Советско-украинские предварительные совещания в Бресте. – Авансы Троцкого украинской делегации и его растерянность при первых трудностях. – Генеральный секретариат уклоняется от советского предложения. – 30 декабря 1917 года: украинский вопрос в Бресте, Харькове и Петрограде. – Официальное заявление Троцкого о признании самоопределения Украины и самостоятельного участия делегации Украинской центральной рады в мирных переговорах. Легализация переговоров украинской делегации с представителями Четверного союза. Конфликт Троцкий – Голубович. Формула Троцкого – «ни мира, ни войны» – порождение дипломатической беспомощности. Делегация Всеукраинского ЦИК Советов в Бресте.

Советская делегация во главе с Львом Троцким прибыла в Брест утром 25 декабря (7 января 1918 года) и первым делом назначила встречу с киевскими представителями. Троцкий на ней многообещающе заверил, что не предлагает украинской делегации «претвориться в нашу делегацию или… чтобы она растворилась в общей делегации». Он хотел только, чтобы украинцы при официальной презентации ноты Генерального секретариата от 11(24) декабря дополнили ее таким заявлением, которое помешало бы контрпартнерам играть на «мнимых», по его словам, советско-украинских противоречиях.

Севрюк признал это возможным. Он исходил из того, что обе делегации самостоятельны, но они находятся по одну сторону фронта и потому программа мира у них должна быть общей . В отчете, переданном в Киев 30 декабря (12 января) и опубликованном затем в печати, говорилось даже, будто украинская делегация собиралась заявить «о своем признании первых двух пунктов мирного договора, предложенных представителями народных комиссаров 27 декабря (н. ст.)» .

На самом деле упоминания об этом нет в стенограмме данного советско-украинского совещания . Правда, Полозов от себя лично сказал, когда речь шла о предложении Троцкого обменяться заявлениями о сотрудничестве, что можно было бы в той или иной форме заявить о политической солидарности. Но Севрюк заранее из осторожности заметил, что содержание украинского заявления может быть определено после того, как выяснится статус делегации, и добавил, что вместо присоединения к советскому заявлению украинский делегат сделает от себя аналогичное. Троцкий с легкостью принял предложение украинцев, сказав, что не собирается их ограничивать: форму заявления можно согласовать «с двух-трех слов».

Лишь участвовавший в совещании М. Н. Покровский попробовал отстоять иной формат отношений, заметив, что с юридической точки зрения обеим делегациям нельзя выступать перед контрпартнерами отдельно, ибо «Украинская республика как таковая войны Германии не объявляла, стало быть и заключать мира не может». В таком случае, по мнению Покровского, юридически правильно ей было бы заявить о своем неучастии ни в войне, ни в мире. Но раз Украина уже вступила в переговоры, то перед немцами надо держать единый фронт . Полозов заинтересовался этой точкой зрения, заметив, что есть «чрезвычайно существенная разница» между формулой Покровского и украинской – о двух равноправных делегациях, и попросил назначить пленарное заседание не прежде, чем будет выяснен этот вопрос. Но Троцкий отмахнулся от услышанного и «в видах экономии времени» предложил не возвращаться к вопросу, который, по его словам, «уже благополучно разрешен» .

Л. М. Карахан в тот же день послал в Петроград бодрое сообщение, что «единство действий обеспечено… первое по возобновлении переговоров заседание состоится завтра. Оно откроется декларацией украинской делегации о ее самостоятельном участии в переговорах. После признания ее полномочий… всеми участниками, в том числе и русской делегацией, будет поставлен вопрос о месте дальнейших переговоров» . В следующей телеграмме выражалась уверенность, что в последнем вопросе советская делегация добьется своего .

Однако вскоре Троцкий обнаружил: «вся немецкая пресса писала, что переговоры с украинской делегацией идут хотя не официально, но вполне благоприятно» . В печать такая характеристика попала со слов заместителя статс-секретаря ведомства иностранных дел Г. Бусше, сказанных на совещании рейхсканцлера с депутатами рейхстага 22 декабря (4 января) . На недоуменный вопрос Троцкого, правда ли это, украинские делегаты обещали испросить разрешение в Киеве, после чего, как обнадежили, смогут показать стенограммы . Они были связаны обязательством перед немцами о секретности своих с ними переговоров (получается – секретности только от украинской и русской общественности) и, соблюдая его, категорически воспротивились упомянутому намерению генеральных секретарей опубликовать содержание переговоров в украинской печати .

Глава украинской делегации В. А. Голубович, отправившийся на мирную конференцию с заездом в находившуюся под австрийским суверенитетом Восточную Галицию, прибыл в Брест лишь 26 декабря (8 января). Утром следующего дня советские и украинские делегаты на совместном совещании обсудили тактику на предстоявшем пленарном заседании: украинская делегация собиралась огласить декларацию о своем самостоятельном участии в переговорах, после чего Троцкий должен был выступить с заявлением о статусе украинских делегатов; текст его был обсужден на совещании .

Возможно, что в этот период позиция Троцкого по украинскому вопросу определялась его общением до выезда в Брест с киевскими большевиками, может быть, и с левыми украинскими эсерами. Об этих контактах обнаружены пока скромные документальные следы. Так, 28 декабря (10 января) в 16 час. 55 мин. в Петроград по прямому проводу поступила записка от Киевского окружного совета солдатских депутатов, адресованная Троцкому в комиссариат по иностранным делам, с просьбой самому или его уполномоченному «быть в пятницу 29 декабря в 4 часа дня у прямого провода для переговоров [по] поводу мирного улажения конфликта [с] Украиной». Под текстом – адресованная неустановленному лицу пометка, подписанная нерасшифрованной аббревиатурой: «Ан. Петр., в 2 часа дня, если не приедет Троцкий, непременно мне сказать об этой телеграмме. В б. б.» , свидетельствующая о важности для аппарата Троцкого запрашиваемого Киевским советом разговора, а также и о том, что нарком не собирался задерживаться в Бресте дольше 29 декабря (11 января).

