Янка

Михеева Тамара Витальевна

Янка – девушка с «поперечным» именем. От Я до А! И жизнь у нее такая же «поперечная» – не как у всех, не как была всего пару месяцев назад. Конец лета все перевернул с ног на голову: нет бы, как обычно, возвращаться из приморского Поселка в родной город – вместо этого Янка с мамой и братом привыкают жить тут постоянно.

Где-то далеко остались и школьные друзья, и лучшая подруга Майка, и Рябинин, с которым 15-летняя героиня встречалась больше года. Еще там остались бабушка и папа. Бабушка регулярно пишет письма и говорит, будто отец скучает. Но разве это может быть правдой? Вот Янка – она-то на самом деле скучает: вечно ловит себя на желании отцу позвонить и о чем-то спросить, рассказать. Например, о Глебе: тот в первую же встречу сфотографировал Янку так, как не удавалось никому прежде!

Повесть «Янка» – это история подростка, столкнувшегося с трудностями, каких прежде он не ожидал: развод родителей, переезд, поиск новых друзей. Заглавной героине приходится отстраивать жизнь с нуля, но, как бы тяжело это ни было, именно в таком «отстраивании» она и находит новые ресурсы. Не говоря уже о том, сколько она узнает о себе и окружающих!

За какую бы тему ни взялась Тамара Михеева, неизменным остается ее глубокое понимание психологии. Маленькая девочка («Легкие горы», «Асино лето»), бунтующий подросток («Янка») – и эти главные герои, и многочисленные второстепенные получаются у писательницы живыми и интересными. Лауреат множества премий по детской литературе (среди них – конкурс им. С. Михалкова и Национальная премия «Заветная мечта»), Тамара Михеева пишет легко и увлекательно, ненавязчиво подсказывая читателю, как справиться с переменами, из которых состоит наша жизнь – каждый день новая.

 

Часть первая

 

Глава 1. Грустные песни

Янка пела. Раньше она всегда пела, когда ей было весело и хорошо. Поэтому сейчас ей тоже надо петь. Чтобы стало хоть немного легче. Хоть чуточку хорошо, хоть капельку весело. Ведь понятно же, что в этом мире ничего хорошего больше не будет – никогда. Но надо как-то… ну, притвориться, сделать вид, что все более или менее, что не так уж все это и страшно, что ей весело и хорошо, хорошо и весело, она поет, поет и поет. Янкина песня захлебнулась и перешла в плач.

Это жестоко, жестоко, жестоко! Нельзя с ней так поступать, ведь она живая, она чувствует, дышит, а они? Что они с ней сделали? Если бы они любили ее – хоть чуть-чуть!!! – они бы не развелись, жили бы вместе, сколько людей живет вместе, чтобы детей не травмировать, и ничего!

«Я считаю это нечестным. Разве ты, Яна, будешь счастлива, зная, что мы с папой живем друг с другом только из чувства долга?» Да! Она, Янка, будет счастлива! Ей вообще все равно, почему они вместе, по какой такой причине, главное, что они вместе, все вместе – вчетвером!

– Зато мы поедем на море… – решительно говорила тогда мама, – представляете, будем жить на море, все люди туда отдыхать приезжают, а мы будем жить круглый год…

– Я не хочу! – закричали хором Янка и Ростик.

Но кто их будет слушать? Конечно, мама разговаривала с ними, объясняла: «Мне вас двоих не потянуть, я же не работала здесь никогда… а там бабушка с дедушкой, что вы… ну, Яна, ну, Ростик, вы так любите туда ездить… Я не могу оставаться в этом городе, ну поймите же и вы меня!»

«Поймите!» А их кто поймет? Одно дело – ездить в гости на лето, жариться на пляже, купаться и вернуться к сентябрю домой шоколадной, просоленной морем, прогретой солнцем так, что кажется, будто стоять рядом с ней – жарко. Показывать фотографии, взахлеб рассказывать о бесстрашном Тале, который прыгает с огромного обрыва в море и дарит ей ракушки…

Другое дело – уехать навсегда. От родных, от друзей, от школы, от папы, в конце концов! Да, он вечно занят, всегда на работе, ему и раньше до них дела особого не было, а теперь и подавно, да, он предал, бросил их, ну и что! Все равно, он же папа! Даже восьмилетний Ростик это понимает. И ревет целыми днями.

Янка реветь не может. Янка гордая. Поэтому – поет. Придет на берег, сядет на свой любимый камень-валун и поет, глядя на горизонт. Разные песни.

Один раз ее увидел Таль, старый друг и новый одноклассник.

– Привет! Чего это ты?

– Пою, – улыбнулась Янка.

– Тренируешься, что ли?

– Ага.

Таль забрался на камень, закричал:

– Э-э-э-э-эй!

Был сильный ветер, и кричать было здорово. Они посидели еще немного, покричали и разошлись по домам.

Янку в Поселке все знали, они каждый год на лето сюда приезжали к бабушке с дедушкой. Вот шуму было первого сентября, когда она в класс вошла и объявила:

– Наше вам здрасте! Я теперь у вас жить буду.

И упала рядом с Дашей Аверко:

– С тобой сяду, ладно?

– Ой, Яночка, конечно… а чего вы? Переехали?

– Да, предки развелись, мы переехали к бабушке с дедом. Здесь же красота, море, фрукты…

Только Таль и заметил тогда, что Янка притворяется, не своим голосом даже говорит. И все понял. Но, конечно, промолчал.

Мама устроилась на работу в Феодосию, ездила туда каждый день, возвращалась поздно, а в конце сентября завела с Янкой серьезный разговор.

– Денег ни на что не хватает, Ростику ботинки нужны, так быстро растет…

– Мам, у меня деньги на мобильном кончились.

– Яна! Ты хоть слышишь, что я тебе говорю?

– Слышу, слышу, ну ведь правда кончились!

– Опять с Майкой переписывалась, вот и кончились, сколько раз тебе говорить: нет у нас теперь денег, не-ту! Привыкли… отвыкайте теперь!

Янка закрыла ладонями уши, уставилась в одну точку, монотонно затянула:

– М-м-м-м-м-м-м-м-м-м…

Раньше карманные деньги ей всегда папа давал. На телефон, на проезд, на обед в школе. Раз в месяц после зарплаты. Никогда не пропускал. Без карманных денег в пятнадцать лет тяжело.

– Яна, прекрати! Я с тобой разговариваю! – вспылила мама, но тут же взяла себя в руки, подошла к Янке, обхватила ее голову своими ладонями, вискам стало жарко. Сидеть так было не очень удобно, но Янка терпела. – Я понимаю: трудно. Но и ты меня пойми: не могла я там оставаться. Хожу по улицам и боюсь: а вдруг его встречу? Или ее. Или вместе их. Город-то не очень большой.

– Ты его еще любишь?

– Не знаю, – вздохнула мама. – Да и что теперь об этом говорить?

– Мне важно.

– Люблю, не люблю… Нет, наверное, не люблю. Привычка осталась, все-таки шестнадцать лет вместе прожили. Яна, я поговорить с тобой хотела… Тебе нужны карманные деньги? Бабушка тебе работу нашла. Пойдем на кухню, она расскажет.

Работа оказалась… как бы так сказать, чтобы не выругаться? Янкина бабушка работала бухгалтером в поселковом клубе, она и устроила Янку там полы мыть. В актовом зале на пятьсот мест плюс сцена и примыкающий к залу танцкласс. Янка сначала хотела заорать на них всех, но заметила, что все они (и бабушка, и мама, и дед) ждут, что она скажет, как-то одинаково ждут, будто усмехаются: что, мол, слабó? Позорным покажется? Техничкой? Янка улыбнулась маме самой отрепетированной своей улыбкой и согласилась.

Теперь она шла в клуб сразу после школы, открывала маленькую каморку рядом со сценой, хватала ведро, тряпку, швабру и спускалась в подвал, в бойлерную. В клубе в это время никого, кроме вахтера, не было, все на обед расходились. Одна Янка во всем клубе! В огромном дворце в два этажа! С колоннами и лепниной на потолке, с зеркалами в фойе и пальмами в кадушках. Пока вода набиралась в ведро, Янка рассматривала себя в осколок мутного зеркала, что висел над батареей. В этом зеркале Янка себе больше всего нравилась. А что? Она правда красивая. Лоб высокий, нос тонкий и ямочки на щеках! И волосы очень светлые, гладкие, она собирает их в высокий хвост, открывая шею. Сашка говорил: лебединая. Сашка, Сашка… Янка резко крутанула кран с горячей водой.

«Люблю, не люблю… Привычка осталась…»

Вообще-то Янке нравилось работать. Долго, конечно. Пока протрешь все сиденья одной тряпкой, пока все ряды промоешь другой… Иногда через три ряда приходилось воду менять, таскать ведро по лестнице и еще вымести семечки, окурки, фантики, а иногда и чего похуже. Зато было время о многом подумать. Янка представляла, как она вырастет и станет знаменитой киноактрисой, ей будут вручать «Оскар», и отец позвонит, будет поздравлять, а она ему скажет:

– Теперь ты гордишься, что я твоя дочь?

А потом спросит:

– Ну, как там Варя?

Варя! Янка закрутила тряпку покрепче на швабре, сама не замечая, что темные брови ее сошлись в одну черту. Варя! Очень надо думать про нее! Но думалось. Янка водила тряпкой по полу и вспоминала Варю.

Варя рассказывала про свои частые ссоры с мамой и все время говорила:

– Хоть бы она мужика себе нашла, может, поспокойнее стала бы…

Отца Варя не помнила, он их бросил еще до ее рождения. Варина мама его ненавидела и никогда про него ничего хорошего не говорила. Варя с ним общаться не хотела, радовалась, что похожа на маму, что от отца в ней нет ни одной черточки. А мама у Вари красивая, тут не поспоришь. Молодая, высокая, яркая: волосы черные, глаза синие. С Варей Янка вместе училась и в обычной школе, и в школе олимпийского резерва по легкой атлетике. Варя была настоящая спортсменка, работала на результат, а Янка – так, через пень-колоду. Тренеры на нее злились, Варя не понимала, но они все равно дружили, вместе ехали домой после тренировок. Хорошая была Варька. Пусть не самая близкая подруга, но настоящая, которой всегда можно позвонить, попросить помочь или поделиться с ней чем-нибудь, даже пожаловаться на Майку, если вдруг поссорились.

А потом мама с папой разошлись. Потому что папа нашел себе другую женщину. Варину маму. Наверное, теперь Варя счастлива. И Янкин отец дает ей карманные деньги, водит в кино по субботам, а по воскресеньям – на каток. Янка швырнула швабру и заорала на весь зал:

– Чтоб ты сдох!

Она сама испугалась этой мысли, но тут же повторила с каким-то злым наслаждением еще и еще:

– Чтоб ты сдох, чтоб ты сдох, чтоб ты сдох!

– Ну, что ты грохаешь, что ты грохаешь, едрена масла!

– Папа!

– Не «папкай»! Что за дети пошли, трудно дверь придержать?

– Ничего с твоей дверью не станет!

– Татьяна! Ты поговори у меня, поговори! Она эту дверь делала? Что за манера – дверьми хлопать? Ты совсем их там не воспитывала?

Янке хотелось разбить эту чертову дверь о дедову голову. Подумаешь, дверью хлопнула! Может, у Янки темперамент такой? А он сразу всех собак на маму спустил! Пользуется, что она ничего ему ответить не может…

А почему не может? Янка помнила, что раньше, когда они приезжали сюда только на лето, мама легко вступала в перепалки с дедом и бабушкой, которая тоже ворчала на Янку с Ростиком и все время воспитывала: сядь нормально, убери локти со стола, не ковыряй в носу, как ты разговариваешь со старшими, не перебивай, не шаркай, не бери без спросу… И так без конца. Мама часто за них вступалась, говорила, что они всего лишь дети, и что воспитание не сводится к нотациям, и что-то еще в таком духе. По поводу воспитания моментально вспыхивали споры и ссоры. Но теперь мама всегда молчала. Вмешивалась, только если дед с бабушкой совсем уж перегибали палку. И сама все время напоминала детям, как надо себя вести: не перечить, не лезть куда не следует, спрашивать разрешения о каждой мелочи, о которой раньше Янка и не подумала бы спрашивать. Это же и их дом тоже! Их летний дом, они каждый год тут! С самого рождения! Но теперь Янка все время, все время чувствовала себя в гостях. Они просто в гостях. Они в гостях навсегда.

В конце сентября от второй бабушки, бабушки Лены, пришло письмо. Длинное, на трех страницах. Адресовано оно было всем сразу: Янке, Ростику, маме, бабушке с дедушкой. Бабушка Лена писала маме, чтобы она простила Андрея, не держала зла, раз так вышло, но ведь есть общие дети, и он по ним скучает… Бабушке и дедушке кланялась и тоже просила прощения за сына. Ростику писала, как они с дедушкой по нему соскучились и ждут в гости на Новый год и каникулы, и дедушка купил ему две новых настольных игры, ждет не дождется, когда можно будет в них с Ростиком сыграть. Для Янки был отдельный листок. И, взяв его, она ушла на крыльцо.

«Яночка, солнышко мое, – писала бабушка Лена, – если бы ты знала, как я по вам всем скучаю, все вспоминаю, какая ты была маленькая и как росла потом, как на 1 сентября мы тебя в школу провожали, а ты не хотела, чтобы тебе бантики завязывали. Яночка, ты прости его, хотя я сама его простить не могу, но ты дочка, ты должна простить. Сердцу ведь не прикажешь, с места не сдвинешь. Дорогая моя внученька! Приезжайте к нам хоть в гости, ты же знаешь, как мы с дедом вас любим. Все мое сердце по вам истосковалось, раньше ведь ты каждый день ко мне забегала. Мама, наверное, не захочет вас с Ростиком отпустить, но ты ей скажи, что мы дорогу вам оплатим, встретим, а если она забоится, то я и приехать за вами могу. Мы-то ведь не виноваты, что так у них получилось. Да и никто не виноват. Я тут ребят твоих часто встречаю, они все спрашивают про тебя, а что я им отвечу? Я и сама ничего толком не знаю…»

Янка сидела, прислонив голову к потемневшему от дождей и времени столбу, который держал крышу крыльца. Их дом стоял на склоне горы, и отсюда виднелись краешек моря и кусочек набережной. Море ходило темными длинными шагами волн, будто дум у него было не меньше, чем у Янки. Носились над водой чайки. Наверное, шторм будет. Похолодало. Янка замерзла, но в дом идти не хотелось. На крыльцо выскочил Ростик.

– Что тебе бабушка пишет? – и по интонации Янка сразу поняла, что его мама послала.

– В гости зовет.

– Меня тоже! – сказал он хвастливо. – Поедем?

– Поедем.

До этого письма Янка даже не думала о том, что можно поехать в гости. Тот город и всю прошлую жизнь будто вычеркнули. Она, конечно, ходила в интернет-кафе и проверяла ящик, но писала ей только Майка и редко-редко кто еще из девчонок. А ведь можно встретиться опять с одноклассниками! С Майкой! По улицам пройтись, заглянуть в школу! Жить они будут у бабушки Лены, они и раньше у нее часто ночевали, если родители ругались. Янка понимала, пока еще смутно, что мама вряд ли их отпустит. Но она тут же решила: поедет все равно.

 

Глава 2. Чужой и знакомый

Они переехали сюда в августе, самом страшном месяце. Потому что в августе в Поселке скапливалось столько народу, что казалось, будто он трещит по швам, рвется, и в эти дыры вылезают дикие пляжи, плотно усыпанные нудистами, палаточные лагеря, вдруг появившиеся на ближайшем холме, новые лотки и киоски, которым не хватает набережной, и они заполняют проулки и улицы. «Две Москвы и три Киева» – называл Поселок в августе дед.

А Янке нравилось. Нравилось, что столько народу толпится везде, идешь, толкаясь, будто тут и не захолустье вовсе, не окраина мира, а столица. И вокруг – разговоры, запахи, платья, панамки…

В августе приезжала из Москвы к своей бабушке Светка. Первые три дня она была вся такая из себя, столичная штучка, а потом все чаще забывала дома темные очки и мобильник, не хуже Таля лазила по скалам и ныряла с волнорезов, подцепляла местные словечки. Весь август Янке казалось, что они с мамой и Ростиком на каникулах. И уедут совсем скоро, за неделю до школы, как всегда уезжали.

А потом пришел сентябрь.

Город пустел постепенно. Будто воздушный шарик с маленькой дырочкой, из которого медленно выходит воздух. Сначала уехали семьи с детьми. Закрылся детский оздоровительный лагерь у подножья Горы. На пляже утих визг и писк. Там остались только модные старушки с маленькими собачками на тонких поводках, брюхастые дядьки да неформалы. Неформалов было много. В конце августа они лавиной сходили с гор, заполняли улицы и пляжи от Коктебеля и до Поселка. По вечерам жгли костры прямо на набережной, стучали в тамтамы, пели песни под гитару. Фаеры устраивали представления, бросив у ног помятую шляпу с грустной горсткой мелких монет.

Янке с Ростиком строго-настрого запрещалось подходить к неформалам и разговаривать с ними. Но Янке нравилось наблюдать за их особенной, непонятной жизнью. В детстве она даже мечтала сбежать из дома и с ними бродить по свету.

Янка всегда приезжала сюда только летом, и ей казалось, что здесь всегда так: жарко, шумно, многолюдно, сплошной праздник, вечный карнавал. Она не могла представить, как живет Поселок осенью и зимой. И вот осень пришла. А жизнь продолжалась. И надо было ходить в школу, а вечерами в клубе показывали кино, иногда устраивали концерты. Работали магазины. Ходили в Феодосию и Симферополь автобусы. Шумело море.

Янке пришлось открывать Поселок заново. Он был похож и не похож на ее летний мир, к которому она привыкла и думала, что знает его, как содержимое своей сумочки. А он вдруг оказался огромным чемоданом с тысячей потайных кармашков и отделений. Надо узнавать, где библиотека, поликлиника, почта. Хочешь отправить Майке письмо по «мылу» – ищи интернет-кафе, потому что у бабушки интернета дома нет, а новый телефон папа хоть и обещал, но так и не купил, и она ходит со старым, кнопочным.

Поселок всегда был бедным и простым, а тут вдруг обнаружился в нем целый квартал богатых вилл с лужайками, фонтанами, заборами. Кто в них жил и жил ли, Янка не знала. Ей вообще казалось, что она теперь мало что знает, а понимает еще меньше. Мама с Ростиком быстро начали «гхэкать» и «шокать», а Янка усиленно за собой следила, старательно говорила без всех «диалектных особенностей», будто и этим хотела отгородиться от мира, который ей навязали.

Хорошо еще, что у нее были Даша и Таль. Они помогали ей, каждый по-своему, в своем стиле. И если бы не они, в местной школе Янке пришлось бы совсем туго. Учителя-то приняли ее хорошо. Поспрашивали, что и как было в ее школе, что уже прошли. Особенно ей классная понравилась, Диана Васильевна. Она молодая была и красивая. Вела физику, и как-то так вела, что даже Янка все понимала. И разговаривала классная по-человечески, без нотаций, не то что мама. Но ведь школа – это не только учителя.

В конце первой учебной недели устроили дискотеку для восьмых-одиннадцатых классов, и Янка, конечно, пошла. Потому что это маме можно было закатывать истерики, что не собирается она тут ни к чему привыкать, но умом-то она понимала: хочешь не хочешь, а привыкать придется, общаться придется или, как дед говорил, «вливаться в коллектив». Иначе что за жизнь будет?

В столовой убрали столы, поставили аппаратуру. Десятиклассники вели сначала какую-то конкурсную программу, на которую Янка смотрела снисходительно, ну а потом начались танцы. Янка сидела рядом с Дашей и думала, что в своей школе у нее не было ни одного свободного медленного танца. Уж если не Рябинин, то Ивлин, не Ивлин, так Орехов, а на худой конец Иванов или Семин. А тут… да и кто ее может пригласить? Ну не Таль же! Он одного с ней роста, а когда она на каблуках, как сейчас, даже ниже, чего смеяться-то…

– Потанцуем?

В первую секунду она даже не поняла, кто это: высокий, красивый, глаза не смотрят, а гладят.

– Яночка, детка, ты что же, меня не узнала?

И только тогда – узнала. С Яриком Шрамко они на соседних улицах здесь жили. С пятилетнего возраста, наверное, вместе тусили, только она не видела его года два уже. И, надо сказать, многое потеряла. Просто красавчик! Такой весь… «Обалденно-офигенный», – говорила про таких Майка. Янка легко поднялась со стула и протянула ему руку. Ярослав вытащил ее на середину зала. От него пахло пивом и чем-то еще противным, но Янка старалась об этом не думать. Ярослав прижал ее крепко, так, что даже дышать было трудно. Ей сделалось не то чтобы неприятно или страшно, а просто не по себе. Она еле дождалась последних аккордов и сбежала под Дашину защиту.

– Ты со Шрамко танцевала? – тут же накинулась на нее Даша. – Ты ему понравилась? Он такой бабник, Ян! Ты поосторожнее с ним…

Янка фыркнула. Но Даша чуть наклонилась к ней и прошептала:

– Он с Оксанкой Мельник спит, правда-правда.

– Прямо-таки спит?

Даша закивала. Янка нашла взглядом в толпе школьников высокую Оксану Мельник. Она ее почти не знала – так, слышала от Даши всякие глупости, ну и пересекались раньше пару раз на пляже.

– Она если увидит, что Шрамко к тебе клеится, глаза выцарапает. Она в конце того года девчонку одну избила, не нашу, с ней Шрамко в Коктебеле крутил, а Мельник узнала. У нас весь Поселок говорил…

– Я, что ли, к нему клеюсь? Меня от него тошнит! – вскинулась Янка.

– Ну, ей ты это вряд ли докажешь.

– Дикость какая-то… – пробормотала Янка и подумала: хорошо, что Ярослав Шрамко учится в параллельном классе. А Оксана вообще на год старше.

После дискотеки Шрамко опять подошел к ней.

– Тебя проводить, моя королева?

– Я не нуждаюсь в ваших услугах, паж, – парировала Янка.

Лицо у Шрамко окаменело, будто он пощечину получил. Но Янке и правда не хотелось с ним тащиться через весь Поселок. Она во время танца-то не знала, куда себя деть, о чем поговорить.

– Значит, так, да? Прямо в душу ты мне плюнула, Яночка.

Янка растерялась, не нашлась что ответить и просто обошла Шрамко, как шкаф. Домой пошла с Талем. С ним хотя бы весело.

И с этой дискотеки кончилась Янкина спокойная жизнь. Шрамко оказался та еще заноза в заднице. В понедельник он поймал ее у столовой на большой перемене:

– Куда собралась, лапуля? Что же ты, Яночка, не звонишь, в гости не приходишь?

– А должна?

– Ну как же! Приехала, в школу пришла и даже не навестила старого приятеля… Нехорошо, детка, неправильно. Прямо плевок в душу.

Ладонь упирается в косяк двери. Мускулы играют. Глаза такие ясно-невинные. Самое обидное, что ведь раньше они дружили. Не в том смысле, что «встречались», а просто дружили, как с Талем, носились вместе по бахчам и бухтам. А еще было обидно, что он и правда красивый. Очень. Янка даже чуть-чуть влюбилась в него года три назад…

Она нырнула под его рукой и пошла дальше. Коленки чуть-чуть дрожали.

С этого дня Шрамко с друзьями все время старались оказаться поблизости и, встав за ее спиной, говорили в пространство:

– Значит, в душу наплевала? Значит, сапогами грязными прошлась? Ну-ну!

И вроде бы не Янке говорят, но все вокруг хихикают, всем все понятно. Вот чего они к ней привязались-то? Она делала вид, что их нет. Включала полный игнор, и всё. Иначе сдохнешь от бешенства.

Ростику тоже доставалось. Однажды даже с фингалом пришел из школы. Мама ходила разбираться. Вернулась заплаканная. Долго говорила о чем-то с бабушкой на кухне. Янка подслушала:

– Может, зря я так… сорвала их с места. Надо было там остаться, наплевать на него, – говорила мама.

– Ну, так ты вечно сначала делаешь, потом думаешь!

– Мама, ну зачем ты так?

– А как? Ты еще наплачешься, Татьяна! С работой здесь сама знаешь как, лучше этой ты не найдешь. И как на ноги их будешь ставить?

– Ну ведь он обещал помогать…

Дальше Янка слушать не стала.

Таль позвонил однажды вечером на домашний телефон и сказал:

– Мы в кино в Феодосию собираемся, поедешь?

Таль тоже был и знакомый, и незнакомый. За год он сильно вытянулся и как-то покрепчал. Взгляд стал… другой. Янка не могла подобрать слова – какой? Просто другой. А какой был раньше? Будто Янка замечала! Таль был частью Поселка. Как ее валун у моря, как кафе «Нептун», как Центральная улица и горы в конце бухты. Разве в такие вещи всматриваешься внимательно? Есть и есть. Но вот теперь они шумной гурьбой едут в Феодосию в кино. Здесь и Таль, и Даша, и близняшки Ясько, смешливые, абсолютно одинаковые Мирослава и Васелина, хмурый Захар Ильм со своей подружкой Таней и Ярослав Шрамко с адъютантами. Как ни странно. Тоже в этой компании. Кто бы мог подумать! И всё как раньше, и всё не так.

И вообще сейчас осень, а осенью Янкино место – не здесь, не среди этих ребят.

– Вот так и начинается шизофрения, – пробормотала она.

– Что? – не расслышала Даша. Автобус гудел и лязгал неплотно закрытыми дверями.

Янка не ответила. Выжженные за лето холмы мелькали за окном. Осень. Осень, осень, осень.

 

Глава 3. Братец Кролик

Зарплата оказалась вдвое больше, чем папа давал раньше Янке. Янка поделила ее на две неравные части. Одну треть убирала в кошелек, это были ежедневные расходы: мобильник, пахлава или тандырные лепешки на вечерних прогулках с новыми одноклассниками, автобусный билет до Феодосии, если в Поселке становилось очень уж скучно. Две трети Янка прятала в деревянную шкатулку, под браслеты, сережки и прочую ерунду. У Янки появилась цель. Во что бы то ни стало она хотела поехать домой. Она скучала по родному городу так, что иногда ей казалось, от этого можно умереть. По улицам его скучала, по домам, деревьям, по особенному синему воздуху в сумерки, по своим любимым местам: парку, уголку во дворе между двумя старыми тополями, мосту над рекой… По людям. По бабушке с дедом, по Майке, по Лерке, с которой дружила теперь Майка, и Янка даже не ревновала, надо же Майке с кем-то дружить, а Лерка – нормальная девчонка. По Сашке.

Сашка стал ее самой большой тайной теперь.

Началось это не сразу. Сначала даже прикольно было среди новых одноклассников. Нравилось верховодить Дашей, которая была преданной, во всем всегда ее слушалась, иногда даже чересчур. И Талем. Он был умным и тактичным, а еще безмолвно в нее влюбленным, что она, слепая, что ли? Янке никто не был нужен, она ни под кого не подделывалась и никого не боялась, за словом в карман не лезла, но первая никого не задирала. Может, ее и не сильно любили, но с ней считались, а это сейчас для нее было важнее. Если бы не Шрамко, который каждый день цеплялся, то вообще хорошо.

– Как в школе? – осторожно спросила ее как-то мама.

– Нормально. Приживусь, – и, увидев мамино лицо, добавила с деланым смехом: – Тут даже лучше. По крайней мере, высокомерных красавчиков вроде Рябинина нет.

– Не скучаешь?

– По Рябинину?! – Янка театрально закатила глаза. – Мам, он идиот, по каким не скучают!

– Яна… так нельзя все-таки. Вы же дружили. И даже если расстались, надо сохранять с человеком добрые отношения и быть благодарной за прошлое чувство и все, что…

– Ты папе благодарна? – зло прервала Янка назидательную речь, но мама не смутилась, и Янка поняла, что она долго об этом думала и ответ готов.

– Да. Благодаря ему у меня есть ты и Ростик.

Она смотрела Янке в глаза открыто, с вызовом.

– Ну, у меня с Рябининым детей, слава Богу, нет и не будет. Так что… расстались и расстались.

Расстались плохо. До сих пор Янке неуютно, как вспомнит она всю их с Сашкой историю. Сначала ей казалось, что она его просто ужасно любит, жить без него не может, и, когда он предложил встречаться, она на седьмом небе от счастья была. Целый год они гуляли по вечерам, ходили в кино, он писал ей эсэмэски стихами. Девчонки им завидовали. Говорили, что они красивая пара, что созданы друг для друга… Только они еще такие маленькие были, даже не целовались. Но все равно Янка до боли в сердце любила его грустные темные глаза, сияющую улыбку, взгляд из-под густых черных ресниц, родинку на щеке, крепкие сильные руки.

А потом все прошло. Может, Янка повзрослела чуть раньше. Все девчонки уже встречались, приходили домой с охапками цветов и опухшими от поцелуев губами, а они с Сашкой до сих пор гуляли на почтительном расстоянии и все чаще молчали, давясь неловкостью. Ну не могла же Янка первой его поцеловать! Их роман застыл в одной точке, и Янке стало скучно.

А в секции легкой атлетики было столько красивых мальчиков! И Варька то и дело улыбчиво ей объявляла:

– Ой, Никита так на тебя смотрит!

Майка сердилась и на правах лучшей подруги выговаривала Янке:

– Ты дура какая-то, Ярцева! Старомодная дура! Ну сама подумай: что это за любовь? Средневековье какое-то! Он в глаза-то тебе смотрит? Слу-ушай, у моего Костика такой друган есть – закачаешься! Чесслово, сама бы влюбилась, если б не Костик… И он, между прочим, тобой интересуется.

– Кто такой?

– Лешка Кизиков. Помнишь? Высокий такой.

Ну, Лешка. Белобрысый, курносый, прыщи на скулах. А главное – зануда редкостный. Янка как-то гуляла с компанией Майкиного Костика, когда Сашка болел. Прикольно, конечно. Но вообще-то ей никакой любви не хотелось. Хотелось свободы, чтобы решать: с кем гулять, с кем танцевать на дискотеках, кого выбирать в провожатые после дискотеки, с кем кокетничать…

– Ну так и скажи ему! – требовала решительная Майка.

– Ну как я ему скажу? – ныла Янка. – Не могу я так… с ним… это… ну, как предательство, а мы…

Янка не могла объяснить.

Они дружили с Сашкой так давно! Целую вечность! И Янке казалось раньше, что это навсегда, на всю жизнь. Что они связаны такими крепкими нитями, которые не разорвать, что, если она его бросит – это будет самое настоящее предательство, от которого не отмыться. Ей было тяжелее с ним с каждым днем, да и видеться они стали все реже и реже, если школу не считать, то у нее дела, то у него… Но сказать, что разлюбила… Да она и сама не знала: разлюбила ли? Просто скучно. И как она скажет ему? Если бы это был любой другой парень, она бы и не задумывалась, потому что вообще-то Янка не из тех, кто думает о чужих чувствах и интересах, но Сашка… Сашка – совсем другое дело. Никогда, никогда, никогда она не сможет ему сказать. Ведь они клялись любить друг друга. Вечно.

– О-о-о-о-о-о!!!! – стонала Майка. – Средние века! Каменный век, ледниковый период!

Для Майки ледниковый период – все, что длится больше месяца.

И вот в один прекрасный день от Сашки пришло электронное письмо. Янка сидела перед компьютером, уставившись в монитор, и не знала: радоваться или злиться?

«Яна! Мне тут один человек сказал, что у тебя парень есть в Заречье. Я, конечно, этому не поверил, но это правда?»

Майка фыркнула, когда прочитала:

– «Я не поверил, но это правда»! Раз не поверил, зачем спрашивать? Слушай, какая зараза про тебя слухи распускает? Ты узнай у Рябинина, кто ему наплел, за это ведь и схлопотать можно! Я вот уверена, что это Лаптунов, он тебя, по-моему, недолюбливает… а может, наоборот. Или Катька наврала, она может.

– Да нет… – задумчиво пробормотала Янка. Ей пришла в голову мысль. Спасительная, как казалось тогда. – Майка, это выход… Майка!

Майка долго не могла понять, почему звонить Рябинину и подтверждать слух о якобы новом Янкином романе должна она, а не сама Янка.

– Ты что! Я не могу! Не могу я, Май!

– Да не кричи, чего орешь-то!

– Ну, позвони ты, ну будь человеком, подруга ты мне или нет?

– Да ты напиши ему, и все. Велика важность.

Но Янка и написать не могла. Письмо ничего в ответ не скажет, по письму разве поймешь, простит тебя человек когда-нибудь или нет…

– Ладно, давай сюда телефон. Подумаешь! Ты, Янка, все-таки дикая какая-то.

И Майка позвонила. Голос у нее был уверенный, деловой, будто она Сашке поручение от класса давала.

– Рябинин? Привет, это Майя Черкасова. Янка просила тебе передать, что все это правда, про того парня. Они встречаются, и у них все хорошо. Ага. Давай, пока.

Майка отключилась и посмотрела на Янку.

– Ну? Что он тебе сказал?

– Ничего.

– Ничего?!

– А что он должен был сказать, Ян?

Янка бухнулась на диван. Она не знала что. Но НИЧЕГО – это было слишком.

Ни-че-го. Он, обещавший любить ее всю жизнь, не сказал ничего, не узнал, кто этот парень, чтобы набить ему морду, не попросил о встрече, не передал Янке проклятье… Ничего. Он не будет за нее бороться. Янка думала, что испытает огромное облегчение, когда освободится от него, но чувствовала только ярость. Будто это ее предали. Будто это он ей сказал, что ему надоело с ней и у него есть другая. Как легко он от нее отказался! Просто сдал ее какому-то там парню из Заречья! Верная Майка села рядом и осторожно спросила:

– Я-а-ан… а не мог он специально это выдумать?

– Что?

– Ну, выдумать, будто ему сказали, что у тебя кто-то есть? Может, ему тоже надоело? Или он чувствовал, что ты больше его не любишь. Ну, может, он сам хотел уже расстаться и тоже не мог тебе сказать?

Наутро Янка пришла в школу, надев самую высокомерную маску, на какую только была способна. Она спрятала за ней и страх (а если он подойдет и спросит? Ну неужели он даже не подойдет?), и стыд (главное, не смотреть ему в глаза. Не смотреть ему в глаза), и обиду (ты отдал меня, не стал бороться за меня ни секундочки!), и ярость (значит, вот какую ты придумал фишку, да? Вместо того чтобы просто поговорить по-человечески!).

Это случилось в октябре, в самом начале восьмого класса, и с тех пор Янка даже не смотрела в Сашкину сторону. Но и на других не смотрела. Не хотелось. Все мальчишки казались какими-то жалкими и глупыми. Ей теперь думалось, что если она и влюбится в кого-нибудь когда-нибудь, то это будет взрослый состоявшийся мужчина, который много пережил и много знает. И с которым будет по-настоящему интересно.

А в июле родители развелись, и они с мамой уехали жить в Крым.

Янка с одноклассниками и не попрощалась толком. Только с Майкой. С собой взяла Братца Кролика – игрушку, которую ей однажды подарил Рябинин. Кролик был небольшой, чуть больше Янкиной ладони, в штанах на лямках, клетчатой рубашке, с ушами до самых пяток. Чем-то неуловимым, может быть, хитрым выражением черных бусинок-глаз он напоминал ей Рябинина.

