Вылечиться от квартирозависимости оказалось непросто. Едва приучаешь себя не просыпаться с мыслью о намеченных визитах и говорить за обедом о чем-то, кроме преимуществ газового отопления перед электрическим, как кто-нибудь из друзей нечаянно вставляет в разговоре словосочетание «квадратные метры» — и спусковой крючок нажат. Ты не можешь остановиться, пока не выговоришь норму, потерянную за дни воздержания.
Аппетит к обсуждению недвижимости разжигает и то, что через каждые двадцать метров на парижских улицах находятся агентства, витрины которых заклеены альбомными листами с фотографиями, параметрами и ценами квартир, выставленных на продажу. Эта мнимая доступность, прозрачность сделки купли-продажи сводит с ума. Никаких «цена от 90 тысяч за кв. м». Все четко и честно: приноси столько, получишь вот это.
Как у близкого человека, у квартиры, в которую вселяешься, недостатки становятся особенностями. С ними не просто свыкаешься — вскоре без них уже не представляешь жизни.
У одной знакомой из вентиляционной решетки постоянно вырастал желтый гриб — она сделала его главным героем сказок, которые рассказывала на ночь сынишке, и когда санэпидемслужба вытравила гриб каким-то жестоким реагентом, мальчик ревел три дня и требовал гриб вернуть.
Другая знакомая любительница сладкого, долго и безуспешно боровшаяся с лишним весом, потеряла пять килограммов за месяц после того, как переехала в чудесную квартиру на пятом этаже без лифта — за каждый подъем она сжигала по тарталетке.
Одна семейная пара исключила из рациона жареную рыбу из-за отсутствия вытяжки.
А другая оголтело занялась огородничеством, чтобы освоить крохотный дворик, составляющий единственное достоинство их квартиры на первом этаже.
Как помещение меняется согласно вкусам новых жильцов, так и жильцы меняются под прессингом помещения.
Прошлая квартира испортила мне характер и внешний вид, но, надо отдать ей должное, приучила к дисциплине и генеральным уборкам раз в неделю. Я быстро поняла: если в ней три вещи лежат не на своих местах — это уже бардак.
Новая квартира надавала мне отрезвляющих пощечин и быстро расставила приоритеты в нужном порядке. Здесь был длинный коридор с силуэтами бегущих людей, выложенными зеркалами. И поскольку мне приходилось видеть себя в этих зеркалах десяток раз на дню во всех ракурсах, перемены не заставили себя ждать. К тому же гандикап разбросанных вещей здесь был в три-четыре раза больше, чем в прошлой квартире, и у меня вдруг появилось время серьезно заняться собой.
Для начала квартира заставила меня избавиться от утепленных спортивных костюмов и приобрести в качестве домашней одежды топики и шорты из хлопка — здесь топили жарко, а двойные стеклопакеты не давали испариться ни одной гигакалории тепла. Потом заметно улучшилось состояние моих волос: теперь можно было покупать маски в круглых коробочках, а не только ополаскиватели в тубах. В предыдущей ванной все моющие средства стояли рядком на железной полочке, подвешенной к шпингалету вентиляционного окна, и при каждом движении форточки с грохотом падали в поддон. Тубы и флаконы выживали, а коробочки трескались. Их содержимое благоуханной жижей разливалось по кафелю, и если бы ступни не были самой неблагодарной и бесчувственной частью тела, они бы давно заволосились, ошелковистились и сами собой укладывались бы кудряшками.
Заметив изменения, Гийом стал возвращаться с работы раньше. И если бы Кьяра не вошла в тот возраст, когда для полноценного развития ей нужно было ходить в десяток кружков и секций в сопровождении мамы, мы бы давно сварганили второго ребенка.