По-видимому, контакты с киевскими единомышленниками внушили Троцкому преждевременную уверенность в скором благоприятном для большевиков повороте украинской политики. Только этим можно объяснить, что в первоначальный проект своего заявления он, согласно записи в дневнике украинской делегации, включил предложение «всем участникам их (переговоров) признать Делегацию Генерального Секретариата Украины Представительством независимой Украинской республики и как таковое полномочным для ведения мирных переговоров». После оглашения этого заявления украинцы должны были поставить вопрос о перенесении переговоров на нейтральную почву . Все это ожидалось на пленарном заседании вечером 27 декабря (9 января).

Но на утреннем пленарном заседании немцы со товарищи дружно высказались против изменения места переговоров, затем Гофман атаковал советскую делегацию за революционную агитацию, адресованную немецким солдатам, после чего Троцкий предложил сделать перерыв в заседании и несколько раз продлял его. Наконец, по усмотрению немцев заседание было перенесено на 28 декабря (10 января). Дело, предположительно, заключалось в том, что наркому по иностранным делам стал известен неожиданно неблагоприятный ответ Генерального секретариата на советское предложение уладить конфликт путем переговоров. Он был заготовлен в Киеве 24 декабря (6 января), но получен в Петрограде лишь 27 декабря (9 января).

В тот день Сталин передал Ленину, выехавшему на лечение в Финляндию, просьбу «немедленно двинуться в Питер… чтобы в полдень 28-го быть в Смольном. Дело в том, что: 1) Получил ответ Рады, уклончивый, но все же довольно компромиссный (нужен наш ответ)…» . Это была первая, смягченная оценка. Вскоре она сменилась на резко отрицательную. Секретарь Совнаркома Н. П. Горбунов передал по прямому проводу Киевскому и Окружному совдепу: «Нота получена. Советом народных комиссаров еще не обсуждалась. Насколько я знаю, все абсолютно возмущены уклончивостью Рады по вопросу о Каледине и калединцах, считают мир с такой Радой невозможным, по национальному же вопросу охотно дают все, чего хотят украинцы» .

Возвращаясь в Брест к событиям 28 декабря (10 января), заметим, что Троцкий оказался не готов к отказу Генерального секретариата урегулировать конфликт с Совнаркомом путем переговоров. Его первая реакция, растерянная и хаотичная, оказалась далека от дипломатической взвешенности. За полчаса до открытия пленарного заседания украинцам был вручен укороченный текст советского заявления, без упоминания о признании независимости Украинской народной республики и полномочности в качестве правительства ее Генерального секретариата. Осталось лишь согласие на присутствие в Бресте делегации Центральной рады. В приписке Карахана говорилось: «Эта редакция является окончательно установленной нами после оглашения вашей декларации». Пришедшему за разъяснениями Любинскому нарком Троцкий будто бы сказал: «Мы видим, что с вами не сговоримся и нам с вами предстоит действовать, как с врагами – австрийцами и немцами» .

На открывшемся в конце концов пленарном заседании Голубович огласил свою декларацию. Любинский по-украински прочел ноту Генерального секретариата. Троцкий на вопрос Кюльмана, намерена ли его делегация и впредь быть единственной представительницей всей России, зачитал свое укороченное заявление о согласии лишь на присутствие делегации Центральной рады в Бресте. Кюльману этого было мало. Он начал допытываться, с кем следует иметь дело по проблемам Черного моря, с русскими или украинскими представителями. Троцкий сначала объяснил, что вопрос о границах Украины «не может считаться решенным, так как Украинская республика находится сейчас именно в процессе своего самоопределения». Это было чистой правдой и с точки зрения международного права давало все основания отложить вопрос о субъектности Украинской республики, ее правительства и дипломатических эмиссаров.

Но глава советской делегации по собственной воле, ничем и никем не вынужденный, отказался от такой возможности и, пустившись в революционную догматику, заявил: «Во всяком случае вопросы о границах… не могут стать предметом конфликта… так как вопрос разрешился бы свободным голосованием заинтересованного населения». В заключение на вопрос Кюльмана, «должна ли украинская делегация считаться частью русской делегации… или же она в дипломатическом отношении является представительницей самостоятельного государства», он ответил неполно, но обязывающе – будто вопрос отпадает сам собою, так как никто не предлагал превратить украинскую делегацию в часть русской .

Обещанного украинцами вначале заявления о желательности переговоров на нейтральной почве не последовало, и Троцкий – под впечатлением последних новостей о том, что в германской политике берут верх самые воинственные, не склонные к замирению круги, – на вечернем заседании политической комиссии демонстративно снял вопрос о смене места переговоров. «Нам поставлен ультиматум, – патетически заявил он, – либо переговоры в Брест-Литовске, либо никаких переговоров. Мы остаемся здесь… чтобы не оставить неисчерпанной ни одной возможности в борьбе за мир народов» .

Чернин в связи с этим выступлением особо отметил словесный дар наркома, тем более что сказанное им вполне удовлетворило союзников. «Троцкий произнес длинную речь, рассчитанную на всю Европу и, по-своему, действительно прекрасную… – записал в дневнике австрийский министр. – У него совершенно исключительный ораторский талант. Мне редко приходилось встречать такую быстроту и тонкость реплики…» . А киевские делегаты в своем отчете, опубликованном затем в печати, лукаво заклеймили этот шаг Троцкого как «чрезвычайную политическую ошибку», солгав, будто именно эта «ошибка» помешала им отстаивать требование о перенесении переговоров в Стокгольм .

На самом деле появившаяся в связи с заявлением Троцкого возможность уклониться от постановки этого безнадежно заблокированного немцами вопроса освободила украинских делегатов от невыполнимой директивы правительства требовать переноса переговоров на нейтральную почву и принесла им, судя по записи в дневнике делегации, большое облегчение .

