Эпилог
…У тебя есть желание?
+++ Касуми Моги, 19 лет, 10 апреля +++
Моя первая любовь, видимо, закончилась, как только появилась она.
Не раз я думала сдаться, но… а, да понимаю я! Между ней и Хосино-куном есть что-то очень сильное! Я достаточно долго была в него влюблена, чтобы это понять.
Солнце светит ярко, и деревья сакуры прекрасно видны на фоне остальных благодаря ярко-розовым цветкам. Сегодня (и вообще раз в два дня) я упражняюсь с луком на стрельбище, расположенном на территории громадного реабилитационного центра.
Мои руки сейчас заметно сильнее, чем были до аварии, но все равно мне пока трудновато натягивать лук. Мне едва удается просто посылать стрелу по прямой, что уж говорить о прицеливании, так что я, конечно, мажу.
Я тихонько вздыхаю. У меня всегда было неважно со спортом, и сомневаюсь, что я гожусь в лучницы. Вряд ли в обозримом будущем я доберусь до Паралимпийских игр… хотя, если я это скажу моему физиотерапевту Рёко-сэнсэй, она, наверно, рассердится. «Таканаси-сан выиграл золото, а ведь вначале он был еще хуже, чем ты!» или «Гото-сан выиграла теннисный турнир среди колясочников, восстановившись после попытки суицида». Мне так надоели эти ее истории… Вкладывай душу, девочка! Усердный труд поможет тебе исполнить свои мечты! Не сдавайся, старайся больше! Блин, она слишком кипучая. И строгая. Лучше бы ей быть помягче с девушкой-инвалидом, такой как я.
Никакого особого обращения со мной в этой громадной больнице нет. Здесь множество других больных в инвалидных колясках. По правде сказать, больше похоже, что Рёко-сэнсэй не жалеет меня, а завидует моей молодости. По-моему, она немного чокнутая.
– Касуми-тяаан!
Подняв голову, я вижу радостно машущего мне Исидзаки-сана, теннисиста.
Я смущенно улыбаюсь и машу ему в ответ. Обычно я пытаюсь избегать такого рода выражений лица, но пока не очень успешно. Как я должна держаться с человеком, который признался мне в любви?..
Чтобы прекратить думать о всякой ерунде, я снова натягиваю лук.
В первое время после аварии я считала, что шансы найти парня, который примет меня вот такой, очень малы. Рискну предположить, что любой в такой ситуации думал бы примерно так же. Но здесь, в больнице? Не то чтобы я хвасталась, но здешние парни все любят меня. Если бы это были тоже инвалиды, одно дело, но ко мне пытаются подкатывать даже ребята с отличным здоровьем – гораздо чаще, чем в школе, когда я сама была здорова.
Я сначала недоумевала, почему их тянет к (физически) проблемным девушкам вроде меня, но постепенно начала понимать, что ими движет. Многие люди хотят, чтобы на них полагались другие; таким женитьба на мне обеспечит жизнь, стоящую того, чтобы ее прожить. Их интерес ко мне в основном проистекает из того, что мне придется на них полагаться.
Может, мне стоит подпускать к себе людей с такими странными вкусами? Однако, если говорить совсем откровенно, я пока что не могу принимать их отношение за чистую монету; я не могу избавиться от ощущения, что их интересует моя инвалидность, а не я сама. У них, похоже, сложилось (ложное) впечатление, что инвалидность дает мне какую-то особую красоту, недоступную обычным девушкам. Или они просто хотят встречаться с кем-то, кто слаб и будет их во всем слушаться? Наверно, у меня плохой характер, если я позволяю себе такие негативные мысли.
Но есть одна мысль, которую я не могу выкинуть из головы.
Вот Хосино-кун обращался бы со мной одинаково, парализованы мои ноги или нет.
Когда эта мысль снова у меня мелькнула, стрела полетела совсем не туда.
Были какие-то ужасные происшествия с моим и его участием – гораздо хуже, чем моя авария, – но я почему-то не помню их в деталях. Они были загадочные и даже абсурдные.
Я их помню, но очень обрывочно: заточение в каком-то другом мире, где Хосино-кун мне четко отказал; происшествие, вызванное Миядзаки-куном; таинственная смерть Кодая Камиути; феномен «людей-собак», связанный с Омине-куном; и – то, что Хосино-кун потерял себя.
Но самых важных деталей в моей памяти нет. Она как нарезанные кусочки целлулоида. Все эти происшествия, по-видимому, как-то связаны между собой, но не могу вспомнить, как именно. Словно истина за всеми этими случаями скрыта некой высшей силой.
Меня еще кое-что беспокоит. Например, что-то не так с Наной Янаги и Тодзи Кидзимой – друзьями Хосино-куна, поступившими в старшую школу вместе с ним. Мы, в общем, неплохо ладим, но почему-то, непонятно почему, мне кажется странным то, как естественно они вписались в школу. Я помню, как мы подружились. И я помню свою досаду на Нану-сан, которая вечно пыталась подкатывать к Хосино-куну, хотя у нее самой есть парень. Однако почему-то эти воспоминания выделяются, кажутся нереальными – как будто их создали задним числом, чтобы заполнить провалы.
Мне кажется, что я… нет, что мы все забыли что-то очень важное.
Чем бы это ни было, последствие, имеющее значение лично для меня, ясно как день:
Хосино-кун исчез из класса, в который я мечтала когда-нибудь вернуться.
Мой врач всегда горячо рекомендовал мне переехать в реабилитационный центр – более крупный и лучше оснащенный. Я отклонила его предложения и осталась в больнице только потому, что хотела вернуться в школу и увидеться с Хосино-куном. Однако сейчас его там нет, и моя мотивация тоже угасла.
В результате я уехала из родного города.
Впрочем, оставался еще один вопрос, который необходимо было решить.
На следующий день после того, как было решено отправить меня в реабилитационный центр, я попросила Отонаси-сан зайти в больницу. Получив разрешение от медсестры, я встретилась с ней один на один на крыше. Мне не хотелось говорить с ней в палате, потому что я знала, что не смогу сдержаться.
Холодный осенний ветер пробирал меня до костей, а я смотрела на Марию Отонаси. На фоне потрясающего осеннего пейзажа далеких гор она казалась точно картиной на холсте. Впрочем, она и без фона походила бы на потрясающую картину.
Она остригла волосы до плеч, утратила часть своей таинственной ауры, и с ней стало чуть легче заговаривать. Впрочем, я убеждена, что стрижка тут совершенно ни при чем.
Глядя на красивую девушку передо мной, я подумала: «Я ее никогда не полюблю».
Я была вполне уверена, что мы с Хосино-куном стали бы хорошей парой, если бы не она. Ее же следовало винить и в том, что произошло с ним. А вот если бы я смогла вписаться в его повседневную жизнь, то Отонаси-сан осталась бы в стороне и Хосино-кун сейчас был бы таким же, как прежде.
Наверняка тогда у нас было бы будущее, в котором я звала бы его ласково по имени, «Кадзуки-кун».
Это она во всем виновата.
Это Мария Отонаси принесла хаос в нашу жизнь.
– Я перееду в другой город, в большой реабилитационный центр.
Это из-за нее мне приходится покидать Хосино-куна.
Услышав, что я сказала, Отонаси-сан коротко ответила:
– Ясно.
И после небольшой паузы еще добавила:
– Я обязательно скажу Кадзуки.
Как только я услышала его имя, чувства во мне вскипели. «Ты можешь хоть вообразить, что я чувствую, когда мне приходится говорить тебе это?!» – подумала я, отчаянно желая выплеснуть на нее всю свою злость, сожаление и другие негативные эмоции. Я хотела ругать ее словами более грязными, чем самые грязные, какие я применяла в жизни. Я хотела заставить ее извиниться за то, что она влезла в жизнь Хосино-куна и его друзей. Я хотела дать ей хорошую пощечину.
Я сжимала кулаки все сильнее и сильнее, будто переправляя туда весь свой гнев.
И наконец я произнесла слова, которые заготовила заранее.
– Пожалуйста, позаботься о Хосино-куне.
И, кусая губы, поклонилась.
Не хочу я этого делать. Очень не хочу. Однако я уже приняла решение: я отдам Хосино-куна этой девушке, хоть и ненавижу ее.
– Я хочу поддерживать Хосино-куна… хочу быть рядом с ним и поддерживать его! Но мне самой приходится полагаться на других, я это прекрасно понимаю. Сама я ничего не могу. Я слабая… я была бы для него лишь проблемой!..
Я не могла поднять голову. Мне было так страшно, так грустно, так не хотелось признавать поражение; слезы текли без остановки.
– Наверняка я бы завоевала его даже с таким телом! – воскликнула я.
– Мм.
Это была ложь. Я отлично знала, что между этими двумя есть особая связь, которую мне никогда в жизни не порвать. Даже будь я в отличном состоянии, у меня не было бы ни шанса. Отонаси-сан тоже это знала и потому просто молча слушала, как я выплевываю свои глупости.
– Я люблю Хосино-куна и наверняка буду любить, даже если он так и не заговорит!
– Мм.
– Такая любовь бывает раз в жизни. Она столько значит для меня!
– …Мм.
– И у Хосино-куна тоже ко мне есть чувства. Да… я еще не проиграла! Я… не проиграла. Не проиграла! – и я снова закусила губу. – Но… но!..
Хосино-куну я не нужна…
– Но у него не я!
Ему не нужна я, Касуми Моги.
Ему нужна Мария Отонаси.
– Аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!
Я разрыдалась, не в состоянии больше удерживать в себе свою боль.
Отонаси-сан не стала делать ненужных вещей – там, обнимать меня или утирать мне слезы; она просто терпеливо ждала, пока я успокоюсь.
– Моги, – твердо произнесла она, когда я выплакалась. – Я обещаю тебе, что Кадзуки вернется к нормальной повседневной жизни.
Я сквозь слезы посмотрела на Отонаси-сан.
– Твои чувства к нему, несомненно, повлияют на Кадзуки в лучшую сторону. Они помогут ему вернуться. Это будущее обязательно наступит. Поэтому позволь мне сказать тебе заранее.
Мария Отонаси низко поклонилась мне.
– Спасибо тебе за то, что веришь в Кадзуки.
Такое ее поведение совершенно выбило у меня почву из-под ног. У меня даже смешок вырвался.
– Мне до тебя далеко, да…
Да уж. Мне ее не нагнать.
В смысле – Отонаси-сан искренне и твердо верит, что Хосино-кун поправится, несмотря на его нынешнее состояние. А я верю, что буду любить его, даже если он так и не придет в себя. Это мои истинные чувства, и они же – доказательство моей слабости.