И вот она здесь, у «самого синего моря», которое сейчас, поздней осенью, такое чистое, прозрачное, будто зеленоватое стекло. А одноклассники – там. За тридевять земель, на другой планете. Майка пишет часто, все новости рассказывает, иногда присылает фотки. Один раз ей Юлька Озарёнок написала, из параллельного, они вместе на рисование ходили. Пару раз – Лерка, а один раз – даже Герка Ивлин, лучший Сашкин друг. Так, ни о чем письмо, как живешь да чем занимаешься. Полы я, Ивлин, мою, каждый день с двух до четырех. Но к письму Герка прикрепил фотографию: вся их компания в парке, бесятся, и Сашка там был просто необыкновенный. Красивый до чертиков.

Янка стояла у окна, смотрела на улицу, сбегающую к морю, на старый грецкий орех у забора. Она вдруг вспомнила, как прошлой зимой гуляла с Майкой и встретила в парке Рябинина, Ивлина и Листовского. Парни сидели на той самой скамейке, где часто сидели и Янка с Сашкой, когда еще встречались. Было очень холодно, но Рябинин, как обычно, не надевал перчаток. Янка знала, что руки у него горячие, всегда очень горячие. Но она не могла к ним прикоснуться больше. Майка с Янкой постояли немного с парнями, поболтали и разошлись. Ничего особенного и не было в той встрече, но сейчас, в Крыму, Янка вдруг вспомнила ее, и синие сумерки, и как Рябинин смотрел на нее, и у нее сами собой сложились строчки.

Я к Вам хочу. Стремительно и дерзко Этим желанием заглушая все остальные. Я к Вам хочу. Мне рядом с Вами тепло, Даже если Вы не со мной. Я к Вам хочу. Сумеречной синевой Мороз окрасит наше небо, И будут вычерчены на этой синеве Уснувшие деревья. Я к Вам хочу. У меня есть крохотная надежда, Что Вы без меня тоскуете так же, Как и я без Вас…

Она усмехнулась сама себе: ты к Рябинину теперь на «Вы»? Раньше у Янки тоже получались такие нерифмованные стихи. Рифмовать слова она никогда не умела, называла свои творения полустихами.

Янка достала Братца Кролика из сумки, посадила его на свою подушку, долго смотрела, шептала: «Сашка. Сашка».

С того дня она и начала откладывать в деревянную шкатулку две трети зарплаты.

 

Глава 4. Пришедший

Первого ноября приехал Тарас, звонко чмокнул Янку в макушку.

– Ух ты, большущая какая стала! Как учишься?

– А, – отмахнулась она, – с серединки на половинку.

Младшего маминого брата Тараса Янка любила больше всех других родственников. Тарас был высокий, худой, молчаливый, но в глазах за стеклами очков искрился смех, особенный, ироничный. И Янке всегда хотелось узнать: о чем он думает, о чем смеется там, внутри? Тарас работал в заказнике, в можжевеловой роще, а летом водил в походы туристов. Янке казалось, что от его одежды всегда пахнет костром и смолой можжевельника.

У бабушки с дедом Тарас появлялся редко. Они пилили его, что он уже седой, а все не женится.

– Я с рождения седой, – шутил Тарас, – что ж мне, в пеленках под венец идти?

Ну, может быть, и не с рождения, но, сколько Янка себя помнит, виски у дядьки белые, хоть он старше ее всего на двенадцать лет. Все связанное с Тарасом представлялось Янке особенным: его горы, его заповедник; его штормовка, пропахшая костром и будто из другого времени, где жили героические люди, которые не умели врать и каждую секунду были готовы к подвигу; все эти его жучки и травинки, которых Тарас знал в лицо и мог рассказать про них все-все, было бы желание слушать.

В детстве Янка каждое лето просила взять ее в поход, но Тарас отвечал, что горы – это серьезно, там не до шуток. Он вроде и не говорил, что она не справится, но и не звал с собой. Именно поэтому Янка пошла в легкую атлетику – тренироваться, готовиться, повышать выносливость.

А потом она сама расхотела идти в поход. Вдруг показалось ужасно страшно и неудобно топать с рюкзаком куда-то, спать в палатке, тащиться в гору, мерзнуть, мокнуть и соответствовать такому дяде. Лето за летом смотрела Янка, как уходит в свои горы Тарас, слушала вздохи девчонок по нему и увиливала от его приглашений.

Хотя сейчас она, конечно, не то что два или даже одно лето назад. Дело не в физической подготовке. Просто уже не поноешь – стыдно. Просто уже понимала: взрослый человек – это не тот, кому лет больше, чем тебе. Дедушка смотрит на нее теперь как на равную. И не только потому, что Янка сама о себе заботится, – здесь привыкли все с детства подрабатывать, особенно летом. Дедушка Янку зауважал, что она на такую работу согласилась, и он теперь всегда за нее заступался.

– Куда еще? – возмутилась как-то бабушка, когда Янка начала отпрашиваться вечером гулять. – Нечего одной шляться!

– Работает она одна, пусть и гуляет одна, – сказал дедушка.

И Янку стали отпускать в любое время. Скоро она и отпрашиваться перестала, просто уходила когда хотела. Одно было правило: в одиннадцать вечера быть дома.

Янке нравилось иногда уйти одной, бродить по холмам вокруг Поселка, усесться прямо на землю и подставить лицо ветру. Вдали кружили дельтапланы, скользили над морем чайки. Отсюда был виден весь Поселок, зажатый морем с одной стороны, холмами – с другой. И то и другое казалось Янке бесконечным. Хотя она знала: все тропинки в холмах упираются в трассу на Феодосию, а там, за морем, – Турция, в которой Янка никогда не была. Все одноклассники были, а она – ни разу. Все время их с Ростиком сюда отправляли. «Бабушка с дедом соскучились, бабушке с дедом надо помочь, зачем нам бешеные деньги за море платить, когда у нас бесплатное есть…»

– Девочка! Девочка, стой!

Янка оглянулась – ее догонял молодой парень, по виду не местный. На груди у него болтался тяжелый фотоаппарат с огромным объективом. Он подходил к Янке, заслоняя вечернее рыжее солнце. Парень как парень. Невысокий, худой.

– Ух ты! – сказал он вдруг удивленно, останавливаясь напротив Янки и бесцеремонно ее рассматривая. – Какая ты… аутентичная! Не двигайся! Вот так замри!

Он навел на нее объектив и щелкнул. Посмотрел на экран, довольно хмыкнул:

– Прелесть! Как зовут?

– Яна.

– Яна… Хорошее имя. Знаешь почему?

– Почему? – улыбнулась Янка, мучительно соображая, что такое «аутентичная». Будто болезнь какая-то.

– Всего три буквы, – принялся вдохновенно болтать парень, – зато от А до Я! Точнее, наоборот, но в этом тоже большой смысл. Ты, наверное, очень упрямая? «Поперечная» – так про тебя говорят? От Я до А – весь мир в твоем имени, все, что в нем есть, потому что все, что есть, – это слова, а слова состоят из букв, а в тебе весь алфавит. Ну и Н для крепости.

Янка рассмеялась.

– Потрясающая улыбка! – и фотоаппарат защелкал как пулемет. – А скажи мне, дитя природы, что это за населенный пункт там, внизу, у подножия этих величественных холмов?

– Это Поселок. Я там живу. А вы приезжий?

– Я пришедший. Пришел пешком из Феодосии.

– Пешком?

– С двумя ночевками. Теперь хочу в душ, есть и спать. Поможешь жилье найти?

Его звали Глеб. Он приехал из Москвы фотографировать осенний Крым, без отдыхающих. Потому что был фотохудожником. Доведя его до дома, Янка уже влюбилась без памяти. Такой красивый! Такой взрослый! Такой умный! Он говорил с какой-то внутренней усмешкой всегда, будто знал все про всех и все мог объяснить, но не делал этого, потому что мудр и скромен.

Бабушка сначала растерялась:

– Да не прибрано у нас, и ремонт надо делать после лета-то…

– Лишь бы вода горячая была.

Как почти у всех в Крыму, у Янкиных бабушки с дедушкой во дворе был еще один дом, для отдыхающих. Двор был общий, но хозяйский дом упирался стеной в забор, а двухэтажный скворечник курортников стоял в глубине сада. Там было четыре комнаты, три внизу и одна наверху. А во дворе – стол со скамейками, летняя кухня, качели.

– Я вам обогреватель поставлю, поди не замерзнете. А мыться к нам в дом ходить будете. Что-то поздно вы приехали…

– Да ведь творчество сроков не признает, замечательная моя Людмила Петровна!

– Ну уж… балабол, – с довольным видом усмехнулась бабушка.

Тарасу Глеб тоже понравился. Вечером они сидели за столом под черешней, кутаясь в куртки, и рассматривали карту Крыма.

– Нет, ну это разве карта? Погоди, у меня тут, кажется, полукилометровка была. – Тарас убежал в дом, а Глеб развернулся к Янке и долго смотрел ей в глаза. Молча. Не отрываясь. Она растерялась и покраснела.

– Иди сюда, покажу, что получилось.

Она осторожно присела рядом, Глеб открыл свой ноутбук, нашел папку «Фото». Долго мелькали пейзажи, какие-то дороги, скрюченные деревья, птицы, домики.

– Вот, смотри, какая ты фотогеничная.

Да, Янка всегда на фотографиях хорошо получалась, но у Глеба вышла просто волшебно.

Неслышно подошел Тарас.

– Ого! – сказал он. – Красавица!

– Сестра?

– Племянница.

– Похожа.

– Да прям! Копия отец.

– Ничего, что я здесь? – возмутилась Янка и выскочила из-за стола.

Вот вечно этот Тарас! Обязательно было про отца, да? В такой хороший вечер? И при Глебе? Обязательно? Сейчас тот, конечно, спросит, что и как, и пойдут разговоры, какие они разнесчастные, и все такое! Янка хлопнула калиткой.

– Яна, ты куда? – понесся ей вслед бабушкин голос.

– Маму встречать!

– Я с тобой! – крикнул Ростик.

– Нет!

И Янка рванула прочь, чтобы брат не догнал.

В конце улицы она остановилась. Чего психанула? Глупо как-то вышло. Теперь Глеб решит, что она совсем еще маленькая. Или вообще – того, с приветом. Янка медленно поплелась дальше. До маминого автобуса оставался еще час. Где она будет ходить в такой холод в одном свитере?

Сейчас, когда курортники разъехались, Поселок стал похож на дом после ухода шумных гостей. Еще открыты некоторые кафе и сувенирные лавки, но жизнь замедляется, затихает. Янка постояла посреди улицы, прислушиваясь. Море шелестело тихо-тихо, будто хотело нашептать какой-то свой секрет. Хорошо жить у моря: всегда есть с кем поговорить.

– Привет.

Янка оглянулась. У магазина, нагруженный пакетами, стоял Таль.

– Привет. Тебе помочь?

– Еще чего! Сейчас батя выйдет. Вот, деньги за два месяца на фабрике получил.

– Задерживали?

– Ага.

Они помолчали.

– А ты чего одна гуляешь? Наши все у «Нептуна» собрались, я тоже сейчас приду. Пойдешь?

– Пойду.

Кафе «Нептун» зимой пустовало, его открывали в апреле, закрывали в октябре. Даша, Таль, Захар Ильм, близняшки Ясько, Ярослав и еще пара-тройка ребят собирались у «Нептуна» каждый вечер. Сидели там же, под навесом, или бродили по Поселку, или шли на берег – кормили лебедей, жгли костры, выкладывали узоры из камней. Других развлечений в Поселке не было. Два раза в неделю привозили в клуб кино, иногда случались концерты местной самодеятельности или приезжих артистов, один раз в неделю проводили дискотеку. В общем, скучно. Все разговоры шли по кругу, даже издевки не отличались разнообразием. Иногда только вспыхивали особые ссоры между Талем и Шрамко. Но и они быстро стихали, потому что Таль хоть и невысокий, но сильный, а главное – злой, драться с ним боялись.

В тот день у «Нептуна» было шумно, обсуждали какой-то фильм, который все посмотрели в клубе, а Янка из-за москвича Глеба пропустила. «Опять завтра грязь вымывать…» – тоскливо подумала она. После фильмов мыть полы особенно тяжело.

– Литру сделала? – спросила Даша.

– Неа, – лениво отозвалась Янка и, отломив у Даши половину булки, пошла к морю, кормить чаек. Даша смотрела ей вслед. Янка это чувствовала. Даша красивая. Такая высокая, статная, с густыми смоляными волосами и глазами с поволокой. Она добрая, все прощает Янке, любые капризы. Она вообще смотрит на Янку с обожанием и всегда со всем соглашается. Янке с ней скучно.

Большая чайка, раскинув мощные крылья, взлетела, как только Янка подошла, и закружилась над полосой прибоя. Поглядывала выпуклым любопытным глазом, но ближе к себе не подпускала, хоть Янка и бросала в воду комочки мягкой Дашиной булки. За них уже начали драться черные утки и бакланы, а чайка все кружила и кружила в отдалении и поглядывала на нее так знакомо.

– Янка! Ты куда?

– Домой! – крикнула Янка, не оглядываясь.

И услышала, как Ярослав опять затянул:

– Значит, в душу наплевала? Значит…

Янка резко затормозила, развернулась, подошла к нему близко-близко и сказала с издевкой:

– Я? В душу вам? Да я же не доплюну.

Они уже не сидели под черешней. У Глеба в скворечнике горел свет. Тарас о чем-то тихо разговаривал с дедом. Янка прошла на кухню к бабушке, плюхнулась на табуретку.

– Где же мама?

– Я замерзла, – шмыгнула носом Янка.

– Вот! Не будешь бегать в одном свитере, чай не лето.

Янка вскочила и ушла в комнату. Там, как всегда, был Ростик. Он еще не спал, возился с конструктором, но хоть молчал, ни о чем не спрашивал. Янка упала на диван. Это дома у нее была отдельная комната, в которой можно было укрыться от всего мира, не комната, а настоящая крепость, даже мама стучалась, прежде чем войти. А здесь… Здесь она жила вместе с Ростиком и мамой в одной комнатушке, тесной, душной. Ростик спал с мамой на диване, Янке выделили раскладушку, но она так скрипела, что пришлось перебираться на пол. Пока не приехала с работы мама, Янка на их диване лежала, уткнувшись в пыльную обивку, и думала, что если уж они пустили в скворечник жильца, то и она может поселиться теперь там. У бабушки есть еще один обогреватель, Янка видела. Глеб живет на первом этаже, а Янка поселится над ним. Или за стенкой. Хоть до лета поживет как человек, в отдельной комнате.

 

Глава 5. Скворечник

Битва за скворечник закончилась Янкиной победой. Тарас, перед тем как уехать к себе в заповедник, перенес туда обогреватель, стол, за которым можно делать уроки, и сумку, в которой Янка хранила все свои вещи. Янка слышала, как бабушка с мамой ругаются на кухне:

– Чего ей в доме не живется? Тепло, уютно, телевизор под боком!

– Мама, ну ты пойми ее, она же взрослая, она привыкла, что у нее есть своя территория… Понимаешь?

– Ничего я не понимаю! Зверь она, что ли, – своя территория? Глупости какие-то! Еще парень этот! Смотри, Татьяна, не упусти дочку!

– О, Боже мой, мама, ну что ты такое говоришь! Ей просто хочется устроиться комфортно, она ведь уже три месяца на полу спит, вещи из сумки не вынимает, потому что положить их некуда…

– Ну, извини, не хоромы!

Дальше Янка слушать не стала. Вообще-то бабушка у них добрая, просто иногда ее заносит. Вечером она сама пришла к Янке, второе одеяло принесла.

– Смотри, если замерзнешь, в дом иди. Все-таки летняя постройка…

– Да плюсовая температура на улице, баб…

– Все равно ведь ноябрь.

Она присела на кровать. Огляделась.

– Конечно, здесь у нас просторно и не мешает никто. Ты бы картинку, что ли, какую на стену повесила, а то как-то пусто… будто в гостинице.

– Ага, – растрогалась Янка. – Я у Глеба попрошу его фотографии. У него много красивых. Можно и оставить. Ну, когда отдыхающие приедут, чтобы им тоже было… не как в гостинице.

– Да ладно, – махнула рукой бабушка, – чего уж, отдыхающие… живи уж тут всегда. Уж не обеднеем без одной комнаты.

– Правда?!

Янка на шею бабушке бросилась. Своя комната! Да что там! Даже лучше! Это же почти свой дом!

– Тише, тише, бешеная… Зимой сама прибежишь в дом, как замерзнешь, – проворчала бабушка, освобождаясь от Янкиных объятий. Сделала строгое лицо. – Ты только вот что, Яна, смотри: если этот москвич к тебе полезет…

– Бабушка!

– Ну а что бабушка? Ну вот что вы все «бабушка» да «бабушка»! Ты девка видная, а он молодой парень, что тут «бабушка»? Видела я, как он тебя нафотографировал, это ж глаз не оторвать.

Янка захохотала.

– Ну так это я просто такая красивая, он-то здесь при чем?

– Ты еще у нас и скромная, как я погляжу. В общем, смотри. А то быстро в дом вернешься, а его – взашей. Поняла?

– Поняла, – смешливо фыркнула Янка, а сердце у самой билось колоколом.

Так они и стали жить: бабушка, дед, мама с Ростиком в доме, Янка и москвич Глеб в скворечнике. В летней постройке становилось холоднее с каждым днем, особенно когда налетели суровые осенние ветры. Янка спала под двумя одеялами, а обогреватель пододвигала вплотную к кровати.

Тарас уехал, о чем-то особенном договорившись с Глебом. Глеб тоже часто уезжал: в Коктебель, на Меганом, в Малореченское или Алушту. Иногда даже на несколько дней – в Ялту и Симеиз. Янка скучала. Ходила мимо его двери, а, когда никто не видел, прислонялась к ней всем телом, прижималась щекой. И думала:

Пусть это будет вечно! Пусть это будет молча! Денно и нощно, Проверено, точно! Пусть это будет случайно, Пусть это будет тайно! Пусть это будет зыбко, Легко, с улыбкой. Пусть это будет тяжко! Пусть это будет сладко! Горько пусть будет и больно! Тесно или раздольно! Хоть как, лишь бы было…

Майке она, конечно, все пальцы про него отстучала.

«Ой, Яныч, я так и знала, что ты в какого-нибудь такого влюбишься!»

«В какого?»

«Ну, в необычного… что тебе наши мальчики? А Рябинин, между прочим, тут за Озарёнок ухлестывает. Вчера на дискотеке три раза ее приглашал!»

Янка целую минуту смотрела на экран, прежде чем оценить, осмыслить и принять новость. Но Майке показывать этого, конечно, было нельзя. Засмеет. И она набрала:

«Да ты что? А Листовский как же? Не убил его?»

«Да они же расстались. Еще в начале года».

«Да? Жалко… я в них верила».

«Ну, так и что твой Глеб?»

«Если б мой…»

«Хоть фотку пришли, что ли!»

«Ага, где я возьму-то?»

«Ну, сфотографируй! Очень хочется посмотреть, кому отдала свое сердце неприступная Ярцева».

«Чем, Май? Фотик у отца остался, а мы тут и так еле сводим концы с концами. Даже компа нет. А телефон у меня допотопный. Сама хочу его фотку, что-нибудь придумаю».

Вообще-то Янка уже придумала. Глеб всегда работал под черешней, скидывал и обрабатывал фотографии, так что нужно было просто дождаться, когда он сядет работать, а потом захочет, например, в туалет или просто пройтись. Технику он свою не убирает никогда, и можно тогда залезть в комп, наверняка у него фотографии самого себя тоже есть, ведь не все время он по ту сторону кадра!

Все прошло без сучка без задоринки. Глеб работал, потом встал, потянулся, взял в комнате полотенце и, наверное, пошел в душ. Янка подождала немного и подбежала к ноуту. Папка с фотографиями была открыта. Так: «Зимний Крым», «Феодосия», «Церковь-маяк», «Рыбачье»… здесь его, конечно, не будет. Ага, вот «День Рождения Калмыкова». Янка открыла папку, начала листать. Калмыков оказался рыжим и толстым, с золотой печаткой на пальце. Лес, березки, шашлыки… И девушки, девушки какие-то, так много и все обнимаются с Глебом. Янка от досады губу закусила. Наконец нашла, где он один. Вполоборота, серьезный такой. Янка едва успела скинуть фотографию на флешку и закрыть папку, как Глеб вышел из душа.

– Ого! – замер он. – Это что за диверсия?

Янка покраснела так, что… в общем, ужасно стало стыдно.

– Я… просто я хотела… Глеб… я хотела скачать свои фотографии. Ну, там, в холмах, когда мы встретились.

– А попросить?

Похоже, он всерьез разозлился. Янка с вызовом посмотрела ему в лицо. В глазах еще стояли все эти девушки, красивые, длинноногие и главное – взрослые и могут его обнимать.

– А я все удивляюсь, почему ты не просишь фотографии, будто совсем тебе неинтересно, – уже совсем другим тоном сказал Глеб. – Флешку давай, скину.

– Обойдусь! – Янка бросилась по лестнице к себе на второй этаж.

Ага, как же, так она и дала ему флешку, чтобы он увидел, ЧТО она у него скачала! Да ни за что! Уже открыв дверь в свою комнату, презрительно фыркнула:

– С легким паром!

И заметила его недоуменный взгляд. Грохнула дверью.

«Вау! Да он красавчик! Ну, такой весь… харизматичный! Не в моем, правда, вкусе…»

Вот за что Янка любила Майку, так это за то, что у них вкусы на парней не совпадали. Майка тоже это ценила. Говорила, что им дружить безопасно.

«Как вы там?» – кого она имеет в виду под «вы», Янка сама не знала. Ну, не Рябинина точно. После знакомства с Глебом любить Рябинина было просто смешно.

«У нас такая физручка пришла вместо Петровича. Закачаешься! Все время хохочет с нами, будто не урок, а вечеринка. Мы теперь ни одного урока не пропускаем».

«И ты?!»

Майка физкультуру терпеть не могла.

«Ага! Прикинь! Ну, ты бы ее видела, она такая клевая! Просто супер! Она обещает нас летом в поход повести. Приедешь?»

«Само собой!»

По поводу поездки Янка как-то попыталась поговорить с мамой.

– Ма-а-а-ам… я… поехать хочу. Домой. На Новый год.

– Яна, наш дом теперь здесь.

– Это твой здесь, а мой там. У меня там все друзья, у меня там всё, я соскучилась!

Она вообще-то не хотела скандалить, спокойно хотела поговорить, сама не ожидала, что так быстро начнет кричать. И мама, конечно, тут же закричала в ответ:

– Прекрати истерику! Поедет она! Туда ехать двое суток, сколько денег надо! А кто там тебя ждет? Ты подумала? А обо мне подумала? Как я тебя туда отпущу, я изведусь вся, у меня и так сил уже нет, а ты только о себе, только о себе!

– Меня бабушка ждет, она приедет за мной, она написала!

– Да? Ну и что же она не едет? А я тебе скажу: у нее там новая внучка! А много она с тех пор тебе писем прислала? Она же ни разу больше не написала! Не выдумывай, даже речи быть не может, никуда ты не поедешь!

Янка прикусила губу, чтобы опасные слова не сорвались с языка. На глазах закипали слезы, и она поскорее выскочила из дома, нарочно громко стукнув калиткой.

Бабушка Лена писала. Писала часто. Примерно раз в две недели от нее приходили пухлые письма. Но Янка их воровала. Потому что бабушка писала, как им плохо без них и как «Андрюша мучается от вины, скучает по детям, так и жизнь не в радость». И чтобы они не держали на него зла и простили. Янка не хотела, чтобы мама читала эти письма. Она не собиралась его прощать, но мама… Мама – совсем другое дело. И Янка отвечала бабушке сама. Аккуратно, на каждое письмо, без задержек. И каждый раз она писала, что мама много работает и устает и что она поручила Янке ответить. Иногда (чтобы уж совсем отвести подозрения) она просила Ростика обвести свою ладошку на чистом листе и внутри нее написать «Всем привет!», а для чего – не говорила. Листок с ладошкой прикладывала к своему письму. Типа все хорошо у нас, только некогда маме, некогда. Янка очень боялась, что бабушка начнет маме звонить и обман вскроется. Письма она прятала на дне сумки, зная, что мама никогда не полезет в ее вещи. Бабушка, конечно, воспринимала это по-своему. Она сделала вывод, что «Танечка не хочет общаться теперь». И правильно. Пусть так и думает. Раз воспитала такого сына. Так ей и надо! «Жизнь не в радость»! Бедненький! А у них тут радости целый вагон!

Уже был вечер, холодно и темно хоть глаз выколи. Ноги несли Янку к морю, скользя на мокрой дороге – сегодня весь день шел дождь и сейчас еще накрапывал. Она бежала, и ей хотелось кричать, орать и визжать! Сегодня опять от бабушки письмо пришло. Янка вытащила его из почтового ящика после работы и сразу спрятала в сумку. Она представляла, как бабушка сидит за своим круглым столом, а на столе – вязанная крючком скатерть, белоснежная, кружевная. Чтобы написать письмо, бабушка откидывает край скатерти, берет свою любимую ручку, старую, тяжелую, с настоящими чернилами – бабушка пишет только ей. Говорит, что это ее маленькая слабость. Перо в ручке поскрипывает тихонько. Дед в кресле читает газету. Тикает будильник, а на кухне еле слышно бормочет радио. Самому себе бормочет. Письмо бабушка закончит утром, она всегда так делает. Янка тысячу раз наблюдала, пока жила дома, как бабушка переписывалась со своими институтскими подругами. По дороге на работу она бросит конверт в ярко-синий почтовый ящик, а перед этим кивнет ему, будто старому знакомому. Янку всегда удивляло, через сколько рук должно пройти одно письмо, чтобы она могла прочитать все эти дурацкие слова в папину защиту. Уж лучше бы бабушка позвонила, Янка смогла бы ей объяснить. Хотя… папа вот два раза звонил, но разговор не клеился, и они быстро прощались. Не о чем говорить.

Янка вылетела на берег моря, остановилась у кромки воды, закричала в пугающую бесконечную темноту:

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

И тут же услышала за спиной:

– Тс-с-с-с… не надо… вот так…

Она резко обернулась. Пьяный мужик с почти пустой бутылкой водки в руках сидел прямо на песке и грозил Янке пальцем. Он был в одной кофте, расстегнутой почти до пупа. Янка видела его могучую грудь, всю в завитушках золотых с проседью волос.

– Не шуми…

Янка вгляделась и узнала в нем Талькиного отца.

– Дядя Паша, – сказала она хриплым голосом, – вы чего тут… простынете.

– А! – безнадежно махнул он рукой. Потом сказал: – Помру быстрее, им же лучше будет. Дадут, там, всякую пенсию…

Янка не поняла, о чем он говорит, да и слушать его не хотелось. У взрослых всегда так: детям они, чуть что, – «прекрати истерику», а сами при первой же трудности напиваются или рыдают.

– Идите домой, – сказала она резко.

Но он ее, кажется, не услышал. Сделал длинный глоток, уткнулся носом в рукав.

– Вот ты молодая. Красивая. А потом? Ну, выйдешь замуж. А может, не выйдешь. Вы сейчас все какие-то дурные… либо миллионера вам надо, либо независимость такую прямо… – он выругался. – Ну, сделаешь карьеру. Например, супермодели. Думаешь, счастья от этого прибавится?

«Ну чего он меня лечит? – с тоской подумала Янка. – Талю своему пусть идет нотации читает». Талькиного отца Янка знала плохо, но никогда не слышала, чтобы он пил. Может, случилось чего? Может, Таль его ищет? Ведь уже почти ночь.

– Идите домой, – опять сказала она и сама, развернувшись, пошла с берега.

– Я могу заработать! Поняла? Я все могу! И нечего меня этим попрекать! – закричал он ей вслед, будто она его в чем-то обвиняла.

«Пьяный он, чего тут…» – угрюмо думала Янка, но было ей беспокойно.

Дом стоял притихший, темный.

«Делают вид, что спят и не ждут меня, – поняла Янка. – Ну и подумаешь!» Она сняла обувь и на цыпочках поднялась к себе на второй этаж скворечника. И снова подумала: какое счастье, что у нее теперь есть своя комната! Не надо красться в потемках по дому, слышать дыхание бабушки, похрапывание деда, укоризненное мамино молчание. А главное – спать можно не на полу, а на кровати, как человек. Или не спать вовсе, хоть до утра! И не в темноте сидеть, а при свете!

Надо все-таки помириться с мамой, это ведь она выбила у бабушки комнату для нее. Зря она, конечно, начала кричать… Но и Янка тоже сорвалась.

Янка включила свет, села на кровать. Голова была ясная и чуть-чуть гудела. Наверное, от ветра, который хлестал ее на берегу. Янка достала телефон, посмотрела на часы. Первый час… Конечно, неудобно звонить в такое время, но все-таки он там один, с водкой, какой-то совершенно несчастный. И она набрала номер Таля.

– Янка? Ты чего? Так поздно… случилось чего?

– Таль… я отца твоего видела…

– Где он?

– На пляже, напротив «Бригантины» сидит.

– Спасибо, – сказал Таль и положил трубку.

 

Глава 6. Дурацкие игры

Утром ей, конечно, влетело по первое число. И эгоистка она, только о себе думает, и безответственная, и невоспитанная, и была бы помладше, ее бы точно выпороли. Янка слушала вполуха. Больно надо! Глеб, который вышел из душа, подмигнул Янке, мол, не обращай внимания, и все сразу стало хорошо. Весь день она как на крыльях летала. Только о мрачный взгляд Таля споткнулась, когда влетела на всех парусах в класс. Было видно, что Таль и ждал ее появления, и боялся. Она кивнула ему как можно равнодушнее, чтобы он не подумал, будто вчерашняя встреча с его отцом что-то для нее значит. Но Таль сам подошел к ней на перемене. Дождался, пока Даша убежит в туалет, сказал с вызовом:

– Не думай, что он пьет.

– Я и не думаю. Со всяким бывает.

– У них сокращения просто на фабрике. Он боится, что его тоже попрут. Кризис, фиг работу найдешь.

– Ну да… да не попрут, чего ты паникуешь раньше времени?

Таль неловко улыбнулся:

– Да я-то ничего, я наоборот, это он…

– Забрал его вчера? – решилась все-таки спросить Янка. А что? Таль ведь первым этот разговор начал.

– Ага. Еле дотащил… Он же здоровый!

– Вот вы где! – подлетела к ним Даша. – А у нас геометрию отменили! Киса заболела, сказали, заменять некому, так что окно. Гуляем?

Они пошли гулять на пляж и пропустили еще и биологию с литературой. Потому что сначала сидели у «Нептуна», потом полезли в старый сад санатория, а там встретили Глеба с фотоаппаратом, и он предложил им устроить фотосессию. Таль тут же нахмурился, но девчонки радостно его затормошили, и пришлось ему тоже позировать перед камерой.

– Хлыщ московский… – сказал он, когда они распрощались с Глебом и пошли на историю, пропускать которую было чревато.

Янка, конечно, тут же вспыхнула:

– Сам ты хлыщ! Нормальный парень!

– Ой, красавчик какой! А как на тебя-то, Яночка, смотрит!

Иногда Даша все-таки была ужасной дурой! Таль аж побелел весь, кулаки сжал.

– Терпеть таких не могу, – процедил он и сплюнул.

Янка фыркнула. Глеб был самым лучшим. Ни Таль, ни Рябинин, никто-никто на свете не мог с ним сравниться!

Чтобы как-то справиться со своими чувствами к Глебу, Янка пела, сочиняя на ходу какие-то глупые песни. Пела за работой. Слова в пустом зале звучали красиво, казались значимыми.

Посмотри на меня: Я так хочу быть с тобою. Если мне судьбой и не назначено Быть для тебя любимой, Я давно у нее уже выклянчила, Вымолила, выпросила Право видеть тебя и говорить, Что мы немного знакомы. Если б моя тоска могла выплеснуться Из жасминовой чаши души полудикой, Я засыпала бы с самодельным блокнотом, Где каждая строка – тебе, А каждые ползвука – мне. Осенняя свежесть и тщетные попытки О тебе не думать Размочены в сапфировом спирте Неоконченной песни.

Она пела и вспоминала, как он однажды взял ее за руку… посмотрел… улыбнулся… подмигнул… И мечтала, как однажды он подойдет и что-нибудь скажет, а она ответит, а потом он протянет ей руку, а она…

Был уже декабрь, и Поселок совсем опустел. Ветер гонял по обочинам сухие желтые листья. Давно собрали тяжелый, обильный в этом году виноград, и даже отцвели последние розы. Давно сварили варенье из кизила. Томили в печах айву. Гулять подолгу было теперь холодно, море неспокойно ворочалось, будто предчувствуя суровую зиму. После работы Янка всегда заходила на берег, к песенному своему камню. Смотрела на горизонт, словно духу набиралась, прежде чем идти домой, где ее опять будут отчитывать и придираться по мелочам.

На улице хлещет дождь – заклинанье осеннее. И неслышно листья желтеют – осени откровение. Забытые песни сменились Созвучьем тоскующих окон. Я в промежутке сердец повисаю холодном…

Глеб подошел и встал у Янки за спиной. От него пахло туалетной водой, чуть-чуть табаком. От него пахло – мужчиной. Янка чувствовала, как что-то поднимается в ней, снизу, от коленок, что-то большое и страшное. Ей хотелось убежать и в то же время вцепиться в Глеба. Она очень боялась, что он постоит сейчас и уйдет, так ничего и не сказав.

«Неужели я ему нравлюсь? – в каком-то восторге и ужасе одновременно думала она. – Не может же он просто так смотреть и вот так подходить… нет, не может быть, я маленькая, я просто… как он смотрит! Какие у него руки, губы… вот если бы…» Ветер трепал ее юбку, открывая колени, а волосы метались из стороны в сторону. И Янке казалось, что она сейчас такая красивая. Просто невозможно не влюбиться.

– Жалко, фотоаппарат не взял, – сказал Глеб, – море трехцветное и ты такая… Ты очень красивая. Я бы тебя одну фотографировал здесь.

Янка стояла не шелохнувшись. Только в глазах закипали непонятные слезы. Она не знала, что сказать. И Глеб тоже молчал. Все это напоминало какую-то игру, то ли слишком тонкую, чтобы она ее понимала, то ли слишком взрослую, чтобы она о ней знала. Волна, ударившись о берег с особенной силой, лизнула Янкины ботинки. Глеб чуть-чуть отодвинулся.

– Домой пойдешь?

Янка покачала головой. Домой? Сейчас? После таких слов?

– Пойду в баре посижу, – вздохнул он и пошел к набережной.

Янка смотрела ему вслед. Спина Глеба заслоняла от нее весь мир.

Янка слышала, как взрослые обсуждают Глеба, говорят, что он лоботряс и тунеядец.

– Вот на что живет? Где деньги берет? Взрослый вроде парень, работать надо, а он со своим фотоаппаратом бегает, как мальчишка!

У Янки от этих разговоров голову ломило. Он же ХУДОЖНИК! Они что, не понимают? Он творческий человек, ему нужно вдохновение, и это тоже работа, между прочим! Им все время нравятся такие положительные мальчики из хороших семей, вроде Рябинина… Скукотища!

– Ну что, моя лучшая фотомодель? Куда направляемся? О, чудное платьице!