Между тем свое выступление по украинскому вопросу Кюльман с союзниками отложили, чтобы выяснить отношение соискателей полноправного статуса к поставленным им на неофициальных переговорах требованиям. Украинцы записали в дневнике 28 декабря (10 января): «Вечером во время обеда на нашу делегацию охота: когда дадим ответ на три немецких вопроса – 1. Брест. 2. Суверенитет и 3. Неприкосновенность территории». Они, в свою очередь, ради дипломатического торга пустили слух, что размышляют, не уехать ли в Киев .

Немцы их остановили, но решение по украинским делам вынесли с отложенным финалом и с ущербом для государственного достоинства Украинской республики. На утреннем пленарном заседании 30 декабря (12 января) Чернин объявил, что Четверной союз, с одной стороны, признает «украинскую делегацию… как полномочное представительство самостоятельной Украинской народной республики», но с другой – «формальное признание… найдет свое выражение в мирном договоре» . То есть признание оказалось не безусловным, а поставленным в зависимость от степени уступчивости украинцев в дальнейших переговорах.

Тем временем ситуация на просторах вздыбленной России менялась с необычайной быстротой. Вслед за недавним известием об отрицательной реакции Генерального секретариата на советское предложение о переговорах в Брест стали поступать сообщения информационных агентств о непрочности положения самого секретариата и росте на Украине большевизма .

В ночь с 29 на 30 декабря (11–12 января) Карахан запросил Сталина: «Сегодня агентские телеграммы сообщили нам, что вся власть в Украине перешла в руки Центральных советов рабочих, солдатских депутатов. Завтра предстоит на специальном пленуме конференции признание украинского правительства и его делегации. Просим сообщить точно положение дел». Сталин ответил: «Сообщение агентства не точно. Рада еще не свергнута, но близка к этому. Ее власть ограничивается пределами Киевской губернии… Изнутри раду взрывают левые эсеры, действующие в контакте с петроградскими коллегами. У них уже две трети в головной раде, по имеющимся у нас данным, в ближайшем будущем Винниченко будет сменен левым эсером» . Хозяйничавшие в Бресте немцы вели незаконное прослушивание разговоров по прямому проводу. Информация Сталина об украинских левых эсерах тотчас стала известна в Киеве, что в дальнейшем сыграло роковую роль в их замыслах .

Пока же Сталин в своем сообщении остановился еще на варианте распространения власти харьковского ЦИК Советов Украины и его Народного секретариата, чьи постепенно создававшиеся военные силы – Червоне казачество – взаимодействовали с отрядами под командованием Владимира Антонова-Овсеенко. «В руках ЦИК [Украины], – передал нарком по делам национальностей, – Харьковская, Екатеринославская, две трети Полтавской, весь Донецкий бассейн, Черниговская, почти вся Херсонская с Одессой и Николаевым и все прибрежные города за исключением Ростова и Таганрога, входящих в состав Донской области. В руках Рады только Киевская губерния и некоторые кусочки прилегающих губерний, день за днем уходящие от Рады. Дело ясное: Рада данного состава не может [быть] названа правительством Украины… с гораздо большим правом может и должен быть привлечен к мирной делегации ЦИК [Советов Украины]» .

С таким настроением Сталин в очередной раз направил в Харьков предложение готовить делегацию на мирные переговоры. С предыдущим, полученным 18(31) декабря, харьковцы решили повременить до получения данных о числе делегатов и времени их отправки. Теперь подготовка развернулась полным ходом. На заседании 30 декабря (12 января) делегатами были намечены председатель ЦИК Советов Украины Е. Г. Медведев, чуть ли не единственный из украинских социал-демократов, оказавшийся на стороне харьковской власти, и украинские большевики – народные секретари военных дел – В. М. Шахрай и просвещения – В. П. Затонский. Первые два даже хотели оформить свою отставку из правительства на время дипломатической миссии. Но коллеги убедили их в важности их роли именно как официальных лиц, занимающих известные посты. Одновременно пришлось улаживать возникший при подготовке конфликт: народный секретарь финансов В. Х. Ауссем готов был подать в отставку из-за слишком значительной, по их мнению, суммы – 10 тыс. рублей, ассигнованной делегации, и грубого напора Медведева по этому поводу .

Но все это были организационные частности, за которыми последовали по-настоящему озадачившие харьковцев проблемы. Из очередной телеграммы Иосифа Сталина Народный секретариат в тот день, 30 декабря (12 января) впервые узнал о предложении Совнаркома киевскому правительству вступить в переговоры о полученном от последнего отказе. То есть Народный секретариат оказался перед фактом двойственности большевистского руководства в украинском вопросе и попытался защитить свой заявленный на харьковском Всеукраинском съезде Советов статус единственной законной украинской власти.

Слово для доклада взял управляющий делами Народного секретариата Г. Ф. Лапчинский и заявил: «Стоя на точке зрения советской власти, нельзя вести переговоров с Ц[ентральной] Р[адой]. Если это политика, то она ошибочна». В предложенной им и принятой на заседании резолюции, не подлежавшей опубликованию, говорилось (нередактированная протокольная запись): «Ознакомившись из телеграммы товарища Сталина с предложением Совета народных комиссаров об участии Украинской центральной рады в мирных переговорах и отношениях Совета народных комиссаров с означенною Радою, об условиях соглашения между Советом народных комиссаров и буржуазными группами, претендующими на власть в Украинской республике, поручает Народному секретариату немедленно заявить решительный протест против каких бы то ни было переговоров (пропущено несколько слов) на Украине без ведома и заключения Рабоче-Крестьянского Правительства Украины и обратиться к Совету народных комиссаров с заявлением Правительству Российской федерации о необходимости во всех вопросах, касающихся Украинской республики, действовать исключительно по согласованию с Народным секретариатом и через Народный секретариат» . На просьбу Затонского об инструкции на тот случай, если Совнарком сочтет неудобным направить в Брест харьковскую делегацию, народные секретари предписали делегатам не отступать и поручили им «в экстренных случаях сноситься с Харьковом по прямому проводу» .