Потому что они означают, что я не верю в его возвращение.
А у Марии Отонаси нет ни малейших сомнений. Она твердо верит в то, что он вернется, и ждет этого.
Вот почему именно она должна быть рядом с Хосино-куном.
Тяжелый груз вдруг спал с моей души, дав мне трудноописуемое ощущение свободы. В первый миг это чувство меня удивило, а потом погрузило в уныние; лишь теперь я осознала, что любовь, когда-то спасшая меня, впоследствии превратилась в обузу.
– Ах…
Моя первая любовь закончилась.
Влюблюсь ли я еще когда-нибудь?
Будет ли еще когда-нибудь кто-нибудь на меня опираться?
Найду ли я для себя особое место в мире?
Я продолжаю купаться в меланхолии, когда кто-то вдруг рассыпает у меня над головой горсть лепестков сакуры. Я удивленно оборачиваюсь.
– Привет, звезда!
Я глубоко вздыхаю, услышав глупый титул, и опускаю лук.
Эта загорелая женщина без косметики, ужасно выглядящая в своем белом халате, – мой физиотерапевт.
– …Не зовите меня так, Рёко-сэнсэй.
Глядя на мое недовольное лицо, она ухмыляется и отвечает:
– Прости, но теперь мы тебя по-другому звать не можем!
– Почему?..
– Потому что тебе только что пришло еще одно приглашение на интервью! И на этот раз – от суперизвестного круглосуточного телеканала! Конечно же, ты согласишься, да?
Шумная, как всегда.
– …Я не хочу! Пожалуйста, откажитесь.
– Что, опять? Слушай… не хочешь узнать мое личное мнение на этот счет?
– Давайте…
– Я думаю, тебе надо хвататься за этот шанс! – и она выставила вперед палец. – Если ты появишься на экранах, люди по всей Японии будут тронуты твоей улыбкой! У тебя поразительная способность совершенно не выглядеть жалостливо, несмотря на свое положение. Ты можешь полностью изменить то, как все смотрят на людей с ограниченными возможностями! Если ты продолжишь появляться на телевидении, люди с ограниченными возможностями будут все легче интегрироваться в общество! У журналистов из масс-медиа нюх на такие вещи, и им нужна ты. Ты обязательно должна начать петь, танцевать, участвовать в светской жизни, и ты точно станешь самой популярной среди девушек в твоем положении! Это будет революция! И пациенты, и мы, физиотерапевты – мы все будем в восторге от того, что нас станут лучше принимать, и добиться этого можешь только ты! Это твоя судьба!
– …Я это все уже слышала более чем достаточно, – качаю я головой.
– Мм? Что?
– Я сказала, что слышу все это уже который раз. Ваше личное мнение? Да нет в нем ничего личного.
Однако Рёко-сэнсэй действительно верит в меня.
– Но…
Спасибо.
Я не могу выразить свою благодарность вслух.
Конечно, она преувеличивает; едва ли все пойдет так гладко. Но, к моему удивлению, даже в моем нынешнем положении у меня есть шанс сделать мир немножко лучше. Это дарит мне надежду.
Существует множество того, что я больше не могу делать. Такова данность. Но в то же время, возможно, появилось что-то, что могу делать только я. Не настолько яркое, как превращение в звезду, но что-нибудь маленькое – что-нибудь скромное.
– …Я подумаю об этом, когда у меня будет побольше внутренних резервов.
Сейчас я полностью занята попытками справиться с собственной ситуацией.
– Хмм? Все-таки немножко заинтересовалась? Тогда буду ждать ответа.
– Гх… нет, сейчас мне это совсем неинтересно…
Я знаю Рёко-сэнсэй: если я не дам понять совершенно четко, что отказываюсь, она вытащит меня на сцену – я и глазом не успею моргнуть.
– Правда же, я еще не готова!
– Хм? Не готова к чему именно?
– Ну, в смысле… Если я стану знаменитой, меня еще больше будут доставать поклонники, и всякое такое…
Едва произнеся эти слова, я поняла, что совершила ошибку. Глядя на Рёко-сэнсэй, я вижу, что ее лицо сердито дергается.
– Больше всего меня раздражает то, что ты это говоришь на полном серьезе. Запомни, девочка, когда ты перевалишь за двадцатилетие, то перестанешь быть такой особенной! В Японии все мужчины в душе педофилы!
– Эмм… я уверена, среди мужчин есть и такие, которым нравятся женщины вашего типа…
– Не задирай нос, когда говоришь такие вещи, и постарайся казаться поискреннее!
Вообще-то… я правда сомневаюсь, что женщины ее типа на самом деле…
– Вы только посмотрите на эти глаза! Ты точно сейчас думаешь что-то грубое! Что за нахальство! Да, да, я поняла! Ты хочешь сегодня особенно интенсивную тренировку!
– Прекратите! Не ведите себя как ребенок, Рёко-сэнсэй!
– Звезды не жалуются.
– Еще как жалуются! В их секретных твиттерах просто тонны жалоб на фанатов!
– Ну, это очень специфический пример… Кстати, ты только что признала, что ты звезда.
– Ничего я не признала!
Как-то так. Вот примерно на что сейчас похожа моя жизнь, Хосино-кун. Как видишь, мои дела идут нормально.
Наверняка Отонаси-сан сейчас с тобой. Я слышала, когда ее избрали председателем студсовета, она во время приветственной речи сделала сильное заявление?
С одной стороны, я жду того дня с нетерпением, но с другой – я жутко ревную.
Один год остался до того дня, когда Отонаси-сан должна выполнить свое обещание.
Хочу к тому времени вырасти немного – стать достаточно независимой и сильной, чтобы другие могли на меня опираться. Надеюсь, ты не будешь разочарован моим прогрессом.
Таково мое скромное «желание».
+++ Юри Янаги, 19 лет, 6 июля +++
Мне нужно хобби.
Это первое, о чем я подумала, когда поступила в Токийский университет. «Вступи в какой-нибудь клуб, Юри!» – сказала я себе и отправилась смотреть, какие есть. Больше всего меня заинтересовал клуб фотографии. В его комнате на стене висело очаровательное фото улыбающегося ребенка под синим небом. Оно заставило меня подумать, что в мире есть столько красивого и что я хочу эту красоту открыть. Я захотела фотографировать и сохранять то, что мне покажется красивым.
Я уломала родителей купить мне по случаю поступления не самую дешевую зеркалку и вступила в клуб. Оказалось, что в нем почти одни парни, но ко мне все были добры. Мне достаточно было сказать, какое фото я хочу сделать, и они разъясняли мне все технические детали. Они даже одалживали мне дорогие объективы, когда мне было нужно. Почему-то они всегда пытались показать мне темную комнату, хотя у меня цифровая камера, но, в общем и целом, меня приняли с распростертыми объятиями, несмотря на то, что я полный новичок.
Поступив в университет, я сделала одно несколько смущающее открытие. Похоже, девчоночьи одежды с оборочками – стиль, который мне нравится, – здесь среди девушек непопулярны и заставляют меня выделяться. Но мне кажется, что, когда все ходят в одном и том же, это скучно. И еще я не могу заставить себя полюбить эти коричневые прически с мягким перманентом. Я хочу сохранить длинные черные волосы с прямой челкой и не собираюсь отказываться от юбки. Ленты я тоже люблю, а в последнее время еще стала носить гольфы.
Сейчас я известна под прозвищем
«Принцесса гиков».
– Хочу плакать.
Я сижу в «Старбаксе» возле университета и жалуюсь подруге.
– Ну… «Принцесса гиков» – это же не самый плохой вариант? Я имею в виду, принцесса есть принцесса.
Моя старая подруга Ироха Синдо. Утешить меня ей не удается – она слишком занята посасыванием кубика льда из своего кофе. Она учится в том же университете, что и я.
В ее глазах видна легкая тень, и у нее нет того хищного вида, какой был прежде. Ее душевные раны все еще не залечились полностью. Даже сейчас, через год после того происшествия, она ходит к врачу-психосоматику. Она предпочитает это называть «отпуском от жизни». Кстати, я уверена, что рано или поздно отдых ей понадобился бы в любом случае; ей давно пора было чуть-чуть сбавить темп.
Впрочем, о ней я не очень беспокоюсь. Она же просто монстр, ей удалось во время этого своего отпуска сдать тяжелейшие экзамены и поступить в Токийский университет на медицинский факультет. Остальные абитуриенты с ней и рядом не стояли.
– Кстати, Юри… во время нашей прошлой встречи ты же была с несколькими парнями?
– Меня провожали одноклубники, потому что мне слишком опасно ходить одной.
– Ночью да, но днем?.. Слушай, у тебя нет оснований жаловаться на свое прозвище.
Но я же их не просила… И потом, я уже знаю, что, если откажу им, будет только хуже…
– Не в этом дело. Я жалуюсь не на то, что меня зовут Принцессой гиков. Мне это прозвище не нравилось с самого начала, но я уже привыкла.
– Значит, у тебя какие-то другие проблемы?
– Ага. Знаешь, мне один семпай признался в любви. Его девчонки просто обожают, но я никогда его так не рассматривала…
– Ну надо же. И тебе пришлось ему отказать, да? Что ж, я понимаю, сказать «нет» иногда бывает очень тяжело. Ты поэтому хочешь плакать, да?
– Нет, я согласилась.
– Ты согласилась?! – и Ироха, стукнув кулаком по столу, вскакивает. Ироха, ты в курсе, что привлекаешь внимание? Не слишком ли бурно ты среагировала? Ты меня смущаешь.
– Погоди, Ироха, выслушай сначала. Понимаешь, я… до сих пор не могу забыть, ну, его, хотя и хочу… и я подумала, что смогу двигаться вперед, если начну встречаться с кем-нибудь…
– …Ладно, понятно, – отвечает Ироха с кислой миной. Она до сих пор не простила Кадзуки-сана, который загнал ее в ловушку, но в то же время заставил вернуться на путь истинный.
– Но я его все равно не забыла и влюбиться в семпая тоже не смогла. В общем, мы расстались всего через две недели, и… мне жаль…
– Хм… я тебя понимаю, но мое сочувствие на стороне того парня. Ну, в любом случае, это твоя вина, и я понимаю, почему тебя мучает совесть. Я бы на твоем месте тоже хотела плакать.
– А, но разрыв меня вполне устроил.
– Устроил?!
Бабах! – она снова бьет кулаком по столу.
Ты меня смущаешь… эти типы вокруг смотрят же.
– Это еще не конец истории. У нас в клубе есть еще пара девушек, одна из них влюблена в того парня, и она начала меня избегать… Ну, я ее понимаю. Вряд ли она была в восторге, когда я увела у нее парня, а всего через несколько дней отшила его.
