Глава 1. Безумная вечеринка

«О-о-о-о! Слушай, подруга, ты как хочешь, но походы – это не мое. Капец, как у меня все болит! А попа просто квадратная!»

«:)»

«Ну вот чего ты ржешь, мне интересно? Кто вообще по доброй воле захочет это повторить? Костик был абсолютно прав! (Ты тоже: мы с ним помирились:)) Прешься неизвестно куда, то с горы, то в гору, тащишь на себе сто кило, да еще комары! Все, я пас!»

«Да ладно! Это ты с непривычки! Ну, тяжко идти, но потом-то круто же!»

«Вообще ничего крутого!»

«Да ну тебя!»

Июль звенел, парил, пел, крошился длинными днями и черными, звездными ночами, такими бессонными, такими ждущими – чего, кого? Если бы Янка знала! Она томилась от скуки, томилась от дел, вдруг возникающих среди летнего безделья. Курортники, заполнившие скворечник и весь бабушкин двор, и интересовали, и раздражали. Приехала из Москвы Светка, и Янка была ей так рада! Они бродили вместе у моря, Янка рассказывала про Глеба и Таля, Светка – про своего одноклассника Мишу, с которым не разрешали встречаться родители. Дни текли, расползались, однообразные, пустые и наполненные одновременно, и хотелось сбежать.

В середине июля у Даши был день рождения. Светка с Янкой купили один подарок на двоих – модную тунику. Янка чувствовала себя виноватой перед Дашей. Потому что с того дня, как Светка приехала, она Даше ни разу не позвонила. Даже странно, что та позвала их на день рождения. Хотя это ведь Даша. Даша, которая не умеет обижаться, которая смотрит преданно, которая хорошо воспитана и ласково встречает их со Светкой, приглашает к столу. Янка вдруг вспомнила, как Даша говорила ей о брате или сестре. «Наверное, она тоже чувствует себя одинокой», – подумала Янка и крепко обняла подругу, вручая подарок.

– Какие люди!

– Девочки, прошу!

– Светик, приветик!

Все уже были в сборе. Шрамко развалился на диване, обнимая одной рукой Мирославу, другой – Васелину. Захар с Таней, Данил Иванов, Катя, Женя, Таль. Янка тут же оценила обстановку. Ярослав без Оксаны и клеит близняшек – отлично, значит, в хорошем настроении, значит, доставать не будет. Таль хмур, как обычно, вообще непонятно, на что там Даша надавила, на какие болевые точки, что он согласился прийти. Данил напрягает, что-то излишне веселый и все время переглядывается с Ярославом… Неспроста. Ладно, прорвемся.

Тетя Галя, снимая на ходу фартук, сказала жизнерадостно:

– Ну, веселитесь, ребятки, много не пейте…

– Ну что вы, тетя Галя!

– И к отдыхающим чтобы ни ногой!

– Мама, ну иди уже, я все знаю! – Даша подтолкнула ее к двери.

Пили сухое вино, которое принесли в пластиковых бутылках Шрамко с Данилом.

– Контрабанда! – подмигнул Янке Шрамко.

Она сделала вид, что не заметила. Гремела музыка, и гремели их голоса, перекрикивая музыку. Шрамко пригласил Янку на первый же медляк, и – что делать, не убегать же – она пошла. Таль цедил вино и смотрел на нее пылающим взглядом ревнивца. Вот балда! Теперь еще обидится, что она согласилась со Шрамко танцевать…

Что было потом, Янка помнила плохо. Пили вроде вино, а голова плыла как от водки. Помнит, что стояла на балконе со Шрамко, он обнимал ее одной рукой, другой показывал на звезды, а она только об одном и думала: не дать ему себя поцеловать, только не позволить ему… Помнит, что Данил целовался с Мирославой, помнит, что Захар поругался с Таней, и плыло сквозь туман в голове лицо Таля, а потом вдруг:

– Да мы с Яриком в вино спирта подмешали, вот вас и развезло. А чё? Хороший спирт, батя целое ведро с работы притащил…

Пощечина. Крик. Шрамко пытался оправдываться, что шутка же, шутка, что за крик-то? Подумаешь! Янка пришла в такую ярость, что Талю пришлось ее держать за руки, чтобы она не бросилась на этих шутников. Данил и Шрамко психанули и ушли.

– Я взрослый человек и сама могу выбирать, что мне пить! – кричала им вслед Светка. – Может, у меня аллергия на спирт?!

Мирослава плакала почему-то, а Захар и Таня уже целовались в углу. Вдруг Даша сказала, что все, все, все они испортили ей день рождения, развернулась к Янке и что-то кричала, кричала, кричала… Янка то уходила куда-то, будто под темную, вязкую воду, то всплывала вновь. Она не понимала, о чем говорит ей Даша и что предъявляет, она чувствовала, что рядом стоит Таль, что он сильно пьян, а Даша кричит и кричит на нее. Кричит, бросая ей в лицо какие-то безумные обвинения:

– Да что ты знаешь-то? Ты у Конопко зависаешь, добренькая такая, посмотрите, как я их спасаю! А у самой брат… да ты хоть помнишь его в лицо-то?! Ты же его не замечаешь, он для тебя никто, вещь, тряпка!

Даша кричала надсадно, голос уже хрипел. Янка не понимала: чего она взбесилась-то? Что она пропустила, уйдя в пьяное забытье, что сказала, из-за чего весь этот крик?

– Даша…

– Что «Даша», что? У тебя такой брат! Он добрый, отзывчивый, он читать любит, а над ним в школе издеваются, его же бьют, бьют, бьют! За то, что не как все! Ему зуб выбили, а у вас никто и не заметил! Что он без зуба! Уже целый месяц! Он вас ненавидит! И я тебя ненавижу!

Она разрыдалась, закрыла лицо ладонями и выбежала из комнаты.

Все смотрели на Янку. Музыка играла. Какая-то красивая. Пьяный Таль вдруг сказал:

– А я Янку люблю! Давно! Что вы все тут понимаете!

– О, началось, – застонала Васелина, бухнулась на диван, руки на груди скрестила.

Таль взял Янку за руку и потащил к выходу. Она пыталась вырваться, но хватка у него была железная.

Ночной воздух навалился на Янку, обхватил все тело, встряхнул. Она ощутила, как полыхнула голова, как дернулась вслед за Талем рука. Куда он тащит ее? К морю. Конечно, к морю. Куда еще можно идти здесь? Море, море, море услышит, море поддержит, даст силы для разговора и промолчит, если надо. На берегу моря не будешь говорить о пустяках, только о самом важном. И врать в лицо морю гораздо сложнее, и юлить. Море, море…

– Вот! – заорал Таль, перекрикивая и прибой, и музыку ночных баров. – Это все оно! Все из-за него! Ненавижу это море!

– Нет, нет, что ты, Таль, ну при чем здесь… Это судьба, это хоть где могло случиться, мог под машину попасть, от рака умереть, что ты, Таль…

Таль выплюнул, выкрикнул свое обвинение и отпустил Янку, будто силы у него кончились, упал на колени в песок, спрятал лицо в ладони. В голове у Янки прояснилось еще по дороге, но Таль был очень пьян, и она видела, что это просто истерика, пьяная истерика. Надо выслушать, утешить и забыть. Она бы убила этих придурков, Шрамко с Ивановым, которые так по-идиотски шутят!

– Я не могу-у-у-у! Я не могу так! Я Тараса твоего…

– При чем тут Тарас?

– При том! – мычал Таль. – При том! Это я его поджег! Я! Мне такие деньги обещали, а сам обманул, он мне… а я тебе браслет купил! И выбросил! Потому что Тарас!

Янка отступила на шаг. Что он такое говорит?

– А тебя я люблю! – кричал и кричал Таль, выплевывая признания, будто камни. – И как мне теперь жить? Если я твоего дядьку чуть не сжег! Я тоже хочу утонуть!

Вдруг все встало на свои места: Таль, Глеб и Рябинин, Анютины сложные вопросы, Дашина истерика, подснежники и их поездка за Пашуней, ее сердце, которое так долго металось. Вдруг все стало безразлично, кроме этого несчастного Таля, которого она, оказывается, почему-то любит, хотя он смешной и нелепый, хотя по всем приметам она ну никак не могла в него влюбиться, это же просто глупо, но вот он тут, он рядом, он не владеет собой, кричит, что лучше бы ему умереть от своей любви и вины, а она знает, хоть и не может понять, что она тоже тогда умрет, в ту же минуту, потому что Таль – единственный человек на земле, без которого она жить не сможет.

Янка села рядом с ним на песок. У нее кругом шла голова, но не от коктейля Шрамко, а от своего открытия. Она не знала, что сказать. И что сделать. Они просто сидели рядом, и Таль вдруг напомнил ей дядю Пашу, когда она видела того в последний раз, на берегу. Он был такой же пьяный и такой же несчастный. Янке стало не по себе. Она положила руку Талю на спину.

– Таль! Что ты говорил сейчас? Про Тараса?

– Это я его поджег. Мне заплатили.

– Ты?

– Там не должно было его быть! Я не знал!

– Не должно быть? А заповедник? А все эти деревья?

