Первый раз

– Я люблю тебя, Кадзу-кун.

Неинтересно. Нет сейчас времени крутить романы.

23-й раз

– Я люблю тебя, Кадзу-кун.

Я тебя умоляю. Как вообще реагировать на такое?

1050-й раз

– Я люблю тебя, Кадзу-кун.

Я счастлив. А как еще можно себя чувствовать, когда тебе признается в любви девушка с такой очаровательной улыбкой?

13118-й раз

Мой мозг прилип к стенкам черепа, как жвачка, на которую много раз наступили. Постоянно одолевает тошнота, словно я купаюсь в ванне с использованным маслом. Я кручусь, как в стиральной машине, однако вокруг меня ничего не меняется: раздражающий смех и чернота.

Я ничего не вижу.

Просто существую в одном и том же цикле.

Повторы будут продолжаться, пока я не растворюсь в черноте. Повторы будут продолжаться, пока не исчезнет последняя клетка моего тела. Повторы будут продолжаться бесконечно.

…Я просыпаюсь.

Подавляя рвотные позывы, тру глаза и пытаюсь понять, где я.

Вижу школьную доску вверх ногами. Похоже, я в классе.

– …Это что, сон?

Я лежу на полу. Скребя в затылке, поднимаюсь на ноги.

Класс выглядит как-то не так, как всегда. Парты сдвинуты по четыре, на каждой лежит цветная скатерть в полоску. На окна наклеены самодельные цветы. На доске красиво нарисована горничная – явно девушки из нашего класса постарались. Справа от рисунка надпись: «Кафе с горничными».

– …Ха-ха… – вырывается у меня сконфуженный смешок; слишком уж велик контраст между моими кошмарами и дурацкими словами, которые я только что прочел.

– …Ну да. Сегодня же…

10 октября, суббота.

День школьного фестиваля.

Как только я это вспомнил, шум вокруг меня сразу стал уютным.

– Что, нравится пялиться в пространство, держа в руке черт знает что? – внезапно произносит знакомый голос.

– А? – бормочу я и поворачиваюсь на голос. – Ай! – восклицаю и тут же отворачиваюсь.

Уаа! Я был не готов увидеть перед собой такие красивые ноги! На них даже роскошные белые гольфы!

– О-хо-хо? Почему такая реакция? Мои прекрасные ножки тебя так возбудили?

– Ни-ничего не возбудили! – протестую я и поднимаю глаза. Передо мной стоит Коконе Кирино с ухмылкой до ушей. Она в светло-синем платье горничной, вызывающем некоторые ассоциации с Алисой в стране чудес.

– Чем ты тут занимаешься, когда остальные пашут?

– Эээ…

А правда, что я делал, перед тем как уснул?

Помню, я лег, потому что не знал, что мне делать, и заскучал; видимо, тогда я и заснул. Наверно, это из-за того, что вчера мы тоже готовились к фестивалю и задержались до ночи.

Я держу что-то цилиндрическое. Точно! Прежде чем я случайно заснул, мне захотелось умайбо (со вкусом кукурузного супа – мое любимое). Умайбо для меня как энергетик, а стоит всего десять иен штука. Такие дешевые – их всем надо покупать.

Чтобы подпитаться энергией, я сую его в рот.

Стук.

– …Чего?

Умайбо не должно быть таким твердым.

– А, ты хочешь прямо в классе поиграть на моей блок-флейте!..

– На твоей что? – сконфуженно переспрашиваю я и смотрю на то, что держу.

Почему-то вместо умайбо в правой руке у меня блок-флейта.

– Че, чего?

– НЕЕЕЕЕТ, извращенец! Тут извращенец! – голосит Коконе.

– Эээ, а? Не-не-не, все не так!

– Нееееет, он лижет мою флейту! Он ее лижет! Он хочет унести ее домой и положить на алтарь! Он хочет ей мыльные пузыри делать! Он хочет играть на ней и одновременно делать мыльные пузыри!

– Я даже не слышал никогда о таких извращениях!

Кстати, совершенно не помню, чтобы я брал в руки блок-флейту.