– Нууу… пожалуй.
– Но слушай, она же одна из немногих девушек в нашем клубе, понимаешь? И поэтому я попыталась ей это как-то скомпенсировать.
– И как же?
– Я подумала, что она меня простит, если сама обзаведется парнем, и я знала еще одного парня, которым она интересовалась. Я решила, что все будет хорошо, если я их сведу, и стала пробовать как-то законтачить их друг с другом.
– Ммм… я не поклонница такого рода действий, но, похоже, это было разумное решение.
– Да. В общем, я стала подстраивать им ситуации, где они могут поговорить наедине, подначивать на свидания, все такое. Девушка заметила, что я делаю, и начала потихоньку меня прощать, но тут…
– Проблемы?
– Да. Эмм… тот парень на меня разозлился. Начал на меня орать: «Это что, какая-то дурацкая шутка? Почему ты пытаешься свести меня с ней?» Мне даже страшно стало…
– А почему он на тебя разозлился?
– Похоже, он был влюблен в меня…
– Да ты чудовище! Хотя… ты, наверное, не знала, так что тут твоей вины нет.
– О, я знала.
– Ты ЗНАЛА?!
Бам! – еще один удар по столу.
На нас даже клиенты на террасе уже смотрят!..
– Нет, в смысле… мне жаль. Но слушай, я же сама только что рассталась с парнем. Мне и без него было о чем беспокоиться. Стоп, но ему-то откуда знать о моей ситуации?.. Да, я ужасная…
– Хм… твое поведение нельзя назвать совсем уж неприемлемым, если ты даже не думала сама ему ответить взаимностью, мне так кажется… Нет… все-таки это твоя вина, Юри.
– Да… я знаю. В общем, тот парень сразу попросил меня встречаться с ним. Я пыталась его успокоить и объяснить, что не хочу, но… он относится к упертым, которые всегда получают то, что хотят… Когда я раз за разом его отшивала, он постепенно терял терпение, и однажды –
– Однажды?..
– Он напал на меня.
Ироха от потрясения распахивает глаза.
– Он напал на тебя?.. В буквальном смысле?
– Да… А! Не волнуйся! Я сразу стала звать на помощь и выбралась невредимой! Твоя Юри по-прежнему невинна!
– Ну, оставляя в стороне вопрос, невинна ты или нет…
Это жестоко! Я стопроцентная девственница!
– …Ты пожинаешь то, что посеяла, хотя, конечно, такого никто не заслуживает. Да, я тебе сочувствую. Можешь поплакать.
– Нет, дело не в этом…
– Что, и не в этом тоже?! Да давай, плачь уже! Ты заслужила!
Почему?!
– Пожалуйста, дослушай до конца! Так вот, профессор, который на меня на-…
– ПРОФЕССОР?! – и Ироха, в очередной раз стукнув по столу, вскакивает на ноги. – Профессор! Эй, эту маленькую деталь ты опустила! Профессор! Мать его, профессор!..
Она продолжает молотить кулаком по столу.
– И-Ироха! Перестань так шуметь!
На нас уже все смотрят… мне так стыдно…
– Эмм… слушай, ну ты же наверняка читаешь доску объявлений? – говорю я ей. – Помнишь, там было объявление о дисциплинарном взыскании в отношении одного преподавателя? И в новостях об этом тоже было!
– Так это все из-за тебя?!
– Я, я не виновата! Я жертва!
– Это, конечно, верно, но… – и, вздохнув, Ироха садится снова за стол и начинает потягивать свой кофе – изначально со льдом, теперь уже с водой. – И?
Ох, у нее сейчас такой усталый вид.
– В общем, эта история стала довольно известной, потому что в ней оказался замешан профессор. Поползли всякие слухи, что я шлюха, которая соблазнила препода, или что я пользуюсь парнями из клуба. Ироха, это ужасно! Это всё беспочвенные обвинения!
– Я бы не сказала, что такие уж беспочвенные.
– С-совершенно беспочвенные. Короче… атмосфера в клубе стала очень нехорошая, и та девушка ушла, потому что ненавидит меня… Но даже когда я попыталась взять на себя всю ответственность и уйти из клуба, остальные меня удержали. Я просто не знаю, что делать…
– Ты не Принцесса гиков, ты Разрушительница клубов, – холодно замечает она. – Но теперь я понимаю. На твоем месте кому угодно хотелось бы плакать.
– …
– Юри?..
– …Только не думай обо мне плохо, ладно?
– Прости, но сегодня я услышала достаточно, чтобы думать о тебе очень плохо.
– Нет!
– И абсолютно заслуженно! Эх… ну так что? В конце концов, из-за чего именно тебе хочется плакать?
– Ну… в общем, как видишь, я стала довольно влиятельной. Среди студентов есть несколько человек, которых я могу заставить не только из своих клубов уйти, но и вообще из университета.
– И что?..
Набравшись храбрости, я произношу:
– И это классно.
– А?
– Это чувство, что другие люди полностью в твоей власти, – это классно. Тут немножко вранья, там немножко добрых слов – и я могу с легкостью раздавить крутого парня или девушку, которая пробилась в такой престижный университет. Одна мысль, что будет, если я в самом деле этим займусь, меня уже возбуждает.
Я обхватываю голову руками.
– Из-за этого моего характера мне и хочется плакать!
Ироха швыряет в меня стаканчик. Я это заслужила. Хе-хе!
Попрощавшись с Ирохой, я беру свою зеркалку и отправляюсь в парк поснимать заходящее солнце. Воздух наполнен летним запахом травы и дрожит от пения цикад.
Со школы мои горизонты расширились радикально; я поступила в университет, живу самостоятельно и даже купила мопед.
И саму себя я постепенно начинаю понимать лучше.
В старшей школе я стремилась к вершине, не держа в голове каких-то конкретных целей, но всегда находился кто-то, кто меня опережал. Я чувствовала между нами непрошибаемый барьер, и это погружало меня в отчаяние. Самый очевидный пример ученицы, с которой я никак не могла сравниться, – Ироха; она у меня вызывала страшную зависть и комплекс неполноценности.
Ироха прирожденная революционерка, ее никогда не устраивает статус-кво. Она всегда старается толкать себя и весь мир вперед. На медицинский факультет Токийского университета она пошла по не совсем обычной причине: она решила начать менять мир через медицину. Ей вполне хватает и ума, и навыков, чтобы гнаться за своей целью.
Сейчас я понимаю, что бесцельной учебой никак не могла победить такого заряженного человека, как Ироха. Сейчас она немного застряла из-за своих проблем, но, закончив свой «отпуск», наверняка продолжит упорно работать над тем, чтобы изменить мир.
Между мной и Ирохой есть фундаментальное различие. Я не могу и не хочу стать такой, как она. Мне по большому счету наплевать на мир. Я буду счастлива, если хорошо буду жить я сама и моя семья. Именно поэтому мне до Ирохи никогда не дотянуться.
Впрочем, с этим я уже смирилась.
У нас с ней разные устремления. Сейчас, когда она меня подняла (или опустила?) до уровня «Разрушительницы клубов», я поняла, к чему я стремлюсь на самом деле.
Я хочу манипулировать людьми. Хочу управлять ими, как куклами.
Да, конечно, это извращенное желание. Во всяком случае, назвать его красивым я никак не могу. Но, похоже, управлять другими у меня хорошо получается, и я могу поставить эту способность на службу обществу.
Некое рекламное агентство однажды выдвинуло радикальную стратегию, основанную на десяти принципах:
1. Манипулировать людьми, чтобы они больше потребляли;
2. Манипулировать людьми, чтобы они охотнее выкидывали;
3. Манипулировать людьми, чтобы они тратили деньги;
4. Манипулировать людьми, чтобы они забывали про сезоны;
5. Манипулировать людьми, чтобы они покупали больше подарков;
6. Манипулировать людьми, чтобы они покупали товары упаковками;
7. Манипулировать людьми, чтобы они покупали при любой возможности;
8. Манипулировать людьми, чтобы они гнались за модой;
9. Манипулировать людьми, чтобы они покупали с охотой;
10. Манипулировать людьми, чтобы их все время что-то не устраивало.
Когда я прочла этот список, то подумала: «Это мое».
Я смогу подстегнуть экономику и тем самым послужить обществу, если позволю раскрыться своим способностям, не сдерживая желаний. Эта работа – как раз для таких, как я.
Я агитатор до мозга костей. Я люблю смотреть, как безмозглая толпа пляшет под мою дудку.
После того как я открыла для себя этот путь, моя жизнь стала намного легче. Я знаю, куда должна идти, и мне не нужно впустую тратить время и энергию. Я уже стараюсь найти работу в каком-нибудь рекламном агентстве или в масс-медиа.
Если я преуспею как агитатор, то, возможно, даже смогу присоединиться к революции Ирохи. Если так выйдет, мы с ней наконец-то будем на равных и я поучаствую в преображении мира. Определенно, у меня больше не будет комплекса неполноценности по отношению к ней.
Однако –
– Мне вовсе не обязательно становиться настолько успешной.
Меня вполне устроит, если я заставлю всего одного человека полюбить меня и создать счастливую семью. На большее я не претендую.
– Кадзуки-сан…
Правда, это не будет моя первая любовь.
– Хааа… – вздыхаю я и улыбаюсь.
Кадзуки-сан принадлежит Марии Отонаси и только ей. Но почему-то я чувствую, что это и к лучшему. Такое ощущение, что моей любви к нему предначертано остаться безответной.
Я не удержалась от смеха, когда сразу после нашего с Ирохой выпуска из школы Отонаси-сан сделала то свое заявление. Кадзуки-сан, ты поймал здоровенную рыбину! Мои соболезнования!
Но я убеждена, что сейчас тебе нужна ее сила.
– Эх.
Закатное солнце начинает окрашивать небо в приятный цвет. Его отражение в воде – как раз то, что мне надо. Я решаю сосредоточиться на лодке, где сидит парочка, и начинаю снимать. Несколько снимков с разным приближением и разной выдержкой – и мне удалось наконец получить хорошее фото.
– Годится.
Даже мне удается делать красивые фотографии, а в будущем я их наделаю еще больше.
До дня, когда Отонаси-сан должна исполнить свое обещание, еще два года с небольшим.
К тому времени я хочу стать немного ближе к своей мечте. Хочу обрести уверенность в себе.
…И если возможно, хотелось бы еще найти себе кого-нибудь еще более классного, чем ты, Кадзуки-сан!
Да, таково мое «желание».
+++ Харуаки Усуй, 19 лет, 14 августа +++
До того поворотного момента мое сердце было в полной темноте.