– Янка, я не знал, я не подумал, мне плохо, прости…

Янка смотрела на море, и ей хотелось плакать. Из-за Таля чуть не погиб Тарас! А она все равно его любит и не может уйти. Разве так бывает? Это же предательство! Она предает Тараса! Янка вскочила, прижала кончики пальцев к глазам. Что ей делать с Талем? Со всем этим? А он вдруг заговорил очень трезвым, очень спокойным голосом:

– Я знаю, что ты меня никогда не полюбишь. Ну, подумаешь, поцеловала. Я же знаю, что ты это назло. Глебу этому распрекрасному назло. Плевать. Мне все равно. Я тебя люблю. Я тебя люблю сильно. И когда я вижу тебя, и когда нет. Ты будто в моей голове всегда. Вот тут, – он сдавил ладонью затылок, – будто живешь тут, и я не могу тебя выбросить. Даша говорит, что я больной. Угу, я больной. Болезнь называется Янка. Вот если Шрамко к тебе подкатывает, я готов его голыми руками убить. Потому что я же вижу, что он тебе не нравится. Что он тебя достает. А если этот урод с фотиком, то я буду терпеть, потому что ты в него влюбилась. Вот так. А потом этот пожар. Я же знаю, что все, навсегда дорога закрыта. Ты же принципиальная, ты гордая, я для тебя преступник. И деньги эти дурацкие… лучше бы я с Анютой камешки рисовал.

Таль поднялся. Его шатало.

– Пойдем, я тебя провожу, – сказала Янка, как-то вмиг успокоившись.

В конце концов сейчас важнее доставить Таля домой живым и невредимым. А со своим сердцем она потом разберется.

Таль послушно облокотился на Янку. Смотрел на нее и бессмысленно улыбался. Все-таки пьяный. А говорил так, будто… Всю дорогу они молчали. Янка чувствовала тяжесть Талевого тела и тяжесть его вины. Уже у калитки Таль вдруг прижал Янку к себе и поцеловал в висок, будто прощаясь навсегда. И опять ей стало страшно.

– Мне надо поговорить с ним! – сказал он очень тихо прямо ей в ухо. – Мне надо. Поговорить.

Янка покачала головой. Никто не должен узнать, что это Таль поджег заповедник, никто на свете, даже Тарас. Она сможет сохранить его тайну, а вот кто-то другой… Янка вывернулась из кольца Талевых рук и побежала вниз по дороге.

Сердце громыхало в груди, как тяжелые сапоги по булыжной мостовой.

Янка присела на краешек дивана. Ростик не любил спать у стенки, и мама уступила ему место с краю, но обнимала его одной рукой, будто боялась даже во сне, что он упадет. Братишка спал, приоткрыв рот. Янка осторожно оттянула ему губу. И правда, нет зуба. Как же она не заметила? А мама? Ведь мама с ним каждый день спит на одном диване! «Мама сейчас такая… дерганая, так устает, ничего не замечает…» Никто не заметил. Кроме Даши. Где они успели подружиться? Янка погладила Ростика по голове. Вспомнила, как она впервые осталась с ним одна. Ему тогда месяца четыре было, может быть, пять. Мама с папой ушли на какой-то концерт, а она сидела рядом с его кроваткой, смотрела, как он спит, и боялась отойти. Будто, если отойдет хоть на минуту, с ним что-нибудь случится. Так и уснула, прислонившись к прутьям кроватки. На щеке отпечатались красные полоски. Родители еще смеялись, когда пришли…

Янка поцеловала брата в щеку. Она была еще по-детски упругой, гладкой. Янка вспомнила, что хотела свозить Ростика в Феодосию, а так и не собралась. Ростик вздохнул во сне. Мама повернулась на другой бок. Янка ощутила легкий запах духов. Тех самых, что подарил ей на Новый год папа. Она постояла еще в дверях, глядя на них, и тихонько вышла.

 

Глава 2. Очень насыщенный день

Тараса выписали за неделю до Дашиного дня рождения. На руках, шее и левой щеке у него распластались бурые пятна – следы от ожогов. Ему дали отпуск, какую-то компенсацию, и, заскочив домой на пару дней, он с Юлей уехал на Тарханкут к другу. Бабушка вздыхала и украдкой вытирала слезы. Дед ее успокаивал, говорил, что все устроится и хорошо, что жив остался. Бабушка замахивалась на него полотенцем, будто отгоняя страшные слова.

Тарас на Тарханкуте, значит, решать Ростикины проблемы придется самой.

Янка занялась этим прямо с утра. А то потом опять завертится и забудет про брата. Правда, когда она проснулась, Ростика уже и след простыл, и Янка пошла кружить по Поселку – искать. Кружила и думала, что Даша права, конечно, права во всем. Потому что семья – это семья. Только не стоило на нее кричать все равно. И вообще не похоже было, что так уж Ростик страдает. Может, Даша вообще все придумала? Еще неизвестно, кто ту драку начал, где ему зуб выбили.

Она нашла брата в заброшенном саду санатория. Он и еще трое мальчишек, старше него, сидели на поломанных качелях и курили. Янка почувствовала, как что-то яростное, горячее залило ей щеки и пережало горло. Она в два прыжка подскочила к брату и выбила сигарету у него из рук.

– Ты что?! – закричала она. Друзей-курильщиков как ветром сдуло. Остались на площадке только она и испуганный Ростик. И вдруг Янка вспомнила, как однажды с ней уже было такое. Когда она пришла от Конопко, а Ростик кочевряжился, не хотел есть суп. Тогда ее так же накрыло. Она смотрела на брата, брата, которому девять лет и который курит!

– Ты с ума сошел?

А Ростик сидел, сгорбившись и будто ожидая удара, и Янке стало так больно, так страшно, будто это ее застукали с сигаретой, а ей только девять лет. Она осторожно села рядом.

– Давно куришь? – спросила она очень спокойно.

– Я только попробовал… – прошептал Ростик. – Второй раз только.

– Что это за пацаны были?

– Из пятого «А».

– Ого! Не взрослые друзья у тебя?

Ростик опустил голову. Зашмыгал носом. Янка думала, что опять разозлится, ее всегда бесило, если Ростик начинал реветь, выбивая прощение или снисхождение. Но сейчас она чувствовала только жалость и свою вину.

– Зато они меня защищают, – прошептал Ростик.

– Защищают? От кого?

– От кого надо.

– Ростик… расскажи мне. Потому что эти твои друзья защищают от кого-то, конечно, а еще учат тебя курить, а может, чего и похуже, а? Признавайся.

– Нет, только курить, – сказал он так быстро, что Янка сразу поняла: врет.

– Пиво пили?

Молчит.

– Водку?

– Нет, только пиво, Толян у бати стащил.

– Ясно.

Они сидели рядом молча, и Янке было так паршиво, хоть самой кури.

– Ты можешь мне все рассказать? Я никому не скажу.

– А маме?

– И маме.

Ростик повздыхал. Поерзал. Потом сказал:

– Да они уже отстали. Им Толян сказал, что если еще раз… Они меня дразнят. И говорят, что от меня воняет. А сами в водный пистолет писают и стреляют потом на перемене.

– Что-о-о?!

– Да, правда… У нас в классе все знают.

«Так, спокойно, – сказала себе Янка, чувствуя, что ее опять „накрывает“. – Главное, не напугай ребенка. Главное – узнать, что это за уроды».

– И я рассказал Ольге Петровне. Ну, про пистолет. Противно ведь, когда тебя мочой. А они меня потом каждый день караулили и били.

– И зуб выбили?

– Ага… А Толян говорит, что не вырастет. А Даша… – тут Ростик запнулся и испуганно посмотрел на Янку.

– Даша говорит, что вырастет?

– Нет, но что можно вставить искусственный.

– Можно, конечно. А что потом?

– Потом я с Толяном подружился. Он сначала деньги у меня забрал, которые мама на обеды дала, а потом говорит, что я нормальный пацан и что, если я буду молчать, он от них защищать будет.

– А как же ты обедал в школе? Где деньги взял?

– Ну, не обедал, подумаешь, – Ростик чуть-чуть отвернулся, будто не хотел смотреть Янке в глаза.

– Рость, а кто эти… которые с пистолетом? Они ведь из вашего класса?

– Да… да ты их не знаешь… Ромчик Ильм и Вадик Сомин.

С Ромчиком Янка разобралась быстро. Позвонила Захару, сказала, что хочет поговорить с ним и его братом Ромой. И поговорила. Быстро и четко. Скрывать она ничего не стала. Все рассказала: и про пистолет, и про зуб, и про то, что они в суд подадут, если еще кто хоть пальцем…

– Ян, да ты чего, какой суд, – испугался Захар. – Я сам с ним разберусь. По струнке ходить будет.

– И друга своего, Вадика, предупреди, – добавила Янка Роме. – И запомни: я теперь с вас глаз не спущу.

Толяна она нашла на пристани. Отсюда уходили экскурсионные катера. Толян и два его дружка околачивались рядом с кассой. Коленки у Янки слегка дрожали, но не от страха, а от ярости, хоть Толян – это вам не маленький мальчик Рома рядом со старшим братом. У Толяна наверняка есть такие дружки, что Янка может сильно нарваться. Но ей все равно.

Она подошла и нависла над щуплым, невзрачным Толяном. У него глаза сразу забегали и будто даже коленки согнулись.

– Значит, так, Толик. Спасибо, что защитил моего брата, но больше чтобы я рядом с ним тебя и твоих дружков не видела, понял? Считай, тебе за услугу заплатили теми деньгами, что ты отнял у него. Все понял?

– А че я-то?

– А если ты чего не понял, то в следующий раз с тобой будет разговаривать Таль Конопко. Знаешь такого?

И Толян сразу скис. А Янка усмехнулась. Ничего Талю она, конечно, не расскажет, но все-таки хорошо, что он есть и его тут знают.

– Вижу, что знаешь. Молодец. Умный мальчик.

Янка шла и была очень горда собой. Надо сказать Ростику, чтобы больше никого не боялся. В конце концов, у него есть старшая сестра, есть кому заступиться.

Янке на работе дали месячный отпуск. Она сначала хотела отказаться, все равно делать нечего, но потом от Майки пришло письмо.