В отдельном пункте протокола заседания харьковцы отреагировали на допущенное Петроградом опоздание с жизненно важной для них информацией: «Просить Совет народных комиссаров извещать нас немедленно по прямому проводу о крупных событиях и переменах, особенно относительно Украины». Впрочем, завершалось все «приветствием ВЦИК Всероссийскому и Совету народных комиссаров, особенно товарищу Ленину» .

На том же заседании Медведев сообщил «о новом течении в пользу советской власти в Киеве… созданном из левых эсеров российских и украинских». Решено было поставить этот вопрос на обсуждение в дальнейшем .

Украинский вопрос стоял 30 декабря (12 января) и в повестке дня Совнаркома, в том числе и в связи с ответом киевского правительства на советскую инициативу о переговорах. В предложенном Лениным постановлении ответ был признан «настолько неопределенным и уклончивым, что он граничит с издевательством». В постановлении, предназначенном для немедленной публикации, в очередной раз подчеркивалось, что основным источником разногласий является отношение киевского правительства к проблеме донской контрреволюции, и без обиняков говорилось, «что прямая или косвенная поддержка Радой калединцев является… безусловным основанием для военных действий против Рады».

При очевидной несклонности киевского правительства к компромиссу с петроградским народным комиссарам ничего не оставалось, как противопоставить упорству украинских лидеров образ реальности, формирующейся не в пользу последних. «Против Каледина стоит явно большинство крестьян и трудового казачества даже на Дону, – писал Ленин. – В самой Украине революционное движение украинских трудящихся классов за полный переход власти к Советам принимает все большие размеры и обещает победу над украинской буржуазией в ближайшем будущем». Очевидно, в ожидании скорой смены украинской власти постановление завершалось словами о признании самостоятельности Украинской республики и «ее права требовать федеративных отношений» .

В рабочих материалах к данному пункту повестки заседания Совета народных комиссаров есть перечень фамилий, написанный рукой Ленина, по-видимому, список участников обсуждения: Ленин выступал семь раз, по четыре – Сталин и Менжинский, три раза – Шляпников, по два – Луначарский, Елизаров и Прошьян, по одному – Аксельрод, Алгасов, Дыбенко, Штейнберг, Шлихтер, Карелин .

Киевские верхи тоже не заблуждались относительно своего положения. У них уже возникло ощущение надвигавшейся катастрофы. Е. Х. Чикаленко вспоминал потом, что на новогоднем вечере в Украинском клубе вместо отказавшегося произнести праздничный тост Винниченко слово взял генеральный секретарь почт и телеграфа эсер Н. Е. Шаповал, чтобы сказать: «Вот вы веселые и радостные не думаете, не гадаете, что этот первый год может быть и последним. Я как министр… который имеет вернейшие и надежнейшие последние известия, уверен, что Украине осталось жить не больше может быть двух недель. Скоро сюда придут большевики» .

Винниченко, промолчав на предновогоднем торжестве, не стал таиться в будничной обстановке среди товарищей по партии. На совещании фракции украинских социал-демократов 3(16) января он пустился в рассуждения: «Какой у нас может быть выход? Возможно, заключение сепаратного мира и призыв немцев на помощь». Когда один из членов фракции, левый украинский социал-демократ Неронович, привел эти слова на заседании Малой рады, смущенный глава правительства стал оправдываться, будто это не его мысль, «она может лишь возникнуть среди граждан…» .

Возвращаясь к заседанию Совнаркома 30 декабря (12 января), нужно добавить, что в повестке его подлежал решению еще «запрос Троцкого о признании или непризнании киевской Головной рады за официальную власть Украины в связи с тенденцией Кюльмана к признанию ее за таковую» . Обращает на себя внимание заключительная, мотивировочная часть запроса. Она фальшива и свидетельствует либо о неспособности главы советской делегации правильно сориентироваться в намерениях и тактике контрпартнеров, либо продиктована желанием ссылкой на Кюльмана прикрыть собственный промах с признанием делегации Центральной рады. Отдельное решение по запросу из Бреста в протоколе Совнаркома отсутствует. Он объединен в один пункт с вопросом о полученной 27 декабря (9 января) ноте Генерального секретариата. По этому пункту принято приведенное выше «Постановление СНК об ответе Рады». Получил ли Троцкий более конкретные указания по своему запросу, неизвестно.

Как бы там ни было, он взял слово на том же заседании мирной конференции 30 декабря (12 января) вслед за австрийским министром, заявившим об отложенном на будущее признании суверенитета Украинской республики, и примирительно сказал, что конфликты и противоречия последнего времени не имеют никакого отношения к праву на самоопределение украинского народа, «фактически совершившемуся в виде Украинской народной республики», и после пространных пояснений повторил в заключение, что «не видит препятствий к самостоятельному участию делегации Генерального секретариата в мирных переговорах» .

Возможно, дружелюбный, уступчивый тон этого выступления объяснялся ожиданием недалекой, как вновь показалось, смены власти в Украинской республике. Не исключено также, что пример с самоопределением Украины понадобился для контраста с сомнительным – в условиях немецкой оккупации – самоопределением Польши, Литвы и Курляндии. На эту тему как раз на вечернем заседании Лев Каменев должен был выступить с особой политической декларацией. К слову сказать, дотошные украинцы, которым текст декларации был показан заранее, заметили, что в ней объявлялось о возможном согласии России очистить даже некоторые неоккупированные области (в частности Лифляндию), но подобное требование не было предъявлено Германии и Австрии в отношении Познани и Восточной Галиции.

Советские делегаты пояснили свой тезис о возможном уходе из областей бывшей Российской империи необходимостью «рельефно показать чистоту русских намерений и желание очищения Польши, Литвы и Курляндии» не для восстановления старых границ России, а для свободного волеизъявления. Украинцам же они предложили выступить с критикой – заявлением об односторонности советской декларации. Такая критика, по словам большевистских делегатов, только подчеркнула бы «идейную чистоту» их декларации .