Мое решение отказаться от карьеры профессионального бейсболиста ради того, чтобы пойти в одну старшую школу с Дайей Омине и Коконе Кирино, привело к худшему из возможных исходов. Дайян своими безбашенными поступками добился того, что его пырнули ножом. Кири получила настолько жуткую моральную травму, что вряд ли уже оправится. А Хосии даже говорить не может. Я потерял всех своих друзей.
Моя повседневная жизнь оказалась полностью разрушена.
В те дни я был сам не свой. Я видел все как будто сквозь туман, все казалось бессмысленным. Кое-как мне удавалось заставлять себя ходить на занятия, но и в этом никакого смысла не было; я лишь передвигался взад-вперед, как безмозглое насекомое. Иногда, бывало, я уходил домой, за весь день вообще ни одного слова не произнеся.
Время шло; класс Ирохи Синдо выпустился, Кири бросила школу, родители Хосии зарегистрировали его как отсутствующего на неопределенный срок, Касуми переехала. Когда я стал третьеклассником, я был уже совершенно один. Воспоминания о том времени у меня остались довольно смутные.
Однако окружившая меня чернота начисто рассеялась от слов Марии Отонаси.
С тех пор, как никого не стало, прошло уже девять месяцев. 15 июля, когда я уже стал третьеклассником, Марию Отонаси избрали председателем студсовета.
Вся школа собралась в спортзале на церемонию передачи полномочий от старого студсовета к новому. В отличие от всех других собраний, ученики ждали начала церемонии, затаив дыхание и не отводя взглядов от сцены.
Конечно, ничем не примечательный уходящий председатель интересовал их в последнюю очередь. Все внимание было приковано к его сменщице Марии Отонаси.
Она время от времени заглядывала ко мне в класс поглядеть, как у меня дела, но я всегда ее игнорировал. Я знал, что она не виновата в том, что произошло, но все равно не мог заставить себя снова держаться с ней дружелюбно.
Я, видимо, подсознательно чувствовал, что она, чужачка, и принесла хаос в наши жизни.
Мария Отонаси, появившаяся на трибуне, утратила большую часть своего прежнего мистического ореола. Однако ее харизма осталась прежней: выборы она выиграла в одну калитку (отчасти поэтому к ней сейчас и было столько внимания). Более того, никто не забыл, как во время вступительной церемонии она раздвинула толпу, как Моисей Красное море, и подошла к Хосии.
Сейчас была похожая ситуация, и все втайне ожидали, что опять случится что-то неожиданное.
Мария Отонаси начала свою инаугурационную речь ясно и отчетливо. Ей удалось достучаться до сердец своих слушателей.
Уже довольно давно наша школа была охвачена странной атмосферой тревоги, и все эту атмосферу чувствовали. Конечно, в этом сыграли роль разнообразные загадочные происшествия (скажем, убийство или появление «людей-собак»), но, помимо этого, нам не удавалось стряхнуть ощущение, что с нами происходило нечто гораздо более серьезное, – потому что в нашей памяти чего-то недоставало.
К_т_о_-_т_о___в_з_я_л___н_а_с___в_с_е_х___п_о_д___к_о_н_т_р_о_л_ь,___а___п_о_т_о_м___в_ы_п_у_с_т_и_л.
Это трудно объяснить, ведь конкретных оснований для такого ощущения ни у кого нет, однако оно преследовало нас, как проклятие. Все чувствовали, что сам воздух в школе какой-то давящий. По молчаливому согласию об этом никто не говорил; даже упоминание этой темы было табу, потому что никто не хотел о ней говорить.
Однако в своей речи Мария Отонаси разбила это молчание. Она описала это ощущение вслух, прямо и четко, и даже предложила несколько способов от него избавиться. Она ухитрилась сделать свою речь одновременно теоретической и практичной.
Именно это всем и было нужно. Они слушали, затаив дыхание и не пропуская ни единого слова.
«Вот это девушка», – сказал я себе. И тут же добавил: «Но моих друзей она не вернет». Поэтому ее блестящая речь продержалась у меня в голове недолго.
– …Я сделаю все от меня зависящее, чтобы ученики нашей школы снова могли вести полноценную школьную жизнь. Мария Отонаси, новый председатель студсовета.
Аудитория начала аплодировать, решив, что речь завершена, однако Мария Отонаси подняла руку, давая знак остановиться.
– Под конец я хотела бы сделать еще одно объявление.
И совершенно другим тоном, с совершенно другим выражением лица она заявила:
– Когда Кадзуки Хосино исполнится двадцать, мы с ним поженимся.
– …Что? – вырвалось у меня после этой внезапной и совершенно ни с чем не связанной фразы.
Все в зале, включая учителей, были совершенно сбиты с толку.
– Мы поженимся и будем счастливы. Счастливее, чем кто бы то ни было еще.
Но, в противоречии с этими словами, по щекам ее текли слезы.
Практически все знали, в каком состоянии находится Хосии. Общеизвестно было и то, что Мария Отонаси – его девушка, которая ухаживает за ним каждый день.
– Все это ради моего счастья!
Ее так переполнили эмоции, что она не сдержала слез?
Нет. В ее заявлении не было ни грамма эгоизма, это любому было видно по написанному на ее лице страданию.
Раз так –
Я интуитивно понял, что это было.
Это было – е_е___и_з_в_и_н_е_н_и_е___п_е_р_е_д___н_а_м_и___в_с_е_м_и.
Почему-то Мария Отонаси считала себя в ответе за странную атмосферу, окутавшую школу. И она отчаянно извинялась перед нами. Она отчаянно пыталась замолить свои грехи.
Хосии, думаю, из-за этой атмосферы страдал сильнее всех, и поэтому его повседневную жизнь восстановить было бы особенно трудно. Чтобы он смог жениться и жить счастливо, требованием номер один было, естественно – чтобы он пришел в норму.
Иными словами, М_а_р_и_я___О_т_о_н_а_с_и___т_о_л_ь_к_о___ч_т_о___з_а_я_в_и_л_а,___ч_т_о___б_у_д_е_т___б_и_т_ь_с_я___з_а___в_о_с_с_т_а_н_о_в_л_е_н_и_е___д_а_ж_е___с_а_м_о_й___и_з_р_а_н_е_н_н_о_й___п_о_в_с_е_д_н_е_в_н_о_й___ж_и_з_н_и.
Если она победит, то и нас тоже освободит от этого гнетущего ощущения.
Она решила, что для нее это лучший способ искупить свою вину. А значит, у нее обязательно получится.
Наверняка большинство слушателей не ухватило тонких нюансов ее заявления, но вида ее лица и звуков ее голоса было достаточно, чтобы понять истинное послание – вовсе не эгоистичное.
Н_а_ш_а___п_о_в_с_е_д_н_е_в_н_а_я___ж_и_з_н_ь___в_е_р_н_е_т_с_я.
Со сжатыми кулаками и слезами на глазах Мария Отонаси низко поклонилась, и тогда мы все бурно зааплодировали.
Для меня это стало поворотным моментом.
Аплодисменты продолжались, и окутывавшая меня чернота вдруг рассеялась. Я ощутил тепло в груди, и это тепло вновь привело в движение сердце.
Бу-бум. Бу-бум. Давно я не слышал свое сердцебиение так отчетливо.
Аа, ну конечно…
Я тоже хотел быть прощенным. Все это время я не мог простить себя за то, что не поддержал друзей, когда был нужен им. Это основная причина той черноты вокруг моего сердца.
Я понял, что мне тоже необходимо найти способ искупить свою вину – и что я не смогу идти вперед, пока не прощу себя.
Я твердо решился искать и найти настоящее искупление.
С давящей атмосферой в школе Мария Отонаси, может, и разобралась, но до самого моего выпуска никто из моих друзей так и не вернулся. Однако я, хоть и был по-прежнему один, но по крайней мере перестал жить как зомби.
Ища способ искупить грехи, я по полной вкладывался во все, что делал. Я хотел извлечь максимум из оставшегося у меня времени, даже если это не очень много. В качестве побочного эффекта своей решимости я, капитан нашей второсортной бейсбольной команды, тем же летом дотянул ее до второго места в региональном турнире.
Закончив старшую школу, я поступил в университет. Я выбрал университет Васэда; конечно, по оценкам я и близко не дотягивал до проходного балла, но каким-то чудом получил рекомендацию от тамошней бейсбольной команды – скорей всего, как раз благодаря выступлению в летнем турнире.
Но, хоть меня и приняли в команду, я в ней явно один из слабейших. Другие, тренировавшиеся в лучших частных школах, заметно превосходят меня в физике. Так что я даже с обычными тренировками как следует не справляюсь. По правде сказать, я настолько плох, что наш супервайзер уже аккуратно намекнул, чтобы я стал менеджером команды. Если судить чисто по мастерству, вполне возможно, что за четыре года здесь я так и не поучаствую ни в одной официальной игре.
Но меня это не смущает. Я собираюсь посвятить четыре университетских года бейсболу, пусть успехов и не добьюсь.
– Усуй! Работай, черт подери, прессом, когда бросаешь! – вдруг орет тренер Миясиро, когда я отрабатываю броски в отведенном для этого закутке. Таких типов обычно встречаешь на скачках, а не на спортплощадке, так что, если бы не униформа, и не догадаешься, что он тренер. Он тут единственный, кто хоть чего-то от меня ожидает.
– Можно вас кое о чем спросить?
– Да? О чем же?
– Почему вы дали мне рекомендацию? В смысле, есть полно игроков лучше меня.
– Кто тебе сказал, что это я тебя рекомендовал? Хотя это неважно. Спрашиваешь, почему я выбрал тебя? Я не собираюсь рассказывать, если ты просто хочешь комплиментов после своей дерьмовой игры.
– Нет, я только хочу понять, в чем вы видите мои сильные стороны. Мне хотелось бы поработать над тем, чтобы в этом стать еще лучше.
– Хмм… ну ладно, тогда можно, – отвечает он, скребя в затылке. – Ну, броски у тебя неплохие для парня с таким хлипким телосложением. Я бы сказал, тут у тебя есть потенциал.
– Но из-за этого хлипкого телосложения у меня и не получается на тренировках.
– Не стесняешься с самокритикой, а? Но непохоже, чтобы ты унывал по этому поводу. Пфф... есть еще одно. Твои глаза.
– Мои глаза? Потому что они горят от энтузиазма?
– Мимо. И даже если бы так, игроков с энтузиазмом можно под любым камнем найти. По правде, в глазах у тебя я не вижу и следа амбиций, хотя у любого профи они обязаны быть. Черт, да по тебе не скажешь даже, что ты повернут на бейсболе. Ты просто дерьмо.