* * *
Флоранс Гимо не прикрывала декольте шарфиком, как делают все уважающие себя француженки. И в целом она никак не могла проститься с восьмидесятыми: делала высокий начес из желтых волос с отросшими темными корнями, красила губы вызывающей помадой, густо подводила глаза, брюкам предпочитала лосины и накидывала тяжелую косуху поверх кружевного топика, когда выходила курить. А курила она часто. За то время, что я заполняла документы на курсы вождения, она выходила уже третий раз. Ее страсть к никотину объяснялась еще и тем, что давала ей возможность болтать с молодым инструктором, загорающим на капоте школьной машины, и бросать на него томные взоры сквозь лиловый дым. У меня множились вопросы к пунктам в анкете, но отрывать эту роковую женщину от обустройства ее личной жизни я не решалась. В пору отчаянных поисков подходящей квартиры Гийом дал себе зарок: если она будет расположена в зеленом районе, он будет каждый день выходить на пробежку.
Я тоже дала себе зарок: если у новой квартиры будет балкон, я таки буду выращивать там помидорки черри.
Квартира, куда мы въехали два месяца назад, выходила окнами на парк Монсо — пятиметровый балкон едва не касался крон его кленов. Пришла пора выполнять обещания. Но ни на спорт, ни на огородничество у нас не оставалось сил: по утрам Гийом отводил Кьяру в садик, а днем я водила ее на развивающие занятия. По вторникам — на гимнастику, по средам и субботам — в русскую школу, по четвергам — на рисование в детский арт-центр, по пятницам — в бассейн. Иными словами, мы плавно подошли к мысли о необходимости покупки машины.
Поэтому я сегодня сижу здесь, втягиваю носом сигаретный дым, нетерпеливо стучу ручкой по столу в ожидании мадемуазель Гимо. Я всегда говорила: все, что связано с автомобилем, не моя тема. И то, что я собираюсь поставить подпись под обязательством три раза в неделю посещать курсы вождения, а в перспективе — получить права, равносильно подписанию акта о капитуляции. Я сдаю последний бастион «той прежней Даши», которая пыталась играть в приторные женские игры, перекладывать ответственность на чужие плечи и культивировать свою беспомощность. У Зены — Королевы воинов, в которую она превратилась, есть не одна, а несколько банковских карт; она жонглирует ими, покупая билеты-отелимебель-продукты в семейных упаковках. Ее бюджет не пострадает от отпуска в Брюсселе и даже раз в два года выдержит отпуск на Мальдивах. Даша — Королева воинов громко торгуется с рыночным продавцом за килограмм брокколи и бестрепетно режет курицу в бульон. Теперь она будет вдобавок менять колеса на ночной дороге и скандалить с автоинспекцией. Она — до отвращения самостоятельное существо.
Мадемуазель Гимо со скучающим видом уселась напротив меня:
— Заполнили?
— Я вот тут хотела спросить… — начала я и осеклась. Нечего малодушничать и отсрочивать неизбежность. Надо одним резким движением поставить роспись в графе «Клиент» и мысленно сказать «Адьё» девичьим мечтам о муже, который будет оплачивать мои капризы, решать мои проблемы и возить меня на машине куда мне нужно.
И я расписалась.
* * *
За два месяца мой словарный запас пополнился множеством бесполезных в быту слов и словосочетаний вроде «свечи зажигания», «повышающая передача», «круговая развязка» и даже «право преимущественного проезда». Но их все равно отчаянно не хватало для вождения. Нужно было выучить пару десятков крепких ругательств, чтобы рассеивать их в боковые окна на юрких мотоциклистов, медлительных пешеходов, невнимательных водителей мини-куперов и уверенных в своей безнаказанности водителей автобусов. Русские ругательства их совсем не обижали. Теперь когда я думаю про саму себя, то неизменно представляю себя в образе работницы автосервисного центра — в синем комбинезоне, перемазанном машинным маслом, с тяжелым разводным ключом в правой руке, с левой ногой на домкрате. Подозрения в моей неженственности подкрепляет и инструктор по вождению: вопреки рассказам о том, как представители его профессии злоупотребляют служебным положением, он никогда не порывается положить ладонь мне на колено или приобнять под предлогом включения поворотника. Он вообще избегает касаться меня, и если требуется оперативно вмешаться, то отстраняется так далеко, как позволяют габариты салона учебного «рено», и дает команды громко и резко, думая, очевидно, что энергии его голоса уже достаточно, чтобы остановить машину.