«Яныч, здорово! Как жизнь молодая? Держись крепче, а то упадешь: мы едем в Крым! Это Аннушка придумала – пойти там в поход на неделю! Оцени, кстати, на что я готова ради встречи с тобой: снова напялить этот дурацкий рюкзак и топать по десять км в день. Сама не верю, что это пишу! Все ради тебя! Костик меня еле отпустил, мы опять поругались, но наплевать, зато я теперь в лучших спортсменах школы – ха-ха! Нам даже проезд оплачивают, Аннушка грант выбила! Я ей про тебя рассказала, она говорит: „Конечно, пусть присоединяется“! Представь!!! Супер? Мы послезавтра уже выезжаем! Я тебе не писала, потому что инета не было, Дейзи провод перегрызла опять, гадская собака. Будем в Симферополе 23 июля, в 11.00. Аннушка говорит, чтобы ты ждала нас у камеры хранения. Знаешь, где это?»

«Если гора не идет к Магомету»… или как уж там? Да без разницы! Главное, Майка приезжает! Лучшие спортсмены, говорите? Значит, и Рябинин, и Ивлин. И – Варя. Янка хмыкнула недобро и пошла отпрашиваться.

Мама смотрела на нее в какой-то странной задумчивости. Будто ушла глубоко в свои мысли и не хочет выныривать. Янка терпеливо ждала. Потом протянула:

– Ма-ам?

– А? А, да… думаешь, стоит идти?

– Мам! Ну ты что! Я же их год не видела! Туда ты меня отпускать не хочешь, вот, пожалуйста, мои друзья сюда приехали, и ты опять недовольна!

– Да нет, я не об этом, – мама нахмурилась, отвела взгляд. Янка наконец сообразила, что ее что-то гнетет, о чем-то она упорно думает.

– Что-то случилось?

– Да нет, что могло случиться? А где ты все возьмешь? Ну, там, рюкзак, палатку, спальник?

– Мне Тарас даст. Завтра ему позвоню, чтобы привез. А палатка мне не нужна, что я, не найду, с кем поспать?

– Яна!

– Ой, мама, какая ты испорченная!

Это они уже шутили, уже играли, мама даже слегка ее полотенцем огрела. Но все равно Янка почувствовала: что-то с мамой не так, что-то она от нее скрывает, какая-то мысль не дает ей покоя. Так уже было. Год назад. Когда мама не знала, как сказать им про развод. Ну а сейчас-то что? Может, у нее кто-то появился? Ну и пусть, Янка не будет против, она уже взрослая, она понимает. Или тут другое?

Разбираться Янке было некогда. Да еще бабушка, вопреки обещанию, попросила освободить комнату в скворечнике:

– Ты на целую неделю уезжаешь, а сейчас самый сезон! Ничего, поживешь с мамой и Ростиком до конца лета.

Если бы не приближающийся поход, Янка, конечно, надавила бы на бабушкину совесть. Но все в ней ходило ходуном, она только и могла, что беспричинно улыбаться и петь, петь от радости, предвкушая встречи…

После обеда позвонил Таль. Они встретились у камня. Таль был с Маруськой, сказал неловко:

– Вот услышала, что с тобой разговариваю, и увязалась.

– Я буду тихо стоять, – тут же пообещала Маруська.

Янка погладила ее по голове. Посмотрела на Таля. Лицо у него было упрямое. Интересно, помнит он, что вчера ей наговорил? И тут же поняла: помнит.

– Янка… я вчера был пьяный… ты меня прости?

– Только больше не пей.

– Никогда. Мама вчера меня так пропесочила, что уж поверь, – усмехнулся Таль. И вдруг взял ее за руку. – Я хочу тебе сказать… что… в общем, все, что я тебе вчера наговорил, – все правда. И я говорил не потому, что пьяным был, а потому, что… – он запнулся.

– Совесть замучила?

Таль свел темные брови в одну черту. Янке захотелось дотронуться до них пальцем, разгладить. Зачем она с ним так? Видно же, что он переживает. Таль вынул из кармана белые камешки, велел Маруське:

– Иди вон в море покидай.

– А вы?

– А мы отсюда смотреть будем.

Маруська послушно пошла. Они и правда какое-то время смотрели на нее. Потом Таль сказал:

– Моя совесть – мои проблемы. Я имел в виду… что все остальное – тоже правда.

– А что остальное? – Янке было весело. Она понимала, что издевается сейчас над ним, но не могла остановиться.

– Что я люблю тебя. Давно. И навсегда.

Он так сказал это… по-взрослому. Даже как-то строго. Вся веселая злость в Янке тут же испарилась, тонкой струйкой вылетела и улетела на край земли. Ее любят. Ей честно и прямо говорят об этом. Не в письме, не эсэмэской, не на пьяную голову, а вот так – на берегу моря, глядя в глаза.

– Таль, смотри, у меня два блинчика спеклось! – крикнула Маруська. – Ян, смотри, смотри!

– Ага, вижу, ты молодец! – крикнула в ответ Янка, и вдруг ей показалось, что Маруська – их с Талем дочь, что со стороны их запросто можно принять за семью. И стало опять весело.

– А я в поход иду. Через три дня. Представляешь, мои одноклассники сюда приезжают, чтобы в горы пойти. Я по ним так соскучилась, особенно по Майке, и так рада, что они приедут, потому что мама бы меня все равно туда не отпустила…

Она оборвала сама себя и продолжила уже совсем серьезно, так, чтобы Таль понял ее ответ на его признание:

– Пойдем с нами.

Тарас примчался по первому же Янкиному звонку. Вместе с Юлей. Бабушка охала-ахала, смотрела выразительно. Янке даже смешно стало: будто человек обязан до тридцати лет жениться! Тарас привез ей тот же рюкзак, с которым Янка ходила зимой. Она обрадовалась ему, как старому приятелю. «Лучшие спортсмены»? Зато Янка уже была в Крымских горах, а они – нет. От предвкушения встречи все внутри у нее пело и дрожало. Но было еще одно, очень важное дело.

– Тарас… с тобой хочет один человек поговорить. Это очень важно. Можешь с ним встретиться?

– Ну… давай. А что за сложности?

– Ну, надо.

– Надо так надо. Когда?

– Если можешь, сейчас.

– Ладно.

– Он будет ждать тебя у Лягушки. Ну, где камень еще такой…

– Ты мне будешь объяснять, где Лягушка у нас? – Тарас обнял ее за плечи.

Он был необыкновенно счастливый все эти дни. Бабушка тихонько крестилась на образ в углу, и Янка явно слышала в ее молитвенном шепоте «Юлечка».

– И кто этот загадочный «он»? – допытывался Тарас, натягивая кроссовки.

– Иди, иди, узнаешь.

Как только Тарас вышел за калитку, Янка позвонила Талю.

 

Глава 3. Встречи

Мама хотела проводить ее до Симферополя, но Янка наотрез отказалась. Что за детский сад? И ей надо было собраться с мыслями. В автобусе она забилась на последнее сиденье, поставила рюкзак между ног, зажала его коленками. Отвернулась к окну. Автобус был полон туристов, загорелых, возвращавшихся из отпуска. Они ехали в Симферополь, чтобы разлететься по своим далеким городам.

Таль. Надо подумать о Тале. Устроив ему встречу с Тарасом, Янка дома, конечно не усидела. Озираясь, боясь, что кто-нибудь ее увидит, она добралась до Лягушки. Увидела, что Таль и Тарас встретились, пожали друг другу руки, и Таль начал говорить. Из-за прибоя, ветра и музыки, которая вечно гремит в пляжных кафешках, ничего не слышно, но Янка, спрятавшись за камнем, отлично видела и дядьку, и Таля. Тарас сел на песок и взглядом велел Талю тоже сесть. А потом слушал. И молчал. На правой щеке у него – темные пятна. Следы от ожогов. И на шее тоже, и на обеих руках. Они притягивают взгляд. Юля сказала, со временем они заживут и будут просто как пигментные пятна. Наверное. Все заживает рано или поздно. Но сейчас Янке страшно. Страшно за Таля, страшно, что Тарас сдаст его каким-нибудь органам, которые отвечают за пожары в лесах, страшно, что не простит. Она силится услышать хоть слово и понимает, что бесполезно. И подходить нельзя. Это Янка тоже понимает. Есть события, которые касаются только двоих людей. Таль уткнулся головой в сомкнутые на коленях руки. Янке показалось, что он плачет. Может быть, так оно и было, потому что Тарас положил ладонь ему на спину. И так они сидели долго-долго.

Когда Тарас вернулся, мама отправила Янку в магазин, а потом приехала с работы Юля, от Тараса не отходила, не спрашивать же при ней. Да и как спрашивать? Янка только поглядывала на дядьку, но он делал вид, что не понимает ее взглядов. Сажая ее сегодня в автобус, Тарас сказал:

– Осторожнее там, по скалам не скачи!

Вот и все. С Талем – еще непонятнее. Вечером они гуляли со Светкой и Дашей. Даша ничего не помнила о своем дне рождения или делала вид, и Янка тоже притворилась, что ничего не было. В общем, они гуляли как ни в чем не бывало. А потом встретили Таля и Захара. Весь вечер тусили вместе, смеялись. Зашли за близняшками Ясько, а за Шрамко и Данилом, конечно, нет. Перемыли им и Оксане косточки. Но ни разу, ни словом, ни жестом Таль не намекнул Янке, чем закончился его разговор с Тарасом. И о разговоре с ней тоже не напомнил. Только смотрел. И пошел провожать. Они молчали всю дорогу. У калитки долго целовались. Янка спросила про поход, и Таль сказал, что подумает еще, и увел разговор в сторону. И вот сейчас Янка едет в Симферополь, и уже через два часа она увидит и Майку, и Варю, и Рябинина… и будет думать о Тале.

– Я сделала это! – шепнула ей Майка в ухо при первом же объятии.

– Что?

– Ну… это! Я сделала!

Майка смотрела на Янку сияющими глазами, ожидая, что вот-вот она поймет. Янка, конечно, поняла.