Что означает…

Я глубоко вздыхаю. Вернув наконец самообладание, я спрашиваю Коконе:

– Эмм, Коконе… это ведь ты подменила мое умайбо на свою флейту, да?

Проще говоря, она надо мной прикололась.

– Хаа? О чем это ты, – тоном слабоумной говорит Коконе, потом уже нормальным голосом продолжает: – В смысле, зачем мне это делать? С чего бы мне вдруг захотеть, чтобы парень, с которым я даже не встречаюсь, играл на моей флейте? Неужели тебе это кажется нормальным поведением ученицы старшей школы?

– Хотелось бы услышать это от тебя.

– Блин, включи уже мозг! Ни одной невинной девушке-подростку не придется в голову такая странная идея, не так ли? Это-то ты понимаешь?

– Да.

– Следовательно, ты украл мою флейту и играл на ней. Это правда и ничего, кроме правды. Ты извращенец, Кадзу-кун. Признайся. Я не отстану, пока ты не признаешься.

– Ххааа…

– Говори: «Я извращенец».

Если я буду упрямиться, она, скорей всего, начнет доставать меня еще сильней, так что я сдаюсь.

– Я извращенец.

– Тааак, теперь… «Я извращенец. Мое хобби – смущать девушек, таращась на волоски, которые они забыли сбрить». Давай.

– Я извращенец. Мое хобби – смущать девушек, таращась на волоски, которые они забыли сбрить. Особенно меня привлекают волосы под мышками.

– Иии! И, извращенец! Не подходи ко мне!

Почему-то у нее действительно потрясенный вид, хотя она сама это все и затеяла.

– Кстати, платье горничной тебе здорово идет.

– О, какая резкая смена темы. Ладно, все равно мне уже стало скучно… А, э, мое платье горничной, да? Ага, оно классное. Но скажи честно: ведь на мне все классно смотрится, правда? Я самая красивая, правда?

– Да. Ты самая красивая. Кстати, и погода сегодня отличная, да?

– Что за вялая реакция!? Ты сам же начал меня хвалить!

Я действительно считаю, что ты симпатичная, но что, черт возьми, я должен говорить, когда ты так хвастаешься собой?..

– Ааа, наверняка ты такой сдержанный, потому что это платье не подчеркивает мою грудь, да? Ты хочешь сказать, что я должна всем показать свой размер Е и всех соблазнить, да?

Даже не близко.

– Ты не только флейтоизвращенец с фетишем подмышек, ты еще и подсевший на гольфы сиськоманьяк! Похабник в овечьей шкуре – это точно про Кадзу-куна! На колени перед моими роскошными Ешками… ай!

Кто-то хлопнул Коконе по голове.

– Ххааа… – вздыхает Дайя Омине, который ее и стукнул.

Он совсем недавно вернул волосам нормальный черный цвет; серьги он тоже убрал, но отверстия в левом ухе все еще видны. Из-за красивого лица и язвительного характера его зовут циничным принцем.

Впрочем, в последнее время он немного поутих. Он даже послушался одноклассников и к школьному фестивалю переоделся дворецким. Прежде он никогда бы на такое не согласился.

Но если бы на свете действительно существовал дворецкий, такой же язвительный, как Дайя, то своими оскорблениями в адрес хозяйки дома он заработал бы себе увольнение в первый же день. Хотя… может, на таких тоже есть спрос?

Так или иначе, хотя Дайя тоже любит надо мной прикалываться, Коконе он обычно останавливает, когда та заходит слишком далеко.

– Спасибо, Дайя, ты как раз вовремя! Скажи ей что-нибудь!

– Хм…

Готов поспорить, он скажет что-нибудь вроде: «Глаза б мои тебя не видели. Можешь наряжаться сколько хочешь, свое нутро тебе все равно не скрыть. Красивую лошадь делает красивая шерсть, а свинью никакая шерсть красивой не сделает».

Да, что-то в этом ключе.

И, в полном соответствии с моими ожиданиями, неисправимый циник Дайя выплевывает:

– Не заигрывай с другими парнями у меня на глазах. Я ревную.

…А?

Эээ, что?

Неужели… Дайя реально втюрился в нее?..