Но киевлянам было не с руки оттенять «идейную чистоту» большевиков. Применительно к территориальной проблематике перед ними стояли практические цели. Причем в галицийском и других интересовавших их вопросах они уже испытали непреклонность центральных держав и искали реальных путей их разрешения. 31 декабря (13 января) немцы провели с ними совещание, на котором, согласно записи в дневнике делегации, «были конкретные разговоры о мире независимо от россиян – решено создать комиссии на первое время – правовую, политическую, экономическую. Вечером политическая комиссия в составе Голубовича, Севрюка, Любинского работала» .

Так наступила официальная стадия украинских переговоров с Четверным союзом, особенно интенсивная 3–6 (16–19) января . (Комплект немецких протоколов этих заседаний (копии) был продан Н. В. Поршем в его эмигрантские времена Русскому заграничному историческому архиву в Праге, оттуда со временем попал в ГАРФ.) 3(16) января по случаю официально заявленной болезни Чернина не было назначено общего заседания мирной конференции. Зато в этот день австрийский министр председательствовал на переговорах с украинцами, состоявшихся в его апартаментах .

До тех пор украинские делегаты вели себя настолько осторожно, что, открывая первое официальное заседание, Чернин поставил исходной целью выяснить, возможно ли вообще дальнейшее обсуждение соглашения . Украинцы подняли прежде всего территориальный вопрос. Голубович при поддержке Севрюка вновь попытался предложить при определении украинской западной границы принцип «мир без аннексий и контрибуций и самоопределение наций», но Чернин легко нейтрализовал исходившую для целостности Австро-Венгрии опасность такого подхода, присовокупив к предложенной формуле мира еще и принцип невмешательства в дела других государств. Это само собой сняло вопрос о принадлежности Восточной Галиции, Буковины и Карпатской Руси.

Правда, австрийский министр признал возможным оформить отдельным тайным договором обязательство Вены о выделении Восточной Галиции и Буковины (но не Карпатской Руси, входившей в состав Венгрии) в отдельный коронный край . Украинцы также хотели видеть в своих пределах восточнославянские земли Холмщину и Подлесье, в XIV веке включенные Польшей в свой состав, а в 1912 году выделенные в самостоятельную губернию Российской империи, теперь оккупированную противником. Чернин, имея в виду так называемый австро-польский вариант будущего послевоенного устройства – присоединение российской части Польши к Австро-Венгрии в качестве третьего субъекта, – порекомендовал собравшимся «услышать голоса представителей Королевства Польского» (административного образования, провозглашенного германским кайзером и австрийским императором в ноябре 1916 года на оккупированной территории Польши), в чем Кюльман ранее уже отказал польскому премьеру Я. Кухажевскому, сославшись на отсутствие у Королевства Польского права до окончания оккупации .

При этом теперь германский статс-секретарь счел возможным допустить самоопределение населения Холмщины. Но тут возразили Голубович и Любинский: раз германская дипломатия не поддержала идею самоопределения Восточной Галиции, то украинская делегация настаивает на установлении своей северо-западной границы, включая искомые земли, безо всякого референдума . Про себя они признавали, что польская языковая и религиозная ассимиляция Холмщины и Подлесья зашла так далеко, что референдум на этих землях вряд ли был бы в пользу Украины. Только Полозов находил референдум возможным, но на предлагаемых большевиками условиях, то есть после вывода оккупационных войск .

Генерал Гофман с картой в руках обозначил территории, могущие, с точки зрения германской делегации, быть признанными за Украиной: к югу от железной дороги Брест – Пинск и от Бреста – по восточному берегу Буга. Но украинцы хотели видеть своим также «то, что севернее Брест-Литовска» – часть Минской и Гродненской губерний. Против этого выступил даже благоволивший им Гофман, заметив, что в названных губерниях нет украинцев .

Немцев и австрийцев сильно интересовала торгово-экономическая часть будущего договора с Украинской народной республикой, прежде всего получение продовольствия и минерального сырья, а также условия поставок и возможность вывоза. «На завтраках и ужинах у немцев и других все вопросы ходят вокруг того, что есть на Украине и много ли, что может дать Украина», – записано в дневнике украинской делегации . Эксперты государств Четверного союза наготове ожидали официального обсуждения, которое с участием главы германской экономической миссии П. Кернера, австрийского экономического эксперта Г. Граца и украинского экономиста профессора С. С. Остапенко состоялось 4(17) января. Причем немцы и австрийцы очень настаивали на уничижительном для украинцев условии о включении экономических соглашений непосредственно в текст мирного договора. Зато, имея в виду возможную помощь Киеву в его конфликте с Петроградом, они легко согласились снять условие о демобилизации украинской армии .

На этой стадии стороны ознакомили друг друга со своими требованиями и условиями, обоюдно подчеркивая заинтересованность в скорейшем заключении договора. Но делегаты Центральной рады с такой ответственностью, тщательностью и осторожностью подошли к новым для себя дипломатическим обязанностям («украинцы хитры, скрытны и абсолютно не знают меры в своих требованиях», – писал о них Кюльман рейхсканцлеру ), что оставили контрпартнеров в неуверенности о положительном исходе переговоров до своей поездки в Киев для принятия там окончательного решения. 7(20) января большая часть украинской делегации на время оставила Брест.

Между тем у Троцкого после первых опытов в дипломатии зрела неудовлетворенность ситуацией. В Петрограде он не сомневался, что в случае трудностей в переговорах альтернативой им станет война. «Ход переговоров заставляет предполагать возможность революционной войны. Троцкий безоговорочно верит, что большевики сумеют справиться с этой гигантской задачей», – записал Ж. Садуль 21 декабря (3 января) и привел мертвенно-выспренние слова наркома: «Народ, который совершил революцию, сумеет пойти на смерть, защищая ее и вместе с ней европейскую социальную революцию, ибо русские предоставят новую армию в распоряжение пролетариев, которые захотят взять власть в свои руки» .