– Серьезно?

– Да!

– Янка! – Юлька Озарёнок, Настя, Катя повисли на ней, отделяя от Майки и ее новости. И Янка обнималась с ними, улыбалась, а внутри стояла растерянность от Майкиного «я сделала это» и хотелось скорее обсудить.

– О, значит, это и есть ваша легендарная Яна Ярцева?

Аннушка оказалось маленькой и худенькой, в толпе школьников Янка бы ее и не заметила. Ну, разве что рюкзак у нее был огромный, больше, чем у парней. Учительница улыбнулась, сказала:

– Меня зовут Анна Сергеевна. Обещаешь слушаться?

– Конечно! – в ответ улыбнулась Янка. И правда хорошая.

– Ну и славно! Так! – крикнула Аннушка, и вдруг в одно мгновение стало понятно, кто здесь главный. – От меня не отходим. Сейчас встречаемся с нашим инструктором, потом дам вам пять минут на туалет, закупку жвачек и прочей гадости, только помните, что всю гадость вам придется нести на себе. Без фанатизма, пожалуйста. Напоминаю также, что в походе не курят, а за спиртное расстреливают.

На этих словах Янка увидела Рябинина. Он стоял рядом с Ивлиным и Листовским и делал вид, что ее не замечает. У Янки испуганно дернулось сердце – вверх-вниз, вправо-влево, еще и еще… Но заперто, заперто глупое сердце в камеру грудной клетки, не вырваться, не убежать. Какой он красивый! Ивлин улыбнулся, Листовский сдержанно кивнул и толкнул Рябинина локтем. Он поднял глаза и тоже кивнул Янке. А она – ему. И сердце успокоилось. Ну, красивый. Ну и что?

– Так, всё, выдвигаемся! Яна Ярцева, ты ведь знаешь, где тут «под часами»? Нас там будет инструктор ждать.

– Да, пойдемте.

Янка уцепила Майку за локоть.

– Ну?

– Что?

– Рассказывай! Ну, как это…

– А, – отмахнулась Майка, – шуму больше, ничего особенного! Вообще не понимаю: из-за чего весь этот сыр-бор?

– Больно?

– Ну… скорее неприятно. Ну так, не то чтобы… не знаю.

Янка переваривала новость. Вот ее Майка. Абсолютно такая же, нисколько не изменилась! А на самом деле она перешла границу, она по ту сторону баррикад, она ЗНАЕТ, она сделала это.

– Ну и кто счастливый избранник?

– Как кто? – изумилась Майка. – Костик, конечно.

– Вы же поссорились!

– А, опять помирились!

Ничего не изменилось. Будто не было этого крымского года. И Майка такая же, и Рябинин смотрит так же, и по-прежнему шутит и подкалывает всех Герка Ивлин. Листовский и Юлька Озарёнок идут за руку. Варя… Янка поискала ее в толпе. Нашла. Отвернулась. Не было сил даже кивнуть. Показалось, что Варя вытянулась и похудела. Янка боялась смотреть на нее. О чем им говорить? Не о чем. Она довела всех до камеры хранения и с головой нырнула в разговоры, в обнимашки-целовашки, только бы не встретиться в общем круговороте с Варей! Даже Рябинин удостоил ее крепким объятием, похлопал по спине… А Герка вообще чмокнул в щеку, сказал:

– Все хорошеете, Яна Батьковна!

– А то! Да и вы, в общем-то, не отстаете.

– Стараемся, стараемся… Ну, и как вам тут живется, на курортах?

– Отлично живется!

– Ребята, познакомьтесь! – перекричала всех Аннушка. – Это наш инструктор Тарас Васильевич!

Рядом с Тарасом стоял Таль. Оба еле сдерживали улыбки, глядя на Янку.

 

Глава 4. Ишачья тропа

Тарас поздоровался и стал руководить распределением продуктов по рюкзакам. Янке достались два пакета риса, пакет гречки и две пачки печенья. Рюкзак сразу потяжелел. Ничего, она сильная, она помнит Новый год, она сможет. Потом Тарас отправил ее за билетами на троллейбус до Перевального. Янка посмотрела на Таля выразительно, но Майка тут же вызвалась с ней, и Таль, улыбнувшись, остался. Они с Майкой шли к кассам, держась за руки, как совсем давно, в детстве, и Янка все думала: как же хорошо! Снова увидеть их всех! Хотя бы ненадолго!

Майка рассказывала про дорогу: ехали бесконечно, играли в «Крокодила» и «Ассоциации», Ивлин с Ахатовым бегали в Пензе за мороженым и чуть не отстали, Аннушка всех в пять утра разбудила, чтобы посмотрели Волгу, а Листовский, представь, научился играть на гитаре, и так хорошо у него получается, что с Юлькой они по-прежнему вместе, а Варя…

– Ой, прости, тебе, наверное, неприятно?

– Что?

– Ну, про Варю…

– Да мне параллельно. Правда, Май. Вообще все равно.

– Ну, ладно… Она стала чемпионом области среди юниоров, и ее пригласили в школу олимпийского резерва в Нижний Новгород учиться.

– Поедет?

– Да, конечно! Она же фанатеет по спорту, конечно поедет!

– И папочке моему мешать не будет, – усмехнулась Янка. И тут же разозлилась на себя и на Майку: вот надо было так день испортить?

Майка виновато топталась рядом, пока Янка покупала билеты. Потом сказала:

– Вы с ней не говорили?

– О чем, Май?

– Ну, так… Она же нормальная девчонка. Она же не виновата.

– Я тоже не виновата. Давай не будем об этом, ага?

– Ладно, – усмехнулась Майка. – Сменим тему. Я в колледж поступила. В педагогический.

– Куда?!

– В педагогический колледж! – расхохоталась Майка, видя Янкино лицо. – Да достала эта школа! И родаки достали, не могу уже… А при колледже общага, свобода! Ну… на самом деле просто Костик поступил в политех, а как я без него?

– И как тебя отпустили?

– Да чего там, недалеко же, всего-то сто кэмэ, буду на выходные домой ездить. «И звонить каждый день», – передразнила она, видимо, маму. – Да они только рады, Янка. Отец говорит, что уже с ума со мной сходит и что там я узнаю, почем фунт лиха, и научусь быть самостоятельной.

– Не знала, что ты хочешь стать учителем…

– А чего? Они прикольные! Ну, малыши. Там учителей начальных классов готовят. Мне нравится. Да и подумаешь, какая разница, на кого учиться? Я же не шибанутая на спорте, как Варька, или на театре, как Соня, так что все равно где. Уж лучше, чем юристом или менеджером.

– Ну да, – согласилась Янка. И подумала, что тоже бы пора решить, куда дальше. – А поступать трудно?

– Да вообще фигня! У них там и конкурса-то нет, недобор, наоборот, непрестижная профессия.

Пока Таль водил ребят в магазин, Янка накинулась на Тараса:

– Не мог мне сказать?

– Ну… решил сделать сюрприз!

– А Таля почему взял?

Тарас нахмурился, подтянул лямки рюкзака, поправил клапан. Ответил, не глядя на племянницу:

– Он теперь со мной работает. Летом – на маршрутах, с осени возьму к себе помощником в заповедник.

Янка так и застыла. Он взял Таля в заповедник? Который Таль поджег? Неужели Таль ничего не сказал ему?

В троллейбус они еле впихнулись. Было тесно, сидели друг у друга на коленях, давясь жарой. Аннушка пересчитала их по головам. Янка оказалась зажата между Рябининым и Лешкой Ахатовым, чувствовала Сашкино плечо. Таль стоял в проходе, старательно отводил глаза. Было просто ужасно сидеть вот так.

– Как дела? – спросил Рябинин.

– Лучше всех. Как сам?

– Тоже хорошо.

От него непривычно пахло табаком. Скорей бы уже Перевальное!

В Перевальном выгрузились из троллейбуса, и Тарас сказал:

– Сейчас поднимемся по Ишачьей тропе, потом пройдем по плато и остановимся у Мраморной пещеры. Сходим на экскурсию и заночуем где-нибудь. Старайтесь не отставать, не терять друг друга из виду, воду не пейте. Рот сполоснули – выплюнули. Таль, ты замыкающим.

Все, конечно, посмотрели на Таля. Он сдержанно кивнул. Они вышли на тропу и стали подниматься – в горы, в горы! Рюкзак оттягивал плечи, но Янке было легко, будто сам дух гор тянул ее все выше и выше. Сначала она шла рядом с Талем, но скоро ей надоело плестись в конце, тем более что разговаривать на ходу было неудобно, и она, обогнав бывших одноклассников, вырвалась вперед.

– Это из-за акклиматизации, – будто извиняясь за своих учеников, сказала Тарасу Аннушка.

– Конечно, – сдержанно отозвался он.

Они стояли втроем там, где кончался лес и начинались холмы, и смотрели, как тянутся по тропе сначала мальчишки, потом девчонки, какие у всех раскрасневшиеся лица. Рябинин шел первым. Поглядывал на Янку и опять утыкался взглядом в землю. Бедняжка.

– Ничего, ничего, ребята, теперь по Ишачьей тропе наверх, там большой привал! – говорил каждому подходившему Тарас.

– По Ишачьей?! – закричала Майка. – А это что было?

– Ну, так… предчувствие, – Тарас улыбнулся. Сорвал травинку, сунул в рот.

Мальчишки делали вид, что не тяжело ни капельки, девчонки стонали и обещали, что Аннушка больше не уговорит их ни на один поход. Майка выглядела ужасно сердитой. Сказала Янке:

– Только из-за тебя я готова на такие жертвы. Попробуй не оценить!

– Я ценю, ценю! – засмеялась Янка.