– Была бы лучшая, была бы без платьица…

Ляпнула сдуру, и сама испугалась, аж дыхание перехватило. Просто сорвалось с языка – вчера опять забралась к Глебу в ноутбук и наткнулась на папку с боди-артом. И жутко, и красиво, и так… по-взрослому. Янка опять ощутила всю огромную разницу между нею и Глебом. И захотелось приблизиться. Хоть чуть-чуть!

– Ну, так твое желание – закон… – сказал опешивший Глеб, а глаза такие растерянные, что Янка рассмеялась:

– Я пошутила! Тоже мне удовольствие!

Она убежала поскорее и ругала себя на чем свет стоит. Ничего поумнее сказать не могла? «Тоже мне удовольствие…» Дура, дура, маленькая безмозглая дура! Ей только с такими, как Рябинин, и встречаться, никто нормальный на нее и не посмотрит даже!

У «Нептуна» было особенно весело: пришло много новых ребят, полузнакомых, играли в «Слабó». Веселый Таль уже сплавал до буйков, а Оксана Мельник станцевала на забытом с лета столике танец живота. Танец получился дурацкий, Янка застала самый финал, но аплодировали Оксанке бурно.

– О, наша королева пришла! – тут же переключился на нее Шрамко. – Ксан, загадывай!

Оксанка спустилась со стола, усмехнулась недобро и, чуть ли не падая с каблуков, подошла к Янке. Зашептала в самое ухо, горячо обдавая запахом пива и помады:

– А слабо тебе, Яночка, залезть Ярику в штаны?

Янка посмотрела Оксане в глаза. Про то, что у них что-то там со Шрамко, все в школе знают. Но при чем здесь Янка-то?

– Я так и думала, что слабо.

Янка фыркнула и, чувствуя, как немеет у нее где-то в горле, на деревянных ногах подошла к Ярославу. Он весело смотрел на нее, чуть приподняв одну бровь. «Интересно, он знает? Может, они договорились?» – лихорадочно думала Янка, и, видимо, взгляд у нее был такой суровый, что Шрамко перестал ухмыляться, весь как-то выпрямился и напрягся. Янка подошла вплотную. Взялась одной рукой за ремень у него на штанах, потянула. Кто-то из ребят присвистнул, щелкнула пряжка, собачка молнии на джинсах поехала вниз.

– Янка! – крикнул Таль.

Но она не вздрогнула даже. Еще секунда – и решимости не хватит. Рука скользнула в щель расстегнутой молнии, и тут же Янка вскинула глаза на Шрамко и убрала руку. Лицо у него было совсем сумасшедшее.

– Ничего себе фантик, – выдохнул Захар.

Янка повернулась и с вызовом посмотрела на Оксанку: довольна? Та усмехнулась и лениво похлопала в ладоши:

– Браво! Загадывай теперь ты.

Но Янке не хотелось загадывать. Ей хотелось убежать отсюда, от них всех, от себя самой. В голове шумело. Таль смотрел на нее исподлобья дикими какими-то глазами. Она дернула плечом и попыталась улыбнуться ему, мол, подумаешь, чего такого-то, но тут же услышала:

– Яна! Здравствуйте, ребята… можно тебя на секундочку?

На ступенях «Нептуна» стоял Глеб.

– Ты полна сюрпризов, – протянул он задумчиво, когда Янка подошла.

Ясное дело, он все видел. Что за дурацкий день такой сегодня?!

– Я ключи дома оставил, дай свои.

Янка молча протянула ключи и вернулась к ребятам. Сердце стучало где-то в глазах, и от этого все плыло и качалось.

– Ого, да Ярцева у нас уже со взрослыми мужиками зажигает, а ты ей, Ксанчик, такое детское «слабо» придумала! – засмеялся Данил.

– Придурок, – бросила Янка Данилу и посмотрела на Таля.

Но он отвел глаза.

 

Глава 7. Никогда

Декабрь. Носится по улицам ветер. Поселок кажется вымершим. Раньше Янка думала: как люди живут тут не в сезон? А сейчас понимает, что только не в сезон тут и можно жить… Отдохнувшее море – чистое, свежее, будто человек, который пришел после тяжелой работы и принял наконец душ. Пустынные улицы с редкими прохожими. Тишина. Янка маялась и металась, сердце ее будто утлую лодку носило по волнам.

Иногда ей казалось, что страшно глупо – любить взрослого мужчину, который относится к тебе как к ребенку. «Да? А чего он меня тогда все время фотографирует? И так смотрит?» Хотя как «так» – она сама не могла объяснить. Необыкновенный взгляд у Глеба. И Янка думала, что полжизни бы отдала, чтобы его взгляд разгадать.

Янка про эту свою любовь никому, кроме Майки, не рассказывала. Но Майка вон где, за тридевять земель, и когда они увидятся – неизвестно. Может, вообще никогда.

– Ни-ког-да, – сказала Янка сама себе, вдруг ощутив огромную, как чернота космоса, силу этого слова.

Стало страшно. Ну ладно Майка, они в любой момент могут списаться и созвониться, Майка может приехать в Крым летом или Янка – домой. А вот Рябинин? Даже если Янка все-таки поедет к бабушке Лене, ведь не факт, что они встретятся с Рябининым. К нему ведь не придешь, не скажешь: «Привет, я приехала!» И что же, они никогда-никогда не встретятся больше? И так и повиснет между ними то непонимание, та неловкость и обида? И Янке казалось, что никакой Глеб ей не нужен, только бы помириться с Сашкой!

Майка писала про Рябинина и других одноклассников, которые были с ним в одной компании, какие-то страшные вещи. Что каждый день они собираются в кладовке у Герки Ивлина, пьют там, травку курят и непонятно что еще делают, что с ними теперь все время ходят Суманеева и Самойлова, те еще звезды, что стали такими крутыми, на пьяной козе не подъедешь. Янка чувствовала, как закипают в ней злость и обида.

Она смотрела на Братца Кролика и понимала: из-за своей лжи Рябинину потеряла что-то очень важное, что словами не назовешь и вернуть уже нельзя. Но тут выходил из своей комнаты Глеб, улыбался ей, шутил, и то, что было когда-то с Рябининым, казалось глупым, ненужным, смешным. А потом Глеб уезжал по своим делам или погружался с головой в работу, а Янка опять оставалась одна с Братцем Кроликом.

Особенно трудно было отделаться от всяких таких размышлений на работе. Музыку крутить не на чем, приходилось слушать свои мысли, и Янке казалось, что никогда раньше она так много не думала.

Янка шла из интернет-кафе, а навстречу ей шел Ростик.

– Ты куда?

– Никуда, – буркнул он и прошел мимо. А на щеках – дорожки от слез.

Янка схватила его руку.

– Ты чего? Ты куда собрался?

– А чего он…

– Кто? Дед? Да ладно, чего ты?

Ростик дернул плечом, отвернулся.

– Пьяный, что ли? – догадалась Янка.

Дедушка работал технологом на коньячном заводе в Коктебеле. Он каждый день выпивал, но редко пьянел и только по пятницам, когда впереди были выходные и можно было отсыпаться до обеда, с работы приезжал уже шатаясь. И тогда он становился особенно ворчливым и придирчивым. Начинал вспоминать, как еще при Советском Союзе работал на массандровском винзаводе, как они перед проверкой, если случалось перевыполнение плана, сливали вино в море, и мальчишки околачивались у сливной трубы, горстями пытались поймать и выпить это вино, а охрана их гоняла. Плаксивым голосом рассказывал, что его отец был партизаном в Великую Отечественную, чуть не погиб от голода, а его потом ни за что ни про что в лагеря, там он и сгинул… При этом дед все время ныл, как было хорошо при советской власти! А самое противное, что начинал учить жить. Все, мол, сейчас не так. И молодежь дурная, и принципов никаких, книг не читают, музыку слушают идиотскую, пьют и курят с первого класса, детей рожают, не успев закончить школу, ну и так далее. Янка эти воспитательные беседы не выносила. По пятницам они с дедом обязательно ругались. Ей бы смолчать, как мама учит, что с пьяного возьмешь? Но чем-то его слова цепляли, она раздражалась, влезала в спор, и потом они не разговаривали до среды. Ну, а там и до новой пятницы недалеко.

– И куда ты? – усмехнулась Янка. Потому что правда смешно: куда им с Ростиком идти?

– Куда надо! – он вырвал руку и пошел.

А Янка пошла рядом, опять взяла брата за руку. Рука была холодная и непривычно большая. Когда же они последний раз за руку ходили? Янка уже и не помнила…

– Давай уедем от них, – предложил Ростик.

– Куда?

– К папе.

– К папе…

– Да! Я, знаешь, как мечтаю? Вот мы с тобой поедем… на поезде и будем в окошко смотреть! А за окошком – всякие города, деревни… Я буду шлагбаумы считать. А потом мы приедем, придем домой и скажем: «Вот и мы!»

Янка не ответила. Надо, конечно, объяснить Ростику, что квартира их стоит пустая, что папа живет теперь в другом доме, что у него другая семья… Хотя никто специально от Ростика ничего и не скрывал, но он просто не понимает еще, наверное…

– Думаешь, он будет нас ругать?

– Не знаю…

Папа писал ей на электронный ящик. Спрашивал, как дела, как учеба, как мама, бабушка с дедушкой… Сообщения были короткими и не вызывали желания ответить. А звонить он и вовсе перестал.

Родной город Янке снился. Часто. Улицы его. Дома. Раньше все казалось таким обычным, хотелось вырваться, уехать, сбежать от всех этих одинаковых кварталов, деревьев, домов, магазинов, где все всегда одно и то же, от всех этих людей, которые тоже – одни и те же из года в год. А теперь… Теперь Янке даже в снах хотелось прижаться к каждому дереву.

А папа не приснился еще ни разу. Янка даже не могла сказать, скучает она по нему или нет. Она скучала по той жизни, что была у нее до развода родителей и переезда, по их квартире, где они жили все вместе, по заведенному порядку, который теперь навсегда нарушен. А по самому папе как по человеку? Ну, вот как по Майке? Не будет она об этом думать! Вот еще! Не дождутся!

Вдоль улиц, облизывая заборы, стены домов, черепичные крыши, несся огромный ветер. Старый грецкий орех на углу улиц Партизан и Садовой скрипел от натуги. Ветки вдруг дернулись все вместе, будто хотели оторваться и броситься за ветром вдогонку. Он сметал остатки жухлых, бурых листьев, фантики и окурки, он несся к морю, он скучал среди этих тусклых холмов. Янка лежала в кровати, слушала, как скрипел всеми суставами скворечник, и думала, что за таким ветром обязательно должен прийти снег. По пятам. У них дома, там, обязательно бы выпал снег. Ветер принес бы его с собой на распахнутых крыльях, уложил у обочин, закружил по дорогам. Но здесь – совсем другое дело. Здесь снег – редкость. Иногда, конечно, выпадет ненадолго ночью, робкий такой, непрочный, будто и не взаправду, и к обеду все равно растает. Хотя дед говорит, что бывают и очень снежные зимы. Янка улыбнулась в темноту: в детстве ей казалось, будто здесь, у бабушки с дедом, вечное лето. Она по снегу скучала. По воздуху, настоянному на морозе. По звенящему холодному небу. По прогулкам с Майкой по городу, и чтобы замерзнуть так, что руки-ноги будет ломить, а потом прибежать домой, залезть под горячий душ – отогреваться. Ну а здесь замерзнуть можно только на ветру. Ветры здесь огромные. Как море.

«Тут Герка Ивлин ко мне подкатывал, спрашивал, как у тебя дела, может, какие фотки присылала, и чего ты „Вконтакте“ не выходишь уже сто лет… Я, Яныч, думаю, что „казачок-то засланный“, а? Как считаешь?»

«Чего?!»

«Ну ты темная! Классику надо смотреть! Советского кинематографа:)»

«Да знаю я, что это из „Неуловимых мстителей“, у Ростика же любимое кино в пять лет было, забыла, что ли? А при чем тут Ивлин?»

«Ну… подумай своей красивой головой, моя принцесса. Ивлин вряд ли для себя старается. А чей он у нас лучший друг?»

После таких Майкиных сообщений Янке совсем тоскливо становилось. Она давно запуталась, что чувствует к Рябинину и как в это чувство вписывается Глеб. Но то, что где-то там, далеко, за несколько тысяч километров, кому-то была нужна ее фотография… Да, это согревало.

 

Глава 8. Потери

– Ой, Яночка, ты б знала, что творится!

– Что?

– У Тальки-то отец утоп! Вчера! Уволили его с фабрики, он и запил, а вчера так напился, сколько выпил-то, ужас, мой папка говорит, он сроду столько не пил… и в море полез! Ой, Яночка-а-а!

У Янки как-то сразу потяжелели ноги. Она уронила себя на стул, уставилась на Дашу.

– Когда?

– Вчера, говорю ж, вчера только. Яночка… я так плакала, так дядю Пашу жалко мне-е-е…

– А где Таль?

– Дак дома, где ж? Мама у него ребеночка ждет, Яночка, что теперь с ней будет?

Грянул звонок, выводя весь класс из оцепенения. Диана Васильевна зашла бодрым, пружинистым своим шагом, как обычно, будто ничего не случилось.

– Даша? – удивилась она. – По какому поводу слезы?

Но Даша говорить не могла. Уронив красное от слез лицо в сомкнутые кольцом руки, она беззвучно плакала. Янка положила ладонь ей на спину.

– Яна? Что у вас тут?

– У Конопко отец утонул, – сказал Захар и ломано, неловко улыбнулся.

– Ах ты, Господи! – Диана Васильевна вскинула руку ко лбу, провела по волосам. Потом медленно пошла к двери. – Я сейчас, – проговорила она уже на пороге. – Не шумите.

Глупая просьба. Все сидели молча. Даша всхлипывала:

– Мы же с ними совсем рядом… мы же через забор живем…

– А дядя Паша с моим работал… – откликнулся Захар.

– И с моим, – вздохнул кто-то еще.

– Они нам вообще родственники, – буркнула Милена, – он дядька жены моего брата.

– А его мама с моей училась…

«Чушь какая… – подумала Янка. – Они будто пытаются примазаться к несчастью Таля. Будто бы за то, что их родители знакомы, их всех тоже надо жалеть, будто они могут страдать так же, как Таль!»

Янка выскочила из класса. Где он? Она должна его увидеть! Ее вдруг пришибла мысль: Таль тоже потерял отца. Но его отец не предавал сына. Тут рок, случайность, судьба. А ее, Янкин, отец, который предал и бросил, он – есть, он – жив, с ним все в порядке, он даже счастлив! Она вспомнила свое «Чтоб ты сдох!» и судорожно вздохнула. Она ведь и правда часто думала, что лучше б он умер, тогда можно носить свою утрату с гордо поднятой головой, а не чувствовать себя униженной…

Нет. Не лучше.

Совсем не лучше, Яночка Ярцева, совсем не лучше, если отца просто нет.

Ее тронули за плечо.

– Яна… пойдем в класс.

Они вошли вместе с Дианой Васильевной, и все сразу замолчали.

– Ребята, – сказала классная, – случилось непоправимое: у Виталика Конопко погиб папа. Вы знаете, что они и так жили небогато, а похороны – такое дело… затратное. Мы с учителями решили: надо собрать сколько-нибудь денег для Виталиной семьи. Посоветуйтесь с родителями, кто сколько сможет.

Она говорила, будто просила для себя. И Янке плохо было от всех этих слов. Которые никак не помогут Талю.

Янка из школы пошла сразу на работу, и всеми углами и перекрестками Поселок кричал о Талькином отце.

– Вот горе-то, горе! Как же ж он так? Разве ж он пил?

– Запьешь тут, коли работу потерял, а дома семеро по лавкам.

– Ой, горюшко-горе, детки-то все остались сиротками… Сколько у них старшему-то?

– Пятнадцать.

– Ой, горе, горе…

– Это какой же Конопко? Который у горы живет?

– Да нет, тот симферопольский, а это наш…

– Ивана Захарыча сын?

– Да какой Иван Захарыч, он детдомовский…

– Ох, Пашуня, Пашуня! У меня ж Нинка с ним училась в техникуме, он еще бегал за ней…

– Жалко мужика…

– Мужика! Ты Ниярку пожалей! Как она одна с ними будет? И ведь не поможет никто! Что за люди? Ведь родная дочь!

– Ну, может, теперь-то помирятся, простят…

– Ой, не знаю, не знаю…

Янка неслась сквозь все эти разговоры. Напролом. Она не хотела ничего слышать, ничего знать. Ей было страшно оттого, что сейчас надо будет убирать огромный зал и быть одной со всеми своими мыслями, думать, думать, думать… Мысли ведь не заткнешь, не выключишь. И петь не получалось, горло будто сжало железным кольцом.

После работы Янка зашла к бабушке в бухгалтерию.

– Управилась? – спросила та.

– Да. Ты уже знаешь?

– Про Конопко? Да, Яночка, знаю. Тетя Валя с утра сказала. Горе-то какое…

В маленьком Поселке, где кругом соседи, сваты или одноклассники, все всё знают.

– В школе деньги собирают. На похороны.

– Да, Яночка, конечно…

Бабушка тут же открыла рабочий сейф, отсчитала деньги, записала на бумажке. До зарплаты было еще полторы недели, своих денег нет сейчас и у нее.

– Ты вот эти в школе сдай, а дедушка потом еще к ним сходит… Он ведь с Пашиным отцом работал.

Янка взяла деньги, убрала в карман. Голова была тяжелая, гулкая.

– Ты к ним уже ходила?

– Что?

– Ну, вы же с Виталиком друзья… я думала, ты сходишь, поддержишь его.

Янка молчала. Она не представляла, как это: пойти сейчас к Талю.

– А и правда, чего там под ногами путаться! Иди домой, Яночка. Отдохни… Там Тарас приехал.

Янка встала. Постояла у двери. Бабушка и ее помощница, тетя Валя, смотрели жалобно, сочувственно.

– У него мама ребенка ждет.

– Да, я знаю. Знаю…

Домой не хотелось. Хотелось поговорить с мамой, но она приедет поздно. Мама работала в магазине в Феодосии с утра до вечера, каждый день, кроме четверга. Она давно превратилась в подобие той мамы, которая так смело привезла их сюда. Почти не разговаривала, совсем не смеялась. Так уставала, что не выносила громких звуков. Даже Ростик это понимал и делал телевизор потише, когда мама приходила домой.

«У нас осталась только мама, – подумала Янка вдруг, – надо ее беречь…»

Никогда раньше она не думала про отца как про что-то невозвратное, он не был для нее потерянным навсегда. Скорее это было похоже на его командировку или их затянувшиеся каникулы. Почему же именно сегодня, когда погиб отец Таля, она вдруг ощутила, что и ее отца уже не вернуть? Раньше она только злилась на него за предательство, а сегодня – потеряла.

«Вы же с Виталиком друзья… я думала, ты сходишь, поддержишь его», – пронеслось у нее в голове. Надо идти.

Она, конечно, знала, где живет Таль. Сколько раз раньше, когда были не старше Ростика, они забегали между купаниями к ним, и тетя Нияра угощала их творожными шариками, курутами, самсой и особенными, какие только в Крыму Янка и пробовала, чебуреками. Давно Янка не была у Таля. Выросла и стала стесняться. Да и он не звал.

Янка шла и мяла в кармане деньги. В шкатулке у нее было раза в три больше, чем дала сейчас бабушка. Но Янка не хотела оттуда брать. Все-таки это на поездку домой. Один раз возьмешь – потом все, пиши пропало, все время будешь брать.

«Сказали же в школе: у родителей взять», – оправдывалась перед собой Янка, но это не помогало. Было стыдно, что она не хочет отдать свои отложенные деньги. Будто бы она их украла. У Таля.

Вот и калитка Конопко. Во дворе полно народу, много женщин, все с красными глазами. Женщины входят в дом, выходят, садятся на скамейку во дворе, заходят опять. Вытирают глаза кончиками платков. Угрюмые мужчины молча курят в углу двора, почти у самой калитки. Янка шла вдоль забора, смотрела сквозь узкие жерди, что там происходит, но все это скользило мимо нее, как сама она скользила глазами по лицам, не замечая, что вон стоит ее дед, а вон вышли из дома Дашины родители. Маленькая девочка, лет трех, наверное, деловито одевает куклу на скамейке. Она бросает взгляды на всех этих людей, будто сердится, что они пришли…

Только одно зацепило Янку: она встрепенулась, когда из дома вышла тетя Нияра, мама Таля. Она была маленькая, вся какая-то высушенная, с длинной темной косой, которая хлестала ее по спине. Серебряными нитями прошили косу седые волосы. Огромный живот она несла тяжело, поддерживая рукой, будто обнимала. Тетя Нияра все вытирала сухие глаза, словно там стояли невидимые слезы. За ней шел Таль. Он был в черной футболке, в школьных брюках. Мягкие, светлые волосы его были странно причесаны, так непохоже на него, так дико, неправильно. Он подошел к девочке с куклой, стал что-то говорить, а потом повязал ей на голову черный платок. Но девочка тут же сорвала его с головы и бросила в песок. Таль поднял его, отряхнул и снова завязал, крепким таким узлом, и сказал что-то сердито. Но, как только Таль отвернулся, девочка опять сдернула платок и бросила далеко под скамейку.

Янку Таль, конечно, не заметил. А она так и не решилась войти. Не знала, что сказать. Правда, ну что говорить, когда такое случается? «Соболезную»? Нет в мире более дурацкого слова! И Янка знала, что никогда не сможет его из себя выдавить.

А дома веселый Глеб собирал свой рюкзак.

– А я, Янка, уезжаю!

– Куда?

Конечно, что еще могло произойти в такой черный день? Только вот это – он уезжает. Жизнь решила добить ее сегодня.

– Твой замечательный дядька Тарас ведет меня в горы! Будем с ним встречать Новый год в урочище Хапхал! У них такая традиция, и меня любезно пригласили!

– У кого «у них»?

– Ну, у этих… горных людей. У Тараса и его друзей. Урочище Хапхал! Как тебе? Ты была в урочище Хапхал, моя красавица?

– Нет.

– И я не был! Наверное, удивительное место! Послушай сама: «ур-р-р-р-рочище»! Рычит, как чудище! И такое нежное, будто по шелку рукой провели, – Хапхал…

– Здорово, – без всякого выражения сказала Янка и стала подниматься к себе. Ей казалось, что к каждой ноге у нее привязано по гире.

– Эй! У тебя все в порядке?

Нет. Ничего у нее не в порядке. Все у нее плохо! Так, что хуже не бывает! Янка бросила сумку в угол, повалилась на кровать. Наверное, эта девочка, которая не хотела надевать черный платок, – сестра Таля. Янка думала, у него одна сестра – Анюта, но, наверное, про эту она просто не знала. А еще думала, что они с Талем друзья! Но если вспомнить, то получается, что последние два лета они виделись мельком, и Таль никогда не рассказывал о себе.

Два следующих дня были наполнены тоской, невыплаканными слезами. По кому ей плакать? У нее лично ведь никто не умер. Но слезы стояли где-то в горле, не давали дышать. К деду приходили товарищи-приятели и вспоминали всех, кто когда-либо на их памяти утонул. На рыбалке ли, сдуру ли, по пьяни, в шторм и даже во время войны, о которой они знали по рассказам своих отцов и старших братьев. Янка не могла все это слушать, но бабушка заставила ее лепить вареники, и Янка стояла и лепила. Творог, который бабушка принесла от Ясько, был с укропом и какой-то пряной приправой. Янка шмякала его ложкой на белые кругляши теста и все думала: откуда у Ясько свежий укроп в декабре? Наверное, они выращивают его на подоконниках в таких длинных и узких деревянных ящиках.

– А Васильку-то, Васильку помнишь? Он в каком годке-то? В восемьдесят шестом, что ль?

– Какой! В восемьдесят шестом мой малой в школу пошел, а он загодя утоп…

– Как мальчонка его бился на похоронах, как кричал…

Вареники лепились ровные, один к одному.

– Янк, ты порежь нам там… колбаски, сальца…

Янка покорно достала из холодильника сало и колбасу, порезала.

– И огурчиков открой, где там запасы у нас…

И огурчики. Бабушка, кажется, наконец сообразила. Зашла в кухню, оценила обстановочку и, погладив Янку по спине широким каким-то, несвойственным ей движением, сказала:

– Иди, Яночка, иди, я сама.

Янка упала на кровать. Кровать жалобно скрипнула. Руки стали сухими от муки, но лень было вставать и мыть.

– Янка…

Тарас зашел неслышно, присел на край кровати. От него пахло водкой.

– Вот, помянули Пашу.

– Ты с ним тоже учился?

– Нет, он меня старше, ты что… он у нас в школе вожатым был.

– Ясно, – Янка не вставала, даже лица не оторвала от подушки. Слова получались глухими. Ей не хотелось жалеть никого из этих, «сопричастных». Ей было жалко только Таля и его сестер.

– Янка, – Тарас погладил ее по спине, потом тряхнул слегка за плечо. – Янка, мы на Новый год идем в горы. Хочешь с нами?

Янка целую минуту осмысляла услышанное. Потом села.

– Что?

– Мы на Новый год идем в горы, – повторил Тарас. – Хочешь с нами?

И Янка поняла, что только в этом ее спасение. Что она не может здесь, что она задыхается, что она тоже умрет, если не уедет куда-нибудь, ну хоть куда-нибудь!

– Меня ни в жизнь не отпустят.

– Я с ними поговорю. Хочешь?

– Да. Хочу.

 

Глава 9. Горные люди

Это было ужасно.

Единственное, что Янка запомнила о дороге до Хапхала, – снег и ветер, ветер и холод, ветер и спины впереди идущих, которым было совсем не холодно и не тяжело. Ветер. Ветер. Режущие лицо снежинки. Они залепляли глаза, били, кусались, хотя Тарас дал ей специальную шапку-балаклаву, она закрывала все лицо, кроме глаз. Но ресницы слиплись от инея, потяжелели. Казалось, на каждом глазу – по килограмму снега.

Ветер сбивал с ног, хотя на ногах были тяжелые трекинговые ботинки, которые Тарас позаимствовал для Янки у какой-то знакомой, тоже из «этих». «Этим» все было нипочем. Они не сбивались с тропы, у них не перехватывало дыхание, они шутили на привалах, рюкзаки у них ничего не весили, носы и пальцы не мерзли. Янка их почти ненавидела. Друг за другом, след в след, отставать нельзя, даже если нет сил. Ну нет же сил! А Ростик еще ныл, тоже просился с ними. Да если бы она знала, что будет так, она бы ни за какие коврижки не пошла!

Одно утешало: Глеб тоже устал и почти всегда был впереди Янки, которая плелась последней. За ними шел только Тарас, он был замыкающим, потому что замыкающим всегда ставят самого сильного. Глеб не разговаривал на привалах. Он даже фотоаппарат не доставал. Хотя вокруг было до одури красиво. Облака лежали на плечах гор, струились по склонам. Снег прикрыл землю и деревья совсем чуть-чуть, но изменил все до неузнаваемости. Это был совсем другой Крым. Не такой, к которому привыкла с детства Янка. Суровый, дикий, лишенный летней парадности и легкости, он таил в себе множество опасностей и тайн.

Но вот эти семеро не боялись и знали про Крым всё. Тарас, Юля, Леся, Кирилл, Степан, Митяй и Олег, которого все звали Кэпом. Янка чувствовала, что все они – совершенно особенные люди, что всех их связывает большая тайна, ни ей, ни Глебу не доступная. И только чтобы не опозориться перед ними, Янка упрямо шла и шла, хотя давно хотелось упасть в снег, закрыть глаза и умереть. Невидимая под снегом тропинка тащилась в гору, сквозь ветер, который, казалось, и не дул даже, а заполнял собою все вокруг, был воздухом.

Когда Кэп объявил привал, Янка спросила Тараса:

– Как вы ориентируетесь? Совсем без дороги?

– А вон видишь туры?

– Что?

– Ну, метки… во-о-он!

Тарас показал на небольшие пирамидки, сложенные из белых камней. Они тянулись от самого подножья горы.

– Ими обозначена тропа. В этом году снега мало, а иногда здесь, знаешь, как заметает! Только верхние камешки торчат.

На обед решили не останавливаться, идти до места. Янка и представить не могла, как можно еще какой-то обед готовить на этой продуваемой всеми ветрами яйле. Где-то внизу синел краешек моря, а впереди стоял лес. Они зашли в него, как с шумной улицы – в тихий дом. Сразу упал, исчез ветер, будто остался за невидимой дверью. Незнакомые Янке деревья с серыми мощными стволами гасили все звуки. Даже скрип снега, совсем тонкого и непрочного здесь, стал тихим, приглушенным.

– Это бук, – сказал Тарас.

«Бук, бук, бук», – застучало у нее в голове. Они шли между рядами могучих деревьев, будто по древней колоннаде.

До Хапхала Янка еле добралась. Ей уже совершенно ничего не хотелось, никакого праздника. Только снять с плеча рюкзак, упасть, уснуть… Ага, так ей и дали…

– Давай, красавица, собираем хворост, огня должно быть много!

Хворост. Это ветки буков. Здесь, в ущелье, снега на земле почти не было, зато веток – сколько угодно, сухих, трескучих. Они загорались мгновенно, сгорали тоже, их и правда надо было много. Костер запылал, когда стало темно и до полуночи оставалось совсем чуть-чуть, капелька старого года.

Разлили по железным кружкам шампанское. Нарезали сыр, колбасу, открыли и подогрели на костре тушенку, достали гитару. Янка стала потихоньку отходить. Она согрелась у костра и даже сняла шапку, рассыпав по плечам светлые длинные волосы.

– Она у тебя красавица, – сказала Тарасу Юля. – Просто картины можно писать.

Все посмотрели на Янку, и она покраснела. Тем более что Глеб улыбнулся, взял гитару и запел:

О, коварный май, голову закружил аромат ночной, О, коварный май, обжечься очень просто – только тронь…

После слов «обжечься очень просто» он дотрагивался до Янкиной коленки, делал вид, что обжигается, и Янку уносило куда-то в звездное небо. Это небо начиналось сразу над ее головой, прямо там, где заканчивалась макушка. Ввысь уходили стволы буков, и казалось, звезды нанизаны на ветки, как елочные игрушки.

У Янки горели коленки от Глебовых прикосновений, и так близко были звезды, и совсем уже не холодно.

Всю ночь не спали: водили хороводы, играли в фанты, пели песни, прыгали через костер, рассказывали походные байки… Ну и дарили подарки, конечно. Еще в Поселке Тарас предупредил, что каждый принесет по одному подарку, небольшому, их свалят в общий мешок и будут разыгрывать в фанты. Янка тут же вообразила, как по счастливой случайности ей попадется подарок от Глеба, а ему – от нее. Поэтому она очень долго и тщательно выбирала. Хотелось что-нибудь особенное придумать, необычное. Но что она могла ему подарить? Она обошла все магазины в Поселке и даже в Феодосию съездила, но ничего достойного Глеба не нашлось. Мама удивлялась:

– Что ты мучаешься? Купи чупа-чупс какой-нибудь, Тарас говорит, что там все с такой мелочью будут.

Но Янку это предложение возмутило. Чупа-чупс! Что она, маленькая, такое дарить? В итоге вышло все равно по-детски: увидела перед самым отъездом в киоске у дома игрушечного пегаса – крылатую лошадку, маленькую, размером с ладонь. Пегас был глиняный, выкрашенный в белый с золотом цвет. И Янка не удержалась, купила и втайне надеялась, что он ей же и попадется. Ну или Глебу. Янка заворачивала его в газету, чтобы не разбить по дороге, и думала, что Глебу подойдет такой подарок, хоть и игрушка. Он же творческий человек, а пегасы вроде бы помогают творческим людям… хотя, кажется, поэтам… ну, неважно! И сейчас с нетерпением она ждала, когда достанут ее подарок.

– Следующий фант… достается… Юльке!

Подарки тянул Кэп. Юлька раскланялась, прочитала положенное стихотворение и получила Янкиного пегаса.

– Ой, какая кроха… – она склонилась над ним, задержала дыхание, будто он мог улететь. – Люди… кто бы ни придумал это – спасибо!

Янке досталась скучная коробка конфет. Открывать авторство подарков было не принято, но Глеб подмигнул ей, будто намекая, что это – его, и как бы предлагая ей бурно этому обрадоваться. Только вместо радости она почувствовала непонятное раздражение. Янка вспомнила, как долго выбирала свой подарок, как искала что-то особенное, в надежде, что это особенное выпадет именно ему. А Глеб, получается, просто забежал в соседний магазин и купил первое попавшееся. Права была мама, надо было и ей отделаться чупа-чупсом.

Янка посмотрела, как Юля баюкает в ладонях ее пегаса, и улыбнулась. Наплевать ей на Глеба. Он бы ничего не понял про пегаса, а Юля, оказывается, пишет стихи. И недавно отправила подборку в толстый журнал.

– Значит, все получится, возьмут, – сказал ей Тарас. И Юля ему улыбнулась.

Янка поняла, что между ними что-то есть. «Шуры-муры-плоскогубцы», как дед говорит.

– Он будет моим талисманом, – прошептала Юля, и Янка выдохнула обрадованно: все не зря.

Она открыла коробку конфет, все вместе они слопали их с чаем. Коробку Янка сожгла в жарком костре.

Костер отбрасывал оранжевые искры в небо. Они улетали и будто превращались в звезды, замерзая там, на высоте, меняя цвет. Кто-то уже уполз в палатку, но Янке не хотелось спать. Она решила, что будет сидеть до утра, даже если все разойдутся.

Янка представила, где бы была сейчас и что делала бы, если бы Тарас ее не позвал или она отказалась бы. Ну, посидели бы дома, обменялись подарками, созвонились бы с Дашей, чтобы идти к клубу на массовое гуляние вокруг поселковой елки, ну встретили бы там Захара, Антона, Васелину с Мирославой, Таля… Таль. Таля бы, конечно, не встретили. Янка потихоньку отошла от костра, за пригорок, прислонилась к гладкому стволу бука. Эти удивительные деревья напоминали слонов. Она запрокинула голову в небо, в звезды, которые здесь, в горах, были так близко. Таль, конечно, дома. Сидит со своими девчонками, с мамой. Талю не до праздника.

Интересно, как у них в семье встречают Новый год? Как встречали раньше…

У Янки елку всегда приносил папа. А наряжали все вместе, специально выделяли для этого целый вечер, доставали из кладовки старые коробки с игрушками. Янке нравились только стеклянные. Современные, пластмассовые, были какие-то ненастоящие, а эти им бабушка Лена отдала, целую коробку. Хрупкие, тонкие, они будто хранили в себе волшебство всех-всех новогодних елок, начиная с папиного детства. Папа паял гирлянды, потому что каждый год оказывалось, что что-то там сломалось и надо чинить. Мама читала рецепты тортов: она очень любила готовить и на Новый год всегда пекла новый торт.

Сейчас мама не готовит почти совсем. Она так устает, что даже на свое любимое дело у нее нет сил. Да и когда? Возвращается всегда поздно, а выходной всего один раз в неделю, и надо отоспаться. Интересно, как там они сейчас? Сидят, наверное, телевизор смотрят. Может быть, мама все-таки успела испечь новый торт? Да нет, она же говорила, что тридцать первого работает до самого вечера, что придется брать такси, чтобы на Новый год успеть доехать до дома, и что стоить это будет дорого… А папа? Его новая жена ни за что ему не приготовит такой стол, как сделали бы мама с Янкой! И где теперь их новогодние игрушки? Неужели он их забрал из пустой квартиры? И Варька вешает на свою елку Янкин любимый синий шар с домиками?