В полном шоке я хлопаю губами.

Ч-что вообще происходит?.. Ну да, я знаю, что, хотя в прошлом между ними всякое было, они таки начали наконец встречаться, но все же!..

– Ауу… – выдавила Коконе, порозовев – похоже, она удивлена не меньше, чем я. – Э, это!.. Я люблю только тебя, Дайя… можешь не сомневаться…

Тут ее голос увял. Сейчас она ведет себя более женственно, чем когда бы то ни было.

– Но к Кадзу ты ближе, чем нужно, не так ли? – говорит Дайя.

– Мы с ним друзья! Просто друзья!

– Пфф, ну ладно тогда. Но меня раздражает, что ты никак не можешь в полной мере понять, какая ты привлекательная.

– Н-ну если ты так считаешь, Дайя, я буду вести себя осторожнее!

Успокоившись, Коконе улыбается до ушей. И трется головой о грудь Дайи.

…Вы собираетесь этим заниматься прямо у меня на глазах? Найдите уже себе комнату!

– О… ты сменил одеколон? – спрашивает Коконе.

– У тебя отличное обоняние.

– Ну, ты же тем запахом каждый день пах, я привыкла. Кстати, одеколоном пользоваться правилами запрещено – ты плохой мальчик.

– А твои крашеные волосы? – не остается в долгу Дайя.

– Ты же сам говорил, что мне каштановые идут лучше, чем черные. Я же не против – могу и красится перестать, и очки снова надеть, – но это ведь ты все время говоришь, что тебе нравится, как я выгляжу сейчас.

– Да, ты выглядишь классно. Ничего обратно не меняй, если только сама не захочешь; я предпочитаю твой нынешний стиль. Но это не та проблема, о которой я говорил.

– …Мм, – кивает она и заглядывает Дайе в лицо. – …Твой костюм дворецкого такой классный… Дайя, дорогой, попробуй сказать мне: «С возвращением, моя принцесса».

– Глупая. Кто так говорит? Попробуй ты сказать: «С возвращением, мой господин».

– Ничего не имею против. С возвращением, мой господин. О… в следующий раз, когда приду к тебе, я надену платье горничной и это скажу!

Я в отчаянии.

Что вообще творится!.. П-просто сладкая парочка. Коконе еще можно узнать, но с Дайей-то что случилось?! Я не хотел видеть его таким! Это уже не мой Дайя!

– Эй, Кадзу, на что ты так уставился? – спрашивает Дайя.

– Разве не очевидно? Не выделывайтесь так у меня на глазах!

– Приходится выделываться, потому что я нравлюсь девушкам. Могут случиться разные неприятные вещи, если я не буду время от времени демонстрировать всем, что у меня уже есть отношения.

– …Знаешь, у меня несколько вещей на языке вертятся, но я их оставлю при себе. Всего один вопрос… ты не стесняешься?

– Почему я должен стесняться того, что меня видят с моей очаровательной девушкой?

От него самого кто угодно застесняется!

– …Так ты не стесняешься быть со мной?

– Я скорее хвастаюсь этим.

– Э-хе-хе-хе-хе.

– Хи-хи.

– Хе-хе-хе-хе-хе.

– Хи-хи-хи.

Прекратите! Не хочу больше слышать!

Я смущаюсь сильнее, чем каждый из них. Внезапно мне на плечо ложится чья-то рука, и я оборачиваюсь.

– Вот ведь гады, правда? Нарочно обнимаются, чтобы мы, одиночки, им завидовали!

Харуаки Усуй, наш общий друг.

– Ага, аг – уээ!

Я было согласно кивнул – однако, глянув на одежду Харуаки, отдергиваюсь. Он тоже косплеит, но на нем почему-то женская школьная форма, да еще из другой школы. Его широкие плечи словно вот-вот разорвут эту форму; кроме того, она доходит ему только до пупка, так что из-под нее видна зеленая рубашка. Из-под юбки торчат мужские ноги, бугрящиеся мышцами от занятий бейсболом. Блин, хотя бы побрил их!

Как у него получается носить такое, да еще не стесняться? Он что, воображает, что он у себя дома и его никто не видит, или что?