Был ветер, и было хорошо. Весь мир остался внизу. И отсюда казалось, что все дороги по плечу. На яйле дули особенные ветра. Надували парусом рубашки, раздирали склеенные пóтом ресницы, уносили все ненужное и пустое, надуманное, то, что не имело отношения к этим горам, и к этим облакам, неспешно идущим к морю, и к этому неумолчному треску яйлы – то ли кузнечики поют в выгоревшей на солнце траве, то ли сама земля.

Шагать по яйле – это вам не в гору топать. Все разом повеселели после привала. Доставали фотоаппараты, травили анекдоты, опять окружили разговорами Янку. У Мраморной пещеры спустились в ложбинку, скрытую кустами орешника. Побросали рюкзаки. Но Тарас не дал расслабиться. Отправил девочек за хворостом, сам с мальчишками пошел за водой. Аннушка варила гречневую кашу.

 

Глава 5. Над облаками

Вечером Таль срезал для Янки посох из орешника. Обстругал перочинным ножом, поглядывая на звезды. Листовский тренькал на гитаре. Хорошо было сидеть вот так, среди своих, которые совсем и не изменились, ну, может, самую чуточку.

В одиннадцать вечера Тарас разогнал их по палаткам.

– Завтра тяжелый переход. Если не выспитесь, свалитесь еще до подъема.

Поворчали, конечно, но разошлись. Янка с Майкой еще долго шушукались в палатке. А утром Таль вручил Янке посох, сказал:

– Может, и не пригодится, конечно…

– Спасибо.

Янке казалось, что он все чувствует и все знает, ее Таль. Хотя она никогда про Рябинина ему не говорила.

– Выдвигаемся!

Сначала шагать было весело. Тропа забирала вверх почти незаметно, тут и там сверкали лиловые кочки чабреца и можжевеловые проплешины, цвели по обе стороны тропы неизвестные Янке пушистые цветы, похожие на белые, подсвеченные солнцем и спустившиеся к земле облака. Но впереди вставал Чатыр-Даг, и Янка его заранее боялась. Будто услышав ее страхи, ветер нагнал туч, бросил на подступы к Чатыр-Дагу холодный ливень. Утро было солнечным, и все выдвинулись в путь в шортах и футболках. А сейчас пришлось прятаться под деревьями, судорожно доставать из рюкзаков штаны, куртки и накидки. Дождь лупил по листьям и капюшонам дождевиков, будто сотни ледяных пуль в них вонзал. Тропа тянулась наверх, как долгая песня, и казалось, что нет ей конца. Но когда она все-таки кончилась, они вышли к краю обрыва, и там, внизу, клубился туман, белый и густой, и правда похожий на молоко, как часто пишут в книжках. Янка первый раз такой видела. Они стояли на краю, смотрели вниз, и Рябинин сказал:

– Это же облако!

Янка глянула на него. В темных глазах, окаймленных влажными от дождя ресницами, отражалось облако, лежащее на плечах Чатыр-Дага.

– Мы выше облаков! – улыбнулся он.

И Янка подумала, что ей до сих пор чуть-чуть больно, где-то в сердце и в животе, когда она на него смотрит. Подошел Таль, сунул ей в руку «Барбариску». И Рябинину тоже. И всем остальным, кто уже забрался и кто только подходил. Янка сосала «Барбариску», смотрела на Таля, слушала Рябинина, но чувствовала только ветер, и облако внизу, и небо с серыми лоскутами туч.

На ночевку встали в буковом лесу. Насобирали хвороста, сушились у костра. Янка все время ощущала Варин взгляд. Виноватый. И еще Янка чувствовала, что Варя хочет к ней подойти и не решается. И правильно. О чем им говорить? «Как там мой папа поживает?» Но Варя все-таки не выдержала и подошла.

– Только не думай, что мне это нравится. Я твоего отца терпеть не могу.

– Зато он вас сильно любит, – насмешливо, хотя и не собиралась, хмыкнула Янка.

– Я знаю, ты считаешь, будто я в чем-то виновата. А что я могла сделать? Я вообще не знала, что он твой отец!

Янка молчала.

– Не переживай, я все равно его скоро выпру.

– А зачем? – пожала Янка плечами и сделала равнодушное лицо. – Мы туда все равно не вернемся. Нам и здесь хорошо. У мамы друг появился, богатый, молодой. У меня тоже все отлично, море, тепло…

– Все равно! – крикнула Варька зло, еле сдерживая слезы.

– Да как хочешь, мне-то что? – и, отвернувшись, Янка пошла к своей палатке. На душе было противно.

Устали так сильно, что даже на долгие посиделки сил не осталось. Поиграли в «Мафию», но тоже вяло, без азарта. Рябинин смотрел на Янку через огонь долгим взглядом. Янка знала, что он думает о ней. Может быть, даже любит. Но ее это больше не волновало.

Тарас налил себе чай и сказал, посмотрев на Янку:

– Расскажу вам одну историю, хотите?

Конечно, все хотели.

– Когда я был такой, как вы… нет, даже постарше чуть-чуть… в общем, я занимался скалолазанием. А снаряжение, особенно веревку, достать было очень сложно, тем более пацану. Ну, в магазинах пусто, интернет еще не придумали. В общем, мы с пацанами лазали как-то по Чатыр-Дагу и там в одной пещерке нашли схрон…

– Чего?

– Ну, припрятал кто-то там три рюкзака и три мотка веревки, железо тоже всякое, карабины там, спусковухи… Нам, пацанам, представляете, какое это богатство! Ну и мы, конечно, стырили.

Янка уставилась на дядьку: ничего себе признаньице!

– Угу. Но только веревку. Потому что… ну, было видно, что денег немерено у людей, вся снаряга такая модная, навороченная. Рассуждали мы примерно так: возьмем два мотка веревки, нам ее негде больше брать, а тут видно, что полно всего. Дураки мы тогда были ужасные. В общем, забрали веревку, все остальные вещи снова прикрыли и удрали. День-два переждали в лагере – никто вроде не ходит, свою веревку не ищет. Ну и ладно, решили мы, значит, им она не больно и нужна. И начали на ней тренироваться. Я и еще два моих приятеля. И вот один раз подо мной веревка эта лопнула. Хорошо, что недалеко от земли. Я только ушибами отделался. А года через два в одном походе встретился с семьей: муж, жена и сын. И они рассказали мне, как у них однажды веревку тут украли. Ничего не взяли: ни рюкзаки, ни железо, только веревку. А они хотели лезть в одну пещеру на Караби, в Бузлук. Это одна из самых больших пещер у нас, необорудованная. Ну, а раз веревку украли, полезть они не смогли. Вернулись домой ни с чем, расстроенные, конечно, злые… А дома узнали, что веревка бракованная была, вся партия. И если бы они на ней полезли, то обязательно бы разбились.

– Получается, вы спасли им жизнь? – насмешливо спросила Аннушка. – Тем, что своровали?

– Получается, так, – спокойно ответил Тарас и смотрел по-прежнему на Янку.

– Как же вы на ней не разбились с друзьями? – спросил Герка.

– Ну, в нас весу-то было… не взрослые же еще. И лазили невысоко, тренировались только.

Ночью поднялся ветер. Он шел по кронам деревьев семимильными шагами, ровный, большой, он гудел всю ночь где-то там, высоко, где только звезды и небо. Янка лежала в палатке и думала про Тарасову историю. Почему он ее рассказал? Будто ей одной? Что он имел в виду? Что плохой поступок не всегда плохой? Если он про папочку, то зря старался, она его никогда не простит! Но тут же Янка поняла, будто по голове ее стукнули: это не про папу, это он про Таля! Да, ну и чью жизнь спас Таль своим поджогом? Вон какие страшные ожоги у Тараса, как его Юля только не бросила. Янка чувствовала: еще немного, и она поймет, что хотел сказать Тарас своей историей, еще чуть-чуть, и она поймает его мысль за хвост… Но сон накатывал волнами, а мысль ускользала.

И второй день, и третий они шли и шли. Уставали уже меньше, втянулись. Горизонты распускались сказочными картинами, в которых было так много воздуха и света, что хотелось зажмуриться или закричать от восторга. Они и кричали.

На поляне МАН все опять бросились фотографироваться. Рябинин схватил Янку за руку и потянул за собой. За талию обнял, так по-свойски, что она даже не успела посопротивляться. Ивлин щелкнул фотоаппаратом.

– Фотографию-то пришлешь? – еще не освободившись из кольца Сашкиных рук, тихо спросила Янка.

– А надо? У тебя вроде бы личный фотограф появился? Как уж его там… Глеб Арсеньев?

Янка чуть не поперхнулась. Ага. Комментарии мы не оставили, но просмотреть просмотрели. Отслеживаешь, значит, Сашенька, наблюдаешь? Молча, издалека? Ладно… Вдруг Янка поняла: она совсем забыла Глеба, он был где-то в другой жизни, другой реальности, такой далекой, что даже смешно: как она могла его любить и надеяться на что-то?

Тарас сказал, что пора двигаться дальше, и все застонали, заныли, набрасывая рюкзаки. Одна Варя все делала молча и в ту же секунду.

На Демерджи их опять настиг дождь, и пришлось ставить палатки и отсиживаться в них. После дождя Янку с Майкой отправили мыть котлы – они были сегодня дежурные. Пока отмывали остатки обеда, Янка рассказала про Таля. Про его отца и про то, как она им помогала.

– В общем, хорошо, что вы приехали. Я бы все равно не смогла поехать домой. Все деньги на них ушли.

– Ну и глупо, – сказала Майка.

– Глупо? Май, им реально есть было нечего!

– Ты, Янка, ненормальная! Ну что ты можешь? Ты хочешь в одиночку мир исправить. А его никто не исправит, – Майка смотрела то ли насмешливо, то ли участливо, и это разозлило Янку еще больше.

– Ну и что! Я и не собиралась ничего исправлять, просто… мне самой так спокойнее, и вообще. Пусть я только одному человеку помогу, не имеет значения! И не говори, что это эгоизм!