– Ненавижу его.

– Не меня, надеюсь?

Янка вздрогнула. Перед ней стоял Глеб. От него пахло водкой и табаком, костром, снегом, чуть-чуть пóтом. Он простыл и шмыгал носом, совсем как Ростик. Янке было странно видеть его таким: неуверенным в себе, замерзшим, уставшим, не в своей тарелке. Рядом с «горными людьми» он казался маленьким и слабым, и Янка как-то стеснялась смотреть на его покрасневший нос.

– Звездами любуешься?

– Любуюсь.

– Эх, штатив я не взял! Запечатлел бы для тебя самую яркую.

Янка не нашлась, что ответить. И почему-то было все равно. Будто за одну-единственную ночь она стала старше Глеба и смотрела на него теперь свысока.

В Поселок вернулись к вечеру следующего дня. Обратная дорога уже не казалась Янке такой ужасной. Постепенно все трудности похода из памяти стерлись, остались только снег, и звезды, и песня Глеба, огромные буки и ледяной холод ручья, который где-то там, внизу, превратится в знаменитый водопад Джур-Джур.

Дома ждали подарки: скромные – от мамы и бабушки с дедом, роскошный – от папы. Мама ходила по дому растерянная.

– Все-таки, ребята, папа у вас молодец! Такое придумать…

Придумал папа вот что: заказал по интернету подарки, оплатил, и их доставили сюда прямо в новогоднюю ночь. Янка хмыкнула. Надо же, как обстоятельства меняют людей. Раньше бы он не стал так напрягаться. Она развернула свой подарок. В нарядной красной коробке лежали открытка и айфон. Самая последняя модель. Вот тебе и новый телефон, и фотоаппарат, и интернет в придачу. Больше не надо будет напрашиваться к Даше в гости, чтобы сделать реферат, и торчать в интернет-кафе! На открытке был нарисован бело-синий заснеженный домик с уютно светящимся желтым окошком. И надпись: «Моей любимой дочке от папы. Люблю тебя, птаха». Янка зубы сцепила. Не зареветь бы.

Она унесла подарок к себе в скворечник, хотела разобраться с айфоном в тишине. Но почти сразу к ней пришла мама. Села на кровать. Вертела в руках коробочку с духами, будто не зная, что с ней делать. Ее любимые духи, папа ей все время такие дарил. Угу, значит, и ей перепало с барского плеча.

– Папа звонил в Новый год, поздравлял. Очень порадовался, что ты в горах. Тебе понравилось?

– В горах? Очень!

– Мы с ним хорошо поговорили, – будто оправдываясь за духи, сказала мама. – И о тебе тоже.

– И что обо мне?

– Ну, просто… как дальше тебе учиться, куда поступать…

Янка чуть дернула плечом: успеет еще решить.

– Ладно, подумаем об этом завтра, – вздохнула мама. – С Новым годом!

Она поцеловала Янку в макушку и вышла из комнаты. От нее пахло пирогом, а не духами.

«Майка, ты себе не представляешь, это вообще что-то! Такая красота, и… короче, это самый счастливый мой Новый год!»

«Легко представляю! Нас Аннушка тоже все обещает вывести в поход. Хотели на каникулах, но тут у нас морозы под 30, никого не отпустили».

В Янке почему-то шевельнулась ревность. Будто походы – это только ее, только для нее. А тут – надо же, даже Майка собралась!

«Не представляю тебя в походе:) А Аннушка – это кто?»

«Ну, физручка новая, я же говорила! Она в школе турклуб организовала, туда почти все наши ходят. Ну, Ивлин, Рябинин, Листовский, Юлька Озарёнок (они снова вместе, прикинь), Динка, из „ашек“ еще человек пять, Варька тоже».

Варька… Янке вдруг подумалось: а что папа подарил на Новый год Варе?

«Костик, придурок, только бесится, не хочет, чтобы я ходила. Мы даже поругались. Похоже, насовсем», – продолжала стучать Майка.

«Да ладно! Вы насовсем не умеете».

«:) Ну, а Глеб-то чего?»

«Уехал».

«Да ты что?! Совсем?»

«Ну… сказал, что, может быть, к весне вернется».

«Только не страдай, ладно? А то я тебя знаю: сейчас напридумываешь себе и будешь с ума сходить! Оглянись вокруг, подруга, на свете полно парней не хуже твоего Глеба!»

«Ты не понимаешь…»

Майка не понимала. У нее все всегда легко, она и сама такая вся – легкая. Мама говорит: поверхностная.

Глеб уехал сразу после Нового года. И Тарас тоже. Янка опять осталась одна. Целыми днями она просматривала фотографии, которые отправил ей «Вконтакте» Глеб, и не с кем было поговорить про все то, что так волновало ее сейчас. Даше она рассказала и про Новый год, и даже про то, что влюбилась в Глеба, но та так смешно вздыхала, и охала, и испугалась, что он такой взрослый и как только Янке не страшно… В общем, обсуждать с ней все это глупо. Да и не хотелось. Было во всем этом что-то ненастоящее. Янка говорила, что любит Глеба, но где-то внутри понимала: что-то здесь не так. Это не совсем правда. И стихи были будто уже и не про Глеба, а про кого-то вообще. Кто появится однажды и кого она полюбит по-настоящему.

После отъезда Глеба жизнь остановилась, замерла в единственной точке, и Янка тоже замерла. Целыми днями она спала и читала, тупо смотрела на Братца Кролика, лениво отвечала на Майкины эсэмэски, лениво ругалась с Ростиком и могла поднять себя только на работу. Ничего не хотелось делать.

– Совсем от безделья одурела! – сказал ей дед ворчливо в одну из пятниц. – Скорей бы уж каникулы кончились, может, за ум возьмешься!

Но школа тоже не помогла Янке. Тем более что прошла неделя, другая, третья, а Таль не приходил и не приходил. И тогда Янка решилась. На математике она шепнула Даше:

– Надо проведать Таля. Пойдем сегодня?

Даша нахмурилась и ничего не ответила. Но не так-то просто отделаться от Янки. На перемене Даша, пряча глаза, сказала:

– Не могу я там… сердце у меня на части так и рвется!

– Ну хоть проводи меня! Завтра. Договорились?

Даша нехотя кивнула.

 

Глава 10. Коричневые кубики в картинках

Какие раньше у Янки были заботы? Учиться хорошо, ну или хотя бы прилично, без троек. В секцию ходить или на рисование – это по желанию, родители никогда ее не заставляли и не контролировали: тебе хочется – пожалуйста. Из обязанностей по дому – посуду мыть, убираться по субботам и следить, чтобы на своем столе был более-менее порядок…

Какие у Янки раньше были проблемы? Заметит или не заметит Рябинин, что за ней звезда школы Лёнька Ашихмин увивается? Стричься под Новый год или нет? Майка дуется второй день, а почему – не объясняет…

Теперь даже вспоминать об этом смешно! И почему-то все это глупым и мелким показалось не тогда, когда папа их бросил, и не когда ее вырвали из привычной жизни и привезли сюда, и не когда она таскала тяжелые ведра и вымывала чужую пьяную блевотину из-под кресел. А когда побывала у Таля дома. Янка, легкая, гибкая Янка чувствовала себя сейчас разбитой и старой, старше бабушки.

Правда, сначала все было хорошо. Они с Дашей зашли в магазин и купили, что обычно покупают, когда идут в гости к другу: конфеты, печенье, сок, апельсины. Даша проводила Янку до калитки.

– Да ладно, пойдем! – попросила Янка. Ей было неловко идти одной.

– Не могу я, Яночка, иди сама.

Но Янка из Даши могла веревки вить, и та быстро сдалась. Только горько вздыхала. А чего вздыхать? Не так все страшно…

– Ой, девочки! – улыбнулась им сестра Таля Анюта и захлопотала на кухне.

Поставила чайник, стала доставать откуда-то чашки, ложки. Все движения у нее были такие точные, ловкие, что Янка ею залюбовалась.

Таль вышел к ним мрачнее тучи. Улыбнулся криво и опять посуровел.

– Где тебя черти носят, ты чего в школу не ходишь? – спросила Янка насколько смогла грубо. Так ей проще было разговаривать с сегодняшним Талем.

– Да… – хотел махнуть рукой, не вышло.

Потом пили чай с шоколадными конфетами, которые Янка купила, и Анюта вдруг вздохнула, очень по-взрослому:

– Не знаю, что будем делать теперь, на что жить? Чая и то последняя щепоть…

– Проживем, – буркнул Таль.

– Проживем, конечно, только скорей бы лето, я на работу пойду. Вера Семеновна обещала к себе в палатку опять взять.

Анюта быстро, украдкой, будто ей могли не разрешить, взяла конфету из пакета. Аккуратно развернула фантик и конфету откусила по-особенному, будто деликатес какой-то. Янка видела, что она подолгу сосет каждый кусочек, и смотреть на это было так вкусно, что Янка тоже взяла конфетку, хотя не очень любила шоколадные. Анюта бережно разгладила фантик, а потом даже понюхала его зачем-то.

Самая младшая сестренка, Маруська, та самая, которая срывала черный платок («она отца, наверное, даже помнить не будет», – подумала Янка, глядя на нее), жалась к Талю и не сводила с Янки глаз. Она вся вымазалась шоколадом.

– А мама ваша где? – Янка боялась встретиться с ней.

– Лежит, – коротко и непонятно ответил Таль, и Янка не посмела спрашивать дальше. – Ничего, – сказал вдруг Таль весело, – лето скоро, курортники приедут.

– Да где ж скоро! – всплеснула руками Анюта и сама себя на полуслове оборвала.

Янке было неловко тут, неуютно, будто она подсматривать пришла, убедиться, что у нее самой все еще не так плохо. Она вдруг увидела руки Таля, как бы отдельно от него самого: крепкие, мускулистые, будто он не мальчик, а мужчина, будто целые дни проводит в тренажерном зале, а какой у него тренажер? Дела по дому, вот и все. Янке представилось, какие у него крепкие должны быть пальцы и какие, наверное, чуткие – Даша рассказывала, что сестренок он всегда заплетает.

Даша деловито переписала Талю в дневник все, что в школе проходили, сказала:

– Приходи хоть, слушай, а то на второй год останешься.

Таль только фыркнул.

Когда Янка пошла домой, за ней выбежала Маруська. Она то догоняла Янку и брала за руку, то сильно отставала и тоскливо смотрела вслед. Янка даже спиной ее взгляд чувствовала. Будто у голодной собачонки. Чего она?

Маруська догнала ее опять, заглянула в глаза и спросила, сильно картавя:

– Тетенька, а ты еще принесешь нам те коричневые кубики в картинках?

– Кубики?

– Коричневые. Чтобы есть с чаем.

И Янка поняла, что Маруська первый раз сегодня увидела шоколадные конфеты.

А дома Ростик скандалил: не хотел есть борщ, а хотел пельмени.

– Душу мне всю вымотал! – сорвалась на него мама. – Нормальный борщ! Ешь!

Она хлопнула его по спине полотенцем и ушла в комнату, а Ростик остался сидеть над тарелкой с борщом, в котором плавал жирный островок домашней сметаны. Брат бурчал себе под нос что-то противное про маму и ее способности в кулинарии. Янка вспомнила «коричневые кубики», и то, как взрослая вроде бы уже Анюта облизывала пальцы в шоколаде, и Талькины руки, и что-то перемкнуло в ней. Она схватила брата за шиворот, швырнула на хлипкий кухонный диванчик, ногой прижала его ноги, чтобы не брыкался, рукой захватила его руки. От ярости в голове стучало. Она нависла над испуганным Ростиком и цедила слова, как яд. Получалось тихо, почти шепотом.

– Ты, паразит такой, ты чего ее мучаешь? Ты сам работаешь? Ты ей помогаешь? Даже посуду помыть без скандала не можешь. Суп не нравится? Голодный будешь ходить – понравится.

Она прижала его еще сильнее, так что он вскрикнул от боли, и отпустила, выбежала из дома и бежала, бежала, поскальзываясь на дороге, до самого своего «песенного» камня. Плохо, плохо ей было. Но не из-за Ростика, сам виноват, бестолочь, она тут же про брата забыла, она думала про Таля, про его маму, которой скоро рожать, и сколько же их будет тогда? Четверо. Пятеро с мамой. Как они живут? Вот уже скоро февраль. Как они живут все это время, на что? Янка закричала прямо в море, как будто оно могло вернуть Талькиного отца. Потом заплакала. Потом запела. После третьей песни Янка поняла, что нужно делать.

…А Ростик в это время сидел у стола, смотрел в тарелку, в которой плавали розовые сопли крупно порезанной капусты, и ненавидел Янку.

 

Часть вторая

 

Глава 1. Мама

После похорон Таль перестал ходить в школу. Не получалось. Сначала надо было оформлять вместо мамы все документы о купле-продаже половины дома. Хорошо, что в Поселке их знали, иначе кто бы стал его, пацана, слушать? А сама мама ходить по всем этим конторам не могла – после девяти дней она лежит и глухо стонет, отвернувшись к стене. Анютка сидит рядом с ней, гладит по худой спине, по голове, уговаривает поесть. Иногда Талю кажется, что мама делает это специально для него и Анютки, чтобы у них головы были заняты неотложными проблемами и они поменьше переживали об отце. Но как не переживать, если она стонет? Если Маруська каждый вечер шепотом спрашивает:

– А когда папа приедет?

Маруська думает, он уехал, как раньше уезжал, на заработки… Таль не знает, что ей отвечать, они только переглядываются с Анютой и молчат, молчат.

Приходила тетя Галя, Дашина мама. Тоже сидела рядом, уговаривала маму встать, говорила, что надо подумать о детях и том малыше, что еще не родился. Таль хмуро слушал ее. Зачем пришла? Он не мог унять раздражения. Когда отца принесли с берега, когда были выплаканы все глаза и стало ясно, что даже хоронить не на что, мама пошла к Аверко. Они долго о чем-то говорили с Дашиными родителями, дядей Сережей и тетей Галей. А потом мама пришла и сказала, что продала половину дома. Что надо переехать туда, где обычно жили у них курортники, за стенку, а ту, их родную половину купят Аверко, потому что этот участок забором примыкает к их половине для курортников.

– Мама, не надо, – сказал тогда Таль. Ведь если они продадут сейчас эту половину, то куда им летом поселить отдыхающих? А если полдома не сдавать, на что жить потом?

– Ничего, Талечка, ничего… У нас там и ремонт, а лето придет, мы уйдем в кухоньку, а дом сдадим, как обычно.

Кухонька была совсем старая, тесная. Как там жить, если летом их будет уже пятеро?

– Что же делать, сынок?

Делать и правда было нечего. Они переехали за стенку. Анютка прибирала дом и ревела. И хоть Таль понимал умом, что Аверко помогли им, выручили, можно сказать, купили без разговоров их дом, где родился и Таль, и сестры, купили, хотя его ремонтировать надо и много денег придется вложить, ну да что? Аверко богатые, вложат, у них три дома для отдыхающих, будет четвертый. Да, они помогли, мама говорила, что они должны быть благодарны, но у Таля не получалось, и, когда приходила тетя Галя, он еле сдерживался, чтобы не нагрубить.

Мама встала только перед сороковым днем – надо было готовиться к поминкам. Весь день они с Анютой варили, жарили, пекли, усадив Маруську на подоконник подальше от плиты. На поминки ушли последние деньги. Но Таль молчал. Он понимал, что так надо, так принято, помянуть отца, как будто без того, чтобы накормить полпоселка, помянуть никак нельзя, а что они завтра есть будут – кого это волнует?

На поминки и правда много народу пришло, Янкины дед с бабкой тоже, но самой Янки не было. Таль плыл во всех этих вздохах и скорбных речах и не понимал, какое отношение они имеют к отцу, к нему, ко всей его семье.

Вечером, когда все разошлись, а Даша с Анюткой домывали посуду, мама упала во дворе. Таль бросился к ней, а потом в «скорую». Маму увезли в Феодосию, ничего не объяснив, только номер телефона оставили, по которому можно будет позвонить и узнать.

На следующий день Анюта с утра побежала на телеграф, но вернулась ни с чем, сказали, чтобы попозже звонили. Анюта бегала каждый час. Но им все время говорили, что пока ничего не ясно. После четвертого раза Анюта пришла мрачнее тучи.

– Тетя Васса сказала, чтобы больше не приходила без денег. Что она, конечно, все понимает и беспокоится за маму, но у нее тоже нет столько денег, чтобы нам оплачивать разговоры каждый час. Дура!

Таль промолчал. Где взять денег? Свой телефон, велосипед и почти новую куртку он давно загнал на барахолке, чтобы купить еду. От этих денег осталось только на хлеб на два дня. А потом? Таль полез по ящикам на кухне. Хотя что толку? Он знал наперечет все, что там лежит: полкило овсянки, пакетик пшена, вместо чая давно уже пьют душицу и лимонник, которые мама насушила прошлым летом. Сахара тоже нет, вкус мяса он давно забыл…

Так… а это откуда? Таль уставился на большую пачку макарон, килограммов пять, наверное, не меньше. Откуда она? И сахар, конфеты-карамельки, тушенка, целых три банки…

– Анют!

Но Анюта тоже смотрела на это изобилие и ничего не могла объяснить.

– Может, мама купила, а нам не сказала?

– Она бы не донесла.

– Ну, попросила кого-нибудь…

– Анют… ну кого бы она попросила? Она вчера-то ни слова не сказала.

Вчера… точно, по-другому не получается. Кто-то из гостей, наверное, притащил это и поставил незаметно. Но кто? И как протащили, это огромный пакет! С другой стороны, что, он за всеми наблюдал? Нет, конечно, столько народу пришло, да и не до того ему вчера было. Но почему так, тайком? Сказали бы… А он бы взял, если бы сказали? Взял бы, куда бы он делся, если есть нечего, про гордость мигом забудешь.

– Ну и… – осторожно начала Анюта, – пусть будет, да? Давай макароны сварим?

– Нет, – жестко сказал Таль. – Сегодня доедим то, что есть. Будем экономить.

Вот уже месяц, как он искал работу. Но нигде не было мест. Или никто не хотел его брать. Конечно, пацан, ему еще шестнадцати нет… И у всех такие жалостливые лица – бесят! Таль слышал эти разговоры, эти перешептывания. Ну, что мама может родить мертвого ребенка после стресса. И что это к лучшему. И вообще была бы поумнее – оставила бы его в роддоме. А что? Будто никто не оставляет! У нее хоть уважительная причина, как она их прокормит? У Таля от таких мыслей голова начинала болеть. Потому что, конечно, они правы. Потому что как им прожить, когда будет еще и маленький? Конечно, им всем назначат пенсию по потере кормильца, так Дашин отец сказал, хотя она, наверное, не очень большая, ведь отец уже не работал нигде. Но все равно Таль знал: если у мамы замкнет, и она ребенка оставит, он ей этого никогда не простит.

Наконец в воскресенье они смогли всё узнать. Казенным голосом на том конце провода Талю сказали:

– Конопко? Родила, мальчик, три сто, пятьдесят один сантиметр.

У Таля перехватило горло.

– Алло? Вы слышите? Папаша? Алло?

– Да, я слушаю.

– В четверг выписываем, забирать приезжайте после часу.

– Забирать? Да, хорошо… а скажите адрес.

Сказали. Таль вышел из кабинки на вялых ногах, будто не на своих.

– Ну? – требовательно спросила тетя Васса.

– Мальчик, – машинально ответил Таль и пошел к двери.

– Ну и ладно, ну и хорошо… Хоть бы спасибо сказал!

– Спасибо.

Значит, надо ехать. А как? Когда забирали Маруську, Таль ездил с папой в Феодосию на такси. Был июнь, и папа тащил в больницу огромный букет роз, разноцветный и просто неохватный. И мама была сияющая. Папа взял белый сверток из ее рук, отдал ей цветы, а Таль тащил до машины все остальное, мамины вещи, какие-то пакеты…

«Один не справлюсь, надо кого-то на помощь брать. Анютка останется с Марусей, нечего им мотаться… Кого тогда? Захара? Да ну, нет… Надо девчонку», – понял Таль, и сразу встало перед глазами Янкино лицо, и она улыбалась одними глазами, как она только и умеет. Он мотнул головой. Логичнее попросить Дашу съездить с ним. Они всю жизнь рядом, будто брат и сестра, и отцы дружили, и может, дядя Сережа отвез бы их на машине. Но ехать полчаса с Дашей, слушать ее вздохи и пустые разговоры… Нет, Талю не хотелось.

Янку он поймал перед работой. Он давно знал, что она моет полы в клубе, хоть она и тщательно скрывала. Ну, а он тщательно скрывал, что провожает ее из школы на работу каждый день. На расстоянии, конечно. Она шла по дороге, кутаясь от ветра в голубую курточку, сунув нос в вязаный воротник. И вечно без шапки. Вот сейчас она поднимет глаза, увидит его, удивится, опять соврет, что к бабушке забежала. Ему вдруг представилось, что это она притащила тот пакет макарон, сахар и тушенку. Притащила и тайком поставила в шкаф. Да ну, ерунда, ее и не было вовсе, и неужели он не заметил бы? Это Янку-то?

– Привет.

– Ой, привет… а я к бабушке, она же у меня тут работает, ключи от дома забыла…

Она всегда говорила одну и ту же фразу, когда они вроде бы случайно встречались в это время у клуба. Талю даже смешно стало.

– Янка… у меня к тебе просьба.

Она сразу стала серьезной, даже вытянулась, будто честь хотела отдать.

– У меня брат родился.

– Правда? Ой, здорово! Все… в порядке?

– Да. Только их забрать надо из роддома. Можешь со мной съездить? Маруську девать некуда, Анютка с ней останется, а я один не справлюсь.

– Конечно, съезжу! В Феодосию?

– Да. В общем, в четверг. Я зайду рано. Школу придется прогулять.

– Подумаешь!

Она смотрела на него во все глаза, Талю даже больно стало где-то в сердце. Как люди могут быть такими? Вот такими, как она? А какой она была, он не мог сказать, не мог подобрать точного слова. Красивая? Обаятельная? Все эти слова казались пустыми и ничего не значащими, когда он думал о ней.

 

Глава 2. Не к кому ехать

Автобус шел полупустой. Те, кто работает в Феодосии, уже уехали, и Янкина мама тоже. Сейчас здесь сидели только двое парней, явно хорошо погулявших накануне, бодрая бабулька с коробкой на складывающейся тележке, задумчивая девушка, ну и Таль с Янкой. Он надел парадно-выходную свою рубашку, в которой приходил на первое сентября, воротничок ее торчал над воротником куртки. Таль был какой-то весь подтянутый, строгий.

– Я работу нашел, – сказал он, как только сели в автобус. – Только это еще не сейчас, в мае.

– Что за работа?

– Траву собирать.

– Чего?

– Ну, частник тут один ребят нанимает на лето. В горах собирать всякий там лимонник, чабрец, мяту… Он потом сувениры делает, для туристов. Ну, знаешь, чайные сборы, подушки, набитые травой, видела же, наверное…

– Ага… Таль, а много сборщикам платят?

– Смотря сколько соберешь. Ну, и разная трава по-разному стоит.

– Давай я тоже в сборщики пойду! Все равно летом делать нечего.

– Нет, ты что! – сразу испугался Таль. – Тебе туда нельзя.

– Почему? Думаешь, я в горах не смогу? Да я с Тарасом на Новый год в горы ходила!

– Да при чем здесь это? Ну… девчонкам вообще туда не надо. Там парни одни. По два месяца безвылазно.

– Я смогу.

– Ты что? Меня не слышишь? – разъярился вдруг Таль, даже задумчивая девушка на них обернулась. – Одни мужики там!

– А… – дошло наконец до Янки. Она скисла. Вздохнула. – До мая еще три месяца. Что-то же надо делать, сам подумай.

– Думаю. Да главное, чтобы с пацаном все нормально было, ну, чтобы здоровый, а то, знаешь, всякое говорят.

– То есть?

– Ну, что стресс, что мертвого или больного родит.

Янка будто в пропасть начала падать. Она никогда об этом не думала. А Таль, наверное, думает постоянно. Наверное, измучился от этих дум.

– Вы теперь отсюда уедете, да? – спросила Янка.

– Почему? – удивился Таль.

– Ну… – Янка замялась. Все-таки «разошлись» и «умер» не одно и то же. – Когда мы одни остались, мы вот сюда переехали, ну, к маминым родителям, чтобы было кому помочь и…

– Нам не к кому ехать, – жестко сказал Таль. – У нас никого нет.

– Как никого нет? Так не бывает.

Таль усмехнулся, но потом посмотрел на Янку, и лицо его потеплело.

– Еще как бывает, – вздохнул он. – Папа детдомовский, он с детства сирота. А мама… она же татарка, и у нее отец… ну, он такой борец за права крымских татар, и вот когда его дочь, мама то есть, вышла замуж за русского… В общем, они от нее отказались. И от нас отказались. Я их даже никогда не видел. Тебе Даша разве не говорила?

– Нет…

Янка замолчала. Смотрела в окно. Дорога была зажата холмами, змеилась узкой лентой, вверх-вниз, мелькали желтые таблички с просьбой оставлять обочины чистыми. Как это – отказаться от родной дочери, от внуков? Янка думала, что это было раньше, в старые времена, что так вообще бывает только в кино! А тут – живой и настоящий Таль. Он не был похож на татарина, только глаза карие, а волосы светлые, летучие, он на отца похож. Интересно, Таль специально ей про это никогда не рассказывал? И рассказал бы, если бы все было хорошо у них? Янка посмотрела на Таля, на его профиль, четкий, резко залитый февральским солнцем.

«Чего это Даша все про него знает? – подумала Янка и тут же сама удивилась своей досаде. – Хотя они же соседи, отцы дружили…» И потом, ну, знает и знает Даша про Таля, и что? Едет в роддом за его мамой ведь она, Янка, а не Даша.

Янка будто в первый раз увидела сейчас Таля. Какое у него красивое лицо. Высокий лоб и нос немножко с горбинкой, твердый подбородок, глаза темные, будто кофейные зерна, а волосы – вечно выгоревшие, светлые. Янка вдруг не удержалась, взлохматила ему волосы на макушке.

– Постригусь, постригусь, – улыбнулся он, не глядя на Янку. – Все равно наголо стричься.

– Зачем?

– Ну, в горах проще будет. Чтобы не завшиветь.

Янка смотрела на него, и почему-то хотелось плакать.

– А никак без этого? Ну, без гор?

– Никак. Мне же их кормить надо.

Он спокойно это сказал, без всякой рисовки и пафоса, будто точку в разговоре поставил, и всю оставшуюся дорогу они молчали. Янка отвернулась к окну и думала, как ловко ей удалось протащить незаметно на сорок дней тот пакет с макаронами и всем остальным. Как вообще она все это здорово просчитала: спрятать вечером за досками, наваленными у забора, а потом, потихоньку, пока все сидят во дворе, пронести в кухню. Никто ее и не увидел. Интересно, какое у Таля было лицо, когда он обнаружил ее «посылку»? Но все равно это ничтожно мало. Тем более теперь, когда надо кормить малыша. Янка посидела в интернете, почитала, как должна питаться кормящая женщина – ого-го-го как! Янка столько не заработает.

Роддом нашли быстро. Таль помнил, как забирали отсюда Марусю.

– Ян… погоди, надо цветов купить…

– Цветов? – Янка посмотрела на него как на сумасшедшего. – Вам есть нечего, а ты цветы будешь покупать?

– Чего это нечего? – сразу ощетинился Таль. – С чего это ты взяла?

Он смотрел на нее так подозрительно, что Янка поняла: догадается, надо выкручиваться.

– Я просто подумала… а чего ты тогда такой тощий? Вон скулы торчат!

– От нервов, – хмыкнул Таль и все-таки потащил ее к цветочному киоску. – Обязательно надо цветы. Ну, хоть один.

Они купили нежно-кремовую розу. Янка все-таки не могла этого понять, но промолчала. Ей обидно стало: она на свои, между прочим, заработанные деньги им макароны покупает, а он – цветы для мамы! У нее, можно сказать, из-за ее же доброты все планы летят, она от поездки к бабушке и друзьям отказывается, а он…

– Конопко? А ты кто, мальчик? Сын? А отец-то где? Ну ладно, ждите, сейчас спустится.

Они сели на жесткие скамейки в коридоре. Молчали. Таль теребил цветок. Пахло лекарствами, хлоркой, побелкой – больницей.

– Кто Конопко забирает? Пройдите, помогите там…

Таль сунул Янке розу, пробормотал:

– Я сейчас.

И ушел куда-то. Янка прочитала плакаты на стенах, список родившихся, пол, рост и вес. Потом пришла какая-то женщина, вызвала Семенову, села рядом с Янкой, посмотрев на нее раздраженно, как иногда смотрит на ребят директриса школы. Янка отодвинулась, отвернулась. Скрипнула дверь. Янка думала, что уже Таль с мамой, и вскочила, но это была молоденькая девушка в больничном халате, некрасивая. Она шла, держа одной рукой живот, засаленные волосы падали ей на лицо, а глаза были заплаканные.

– Мамочка, – пробормотала она жалобно, подходя к раздраженной женщине. Янка отошла к окну, чтобы им не мешать.

Во дворике набирали силу ветки кустарника. Наверное, это была сирень. А может, алыча или слива. Они еще только-только просыпались, будто чуть позеленели внутри, под тонкой корой. И казалось, что весь дворик окутан нежной-нежной, почти неуловимой глазом дымкой.

– Даже не начинай, Олеся, я тебя сразу предупреждала, поздно локти кусать…

– Мамочка!

– Нет, нет и нет!

Слова пробивались сквозь мысли, и Янка волей-неволей начала прислушиваться.

– Раньше надо было думать, я тебе говорила, я знала, что все этим кончится…

– Мамочка, ну пожалуйста, мамочка… – тянула девушка в халате таким несчастным голосом, что Янке было даже неловко ее слушать.

– «Мамочка»? Теперь, значит, «мамочка»? А слушала ты меня, когда я тебя уговаривала аборт сделать? Слушала?

– Я испугалась, мне страшно было, больно…

– Она испугалась! Вы посмотрите на нее! А рожать ей не страшно! А воспитывать? Нет уж, дорогая! Вовремя меня не послушалась, я теперь убирать за тобой мусор не намерена!

– Мамочка, ну пожалуйста, ну можно я ее оставлю, она такая хорошенькая, ну мамочка…

– А не надо было смотреть! Я тебе сразу сказала: родишь – домой не возьму, оставишь в роддоме. Ты зачем ее на руки брала? Поди, и кормила еще? Вот ненормальная! Образования нет, работы нет, мужа нет, а она приносит мне в подоле! А кормить вас я должна, да? Нет уж, не дождешься! Всю жизнь ты на моей шее ездила – хватит!

– Мама-а-а-а, – девушка захлебнулась слезами, упала на колени и бормотала что-то совсем бессвязное. Янка вжалась в подоконник.

– Хватит! Я только на пенсию вышла, я для себя пожить хочу, а ты мне тут со своим ребенком! Где хахаль твой распрекрасный? Вот и я не знаю! Я тебя сразу предупреждала… Да не ори ты! Одевайся иди, а то одна домой поедешь!

Она оттолкнула девушку и уселась, грозно скрипнув стулом. Девушка, пошатываясь, встала. Побрела к двери.

«Неужели все-таки оставит? Своего ребенка? А если ей некуда идти, совсем некуда? Если у нее только вот эта грымза-мамаша? – Янка развернулась, посмотрела на женщину. Самая обыкновенная с виду, одета так хорошо, в костюме, в легком плаще, беретик на голове. – Сволочь, какая же сволочь!» Янку так и подмывало сказать что-нибудь этой тетке, демонстративно отвернувшейся от нее, только что вынудившей родную дочь оставить ребенка в роддоме! Она представила, как эта девушка, Олеся, сейчас собирает вещи, последний раз смотрит на дочку… Нет, наверное, не смотрит, наверное, ее уже забрали, и все врачи качают головами, хотя, может быть, у них такое каждый день, им не привыкать.

Янке стало вдруг очень страшно. Почему так долго нет Таля? Может, и его мама… тоже? Ведь у них так плохо все, может, и она решит, что лишний рот не прокормить, что лучше оставить, пусть в детдоме растет… Янка тряхнула головой. Нет, Таль ей не позволит!

– Вот, мам, это Янка, помнишь ее?

Янка спрыгнула с подоконника. Она смотрела на Талькину маму, на ее посвежевшее лицо, на черную, с проседью косу, обернутую вокруг головы, на сверток в ее руках и вдруг, сама не понимая отчего, расплакалась.

– Ты чего? – испугался Таль.

– Ну что ты, Яночка, что ты, девочка, вот смотри, какой у нас здесь мальчик, какой у нас тут Пашенька, какой красивый…

Тетя Нияра приподняла край пеленки, открывая личико малыша, но Янка все равно сквозь слезы ничего не разглядела. Она плакала и плакала навзрыд и никак не могла успокоиться. Сунула Талю розу и выбежала на улицу, прижалась там к стене, нагретой солнцем, и выревела все, что скопилось в ней за последние месяцы, а главное – эту острую, жгучую боль, которую раньше она никогда не испытывала, не знала и не понимала, что может так быть: за другого, за незнакомого человека, которого она и не увидит больше никогда в жизни.

 

Глава 3. Цветение миндаля

Янка сама не знала, почему ей захотелось рассказать об этом маме. Но вечером, когда та приехала с работы, поужинала и прилегла у себя в комнате, Янка пришла к ней, присела рядом и сказала:

– А я сегодня школу прогуляла.

– Яна!

– Мы с Талем ездили за его мамой и братишкой в роддом. Таль меня попросил помочь. Да сегодня только две алгебры, литература и физра…

– Нияра родила? Кого?

– Мальчика. Назвали Пашей. Ну, в честь отца.

Они помолчали.

– Мам, я пока их ждала… одна девушка была, она ребенка в роддоме оставила. То есть она хотела забрать, а мать ей не разрешила… сказала, «я же говорила тебе делать аборт»…

– О Господи…

– Она так на нее кричала, говорит: «Я только на пенсию вышла, я для себя пожить хочу…», а девушка эта плакала, уговаривала ее.

– А отец ребенка?

– Ну, я так поняла, что его нету, ну, наверное, бросил, а может… не знаю, в общем.

– Вот, Яна, видишь! Пока не выучишься, на ноги не встанешь, нормального человека не встретишь…

– Значит, ты бы меня тоже?

– Что? – опешила мама.

– На аборт отправила, если бы я тебе… это… «в подоле принесла»? Или заставила бы потом отказаться от ребенка?

Мама села, посмотрела на Янку такими глазами, будто та снова стала маленькой. Потом притянула ее к себе, подула в макушку – она так всегда раньше делала, а после развода еще ни разу – и сказала тихо, будто секретик, на ушко:

– Ну что за глупое ты у меня существо… Яночка, я тебя очень прошу: ты уж постарайся не забеременеть в пятнадцать лет. И в восемнадцать. И вообще закончи сначала институт. Вы, конечно, сейчас все ранние, но с этим делом… ну, со взрослыми отношениями, я хочу сказать, не стоит торопиться. Но если уж будет невтерпеж, всегда помни, что люди придумали много средств от нежелательной беременности. Ну, а если уж все-таки… в общем, никаких абортов, рожай, я тебе всегда помогу.

