лиза догнала меня и встала рядом. А я и не заметил, что остановился. Мы смотрели в небо. Там гулял ветер; чувствовалось, что он ровный, большой, сильный. Чувствовалось, что ему поднять с земли и отнести на другой конец земли вот эти перекати-поле ничего не стоит. И даже нас поднять — пара пустяков.
— Будет дождь, — сказала Лиза. — Вернемся?
— Далеко еще до острова?
— Нет, вон за той горкой.
Я помолчал. Возвращаться не хотелось. Скукота дома. А тут такой ветер и такое небо.
— Может, мимо пройдет.
И мы поехали дальше по еле заметной тропинке, которая расплеталась, разветвлялась и все время хотела увести в сторону, а над лесом, в суровом предгрозовом небе, очень высоко, плыли эти шары из травы. И было ощущение, что мы внутри какого-то кино и вот-вот начнется апокалипсис. Только соответствующей музыки не хватало.