– Эх! Я тоже хочу себе симпатичную девчонку! Ты мой единственный союзник, Хосии!

– Тьфу! – и я стряхиваю его руку со своего плеча.

– А? Ч-что такое, Хосии? Это было сурово.

– …Я все знаю, Харуаки, – произношу я необычайно низким голосом.

– …В каком смысле?

– Я слышал, ты сильно подружился с девчонкой из другой школы. Ты даже на свидание с ней ходил?

– Гх.

– …Ага! Это ведь ее форма, да? Той девчонки?

– …

Харуаки молчит, улыбка держится на его лице, как приклеенная. Похоже, я со своими догадками угодил в яблочко.

– И хватает же наглости заявлять, что я твой «единственный союзник», когда сам уже замутил с девчонкой. Это почти что предательство нас всех, одиноких парней! – стыжу я Харуаки, тоскливо улыбаясь.

– …Нет… то есть… смотри, да, мы ходили на свиданку, но мы не сказать чтоб встречаемся. Пока что всякое может случиться. Поэтому, ты понимаешь, я хочу еще немного поиграть роль непопулярного типа…

– Пфе! – и я делаю вид, что плюю на пол. – Ты прямо как богатей, который ради прикола притворяется бездомным!

И я издаю грустный смешок.

– Это, это не слишком ли перебор? Аналогия, по-моему, как-то не очень… и кстати, ты сам не лучше, Хосии!

– Я?

– Ведь Касуми мгххх!

Как только он произносит это имя, Коконе зажимает ему рот. Я невольно краснею и затыкаюсь.

Касуми Моги – девушка, в которую я влюблен.

…Вообще-то странно. Я об этом никому не рассказывал; как же Харуаки додумался до ее имени?

Слышу, как Коконе шепчет Харуаки в ухо:

– …Харудиот. Эти двое еще на самой хрупкой стадии… лучше их не трогать!..

– …А, ну да, конечно… но это же явно взаимное у них…

– …Заткнись уже! Если мы будем вламываться, можем нечаянно все испортить… Они оба даже не догадываются, что их любовь-морковь очевидна всем!..

– Серьезно? Они что, в начальной школе застряли? – спрашивает Харуаки.

Эй, ребята, я вообще-то здесь!

Н-но, «взаимное»? Ч-что он имел в виду? Это же невозможно. Ну да, Моги-сан часто мне улыбается… но это просто потому, что она веселая. И все время просит меня помочь, просто потому что я никому не отказываю в помощи. Ну да… именно поэтому.

Но.

Но, судя по тому, что эти типы сейчас говорят, может, она правда –

– Кадзу-кун?

– Иии! – взвизгиваю я, услышав неожиданный голос.

Резко поворачиваюсь.

– Хм? – тихо произносит девушка в инвалидной коляске. Это Касуми Моги; при виде моей явно избыточной реакции ее глаза слегка округлились. – Что означает это «иии»? Мне что, форма медсестры не идет? – она поджимает губы и смущенно опускает голову.

Я, я и понятия не имел, что Моги-сан тоже участвует в этом косплее… На ней розовая униформа медсестры.

Мое сердце колотится как сумасшедшее – настолько сильно, что я опасаюсь, что другие могут услышать. Я в такой панике, что даже не могу встретиться с ней глазами.

Просто не может эта форма ей не идти! То, что у меня фетиш по части слез, знают все, но еще у меня фетиш по униформам горничных и медсестер! (Проболтался.) И потом, это же Моги-сан, она будет прекрасно выглядеть, даже если на нее мешок для мусора надеть!

Я обязан ей сказать!

– Она тебе здорово идет! Ты выглядишь прекрасно! – восклицаю я; она смотрит на меня снизу вверх.

– П-прекра-…

– Да! Ты прекрасна! Самая прекрасная девушка из всех!

– !!!

Она утыкается взглядом в пол; ее лицо покраснело до корней волос.

Что? Что с ней случилось? Я всего лишь сказал ей то, что думаю…

– Ну ты смотри, опять он за свое, наш ловелас Хосии.

– В последнее время я начала думать, что он это делает нарочно.