И если бы Янка не выплакала сегодня все слезы у стены роддома, она бы опять заплакала.

Янка бывала у Конопко теперь каждый день. Заходила после работы, будто бы просто так, приносила будто бы угощение к чаю. Но старалась, чтобы это всегда было не только печенье, конфеты, а еще и хлеб, масло, сыр, творог, фрукты. Тетя Нияра каждый раз пугалась и болезненно морщилась:

– Что ты, Яночка, зачем ты так много, мы же пенсию получаем…

Знала она эту пенсию, бабушка ей говорила. Половина уходила на оплату коммунальных услуг, а оформление субсидии затягивалось. Шкатулка тем временем пустела, и Янка не думала уже о том, чтобы поехать на лето в родной город. Даже на дорогу не хватит.

Таль очень на Янку сердился, один раз сказал даже, что больше ее на порог не пустит, если она будет их подкармливать. Но Янка только смеялась. Она умела Таля уболтать, уговорить, упросить. С Анютой было сложнее.

– Почему ты нам помогаешь? – спросила она как-то. – Ты, наверное, в Таля влюбилась.

– Я? В Таля? – Янке даже смешно стало. Но Анюта смотрела очень серьезно, даже строго. И Янка ответила тоже серьезно: – Нет, мы просто дружим. Друзья ведь помогают друг другу.

– Ну да, – недобро усмехнулась Анюта. – А что, в Таля влюбиться нельзя? Он ведь хороший.

– Хороший, – согласилась Янка. Она вдруг подумала, что они с Анютой похожи. И если бы Анюта была постарше, они бы стали подругами.

Пашуня рос улыбчивым и крепким. Тетя Нияра отошла, научилась снова улыбаться, отвечая на каждое Пашунино курлыканье, и Дашина мама, тетя Галя, говорила, что в жизни не видела такого красавца. Даша тоже часто приходила нянчиться. Она была единственным ребенком и давно перестала мечтать о братике или сестренке.

– Папа говорит, что сегодня и одного-то не прокормить, – ворчала она. – Сколько людей прокармливают, и ничего!

– Зато у тебя все самое лучшее, – усмехнулась Янка.

Даша вмиг погрустнела, потемнела лицом.

– Ну и что? Зато с маленьким так хорошо возиться…

– Ага, – хмыкнула Янка, которая с утра сегодня опять разругалась с Ростиком, – это сначала хорошо, когда он тебе в ответ только улыбаться или кукситься может, а потом подрастет, и начинается… Мне вон сегодня братец такого с утра наговорил, чуть не убила! И раньше тоже: все лучшее – Ростику, конечно, «он же младший»! А все шишки на меня, «ты же старшая»! Нет уж! У меня будет один ребенок.

Они долго молчали. Наконец Даша вскинула на Янку свои красивые темные глаза. Сказала глухо, будто делилась самым сокровенным, и в этот момент совсем не была похожа на скучную, примерную Дашу:

– Знаешь, я раньше тоже так думала. Ну, что хорошо, что я одна. А теперь мне так страшно иногда делается… вот как подумаешь: родители, они ведь все равно старше меня, они умрут когда-нибудь. Ну, даже если не как дядя Паша, а вообще, от старости. И у меня никого не останется, понимаешь?

– Ну… – опешила Янка от таких странных, не свойственных Даше мыслей. – Почему одна-то? Ты ведь уже взрослая будешь… ну, замуж выйдешь, дети будут.

– Ну да, это понятно, но все равно. По крови родной человек, понимаешь? Из твоей семьи, чтобы были общие родители…

И Янке вдруг так жалко стало Дашу, и так стал понятен ее страх и ее одиночество, когда не с кем поделиться радостью, не с кем вспомнить поездки к бабушкам, не на кого даже накричать! Они с Ростиком, когда в конце августа возвращались домой, всегда вместе перебирали камешки-ракушки, распределяли, кому какой сувенир подарить, фотографии разбирали. И вспоминали все, что было летом, тоже вместе. А ко дням рождения родителей они организовывали домашний концерт, маленький, конечно, две песни, три стихотворения, но все равно. Одна она бы в жизни не стала этого делать!

Хорошо, что есть Ростик. Хоть она пока и не представляет, что будет с ним делиться какими-то там своими переживаниями, а все-таки хорошо, что он есть. Когда родители разводились, они с Ростиком будто оказались в одной команде, по одну сторону баррикад. В те дни Янка читала ему перед сном вместо мамы, и уроки с ним делала, и в бассейн водила, хотя раньше ее невозможно было заставить заниматься братом – что ей, делать больше нечего? И сейчас вспомнилось, как часто он ее поддерживал тогда. Тем, что плакал, и его нужно было утешать. А сейчас? Она уже забыла, когда последний раз с ним разговаривала нормально. А ему ведь тоже тяжело сейчас! Еще тяжелее, чем ей, она-то взрослая… У него и в школе там что-то не ладится, она краем уха слышала… «С чужими возишься, а до своего брата и дела нет», – шепнул ей кто-то внутри укоризненно. Янка решила, что со следующей зарплаты свозит Ростика в Феодосию. Походят по городу, в музей Грина зайдут, в кафе посидят… Может, Маруську с собой возьмут.

Дожди и туман упали на Поселок. И повсюду цвел миндаль. Все деревья стояли в бело-розовом облаке. Было ветрено, и каждый порыв ветра снимал с деревьев нежные лепестки, кружил в небе, бросал по обочинам. Янка думала о том, как много пропускает Глеб. Какие можно было бы сделать кадры! Он не ехал, застрял в своей Москве, затерялся, и не осталось ни адреса, ни телефона, только точка на карте – Москва. Янка была в Москве. Огромная она, не обойти.

– Здравствуй, дочка.

– Здравствуй.

– Как дела у вас?

– У нас хорошо.

Он замолчал, будто ждал, что Янка сама заговорит. Но Янка помогать ему не собиралась, вот еще!

– Как Ростик?

– Растет.

– В школе как?

– Хорошо.

Сколько, интересно, он еще выдержит?

– Как айфон-то? Работает?

Ага, вот, значит, как?

– Думаешь, я тебе спасибо за него скажу? – тут же взорвалась Янка. – Да подавись ты своим айфоном!

Она нажала «отбой», бросила телефон на кровать и сама упала рядом. Внутри у нее клубилось горячее месиво. Он еще ей звонит! Он еще спрашивает! Он… От ярости Янка даже реветь не могла. И вообще, хватит. Что-то часто она в последнее время реветь стала. Недавно их от школы водили к психологу. Янка боялась, что ее про развод начнут спрашивать, и поэтому сразу сама начала вопросы задавать. Чего вот она стала такая плаксивая? Чуть что – слезки на колесиках? Хоть от радости, хоть от огорчения, хоть от жалости? Тетка-психолог ничего такая попалась, сказала, что это возрастное, что пройдет и что надо учиться себя контролировать. Ну-ну…

Янка вдруг представила, как папа приезжает и вправду забирает у нее айфон. Потому что так разговаривать с отцом… Раньше она даже в страшном сне себе такого представить не могла. А теперь вот почему-то можно. Ну и как она без своего любимого телефончика, когда уже привыкла и относится к нему почти как к живому? Вот так-то… Надо было сразу играть в гордость и отказываться от подарка. Интересно, а он сразу два купил: ей и Варьке? Сразу два, наверное, дешевле.

Янке казалось, что она до сих пор, как Маруська, все стаскивает и стаскивает с головы черный платок.

 

Глава 4. Летать

Самое дурацкое, когда у девчонки, которая тебе нравится, день рождения. А у тебя денег нет, и вообще… Что он может подарить Янке? Что вообще дарят девчонкам? Особенно таким… Потом Таль вспомнил про браслет.

Браслет из круглых сердоликовых бусин, он Талю иногда даже снился. Это еще летом было, когда Янка только переехала. Они махнули всей компанией в Коктебель, ну а там, конечно, на набережной чего только нет. И вот этот браслет. У Янки сразу глаза загорелись, будто она в жизни ничего подобного не видела. Долго перебирала круглые холодные бусины, гладила. Но и стоил он, надо сказать… ни у кого в их компании таких денег не было. А сейчас тем более откуда Таль возьмет? Да и набережные в Коктебеле пустые, не сезон ведь, где этого мужика с браслетами искать? Таль так измучился, что вечером, когда мама кормила Пашуню, а Анюта и Маруська сидели тут же, сказал, за деловитостью скрывая неловкость:

– У Янки день рождения во вторник.

– Ух ты, здорово, – равнодушно отозвалась Анюта. Даже головы от альбома не подняла. Но мама, конечно, сразу его поняла.

– Ох, Талечка… что бы придумать? Надо же ее поздравить обязательно. Надо подарок… погоди, сейчас Пашуня поест, у меня есть кое-что.

Мама тут же встала и, придерживая Пашуню одной рукой у груди, достала из шкафа свою старую шкатулку. У нее в этой шкатулке все лежало: свидетельства о рождении, бусы из жемчуга, которые папа подарил ей на свадьбу, первый состриженный Талев локон, ну и девчонок, конечно, тоже. И свидетельство о папиной смерти было тут же.

– Вот, смотри, сынок, они дорогие очень, это мне бабка моя на шестнадцать лет подарила, – мама протянула Талю старые сережки с голубыми, будто застывшая вода, камешками. – Вот, Яночке понравятся.

Таль болезненно поморщился. Мама так отстала от жизни! Какие-то допотопные сережки! Они провалялись в шкатулке полвека, мама сама их никогда не носила, все потемневшие, древние… Янка в жизни их не наденет! Потому что он никогда и ни за что ей их не подарит! Мама смотрела на него радостно, и он чувствовал, как закипает в нем раздражение. Еще чуть-чуть, и он сорвался бы, но все-таки хорошо, когда у человека есть такая сестра, как Анюта. Она полюбовалась плавной линией цветка на рисунке и сказала:

– У нее уши не проколоты.

– Да? – расстроилась мама, и пальцы прикрыли старые сережки, лежавшие на ее ладони. – Что же тогда?

Но Таль уже знал что. Он смотрел в Анютин альбом – она нарисовала подснежники среди опавших буковых листьев – и понимал, что только это он и может сейчас подарить Янке. Главное – все продумать. Главное – чтобы она его поняла. И чтобы согласилась поехать.

Таль все тщательно спланировал. Во вторник утром он встретил Янку у ворот ее дома. Усмехнулся, увидев ее наряд: мини-юбку, джинсовую рубашку, туфли на высоченных каблуках. Забрал у нее из рук сумку.

– Ты чего? – испугалась она.

Глаза накрасила ярко, по-дурацки, и сережки – большие цыганские кольца. Соврала, значит, Анютка маме. Он так и понял. Сам-то он на это никогда внимания не обращал. Хорошая сестра Анютка, что и говорить.

– С днем рождения!

Она улыбнулась. Радостно и чуть-чуть смущенно. Или ему показалось.

– Давай с уроков сбежим?

– А куда?

– Есть одно место. Но далеко. До Симферополя ехать надо.

– Зачем?

– Подарок буду тебе дарить.

– В Симферополе?

– Ближе нету.

Все-таки Янка – особенная. Ну кто бы еще согласился поехать? А она поехала. В Симферополе он взял напрокат у знакомого пацана скутер, тот ему уже сто лет обещал дать покататься, вот и пригодилось.

– На этот? Мне? – уставилась на скутер Янка. – Ты с ума сошел? Я в юбке!

– Я же буду впереди. Никто ничего не увидит.

Она глаза сузила, сказала:

– Я тебя убью.

Но села. Прижалась. Таль чувствовал ее колени. И думал, как она отнесется к его подарку. Наверное, он где-то читал про такое, а может, видел в кино. Он точно знал, что не сам это придумал, а потому доверял этой идее больше, чем своей.

Ехать недолго – в горы, на Долгоруковскую яйлу, до Кургана славы. А там уже рукой подать.

У Талиного отца не было родственников, и родителей своих он не знал. Он в детдоме вырос. Но на Курган славы – памятник погибшим в Крыму партизанам – он привозил их каждое 9 Мая, будто здесь воевал его отец или дед. А может, и воевал, кто знает? Или отцу хотелось так думать.

У Кургана Таль повернул скутер к скамейкам под яблонями, там остановился.

– Дальше пешком.

– В лес?!

– Ага.

– А предупредить?

– Не переживай, – усмехнулся Таль. – Тут недалеко. Не пройдешь – на руках понесу.

Янка только головой качнула. Они стали спускаться в ложбину. Там был родник Ладошка. Так его все называли. На каменной плите было высечено лицо партизана и стихотворение, а в самом роднике – две каменные ладони, всегда наполненные водой, что текла из-под камней.

– Разве здесь шли бои? – удивилась Янка.

– Конечно, – удивился и Таль. – Крым же оккупирован весь был. Это партизанские места, знаешь, сколько их тут полегло!

– Я даже не знала, что здесь фашисты были…

– Что у тебя по истории? – усмехнулся Таль.

Янка промолчала. Она думала о том, что каждое лето приезжала в Крым, но нигде, кроме Поселка и Феодосии, не была. Ну, съездили один раз в Ялту, ну, были в Ливадийском дворце. Ну, в Симферополе, конечно. На вокзале и в аэропорту. А чтобы куда-то еще… Ни родители, ни бабушка с дедом не считали нужным их возить. А сама она? Даже книжку никакую про Крым не прочитала! Даже путеводитель какой-нибудь! А всегда хвалилась, что Крым ей дом родной и она его как свои пять пальцев знает!

– Ну, хоть про оборону Севастополя слышала? – надавил Таль.

– Конечно слышала! – возмутилась Янка и поняла, что знает это просто как факт. Была оборона Севастополя. Кажется, их было две. Одна – в Великую Отечественную, а вторая – еще когда-то. Она дала себе слово, что обязательно возьмет что-нибудь в библиотеке про Крым.

– Ты мне это хотел показать? – кивнула она на родник.

– Нет, – замялся Таль. – Пойдем.

Они стали спускаться еще ниже, вдоль ручья. Янкины каблуки тонули во влажной земле. Ее любимый буковый лес был будто нарисован коричнево-серой краской. И вдруг Янка остановилась. Среди опавших коричневых листьев появились зелено-белые острова.

– Подснежники, – выдохнула она.

– Это тебе. Ну, вроде подарка. Просто их нельзя рвать, они в Красной книге и вообще… Да и не довезти, завянут. А посмотреть ведь можно.

Подснежников было целое море. Янка с Талем шли, а их становилось все больше и больше, до самого края леса, докуда хватало взгляда. Настоящие, те самые подснежники, которые она раньше видела только в учебнике по биологии!

– Это крымский эндемик. Ну, то есть только здесь растет, в Крыму, – сказал Таль. Ему было неловко. Янка молчала, и он нервничал, что вся его затея – большая глупость. Вдруг она остановилась.

– Таль… Я не могу по ним идти. А ступить некуда, они везде.

– Да ладно… ну, их же много, пойдем…

– Нет. Давай тут постоим.

Янка присела на корточки. От подснежников шел тихий, очень нежный запах, почти неуловимый. Так пахли проснувшиеся ручьи. Так пахла земля, влажная и прохладная от стаявшего снега. Так пахло утреннее небо, кора весенних буков. Так пахла весна.

– Спасибо, Таль.

Они постояли еще немного и повернули обратно. Янка достала телефон и сфотографировала подарок. Таль чуть нахмурился. Ему казалось, что никакой фотоаппарат это не передаст, ведь можно просто запомнить. Но он ничего не сказал. Это же ее подарок. Это же Янка. Она взяла его за руку и сказала:

– Знаешь, первый раз мне действительно стало жалко, что люди летать не умеют. Мы бы с тобой полетели над ними и рассмотрели бы каждый цветочек.

На обратном пути, сидя за рулем скутера, Таль улыбался. Ему казалось, что Янка прижималась к нему сильнее, чем по дороге туда. Он не знал, о чем она думала. Но подарок ведь ей понравился, да? Здорово все получилось! И тут Таль понял, откуда пришла эта идея: однажды отец с утра повез их в холмы – смотреть, как цветут маки. Он тогда еще работал на грузовике, развозил почту из Симферополя по всему Крыму и вот приехал с утра, погрузил их в свою машину и повез куда-то. А на все вопросы только улыбался. Солнце освещало холмы, и так много было на них диких маков, что они горели огнем. Мама засмеялась, а отец сказал:

– Дарю тебе миллион алых маков!

 

Глава 5. Опустевшая шкатулка

Глеб приехал в конце апреля. К тому времени зацвели холмы, Пашуня подрос, узнавал уже всех своих и даже Янку, а Янкина заветная шкатулка совсем опустела. Она сама не заметила, как это получилось. Брала и брала оттуда не глядя: то конфет Маруське купить, то игрушку Пашуне, то меда тете Нияре… и все казалось, что там еще много, что хватит и на подарок Ростику на день рождения, и на новые туфли Анюте. И вот вдруг там ничего не осталось, мелочь одна. Янка чуть не разревелась: она полгода пахала как проклятая в этом клубе, ничего себе даже не купила особенного, а теперь… Но плакать было бесполезно. А главное, как теперь Конопко? И до зарплаты еще полмесяца… И тут судьба послала Глеба.

Он пришел к ним с автовокзала. Веселый такой, в модном черном плаще, с чемоданом на колесиках. Шумно поздоровался, пожал деду руку, обнял бабушку, будто свой, будто родственник.

– Пустите?

– Да уж ты дорожку сюда протоптал, живи, – улыбнулась бабушка.

Она метнула на сияющую Янку настороженный взгляд, но промолчала. Все-таки начать сезон раньше остальных – хорошая примета. Значит, летом не будет пустовать скворечник ни дня. Но у Янки давно созрел другой план. И, как ни трудно было отказаться от присутствия Глеба здесь, совсем рядом, другого выхода она не видела.

– Ба-аб…

– Чего тебе, стрекоза?

– А вы ремонт в скворечнике делать не будете?

– А вы?

– Ну, ба-а-аб…

– Да что ты юлишь все?

Бабушка у Янки такая, с ней напрямик надо, она все эти вокруг да около не выносит. Но напрямик сейчас нельзя. Как-то так намекнуть бы, незаметно, чтобы нечего было предъявить Глебу, но и чтобы она заподозрила неладное да и выгнала его… тактично.

– Чего это ты вдруг домашними делами озаботилась? Своих, что ли, мало?

– Да нет, так… – Янка стояла, прислонившись к дверному косяку. Как же сказать-то? – Просто странно: скоро лето, разве не надо ремонтировать?

– Ну, так ведь постоялец у нас, куда его?

– Да вот его бы куда-нибудь… – и Янка закусила губу. Бабушка бросила посуду, вытерла руки о фартук, посмотрела на Янку в упор.

– Ты давай не юли. Пристает он, что ли, к тебе?

– Нет, ты что! – тут же испугалась Янка. – Просто… смотрит.

– Понятно. Ты иди, Яночка, иди, детка…

Янка пошла. Было ей страшно.

Решение зрело в бабушке четыре дня. Все эти дни она глаз не спускала с Янки и Глеба. А Глеб, как нарочно, будто знал о Янкином плане и подыгрывал: то руку ее перехватит, когда она мимо пробегает, то комплимент при всех отвесит, то скользнет по ней таким взглядом, от которого дыхание перехватывает… Янка уже сто раз пожалела о том, что затеяла. Черт бы побрал этих Конопко с их бедностью! И тут же пугалась таких своих мыслей, начинала молиться неизвестно какому богу и просить прощения – тоже неизвестно за что.

Разговор бабушки с Глебом состоялся в четверг. О чем они говорили, Янка не слышала. Она ждала его под черешней и дрожала как заяц. Вот он вышел из дома, подошел к скворечнику, заметил ее. Усмехнулся.

– Ну что, красавица? Гонят меня, гонят поганой метлой.

– Почему?

– Ну, говорят, что ремонт надо делать, но что-то тут нечисто…

– Что нечисто? – тут же вспыхнула Янка: неужели бабушка ему рассказала, что она нажаловалась?

– Ну, наверное, они боятся, что я тебя соблазню.

– А ты? – насмешливо, чтобы скрыть растерянность, спросила Янка.

Никогда еще Глеб не говорил с ней так… откровенно. Она смутилась, и в тот же миг ей захотелось, чтобы у них с Глебом было ВСЁ. А что? Ей уже шестнадцать!

– Что?

– Соблазнишь?

– Яна… ты играешь с огнем, – сказал он тяжело. – А это опасно.

Глеб дотронулся пальцами до ее плеча, провел по ключице, замер, а потом рука упала вниз, повисла вдоль тела. Янка смотрела на него распахнутыми глазами, а все язвительные и умные слова вдруг куда-то улетучились, испарились, одна ерунда вертелась на языке, и она выпалила поспешно:

– Могу устроить тебя к хорошим людям. И недорого.

Глеб усмехнулся и ответил равнодушно:

– Давай.

Дура, вот дура! Ничего поумнее не нашлась сказать? «Могу устроить»! Как тетки на автовокзале! И какие глаза у него сразу стали – насмешливые и снисходительные. Она для него маленькая девочка, была и останется. Дура, дура безмозглая!

Сквозь жгучий стыд она слышала, как бабушка вышла из дома и что-то крикнула Глебу и как Глеб говорил ей, что, конечно же, съедет, он все понимает, ремонт есть ремонт, да не вопрос, жилья сейчас навалом, и потом, может, это знак, что ему пора двигаться дальше, в другое место?

– Вот-вот, – буркнула бабушка, – Крым большой.

Глеб собрался за час.

– Ну, веди, мой ангел нежный, – сказал он Янке, и она повела.

– Тетя Нияра, вот вам постоялец. Тихий, скромный, платит хорошо!

Янка эти слова заранее приготовила и сто раз отрепетировала. Глеб брови приподнял: ого! А тетя Нияра захлопотала:

– Сейчас, сейчас, миленький, вот тут пока сядьте, а то Яночка не предупредила, мы сейчас мигом вам комнату освободим…

– Мать! – хмуро одернул ее Таль. Его злило, что перед этим фотографом все так юлят. Кивком головы он отозвал Янку в сторону. – Чего это вы его прогнали?

Янка повела плечом.

– Ну?

– Подумали, что он ко мне клеится.

– А он?

– Что?

– Клеился?

– Ты, Таль, дурак?

Но Таль был совсем не дурак. Он видел, как этот хлыщ московский на его зеленоглазую Янку смотрит. Будто одежду снимает.

– Правильно, что выгнали, – сказал он. – А тут я за ним присмотрю.

– Ты лучше за собой присмотри, – фыркнула Янка.

Потом попрощалась со всеми, получив охапку взглядов в награду: хмурый – от Таля, благодарный – от тети Нияры и Анюты, преданный – от Маруси. И непонятный – от Глеба. Шла по набережной и улыбалась. Теперь Таль ни за что не догадается, что она к ним жильца спровадила, только чтобы им подработать. Смешной Таль! Ревнует… Да нужна она Глебу! «Нужна, нужна!» – бился в сердце комок из его взглядов, слов, улыбок, из его краткого прикосновения, которое Янка до сих пор чувствует, будто навсегда отметина – вот тут, в ямочке между ключицами, где живет теперь ее дыхание и сердце.

 

Глава 6. Разные поцелуи

Тарас стоял на горе, смотрел в сторону моря. За спиной начинался Верхний Перевал, его заповедник. Можжевеловая роща, сосны, потом буковый лес. Тарас знал его, как знал родной дом. Все-таки пять лет лесничим. И пять лет он не может привыкнуть к виду, что распахивается с этой горы. Каждый раз что-то тоненько рвется в груди. Надо будет еще раз привести сюда племянников. Тарас вспомнил, как Янка замерла в буковом лесу у Хапхала, и усмехнулся. И тут же крикнул вниз, на тропу:

– Глеб! Ты как?

– Нормально! – донеслось с тропы.

Тарас улыбнулся снова. Смешной этот Глеб. Ну зачем лезть в горы, если не любишь их?

– Искусство требует жертв, – будто услышав Тарасовы мысли, пропыхтел Глеб, поднимаясь наконец-то на гору. Он уперся руками в колени, тяжело дышал и сплевывал. Тарас хмуро ждал. Хотя надо было бы сказать, чтоб не плевался.

– Ну, вот твое искусство, любуйся, – усмехнулся Тарас.

Внизу парило море. Уснувшими исполинскими животными застыли около него горы. Вились тут и там тропки и дороги. Замерли отдохнувшие за зиму виноградники. Тарас отошел к огромному древнему можжевельнику, похлопал его по стволу, как коня, прислонился спиной. Глеб устало достал фотоаппарат и штатив, начал настраиваться, будто примериваясь, прицениваясь, как на рынке. Тарас впервые смотрел на него неприязненно. Янка вот еще влюбилась. Дуреха. «Зато ты больно умный, – опять внутренне нахохлился, нахмурился Тарас. – Будто Юлька должна ждать тебя вечно». Но жениться на Юльке – это значит уйти из заповедника или мотаться все время к ней в Феодосию, жить на два дома. Не хочется ему так. И оставить это место не может. А она? Что ей, трудно сюда перебраться? «Так ты бы спросил», – проворчал про себя Тарас и устало тряхнул головой, решил не думать об этом. Вон Татьяна выскочила замуж, такая любовь была, а теперь? Что Янка, что Ростик, что сама она – будто отравленные на всю жизнь.

– Просто потрясающее место! – закричал с обрыва Глеб. – Такой простор! Ого, а ты-то какой живописный! – он направил объектив на Тараса. – Вы с этим деревом чем-то даже похожи.

– Возрастом?

– А что? Ему сколько?

– Лет триста, наверное…

– Ну, нет, не возрастом, но он такой же, понимаешь, весь одинокий, гордый и независимый, стоит особняком, но творит пейзаж…

«Все, понесло», – подумал Тарас и отключился от Глебовой трескотни, стал смотреть на море.

Мама работала в темном, тесном павильончике, где всегда пахло лежалым арахисом и чем-то еще, противно-сладким. «Как можно целый день тут сидеть? – недоумевала Янка каждый раз, когда приходила к маме на работу. – С восьми до восьми! Я бы рехнулась! Еще эта толстуха!»

Толстуху звали тетя Ира, она была маминой сменщицей, но любила приходить в магазин и во время маминой смены, так, поболтать. Толстая тетка с кудрявыми рыжими волосами, обветренным и вечно загорелым лицом, хриплым голосом. Она все время приставала к Янке с идиотскими вопросами: есть у нее мальчик? Целовалась она? А сколько раз? Взасос или просто? А может, она совсем большая уже, а? И противно подмигивала при этом. А потом хохотала, когда Янка отшучивалась, дерзила или «включала мороз», как тут говорили, то есть игнорировала полностью. Тетя Ира все равно хохотала.

– Как ты с ней работаешь? – пытала Янка маму и удивлялась еще больше, когда та с деланым равнодушием говорила:

– Да нормальная женщина, обычная… Ты как-то предвзято к людям относишься.

Янка и представить не могла, что эта рыжая толстуха стала ее маме утешительницей, советчицей и единственной здесь подругой. Ира была замужем два раза и имела третьего сожителя. Услышав незамысловатую Татьянину историю, она проявила чисто женскую солидарность и поведала ей ворох подобных сюжетов, но с разным финалом. Татьяна слушала ее с отчаяньем смертельно больного.

– А вообще, бестолковая ты, – заявила ей как-то Ира. – За любовь надо бороться.

– Как бороться, Ир? Если другая?

– Ну и что? Не стенка – подвинется. Что у нее там по-другому? Может, титьки на спине растут? Ты в себя не веришь, вот в чем дело. А был бы у меня такой мужик, как ты про него рассказываешь, я бы за него голову отгрызла.

Татьяна только вздыхала. Бороться за любовь… даже звучит странно. Любовь ведь не квадратные метры, не должность, не золотая медаль. Янке легко было соврать, что больше не любит, любит, конечно, но вот бороться… Не умеет она, не знает как. Зато Ира знала. Она разработала целый план и вдалбливала его в Татьяну с завидным упорством.

– Чего это ты по телефону-то с ним не разговариваешь? Очень даже зря! У него за семнадцать лет на твой голос уже инстинкт выработался, как у собачки Павлова. И дети общие, вот про детей и говори. Не скрывай, что денег не хватает, пусть помогает. Мужики – они, знаешь, все бизнесмены: трудно им отказаться от того проекта, в который они много денег вбухали.

– Ну, я же вот ответила на Новый год… все-таки он такие подарки сделал…

– Вот-вот! И почаще пусть делает! И ты почаще с ним разговаривай, чтобы общие интересы оставались. И вообще, не понимаю я тебя: сорвалась, уехала, квартиру бросила… Хоть бы уж продали тогда, что ли. На эти деньги здесь нормальную квартиру можно купить, хоть от родителей бы не зависела.

Мысль о брошенном жилье мучила Татьяну все настойчивее. Будто четырехкомнатная квартира, купленная и обставленная с такой любовью, когда все в ее жизни было еще хорошо, звала ее через тысячи километров. А Ира гнула свою линию четко: и про квартиру, и про красавицу Янку, которой здесь не место, конечно, да и что ее здесь ждет?

– Вот увидишь, выскочит замуж за какого-нибудь местного придурка, еще школу не закончит, такая не засидится! И будет потом всю жизнь, как я, от одного мужа к другому бегать да за любую работу хвататься. А Ростик, сама говоришь, от рук отбился. Конечно, без отца-то… Вообще, Танька, тебе бы мужика найти…

Но Татьяна даже думать об этом не хотела. Она чувствовала себя старой и изломанной, хрупкой. Но Ирины слова, как монотонные капли, падали в сердце, и голова болела от мыслей. И когда Андрей позвонил в следующий раз, она взяла трубку и нашла в себе силы поговорить с ним спокойно и даже весело.

Янка, Таль и Даша готовились к экзаменам вместе, у Даши. Потому что у нее были отдельная комната и безлимитный интернет. Даша проявила просто чудеса красноречия: заставила учиться Таля.

– Ты сейчас экзамены не сдашь, даже в техникум поступить не сможешь и что делать тогда будешь? Так и болтаться всю жизнь?

– Тебе-то чего моя жизнь? Ты что, за меня замуж собралась? – хмыкнул однажды Таль в ответ на ее нотацию.

– Дурак! – огрела его учебником по голове Даша, а сама покраснела до слез.

И Янке почему-то так тоскливо стало. Конечно, собралась, давно пора было понять… «Тебе-то что? – удивилась сама себе Янка. – Это же Таль!» Янка не могла сформулировать, «что» ей до него. Она только стала замечать: когда приходит к Конопко, то больше расстраивается, если не застает дома Таля, а не Глеба. С Глебом они вообще теперь почти не виделись. Спрашивать про него у Таля или Анюты не хотелось. Как-то спросила у тети Нияры, та не сказала ничего нового:

– Да хороший жилец, тихий, все ездит куда-то, все с фотоаппаратом своим.

У Янки вроде и тюкнуло привычно сердце, но как-то уж слишком быстро отпустило.

А однажды они прозанимались у Даши до темноты, и Таль пошел Янку провожать. Они шли по набережной и молчали. Как-то не хотелось говорить. А когда проходили мимо чайханы, которая уже открылась к лету, Янка увидела, что оттуда выходит Глеб с какой-то девушкой. Он ее обнимает и целует на ходу. Она смеется и отталкивает его, но не всерьез. Это сразу видно. Когда не всерьез. И они. Спустились. По лестнице. На пляж. Они там. Сядут. На песок. И будут целоваться. И все потом тоже – будет. Потому что девушка – взрослая. И красивая. И Янка узнала ее. Это была Леся из Тарасовой компании с Нового года. Урочище Хапхал. Ур-р-р-р-р-рочище. Хапхал.

– Пойдем? – осторожно тронул ее за локоть Таль.

Они пошли. Лицо горело. Таль посмотрел на нее и сказал:

– Янка, ну хочешь, я его завтра выгоню? Пусть перебирается к своей шалаве жить!

– Она не шалава. Это Леся. Она классная. Мы вместе были в походе.

Таль не ответил. Янка усмехнулась:

– Зачем выгонять хорошего постояльца? Да и за что? За то, что он с девушками целуется?

Янка развернулась к Талю. Они были одного роста – глаза в глаза. Она взяла его лицо в ладони, посмотрела ему в глаза, испуганные, застывшие, а потом – быстро поцеловала в губы. И пошла рядом как ни в чем не бывало. Сердце медленно и гулко билось где-то в коленках. Было хорошо. Море шумело. Ветер. Таль взял ее за руку. Но так ничего и не сказал. Около калитки он потянулся к ней за поцелуем, но она увернулась и ушла.

Янка выложила свои фотографии «Вконтакте». Везде подписала: «Фотограф Глеб Арсеньев». Будто попрощалась. И потом дня три наслаждалась комментариями. «Лапуся», «красотулечка», «красота! обожаю тебя!», «Заинька моя! Ты просто красотка! Люблю тебя!», «клеееевая!», «sexy», «ужасно все скучаем, скорее приезжай!»… Конечно, это всё девчонки писали: Майка, Лерка, Юльчик… Герка Ивлин оставлял короткие: «Вау!» Под одной из походно-новогодних написал: «Как ты повзрослела». Янка ждала, что Рябинин тоже что-то напишет, но он молчал, даже лайка не оставил.

Поселок раздувался на глазах. Открывались кафе и лотки с сувенирами, на улицах выстраивались палатки с клубникой и черешней. В магазинах стали собираться очереди. Вспухли от людей пляжи и набережные. А Глеб уехал. Он даже не попрощался, просто съехал от Конопко, и все. Янка пришла к ним в гости, а его уже не было. И Янка ничего не почувствовала. Совсем.

 

Глава 7. Выгодное предложение

Мужик, к которому Таль нанимался в сборщики, не понравился ему сразу. Скользкий какой-то весь, с ухмылочкой. Ну да разве у Таля был выбор?

– Плачу я не сильно много. Сам понимаешь, времена трудные. Хотя… от тебя будет зависеть. Трава ведь тоже разная бывает, – сказал он особенным голосом.

– Нет, – твердо ответил Таль, сразу сообразив, о чем он. Парни предупреждали об этом.

– Чего ты, пацан, а? – недобро прищурился хозяин. – Я говорю, что трава траве рознь: одно дело – лаванду с совхозных полей тырить, другое дело – дикий лимонник собирать, правильно?

Таль кивнул. Отлегло.

– Просто можно ведь и серьезное дело сделать. Ты поработай в горах, а там видно будет. Чего не в школе-то? Или уже каникулы?

– Отец утонул. Семью кормить надо, – хмуро бросил Таль. – На экзамены отпустите только.

– Вот оно как, – вздохнул мужик, и взгляд его стал особенный, но совсем не сочувствующий. Таль почувствовал себя рабом на невольничьем рынке, будто его оглядывали с прицелом, пытаясь понять: сколько он стоит?

Маме про горы Таль сказал в последний момент. Она, конечно, стала ругаться, кричать на него, заревел Пашуня.

– Хватит, мам, чего ты?

– А ты чего? Вот ты чего? Куда тебя несет? Что бы мы здесь не заработали? Да скоро народ повалит, и Анютка уже сколько разрисовала камней-то! Приедут отдыхающие, вместе продавать будете…

– Ага, проживешь на камешки, – Таль в эту затею не верил.