Когда я сказала, что занятия придется прервать на пару недель из-за моей второй свадьбы, он был крайне изумлен. Его гримасу я трактовала единственным возможным образом: неужели такая может у кого-то вызывать матримониальные желания?!
— Вы собираетесь замуж? Повторно? За того же?! Мне показалось, инструктор прикусил язык, чтобы не добавить: «Он недостаточно испугался в первый раз?!»
Думаю, его отношение ко мне определилось в тот день, когда, барабаня пальцами по рулю у тридцать пятого светофора на тридцатиметровой улице, я спросила:
— Как, например, послать на… мужской детородный орган водителя, который тебя подрезал?
Инструктор громко сглотнул и промычал что-то политкорректное, типа: «Если будете осторожно ездить, вам такие выражения не понадобятся».
Через пару недель пора будет подводить итоги года жизни во Франции, а что я имею? Глубокое знание рынка парижской недвижимости, навыки сборки икеевской мебели, опыт частых путешествий на поездах с маленьким ребенком и огрубевшее от бытовухи сердце. Я совершенно не умею ругаться по-французски, а между тем именно этого мне особенно часто хочется.
* * *
— Мадам Кн… Кнйя… Кньёв… Мама Кьяры! Зайдите, пожалуйста, в кабинет заведующей, — окликнула меня воспитательница, когда мы с дочкой выходили из игровой.
Ну вот, начинается, обреченно подумала я. Глядя на не по возрасту резвую Кьяру, было понятно, что вызовов к директору не избежать, но я как-то надеялась, что эти неприятные моменты отсрочены хотя бы до поступления в школу. Я постучала в стеклянную дверь кабинета мадам Дюссо, прикидывая, какой степени травмы мое маленькое чудовище могло нанести безответным одногруппникам.
— О, мадам Кн… Кнуй… Кен…
— Мама Кьяры, — прервала я ее. — Что она натворила?
— Кьяра? А… нет, ничего! Это совсем по другому поводу!
Я присела на краешек стула, все еще готовая к обороне.
— Я хотела еще раз поблагодарить вас за чудесные рисунки, которые вы для нас делаете, — разулыбалась директриса. — Мы от них просто в восторге.
— Очень рада! — Я скромно наклонила голову.
Поскольку директрисы всех парижских детских садов раз в несколько месяцев заседают на комиссии по обмену премудростями, информация о ценных родителях быстро перетекает из округа в округ. Мадам Голлаз однажды рассказала мадам Дюссо о моих оформительских способностях, и мадам Дюссо мимоходом заметила, что им нужны иллюстрации для еженедельной детсадовской газеты. Когда она заметила это в четвертый раз за четыре дня, стало понятно, что меня рассекретили, и я нехотя предложила свои услуги. Теперь по понедельникам я отсылаю рисунки на остроактуальные темы детсадовской жизни (зимнее меню, изменение распорядка дня в старшей группе, новые упражнения в комплексе по аэробике) редактору стенгазеты — мамаше, у которой всего образования — курсы по печворку. Она ловко лепит присланные из дирекции новостные заметки и мои картинки на белый ватман, словно сшивает кусочки разноцветных тканевых обрезков в нарядное покрывало.
— И не только мы. Знаете, папа Задина просил дать ему контакты художника, — продолжала директриса. — Он работает в издательстве, и у них там намечается какой-то проект, где очень пригодился бы такой стиль оформления. Я сказала, что поговорю с вами и, если вы не против, дам ему ваш телефон.
— О, конечно! Это так неожиданно!
— Вот и прекрасно. — Мадам Дюссо удовлетворенно откинулась на спинку стула. — Кстати, если вы вдруг не заметили объявления, в следующую пятницу у нас забастовка.
— С утра? — уточнила я.
— Как всегда, — улыбнулась мадам Дюссо.