Майка плечами пожала: мол, и не думала даже. И было понятно, что как раз это она и хотела сказать.

– Ты не видела, как они жили, Май. Ну ладно Таль, он уже большой, но вот сестры его, особенно Маруська… Представляешь, она ни разу в жизни не ела шоколадных конфет! Я когда к ним пришла, принесла, она тогда их только попробовала!

– Ну и что? Подумаешь, конфеты!

– Ну да как… – Янка замолчала.

Она не могла объяснить. Конфеты, конечно, не хлеб, подумаешь, трагедия! Зубы будут целее. И все-таки, все-таки…

– Ладно, Май, забыли…

– Ну чего ты сразу обижаешься?

– Да не обижаюсь я… просто…

Договаривать не стала. Как-то Майка поглупела за этот год, что ли. Все ей надо объяснять. А раньше они друг друга понимали с полуслова. Мимо прошел Таль с охапкой хвороста, весело посмотрел на девчонок. И Янка поняла, что соскучилась. По нему, когда они вдвоем.

 

Глава 6. Между травой и космосом

Трудно делать вид, что человека не существует, когда идешь пять дней подряд бок о бок, спишь в одной палатке и ешь из одного котелка. Тем более если раньше этот человек много для тебя значил. В последний вечер ночевали на Караби, самом большом плато в Крыму. Они разбили лагерь в ложбинке на краю яйлы, у старого колодца рядом с буком. Тарас рассказывал про черного спелеолога, Аннушка заваривала чай, все ребята сидели у костра. Вдруг Янка заметила, что Вари нет. И ей как-то не по себе стало. «Подумаешь, – тут же одернула она себя, – куда она денется? В туалет, наверное, пошла». Но Варя все не возвращалась и не возвращалась. Таль перехватил Янкин взгляд и кивнул куда-то в сторону раскинувшейся за ее спиной яйлы. Янка оглянулась и увидела, что там бродит кто-то в одиночестве. Она незаметно встала и отошла от костра.

Ей не хотелось с Варей разговаривать. И что она скажет сейчас, когда подойдет? Но ноги двигались будто против ее воли. Варя посмотрела на Янку удивленно и села на груду белых камней, поросших травой. Молчаливо лежала перед ними Караби.

– Сначала, – сказала Варя, не глядя на Янку, – было вроде ничего. Мама была такая счастливая, а со мной он не очень-то разговаривал. Да я и сама, когда узнала, что он твой отец… Но он все время придирался. По всяким мелочам. То дверью я громко хлопаю, то на столе не прибираю, то могла бы посуду помыть… Будто я не мою! И вечно все ему знать надо: где была, с кем была, какие оценки, как тренировка прошла… Изображает из себя доброго папочку! А сам все время лезет не в свое дело! У меня тренировки допоздна, я еле до дома дохожу, а он тут со своей посудой. Маму стал уговаривать, чтобы она с работы ушла. Ну, она, конечно, ни в какую. «Ты, говорит, поиграешь и бросишь, а мне дочь растить». Они и не ругались даже, а так все, шутками, любовь ведь… А я прямо видеть их не могла! Даже сбежала однажды.

– Сбежала?

– Да. Два дня у Сони ночевала. Потом мама меня нашла, уговорила вернуться. Ну, ты же ее знаешь, она чуть что – сразу в слезы. Я терпеть не могу, когда она так делает: заставляет слушаться, через слезы свои…

Янка не знала. Она вообще Варину маму видела пару раз всего. Ну, не пару. Но даже имени не помнила бы сейчас, если бы не папа. Варя рассказывала и рассказывала, будто всю скопившуюся желчь, обиду и вину хотела излить, затопить ими все плато. Янка и узнавала, и не узнавала в ее рассказах своего отца. Он всегда был строгим, и с Янкой, и с Ростиком тоже. Но он и щедрый был, и внимательный, и добрый.

– Что тебе подарили на Новый год? – перебила вдруг Янка.

– Что?

– Что они тебе на Новый год подарили?

– Кроссовки новые… а что?

– Ничего. Извини, что перебила.

Но Варя все равно замолчала и дальше рассказывать не стала. Они сидели рядом, и Янка думала о Варе и об отце. Разве приятно, когда чужой человек права качает? Тут бабушка с дедом, родные, любимые, и то Янка еле терпит и все время срывается, а там какой-то мужик чужой… Янка бы, наверное, тоже сбежала.

– Это ведь твоя мама его не простила, – вздохнув, сказала Варя.

– В смысле?

– Ну… он не хотел от вас уходить. Твоя мама про них узнала и его выгнала.

Янка не ответила. Она смотрела на Караби, залитую лунным светом. Отчего-то казалось, что яйла медленно течет, движется. Янка пыталась вспомнить те дни, когда все началось. Она ничего не замечала. Совсем. Была погружена в какие-то свои заботы. Родители и раньше ссорились. Но в тот раз не было ни криков, ни маминых истерик, ни папиного «я больше так не могу». Были тихие разговоры за закрытыми дверями. Потом их и вовсе отправили к бабушке Лене. Потом сообщили о разводе и отъезде.

– Он даже не сразу стал с нами жить, – все так же уткнувшись подбородком в колени, сказала Варя, – где-то в октябре переехал.

Это сообщение повисло в Янке тугим комком сухой пряной травы. Вдруг, в один миг, все встало на свои места. Мама из жалкой сделалась гордой. Они перестали быть брошенными. Они – те, кто не простил предательства. И сразу стало легче. Гораздо.

– Спасибо, Варь.

Варя подняла на Янку испуганные глаза. Янка усмехнулась. Варя ее не поймет. Это трудно понять, наверное. Но Варя кивнула и сказала тихо:

– И тебе. Ну, что поговорила.

Они так и сидели, смотрели на спящую Караби. Хотя, наверное, правильно было бы сказать «спящее», плато все-таки, но Янке Караби почему-то всегда представлялась женского рода. Яйлой ее тоже называют.

Янка задрала голову вверх. В небе висели огромные звезды. Янке вдруг показалось, что они с Варей сидят на маленьком пятачке травы и камней, а вокруг – сплошной космос. КОСМОС. Черный, бесконечный. И они летят в нем вместе со всей планетой, вместе со всеми людьми, с их страданиями, радостями, войнами, и кто-то в эту минуту рожает нового человека, то есть даже не так – вот именно сейчас, в эту минуту, пока Янка думает свою мысль, родилась, наверное, целая тысяча детей, которые будут расти, взрослеть, мучиться и радоваться, а крохотный пятачок травы и камней так и будет лететь в космосе. И это никак не остановить. Янка погладила рукой траву. Она ощутила себя нитью, связывающей траву и звезды. От этого было и страшно, и весело, и как-то торжественно.

– Как ты думаешь, – спросила Янка, – он когда-нибудь к нам вернется?

Варя пожала плечами. Но все-таки она была ужасно честная, эта Варя, и она сказала:

– Прости, но мне кажется, что там любовь. Ну, в смысле на самом деле, навсегда. Может, даже родят кого-нибудь… Так что когда мне предложили эту школу спортивную… ну, учиться, я сразу согласилась, даже их спрашивать не стала. Вернемся вот из похода, и поеду.

– Хорошая школа?

– Да какая мне разница? Лишь бы от них подальше…

Янка подумала, что хорошо ее папочка устроился: тут полюбил, нарожал, разлюбил, другую полюбил, еще нарожает… «Любовь… навсегда…» С ее мамой он, наверное, тоже так думал. Уж детей бы тогда не делал бы, что ли! Чтоб не мучались! Янка усмехнулась: ага, и не было бы тебя на свете, Янка Ярцева. Какая-нибудь другая девочка была бы, а вот конкретно тебя, с твоими мыслями, мечтами, твоим лицом, голосом не было бы ни-ког-да.

– Я тебе соврала, – сказала она. – Нет тут у мамы никого. И живем мы не очень. Я вот уборщицей работаю в клубе. Но я все равно не хочу возвращаться.

– Это из-за Таля, да?

– Неужели так заметно? – удивилась Янка.

Варя улыбнулась.

Последнюю ночь решили совсем не спать. То Аннушка, то Листовский пели песни под гитару, кто-то им подтягивал, кто-то просто слушал. Янка смотрела на каждого и будто прощалась. Правда ведь, неизвестно, когда теперь увидятся. Вот Герка Ивлин, насмешник и мудрец, он вытянулся за год, раздался в плечах… А Лешка совсем не изменился. Они с Янкой вместе в детский сад ходили и жили в одном дворе. На Рябинине Янкин взгляд задержался. Она рассматривала его лицо, как в музеях рассматривают картины. Высокий лоб, темные брови, родинка у левого глаза… Янка пыталась услышать в своем сердце хоть маленький отклик на то чувство, которое испытывала к Сашке, но нет, тихо там было и пусто. «Не мой», – поняла она и отвела взгляд. Настя, Катя, Юлька… Восемь лет они учились вместе, дружили, а сейчас, всего за год, такими далекими стали! И даже Майка. А ведь казалось, что ничто их не разлучит, что такая дружба на всю жизнь, и всю жизнь будут понимать друг друга с полумысли! Но вот пять дней идут бок о бок, и даже не о чем поговорить… Ну обсудили Майкино большое событие, ее поступление в колледж, ну рассказала Янка про Глеба, про зимний поход, про Таля и даже чуть-чуть про Дашин день рождения, но без подробностей, потому что боялась, что Майка нарушит что-то своими вопросами и комментариями. Про Таля Майка сказала:

– Да ну… Какой-то он не прикольный. Глеб хоть стильный, харизматичный такой, а этот… какой-то неотесанный.

– Ну, у нас с тобой разные вкусы на парней, – усмехнулась Янка.