– Дерьмо?..
– Но, – добавляет он, скребя бороденку, – у тебя глаза человека, который знает, что такое отчаяние.
Я затыкаюсь.
– Это помогает тебе не опускать руки при каждой неудаче и не дергаться во время соревнований. Вообще-то это проявилось при отборе, помнишь? Вокруг была куча игроков сильней тебя, но тебе было накласть.
Это верно, я сейчас не обращаю внимания на крутизну других людей. В конце концов, каждый может сделать лишь то, что может.
– Я знаю одного парня с такими же глазами. Он был питчером, но перестал играть, после того как травмировал плечо в игре на Косиэне. Он был в таком ужасном состоянии, что я боялся, что он покончит с собой, и тогда я уговорил его вступить в нашу бейсбольную команду. Он тренировался каждый день чуть ли не до обморока; но когда на игре брал в руки биту, то лупил по мячу как сумасшедший. Он бил с такой жуткой силой, что один раз я спросил про его секрет. Как думаешь, что он мне ответил?
Тут тренер Миясиро ухмыляется.
– «Потому что я не умру, если промажу».
Он глубоко вздыхает.
– Что ты думаешь насчет этого? Я это не понимаю, но нутром чую, что ты догадываешься, а?
– …Что этот человек делает сейчас?
– Дай-ка вспомнить, сколько там было сотен миллионов иен в год?
Теперь понятно. Он обо мне высокого мнения, потому что видит во мне того игрока, а не из-за моего умения. Но из-за этого я унывать не стану.
Я опускаюсь на корточки и подбираю мяч.
– У него просто был талант, – говорю я.
– Наверно. Я решил, что, может, из тебя тоже выйдет толк, вот и все. Не знаю, есть ли у тебя талант или нет. Что, разочарован?
Я провожу пальцами в перчатке по швам мяча.
– Знаете… есть один парень, за которым я не мог угнаться всю жизнь.
– Хм? Если так, то он, наверно, просто монстр. Ты ведь даже ниже Ёсино себя не считаешь, а?
Ёсино – это питчер, который отказался пойти в профи и поступил в наш клуб, чтобы играть в университетский бейсбол.
– Он профессионал? Как его зовут?
– Дайя Омине.
– …Никогда о нем не слышал.
– Ничего удивительного. Но для меня он всегда был образцом.
Успокоив дыхание, я замахиваюсь и резко опускаю левую ногу. Мощный импульс проходит сквозь все мое тело, заканчиваясь в пальцах правой руки. Мышцы вибрируют, тело выполняет остальную работу; рука резко опускается.
Мяч рассекает воздух с мягким свистом.
– О, закрутил неплохо! Давай, продолжай!
С того самого дня, когда Мария Отонаси сделала свое заявление, я тружусь изо всех сил. Я бегу вперед, даже не зная, куда именно бегу.
Я начинаю видеть результаты. Я начинаю понимать, чего мне не хватало.
Почему я не мог никому помочь?
…Потому что мне не хватало «решимости».
Я всегда наблюдал со стороны и избегал прямого вмешательства. Я избегал чересчур вмешиваться в отношения Дайяна и Кири. Я верил, что такая дистанция необходима, чтобы никого не ранить. Я думал, что если не буду выдерживать эту дистанцию, то могу разрушить все.
Ну, вполне возможно, что те опасения были вполне обоснованы, но это не имело значения! Я с таким же успехом мог и разрушить все!
Я с таким же успехом мог забрать Коконе Кирино у Дайи Омине.
Нельзя что-то изменить, если у тебя нет смелости и решимости. Я этого не осознал, когда должен был, – именно поэтому у меня ничего и не вышло.
Дайя Омине – у него решимость была всегда. Не могу сказать, что он был прав, отбросив собственное счастье, но ему хватало решимости твердо следовать своим решениям. Мне есть чему у него поучиться.
С первой нашей встречи я не мог его превзойти.
«Потому что я не умру, если промажу».
Я отлично понимаю того типа. Мы не умрем всего лишь из-за того, что наши мечты и усилия пропали даром, и впадать в отчаяние из-за этого тоже не нужно. Мы оба пережили куда большее отчаяние и потому не боимся препятствий, ожидающих нас впереди. Мы можем с легкостью сделать ставку на подброшенную монетку там, где другие слишком боятся выбрать между орлом и решкой.
Дайян. Я наконец понял, как смогу стать равным тебе. Но, в отличие от тебя, я не буду жертвовать собой. Я найду свою собственную решимость.
Лишь найдя ответ, я смогу простить себя за прошлое бездействие.
Чуть больше года осталось до дня обещания Марии Отонаси.
К тому времени я непременно найду свою собственную решимость. И тогда мое «желание» наконец сбудется.
+++ Коконе Кирино, 16 лет, 23 сентября +++
Когда Дайя наконец появился в больнице, где я поправлялась от раны, которую сама себе нанесла, он уже бросил школу. Серьги он убрал, а волосам вернул нормальный черный цвет. Увидев меня на больничной койке, он ласково улыбнулся и погладил меня по щеке.
Однако я больше не видела любящего, беззаботного мальчика, каким он был когда-то. Дайя утратил свою невинность.
Я осторожно обхватила его ладонь обеими своими. Мм… никогда не забуду это прикосновение.
Когда я отпустила его руку, Дайя тут же ее отвел. Мне этого было достаточно, чтобы понять, что он собирается сделать.
– Ты опять оставишь меня одну.
Глаза Дайи округлились, и он, криво улыбаясь, ответил:
– От тебя ничего не скроешь, да, Коконе?
– Куда ты собираешься на этот раз?
Дайя улыбнулся неопределенно.
– Я не знаю.
– Ты не знаешь?..
– Я знаю, что сейчас для меня важнее всего: быть рядом с тобой. Кадзу вдолбил мне это очень болезненным способом.
– Тогда оставайся со мной, глупый…
Он мягко покачал головой.
– …Я уверен, что ты понимаешь, Коконе. На моей совести слишком много грехов. Я играл с судьбами и рушил судьбы множества людей. Пока я не искуплю эти грехи, я не могу быть с тобой. Но я не знаю, как их искупить. Вот почему я должен уйти, чтобы поискать способ, – объяснил он и опустил глаза. – Я буду искать. Может, на это у меня уйдет год, может, десять лет, а может, я вообще не найду. И в любом случае этот груз я буду нести до конца своих дней.
– Дайя…
– Но одно я тебе точно обещаю.
Он поцеловал меня.
– Я вернусь к тебе, Коконе.
Когда наши губы разомкнулись, у меня на глазах выступили слезы.
– Обещаешь?
– Да.
– Ты обязан вернуться!
– Да.
Дайя вытер мои слезы пальцами.
– Я тебя больше не подведу.
Он сказал, что не повторит ту же ошибку.
Он обещал, что вернется ко мне.
Однако в следующий раз, когда я увидела Дайю, он лежал на больничной койке, подключенный к уйме всяких медицинских штук.
Его ударила ножом в спину фанатичка – какая-то девчонка из средней школы. Ее тут же арестовали, а он угодил в реанимацию. Смерти он избежал, но из-за большой кровопотери у него оказался поврежден мозг и отключилось сознание.
Дайя был в коме. Аппарат искусственной вентиляции накачивал воздух ему в легкие через трахею, две трубки были воткнуты в ноздри. Я слышала шум насоса и биканье ЭКГ.
Едва я увидела его таким, как тут же разрыдалась. Хотя его грудь поднималась и опускалась, а глаза время от времени моргали, мне он уже не казался человеком. Это было живое существо в оболочке Дайи.
Прошел месяц. Дайя так и оставался в коме.
Родители навещали его почти каждый день, Хотя и перестали с ним разговаривать после того происшествия со мной и Миюки Карино. Появлялись и еще люди: Хару, Касуми, другие одноклассники, Мария Отонаси, Юри Янаги, Ироха Синдо, Миюки Карино, даже Рико Асами, которая работала на ферме на Хоккайдо. Приходили и некоторые из его бывших почитателей, но, в отличие от девчонки, которая его пырнула, они снова стали нормальными. Однако кто бы к нему ни приходил, состояние Дайи не менялось. Он не реагировал никак.
Обе наши семьи были против, но я все равно бросила школу, чтобы проводить больше времени с Дайей. Я была убеждена, что, если он будет все время слышать мой голос, это лучше всего поможет ему вернуться.
Но сколько бы я ним ни говорила, Дайя все равно не приходил в себя. Наблюдая за ним целыми днями, я замечала, что иногда он проявляет какие-то признаки жизни, но это было нечто слабое и непонятное. Не менялось главное: он по-прежнему оставался лишь оболочкой.
Время шло, шансы на то, что он поправится, постепенно таяли, а мой страх, что Дайя никогда не очнется, с каждым днем рос. Тревога грызла мои надежды, как голодный зверь.
Я постепенно перестала чувствовать.
И незаметно для самой себя утратила все эмоции.
Прошел еще месяц; настал ноябрь. Я настолько изнурила себя, что сама это заметила. Врач Дайи даже предложил мне обратиться к психиатру.
Я вытирала слезы Дайи полоской марли. Конечно, эти слезы время от времени текут по его щекам чисто рефлекторно, к эмоциям они отношения не имеют. И вдруг, когда я вытирала ему лицо, мне пришла в голову мысль.
Может, он вот так и планировал искупить свою вину? Может, он наложил на себя это наказание, чтобы покаяться за грехи?
Если так, то он эгоист. Он совершенно не подумал обо мне.
Я притронулась к животу – точнее, к шраму на животе, который, видимо, останется со мной навсегда. В это место я ударила себя ножом, потому что верила: так я смогу спасти Дайю.
«Даже если мне придется умереть, пусть Дайя обретет истинное счастье».
Тогда я считала так совершенно искренне. И по-прежнему считаю. Я готова пожертвовать собой ради Дайи в любой момент.
Пусть он нагрешил. Пусть он должен принять груз своей вины. Но обязательно ли ему нести этот груз в одиночку? Разве не мог он передать часть его другим людям, например мне? Неужели он ничего не мог сделать, чтобы быть прощенным?
Все вот так? Вот поэтому он теперь такой?
Да… мир всегда был жесток, и я это знала. Его жестокость отпечатана у меня на спине.
А если так…
– Достаточно.
Мы видели достаточно этого мира.
Стоит мне отсоединить все, что прицеплено к Дайе, и жизненные функции его тела прекратятся. Сделаю это. Сделаю и отправлюсь вместе с ним на следующий уровень. Может, его душа уже ждет мою на небесах.
Если так, то надо просто сделать это!
Я схватила трубки, идущие ему в нос.