* * *
Уезжая, я знала, что самое ценное, что я оставляю на родине, — мои друзья. С семьей отношения никогда по-настоящему не прерываются, голос крови слышен за тысячи километров, а вот друзей, самых настоящих, самых верных, я рано или поздно потеряю. Спустя долгие месяцы, а может, и годы после моего отъезда у моей лучшей подруги появится новая лучшая подруга. Я с болью в сердце представляла себе, как это будет. Она войдет в ее жизнь тихо, как бы ни на что не претендуя. Подруга станет чаще упоминать ее имя в онлайн-беседах по самым разным поводам, пока еще без злого умысла. Меня кольнет булавкой ревности, но я смолчу — разве я имею право на что-то обижаться из своего прекрасного далека? Я буду знать, что с ней, а не со мной подруга теперь обсуждает тряпки, пробки и общих знакомых, хотя и она, и я — на расстоянии телефонного звонка. Но та, другая, разделяет ее реальность. А я нет. Я шлю подруге приветы из Парижа, где она никогда не бывала, рассказываю про детский сад, где воспитательницы без устали говорят детям «спасибо — пожалуйста», и про то, как езжу на другой конец города на муниципальном велосипеде. Однажды в ответ на такие рассказы подруга пришлет фото с очередного детского праздника, где я увижу соперницу в обнимку с ней, широко улыбающихся и очень довольных друг другом. Запертая за три тысячи километров, я буду вынуждена бессильно наблюдать за тем, как другой человек занимает мое место в сердце подруги, и принимать это как заслуженное наказание за географическую измену. Потом я между делом узнаю, что о своей второй беременности подруга сообщила сначала ей, а потом уже мне. Нет, не потому, что любит ее больше, — просто они вместе ходили к гинекологу. И тогда я сдамся. Крепко сожму сердце воображаемой рукой, чтобы не дать ему расколоться от обиды. Не на подругу, нет, на саму себя за тот выбор, который отобрал у меня близкого человека.
А если учесть, что лучших подруг у меня три, то агонию дружбы придется переживать трижды.
Но сегодня у меня появился прекрасный повод освежить одну крепкую, но истерзанную расстоянием дружбу. Ведь ничто не укрепляет отношений лучше, чем смиренная просьба о помощи. А мне так кстати нужна профессиональная помощь Инны — эксперта в графических фокусах. Тогда как я не умею даже убирать прыщи с фотографий, она может кого угодно превратить в фотомодель средствами фотошопа. На ее снимках небо всегда голубое, линия горизонта — ровная, облака — четко очерченные, листва — свежая даже на обочине МКАДа, а у всех людей матовая кожа и белые зубы.
Вечером я отловила Инну в чате.
ДК: мать, у меня проблема. И только ты можешь мне помочь.
ИА:??
ДК: мне предложили работу.
ИА: это проблема, согласна.
ДК: …но у меня не хватает опыта и знаний, чтобы за нее взяться.
ИА: поваренком в мишленовском ресторане?
ДК: хе-хе, тогда бы я не к тебе обратилась.
ИА: то есть мой борщ тебе все-таки не понравился.
ДК: борщ был прекрасный, но кое-что ты умеешь делать даже лучше борща…
ИА: кое-что, кое-то, кое-это, кое-нибудь — я много чего умею делать лучше борща.
ДК: меня интересует твое умение работать в графических редакторах. Как думаешь, ты сможешь меня этому дистанционно обучить?
* * *
Папа Задина действительно работает в издательстве, выпускающем кроме книг настольные игры. Он позвонил мне через день после разговора с директрисой и рассказал, что ищет иллюстратора для нового проекта — детские игральные карты, обучающие политкорректности. Вместо мастей там будут расы: европейцы, негры, азиаты и индейцы, а старшинство карты определяется возрастом и социальным статусом персонажа: двойку, например, представляет младенец, а короля — серьезный мужчина с атрибутами власти. От рисовальщика требуется умение натуралистично и с юмором изображать человека, в нескольких штрихах передавать расовые признаки и сделать сорок восемь набросков за две недели. На оформительскую работу давался еще месяц, но прежде сюжеты должны быть утверждены худсоветом издательства. Мои отношения с работой импульсивны. Получив предложение, я сначала радостно кричу: «Да!», а потом начинаю рассчитывать свои силы. Не успела я, счастливая, повесить трубку, как застучали кнопочки внутреннего калькулятора: 48:(5 × 2) = 4,8, то есть почти пять эскизов за день?? В таком ритме нет права на ошибку. В таком ритме нет права даже на пописать. На две недели я ушла в небытие — не включала чаты, не вылезала в социальные сети, не отвечала на почту. Жертвы творческих мук исчислялись мусорными ведрами: было изведено две коробки цветных карандашей (восемнадцать штук в каждой), стерто вдрызг три кохиноровских ластика, сточено до огрызков семь простых карандашей в регистре от 4Н до 3В, смято и выброшено бессчетное количество листов чертежной бумаги формата А4.