– Серьезно? Он просто чертов засранец, если так.

– Похоже, такие вот наивные мальчики добиваются своего чаще, чем можно ожидать. Они очень хорошо умеют вскрывать тайные желания домохозяек – я это в манге вычитала.

Харуаки и Коконе явно слов не выбирают.

– Э-э-э-это… – прерывает их Моги-сан.

Судя по ее заиканию, она смущена; однако тут же она берет себя в руки и решительно смотрит на меня.

– Да?

– Спасибо, что согласился быть сегодня «дежурным по мне», Кадзу-кун.

И она отвешивает поклон.

«Дежурным по мне»?..

Мне нравится, как это выражение звучит, но я понятия не имею, что оно означает. Однако и Харуаки, и Коконе, и даже Дайя смотрят на меня ухмыляясь. Так… кажется, я догадываюсь, что это за «дежурный по мне».

Моя задача – весь день быть с Моги-сан и всюду ее сопровождать.

После той аварии Моги-сан не может ходить. Она до сих пор проходит очень интенсивный курс реабилитации и в школу пока не вернулась.

Однако все ее одноклассники хотели, чтобы она все же поучаствовала в школьном фестивале. Мы хотели показать ей, что ее школьные друзья по-прежнему ее поддерживают.

Мы очень много думали, как сделать этот день радостным для нее и как добиться, чтобы все прошло гладко. Мы решили, что кто-то должен за ней приглядывать в течение всего дня, и, уж не знаю почему, этим кем-то единогласно выбрали меня.

Излишне говорить, что я согласился без долгих размышлений. Я в восторге от мысли, что проведу это время с ней, и будет просто замечательно, если воспоминания о фестивале помогут ей быстрей поправиться.

Продолжая смотреть на Моги-сан, я улыбаюсь. Она по-прежнему смотрит в пол.

– Всегда рад помочь, Моги-сан, – и тоже кланяюсь.

– А! Но… я не хочу навязываться, поэтому я обязательно должна тебя поблагодарить! – и она кланяется.

– Если тебе что-то будет нужно, проси, не стесняйся, ладно? Я сделаю все, чтобы тебе было весело.

Поклон.

– Аах! Не кланяйся! Я очень рада, что мы проведем фестиваль вместе! Огромное тебе спасибо!

Поклон.

– Хе-хе.

Поклон.

– Хе-хе-хе.

Поклон.

Поклон-поклон-поклон-поклон.

Непонятно почему мы продолжаем кланяться друг другу, неловко улыбаясь.

– Нна!

– Ай!

Это Харуаки меня стукнул.

– Больно же, Харуаки!

– Так тебе и надо! Забыл уже, что сам мне говорил пару минут назад, всего лишь за то, что сходил на свиданку?!

…Ну, должен признать, мне действительно повезло.

– Эй, Хосино! Ты можешь идти, остальное оставь нам! – малость грубоватым тоном кричит наш староста Рюу Миядзаки. Он вовсе не злится – это его нормальная манера речи.

– Ладно, мы пошли тогда, – отвечаю я Миядзаки-куну и берусь за ручки коляски. – Идем, Моги-сан?

– Да!

И я легонько подталкиваю ее инвалидную коляску.

Что за миг – снова знаменующий начало прекрасного дня.

– …А?

…С_н_о_в_а?

Моги-сан поворачивается ко мне, улыбаясь, и мое беспокойство улетучивается само собой.

Каждый нормальный школьный фестиваль заканчивается большим костром… это вообще-то вранье. Я понятия не имею, насколько это распространено на самом деле.

В мерцающем свете костра ученики танцуют «Оклахома миксер». Парочка из первого класса, чье объяснение в любви мы видели совсем недавно, радостно держится за руки. Похоже, у них все прошло успешно.

Коконе и Дайя сменили костюмы на нормальные и тоже танцуют. Из-за старых событий они не очень-то ладили, но прошли через это и начали встречаться. Полностью от проблем прошлого они еще не избавились, но по крайней мере сейчас танцуют беззаботно.

Моги-сан тоже переоделась в школьную форму. Она сидит в своей коляске и смотрит на огонь. У нее очень серьезное лицо, как будто она впечатывает эти минуты себе в память.