С этой мыслью пришлось расстаться уже по пути на мирную конференцию. «Когда я в первый раз проезжал через линию фронта в Брест-Литовск, – читаем в автобиографии Троцкого, – наши единомышленники в окопах не имели возможности даже подготовить сколько-нибудь значительную манифестацию протеста против чудовищных требований Германии: окопы были почти пусты» .

В Бресте ожидали дипломатические трудности: отказ контрпартнеров от прежнего согласия обсуждать мир на демократических основах, раз союзники России за условленные 10 дней не присоединились к переговорам – из-за этого осталась лишь возможность сепаратного мира; отчужденность с украинской делегацией, непреклонность германского Верховного командования в пункте преткновения – вопросе об очищении оккупированных немцами территорий, резкие нападки Гофмана в противовес агитационному красноречию наркома, который, по его собственному признанию, не имел вкуса к дипломатии и против желания, по настоянию Ленина, отправился в Брест, «как на пытку» .

И тогда у наркома по иностранным делам созрела мысль покончить с дипломатией одним эффектным жестом, правда, нисколько не укладывавшимся в нормы международного права, – заявить об одностороннем прекращении войны без заключения мирного договора. Письмо к Ленину с этим предложением он отправил с латышом-солдатом и в разговоре со Сталиным по прямому проводу в ночь с 1 на 2 (14–15) января поинтересовался, «получил ли Ленин письмо и согласен ли с тем планом, который в этом письме предложен. Вопрос в высшей степени важен» . Письма еще не было, и Троцкий поведал о трудностях с украинцами: обещанные стенограммы их переговоров с немцами все еще не были предоставлены, а сами переговоры продолжались, оставаясь тайной для советских представителей; украинцы ни разу не поддержали их против немцев и австрийцев и так далее. «Было бы полезно, – заключил он, – если бы харьковский ЦИК прислал нам заявление, в котором характеризовал бы действительные размеры влияния и власти Рады» .

«Влияние Рады на Украине [в] сравнении с влиянием ЦИК Всеукраинского очень незначительно, – отвечал Сталин. – Весь угольный район в руках ЦИК. Хлебные районы день за днем переходят в руки ЦИК. Отпуск угля из Донецкого бассейна в руках ЦИК, весь флот Черноморский и все прибрежные города за ЦИК. Все это дает право ЦИК иметь своего представителя [в] делегации, чем три Рады, вместе взятые. Что можете возразить против представительства ЦИК Всеукраинского в мирной делегации? Они этого требуют» .

Троцкий согласился, что прислать «одного или двух представителей украинского ЦИК было бы очень желательно» . А в Харькове уже 30 декабря (12 января) были заготовлены полномочия для председателя Всеукраинского ЦИК Е. Г. Медведева и народных секретарей В. М. Шахрая и В. П. Затонского. Им давалось право от имени рабоче-крестьянского правительства Украинской республики выступать с заявлениями и подписывать акты, согласуясь с действиями уполномоченных Совета народных комиссаров .

Тем временем Троцкий 2(15) января с утра получил дополнительный повод для неудовольствия. Кюльман на заседании заметил, что проблема украинских оккупированных территорий делегацией Украинской республики обсуждается отдельно от советской. Нарком счел это нарушением со стороны киевлян соглашения о совместных выступлениях и направил Голубовичу официальное письмо с упреками, в том числе – за отступление от «революционной морали», и вместе с тем с фактическим признанием неудачи собственной тактики в украинском вопросе. «Если мы не протестовали против вашего участия в переговорах, то исключительно в надежде, что… поведение ваше будет построено на элементарных демократических принципах и не создаст почвы для конфликтов между вами, с одной стороны, харьковским ЦИК и нами – с другой», – говорилось в письме рядом с сообщением о приглашении в Брест харьковской делегации .

Ответ был составлен Голубовичем 6(19) января в стиле бытового скандала. «Грубо демагогический тон Вашего обращения к нам, – писал генеральный секретарь, – заставляет думать, что единственно достойным ответом… было бы полное его игнорирование. Но мы узнали, что это обращение дано в газеты. И наш ответ Вам адресуется обществу. Соглашение между нашей и Вашей делегацией не состоялось по вине Вашей, так как Вы первый связали Ваше поведение по отношению к нам с поведением Ваших соратников в Петрограде в отношении Генерального секретариата… (Странный упрек, наводящий на мысль, что в советской делегации витала ставшая известной украинцам идея установить параметры отношений с киевским правительством, минуя центральное руководство в Петрограде. – И. М.)

Будучи самостоятельной делегацией, вести заседания непременно с Вами вместе мы не считаем для себя нужным… и никто Вам не мешает присутствовать на наших заседаниях – они открытые. Что касается жизненных интересов трудящихся масс Украины, мы… защищаем их более, чем Вы, и мы поражены Вашей претензией – брать на себя публичную ответственность за наши переговоры.» .

Но было в этом письме и замечание, точно отражавшее незавидное положение советской делегации, подменившей дипломатические методы бесполезными идеологическими атаками на контрпартнеров. «Нелепое и смешное обвинение нас в предательстве с полным правом должно быть возвращено Вам, – писал Голубович, – ибо острая по форме полемика с немцами нисколько не может скрыть фактического положения, то есть сдачи Вами одной позиции за другой» . (Письмо Голубовича уже не застало Троцкого в Бресте. Рукописная копия его, 8(21) января заверенная Иоффе, была, по всей вероятности, отправлена наркому в Петроград .)

Тем временем письмо с планом Троцкого 3(16) января было доставлено в Петроград и, как видно, не на шутку взволновало Ленина. Благословив перед вторым раундом переговоров тактику затягивания их в ожидании революции в центральных державах, он исходил из отсутствия реальных способов заранее узнать о перспективах свершения революции и не переставал размышлять над иными вариантами развития ситуации. «Сначала победить буржуазию в России, потом воевать с буржуазией внешней, заграничной, чужестранной, – записал он в наброске „Из дневника публициста“, датированном 24–27 декабря (6–9 января), и по логике практика-государственника готовился взломать популярные у товарищей по партии книжные догмы. – Есть ли сепаратный мир соглашение („соглашательство“) с империалистами? „Выигрыш времени“ = сепаратный мир (до общеевропейской революции)» .