Неотесанный Таль все эти дни как-то незаметно был рядом. Вроде и не говорили ни о чем, Янка его даже не очень замечала, но стоило ей упасть на спуске, и кто-то помогал подняться, и этот кто-то был Таль. А когда Рябинин подходил вроде просто так, но Янка нутром чувствовала, что не просто, Таль тут же оказывался возле нее, спокойно вставал по другую сторону. И Янка уже не сомневалась, с кем ее сердце.

Она опять прокрутила в голове разговор с Варей. Как там бабушка в первом письме писала? «Сердцу ведь не прикажешь, с места не сдвинешь». Янка тогда на эту фразу сильно разозлилась, а сейчас вдруг поняла, что сама она – не лучше. Вот она жить без Рябинина не могла, а сейчас смотрит на него, как на красивую картинку, и все. С ума сходила по Глебу, а теперь и не вспоминает даже. Может, влюбчивость передается по наследству? Неужели и с Талем будет так же? Но она не хотела в это верить.

«Просто они все были не мои, так… проходящие. А Таль – настоящий. И он – мой».

 

Глава 7. Хорошо бы нам жить с тобой…

Поход закончили в Рыбачьем. День провели на море – и вот уже погрузились в автобус на Симферополь. Янка хотела поехать со всеми, проводить одноклассников на поезд, но был уже вечер, и Тарас ее не отпустил. Она с каким-то непонятным облегчением обнялась с каждым и подумала, что да, лучше бы ей домой. Майка даже всплакнула.

– Ну, ты пиши… и приезжай. Пусть отец оплатит, чего он?

– Да ладно, Май, сейчас-то уже когда, скоро школа начнется.

– Ну, на Новый год!

– На Новый год постараюсь. Ты тоже пиши. А то забудешь меня в своем колледже…

– Тебя забудешь…

Автобус мигнул габаритными огнями и, чуть покачиваясь, повез одноклассников в Симферополь. Янке было грустно.

Дом показался маленьким и тесным. Она уже знала этот секретик: когда возвращаешься из поездок, особенно летом, первый день кажется, что комната стала ниже и у́же. Потом это проходит. Янка села на мамин диван. Ее комнату в скворечнике сдали, опять придется мучиться на раскладушке. Пришла мама. Встала у стола.

– Яна… нам надо серьезно поговорить.

Ого! Как-то Янка побаивалась таких слов и интонаций.

– Как твои ребята?

И Янка сразу поняла, что мама не знает, как начать «серьезный разговор», что специально тянет.

– Хорошо ребята. Свои же, – усмехнулась Янка.

– Вот и отлично! Рада, что ты… ну, что вы не растеряли связей, общаетесь…

Янка давно заметила, что, если мама не знает, как сказать что-то важное, она начинает разговаривать штампованными, пафосными фразами, как плохие учителя в школе. Янке тревожно стало. В прошлый раз это ничем хорошим не кончилось. Ну, а теперь-то что? Замуж, что ли, выходит? Да ради Бога! Только если он будет изводить их с Ростиком, как папа – Варю…

– Нам надо вернуться домой.

– В смысле?

– В прямом. Я решила вернуться.

– Что?!

– Не кричи, – поморщилась мама. – Здесь никаких перспектив. Ни для тебя, ни для меня, ни для Ростика. У него, оказывается, большие проблемы в школе. Я с ним уже не справляюсь, ты мне совсем не помогаешь, ты скоро окончишь школу, надо думать о высшем образовании. Там у папы и у меня есть знакомые, все-таки проще. Ростика вообще надо срочно увозить, он с какой-то шпаной связался…

– Да разобралась я уже со всеми! И там, что ли, шпаны нет?

– Яна! Ну что ты так все буквально воспринимаешь? Ты не хочешь домой?

– Ты весь этот год говорила, что наш дом здесь.

– Просто мы с папой подумали…

– С кем вы подумали?!

– Яна, ну зачем ты так? Он же все равно твой отец, какая разница, что у нас с ним, ты его дочь, и он очень переживает…

Первое, что Янка почувствовала, было… облегчение. Домой! В свой город, в свою квартиру, где можно хлопать дверями и где все предметы знакомы с детства! Домой! Не надо будет мыть полы и слушать издевки Шрамко! И тут же она будто с разбега врезалась в бетонную стену… Домой? Ведь они же гордые, они не простили, они уехали, а теперь они вернутся, и она пойдет опять в свой класс, и все будут так сочувственно на нее смотреть, сочувственно, да, но с оттенком презрения: поманил папочка, вы и прискакали? И она, Янка, этому рада? Она так разозлилась на себя за это чувство облегчения, что заткнула уши. Вспомнила Варины слова, все ее рассказы, и вдруг пазл у нее в голове сложился. Она четко поняла, что они возвращаются не просто домой. Они возвращаются к нему. К папе. Возвращаются, потому что он попросил.

– Значит, ты его простила.

Мама покраснела. Опустила глаза.

– Я знаю, тебе трудно это понять… но мы все-таки так долго с ним прожили. Нас многое связывает.

– Он же тебе изменил!

– Каждый человек может ошибаться.

Лицо у мамы – непрошибаемое. И голос. Янка прекрасно знала, что, когда у нее такое лицо, ее ничем не проймешь, бесполезно. Она представила, как они снова будут жить в своей квартире, все вчетвером, завтракать вместе, вечером телевизор смотреть, елку на Новый год наряжать. Можно будет уже не думать о деньгах. Им с мамой не придется работать… Ты же этого так хотела, Янка, еще год назад, когда тебя только привезли сюда! А то, что он жил весь этот год с другой женщиной, спал с ней, целовал ее – это забыть?

– Ты из-за денег к нему едешь.

– Что?!

– За ним ведь как за каменной стеной. Работать не надо. Напрягаться не надо. Он все для нас сделает. Тем более теперь. Когда виноват.

– Ты многого не понимаешь, – устало сказала мама. Она постарела за этот год и подурнела, но Янке не хотелось ее жалеть.

– Ты же мне сама говорила, что надо гордость иметь, что…

– Ой, Яна! – поморщилась мама. – Нет у меня сил на гордость! Вы растете, надо о вашем будущем думать, а как я вас обеспечу? Продавец в ларьке… Ростик совсем от рук отбился, до тебя не достучишься! Не до гордости тут!

– А гордость… она, значит, такая, да? Захотел – достал из кармана, захотел – спрятал?

– Ну хватит! – рассвирепела мама. – Ты сама живешь как за стеной! Возвела вокруг себя забор! Тебе ни до кого из нас нет дела! Ты знаешь, каково мне приходится на этой работе? Или ты думаешь, раз мне тридцать восемь лет, то все, кончено, я должна забыть о себе? А я тоже жить хочу! Хоть немного! Хоть какой-то просвет увидеть! А папа? Ты хоть раз подумала, каково ему там? Да, он полюбил другую, но он живой человек, живой, а не робот! Он имеет право и полюбить, и разлюбить! Меня! А не вас! Ты хоть раз подумала о нем? Позвонила? Написала? Знаешь, как он там изводится, как скучает?! Не по мне, конечно, мне и не надо, но ты и Ростик – вы его дети, он любит вас! Но разве тебе это интересно! Ты же у нас все про всех знаешь, живешь сама по себе и всегда права! И я не к нему еду, потому что он не любит меня больше! Я просто еду! Я везу любимому мужчине его детей!

Она выкрикнула это и выбежала вон, хлопнув дверью так, что лепесток штукатурки вспорхнул и шлепнулся на пол. Янка ошарашенно стояла посреди комнаты. В голове звенело. Мамины слова будто застыли в воздухе и никак не хотели испаряться. Она села на край дивана. Ей надо подумать. Хорошенько подумать.

Мама вернулась минут через десять. Лицо ее было умытым и еще влажным от воды, но от глаз не отступила слезная краснота. Она сказала твердо и спокойно:

– Тетя Вика нашла мне там работу. Кассиром в банке. Мы будем жить в нашей квартире втроем. Если ты не захочешь с ним встречаться – твое право. Но Ростику нужен отец. Если не хочешь понять меня – не надо, обойдусь. Но слушаться ты меня обязана! Мы уезжаем восьмого… через неделю. Собирайся.

Конечно, никуда она не поедет. Ни-ку-да. Она не игрушка, чтобы ее туда-сюда за собой таскать. Ну как она уедет? Это ее земля. А Таль? Уехать от Таля? И от всей его семьи! Она ведь привязалась к ним ко всем, особенно к Пашуне. Как она без них? Ну, как, как… обычно. Жила же без них. Зато там – родной город, родная школа, бабушка Лена с дедом, настольные игры по вечерам – дедушка у них «фанат-настольник», так он сам себя называет, – белоснежная скатерть на столе, бормотание радио… Папа. Она не поедет. Ни за что не поедет. Она не сможет с ним ни видеться, ни жить в одном доме! Это просто глупо! Хотя мама говорит, что в одном доме и не будут…

Янка не спала всю ночь. Ворочалась на скрипучей раскладушке, потом не выдержала, стащила белье на пол. Нашарила в темноте спальник, расстелила, даже не стараясь все делать тише. Мама вздохнула, но промолчала. С мамой они весь день не разговаривали. Янку жгли изнутри обида и злость, она никак не могла с ними справиться.

Днем Янка попыталась перетянуть на свою сторону Ростика.

– Оставайся со мной, чего тебе там делать?

А он:

– Там же папа.

Потом подумал и говорит:

– Бабушка маме всю неделю говорила, что папа, может, теперь и вернется в семью. Откуда вернется-то? От той тетки?

Так… понятно. То есть ни бабушка, ни Ростик ей не союзники. Если бы Ростик остался с ней, мама бы тоже осталась, никуда бы не делась.