Я всего лишь ученик старшей школы, но уже знаю: такие мгновения полного блаженства редки. Прекрасные мгновения юности я буду беречь до конца жизни.

То же относится и к Коконе, и к Дайе, и ко многим другим. У каждого своя собственная история юности. Может, они не всегда счастливые, эти истории, но сегодняшний день в любом случае будет выделяться из всех других дней нашей жизни.

Н_и___о_д_и_н___д_е_н_ь___н_е___п_р_и_х_о_д_и_т___д_в_а_ж_д_ы.

Глядя на танцующие парочки, Моги-сан шепчет:

– Как красиво.

Я не знаю, что сказать. Моги-сан никогда уже не будет танцевать.

Заметив мое выражение лица, она лихорадочно мотает головой.

– Ай, ты меня не так понял! Я не ною! Я просто завидую, что они провели этот особенный день с любовью друг к другу!

Ее улыбка яснее ясного показывает, что она говорит от всего сердца.

– Кадзу-кун…

За то время, что мы провели сегодня вместе, я наконец понимаю ее чувства ко мне.

– После той аварии я думала, что никогда уже не буду счастлива. Я могла делать вид, что счастлива, у меня могли быть иногда счастливые моменты, но все равно я была убеждена, что эта инвалидность все время будет меня держать, что я никогда больше не смогу по-настоящему улыбаться.

Несмотря на эти слова, полные насмешки над собой, лицо ее спокойно.

– Но знаешь, – продолжает она, – сегодня я вовсе не думала о том, что я инвалид. Правда. И это для меня огромное открытие! К примеру, я не могу с тобой потанцевать, но меня это вовсе не расстраивает. Не потому что я заставляю себя так думать, а потому что я правда счастлива. Это же здорово, да?

Я улыбаюсь ей и киваю.

– Я смогла получить радость от этого дня, и поэтому я перестала ненавидеть саму себя, – и Моги-сан берет меня за руку. – Спасибо, что подарил мне это чувство.

Ее лицо немного красное, и не только из-за света костра. Однако взгляда мне хватает, чтобы понять, что она скажет сейчас.

– Я люблю тебя, Кадзу-кун.

Ее улыбка – самое прекрасное, что я когда-либо видел. Это я совершенно искренне. И я единственный, кому позволено видеть такую ее улыбку. Я самый счастливый парень на свете. Я сделаю что угодно, чтобы только сберечь эту улыбку.

Счастье переполняет меня, едва не перехлестывая через край. Каждая клеточка в моем теле вибрирует от восторга.

Это должен быть лучший день в моей жизни.

И он, этот день –

Этот день, который я готов проживать вечно, –

– Ааххх…

…Ч_е_р_т_о_в___ф_а_р_с.

Ледяной ветер, прятавшийся за теплым воздухом, проходится по моим щекам. Его жгучая холодность разом прочищает мои притупившиеся чувства.

Что это за отвратное место?

Мягкая сцена в красных тонах превращается в неважно нарисованную картину с воздушными замками.

– Хе, хе… – смеюсь я, поражаясь собственной глупости: я ведь до сих пор не замечал, что все как-то не так.

– Кадзу-кун?.. – спрашивает Моги-сан, озадаченно склоняя голову набок при этой моей резкой смене настроения.

Однако я не обращаю на нее внимания, а перевожу взгляд на свою правую руку.

Я так и думал – на ней нет шрама.

…Моя решимость спасти Марию исчезла.

У меня нет больше силы, позволяющей давить «шкатулки».

Я смотрю на Моги-сан; ее глаза округлились.

От ее признания я счастлив. Это правда. Проведя много дней в мире повторов, я влюбился в нее по-настоящему. Втрескался по уши.

Но здесь история и заканчивается. Она заканчивается, когда Моги-сан признается мне и мы начинаем встречаться. Продолжения не будет.

Кстати говоря, это ведь не в первый раз происходит. Такое уже было в «Комнате отмены», хотя тогда у нас были противоположные роли. Моги-сан тогда была счастлива, что я наконец принял ее признание, а потом ударилась в отчаяние, поняв, что никакого «завтра» не будет. Сейчас такая же тщетность.