Накануне доставки письма Троцкого большевистское руководство располагало аналитическим документом военно-правового характера: «Если мирные переговоры с центральными государствами Четверного союза не приведут к заключению мирного договора, то… Россия останется в состоянии войны с названными государствами. Вследствие этого со стороны центральных государств, особенно Германии, всегда возможно нападение на Россию, которое при полной небоеспособности ныне существующих остатков быстро разлагающейся нашей армии приведет к быстрому занятию русских земель в том размере, в каком пожелают этого наши противники». Это был доклад начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала М. Д. Бонч-Бруевича от 2(15) января 1918 года. В заключение он писал: «Прошу точно, ясно и определенно указать мне: предполагается ли в случае разрыва мирных переговоров защищаться вооруженною силою от дальнейшего вторжения неприятеля в пределы России, или… считается возможным ограничить защиту дипломатическими переговорами» . (Фронтовые сводки все это время показывали, что немцы не остановили подготовки к возобновлению боевых действий: на всех участках расчищали окопы первой линии и подходы к ним, восстанавливали железнодорожные пути и мосты в прифронтовой полосе, строили новые узкоколейки, целенаправленно разрушали оставленные русскими позиции и укрепления и даже занимали русские прифронтовые города, проводя реквизиции у местного населения .)

Ленин, получив 3(16) января предложение Троцкого оборвать переговоры эффектной демонстрацией, рассчитанной на громкий международный отклик, срочно вызвал последнего для разговора. Пришлось менять провод, и связь наладилась лишь в 16 час. 20 мин. Перед разговором Троцкий передал записку о необходимости немедленного ответа на его письмо, который должен «выразиться словами согласны или не согласны» . Ленин ответил, что не успел показать «особое письмо» Сталину, а сам считает план «дискутабельным» и предлагает «отложить… его окончательное проведение, приняв последнее решение после заседания ЦИК здесь» .

«Обсуждение плана в ЦИК представляется мне неудобным, – возразил Троцкий, – так как может вызвать реакцию до проведения плана» . Но Ленин все-таки считал нужным прежде посоветоваться со Сталиным. Кроме того, он сообщил о выезде в Брест делегации харьковского ЦИК, которая уверяет, «что Киевская Рада дышит на ладан» . Эти слова, подслушанные германскими связистами, в тот же день из Бреста были переданы в Киев . Разговор на линии Петроград – Брест получил продолжение лишь поздним вечером. В 23 час. 30 мин. Сталин сообщил Троцкому их совместное с Лениным решение: «Просьба назначить перерыв и выехать в Питер. Отвечайте, жду очень». Троцкий передал через телеграфиста: «Ответа пока не будет, когда будет, дам» .

Ленин 4(17) января через Сталина вновь запросил Брест, почему нет ответа на предложение перерыва. Троцкий был краток в этой части записки: «Ответ дам, когда выясню его для себя» .

«Выяснять для себя» довелось недолго. 5(18) января на утреннем заседании политической комиссии Гофман предъявил карту с обозначением занятых российских территорий к северу от Брест-Литовска до Балтийского моря, которые «по военным соображениям» остались бы под германской оккупацией до конца войны и демобилизации немецкой армии. Зато в неоккупированной части прифронтовых российских губерний предлагалось осуществить принцип самоопределения. При этом генерал подчеркнул, что исключает из рассмотрения области южнее Бреста, о которых еще не закончены переговоры с делегацией Украинской народной республики. Троцкий безуспешно возражал, в частности, что границы с Украиной еще не проведены и подлежат определению «заинтересованными массами населения» и так далее, но, бессильный повлиять на контрпартнеров, констатировал, что от владений бывшей Российской империи отрезают свыше 150 тыс. кв. верст. На вечернем заседании он объявил, что считает работу политической комиссии завершенной, и предложил сделать перерыв, чтобы правительственные органы вынесли окончательное решение по поводу поставленных России условий мира .

Перед началом перерыва в Брест прибыли – маршрутом через Петроград, где 3(16) января встретились для обстоятельного разговора с главой советского правительства, – посланцы Всеукраинского ЦИК. Только делегированный Затонский остался в Петрограде представителем «Вольной украинской республики» при Совнаркоме . «А то, – объяснил ему Ленин, – мы ничегошеньки не знаем, что делается на Украине и, наверняка, порой совершаем глупости» .

Иоффе, исполнявший во время перерыва обязанности главы советского представительства в Бресте, препроводил контрпартнерам заявление харьковских уполномоченных, подчеркнув при этом, что не видит препятствий к их участию в переговорах. Харьковцы со своей стороны сообщили, что украинское рабоче-крестьянское правительство признает Совнарком органом всероссийской власти, а сами они будут работать в составе общероссийской делегации и в согласии с ней . Они заявили, что Генеральный секретариат Украинской народной республики не может быть признан представителем всего украинского народа и решения, принятые им без согласования с харьковским центром, не будут проведены в жизнь .

Вместе с тем в день приезда харьковские уполномоченные Медведев и Шахрай успели встретиться с собиравшимися в Киев делегатами Центральной рады, которые фарисейски пообещали, как в свое время и Троцкому, показать им протоколы переговоров с немцами и австрийцами. Но, сообщали харьковцы 9(22) января, «сколько ни просила русская делегация прислать ей протоколы… как ни старались мы получить их, ничего, кроме увертливых отказов, получить нельзя было» . В Бресте из киевлян оставался Левицкий, как видно, не причастный к укрывательству протоколов. 10(23) января в разговоре с Поршем по прямому проводу он открыл, кто именно хитрил, посетовав, что Севрюк поставил его «в высшей степени невыгодное положение, указав харьковцам, что у меня (Левицкого) остаются копии протоколов и я их могу ознакомить с ними. У меня ничего абсолютно нет. Это толкуется как нежелание показать то, что здесь делалось, и квалифицируется как тайная дипломатия и тайное соглашение с немцами» .