Да и как они себе это представляют? Он самый старший, к тому же пацан, и будет дома сидеть, в школу ходить, когда даже Анютка работает? Интересно, что бы отец по этому поводу сказал! Нет уж, он все решил.

– А школа? А экзамены?

– Отпрошусь и приеду сдавать.

Перед самым отъездом в горы Таль зашел за Янкой на работу. Теперь она не могла отвертеться, покраснела, как будто он ее в воровстве уличил.

– Давай помогу, – Таль деловито перехватил у нее ведро со шваброй, понес выливать.

– Откуда ты узнал?

– От верблюда.

Они сложили тряпки, ведро, швабру в каморку, сдали ключ на вахте и пошли по Поселку. Таль мог взять ее за руку, но боялся.

– Маму с Пашуней вчера в больницу забрали.

– Что? – развернулась к нему Янка, глаза – как два озера, подернутых ряской.

– Да простыл он чего-то. Кашляет сильно, два дня температуру сбить не могли. «Скорую» вызвали, а они отвезли. Но, говорят, ничего страшного, просто так спокойнее.

– Почему ты мне сразу не сказал?

– Вот говорю, – улыбнулся Таль. – Ночью увезли.

– А про температуру?

– Ну, а что бы ты сделала? У тебя своих дел выше крыши…

Янке стало обидно. Значит, Пашуня – не ее дело? Она ему и игрушки, и ползунки-распашонки, и тете Нияре витамины… Но Таль взял Янку за локоть, развернул к себе, сказал серьезно:

– Янка… девчонки там одни остаются. Я-то уезжаю завтра рано утром. Присмотри за ними, ладно? Мне больше не на кого их оставить. Сама знаешь…

Янка молча кивнула.

– У них все есть, ты не думай, мы пенсию недавно получили, я продукты закупил, так что без этого давай… Просто… ну, маленькие они еще, мало ли, вдруг забоятся ночью одни…

– Конечно, Таль, я отпрошусь у мамы и могу даже ночевать с ними, да?

– Спасибо, – сказал Таль так серьезно и проникновенно, что Янка закусила губу, чтобы сдержать подбирающиеся к глазам слезы.

Домой они шли по самой богатой улице Поселка, где друг за другом стояли роскошные виллы, напоминающие поместья девятнадцатого века, с садами, чугунными воротами, за которыми можно было разглядеть фонтаны и беседки. Ленивые охранники скучали у таких ворот, и Таль с Янкой старались проходить побыстрее. Но около одной виллы Таль остановился. Правда, не у самых ворот, а подальше. Провел ладонью по забору, заглянул в сад.

– Знаешь, – сказал он, сжимая кулаки вокруг прутьев узорчатой решетки, – я понимаю, как произошла революция.

Янка удивленно глянула на него.

– Когда я смотрю на эти особняки и думаю о том, что вот сейчас приду домой, а там Анютка и Маруся и надо чем-то их покормить… я бы тоже взял в руки оружие.

– Не знала, что ты коммунист, – насмешливо сказала Янка.

– Да при чем здесь коммунист?! – тут же вспылил Таль. – Я просто говорю, что понимаю, как это произошло.

В горах Талю было хорошо. Воздуха много. Тишины. Все звуки яйлы вплетались в эту тишину: ветер, звон кузнечиков, шелест травы, вскрики птиц… Работы тоже было много. Они собирали траву на яйлах и воровали лаванду с совхозных полей. Воровать оказалось весело. Так раньше они арбузы с бахчи катали с ребятами. Янка тогда тоже с ними ходила. Таль о Янке думал все время. О маме с Пашуней и девочках он тоже думал, но это было другое, привычное.

С Янкой он мысленно вел бесконечные разговоры. Вспоминал, как они на Чертовом камне собирали мидии три лета назад, как она разодрала себе руки с непривычки и как потом они варили мидии в помятой железной кружке, которую Таль припрятал у заветного камня. Много чего вспоминал Таль. И не замечал работы, хоть спину к вечеру ломило, ноги гудели, пальцы опухали. За водой приходилось ходить к далекому роднику, еду варили по очереди. В их бригаде он был самым младшим, но никто его не жалел, никаких поблажек не делал. Талю это даже нравилось. Нравилось быть как все. Только пить он отказывался. Он понимал, что, если бы отец не был пьян в ту ночь, он бы выплыл. Таль не знал никого, кто плавал лучше отца. Да если бы он не был пьяным, он бы и на берегу один не оказался.

Хозяин недобро усмехался, если видел, как Таль упрямо отказывается от выпивки. Все его так и называли – Хозяин. Будто не было имени у человека. Он появлялся раз в неделю на своем джипе, забирал сборы и исчезал там, внизу, где была жизнь. А тут – только тишина.

Однажды Хозяин приехал не один, привез молодого парня, интеллигентного на вид, похожего чем-то на Янкиного дядьку, и тоже в форме егеря. Они о чем-то говорили у машины, Таль увидел, что Хозяин мотнул головой в его сторону. Потом и правда подозвал его.

– Дело есть, – сказал он весомо. – Серьезное. На большие деньги.

Таль весь напрягся. Он много чего от мужиков наслушался. И про наркотики, и про паленую водку.

– Если сделаешь, до конца лета будешь безбедно жить.

– Чего делать-то?

Они осмотрели его в две пары глаз, будто оценивая, можно ли ему доверять.

– Ты ведь болтать не будешь, парень, да?

– Не из болтливых.

– Да это я понял уже, – усмехнулся Хозяин. – Ну, так ты ведь понимаешь, что мы тебя завсегда найти сможем. И семья у тебя большая.

«Будто в дурацком кино каком-то», – чуть не сплюнул с досады Таль.

– Можжевеловую рощу у Верхнего Перевала знаешь?

– Заказник, что ли?

– Да.

– Ну, знаю.

– Вот и отлично!

Дело было нехитрое. Пробраться в темноте к роще и поджечь подлесок. Жара стоит уже второй месяц, вспыхнет от одной спички. Таль не спрашивал зачем. Скорее всего, из-за земли. Захотел какой-нибудь богач виллу построить в этом месте, а нельзя, заказник! Нет заказника – нет запрета, строй не хочу. Таль сразу вспомнил их с Янкой разговор про революцию и как она его коммунистом обозвала. А сейчас вот он, наоборот, получается, за тех, кто на виллах. Видела бы Янка! Ну и что? И ничего бы не сказала. Если бы услышала, сколько ему заплатят. До конца лета безбедно! Да они год на эти деньги жить смогут! Анютке новые сапоги на зиму купит. Маме – пальто.

Таль ехал на последнем рейсовом автобусе и мечтал. У него ведь даже телефона теперь нет, он уже сто лет не слышал своих. Как они там? Вот завтра заплатят, и сразу себе телефон купит. Самый дешевенький, ему ведь только звонить. А Янке он купит… да что он может ей купить? У нее все есть. Она сама их подкармливает, будто он дурак и не видит! Настроение у Таля испортилось.

«А вот теперь посмотрим! Я ей так и скажу: не смей нас кормить, я сам заработал! И куплю ей… браслет из сердолика, например. Тот самый». Тогда у него не было денег, а теперь будут! У него, у Таля, будут деньги! И первым делом он Янку в Коктебель повезет. И к тому лотку подведет. И скажет так небрежно: выбирай…

Таль добрался до заказника, когда совсем уже стемнело. Хозяин точно сказал, в каком месте поджигать. Деревья стояли здесь – великаны. Таль не очень в них разбирался. Ну, знал, что вот это – сосна, а вот это – высокий можжевельник. «Высокий» – потому что выглядит как дерево, а не стелется по земле, как на яйлах. Так, ладно, все, лучше не думать. Ну, сгорят они сейчас, да. Это же просто деревья, вырастут новые. Еще и денег заказнику выделят на восстановление. Наоборот, польза. Потому что все в природе должно обновляться. А этим деревьям уже лет сто, наверное, а то и триста. «Триста лет оно росло, а тут пришел такой я… и все, нету». Таль чиркнул спичкой.

Убежал он сразу, не оглядываясь. За спиной вырастала стена пожара.

 

Глава 8. Два деда

Янка подхватила тазик с пеленками и вышла во двор, чтобы их развесить, когда в жестяную дощечку, прибитую к калитке, постучал какой-то незнакомый дед. Он был смуглый, сморщенный и показался Янке смутно знакомым. Тетя Нияра, которая шла за Янкой следом и несла Пашуню на руках, ахнула и залепетала что-то по-татарски. Незнакомый дед отворил калитку и вошел.

– Здравствуй, дочка, – сказал он, и Янка чуть не выронила тазик.

Тетя Нияра опустила глаза, сказала тихо:

– Здравствуйте, папа.

– Узнал про твою беду.

Тетя Нияра молчала. Дед посмотрел на Янку, потом подошел к скамеечке, присел на нее, вздохнул. Тетя Нияра продолжала стоять посреди двора, как изваяние, не обращая внимания на Пашуню, который теребил ее сережку в ухе и гулил. Из летней кухни выбежала с пустым ведром Анюта, а за ней Маруська.

– Ма-ам, я за во… – и она умолкла, затормозив около матери, а Маруська врезалась в нее.

«Немая сцена», – усмехнулась Янка и стала развешивать белье. Она встряхивала его, и только хлопки и были слышны.

– Эти, вижу, твои, – кивнул дед на девочек, а потом показал на Янку. – А это кто ж? Ни на тебя, ни на Павла не похожая.

– Это Яночка, Талева подружка… – тетя Нияра сбилась, сказала почти шепотом: – Невеста.

Янка поперхнулась, но перехватила отчаянный взгляд Анюты и решила молчать.

– Молода для невесты-то…

Опять повисло молчание. Потом дед сказал:

– Ну, что же вы, внученьки? Идите, обнимите дедушку.

Анюта с Маруськой робко подошли. Дед поцеловал каждую в лоб. Тетя Нияра передала Анюте Пашуню, и та поднесла его деду.

– Хороший, – только и сказал дед. Потом он посмотрел на тетю Нияру, которая все еще не смела поднять глаза, и продолжил: – Ты крепко обидела меня, дочка. Но я тебя прощаю.

«Прощаю! – чуть не закричала Янка. – Столько лет! Ни разу не помог, не приехал, даже внуков не посмотрел! Даже не знал, как они жили! А теперь – „прощаю“?» Но тетя Нияра совсем по-детски всхлипнула и бросилась к отцу. Она упала перед ним, обхватила руками его ноги, уткнувшись в его колени, и плакала долго и безутешно.

– Ну наконец-то, – буркнула Анюта, знаком показала Янке: «Пойдем», и они ушли в дом.

– Что «наконец-то»? – накинулась Янка на Анюту. – Прощает! А где он…

– Да нет, – отмахнулась Анюта. – Наконец-то мама заплакала. Она ведь, с тех пор как папа… – и замолчала, потому что Маруська стояла рядом и не сводила с Анюты преданных глаз. – Она ни слезинки не проронила. Мне даже врач сказал, что это очень плохо, может сердце не выдержать.

Их окликнули со двора. Дед открыл машину и заставил Янку с Анютой таскать во двор мешки с крупой, мукой, сахаром и картошкой. Еще он привез трех куриц и петуха, чему тетя Нияра больше всего обрадовалась. Она отдала Пашуню деду, а сама поставила чайник, собрала на стол. Слезы всё лились у нее по щекам, но Янка теперь понимала, что это просто горе выходит из нее так, что это к лучшему. Дед рассказывал ей, как и что у них в Симферополе, кто на ком женился, кто у кого родился, мешая русские слова с татарскими. Янке эти имена ни о чем не говорили, но было понятно, что родни у тети Нияры много.

– Ты, дочка, смотри, я тебя неволить не буду, а все же лучше вам к нам перебраться.

Анюта вздрогнула и чуть не разбила блюдце.

«Только не это! – сказали Янке ее глаза. – Я не поеду ни за что!»

Но тетя Нияра ответила все так же робко:

– Спасибо, папа. Я должна посоветоваться с Талем. Он у нас теперь в семье старший, как скажет, так и будет.

Янка увидела, что Анюта с облегчением выдохнула. В брате она была уверена.

– Хорошо. Но знай, что тебе всегда там рады.

«Ага, после стольких лет!» – вспыхнула Янка. Но она понимала, что лучше молчать и, как тетя Нияра, не поднимать на сурового деда глаз.

Была пятница, и, возвращаясь от Конопко домой, Янка заранее с тоской думала, что ее дед опять сидит и пьет. И дома напряженная тишина. Только бабушка привычно ругает деда, но шепотом, чтобы не слышали постояльцы, занимающие весь первый этаж скворечника. А дед все бормочет свои истории, которые никто не слушает. Иногда Янке становилось жалко деда, особенно когда по его морщинистой щеке начинала медленно скатываться мутная слеза. Она повисала на подбородке, долго там держалась, прежде чем упасть на клеенку стола. Янке казалось, что ни бабушка, ни мама никогда особенно деда не любили. Или, по крайней мере, редко к нему прислушивались. И его желания уж точно были последним, с чем считались в доме.

Вот по отцу тети Нияры сразу чувствовалось, что он в своей семье – самый-самый. Самый главный, самый значимый, без его разрешения там, наверное, никто шагу не делает. Тетя Нияра, вон, сделала, и что? Янка вспомнила вдруг, как видела отца Таля последний раз, на берегу, когда она сбежала, а он сидел пьяный и стал ее учить жить. Наверное, он всю жизнь чувствовал себя виноватым. Или наоборот? Гордился тем, что ради него тетя Нияра порвала со своей семьей?

Янка толкнула калитку. Полной грудью вдохнула, вобрала в себя тягучий запах роз, которые росли вдоль дорожки. Успокоилась. Что ей дед? Ну, пьет на кухне, что ж теперь? Попробуй работать на коньячном заводе и не пить. Все пьют. Кто от работы, кто от того, что ее нет. Это были не ее слова, не ее мысли, это бабушка так говорила, когда, поругавшись с пьяным дедом, шепталась с мамой. В мире все какое-то неизменное, постоянное, ничего не происходит, будто замерло, все повторяется изо дня в день, и каждую пятницу она слышит всё те же слова…

– Мать, ты вот что, успокойся. Ничего толком еще неизвестно и непонятно, и вообще, надо съездить, узнать все, а потом слезы лить.

Янка чуть не споткнулась. Это был голос деда. И слова были такие – твердые, деловые, не похожие на пятничные. Да вообще на деда непохожие! Но только он зовет бабушку «мать». И Янка поняла, сердцем почувствовала: случилось что-то плохое. Она бросилась к дому, и навстречу ей вышла Юля. Та самая, которой достался Янкин пегас! В Новый год!

– Привет, Ян, – глаза у Юли заплаканные.

– Что случилось?

Юля беспомощно оглянулась на деда, который сегодня был, как ни странно, трезв. Он обнимал одной рукой всхлипывающую бабушку, и Янке жутко было на это смотреть: на слабую бабушку, на сильного деда.

– Я пойду, ладно? – пробормотала Юля. – Я зайду еще.

Она кивнула Янке и ушла. А дед сказал тяжело:

– У Тараса в заказнике пожар случился. Тушил он. Говорят, что спас… Мы с матерью в больницу сейчас поедем. Говорят, сильно он… Ты, Яночка, Ростика дождись, покорми, ну, чего там надо еще сделать…

– Я с вами!

– Нет. Жди Ростика.

Он так сказал это, что Янка застыла на месте. Как там говорится? «Сказал, как отрезал». Почему ей нельзя?! Что Ростик, маленький? Он все равно до вечера шляться с друзьями будет! Тарас ведь ей не чужой, да Тарас для нее… Но она только кивнула и проводила деда с бабушкой до калитки.

Пожар. Пожар в заказнике. Янка была там, года три назад. До сих пор в глазах стояли огромные скрюченные можжевельники. Тарас тогда еще говорил, что им много-много лет, что они и князя Голицына, наверное, помнят. Почему сейчас она о деревьях думает, а не о Тарасе? Да ну, ерунда, он поправится, он же в больнице, не в морге. И если успел потушить, если спас, значит, и сам не сильно пострадал. Она поедет к нему прямо завтра. Отвезет ему его любимую белую черешню, она уже отходит, как раз последнюю соберет…

 

Глава 9. Сердоликовый браслет

– Янка!

– Таль! Ты вернулся?

– А… ты чего здесь? – он видел, как Янка засветилась от радости, увидев его в коридоре больницы. Но тут же понял, что она только что плакала: глаза красные, нос распух… Уж как выглядят зареванные девчонки, он знал. Янка и не стала отпираться, тут же захлюпала:

– У меня Тарас… он в больнице лежит, а я… я к нему приехала, я думала, смогу, но он такой…

Таль ничего не понял. Он взял Янку за локоть, отвел к подоконнику и заглянул в лицо:

– Что случилось?

– Тарас! Мой дядя! Он же лесничим работает, в заказнике на Верхнем Перевале… и кто-то поджег его рощу, он тушил и теперь весь в ожогах, все лицо и руки, и… Он такой страшный там, весь в волдырях… А у него, может, невеста, и бабушка плачет, говорит, что теперь он точно никогда не женится… и… Ой, да при чем тут это! Я этих гадов ненавижу!

Таль выпустил ее локоть. Янка уткнулась лицом в его плечо. Вот как все обернулось. Думал денег подзаработать. Думал, ну сгорит немного леса, вырастет новый. Никого же нет в лесу, ведь ночь.

– А ты чего?

– Я? – Таль будто вернулся из той ночи сюда, в сегодня, вынырнул, как из холодной воды. – Да вот, мама просила сходить к врачу, который Пашуню лечил… передать ему тут.

Пакет, висевший на руке, качнулся. Вчера Хозяин деньги привез. За то, что поджег. За то, что вместо деревьев будут там виллы стоять за высокими заборами. За то, что Янкин дядька в больнице сейчас. За то, что плачет Янка.

Разговор с Хозяином трудный был. Таля до сих пор от него мутило. Они встретились в Феодосии, на набережной, где толпа туристов орала и гомонила, крутились аттракционы, горели огни лотков, заглушая огни порта.

– Плохо сработал, – сказал Хозяин. – Не получилось ничего.

– Да вы что? Горело же, я видел! – возмутился Таль.

– Тихо ты! – прикрикнул Хозяин. – Горело-то горело, только не выгорело, егерь там рядом оказался. Ответственный чересчур. Да не в свою смену. Так что все твои труды прахом… да и мои тоже.

– Я-то тут при чем?!

– Ты… вот что. Вот тебе деньги. Ты меня не знаешь, в заказнике никогда не был, сидел в горах, траву собирал, – Хозяин цепко взял его за плечо. – И запомни хорошенько: поджигатель у нас ты. Сдашь меня – сам сядешь. Уже не маленький, жалеть не будут. А тебе семью кормить, так вроде? И чтобы я тебя больше не видел. В горах – тоже. Понял?

– Понял.

– Вали.

И сам тут же растворился в толпе. Денег оказалось в два раза меньше, чем он обещал. И за сборы зарплату зажилил, урод. Таль выругался. Он понимал: разбираться бесполезно. Самому бы живым остаться. Хорошо, если все про него забудут. Одна была радость: тут же в Феодосии он увидел сердоликовый браслет из гладких крупных бусин. Точно такой же, какой Янке тогда понравился. Таль купил его и, пока ехал домой, все крутил в руке. Он представлял, как подарит его Янке, как она ахнет, возьмет его, примерит, взлохматит Талю волосы – так она одна делает. Может, даже опять поцелует… И хорошо, что лес не сгорел, так им и надо!

Заплаканная Янка подняла на Таля глаза.

– Ты совсем вернулся или на время?

– Совсем.

– К вам дедушка приезжал. Ну, тети Нияры отец.

– Знаю.

– Он вас в Симферополь жить зовет.

Таль дернул плечом:

– Да вот еще!

Они замолчали. Таля жгло внутри. Будто пожар из заказника переместили ему в живот, в грудь.

– Я пойду, Таль. Я маме сегодня на работе помочь обещала, а то народу много очень.

Таль проводил ее до выхода, а потом подошел к регистрационному окну.

– В какой палате лежит Тарас Коркун?

– А ты родственник? К нему только родственников пускают.

– Я племянник.

– Второй этаж, семнадцатая палата. Бахилы есть? Халат надень!

К Тарасу он не попал. Оказалось, что в это время у него перевязка. Таль постоял у закрытой палаты, уткнувшись лбом в побеленную стену. Ну и что он скажет Тарасу? «Прости, я не думал, что так получится»? А что ты вообще думал? Чем ты думал? Эти мысли вертелись у него в голове по дороге на автостанцию, и потом, в пустом автобусе, и пока тащился по Поселку. Домой он не пошел. Вышел к морю, к Янкиному камню. Сейчас весь пляж был усыпан курортниками, но тут, у подножья горы, народу было поменьше.

– Пахлава, пахлава, сочная, медовая пахлава!

– Копченые мидии, рапаны! Рапаны, копченые мидии!

– Черешня, клубника, мороженое…

Звуки, запахи, оголенные тела окружали Таля со всех сторон, будто сгущая воздух. Где-то здесь ходит с самсой мама, Пашуня болтается у нее на животе в «кенгуру». «Кенгуру» подарила тетя Азиза, она приезжала вчера с мужем и двумя дочерьми. А они и не знали, что у них есть тетя и сестры. Чтобы сделать самсу, мама встает в пять утра. Анютка тоже. Анютка помогает маме, а потом берет свои раскрашенные камешки и идет на набережную – продавать. Камешки берут охотно, Анютка жуть как возгордилась! Таль забрался на Янкин валун, стал смотреть в море.

– Все из-за тебя! – прошептал он. – Если бы ты не напился, не полез бы в море!.. Ничего бы этого не было!

Он выхватил из кармана сердоликовый браслет и с размаху закинул его в воду. Далеко. Никому не достать.

Ветер срывал его слезы, будто вытирал их тяжелым жестким кулаком.

 

Глава 10. Анютины камешки

Таль выложил перед мамой и Анютой деньги. Злости уже не осталось. Гордости – тоже. Он чувствовал только страшную усталость. У него так было однажды – когда прыгнул с черешни и сломал обе руки. Его долго-долго везли в Симферополь, и боль была изматывающей, нудной. И он очень устал. Даже когда обезболивающее вкололи и уже ничего не чувствовалось, усталость не делась никуда. Такая неподъемная, будто никогда не сможешь стряхнуть ее, отдохнуть, вернуться к себе прежнему.

Мама быстро пересчитала деньги. Испуганно посмотрела на Таля:

– Сыночек… так много…

– Нормально. Я же целый месяц работал. Там тяжело. Поэтому и платят хорошо. Анютке вон сапоги нужны.

Анютка фыркнула. Она смотрела на Таля пристально, недоверчиво. «А если знает? Да ну, откуда?»

– Как твой супер-пупер-бизнес? – спросил он с издевкой.

Хотел с издевкой. Не очень получилось. Таль ощущал себя старым-старым. И мама, и Анюта сразу это почувствовали. Отец называл их «чуткие мои девочки». Талю вдруг очень захотелось спрятаться. «Я никогда им его не заменю».

– Зачем мне сапоги, мам? Давай лучше Талю новые джинсы купим и телефон.

– Не нужен мне телефон, – поморщился Таль. Она не понимала. Никто не понимал. Ему надо увидеть Янку. – В общем, делайте что хотите. Я пойду… я спать пойду.

Пока мама хлопотала над Талем, Анюта прибрала деньги и на столе во дворе разложила собранные с утра камешки. Их она собирала в Лягушке – так называли бухту, про которую никто из отдыхающих не знал, маленькую, с такой узкой полоской пляжа, что пройти, не замочив ног, невозможно. Зато белых плоских камешков там видимо-невидимо. И ракушек. Анюта открыла краски. Зеленая уже заканчивалась. И синяя. Теперь можно будет купить новые. Она нахмурилась. Не нравились ей эти деньги. Какие-то они… тревожные. Анюта не могла отделаться от странного чувства. Красная капля сорвалась с кисточки и капнула на камешек. А ведь она хотела нарисовать море.

– Ню-у-ута! – будто ветер по траве шорохом, ползком, ужом – голос от забора.

Анюта вздохнула. Опять пришел. Вот чего ему, а? Она вытерла руки полотенцем, вышла за калитку. Ванечка сидел на земле, перебирал траву вдоль дороги, будто волосы.

– Нюта, – расплылся в улыбке. Анюта села рядом. Уткнулась ему в плечо. Опять хотелось плакать.

– Сколько тебе лет, Вань? – спросила она вдруг.

– Нюта.

– Нюта, Нюта.

Он был большой. Выше Таля. И толстый. Он увидел ее на набережной, когда она продавала камешки. Подошел и стал перебирать. Молча. Анюта даже испугалась. Но тут же подбежала к нему женщина, из курортников, из тех, у кого достаток даже на лице написан, в малиновой широкополой шляпе, и заговорила, замолотила языком, будто этими словами старалась успокоить Анюту и весь мир:

– Ванечка, детка, вот ты где! Что же ты бросил маму! Нельзя от мамы убегать, мама волнуется! Ванюша, зайчонок, пойдем, не надо, брось эти игрушки… ты, девочка, не бойся, он безобидный у нас, просто болеет. Какие красивые рисунки! Это ты рисовала? Какая молодец! Видишь, Ванечка, какая девочка молодец, как хорошо рисует! Пойдем, солнышко, мама купит тебе краски…

– Купит, – огромный Ваня с лицом пятилетнего ткнул в Анютины камешки.

– Купит, купит, купит Ванечке краски…

– Купит.

Он не собирался с ней идти без Анютиных камешков.

– О, боже мой, малыш…

– Купит!

– Купит, купит! Тебя как зовут, девочка?

– Анюта, – а голос почему-то тихий, не ее голос.

– Почем твои… творения? Выбирай, Ванечка, тебе Анюта нарисовала…

– Нюта. Купит.

– Анюта нарисовала, а мы купим, да. Выбирай.

Большой мягкой ладонью Ванечка смел все камешки со стола в подставленную мамой сумку.

– Зачем тебе столько? Хорошо, хорошо! Сколько их было?

– Я… – Анюта смотрела, как Ванечка достал из сумки горсть камешков и перебирает их, разглядывает. – Я не знаю… берите так. Бесплатно.

Ванечкина мама посмотрела на нее с презрением.

– Дорогая моя, мы не нищие. Сколько их было?

– Четырнадцать.

Ванина мама считала быстро. Она выложила на столик деньги и, взяв сына под руку, потащила его с набережной. Анюта смотрела им вслед.

А наутро они снова пришли.

– Нюта.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, девочка. Что я могу поделать, ему нравятся твои камешки.

Они опять купили все. И приходили каждый день. Анюта узнала, что они из Новосибирска, что им посоветовали жить здесь летом, потому что здешний климат и купание в море полезны для Ванечки. И что папа у них много работает, потому что Ванечке нужны дорогие лекарства. И что он целыми днями играет с Анютины камешками, ни о чем больше слышать не хочет, перебирает их, разглядывает, строит пирамидки.

Анюта раскрашивала камешки каждый день. Раньше она рисовала только местные пейзажики, их охотнее брали, но теперь, для Ванечки, на камешках вырастали цветы и деревья, гуляли львы и жирафы, стояли замки и танцевали дети. Как-то случайно Ванечка узнал, где она живет, и теперь при первом удобном случае сбегал от мамы.

Анюта не знала, сколько ему лет на самом деле. Не знала, сколько лет в его голове. Не знала, почему он такой. Но когда у забора слышалось «Ню-у-у-ута», она брала разрисованные камешки и выходила. И вела Ванечку к его маме. И выслушивала жалобы, мол, как же они повезут все эти булыжники домой, он ведь ни за что не согласится их оставить.

– Я сегодня ничего не нарисовала, – сказала Анюта и протянула Ванечке камешек, на который капнула красная краска. Она еще не застыла, скатилась дорожкой до края. Ванечка взял его и вдруг положил за щеку.

– Пойдем, – сказала Анюта, – я тебя провожу. А завтра нарисую тебе дельфина. И лошадь. Хочешь лошадь?

– Нюта.

– Да, Нюта нарисует.

Анюта оглянулась на дом. Окна были пусты. Таль спит, мама, наверное, кормит Пашуню, Маруся возится в песочнице. Никто не знает об Анютиной тайне. Об ее удачном бизнесе.

 

Часть третья

 

Глава 1. Безумная вечеринка

«О-о-о-о! Слушай, подруга, ты как хочешь, но походы – это не мое. Капец, как у меня все болит! А попа просто квадратная!»

«:)»

«Ну вот чего ты ржешь, мне интересно? Кто вообще по доброй воле захочет это повторить? Костик был абсолютно прав! (Ты тоже: мы с ним помирились:)) Прешься неизвестно куда, то с горы, то в гору, тащишь на себе сто кило, да еще комары! Все, я пас!»

«Да ладно! Это ты с непривычки! Ну, тяжко идти, но потом-то круто же!»

«Вообще ничего крутого!»

«Да ну тебя!»

Июль звенел, парил, пел, крошился длинными днями и черными, звездными ночами, такими бессонными, такими ждущими – чего, кого? Если бы Янка знала! Она томилась от скуки, томилась от дел, вдруг возникающих среди летнего безделья. Курортники, заполнившие скворечник и весь бабушкин двор, и интересовали, и раздражали. Приехала из Москвы Светка, и Янка была ей так рада! Они бродили вместе у моря, Янка рассказывала про Глеба и Таля, Светка – про своего одноклассника Мишу, с которым не разрешали встречаться родители. Дни текли, расползались, однообразные, пустые и наполненные одновременно, и хотелось сбежать.

В середине июля у Даши был день рождения. Светка с Янкой купили один подарок на двоих – модную тунику. Янка чувствовала себя виноватой перед Дашей. Потому что с того дня, как Светка приехала, она Даше ни разу не позвонила. Даже странно, что та позвала их на день рождения. Хотя это ведь Даша. Даша, которая не умеет обижаться, которая смотрит преданно, которая хорошо воспитана и ласково встречает их со Светкой, приглашает к столу. Янка вдруг вспомнила, как Даша говорила ей о брате или сестре. «Наверное, она тоже чувствует себя одинокой», – подумала Янка и крепко обняла подругу, вручая подарок.

– Какие люди!

– Девочки, прошу!

– Светик, приветик!

Все уже были в сборе. Шрамко развалился на диване, обнимая одной рукой Мирославу, другой – Васелину. Захар с Таней, Данил Иванов, Катя, Женя, Таль. Янка тут же оценила обстановку. Ярослав без Оксаны и клеит близняшек – отлично, значит, в хорошем настроении, значит, доставать не будет. Таль хмур, как обычно, вообще непонятно, на что там Даша надавила, на какие болевые точки, что он согласился прийти. Данил напрягает, что-то излишне веселый и все время переглядывается с Ярославом… Неспроста. Ладно, прорвемся.

Тетя Галя, снимая на ходу фартук, сказала жизнерадостно:

– Ну, веселитесь, ребятки, много не пейте…

– Ну что вы, тетя Галя!

– И к отдыхающим чтобы ни ногой!

– Мама, ну иди уже, я все знаю! – Даша подтолкнула ее к двери.

Пили сухое вино, которое принесли в пластиковых бутылках Шрамко с Данилом.

– Контрабанда! – подмигнул Янке Шрамко.

Она сделала вид, что не заметила. Гремела музыка, и гремели их голоса, перекрикивая музыку. Шрамко пригласил Янку на первый же медляк, и – что делать, не убегать же – она пошла. Таль цедил вино и смотрел на нее пылающим взглядом ревнивца. Вот балда! Теперь еще обидится, что она согласилась со Шрамко танцевать…

Что было потом, Янка помнила плохо. Пили вроде вино, а голова плыла как от водки. Помнит, что стояла на балконе со Шрамко, он обнимал ее одной рукой, другой показывал на звезды, а она только об одном и думала: не дать ему себя поцеловать, только не позволить ему… Помнит, что Данил целовался с Мирославой, помнит, что Захар поругался с Таней, и плыло сквозь туман в голове лицо Таля, а потом вдруг:

– Да мы с Яриком в вино спирта подмешали, вот вас и развезло. А чё? Хороший спирт, батя целое ведро с работы притащил…

Пощечина. Крик. Шрамко пытался оправдываться, что шутка же, шутка, что за крик-то? Подумаешь! Янка пришла в такую ярость, что Талю пришлось ее держать за руки, чтобы она не бросилась на этих шутников. Данил и Шрамко психанули и ушли.

– Я взрослый человек и сама могу выбирать, что мне пить! – кричала им вслед Светка. – Может, у меня аллергия на спирт?!

Мирослава плакала почему-то, а Захар и Таня уже целовались в углу. Вдруг Даша сказала, что все, все, все они испортили ей день рождения, развернулась к Янке и что-то кричала, кричала, кричала… Янка то уходила куда-то, будто под темную, вязкую воду, то всплывала вновь. Она не понимала, о чем говорит ей Даша и что предъявляет, она чувствовала, что рядом стоит Таль, что он сильно пьян, а Даша кричит и кричит на нее. Кричит, бросая ей в лицо какие-то безумные обвинения:

– Да что ты знаешь-то? Ты у Конопко зависаешь, добренькая такая, посмотрите, как я их спасаю! А у самой брат… да ты хоть помнишь его в лицо-то?! Ты же его не замечаешь, он для тебя никто, вещь, тряпка!

Даша кричала надсадно, голос уже хрипел. Янка не понимала: чего она взбесилась-то? Что она пропустила, уйдя в пьяное забытье, что сказала, из-за чего весь этот крик?

– Даша…

– Что «Даша», что? У тебя такой брат! Он добрый, отзывчивый, он читать любит, а над ним в школе издеваются, его же бьют, бьют, бьют! За то, что не как все! Ему зуб выбили, а у вас никто и не заметил! Что он без зуба! Уже целый месяц! Он вас ненавидит! И я тебя ненавижу!

Она разрыдалась, закрыла лицо ладонями и выбежала из комнаты.

Все смотрели на Янку. Музыка играла. Какая-то красивая. Пьяный Таль вдруг сказал:

– А я Янку люблю! Давно! Что вы все тут понимаете!

– О, началось, – застонала Васелина, бухнулась на диван, руки на груди скрестила.

Таль взял Янку за руку и потащил к выходу. Она пыталась вырваться, но хватка у него была железная.

Ночной воздух навалился на Янку, обхватил все тело, встряхнул. Она ощутила, как полыхнула голова, как дернулась вслед за Талем рука. Куда он тащит ее? К морю. Конечно, к морю. Куда еще можно идти здесь? Море, море, море услышит, море поддержит, даст силы для разговора и промолчит, если надо. На берегу моря не будешь говорить о пустяках, только о самом важном. И врать в лицо морю гораздо сложнее, и юлить. Море, море…

– Вот! – заорал Таль, перекрикивая и прибой, и музыку ночных баров. – Это все оно! Все из-за него! Ненавижу это море!

– Нет, нет, что ты, Таль, ну при чем здесь… Это судьба, это хоть где могло случиться, мог под машину попасть, от рака умереть, что ты, Таль…

Таль выплюнул, выкрикнул свое обвинение и отпустил Янку, будто силы у него кончились, упал на колени в песок, спрятал лицо в ладони. В голове у Янки прояснилось еще по дороге, но Таль был очень пьян, и она видела, что это просто истерика, пьяная истерика. Надо выслушать, утешить и забыть. Она бы убила этих придурков, Шрамко с Ивановым, которые так по-идиотски шутят!