Да. Каким бы уютным ни был этот мир – он соткан из лжи. Какими бы счастливыми все ни казались – это ненастоящее. Не так ли?

Ведь – ее нет.

М_а_р_и_и___з_д_е_с_ь___н_е_т.

Этот мир делает вид, что она не существует, и притворяется историей типа «жили долго и счастливо». Может, так бы все и закончилось, если бы она не принесла «шкатулки» в нашу жизнь. Может, корень зла – «О» и ее «Ущербное блаженство».

Мария ранила нас, притащив эти аномалии, эти «шкатулки» в нашу жизнь.

Однако –

– Мне плевать.

Я живу только ради Марии.

– Кадзу-кун? Что случилось?

Ситуация напоминает ту, что была в «Комнате отмены», но я уверен, что на этот раз Моги-сан невиновна. И тем не менее это больше, чем просто совпадение. Скорее всего, на психике Марии сказалось то время, которое она провела в мире повторов, и поэтому «Ущербное блаженство» приняло форму, напоминающую «Комнату отмены».

Его сила в том, чтобы заставить счастье длиться вечно, но по сути своей это счастье фальшивое и длится всего один день.

Похоже, «О» решила пришпилить меня к этому миру и таким образом загнать в угол.

Как только я приму это счастье – как только приму, что здесь нет Марии, – я проиграю «О» и останусь в ловушке этого мира навсегда.

А значит, у меня для Моги-сан есть лишь один ответ. Ведь у наших отношений нет завтра.

– …П_о_ж_а_л_у_й_с_т_а,___п_о_д_о_ж_д_и___д_о___з_а_в_т_р_а, – через силу произношу я и бегу прочь.

– К-Кадзу-кун?!.

Не обращая внимания на ее крики, я вбегаю в школьное здание и мчусь наверх, прыгая через ступеньки. Поднявшись на самый верх, распахиваю дверь на крышу и вижу перед собой закат.

– Ххааа… ххааа… ххааа…

Чтобы сражаться с этим миром повторов, я должен как-то сохранить память. В «Комнате отмены» мне это удавалось, когда я переживал что-то травмирующее, например смотрел, как Марию или Моги-сан сбивает грузовик.

Четкого доказательства у меня нет, но я уверен, что и здесь могу добиться этого эффекта подобным образом. К тому моменту, когда я решил бежать на крышу, у меня уже родился план.

Я спрыгну с крыши!

Я со всех ног бегу к ограде, чтобы не думать о предстоящем падении.

Бросаюсь на ограду и лезу по ней. И вот я уже на самом верху.

– …Ах…

Я вижу землю далеко внизу.

…О нее я расплющусь.

Внезапно меня охватывает страх. Ноги застывают. Мозг тут же успокаивается и начинает изобретать оправдания. Самоубийство – это полный идиотизм! Возвращайся к Моги-сан и прими ее признание. Вовсе незачем быть верным одной лишь Марии. Почему бы не принять мир, где счастливы все, кроме Марии? Подумай как следует не прыгай не умирай не думай забудь ее забудь ее забудь ее –

– За… ткниииииииииииииись!

Я отталкиваюсь от ограды и ныряю в багровое небо.

Воображай. Воображай, что прорываешься через этот мир.

На долю секунды по этому предположительно идеальному миру пробегает трещина. Чернота, которую я успеваю заметить за трещиной, доказывает, что я прав – этот мир фальшивый.

Однако это продолжается лишь миг.

Чернота исчезает, и я вверх тормашками лечу к земле.

Моя голова безжалостно бьется о твердую землю.

Удар.

Я слышу, как мой череп раскалывается, как его содержимое сплющивается, и мое сознание…

13189-й раз

…переносится.

Я лежу вовсе не среди собственных мозгов, а на полу нашего класса. Мои одноклассники заняты подготовкой к фестивалю.

Я сажусь и кладу на пол флейту, которая у меня в руке.

– Аа, гх…

От того, что я увидел перед самой смертью, мое сердце колотится как сумасшедшее. Я весь в холодном поту. Меня дико тошнит.