Вытащить их – и дело с концом. Никто не будет меня винить. Да если и будут – я же все равно отправлюсь за Дайей.
Тебе было одиноко, Дайя, правда же? Прости меня, но я уже совсем скоро буду с тобой!
– У… уу…
Однако я не смогла заставить себя выдернуть трубки и в конце концов просто отпустила их.
Какой бы нечеловеческой ни казалась мне эта оболочка, она все равно была похожа на Дайю. Я никак не могла прервать его жизнь, пока оставался хоть мизерный шанс на его возвращение. Неважно, насколько этот шанс крохотный.
Я такая слабая.
Я ничего не могу сделать.
Рухнув на исхудавшее тело Дайи, я рыдала, пока не вымоталась сама.
Пролетело еще два месяца. Пришел и ушел Новый год, а Дайя все не подавал признаков выздоровления. Иногда он вдруг принимался дышать самостоятельно, но мне сказали, что с возвращением сознания это никак не связано. Врач Дайи с самого начала пессимистично оценивал его шансы, но в последнее время он выражал это особенно откровенно. Родители Дайи все еще верили, что он вернется, но и они начали сомневаться. Они даже спросили меня, не лучше ли подарить ему безболезненную смерть.
Ну не странно ли? У них это так прозвучало, как будто тело Дайи все еще жило исключительно из-за моего эгоизма. Хотя именно я сильнее всех хотела его освободить!
«Я все сделаю для тебя».
Это не была ложь; однако моя попытка убить его и себя провалилась. Не знаю, правильно ли было бы прервать его жизнь своими собственными руками. Нет – даже если бы это было правильно, я не смогла бы.
Но я кое-что заметила.
Я не могла заставить себя прервать жизнь Дайи, но с легкостью могла бы прервать свою.
Наверняка Дайя уже ждет меня на небесах. А если его там не окажется, значит, он остался жив – так еще даже лучше.
Шикарная идея! И почему она не пришла мне в голову раньше?
На следующий день я принесла с собой нож.
На этот раз я не буду бить себя в живот; я перережу себе горло и отправлюсь к Дайе.
Из-за моих суицидальных планов у меня из головы полностью вылетело одно. Мария Отонаси говорила, что собирается навестить Дайю именно сегодня.
Именно она сохранила жизнь телу Дайи, оказав ему первую помощь и вызвав «скорую», когда его пырнули. Сама она, похоже, об этом забыла, но записи не врут.
Я была благодарна ей. Но почему-то мы с ней перестали ладить так хорошо, как когда-то.
Мария Отонаси принесла музыкальную шкатулку и держала ее возле уха Дайи. Судя по всему, был какой-то случай, когда музыкальная шкатулка привела пациента в сознание. Но я-то была уверена, что это бесполезно; если он даже на мой голос не реагировал, то на эту штуку тем более.
Свали уже побыстрее, чтобы я могла умереть.
– …Кирино.
Внезапно Мария Отонаси крепко обняла меня.
– …Что?
У меня что, такой депрессивный вид?
…Нет, она меня не обнимала – она проверяла мои карманы.
– Ах…
Она достала нож в кожаном футляре и вздохнула, глядя на него.
– Я удивлялась, почему ты сегодня такая нервная, но этого я точно не ожидала… Что ты собиралась… нет, можешь не говорить. И так понятно.
От такого всепонимающего отношения я тут же вскипела.
Как будто ты можешь понять, что я чувствую!
– Отдай! – истерично заорала я. – Отдай, отдай, отдай!
Я знала, что на вопли тут же сбегутся медсестры, но ничего не могла с собой поделать. Я набросилась на Марию.
Но это ни к чему не привело. Она проворно уклонилась и заломила мне руку.
– Отвали! Пусти меня! Отдай нож! – продолжала орать я, не в силах подавить бушующие эмоции. Слезы брызнули из глаз, а я все кричала: – Только так! Чтобы увидеться с Дайей – только умереть!
– Вот дерьмо… ну почему вы оба такие!
– Что сказала?! – проорала я в ответ.
– Я уважаю и твою решимость, и решимость Омине, но жертвовать собой ради друг друга – это просто неправильно. Это совершенно бессмысленно и только сделает несчастными вас обоих, потому что Омине заботится о твоем счастье так же сильно, как ты о его. Ты что, уже забыла, как сильно ты страдала, когда вы были в противоположном положении?! Ну почему ты не можешь хоть чуть-чуть приложить голову, черт тебя побери?!
Ее обвиняющий тон заставил меня вздрогнуть, но я все равно продолжила:
– Чья бы корова мычала! А кто прямо сейчас жертвует собой ради Кадзу-куна, а?
– Я раньше была, можно сказать, воплощением самопожертвования, но это осталось в прошлом. Сейчас я с Кадзуки ради самой себя. Кадзуки тоже нуждается во мне и не может быть счастлив без меня. Я больше не жертвую собой, я просто не могу, – ответила она.
Я по-прежнему сверлила ее сердитым взглядом.
– Знаешь, почему ты совершаешь эту ошибку, жертвуешь собой? – спросила она. – Я раньше была такой же, поэтому вижу.
И затем она холодно заявила:
– Потому что ты слабая. Потому что ты не можешь смотреть в лицо реальности.
– К-конечно, я не могу смотреть на реальность! Как я могу жить, когда Дайя, которого я люблю, – чертов овощ?! Он для меня все! Этот мир забрал у меня все! Что еще мне остается делать?! – проорала я. – Что, блин, я вообще должна делать?!
Я думала, что она не сможет ответить на этот вопрос. Я думала, на него просто не существует ответа.
Но Отонаси ответила без колебаний.
– Верить в то, что Омине поправится.
Я закусила губу.
У тебя это так легко звучит!
– Во что тут верить?! – завопила я. – Я знаю, какой ужасный этот мир, очень хорошо знаю. Сколько я уже потеряла? Как, нафиг, я должна теперь верить в чудо?!
– Я не говорила, чтобы ты верила в мир. Я знаю, что мир не прислушивается к молитвам, так же хорошо, как и ты.
– Вот! Тогда не парь мне мозг своими –
– Н_о___я___в_е_р_ю___в___К_а_д_з_у_к_и.
– Что? О чем ты…
– Я знаю, что Кадзуки никогда не оставил бы меня, и я верю всем сердцем, что он вернется в мою жизнь.
– …П-почему… ты так уверена?..
Точно. Мария Отонаси была в таком же положении, что и я. Ей должно было владеть такое же отчаяние, как и мной, однако же она была полна надежды.
Почему? В чем отличие между нами двумя?
– А ты не веришь?
Ах. Отличие очевидно.
– Ты не веришь, что Омине никогда бы не оставил тебя?
Она верит в своего любимого.
«Я вернусь к тебе, Коконе».
Дайя пообещал.
Однако я в его слова не поверила. Хуже того, я собралась убить себя, – человека, который ему дороже всех на свете.
Как же я предала Дайю!
– Я… я…
Но если говорить начистоту, быть оптимисткой я просто не могла. Я не верила, что одних лишь его чувств ко мне хватит, чтобы вернуть его.
– …Дайя… что же мне – а?
Дайя плакал. Беззвучно плакал.
Еще один рефлекс? …Нет, не может быть. Слишком большое совпадение, чтобы он сработал в такой подходящий момент.
– Ах…
Мой голос достигал его. Однако он мог только смотреть и винить себя за мои суицидальные мысли. Как же ужасно, как кошмарно было для него это?
Я ничего не замечала и чуть не отняла у него то, чем он дорожит больше всего. И даже не осознавала, как это жестоко.
Без меня последняя тонкая ниточка, связывающая его с миром живых, порвалась бы. И он уже точно никогда бы не очнулся.
Наконец-то я это поняла.
– Я нужна Дайе.
Так же сильно, как Дайя нужен мне.
– Прости меня… – за то, что не понимала таких простых вещей. – Прости меня!..
Я прижалась к Дайе и разревелась в голос.
Мария Отонаси молча ждала, пока я успокоюсь. И завела принесенную с собой музыкальную шкатулку, чтобы окружить меня нежной мелодией.
С тех пор прошло полгода. Сейчас июль.
Я слышала, что Марию Отонаси избрали председателем студсовета и что она объявила о будущей свадьбе с Кадзу-куном.
Возможно, остальные этого не осознают, но я чувствую, что она невероятно сильна, раз сумела не потерять веру в Кадзу-куна. Ведь ухаживать за ним каждый день и не получать ни малейшей реакции – такое не может не вгонять в тоску и уныние.
Именно поэтому ее заявление меня особенно воодушевляет.
– Дайя, – говорю я и глажу его по спине. Он, конечно, не отвечает.
Самоубийство больше не вариант – потому что я верю в Дайю. Бывают дни, когда я все равно падаю духом, но это и неудивительно – ведь даже Мария Отонаси устает.
Я завожу музыкальную шкатулку, которую она когда-то принесла, и слушаю музыку.
В последнее время именно меня эта музыка утешает в первую очередь.
Я вздыхаю.
Даже сейчас, когда Мария Отонаси помогла мне увидеть свет, я не могу вытряхнуть из головы тревогу за нашу судьбу. Мир все равно остается жестоким.
Однако я меняюсь – медленно, но верно.
Я меняюсь благодаря тому, что верю в людей.
Чуть больше двух лет остается до дня, когда должно исполниться обещание Марии Отонаси.
К тому времени я хочу снова стать той веселой девушкой, которой когда-то была.
Это мое «желание».
– Твое «желание» ведь такое же, правда, Дайя? – произношу я с улыбкой, которая, думаю, начисто лишена негативных эмоций.
Внезапно я замечаю, что глаза Дайи смотрят на мою улыбку. И впервые за бог знает сколько времени в его взгляде светится разум.
– Что?..
+++ Кадзуки Хосино, 19 лет, 3 октября +++
………...………………………………………………………………..мысли вернулись. Внезапно. До сих пор в голове был хаос, куча информации, которую не мог разложить. Я был здесь, а сознание где-то далеко. Хотел двигаться, а тело не слушалось. Тело двигалось само по себе, не слушалось головы.
Теперь могу управлять телом. Но не свободно. Как с пульта управления. Иногда нажимаю не те кнопки.
Даже несмотря на хаос, я снова стал понимать язык. Потому что кто-то со мной говорил. Общие знания тоже вернулись. Но память обрывочная и как будто не моя. Раскидана, как пазл, и я не могу собрать. Не знаю, смогу ли.
Пытаюсь ходить по дому. Здесь никого. Рю-тян, сестры, тоже нет. Кстати, она часто плачет и говорит, что я – это не я. Поэтому я думал, что это тело не мое. Я думал, что смотрю странное видео. Неправильно. Я – это я. Наконец это понял.