Янка смотрела в побеленный потолок с потеком дождевой воды в углу. Глупо, как все глупо! Они вернутся теперь, и что? Что она скажет одноклассникам? Майке? Варе? «Я буду жить у Конопко», – подумала Янка и тут же отбросила эту мысль. У них теперь родственников полно, Таль говорил, что каждые выходные кто-нибудь из тети-Нияриных приезжает, и всегда с подарками. Хотят даже половину дома обратно выкупить у Аверко. Нужна им теперь Янка с ее апельсинами и творогом? Никому не нужна. Даже с Дашей нормально общаться после дня рождения уже не получалось. Светка уедет через две недели. Таль… Таль уйдет работать с Тарасом в заповедник. Будет раз в неделю спускаться на побережье на сутки, и все. Что же ей делать?!

Потихоньку, день за днем, из Янки выдавливали мысль о том, что можно не поехать, остаться, быть самой по себе. Бабушка радовалась, что «семья воссоединится». Ростик радовался, что увидит папу, по которому соскучился, и тех деда с бабушкой, что вернется в свой класс, где все его любят. Мама делала вид, что ужасно любит папу и просто счастлива вернуться, краснела и смущалась, как невеста. Дед молчал. Янке было противно. Дед с бабушкой, конечно, не разрешат ей остаться. Потому что маму надо слушаться. А она уже взрослая! Она взрослая!!!

И вдруг к ней пришла такая простая и здравая мысль, что чуть дыхание не перехватило. Конечно! Все же очень просто! Она достала телефон. Надо срочно переговорить с Майкой и все уточнить. Майка от идеи пришла в восторг! Еще бы! Янка сама была в восторге. Только бы все получилось!

«Да не боись! Я же говорю, недобор у них в этом году. Возьмут, куда денутся? Слушай, ну как здорово, а! В общаге в одной комнате будем жить, да?»

«Ага… но я плохо сдала все, и аттестат паршивый. Я же тут весь год так училась… все равно что не училась».

«Янка, ну ты чего? Ты же у нас умница! Там собеседование главное. Но ты пройдешь, с твоим-то обаянием! Знаешь что? Я скоро поеду туда и поговорю с деканом, она нормальная тетка, расскажу все про тебя в красках…»

«Не надо в красках…»

«Все будет оки. Не переживай».

Но Янка переживала. Чем больше она думала о колледже, тем больше ее захватывала эта идея. Свобода! Самостоятельная жизнь! И никто уже не сможет решать за нее, куда ей ехать, где жить и что делать! И ну и что, что колледж? Может, так даже лучше? Институт и потом можно закончить. Вот только как сказать об этом маме?

Янка разбирала сумку, в которой за год скопилось много всякого мусора, и нашла на дне стопку писем от бабушки Лены. Перелистала, усмехнулась. Как только они приедут, этот ее обман вскроется. И мама будет кричать, что это подло. А бабушка – непонимающе спрашивать: «Но зачем, Яночка?» И Янка не сможет объяснить. Тогда она знала зачем. Тогда это казалось очень важным. А сейчас… сейчас уже все равно. Сейчас ей только одно и важно: чтобы ее отпустили в колледж.

И чтобы Таль ее ждал.

– Мама, я решила поступать в педагогический колледж.

Ростик поперхнулся супом. Мама подняла на нее испуганные глаза.

– Он в Новореченске, всего сто километров от нас, буду приезжать на выходные.

Теперь уже и Ростик смотрел на нее во все глаза. Даже рот приоткрыл. Без одного зуба… Янка специально выбрала такое время, когда вся семья в сборе. Лучше сразу все решить.

– Учителем, что ли, будешь? – спросил дед. – Хорошая работа. У меня сестра всю жизнь учительницей проработала.

Янке хотелось отмахнуться от него, как от надоедливой мухи. Ну при чем тут сестра?

– Яна… а как же школа, – беспомощно пробормотала мама.

– А зачем? После колледжа легче в институт поступить. Там сразу на третий курс переводят, если хорошо учишься. А здесь я учебу забросила, никакой институт не потяну на бюджет. Кстати, Майка тоже в этот колледж поступила.

– Ну, с подружкой-то веселее, – сказала бабушка и внимательно посмотрела на маму. Так внимательно, будто хотела передать ей взглядом какую-то свою мысль.

– Нет, Яна, такие вопросы так сразу не решаются, надо подумать, надо с папой посоветоваться, я…

– Я уже посоветовалась, – соврала Янка.

И тут же решила, что вечером ему напишет: «Я поступаю в колледж. Надеюсь, ты не против». Янка знала, чувствовала, что он не станет возражать. Только ей вдруг стало очень противно, что опять надо врать и выкручиваться. Она села за стол напротив мамы, отодвинула тарелку с остывшим супом и сказала:

– Ладно, я еще не советовалась с ним. Я хотела поговорить сначала с вами. Потому что весь этот год я жила с вами, а не с ним. Мама, я уже взрослая! Даже Майку отпускают.

– Ой, да что ты мне про Майку, у нее свои родители есть!

– Да, и они дают ей право выбора. Мам, это хороший колледж. Правда.

– Ты уезжаешь из-за нас с папой?

Она говорила так, будто они были на кухне одни. Врать трудно, когда такой разговор.

– Я не знаю, – вздохнула Янка. – Отпусти меня, пожалуйста.

– Яна, давай мы потом об этом поговорим? – сделала мама еще одну беспомощную попытку, и Янка еле сдержалась, чтобы не закричать: сколько можно юлить и прятаться за спины папы, бабушки, неизвестно кого?!

– Нет, мам, давай сейчас. Мне надо написать Майке, что я решила.

– Ну, так ты и решай, – сказал вдруг дед.

Бабушка шикнула на него, но было поздно. Янка ему благодарно улыбнулась.

– Значит, я еду. Приятного аппетита.

Таль ничем не мог себя занять. Вот уже два дня, как они вернулись из похода. После простора гор и леса ему тесно было в доме. Сейчас у них жили две семьи – отдыхающие, а сами они еще в июне перебрались в летнюю кухню. Мама посветлела лицом, радовалась, что у них постояльцы – значит, деньги на зиму будут. Курицы, которых привез симферопольский дед, деловито похаживали в загончике у забора. У Пашуни резались зубы, он пускал слюни и гулил. Таль бродил между всем этим как неприкаянный. Мучался ревностью. Что он, дурак? Не видел, что ли, как Рябинин на Янку смотрит? Таль не стал ничего у Янки про него спрашивать. Да и что он, Таль, может дать ей? Вот эту хибару да лес с подснежниками… Даже сердоликовый браслет не смог подарить.

Вчера она сказала, что уезжает домой. Значит, снова будет учиться с Сашкой Рябининым. Хороший парень… Янка возвращается к прежней жизни. К отцу. Таль смотрел на море. Она обещала, что придет в семь вечера. Сейчас только половина, но он уже не мог сидеть дома. Янка уезжает. Конечно, надо думать о будущем. Всем надо думать. За последние полгода он эту фразу слышит постоянно. А как о нем думать?

Тарас вот тоже сказал: «Пора тебе решить, чем заниматься дальше». Но сначала, когда Таль признался ему в поджоге, долго молчал. Так долго, что Таль не выдержал и разревелся не хуже Маруськи. Тарас не стал его утешать. Зачем-то начал рассказывать, что, когда он учился в школе, Талев отец был у них вожатым и они вместе строили лодку. Сами чертежи делали, сами пилили, строгали, колотили, смолили. И долго плавали на ней потом. Таль не совсем понял, почему Тарас об этом вспомнил. Может, упрекнуть так хотел? Вот, мол, у тебя такой отец был хороший, а ты… Потом он добавил, что надо учиться. Что возьмет к себе работать помощником и с начальством договорится. А дальше видно будет. За год подыщут подходящее училище.

– Будем строить свою лодку, – пробормотал Тарас совсем уж странно.

– Привет.

Таль обернулся. Янка стояла перед ним – тоненькая, светлая, грустная. Волосы собраны в хвост, белый сарафан. Новый. Он на ней такого не видел. И вся она какая-то новая.

– Завтра уезжаем, – сказала Янка.

Таль кивнул. Он понимал: не так-то просто бросить маму и брата. Семью. Он молча взял ее руку в свою. Пообещал:

– Я заведу электронный ящик. Я буду к Дашке ходить или в клуб. Я буду писать тебе каждый день. А летом ты приедешь снова. Да?

Янка уткнулась ему в плечо и заплакала. Она не хотела уезжать. Она хотела быть с ним всегда. Он и это знал. Но кто позволит, если им только шестнадцать?

Янка смотрела на тающую в темноте Феодосию и думала: почему у взрослых есть это право – таскать их туда-сюда, как им вздумается? Ее вырвали из привычной жизни, приволокли сюда, а стоило ей здесь найти себя и смысл всего, что с ней происходит, как ее снова выдергивают, с корнем, как сорняк с грядки!

Вдруг на одну секунду ей показалось, что она видит ту девушку из роддома, которая отказалась от своего ребенка. И девушка идет под руку с парнем и везет коляску. Но, наверное, просто померещилось. Разве могла она ее запомнить и сейчас разглядеть в сумерках? И разве так бывает, чтобы все вдруг стало хорошо, справедливость восторжествовала и все были счастливы? Как мама сказала вечером того дня, когда Янка про колледж объявила: «Все равно кто-то остается в минусе». Тогда, вечером, мама подсела к ней на лавочку под черешней. Сказала, что ладно, мол, если ты решила, поезжай, просто все это так неожиданно, никак не привыкну, что ты уже взрослая…

Янка не чувствовала себя взрослой. Просто теперь она знала, что может справиться.

Колеса стучали, слова в голове тоже. Янка вытащила из сумки блокнот и ручку и стала записывать. Она никогда не осмелится показать эти строчки Талю, но ей нужно запомнить их самой. И никогда не забывать.