– Я не могу-у-у-у! Я не могу так! Я Тараса твоего…

– При чем тут Тарас?

– При том! – мычал Таль. – При том! Это я его поджег! Я! Мне такие деньги обещали, а сам обманул, он мне… а я тебе браслет купил! И выбросил! Потому что Тарас!

Янка отступила на шаг. Что он такое говорит?

– А тебя я люблю! – кричал и кричал Таль, выплевывая признания, будто камни. – И как мне теперь жить? Если я твоего дядьку чуть не сжег! Я тоже хочу утонуть!

Вдруг все встало на свои места: Таль, Глеб и Рябинин, Анютины сложные вопросы, Дашина истерика, подснежники и их поездка за Пашуней, ее сердце, которое так долго металось. Вдруг все стало безразлично, кроме этого несчастного Таля, которого она, оказывается, почему-то любит, хотя он смешной и нелепый, хотя по всем приметам она ну никак не могла в него влюбиться, это же просто глупо, но вот он тут, он рядом, он не владеет собой, кричит, что лучше бы ему умереть от своей любви и вины, а она знает, хоть и не может понять, что она тоже тогда умрет, в ту же минуту, потому что Таль – единственный человек на земле, без которого она жить не сможет.

Янка села рядом с ним на песок. У нее кругом шла голова, но не от коктейля Шрамко, а от своего открытия. Она не знала, что сказать. И что сделать. Они просто сидели рядом, и Таль вдруг напомнил ей дядю Пашу, когда она видела того в последний раз, на берегу. Он был такой же пьяный и такой же несчастный. Янке стало не по себе. Она положила руку Талю на спину.

– Таль! Что ты говорил сейчас? Про Тараса?

– Это я его поджег. Мне заплатили.

– Ты?

– Там не должно было его быть! Я не знал!

– Не должно быть? А заповедник? А все эти деревья?

– Янка, я не знал, я не подумал, мне плохо, прости…

Янка смотрела на море, и ей хотелось плакать. Из-за Таля чуть не погиб Тарас! А она все равно его любит и не может уйти. Разве так бывает? Это же предательство! Она предает Тараса! Янка вскочила, прижала кончики пальцев к глазам. Что ей делать с Талем? Со всем этим? А он вдруг заговорил очень трезвым, очень спокойным голосом:

– Я знаю, что ты меня никогда не полюбишь. Ну, подумаешь, поцеловала. Я же знаю, что ты это назло. Глебу этому распрекрасному назло. Плевать. Мне все равно. Я тебя люблю. Я тебя люблю сильно. И когда я вижу тебя, и когда нет. Ты будто в моей голове всегда. Вот тут, – он сдавил ладонью затылок, – будто живешь тут, и я не могу тебя выбросить. Даша говорит, что я больной. Угу, я больной. Болезнь называется Янка. Вот если Шрамко к тебе подкатывает, я готов его голыми руками убить. Потому что я же вижу, что он тебе не нравится. Что он тебя достает. А если этот урод с фотиком, то я буду терпеть, потому что ты в него влюбилась. Вот так. А потом этот пожар. Я же знаю, что все, навсегда дорога закрыта. Ты же принципиальная, ты гордая, я для тебя преступник. И деньги эти дурацкие… лучше бы я с Анютой камешки рисовал.

Таль поднялся. Его шатало.

– Пойдем, я тебя провожу, – сказала Янка, как-то вмиг успокоившись.

В конце концов сейчас важнее доставить Таля домой живым и невредимым. А со своим сердцем она потом разберется.

Таль послушно облокотился на Янку. Смотрел на нее и бессмысленно улыбался. Все-таки пьяный. А говорил так, будто… Всю дорогу они молчали. Янка чувствовала тяжесть Талевого тела и тяжесть его вины. Уже у калитки Таль вдруг прижал Янку к себе и поцеловал в висок, будто прощаясь навсегда. И опять ей стало страшно.

– Мне надо поговорить с ним! – сказал он очень тихо прямо ей в ухо. – Мне надо. Поговорить.

Янка покачала головой. Никто не должен узнать, что это Таль поджег заповедник, никто на свете, даже Тарас. Она сможет сохранить его тайну, а вот кто-то другой… Янка вывернулась из кольца Талевых рук и побежала вниз по дороге.

Сердце громыхало в груди, как тяжелые сапоги по булыжной мостовой.

Янка присела на краешек дивана. Ростик не любил спать у стенки, и мама уступила ему место с краю, но обнимала его одной рукой, будто боялась даже во сне, что он упадет. Братишка спал, приоткрыв рот. Янка осторожно оттянула ему губу. И правда, нет зуба. Как же она не заметила? А мама? Ведь мама с ним каждый день спит на одном диване! «Мама сейчас такая… дерганая, так устает, ничего не замечает…» Никто не заметил. Кроме Даши. Где они успели подружиться? Янка погладила Ростика по голове. Вспомнила, как она впервые осталась с ним одна. Ему тогда месяца четыре было, может быть, пять. Мама с папой ушли на какой-то концерт, а она сидела рядом с его кроваткой, смотрела, как он спит, и боялась отойти. Будто, если отойдет хоть на минуту, с ним что-нибудь случится. Так и уснула, прислонившись к прутьям кроватки. На щеке отпечатались красные полоски. Родители еще смеялись, когда пришли…

Янка поцеловала брата в щеку. Она была еще по-детски упругой, гладкой. Янка вспомнила, что хотела свозить Ростика в Феодосию, а так и не собралась. Ростик вздохнул во сне. Мама повернулась на другой бок. Янка ощутила легкий запах духов. Тех самых, что подарил ей на Новый год папа. Она постояла еще в дверях, глядя на них, и тихонько вышла.

 

Глава 2. Очень насыщенный день

Тараса выписали за неделю до Дашиного дня рождения. На руках, шее и левой щеке у него распластались бурые пятна – следы от ожогов. Ему дали отпуск, какую-то компенсацию, и, заскочив домой на пару дней, он с Юлей уехал на Тарханкут к другу. Бабушка вздыхала и украдкой вытирала слезы. Дед ее успокаивал, говорил, что все устроится и хорошо, что жив остался. Бабушка замахивалась на него полотенцем, будто отгоняя страшные слова.

Тарас на Тарханкуте, значит, решать Ростикины проблемы придется самой.

Янка занялась этим прямо с утра. А то потом опять завертится и забудет про брата. Правда, когда она проснулась, Ростика уже и след простыл, и Янка пошла кружить по Поселку – искать. Кружила и думала, что Даша права, конечно, права во всем. Потому что семья – это семья. Только не стоило на нее кричать все равно. И вообще не похоже было, что так уж Ростик страдает. Может, Даша вообще все придумала? Еще неизвестно, кто ту драку начал, где ему зуб выбили.

Она нашла брата в заброшенном саду санатория. Он и еще трое мальчишек, старше него, сидели на поломанных качелях и курили. Янка почувствовала, как что-то яростное, горячее залило ей щеки и пережало горло. Она в два прыжка подскочила к брату и выбила сигарету у него из рук.

– Ты что?! – закричала она. Друзей-курильщиков как ветром сдуло. Остались на площадке только она и испуганный Ростик. И вдруг Янка вспомнила, как однажды с ней уже было такое. Когда она пришла от Конопко, а Ростик кочевряжился, не хотел есть суп. Тогда ее так же накрыло. Она смотрела на брата, брата, которому девять лет и который курит!

– Ты с ума сошел?

А Ростик сидел, сгорбившись и будто ожидая удара, и Янке стало так больно, так страшно, будто это ее застукали с сигаретой, а ей только девять лет. Она осторожно села рядом.

– Давно куришь? – спросила она очень спокойно.

– Я только попробовал… – прошептал Ростик. – Второй раз только.

– Что это за пацаны были?

– Из пятого «А».

– Ого! Не взрослые друзья у тебя?

Ростик опустил голову. Зашмыгал носом. Янка думала, что опять разозлится, ее всегда бесило, если Ростик начинал реветь, выбивая прощение или снисхождение. Но сейчас она чувствовала только жалость и свою вину.

– Зато они меня защищают, – прошептал Ростик.

– Защищают? От кого?

– От кого надо.

– Ростик… расскажи мне. Потому что эти твои друзья защищают от кого-то, конечно, а еще учат тебя курить, а может, чего и похуже, а? Признавайся.

– Нет, только курить, – сказал он так быстро, что Янка сразу поняла: врет.

– Пиво пили?

Молчит.

– Водку?

– Нет, только пиво, Толян у бати стащил.

– Ясно.

Они сидели рядом молча, и Янке было так паршиво, хоть самой кури.

– Ты можешь мне все рассказать? Я никому не скажу.

– А маме?

– И маме.

Ростик повздыхал. Поерзал. Потом сказал:

– Да они уже отстали. Им Толян сказал, что если еще раз… Они меня дразнят. И говорят, что от меня воняет. А сами в водный пистолет писают и стреляют потом на перемене.

– Что-о-о?!

– Да, правда… У нас в классе все знают.

«Так, спокойно, – сказала себе Янка, чувствуя, что ее опять „накрывает“. – Главное, не напугай ребенка. Главное – узнать, что это за уроды».

– И я рассказал Ольге Петровне. Ну, про пистолет. Противно ведь, когда тебя мочой. А они меня потом каждый день караулили и били.

– И зуб выбили?

– Ага… А Толян говорит, что не вырастет. А Даша… – тут Ростик запнулся и испуганно посмотрел на Янку.

– Даша говорит, что вырастет?

– Нет, но что можно вставить искусственный.

– Можно, конечно. А что потом?

– Потом я с Толяном подружился. Он сначала деньги у меня забрал, которые мама на обеды дала, а потом говорит, что я нормальный пацан и что, если я буду молчать, он от них защищать будет.

– А как же ты обедал в школе? Где деньги взял?

– Ну, не обедал, подумаешь, – Ростик чуть-чуть отвернулся, будто не хотел смотреть Янке в глаза.

– Рость, а кто эти… которые с пистолетом? Они ведь из вашего класса?

– Да… да ты их не знаешь… Ромчик Ильм и Вадик Сомин.

С Ромчиком Янка разобралась быстро. Позвонила Захару, сказала, что хочет поговорить с ним и его братом Ромой. И поговорила. Быстро и четко. Скрывать она ничего не стала. Все рассказала: и про пистолет, и про зуб, и про то, что они в суд подадут, если еще кто хоть пальцем…

– Ян, да ты чего, какой суд, – испугался Захар. – Я сам с ним разберусь. По струнке ходить будет.

– И друга своего, Вадика, предупреди, – добавила Янка Роме. – И запомни: я теперь с вас глаз не спущу.

Толяна она нашла на пристани. Отсюда уходили экскурсионные катера. Толян и два его дружка околачивались рядом с кассой. Коленки у Янки слегка дрожали, но не от страха, а от ярости, хоть Толян – это вам не маленький мальчик Рома рядом со старшим братом. У Толяна наверняка есть такие дружки, что Янка может сильно нарваться. Но ей все равно.

Она подошла и нависла над щуплым, невзрачным Толяном. У него глаза сразу забегали и будто даже коленки согнулись.

– Значит, так, Толик. Спасибо, что защитил моего брата, но больше чтобы я рядом с ним тебя и твоих дружков не видела, понял? Считай, тебе за услугу заплатили теми деньгами, что ты отнял у него. Все понял?

– А че я-то?

– А если ты чего не понял, то в следующий раз с тобой будет разговаривать Таль Конопко. Знаешь такого?

И Толян сразу скис. А Янка усмехнулась. Ничего Талю она, конечно, не расскажет, но все-таки хорошо, что он есть и его тут знают.

– Вижу, что знаешь. Молодец. Умный мальчик.

Янка шла и была очень горда собой. Надо сказать Ростику, чтобы больше никого не боялся. В конце концов, у него есть старшая сестра, есть кому заступиться.

Янке на работе дали месячный отпуск. Она сначала хотела отказаться, все равно делать нечего, но потом от Майки пришло письмо.

«Яныч, здорово! Как жизнь молодая? Держись крепче, а то упадешь: мы едем в Крым! Это Аннушка придумала – пойти там в поход на неделю! Оцени, кстати, на что я готова ради встречи с тобой: снова напялить этот дурацкий рюкзак и топать по десять км в день. Сама не верю, что это пишу! Все ради тебя! Костик меня еле отпустил, мы опять поругались, но наплевать, зато я теперь в лучших спортсменах школы – ха-ха! Нам даже проезд оплачивают, Аннушка грант выбила! Я ей про тебя рассказала, она говорит: „Конечно, пусть присоединяется“! Представь!!! Супер? Мы послезавтра уже выезжаем! Я тебе не писала, потому что инета не было, Дейзи провод перегрызла опять, гадская собака. Будем в Симферополе 23 июля, в 11.00. Аннушка говорит, чтобы ты ждала нас у камеры хранения. Знаешь, где это?»

«Если гора не идет к Магомету»… или как уж там? Да без разницы! Главное, Майка приезжает! Лучшие спортсмены, говорите? Значит, и Рябинин, и Ивлин. И – Варя. Янка хмыкнула недобро и пошла отпрашиваться.

Мама смотрела на нее в какой-то странной задумчивости. Будто ушла глубоко в свои мысли и не хочет выныривать. Янка терпеливо ждала. Потом протянула:

– Ма-ам?

– А? А, да… думаешь, стоит идти?

– Мам! Ну ты что! Я же их год не видела! Туда ты меня отпускать не хочешь, вот, пожалуйста, мои друзья сюда приехали, и ты опять недовольна!

– Да нет, я не об этом, – мама нахмурилась, отвела взгляд. Янка наконец сообразила, что ее что-то гнетет, о чем-то она упорно думает.

– Что-то случилось?

– Да нет, что могло случиться? А где ты все возьмешь? Ну, там, рюкзак, палатку, спальник?

– Мне Тарас даст. Завтра ему позвоню, чтобы привез. А палатка мне не нужна, что я, не найду, с кем поспать?

– Яна!

– Ой, мама, какая ты испорченная!

Это они уже шутили, уже играли, мама даже слегка ее полотенцем огрела. Но все равно Янка почувствовала: что-то с мамой не так, что-то она от нее скрывает, какая-то мысль не дает ей покоя. Так уже было. Год назад. Когда мама не знала, как сказать им про развод. Ну а сейчас-то что? Может, у нее кто-то появился? Ну и пусть, Янка не будет против, она уже взрослая, она понимает. Или тут другое?

Разбираться Янке было некогда. Да еще бабушка, вопреки обещанию, попросила освободить комнату в скворечнике:

– Ты на целую неделю уезжаешь, а сейчас самый сезон! Ничего, поживешь с мамой и Ростиком до конца лета.

Если бы не приближающийся поход, Янка, конечно, надавила бы на бабушкину совесть. Но все в ней ходило ходуном, она только и могла, что беспричинно улыбаться и петь, петь от радости, предвкушая встречи…

После обеда позвонил Таль. Они встретились у камня. Таль был с Маруськой, сказал неловко:

– Вот услышала, что с тобой разговариваю, и увязалась.

– Я буду тихо стоять, – тут же пообещала Маруська.

Янка погладила ее по голове. Посмотрела на Таля. Лицо у него было упрямое. Интересно, помнит он, что вчера ей наговорил? И тут же поняла: помнит.

– Янка… я вчера был пьяный… ты меня прости?

– Только больше не пей.

– Никогда. Мама вчера меня так пропесочила, что уж поверь, – усмехнулся Таль. И вдруг взял ее за руку. – Я хочу тебе сказать… что… в общем, все, что я тебе вчера наговорил, – все правда. И я говорил не потому, что пьяным был, а потому, что… – он запнулся.

– Совесть замучила?

Таль свел темные брови в одну черту. Янке захотелось дотронуться до них пальцем, разгладить. Зачем она с ним так? Видно же, что он переживает. Таль вынул из кармана белые камешки, велел Маруське:

– Иди вон в море покидай.

– А вы?

– А мы отсюда смотреть будем.

Маруська послушно пошла. Они и правда какое-то время смотрели на нее. Потом Таль сказал:

– Моя совесть – мои проблемы. Я имел в виду… что все остальное – тоже правда.

– А что остальное? – Янке было весело. Она понимала, что издевается сейчас над ним, но не могла остановиться.

– Что я люблю тебя. Давно. И навсегда.

Он так сказал это… по-взрослому. Даже как-то строго. Вся веселая злость в Янке тут же испарилась, тонкой струйкой вылетела и улетела на край земли. Ее любят. Ей честно и прямо говорят об этом. Не в письме, не эсэмэской, не на пьяную голову, а вот так – на берегу моря, глядя в глаза.

– Таль, смотри, у меня два блинчика спеклось! – крикнула Маруська. – Ян, смотри, смотри!

– Ага, вижу, ты молодец! – крикнула в ответ Янка, и вдруг ей показалось, что Маруська – их с Талем дочь, что со стороны их запросто можно принять за семью. И стало опять весело.

– А я в поход иду. Через три дня. Представляешь, мои одноклассники сюда приезжают, чтобы в горы пойти. Я по ним так соскучилась, особенно по Майке, и так рада, что они приедут, потому что мама бы меня все равно туда не отпустила…

Она оборвала сама себя и продолжила уже совсем серьезно, так, чтобы Таль понял ее ответ на его признание:

– Пойдем с нами.

Тарас примчался по первому же Янкиному звонку. Вместе с Юлей. Бабушка охала-ахала, смотрела выразительно. Янке даже смешно стало: будто человек обязан до тридцати лет жениться! Тарас привез ей тот же рюкзак, с которым Янка ходила зимой. Она обрадовалась ему, как старому приятелю. «Лучшие спортсмены»? Зато Янка уже была в Крымских горах, а они – нет. От предвкушения встречи все внутри у нее пело и дрожало. Но было еще одно, очень важное дело.

– Тарас… с тобой хочет один человек поговорить. Это очень важно. Можешь с ним встретиться?

– Ну… давай. А что за сложности?

– Ну, надо.

– Надо так надо. Когда?

– Если можешь, сейчас.

– Ладно.

– Он будет ждать тебя у Лягушки. Ну, где камень еще такой…

– Ты мне будешь объяснять, где Лягушка у нас? – Тарас обнял ее за плечи.

Он был необыкновенно счастливый все эти дни. Бабушка тихонько крестилась на образ в углу, и Янка явно слышала в ее молитвенном шепоте «Юлечка».

– И кто этот загадочный «он»? – допытывался Тарас, натягивая кроссовки.

– Иди, иди, узнаешь.

Как только Тарас вышел за калитку, Янка позвонила Талю.

 

Глава 3. Встречи

Мама хотела проводить ее до Симферополя, но Янка наотрез отказалась. Что за детский сад? И ей надо было собраться с мыслями. В автобусе она забилась на последнее сиденье, поставила рюкзак между ног, зажала его коленками. Отвернулась к окну. Автобус был полон туристов, загорелых, возвращавшихся из отпуска. Они ехали в Симферополь, чтобы разлететься по своим далеким городам.

Таль. Надо подумать о Тале. Устроив ему встречу с Тарасом, Янка дома, конечно не усидела. Озираясь, боясь, что кто-нибудь ее увидит, она добралась до Лягушки. Увидела, что Таль и Тарас встретились, пожали друг другу руки, и Таль начал говорить. Из-за прибоя, ветра и музыки, которая вечно гремит в пляжных кафешках, ничего не слышно, но Янка, спрятавшись за камнем, отлично видела и дядьку, и Таля. Тарас сел на песок и взглядом велел Талю тоже сесть. А потом слушал. И молчал. На правой щеке у него – темные пятна. Следы от ожогов. И на шее тоже, и на обеих руках. Они притягивают взгляд. Юля сказала, со временем они заживут и будут просто как пигментные пятна. Наверное. Все заживает рано или поздно. Но сейчас Янке страшно. Страшно за Таля, страшно, что Тарас сдаст его каким-нибудь органам, которые отвечают за пожары в лесах, страшно, что не простит. Она силится услышать хоть слово и понимает, что бесполезно. И подходить нельзя. Это Янка тоже понимает. Есть события, которые касаются только двоих людей. Таль уткнулся головой в сомкнутые на коленях руки. Янке показалось, что он плачет. Может быть, так оно и было, потому что Тарас положил ладонь ему на спину. И так они сидели долго-долго.

Когда Тарас вернулся, мама отправила Янку в магазин, а потом приехала с работы Юля, от Тараса не отходила, не спрашивать же при ней. Да и как спрашивать? Янка только поглядывала на дядьку, но он делал вид, что не понимает ее взглядов. Сажая ее сегодня в автобус, Тарас сказал:

– Осторожнее там, по скалам не скачи!

Вот и все. С Талем – еще непонятнее. Вечером они гуляли со Светкой и Дашей. Даша ничего не помнила о своем дне рождения или делала вид, и Янка тоже притворилась, что ничего не было. В общем, они гуляли как ни в чем не бывало. А потом встретили Таля и Захара. Весь вечер тусили вместе, смеялись. Зашли за близняшками Ясько, а за Шрамко и Данилом, конечно, нет. Перемыли им и Оксане косточки. Но ни разу, ни словом, ни жестом Таль не намекнул Янке, чем закончился его разговор с Тарасом. И о разговоре с ней тоже не напомнил. Только смотрел. И пошел провожать. Они молчали всю дорогу. У калитки долго целовались. Янка спросила про поход, и Таль сказал, что подумает еще, и увел разговор в сторону. И вот сейчас Янка едет в Симферополь, и уже через два часа она увидит и Майку, и Варю, и Рябинина… и будет думать о Тале.

– Я сделала это! – шепнула ей Майка в ухо при первом же объятии.

– Что?

– Ну… это! Я сделала!

Майка смотрела на Янку сияющими глазами, ожидая, что вот-вот она поймет. Янка, конечно, поняла.

– Серьезно?

– Да!

– Янка! – Юлька Озарёнок, Настя, Катя повисли на ней, отделяя от Майки и ее новости. И Янка обнималась с ними, улыбалась, а внутри стояла растерянность от Майкиного «я сделала это» и хотелось скорее обсудить.

– О, значит, это и есть ваша легендарная Яна Ярцева?

Аннушка оказалось маленькой и худенькой, в толпе школьников Янка бы ее и не заметила. Ну, разве что рюкзак у нее был огромный, больше, чем у парней. Учительница улыбнулась, сказала:

– Меня зовут Анна Сергеевна. Обещаешь слушаться?

– Конечно! – в ответ улыбнулась Янка. И правда хорошая.

– Ну и славно! Так! – крикнула Аннушка, и вдруг в одно мгновение стало понятно, кто здесь главный. – От меня не отходим. Сейчас встречаемся с нашим инструктором, потом дам вам пять минут на туалет, закупку жвачек и прочей гадости, только помните, что всю гадость вам придется нести на себе. Без фанатизма, пожалуйста. Напоминаю также, что в походе не курят, а за спиртное расстреливают.

На этих словах Янка увидела Рябинина. Он стоял рядом с Ивлиным и Листовским и делал вид, что ее не замечает. У Янки испуганно дернулось сердце – вверх-вниз, вправо-влево, еще и еще… Но заперто, заперто глупое сердце в камеру грудной клетки, не вырваться, не убежать. Какой он красивый! Ивлин улыбнулся, Листовский сдержанно кивнул и толкнул Рябинина локтем. Он поднял глаза и тоже кивнул Янке. А она – ему. И сердце успокоилось. Ну, красивый. Ну и что?

– Так, всё, выдвигаемся! Яна Ярцева, ты ведь знаешь, где тут «под часами»? Нас там будет инструктор ждать.

– Да, пойдемте.

Янка уцепила Майку за локоть.

– Ну?

– Что?

– Рассказывай! Ну, как это…

– А, – отмахнулась Майка, – шуму больше, ничего особенного! Вообще не понимаю: из-за чего весь этот сыр-бор?

– Больно?

– Ну… скорее неприятно. Ну так, не то чтобы… не знаю.

Янка переваривала новость. Вот ее Майка. Абсолютно такая же, нисколько не изменилась! А на самом деле она перешла границу, она по ту сторону баррикад, она ЗНАЕТ, она сделала это.

– Ну и кто счастливый избранник?

– Как кто? – изумилась Майка. – Костик, конечно.

– Вы же поссорились!

– А, опять помирились!

Ничего не изменилось. Будто не было этого крымского года. И Майка такая же, и Рябинин смотрит так же, и по-прежнему шутит и подкалывает всех Герка Ивлин. Листовский и Юлька Озарёнок идут за руку. Варя… Янка поискала ее в толпе. Нашла. Отвернулась. Не было сил даже кивнуть. Показалось, что Варя вытянулась и похудела. Янка боялась смотреть на нее. О чем им говорить? Не о чем. Она довела всех до камеры хранения и с головой нырнула в разговоры, в обнимашки-целовашки, только бы не встретиться в общем круговороте с Варей! Даже Рябинин удостоил ее крепким объятием, похлопал по спине… А Герка вообще чмокнул в щеку, сказал:

– Все хорошеете, Яна Батьковна!

– А то! Да и вы, в общем-то, не отстаете.

– Стараемся, стараемся… Ну, и как вам тут живется, на курортах?

– Отлично живется!

– Ребята, познакомьтесь! – перекричала всех Аннушка. – Это наш инструктор Тарас Васильевич!

Рядом с Тарасом стоял Таль. Оба еле сдерживали улыбки, глядя на Янку.

 

Глава 4. Ишачья тропа

Тарас поздоровался и стал руководить распределением продуктов по рюкзакам. Янке достались два пакета риса, пакет гречки и две пачки печенья. Рюкзак сразу потяжелел. Ничего, она сильная, она помнит Новый год, она сможет. Потом Тарас отправил ее за билетами на троллейбус до Перевального. Янка посмотрела на Таля выразительно, но Майка тут же вызвалась с ней, и Таль, улыбнувшись, остался. Они с Майкой шли к кассам, держась за руки, как совсем давно, в детстве, и Янка все думала: как же хорошо! Снова увидеть их всех! Хотя бы ненадолго!

Майка рассказывала про дорогу: ехали бесконечно, играли в «Крокодила» и «Ассоциации», Ивлин с Ахатовым бегали в Пензе за мороженым и чуть не отстали, Аннушка всех в пять утра разбудила, чтобы посмотрели Волгу, а Листовский, представь, научился играть на гитаре, и так хорошо у него получается, что с Юлькой они по-прежнему вместе, а Варя…

– Ой, прости, тебе, наверное, неприятно?

– Что?

– Ну, про Варю…

– Да мне параллельно. Правда, Май. Вообще все равно.

– Ну, ладно… Она стала чемпионом области среди юниоров, и ее пригласили в школу олимпийского резерва в Нижний Новгород учиться.

– Поедет?

– Да, конечно! Она же фанатеет по спорту, конечно поедет!

– И папочке моему мешать не будет, – усмехнулась Янка. И тут же разозлилась на себя и на Майку: вот надо было так день испортить?

Майка виновато топталась рядом, пока Янка покупала билеты. Потом сказала:

– Вы с ней не говорили?

– О чем, Май?

– Ну, так… Она же нормальная девчонка. Она же не виновата.

– Я тоже не виновата. Давай не будем об этом, ага?

– Ладно, – усмехнулась Майка. – Сменим тему. Я в колледж поступила. В педагогический.

– Куда?!

– В педагогический колледж! – расхохоталась Майка, видя Янкино лицо. – Да достала эта школа! И родаки достали, не могу уже… А при колледже общага, свобода! Ну… на самом деле просто Костик поступил в политех, а как я без него?

– И как тебя отпустили?

– Да чего там, недалеко же, всего-то сто кэмэ, буду на выходные домой ездить. «И звонить каждый день», – передразнила она, видимо, маму. – Да они только рады, Янка. Отец говорит, что уже с ума со мной сходит и что там я узнаю, почем фунт лиха, и научусь быть самостоятельной.

– Не знала, что ты хочешь стать учителем…

– А чего? Они прикольные! Ну, малыши. Там учителей начальных классов готовят. Мне нравится. Да и подумаешь, какая разница, на кого учиться? Я же не шибанутая на спорте, как Варька, или на театре, как Соня, так что все равно где. Уж лучше, чем юристом или менеджером.

– Ну да, – согласилась Янка. И подумала, что тоже бы пора решить, куда дальше. – А поступать трудно?

– Да вообще фигня! У них там и конкурса-то нет, недобор, наоборот, непрестижная профессия.

Пока Таль водил ребят в магазин, Янка накинулась на Тараса:

– Не мог мне сказать?

– Ну… решил сделать сюрприз!

– А Таля почему взял?

Тарас нахмурился, подтянул лямки рюкзака, поправил клапан. Ответил, не глядя на племянницу:

– Он теперь со мной работает. Летом – на маршрутах, с осени возьму к себе помощником в заповедник.

Янка так и застыла. Он взял Таля в заповедник? Который Таль поджег? Неужели Таль ничего не сказал ему?

В троллейбус они еле впихнулись. Было тесно, сидели друг у друга на коленях, давясь жарой. Аннушка пересчитала их по головам. Янка оказалась зажата между Рябининым и Лешкой Ахатовым, чувствовала Сашкино плечо. Таль стоял в проходе, старательно отводил глаза. Было просто ужасно сидеть вот так.

– Как дела? – спросил Рябинин.

– Лучше всех. Как сам?

– Тоже хорошо.

От него непривычно пахло табаком. Скорей бы уже Перевальное!

В Перевальном выгрузились из троллейбуса, и Тарас сказал:

– Сейчас поднимемся по Ишачьей тропе, потом пройдем по плато и остановимся у Мраморной пещеры. Сходим на экскурсию и заночуем где-нибудь. Старайтесь не отставать, не терять друг друга из виду, воду не пейте. Рот сполоснули – выплюнули. Таль, ты замыкающим.

Все, конечно, посмотрели на Таля. Он сдержанно кивнул. Они вышли на тропу и стали подниматься – в горы, в горы! Рюкзак оттягивал плечи, но Янке было легко, будто сам дух гор тянул ее все выше и выше. Сначала она шла рядом с Талем, но скоро ей надоело плестись в конце, тем более что разговаривать на ходу было неудобно, и она, обогнав бывших одноклассников, вырвалась вперед.

– Это из-за акклиматизации, – будто извиняясь за своих учеников, сказала Тарасу Аннушка.

– Конечно, – сдержанно отозвался он.

Они стояли втроем там, где кончался лес и начинались холмы, и смотрели, как тянутся по тропе сначала мальчишки, потом девчонки, какие у всех раскрасневшиеся лица. Рябинин шел первым. Поглядывал на Янку и опять утыкался взглядом в землю. Бедняжка.

– Ничего, ничего, ребята, теперь по Ишачьей тропе наверх, там большой привал! – говорил каждому подходившему Тарас.

– По Ишачьей?! – закричала Майка. – А это что было?

– Ну, так… предчувствие, – Тарас улыбнулся. Сорвал травинку, сунул в рот.

Мальчишки делали вид, что не тяжело ни капельки, девчонки стонали и обещали, что Аннушка больше не уговорит их ни на один поход. Майка выглядела ужасно сердитой. Сказала Янке:

– Только из-за тебя я готова на такие жертвы. Попробуй не оценить!

– Я ценю, ценю! – засмеялась Янка.

Был ветер, и было хорошо. Весь мир остался внизу. И отсюда казалось, что все дороги по плечу. На яйле дули особенные ветра. Надували парусом рубашки, раздирали склеенные пóтом ресницы, уносили все ненужное и пустое, надуманное, то, что не имело отношения к этим горам, и к этим облакам, неспешно идущим к морю, и к этому неумолчному треску яйлы – то ли кузнечики поют в выгоревшей на солнце траве, то ли сама земля.

Шагать по яйле – это вам не в гору топать. Все разом повеселели после привала. Доставали фотоаппараты, травили анекдоты, опять окружили разговорами Янку. У Мраморной пещеры спустились в ложбинку, скрытую кустами орешника. Побросали рюкзаки. Но Тарас не дал расслабиться. Отправил девочек за хворостом, сам с мальчишками пошел за водой. Аннушка варила гречневую кашу.

 

Глава 5. Над облаками

Вечером Таль срезал для Янки посох из орешника. Обстругал перочинным ножом, поглядывая на звезды. Листовский тренькал на гитаре. Хорошо было сидеть вот так, среди своих, которые совсем и не изменились, ну, может, самую чуточку.

В одиннадцать вечера Тарас разогнал их по палаткам.

– Завтра тяжелый переход. Если не выспитесь, свалитесь еще до подъема.

Поворчали, конечно, но разошлись. Янка с Майкой еще долго шушукались в палатке. А утром Таль вручил Янке посох, сказал:

– Может, и не пригодится, конечно…

– Спасибо.

Янке казалось, что он все чувствует и все знает, ее Таль. Хотя она никогда про Рябинина ему не говорила.

– Выдвигаемся!

Сначала шагать было весело. Тропа забирала вверх почти незаметно, тут и там сверкали лиловые кочки чабреца и можжевеловые проплешины, цвели по обе стороны тропы неизвестные Янке пушистые цветы, похожие на белые, подсвеченные солнцем и спустившиеся к земле облака. Но впереди вставал Чатыр-Даг, и Янка его заранее боялась. Будто услышав ее страхи, ветер нагнал туч, бросил на подступы к Чатыр-Дагу холодный ливень. Утро было солнечным, и все выдвинулись в путь в шортах и футболках. А сейчас пришлось прятаться под деревьями, судорожно доставать из рюкзаков штаны, куртки и накидки. Дождь лупил по листьям и капюшонам дождевиков, будто сотни ледяных пуль в них вонзал. Тропа тянулась наверх, как долгая песня, и казалось, что нет ей конца. Но когда она все-таки кончилась, они вышли к краю обрыва, и там, внизу, клубился туман, белый и густой, и правда похожий на молоко, как часто пишут в книжках. Янка первый раз такой видела. Они стояли на краю, смотрели вниз, и Рябинин сказал:

– Это же облако!

Янка глянула на него. В темных глазах, окаймленных влажными от дождя ресницами, отражалось облако, лежащее на плечах Чатыр-Дага.

– Мы выше облаков! – улыбнулся он.

И Янка подумала, что ей до сих пор чуть-чуть больно, где-то в сердце и в животе, когда она на него смотрит. Подошел Таль, сунул ей в руку «Барбариску». И Рябинину тоже. И всем остальным, кто уже забрался и кто только подходил. Янка сосала «Барбариску», смотрела на Таля, слушала Рябинина, но чувствовала только ветер, и облако внизу, и небо с серыми лоскутами туч.

На ночевку встали в буковом лесу. Насобирали хвороста, сушились у костра. Янка все время ощущала Варин взгляд. Виноватый. И еще Янка чувствовала, что Варя хочет к ней подойти и не решается. И правильно. О чем им говорить? «Как там мой папа поживает?» Но Варя все-таки не выдержала и подошла.

– Только не думай, что мне это нравится. Я твоего отца терпеть не могу.

– Зато он вас сильно любит, – насмешливо, хотя и не собиралась, хмыкнула Янка.

– Я знаю, ты считаешь, будто я в чем-то виновата. А что я могла сделать? Я вообще не знала, что он твой отец!

Янка молчала.

– Не переживай, я все равно его скоро выпру.

– А зачем? – пожала Янка плечами и сделала равнодушное лицо. – Мы туда все равно не вернемся. Нам и здесь хорошо. У мамы друг появился, богатый, молодой. У меня тоже все отлично, море, тепло…

– Все равно! – крикнула Варька зло, еле сдерживая слезы.