Первые два-три дня мне удавалось убеждать Кьяру, что мы рисуем для ее развлечения, на четвертый она заподозрила неладное и предложила поиграть в конструктор. И тут ее нехорошие предчувствия оправдались: мама рисовала вовсе не для нее! Отношения с дочерью дали трещину. Пришлось предложить небольшую материальную помощь безработной подруге Гийома в обмен на двухчасовые прогулки с Кьярой по Ботаническому саду. Девочки обреченно уходили гулять в дождь и ветер, а я устраивалась на диване возле радиатора с чашкой горячего чая и планшетом. Через два часа они возвращались, мокрые, усталые и голодные, я кидала перед Кьярой тарелку с макаронами и выпроваживала подругу Гийома, не удостаивая ее чашкой чая. В иные дни я бы сама себя лишила родительских прав.
* * *
Когда я существовала в универсуме букв, все было просто. Мне наперебой говорили, что я хорошо пишу — не важно, стишки на день рождения бабушки, сочинения по «Герою нашего времени» или статьи о макроэкономике. Родня рукоплескала, учительница русского и литературы смахивала гордую слезу, главный редактор ставил в пример. Я излучала уверенность в себе. Я бралась за работу, зная, что результатом будут довольны. Если бы кто-то, читая мой текст, вдруг изогнул бы бровь в приступе иррационального сомнения, я бы подумала только: «Сам дурак!» В моем имени-фамилии, кочевавшем по журнальным страницам, преобладали выразительные согласные звуки.
Но теперь я больше не журналист. Уже два месяца как просрочена моя пресс-карта, дававшая свободный проход во все музеи мира. Теперь я обычный человек с карандашом за ухом. И по части рисования я страдаю большой недохваленностью. В художке никто и никогда не говорил, что я гений. Говорили — на четверочку, говорили, что в целом неплохо, но… Да я и сама чувствовала это «но», когда на уроках дизайна одноклассники выдумывали квадратных слонов и круглых жирафов, я в отчаянии выводила на листе преступно натуралистичную кошку.
— Что это такое? — восклицала Наталья Юрьевна, тыкая длинным ведьмачьим ногтем в мою работу.
— Кошка, — тихо отвечала я.
— Я вижу, что кошка! — закипала она. — А что в этой кошке нового, скажи мне?
— У нее квадратные лапы, — отвечала я еще тише. Их было трудно не заметить — во всем остальном кошка была вполне нормальной, но с лапами у нее была беда.
Наталья Юрьевна багровела, шла пятнами и смотрела на меня такими глазами, что я хотела сама себя отправить в уничтожитель бумаг.
— Нет, это безнадежно, — вздыхала она как бы про себя, но так, чтобы все слышали. — Безнадежно! У тебя заблокировано абстрактное мышление.
Я опускала голову: зачем говорить очевидности? Я могу придумать слово, но не могу придумать животное в геометрической фигуре. На территории правополушарного мышления я абсолютный ноль. Поэтому, переступая порог издательства с увесистой папкой под мышкой, я ждала, что меня будут пинать, возить носом по паркету и восклицать: «Ну кто вам вообще сказал, что вы пригодны к рисованию?!» Ждала — и все равно переступала. Потому что желание рисовать было сильнее меня. В мире изобразительного искусства вообще многое, если не сказать все, было сильнее меня.
Меня, словно карандашный грифель, легко было сломить замечанием.