Иду на кухню. Открываю буфет и ем покупное печенье. Я мог есть и раньше, когда был не я. Кажется, мама всегда спрашивала, вкусно или нет, но я не знал. Я только знал, что острое делало мне больно. Я ненавидел рис, который мне давали каждый день. Он был мокрый и безвкусный. Ел только сладкое. Потому что понимал только «сладкий» вкус. Однажды мама посыпала рис приправой. У него вдруг появился вкус, и я стал любить рис. Приправа как магия.
Я стою у входа, и тут дверь открывается. Там человек. Он смотрит на меня удивленно, наверно, потому что я почти не выхожу из своей комнаты, а потом улыбается.
Это женщина, которая живет со мной в одной комнате. Она приятно пахнет, и когда я вижу ее, то радуюсь. «Я вернулась, Кадзуки. Я ходила навестить Усуя. Ты не поверишь, какой он стал накачанный!» Не знаю, что такое «Усуя», но несколько раз киваю. Вдруг женщина прищуривается. «…У тебя что-то новое в глазах. Ты понимаешь, что я говорю?» Я снова киваю. У женщины лицо сразу становится совсем красное, и она зовет мою семью. Но их нет. Я должен ей сказать? Я пытаюсь, но не могу, потому что мысли не хотят превращаться в слова. Получаются только бессмысленные звуки.
В голове гудит, как будто там все побросали в миксер. Вернуть все на место очень трудно.
Но я помню самое важное слово.
Мария.
Так зовут эту женщину.
Моя семья была рада, что ко мне вернулись мысли. И Мария была рада. Но говорить я все еще не могу.
Они стали со мной больше разговаривать. Раньше всем, кроме Марии, было как будто больно говорить со мной, но в последнее время они, похоже, больше рады. И я рад.
Почти все время я провожу в комнате. Пока меня кто-нибудь не позовет, я не выхожу. Мария живет в этой же комнате, но я не помню, когда это началось. По-моему, это ненормально, когда человек, который не член семьи, живет вместе со мной, но семья ничего не говорит, значит, наверно, все в порядке. Но каждый раз, когда я слышу ее дыхание в кровати надо мной, мое сердце колотится сильней и я думаю, что все-таки мы не должны спать в одной комнате.
Мария и семья часто пытаются вытащить меня из дома, особенно теперь, когда я снова могу думать.
Но я ненавижу выходить наружу. Слишком много света. Слишком яркие цвета. Куча информации входит в глаза и забивает всю голову. Скоро голова начинает болеть. Когда Мария заставляет меня выходить, я потом начинаю громко плакать, и она разрешает мне вернуться в комнату. Но каждый раз у нее очень грустный вид. Она не должна пытаться вытащить меня наружу, если ей от этого грустно.
Каждый день Мария говорит мне одну и ту же фразу.
– Мы с тобой поженимся.
Поженимся. Я знаю это слово. Оно значит, что мы станем семьей. Так делают люди, которые любят друг друга. Но я не понимаю. Мы все равно живем вместе, тогда зачем жениться?
– Но я не буду тебя заставлять. Мы не поженимся, если ты сам не захочешь.
Это она тоже говорит каждый день.
– Мы не поженимся, пока к тебе не вернется твоя повседневная жизнь.
И это тоже. Я уже устал это слушать.
Я не понимаю, о чем она, но сержусь. Она приказывает мне непонятно почему, заставляет делать очень трудные вещи.
Когда я обижаюсь на нее, Мария становится очень грустной. Грустней, чем раньше.
И до конца дня у меня почему-то болит в груди. Так сильно, что я не могу спать, и у меня текут слезы. Мария замечает, что я плачу, слезает с верхней койки и обнимает меня. «Что с тобой»? И я успокаиваюсь. Она теплая. Я хочу так и оставаться.
Наконец я понимаю, что мне так грустно из-за грустного лица Марии сегодня днем. Я не хочу, чтобы она была такой. Когда Марии грустно, мне тоже грустно.
Что мне делать, чтобы ей не было грустно?
Наверно, я должен слушаться ее во всем. Если я буду ее слушаться, мы когда-нибудь поженимся, как она хочет. Если мы поженимся, Мария всегда будет мне улыбаться.
Когда я это представляю, мне вдруг становится радостно.
Тогда я готов делать такие вещи, от которых немножко больно.
Я начал помногу бывать на улице. Потому что Мария хотела, чтобы я выходил из дома.
Когда мы с Марией вдвоем выходим, к нам часто подходят соседи. По-моему, я их знаю, но почти не помню, как мы с ними говорили. Они говорят, что беспокоятся за меня и что желают мне самого лучшего, но их слова не такие, как у Марии и у моей семьи. Они неискренние. И они смотрят на меня неприятно. Думаю, так же они смотрели бы, если бы я стал танцевать перед ними голышом. От этого я всегда сержусь, и когда я не могу больше сдерживаться, Мария смотрит мне в глаза и говорит: «На сегодня достаточно, хорошо?»
Я боюсь не только знакомых – незнакомые люди меня тоже пугают. Большинство либо не обращают на нас внимания, либо отворачиваются, но некоторые смотрят на нас странно. Когда такое происходит, мне неприятно. Когда Мария и семья на меня смотрят, я понимаю, что они думают, а когда эти – нет. Может, они сейчас попытаются убить меня или Марию. Всякий раз, когда я так думаю, ноги перестают двигаться. Тогда Мария ласково говорит: «Все хорошо».
Снаружи мешают не только люди. Я боюсь больших штук, которые очень быстро носятся мимо меня, потому что, если одна такая меня стукнет, я точно умру. Я не понимаю, почему это только меня тревожит. По правде сказать, память подсказывает мне, что кто-то по имени «Моги-сан» попал в большую беду, когда одна из этих штук его ударила. И еще я знаю факт, что каждый год от них умирает несколько тысяч человек. Почему никто не тревожится? Каждый раз, когда рядом проезжает машина или мотоцикл, я сжимаю руку Марии. Она обычно сжимает мою и улыбается мне.
Но еще страшнее поезда. Громадные коробки, а внутри очень много людей. Так много, что они даже касаются друг друга телами. Меня раздавливает поток информации. Мысли за ним не успевают. Я не могу думать о десятках людей одновременно. Знаю ли я этого человека, может, я просто его забыл? Этот смартфон правда такой интересный? Они все наверняка думают о самых разных вещах, как я сейчас. У них у всех своя собственная жизнь. Когда я начинаю так думать, мне кажется, что у меня сейчас голова взорвется. «Не забивай себе голову другими людьми», – говорит Мария, но это невозможно. Я не знаю, как отличать важную информацию от неважной. Я все время стараюсь подавить желание закричать, но у меня есть свой предел. Каждый раз, когда я подхожу к этому пределу, Мария сходит вместе со мной на ближайшей станции и гладит меня по спине, пока я не успокоюсь.
Мария всегда знает, чего я хочу, хоть я и не умею говорить. Она потрясающая. Я иногда думаю, что она умеет читать мои мысли.
День за днем мы упражнялись в выходах на улицу. Мария говорила, что это для меня хороший стимул. Да, я стал лучше контролировать себя. И мои мысли стали немного организованней. Кусочки воспоминаний тоже чаще возвращаются и подсоединяются друг к другу.
Однако регулярно гулять со мной – не единственная цель Марии. Она пытается куда-то меня отвезти, но пока нам каждый раз приходилось поворачивать обратно на полпути, потому что дальше ехать я не мог.
Наконец однажды Мария сказала:
– Мы приехали!
Это больница. Я регулярно посещаю больницу, но эта намного больше, чем та. Мария достает смартфон и куда-то звонит. Вскоре появляется женщина с длинными волосами.
– Кадзу-кун! – произносит она и улыбается мне.
Видимо, мы знакомы… Хм? По-моему, я ее очень хорошо знаю. Она сейчас более худая, чем я помню, но по красивым глазам я ее узнал.
Это Коконе Кирино.
Я вспоминаю ее имя, и тут же меня пронзает острая боль. Видимо, я сделал ей что-то очень плохое.
– Похоже, он тебя узнал, Кирино. И он чувствует вину.
– Правда? Поразительно, что ты это поняла, ведь его выражение лица почти не изменилось.
– Я вижу почти все его мысли, – отвечает Мария и похлопывает меня по спине. – Не нужно бояться, Кадзуки. Ты уже виделся с ней дома несколько раз – она приходила навестить тебя. Кстати говоря, Кирино, ты к нам уже давно не заглядывала?
Теперь, когда Мария это сказала, я вспомнил – женщина, похожая на Коконе, и правда приходила ко мне, когда я еще не вернулся в сознание. И, возможно, пару раз я ее видел уже после того, как вернулся. Да, моя память еще не пришла в норму.
Коконе чуть приседает и заглядывает мне в лицо снизу вверх.
– Эй. Не надо чувствовать себя виноватым, Кадзу-кун. Я на самом деле тебе благодарна.
Благодарна? Несмотря на то, что я сделал что-то очень плохое?
Я в полном замешательстве. Коконе хватает меня за запястье и идет прочь. Несколько раз она оборачивается на меня, но у нее всегда радостная улыбка.
– Она очень рада, что ты смог сюда добраться. Она болеет за тебя, Кадзуки. Потому что, – Мария задирает голову и смотрит на окно какой-то из палат, – кое с кем ты можешь встретиться только здесь.
И тут Коконе говорит:
– Кадзу-кун, мы идем к Дайе!
Я не знаю человека, который сидит на койке, но Коконе представила его как «Дайю Омине».
Я помню человека с этим именем. Он умный, беловолосый и с серьгами. Но этот человек другой. У него черные волосы и нет серег. Но различие гораздо глубже.
На миг я даже засомневался, «человек» ли это. Я не знаю ни одного «человека», который был бы таким тихим. Но, хотя он молчит, как растение, в нем чувствуется бОльшая воля к жизни, чем в ком угодно, кого я знаю. Не помню, чтобы хоть когда-то в жизни я дружил с кем-то подобным.
Он медленно поворачивает голову.
– …
Его голос звучит так слабо, что я ничего не могу разобрать. Я все еще боюсь этого незнакомца. Мария ласково подталкивает меня в спину и заставляет наклониться ухом к его рту.
– …Сколько лет, сколько зим, Кадзу, – произносит он голосом дряхлого старика.
Во мне шевельнулись какие-то чувства, но я по-прежнему не могу связать вместе «Дайю Омине» и вот этого человека.
– Прости, но он не узнает тебя, Омине.
– Ясно. Нам обоим нелегко, да, Кадзу? Честно говоря, хоть ты меня и предупредила, я все равно потрясен тем, что с ним стало. Он как будто переродился в совершенно другого человека.