Между тем австро-германские союзники остались в тревожном состоянии. С отъездом Троцкого перед ними вновь замаячил призрак нежелательного срыва переговоров. Чернину и его правительству скорейшее заключение мира представлялось единственной возможностью остановить неминуемый социальный взрыв на почве приближавшейся продовольственной катастрофы Австрии. Кюльман пока руководствовался соображениями дипломатической тактики. «В момент официального разрыва с русскими, – рассуждал он, – претензии со стороны украинцев возросли бы настолько, что и здесь перспективы на заключение мира почти полностью исчезли бы, ибо украинцы хитры, скрытны и абсолютно не знают меры в своих требованиях… когда они видят, что могут… позволить себе это… Если бы удалось достигнуть с ними более или менее удовлетворительного соглашения, то можно было бы спокойно перейти с большевиками на более резкий тон и пойти, в случае необходимости, даже на разрыв» . Последний вывод стал руководством к дальнейшим действиям австро-германской дипломатии.

Примечания

1. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 5. П. 69. Л. 9.

2. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 11. Арк. 4.

3. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 5. П. 69. Л. 9-11.

4. Там же. Л. 10.

5. Там же. Л. 10–11.

6. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 87. Л. 323.

7. АВП РФ. Ф. 496. Оп. 1. Д. 1. П. 5. Л. 8.

8. Там же. Ф. 413. Оп. 1. Д. 5. П. 69. Л. 12.

9. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. – М., 1968. Т. 1. С. 185.

10. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 5. П. 69. Л. 12.

11. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 2. Арк. 28.

12. Там же. Спр. 8. Арк. 3-об-4.

13. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 504. Л. 97.

14. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 3-об.

15. Большевистское руководство… С. 33.

16. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 2. Д. 109. Л. 3.

17. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 4.

18. Мирные переговоры в Брест-Литовске с 9(22) декабря 1917 г. по 3(16) марта 1918 г. – М., 1920. Т. 1. С. 51–56.

19. Там же. С. 51–56.

20. Чернин О. В дни мировой войны: Мемуары. – М.-Пг., 1923. С. 253.

21. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 11. Арк. 5; УЦР. Т. 2. С. 80–81.

22. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 8.

23. Там же. Арк. 8-об-9.

24. Мирные переговоры в Брест-Литовске с 9(22) декабря 1917 г. по 3(16) марта 1918 г. – М., 1920. Т. 1. С. 77; ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 87. Л. 167.

25. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 8-об.

26. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4548. Л. 1-об.

27. УЦР. Т. 2. С. 112.

28. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4548. Л. 1-об.

29. Там же. Ф. 71. Оп. 35. Д. 455. Л. 191, 192.

30. Там же. Л. 191.

31. Там же. Л. 192.

32. Там же. Л. 194.

33. Там же. Л. 192.

34. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 211–212.

35. РГАСПИ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 37. Л. 23-об.

36. Чикаленко Е. Уривок з моїх споминів за 1917 р. – Прага, 1932. С. 28–29.

37. РГАСПИ. Ф. 71. Оп. 35. Д. 412. Л. 13–16; УЦР. Т. 2. С. 90.

38. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 1. Л. 58-об.

39. Там же. Д. 87. Л. 167–169.

40. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 47.

41. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 9-об.

42. ГАРФ. Ф. 8321. Оп. 1. Д. 42.

43. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 27.

44. ГАРФ. Ф. 8321. Оп. 1. Д. 42. Л. 1.

45. Там же. Л. 1–4, 7–8.

46. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. – М., 1968. Т. 1. С. 119.

47. ГАРФ. Ф. 8321. Оп. 1. Д. 42. Л. 15–16.

48. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 9. Арк. 3–4.

49. ГАРФ. Ф. 8321. Оп. 1. Д. 42. Л. 1, 3–4; ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 9. Арк. 3.

50. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 8. Арк. 9-об.

51. ГАРФ. Ф. 8321. Оп. 1. Д. 42. Л. 29–43, 47–48.

52. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. – М., 1968. Т. 1. С. 228.

53. Садуль Ж. Записки о большевистской революции (октябрь 1917 – январь 1919). – М., 1990. С. 138.

54. Троцкий Л. Д. Сочинения. – М., 1926. Т. 17. Ч. 1. С. 616–617.

55. Троцкий Л. Моя жизнь. – М., 2001. С. 356.

56. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4552. Л. 2, 4, 5.

57. Там же. Л. 4.

58. Там же. Л. 5.

59. Там же. Ф. 5. Оп. 1. Д. 1992. Л. 2.

60. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 5. П. 69. Л. 18.

61. Там же. Л. 14.

62. Там же. Л. 16-17-об.

63. Там же.

64. РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 2. Д. 44. Л. 9-10-об.

65. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 188–190.

66. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 537. Л. 26.

67. Там же. Л. 167; Д. 534. Л. 91-об-92; РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 2427. Л. 7–9.

68. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 5096. Л. 1-об.

69. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 225.

70. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 5096. Л. 1.

71. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 225.

72. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 9. Арк. 2.

73. РГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 5096. Л. 6.

74. Там же. Ф. 558. Оп. 1. Д. 4589. Л. 1.

75. Мирные переговоры в Брест-Литовске с 9(22) декабря 1917 г. по 3(16) марта 1918 г. – М., 1920. Т. 1. С. 126.

76. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 1. Д. 1. Л. 17, 18.

77. Затонський В. Уривки з спогадів про українську революцію// Літопис Революції. – 1929. – № 4. – С. 159–161.

78. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 6. П. 87. Л. 25, 28, 29.

79. ДВП СССР. Т. 1. С. 87–89.

80. АВП РФ. Ф. 413. Оп. 1. Д. 6. П. 87. Л. 13.

81. ЦДАВО України. Ф. 1063. Оп. 3. Спр. 16. Арк. 10.

82. Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора: Сборник документов. – М., 1968. Т. 1. С. 228.