Меня можно было смять, как лист, конструктивной критикой.
Меня можно было, как ластиком, стереть фразой: «А то у нее что? Руки? А-а, это дерево, а я сразу не понял!»
И в соответствии с новой жизненной позицией мое имя-фамилия теперь представляло собой набор невнятных, амбивалентных букв, таких как нечитаемое «Т», мягенькое «М» и «и краткая», которая мечется между станом гласных и согласных. Даже в «Дарье» на первый план вылез мягкий знак. Пока я рисовала наброски, в мэрии как раз занимались переоформлением моих документов на фамилию мужа.
* * *
Интересно, эго — это составная часть души или тела? По ощущениям, это какой-то орган, располагающийся под диафрагмой. И у меня он, очевидно, воспален. У подростка-негритенка недостаточно широкий нос. И пусть вынет из него косточку, мы же в двадцать первом веке. Девочке-китаянке надо сделать более длинные волосы. И пусть у нее будет курносый нос. И конечно же убрать веснушки — вы когда-нибудь видели веснушчатых азиатов? Мужчина-европеоид смахивает на чьего-то соседа снизу. Можно добавить ему объема в плечах? Каждая из этих фраз, словно иголка, вонзалась в рыхлую темно-красную поверхность эго, доставляя мне невероятные физические страдания. Я мечтала о каком-нибудь новокаине для притупления чувствительности эго-тканей. Из издательства я вышла другим человеком. Меня как будто вывернули наизнанку, перебрали поштучно все органы и сложили обратно в беспорядке. Сердце теперь билось в правой ягодице, легкие расположились в животе, кишечник протянулся вдоль бедерных костей. Пошатываясь, я добрела до ближайшего кафе и села за самый дальний столик. Это невероятно. Эскизы, пусть и с поправками, утвердили. УТВЕРДИЛИ! С завтрашнего дня начинается отпущенный месяц, за который надо было вырастить из этих прозрачно-серых семян полноценные рисунки типографского качества.
— Чего желаете, мадам? — обратился ко мне официант.
— Кофе… Шампанского!
— Э-э-э… Шампанское подать перед кофе или после? Или вместе? Или… в одном бокале?
— Шампанского вместо кофе!
Официант кивнул и отошел.
* * *
ИА: значит, берешь лассо и выделяешь объект ДК: есть ИА: теперь помечаешь фон — ставишь на него курсор и щелкаешь ДК: есть ИА: на шкале цветов, что справа, выбираешь белый ДК: есть ИА: фон стал белым? ДК: нет ИА: таааак. Давай искать, где у нас прерывается коммуникативная цепочка. Лассо — оно как выглядит? ДК: ну, мать, уж лассо-то я как-нибудь отличу от карандаша и ластика! Такая петелька… ИА: а как ты его накидываешь? ДК: ставлю точку на темечке объекта и тащу вниз ИА: и контур начинает мигать? ДК: ага ИА: а потом? ДК: а потом я щелкаю на белом цвете, и объект пропадает! ИА: господи, да ты не то лассо берешь!
Вообще-то Инна — добрый человек. И она меня любит. Но наверняка порой она считает, что я непроходимо тупа. Особенно когда я путаю Полигональное и Магнитное Лассо. Чтобы вновь забраться на пьедестал в ее глазах, мне пришлось экстерном освоить не только разные виды Лассо, но также Перо, Волшебную Палочку, Магический ластик, Кисть Предыстории (со спецэффектами), Сложную Звезду и другие мощные артефакты, помогающие существовать в фантасмагорической вселенной графических редакторов. Я научилась ориентироваться по Карте Градиента. Могу создавать Интерактивный Ореол и проводить Сверхтонкие Линии. Владею магическими техниками Расстановки Света и Тени, а в особо запутанных ситуациях могу применить и Свободную Трансформацию. Со мной теперь шуток не шути.
Издательство напечатало мои игральные карты. Я даже видела их в детском отделе «Монопри». Да что там — я вижу их каждый день, когда прихожу за покупками: специально поднимаюсь на второй этаж и любуюсь ими в среднем по пятнадцать минут.