– Да как хочешь, мне-то что? – и, отвернувшись, Янка пошла к своей палатке. На душе было противно.

Устали так сильно, что даже на долгие посиделки сил не осталось. Поиграли в «Мафию», но тоже вяло, без азарта. Рябинин смотрел на Янку через огонь долгим взглядом. Янка знала, что он думает о ней. Может быть, даже любит. Но ее это больше не волновало.

Тарас налил себе чай и сказал, посмотрев на Янку:

– Расскажу вам одну историю, хотите?

Конечно, все хотели.

– Когда я был такой, как вы… нет, даже постарше чуть-чуть… в общем, я занимался скалолазанием. А снаряжение, особенно веревку, достать было очень сложно, тем более пацану. Ну, в магазинах пусто, интернет еще не придумали. В общем, мы с пацанами лазали как-то по Чатыр-Дагу и там в одной пещерке нашли схрон…

– Чего?

– Ну, припрятал кто-то там три рюкзака и три мотка веревки, железо тоже всякое, карабины там, спусковухи… Нам, пацанам, представляете, какое это богатство! Ну и мы, конечно, стырили.

Янка уставилась на дядьку: ничего себе признаньице!

– Угу. Но только веревку. Потому что… ну, было видно, что денег немерено у людей, вся снаряга такая модная, навороченная. Рассуждали мы примерно так: возьмем два мотка веревки, нам ее негде больше брать, а тут видно, что полно всего. Дураки мы тогда были ужасные. В общем, забрали веревку, все остальные вещи снова прикрыли и удрали. День-два переждали в лагере – никто вроде не ходит, свою веревку не ищет. Ну и ладно, решили мы, значит, им она не больно и нужна. И начали на ней тренироваться. Я и еще два моих приятеля. И вот один раз подо мной веревка эта лопнула. Хорошо, что недалеко от земли. Я только ушибами отделался. А года через два в одном походе встретился с семьей: муж, жена и сын. И они рассказали мне, как у них однажды веревку тут украли. Ничего не взяли: ни рюкзаки, ни железо, только веревку. А они хотели лезть в одну пещеру на Караби, в Бузлук. Это одна из самых больших пещер у нас, необорудованная. Ну, а раз веревку украли, полезть они не смогли. Вернулись домой ни с чем, расстроенные, конечно, злые… А дома узнали, что веревка бракованная была, вся партия. И если бы они на ней полезли, то обязательно бы разбились.

– Получается, вы спасли им жизнь? – насмешливо спросила Аннушка. – Тем, что своровали?

– Получается, так, – спокойно ответил Тарас и смотрел по-прежнему на Янку.

– Как же вы на ней не разбились с друзьями? – спросил Герка.

– Ну, в нас весу-то было… не взрослые же еще. И лазили невысоко, тренировались только.

Ночью поднялся ветер. Он шел по кронам деревьев семимильными шагами, ровный, большой, он гудел всю ночь где-то там, высоко, где только звезды и небо. Янка лежала в палатке и думала про Тарасову историю. Почему он ее рассказал? Будто ей одной? Что он имел в виду? Что плохой поступок не всегда плохой? Если он про папочку, то зря старался, она его никогда не простит! Но тут же Янка поняла, будто по голове ее стукнули: это не про папу, это он про Таля! Да, ну и чью жизнь спас Таль своим поджогом? Вон какие страшные ожоги у Тараса, как его Юля только не бросила. Янка чувствовала: еще немного, и она поймет, что хотел сказать Тарас своей историей, еще чуть-чуть, и она поймает его мысль за хвост… Но сон накатывал волнами, а мысль ускользала.

И второй день, и третий они шли и шли. Уставали уже меньше, втянулись. Горизонты распускались сказочными картинами, в которых было так много воздуха и света, что хотелось зажмуриться или закричать от восторга. Они и кричали.

На поляне МАН все опять бросились фотографироваться. Рябинин схватил Янку за руку и потянул за собой. За талию обнял, так по-свойски, что она даже не успела посопротивляться. Ивлин щелкнул фотоаппаратом.

– Фотографию-то пришлешь? – еще не освободившись из кольца Сашкиных рук, тихо спросила Янка.

– А надо? У тебя вроде бы личный фотограф появился? Как уж его там… Глеб Арсеньев?

Янка чуть не поперхнулась. Ага. Комментарии мы не оставили, но просмотреть просмотрели. Отслеживаешь, значит, Сашенька, наблюдаешь? Молча, издалека? Ладно… Вдруг Янка поняла: она совсем забыла Глеба, он был где-то в другой жизни, другой реальности, такой далекой, что даже смешно: как она могла его любить и надеяться на что-то?

Тарас сказал, что пора двигаться дальше, и все застонали, заныли, набрасывая рюкзаки. Одна Варя все делала молча и в ту же секунду.

На Демерджи их опять настиг дождь, и пришлось ставить палатки и отсиживаться в них. После дождя Янку с Майкой отправили мыть котлы – они были сегодня дежурные. Пока отмывали остатки обеда, Янка рассказала про Таля. Про его отца и про то, как она им помогала.

– В общем, хорошо, что вы приехали. Я бы все равно не смогла поехать домой. Все деньги на них ушли.

– Ну и глупо, – сказала Майка.

– Глупо? Май, им реально есть было нечего!

– Ты, Янка, ненормальная! Ну что ты можешь? Ты хочешь в одиночку мир исправить. А его никто не исправит, – Майка смотрела то ли насмешливо, то ли участливо, и это разозлило Янку еще больше.

– Ну и что! Я и не собиралась ничего исправлять, просто… мне самой так спокойнее, и вообще. Пусть я только одному человеку помогу, не имеет значения! И не говори, что это эгоизм!

Майка плечами пожала: мол, и не думала даже. И было понятно, что как раз это она и хотела сказать.

– Ты не видела, как они жили, Май. Ну ладно Таль, он уже большой, но вот сестры его, особенно Маруська… Представляешь, она ни разу в жизни не ела шоколадных конфет! Я когда к ним пришла, принесла, она тогда их только попробовала!

– Ну и что? Подумаешь, конфеты!

– Ну да как… – Янка замолчала.

Она не могла объяснить. Конфеты, конечно, не хлеб, подумаешь, трагедия! Зубы будут целее. И все-таки, все-таки…

– Ладно, Май, забыли…

– Ну чего ты сразу обижаешься?

– Да не обижаюсь я… просто…

Договаривать не стала. Как-то Майка поглупела за этот год, что ли. Все ей надо объяснять. А раньше они друг друга понимали с полуслова. Мимо прошел Таль с охапкой хвороста, весело посмотрел на девчонок. И Янка поняла, что соскучилась. По нему, когда они вдвоем.

 

Глава 6. Между травой и космосом

Трудно делать вид, что человека не существует, когда идешь пять дней подряд бок о бок, спишь в одной палатке и ешь из одного котелка. Тем более если раньше этот человек много для тебя значил. В последний вечер ночевали на Караби, самом большом плато в Крыму. Они разбили лагерь в ложбинке на краю яйлы, у старого колодца рядом с буком. Тарас рассказывал про черного спелеолога, Аннушка заваривала чай, все ребята сидели у костра. Вдруг Янка заметила, что Вари нет. И ей как-то не по себе стало. «Подумаешь, – тут же одернула она себя, – куда она денется? В туалет, наверное, пошла». Но Варя все не возвращалась и не возвращалась. Таль перехватил Янкин взгляд и кивнул куда-то в сторону раскинувшейся за ее спиной яйлы. Янка оглянулась и увидела, что там бродит кто-то в одиночестве. Она незаметно встала и отошла от костра.

Ей не хотелось с Варей разговаривать. И что она скажет сейчас, когда подойдет? Но ноги двигались будто против ее воли. Варя посмотрела на Янку удивленно и села на груду белых камней, поросших травой. Молчаливо лежала перед ними Караби.

– Сначала, – сказала Варя, не глядя на Янку, – было вроде ничего. Мама была такая счастливая, а со мной он не очень-то разговаривал. Да я и сама, когда узнала, что он твой отец… Но он все время придирался. По всяким мелочам. То дверью я громко хлопаю, то на столе не прибираю, то могла бы посуду помыть… Будто я не мою! И вечно все ему знать надо: где была, с кем была, какие оценки, как тренировка прошла… Изображает из себя доброго папочку! А сам все время лезет не в свое дело! У меня тренировки допоздна, я еле до дома дохожу, а он тут со своей посудой. Маму стал уговаривать, чтобы она с работы ушла. Ну, она, конечно, ни в какую. «Ты, говорит, поиграешь и бросишь, а мне дочь растить». Они и не ругались даже, а так все, шутками, любовь ведь… А я прямо видеть их не могла! Даже сбежала однажды.

– Сбежала?

– Да. Два дня у Сони ночевала. Потом мама меня нашла, уговорила вернуться. Ну, ты же ее знаешь, она чуть что – сразу в слезы. Я терпеть не могу, когда она так делает: заставляет слушаться, через слезы свои…

Янка не знала. Она вообще Варину маму видела пару раз всего. Ну, не пару. Но даже имени не помнила бы сейчас, если бы не папа. Варя рассказывала и рассказывала, будто всю скопившуюся желчь, обиду и вину хотела излить, затопить ими все плато. Янка и узнавала, и не узнавала в ее рассказах своего отца. Он всегда был строгим, и с Янкой, и с Ростиком тоже. Но он и щедрый был, и внимательный, и добрый.

– Что тебе подарили на Новый год? – перебила вдруг Янка.

– Что?

– Что они тебе на Новый год подарили?

– Кроссовки новые… а что?

– Ничего. Извини, что перебила.

Но Варя все равно замолчала и дальше рассказывать не стала. Они сидели рядом, и Янка думала о Варе и об отце. Разве приятно, когда чужой человек права качает? Тут бабушка с дедом, родные, любимые, и то Янка еле терпит и все время срывается, а там какой-то мужик чужой… Янка бы, наверное, тоже сбежала.

– Это ведь твоя мама его не простила, – вздохнув, сказала Варя.

– В смысле?

– Ну… он не хотел от вас уходить. Твоя мама про них узнала и его выгнала.

Янка не ответила. Она смотрела на Караби, залитую лунным светом. Отчего-то казалось, что яйла медленно течет, движется. Янка пыталась вспомнить те дни, когда все началось. Она ничего не замечала. Совсем. Была погружена в какие-то свои заботы. Родители и раньше ссорились. Но в тот раз не было ни криков, ни маминых истерик, ни папиного «я больше так не могу». Были тихие разговоры за закрытыми дверями. Потом их и вовсе отправили к бабушке Лене. Потом сообщили о разводе и отъезде.

– Он даже не сразу стал с нами жить, – все так же уткнувшись подбородком в колени, сказала Варя, – где-то в октябре переехал.

Это сообщение повисло в Янке тугим комком сухой пряной травы. Вдруг, в один миг, все встало на свои места. Мама из жалкой сделалась гордой. Они перестали быть брошенными. Они – те, кто не простил предательства. И сразу стало легче. Гораздо.

– Спасибо, Варь.

Варя подняла на Янку испуганные глаза. Янка усмехнулась. Варя ее не поймет. Это трудно понять, наверное. Но Варя кивнула и сказала тихо:

– И тебе. Ну, что поговорила.

Они так и сидели, смотрели на спящую Караби. Хотя, наверное, правильно было бы сказать «спящее», плато все-таки, но Янке Караби почему-то всегда представлялась женского рода. Яйлой ее тоже называют.

Янка задрала голову вверх. В небе висели огромные звезды. Янке вдруг показалось, что они с Варей сидят на маленьком пятачке травы и камней, а вокруг – сплошной космос. КОСМОС. Черный, бесконечный. И они летят в нем вместе со всей планетой, вместе со всеми людьми, с их страданиями, радостями, войнами, и кто-то в эту минуту рожает нового человека, то есть даже не так – вот именно сейчас, в эту минуту, пока Янка думает свою мысль, родилась, наверное, целая тысяча детей, которые будут расти, взрослеть, мучиться и радоваться, а крохотный пятачок травы и камней так и будет лететь в космосе. И это никак не остановить. Янка погладила рукой траву. Она ощутила себя нитью, связывающей траву и звезды. От этого было и страшно, и весело, и как-то торжественно.

– Как ты думаешь, – спросила Янка, – он когда-нибудь к нам вернется?

Варя пожала плечами. Но все-таки она была ужасно честная, эта Варя, и она сказала:

– Прости, но мне кажется, что там любовь. Ну, в смысле на самом деле, навсегда. Может, даже родят кого-нибудь… Так что когда мне предложили эту школу спортивную… ну, учиться, я сразу согласилась, даже их спрашивать не стала. Вернемся вот из похода, и поеду.

– Хорошая школа?

– Да какая мне разница? Лишь бы от них подальше…

Янка подумала, что хорошо ее папочка устроился: тут полюбил, нарожал, разлюбил, другую полюбил, еще нарожает… «Любовь… навсегда…» С ее мамой он, наверное, тоже так думал. Уж детей бы тогда не делал бы, что ли! Чтоб не мучались! Янка усмехнулась: ага, и не было бы тебя на свете, Янка Ярцева. Какая-нибудь другая девочка была бы, а вот конкретно тебя, с твоими мыслями, мечтами, твоим лицом, голосом не было бы ни-ког-да.

– Я тебе соврала, – сказала она. – Нет тут у мамы никого. И живем мы не очень. Я вот уборщицей работаю в клубе. Но я все равно не хочу возвращаться.

– Это из-за Таля, да?

– Неужели так заметно? – удивилась Янка.

Варя улыбнулась.

Последнюю ночь решили совсем не спать. То Аннушка, то Листовский пели песни под гитару, кто-то им подтягивал, кто-то просто слушал. Янка смотрела на каждого и будто прощалась. Правда ведь, неизвестно, когда теперь увидятся. Вот Герка Ивлин, насмешник и мудрец, он вытянулся за год, раздался в плечах… А Лешка совсем не изменился. Они с Янкой вместе в детский сад ходили и жили в одном дворе. На Рябинине Янкин взгляд задержался. Она рассматривала его лицо, как в музеях рассматривают картины. Высокий лоб, темные брови, родинка у левого глаза… Янка пыталась услышать в своем сердце хоть маленький отклик на то чувство, которое испытывала к Сашке, но нет, тихо там было и пусто. «Не мой», – поняла она и отвела взгляд. Настя, Катя, Юлька… Восемь лет они учились вместе, дружили, а сейчас, всего за год, такими далекими стали! И даже Майка. А ведь казалось, что ничто их не разлучит, что такая дружба на всю жизнь, и всю жизнь будут понимать друг друга с полумысли! Но вот пять дней идут бок о бок, и даже не о чем поговорить… Ну обсудили Майкино большое событие, ее поступление в колледж, ну рассказала Янка про Глеба, про зимний поход, про Таля и даже чуть-чуть про Дашин день рождения, но без подробностей, потому что боялась, что Майка нарушит что-то своими вопросами и комментариями. Про Таля Майка сказала:

– Да ну… Какой-то он не прикольный. Глеб хоть стильный, харизматичный такой, а этот… какой-то неотесанный.

– Ну, у нас с тобой разные вкусы на парней, – усмехнулась Янка.

Неотесанный Таль все эти дни как-то незаметно был рядом. Вроде и не говорили ни о чем, Янка его даже не очень замечала, но стоило ей упасть на спуске, и кто-то помогал подняться, и этот кто-то был Таль. А когда Рябинин подходил вроде просто так, но Янка нутром чувствовала, что не просто, Таль тут же оказывался возле нее, спокойно вставал по другую сторону. И Янка уже не сомневалась, с кем ее сердце.

Она опять прокрутила в голове разговор с Варей. Как там бабушка в первом письме писала? «Сердцу ведь не прикажешь, с места не сдвинешь». Янка тогда на эту фразу сильно разозлилась, а сейчас вдруг поняла, что сама она – не лучше. Вот она жить без Рябинина не могла, а сейчас смотрит на него, как на красивую картинку, и все. С ума сходила по Глебу, а теперь и не вспоминает даже. Может, влюбчивость передается по наследству? Неужели и с Талем будет так же? Но она не хотела в это верить.

«Просто они все были не мои, так… проходящие. А Таль – настоящий. И он – мой».

 

Глава 7. Хорошо бы нам жить с тобой…

Поход закончили в Рыбачьем. День провели на море – и вот уже погрузились в автобус на Симферополь. Янка хотела поехать со всеми, проводить одноклассников на поезд, но был уже вечер, и Тарас ее не отпустил. Она с каким-то непонятным облегчением обнялась с каждым и подумала, что да, лучше бы ей домой. Майка даже всплакнула.

– Ну, ты пиши… и приезжай. Пусть отец оплатит, чего он?

– Да ладно, Май, сейчас-то уже когда, скоро школа начнется.

– Ну, на Новый год!

– На Новый год постараюсь. Ты тоже пиши. А то забудешь меня в своем колледже…

– Тебя забудешь…

Автобус мигнул габаритными огнями и, чуть покачиваясь, повез одноклассников в Симферополь. Янке было грустно.

Дом показался маленьким и тесным. Она уже знала этот секретик: когда возвращаешься из поездок, особенно летом, первый день кажется, что комната стала ниже и у́же. Потом это проходит. Янка села на мамин диван. Ее комнату в скворечнике сдали, опять придется мучиться на раскладушке. Пришла мама. Встала у стола.

– Яна… нам надо серьезно поговорить.

Ого! Как-то Янка побаивалась таких слов и интонаций.

– Как твои ребята?

И Янка сразу поняла, что мама не знает, как начать «серьезный разговор», что специально тянет.

– Хорошо ребята. Свои же, – усмехнулась Янка.

– Вот и отлично! Рада, что ты… ну, что вы не растеряли связей, общаетесь…

Янка давно заметила, что, если мама не знает, как сказать что-то важное, она начинает разговаривать штампованными, пафосными фразами, как плохие учителя в школе. Янке тревожно стало. В прошлый раз это ничем хорошим не кончилось. Ну, а теперь-то что? Замуж, что ли, выходит? Да ради Бога! Только если он будет изводить их с Ростиком, как папа – Варю…

– Нам надо вернуться домой.

– В смысле?

– В прямом. Я решила вернуться.

– Что?!

– Не кричи, – поморщилась мама. – Здесь никаких перспектив. Ни для тебя, ни для меня, ни для Ростика. У него, оказывается, большие проблемы в школе. Я с ним уже не справляюсь, ты мне совсем не помогаешь, ты скоро окончишь школу, надо думать о высшем образовании. Там у папы и у меня есть знакомые, все-таки проще. Ростика вообще надо срочно увозить, он с какой-то шпаной связался…

– Да разобралась я уже со всеми! И там, что ли, шпаны нет?

– Яна! Ну что ты так все буквально воспринимаешь? Ты не хочешь домой?

– Ты весь этот год говорила, что наш дом здесь.

– Просто мы с папой подумали…

– С кем вы подумали?!

– Яна, ну зачем ты так? Он же все равно твой отец, какая разница, что у нас с ним, ты его дочь, и он очень переживает…

Первое, что Янка почувствовала, было… облегчение. Домой! В свой город, в свою квартиру, где можно хлопать дверями и где все предметы знакомы с детства! Домой! Не надо будет мыть полы и слушать издевки Шрамко! И тут же она будто с разбега врезалась в бетонную стену… Домой? Ведь они же гордые, они не простили, они уехали, а теперь они вернутся, и она пойдет опять в свой класс, и все будут так сочувственно на нее смотреть, сочувственно, да, но с оттенком презрения: поманил папочка, вы и прискакали? И она, Янка, этому рада? Она так разозлилась на себя за это чувство облегчения, что заткнула уши. Вспомнила Варины слова, все ее рассказы, и вдруг пазл у нее в голове сложился. Она четко поняла, что они возвращаются не просто домой. Они возвращаются к нему. К папе. Возвращаются, потому что он попросил.

– Значит, ты его простила.

Мама покраснела. Опустила глаза.

– Я знаю, тебе трудно это понять… но мы все-таки так долго с ним прожили. Нас многое связывает.

– Он же тебе изменил!

– Каждый человек может ошибаться.

Лицо у мамы – непрошибаемое. И голос. Янка прекрасно знала, что, когда у нее такое лицо, ее ничем не проймешь, бесполезно. Она представила, как они снова будут жить в своей квартире, все вчетвером, завтракать вместе, вечером телевизор смотреть, елку на Новый год наряжать. Можно будет уже не думать о деньгах. Им с мамой не придется работать… Ты же этого так хотела, Янка, еще год назад, когда тебя только привезли сюда! А то, что он жил весь этот год с другой женщиной, спал с ней, целовал ее – это забыть?

– Ты из-за денег к нему едешь.

– Что?!

– За ним ведь как за каменной стеной. Работать не надо. Напрягаться не надо. Он все для нас сделает. Тем более теперь. Когда виноват.

– Ты многого не понимаешь, – устало сказала мама. Она постарела за этот год и подурнела, но Янке не хотелось ее жалеть.

– Ты же мне сама говорила, что надо гордость иметь, что…

– Ой, Яна! – поморщилась мама. – Нет у меня сил на гордость! Вы растете, надо о вашем будущем думать, а как я вас обеспечу? Продавец в ларьке… Ростик совсем от рук отбился, до тебя не достучишься! Не до гордости тут!

– А гордость… она, значит, такая, да? Захотел – достал из кармана, захотел – спрятал?

– Ну хватит! – рассвирепела мама. – Ты сама живешь как за стеной! Возвела вокруг себя забор! Тебе ни до кого из нас нет дела! Ты знаешь, каково мне приходится на этой работе? Или ты думаешь, раз мне тридцать восемь лет, то все, кончено, я должна забыть о себе? А я тоже жить хочу! Хоть немного! Хоть какой-то просвет увидеть! А папа? Ты хоть раз подумала, каково ему там? Да, он полюбил другую, но он живой человек, живой, а не робот! Он имеет право и полюбить, и разлюбить! Меня! А не вас! Ты хоть раз подумала о нем? Позвонила? Написала? Знаешь, как он там изводится, как скучает?! Не по мне, конечно, мне и не надо, но ты и Ростик – вы его дети, он любит вас! Но разве тебе это интересно! Ты же у нас все про всех знаешь, живешь сама по себе и всегда права! И я не к нему еду, потому что он не любит меня больше! Я просто еду! Я везу любимому мужчине его детей!

Она выкрикнула это и выбежала вон, хлопнув дверью так, что лепесток штукатурки вспорхнул и шлепнулся на пол. Янка ошарашенно стояла посреди комнаты. В голове звенело. Мамины слова будто застыли в воздухе и никак не хотели испаряться. Она села на край дивана. Ей надо подумать. Хорошенько подумать.

Мама вернулась минут через десять. Лицо ее было умытым и еще влажным от воды, но от глаз не отступила слезная краснота. Она сказала твердо и спокойно:

– Тетя Вика нашла мне там работу. Кассиром в банке. Мы будем жить в нашей квартире втроем. Если ты не захочешь с ним встречаться – твое право. Но Ростику нужен отец. Если не хочешь понять меня – не надо, обойдусь. Но слушаться ты меня обязана! Мы уезжаем восьмого… через неделю. Собирайся.

Конечно, никуда она не поедет. Ни-ку-да. Она не игрушка, чтобы ее туда-сюда за собой таскать. Ну как она уедет? Это ее земля. А Таль? Уехать от Таля? И от всей его семьи! Она ведь привязалась к ним ко всем, особенно к Пашуне. Как она без них? Ну, как, как… обычно. Жила же без них. Зато там – родной город, родная школа, бабушка Лена с дедом, настольные игры по вечерам – дедушка у них «фанат-настольник», так он сам себя называет, – белоснежная скатерть на столе, бормотание радио… Папа. Она не поедет. Ни за что не поедет. Она не сможет с ним ни видеться, ни жить в одном доме! Это просто глупо! Хотя мама говорит, что в одном доме и не будут…

Янка не спала всю ночь. Ворочалась на скрипучей раскладушке, потом не выдержала, стащила белье на пол. Нашарила в темноте спальник, расстелила, даже не стараясь все делать тише. Мама вздохнула, но промолчала. С мамой они весь день не разговаривали. Янку жгли изнутри обида и злость, она никак не могла с ними справиться.

Днем Янка попыталась перетянуть на свою сторону Ростика.

– Оставайся со мной, чего тебе там делать?

А он:

– Там же папа.

Потом подумал и говорит:

– Бабушка маме всю неделю говорила, что папа, может, теперь и вернется в семью. Откуда вернется-то? От той тетки?

Так… понятно. То есть ни бабушка, ни Ростик ей не союзники. Если бы Ростик остался с ней, мама бы тоже осталась, никуда бы не делась.

Янка смотрела в побеленный потолок с потеком дождевой воды в углу. Глупо, как все глупо! Они вернутся теперь, и что? Что она скажет одноклассникам? Майке? Варе? «Я буду жить у Конопко», – подумала Янка и тут же отбросила эту мысль. У них теперь родственников полно, Таль говорил, что каждые выходные кто-нибудь из тети-Нияриных приезжает, и всегда с подарками. Хотят даже половину дома обратно выкупить у Аверко. Нужна им теперь Янка с ее апельсинами и творогом? Никому не нужна. Даже с Дашей нормально общаться после дня рождения уже не получалось. Светка уедет через две недели. Таль… Таль уйдет работать с Тарасом в заповедник. Будет раз в неделю спускаться на побережье на сутки, и все. Что же ей делать?!

Потихоньку, день за днем, из Янки выдавливали мысль о том, что можно не поехать, остаться, быть самой по себе. Бабушка радовалась, что «семья воссоединится». Ростик радовался, что увидит папу, по которому соскучился, и тех деда с бабушкой, что вернется в свой класс, где все его любят. Мама делала вид, что ужасно любит папу и просто счастлива вернуться, краснела и смущалась, как невеста. Дед молчал. Янке было противно. Дед с бабушкой, конечно, не разрешат ей остаться. Потому что маму надо слушаться. А она уже взрослая! Она взрослая!!!

И вдруг к ней пришла такая простая и здравая мысль, что чуть дыхание не перехватило. Конечно! Все же очень просто! Она достала телефон. Надо срочно переговорить с Майкой и все уточнить. Майка от идеи пришла в восторг! Еще бы! Янка сама была в восторге. Только бы все получилось!

«Да не боись! Я же говорю, недобор у них в этом году. Возьмут, куда денутся? Слушай, ну как здорово, а! В общаге в одной комнате будем жить, да?»

«Ага… но я плохо сдала все, и аттестат паршивый. Я же тут весь год так училась… все равно что не училась».

«Янка, ну ты чего? Ты же у нас умница! Там собеседование главное. Но ты пройдешь, с твоим-то обаянием! Знаешь что? Я скоро поеду туда и поговорю с деканом, она нормальная тетка, расскажу все про тебя в красках…»

«Не надо в красках…»

«Все будет оки. Не переживай».

Но Янка переживала. Чем больше она думала о колледже, тем больше ее захватывала эта идея. Свобода! Самостоятельная жизнь! И никто уже не сможет решать за нее, куда ей ехать, где жить и что делать! И ну и что, что колледж? Может, так даже лучше? Институт и потом можно закончить. Вот только как сказать об этом маме?

Янка разбирала сумку, в которой за год скопилось много всякого мусора, и нашла на дне стопку писем от бабушки Лены. Перелистала, усмехнулась. Как только они приедут, этот ее обман вскроется. И мама будет кричать, что это подло. А бабушка – непонимающе спрашивать: «Но зачем, Яночка?» И Янка не сможет объяснить. Тогда она знала зачем. Тогда это казалось очень важным. А сейчас… сейчас уже все равно. Сейчас ей только одно и важно: чтобы ее отпустили в колледж.

И чтобы Таль ее ждал.

– Мама, я решила поступать в педагогический колледж.

Ростик поперхнулся супом. Мама подняла на нее испуганные глаза.

– Он в Новореченске, всего сто километров от нас, буду приезжать на выходные.

Теперь уже и Ростик смотрел на нее во все глаза. Даже рот приоткрыл. Без одного зуба… Янка специально выбрала такое время, когда вся семья в сборе. Лучше сразу все решить.

– Учителем, что ли, будешь? – спросил дед. – Хорошая работа. У меня сестра всю жизнь учительницей проработала.

Янке хотелось отмахнуться от него, как от надоедливой мухи. Ну при чем тут сестра?

– Яна… а как же школа, – беспомощно пробормотала мама.

– А зачем? После колледжа легче в институт поступить. Там сразу на третий курс переводят, если хорошо учишься. А здесь я учебу забросила, никакой институт не потяну на бюджет. Кстати, Майка тоже в этот колледж поступила.

– Ну, с подружкой-то веселее, – сказала бабушка и внимательно посмотрела на маму. Так внимательно, будто хотела передать ей взглядом какую-то свою мысль.

– Нет, Яна, такие вопросы так сразу не решаются, надо подумать, надо с папой посоветоваться, я…

– Я уже посоветовалась, – соврала Янка.

И тут же решила, что вечером ему напишет: «Я поступаю в колледж. Надеюсь, ты не против». Янка знала, чувствовала, что он не станет возражать. Только ей вдруг стало очень противно, что опять надо врать и выкручиваться. Она села за стол напротив мамы, отодвинула тарелку с остывшим супом и сказала:

– Ладно, я еще не советовалась с ним. Я хотела поговорить сначала с вами. Потому что весь этот год я жила с вами, а не с ним. Мама, я уже взрослая! Даже Майку отпускают.

– Ой, да что ты мне про Майку, у нее свои родители есть!

– Да, и они дают ей право выбора. Мам, это хороший колледж. Правда.

– Ты уезжаешь из-за нас с папой?

Она говорила так, будто они были на кухне одни. Врать трудно, когда такой разговор.

– Я не знаю, – вздохнула Янка. – Отпусти меня, пожалуйста.

– Яна, давай мы потом об этом поговорим? – сделала мама еще одну беспомощную попытку, и Янка еле сдержалась, чтобы не закричать: сколько можно юлить и прятаться за спины папы, бабушки, неизвестно кого?!

– Нет, мам, давай сейчас. Мне надо написать Майке, что я решила.

– Ну, так ты и решай, – сказал вдруг дед.

Бабушка шикнула на него, но было поздно. Янка ему благодарно улыбнулась.

– Значит, я еду. Приятного аппетита.

Таль ничем не мог себя занять. Вот уже два дня, как они вернулись из похода. После простора гор и леса ему тесно было в доме. Сейчас у них жили две семьи – отдыхающие, а сами они еще в июне перебрались в летнюю кухню. Мама посветлела лицом, радовалась, что у них постояльцы – значит, деньги на зиму будут. Курицы, которых привез симферопольский дед, деловито похаживали в загончике у забора. У Пашуни резались зубы, он пускал слюни и гулил. Таль бродил между всем этим как неприкаянный. Мучался ревностью. Что он, дурак? Не видел, что ли, как Рябинин на Янку смотрит? Таль не стал ничего у Янки про него спрашивать. Да и что он, Таль, может дать ей? Вот эту хибару да лес с подснежниками… Даже сердоликовый браслет не смог подарить.

Вчера она сказала, что уезжает домой. Значит, снова будет учиться с Сашкой Рябининым. Хороший парень… Янка возвращается к прежней жизни. К отцу. Таль смотрел на море. Она обещала, что придет в семь вечера. Сейчас только половина, но он уже не мог сидеть дома. Янка уезжает. Конечно, надо думать о будущем. Всем надо думать. За последние полгода он эту фразу слышит постоянно. А как о нем думать?

Тарас вот тоже сказал: «Пора тебе решить, чем заниматься дальше». Но сначала, когда Таль признался ему в поджоге, долго молчал. Так долго, что Таль не выдержал и разревелся не хуже Маруськи. Тарас не стал его утешать. Зачем-то начал рассказывать, что, когда он учился в школе, Талев отец был у них вожатым и они вместе строили лодку. Сами чертежи делали, сами пилили, строгали, колотили, смолили. И долго плавали на ней потом. Таль не совсем понял, почему Тарас об этом вспомнил. Может, упрекнуть так хотел? Вот, мол, у тебя такой отец был хороший, а ты… Потом он добавил, что надо учиться. Что возьмет к себе работать помощником и с начальством договорится. А дальше видно будет. За год подыщут подходящее училище.

– Будем строить свою лодку, – пробормотал Тарас совсем уж странно.

– Привет.

Таль обернулся. Янка стояла перед ним – тоненькая, светлая, грустная. Волосы собраны в хвост, белый сарафан. Новый. Он на ней такого не видел. И вся она какая-то новая.

– Завтра уезжаем, – сказала Янка.

Таль кивнул. Он понимал: не так-то просто бросить маму и брата. Семью. Он молча взял ее руку в свою. Пообещал:

– Я заведу электронный ящик. Я буду к Дашке ходить или в клуб. Я буду писать тебе каждый день. А летом ты приедешь снова. Да?

Янка уткнулась ему в плечо и заплакала. Она не хотела уезжать. Она хотела быть с ним всегда. Он и это знал. Но кто позволит, если им только шестнадцать?

Янка смотрела на тающую в темноте Феодосию и думала: почему у взрослых есть это право – таскать их туда-сюда, как им вздумается? Ее вырвали из привычной жизни, приволокли сюда, а стоило ей здесь найти себя и смысл всего, что с ней происходит, как ее снова выдергивают, с корнем, как сорняк с грядки!

Вдруг на одну секунду ей показалось, что она видит ту девушку из роддома, которая отказалась от своего ребенка. И девушка идет под руку с парнем и везет коляску. Но, наверное, просто померещилось. Разве могла она ее запомнить и сейчас разглядеть в сумерках? И разве так бывает, чтобы все вдруг стало хорошо, справедливость восторжествовала и все были счастливы? Как мама сказала вечером того дня, когда Янка про колледж объявила: «Все равно кто-то остается в минусе». Тогда, вечером, мама подсела к ней на лавочку под черешней. Сказала, что ладно, мол, если ты решила, поезжай, просто все это так неожиданно, никак не привыкну, что ты уже взрослая…

Янка не чувствовала себя взрослой. Просто теперь она знала, что может справиться.

Колеса стучали, слова в голове тоже. Янка вытащила из сумки блокнот и ручку и стала записывать. Она никогда не осмелится показать эти строчки Талю, но ей нужно запомнить их самой. И никогда не забывать.

Хорошо бы нам жить в светлом домике, нет, даже в хижине С соломенной крышей и окнами вместо дверей, А лучше чтобы вообще их не было: Просто стены, и даже без крыши, с огромными дырами, Чтобы всюду был свет. Нет, лучше, знаешь, под пляжным навесом у моря… Всё не то! Я хочу, чтобы ты Из кипарисовых, тополиных и сосновых веток Сложил нам шалаш, Чтобы мы просыпались, а солнце Светило, превращаясь в тонкие лучики-струны, И ветер открывал бы калитку этого нашего чудного дома… А знаешь, лучше вообще нам бродить по свету, Рассказывая людям, как здорово жить В кипарисово-тополино-сосновом дворце, Куда птицы приносят завтрак. На обед ты кормишь косулей, А ужин даришь чайкам. …А, в общем-то, даже неважно, Где мы с тобой будем жить, Лишь бы нам с тобой не разминуться…

Ссылки

[1] Яйла́ – плоские безлесные места на горах Крыма.

[2] Поляна МАН (Поляна Малой академии наук) – известный туристический объект в Крыму.

Содержание