– Это неточное сравнение, – возражает Мария. – Кадзуки вернется к своей нормальной повседневной жизни.
– Понятно… ты права…
Выражение лица незнакомца почти не меняется. Возможно, ему по-прежнему трудно двигать мышцами.
– Раз так, я ему не уступлю. К вашей свадебной церемонии я уже буду ходить на своих ногах.
С этими словами он протягивает мне тощую, трясущуюся, очень нездоровую на вид руку. Я машинально протягиваю свою.
И внезапно вижу шрам на правой ладони.
Ах.
Внезапно на меня накатывает буря эмоций. Мне в голову врывается образ: я вижу себя, глядящего на Дайю сверху вниз и неустанно пинающего его ногами, пока тот не прекращает попытки встать. Мне даже не нужно полностью вспоминать произошедшее, чтобы понять, что я сделал.
_Я___т_о_т,___и_з_-_з_а___к_о_г_о___о_н___с_т_а_л___т_а_к_и_м.
– А… АААААААААА!.. – ору я. Ору и не могу остановиться, хоть и понимаю, что в этом нет смысла. Не переставая рыдать, я падаю на колени и упираюсь лбом в пол.
– …Отонаси. Это с ним часто происходит? – спрашивает он, сконфуженно глядя на меня.
– Нет… такую реакцию я у него вижу впервые.
Мне нет прощения. Я угробил жизнь этого человека из-за своих эгоистических желаний. Нет, не только его. Я пожертвовал огромным количеством людей. Вот доказательство – я помню, как убивал и убивал. И помню, как в результате этого остался совершенно один.
Все это я сделал из желания быть с той, кого люблю.
Аах… я худший грешник на всем белом свете.
– Похоже, Кадзуки так себя ведет, потому что винит себя.
– Ясно… – бормочет незнакомец и хватается за поручни своей койки. Стиснув зубы, он изо всех сил напрягает руки. – У тебя были собственные твердые убеждения. Эгоистичные убеждения, наверняка, и поэтому я понимаю, что ты винишь себя за то, что их придерживался. Но задним числом я вижу, что твои убеждения помогли нам всем. Не думаю, что это случайность. По сути своей твои убеждения правильные, хорошие.
И, произнеся эти слова, он встает. Хоть его и шатает, но все же он стоит на собственных ногах.
– Д-Дайя… встал?.. – ошарашенно произносит Коконе, и на глазах у нее выступают слезы.
Дайя коротко улыбается ей и кладет руку мне на голову.
– Как видишь, я могу встать. Я буду вставать снова и снова. Все благодаря тебе, Кадзу. Я давно уже тебя простил.
– И я, – добавляет Коконе, утирая слезы.
Простили?
Они меня простили?
Мне правда можно в это поверить? Меня правда можно так баловать?
Когда я поднимаю голову, он снова протягивает мне руку.
Его рука такая же тощая, как в прошлый раз, и так же дрожит, но я отчетливо вижу силу воли в его глазах.
Я нерешительно беру его ладонь в свою. Это ладонь Дайи Омине, которого я знаю.
Наконец я смог совместить этого человека и Дайю Омине.
Ах…
Он Дайя.
Дайя простил меня.
После того дня мои мысли стали гораздо организованнее – почти весь туман из моей головы исчез. Я начинаю учиться фильтровать внешнюю информацию и привыкаю к жуткому многообразию цветов в мире. Я даже могу в одиночку выйти из дома, если наберусь храбрости.
И я встречаюсь с множеством людей. Один раз я навестил Касуми Моги в большом учреждении под названием «реабилитационный центр», где было очень много людей в инвалидных колясках. Она с радостью рассказывала мне о своей теперешней жизни, хотя все, что я про нее помню, – это что она раньше была моей одноклассницей. Но когда я покраснел из-за ее милой улыбки, Мария стукнула меня по голове, а ведь обычно она со мной ласковая. Еще мы ездили в один знаменитый университет повидаться с Харуаки Усуем. Он выглядел гораздо целеустремленнее, чем я помнил, и это меня немного сбило с толку. Он с возбуждением готовился к своему первому официальному бейсбольному матчу. Еще я встретился с Юри Янаги в кафе недалеко от Токийского университета. Она испускала больше феромонов, чем когда-либо прежде, и за ней ходило несколько незнакомых мне парней. К раздражению Марии, Юри-сан настояла, что сделает множество ее фотографий; она заявила, что Мария – идеальный объект для фотографа. В парке недалеко от дома я повстречался с Наной Янаги и Тодзи Кидзимой, которых знал еще со средней школы. Янаги-сан была очень рада, что я поправляюсь, и поцеловала меня в щеку. Мария опять стукнула меня по голове, хотя я не сделал ничего плохого.
Они все приняли меня очень тепло. Почему? Я ведь сделал им что-то ужасное? Как они могут быть добры ко мне? К человеку, который даже говорить не умеет?
Но кое-что я понял после встреч с ними: эти люди очень важны для меня, если я собираюсь вернуться к нормальной жизни. Они ключи к фрагментам моей спутанной памяти. Говоря с ними, я медленно, но верно складываю эти фрагменты вместе и вспоминаю повседневную жизнь, которая у меня была.
Всякий раз, когда моя память подпитывается очередным кусочком, я возвращаю часть прежнего себя.
Однако, хоть я сейчас уже не в таком замешательстве, как раньше, говорить по-прежнему не могу. Видимо, что-то еще удерживает меня от человеческой речи.
Возможно, я просто боюсь. Боюсь активно участвовать в общении с другими. Однажды я отделил себя от всех, потому что думал, что это единственное, что я могу сделать. И до сих пор не могу стряхнуть подсознательное убеждение, что заслуживаю лишь одиночества.
Пусть Дайя и простил меня, но мои грехи тяжелы. И невольно я думаю, что должен запереть себя в свою тесную клетку.
Единственное, чего я не смогу вынести, – это расставание с Марией. Уверен, она чувствует то же самое.
Сегодня у Марии выпускная церемония.
Я готовлю для нее обед. Я остановил выбор на жареной курице, одном из ее любимых блюд, и салате с авокадо. Не забыл, конечно, и купить клубничный торт – он ей никогда не надоедает. Когда я только пришел в себя, я страшно боялся ножей и огня, но те страхи уже в прошлом. Мне по-прежнему больше всего нравится сладкий вкус, но, поскольку остальные члены семьи не любят, когда все сладкое, я стал блюда приправлять как следует. В последнее время мою готовку хвалят.
Мария планировала после школы найти работу, но мои родители горячо уговаривали ее поступить в университет, и в конце концов она передумала. Обычно Мария не меняет принятых решений, значит, либо изначально сомневалась в своем решении, либо просто не хотела отбрасывать мнение людей, которые давали ей крышу над головой. А может, и то, и другое? Так или иначе, она сдала вступительные экзамены и весной начнет учиться на том же факультете, что Ироха-сан.
Я уже вполне пришел в себя. Возможно, моя жизнь теперь так и пойдет.
Однако –
Это случилось, когда я окунал в масло куриные бедрышки.
– …А.
Внезапно весь мир заволакивает туманом.
Я резко теряю связь с окружающим и оказываюсь в полной изоляции. Все становится несущественным. Все теряет смысл. Все теряет важность. Воспоминания рассыпаются во все стороны, мысли теряют фокус. Я исчезаю исчезаю исчезаю исчезаю исчезаю…
(Ах, я снова стал бессознательным «мной».)
Нет цвета, нет слов, нет фона. Мир более неопределенный, чем сон. Я как будто связан и погружаюсь в бездонную трясину. Не могу дышать. Аах… я и не должен был выбраться из этой трясины; я должен был в ней утонуть. Я отчаянно пытаюсь вернуться на поверхность, но тело не слушается. Я даже не знаю, где верх, а где низ. Продолжаю погружаться в ничто, где даже слова «отчаяние» не существует.
Но в тот раз она не сдавалась и продолжала говорить со мной. Раз за разом она звала меня по имени. «Кадзуки», «Кадзуки», «Кадзуки», всякий раз с другим выражением лица. «Кадзуки», «Кадзуки», «Кадзуки», «Кадзуки», «Кадзуки», всякий раз с другой интонацией. «Кадзуки», «Кадзуки», «Кадзуки», «Кадзуки», «Кадзуки», «Кадзуки», «Кадзуки», «Кадзуки», «Кадзуки», но всякий раз с любовью и надеждой.
Поэтому я могу вернуться.
– Кадзуки!
Внезапно туман рассеивается, и я вновь оказываюсь на кухне. Прямо передо мной встревоженное лицо Марии. Она бросила свой розовый букет на стол, в руке по-прежнему держит тубус с дипломом.
Едва придя в себя, я тут же выключаю плиту, на которую поставил сковородку.
– Т-ты в порядке, Кадзуки?
Я смотрю ей в глаза и кивком отвечаю: «В порядке».
Похоже, «пустота» до сих пор сидит глубоко во мне. Она может наброситься на меня в любой момент, когда почти бесконечное время овеществится и попытается раздавить меня под своим весом – весом, который я не могу выдержать. Безумие под названием «пустота» всегда подстерегает меня, выжидает момента, чтобы уволочь меня в ничто.
Но я не боюсь.
Я знаю, что, когда бы это ни произошло, Мария позовет меня и вернет обратно.
Мария, я хочу лишь одного – быть с тобой всю вечность.
Что я могу сделать, чтобы достичь этого? Как я могу передать тебе всю бездну своих чувств?
Думаю, я знаю, как передать ее одним-единственным словом. Мне надо просто сделать то же самое, что ты сделала, когда призвала меня обратно.
Я размыкаю губы, чтобы произнести самое дорогое для меня слово.
– .
Прошло столько времени – я даже не уверен, что произнес его правильно. Но я знаю, что она поняла.
Ведь Мария плачет так счастливо.
+++ Мария Хосино, 18 лет, 8 сентября +++
К этому дню я отрастила волосы до прежней длины. Они собраны вместе и спрятаны под фатой.
Раньше я с длинными волосами напоминала ее, но сейчас мне уже восемнадцать, и сходство полностью исчезло.
Честно говоря, я немного нервничаю. Но всегда, когда я не в своей тарелке, он говорит мне самые нужные слова.
– Идем, Мария.
Двери часовни на крыше открываются, и мы видим улыбки наших дорогих друзей посреди яркого сияния на синем фоне.
Я стою рядом с ним в белоснежном платье. Он берет меня за руку и смотрит вперед.
Наше «желание» – вечность.
А клятва перед богом – лишь маленький шаг к этому желанию.