Определенно я не хочу еще раз пройти через это… но, возможно, у меня не будет выбора.

Ведь это –

– Сработало.

Мне удалось сохранить память – минимальное требование, чтобы бороться со «шкатулкой». Если бы не это, я провел бы весь день, получая удовольствие. Стал бы еще одной шестеренкой в этом бессмысленном мире.

Чтобы этого избежать, я должен совершить псевдосамоубийство.

Я с трудом поднимаюсь на ноги и опираюсь локтями о накрытый скатертью стол.

Когда-то давно меня поймала «О». Не помню, когда именно, но очень давно. Мое воспоминание того времени потускнело и кажется мне каким-то не своим, будто я фильм смотрю. Я уже очень долго повторяю этот день, день школьного фестиваля, пойманный в иллюзию счастья.

Понятия не имею, сколько повторов уже прошло. Эта информация у меня была в «Комнате отмены», но только потому, что там Мария вела счет.

Может, я прожил этот день уже больше десяти тысяч раз. Может, я уже становлюсь частью этого мира. Не знаю и не могу определить.

Я забыл, какие ощущения бывают от реального мира, и не могу отличить этот мир от реального. То, что я все же понял правду, граничит с чудом.

Если я не смогу сохранять память, мои сомнения насчет этого мира рано или поздно испарятся полностью. И тогда этот фестиваль счастья будет прокручиваться десять тысяч раз, миллион раз, десять миллиардов раз.

Он будет повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и повторяться и проглотит меня, как старую жвачку, потерявшую уже весь вкус.

…Чем это отличается от смерти?

– Уу, а…

Страх.

Страх потерять цель, страх того, что весь смысл моей жизни будет замазан.

Но и этот страх рано или поздно исчезнет.

– Гх!..

Подстегиваемый страхом, я вылетаю из класса.

Коконе вслед что-то кричит, но мне плевать. Я должен положить конец этому повторяющемуся миру.

Сбежать из школы, сбежать от атмосферы праздника достаточно легко, но я быстро останавливаюсь.

Я не знаю, куда идти. Честно говоря, у меня нет ничего, что хоть отдаленно напоминало бы зацепку.

В «Комнате отмены» наша цель была – найти «владельца». Но сейчас «владельца» нет в принципе. В лучшем случае можно сказать, что «владелец» – сама Мария, раз уж меня поглотила «О», составная часть «Ущербного блаженства».

А Марии в этом мире нет. Ее невозможно найти.

– Но…

Этот мир связан с Марией, значит, где-то может быть какая-то подсказка.

– Я должен найти хоть кусочек Марии!

Если мне удастся, уверен, это поможет мне найти решение.

Я бегал по всему городу. Первой моей целью была квартира Марии, но она оказалась пуста, как и в реальном мире. Естественно, ни следа мятного аромата. Тщательно обыскав комнату и убедившись, что ничего интересного тут нет, я решил пробежаться по всем местам, где мы бывали с Марией вместе.

Я побывал в парке, в игровом центре, в караоке-баре, в универмаге, в больнице, в парке аттракционов, во всех ресторанах и кафешках, где мы ели, – но не нашел даже намека на Марию.

В этом мире не было ни следа такого существа.

Пока я безуспешно носился по городу, время летело, и совсем скоро небо вновь начало багроветь.

Я должен сохранить память, а время, когда я спрыгнул с крыши в прошлом повторе, уже приближается. Я должен снова совершить псевдосамоубийство.

Я не знаю точного времени, когда повтор завершается. После времени моего предыдущего самоубийства моя память может быть стерта в любую секунду.

Я должен прыгнуть раньше!

Нет нужды говорить, что против воли прыгать насмерть – совершенно аномально и очень страшно.

Но у меня нет другого выхода.

Вообще говоря, не обязательно именно прыгать с крыши, и не обязательно умирать в том же месте, где и в прошлый раз; однако ноги сами несут меня на крышу моей школы.

Я вхожу в ворота и направляюсь к школьному зданию. Внезапно меня останавливает знакомый голос.

– Хосии!

Это Харуаки. Он подходит ко мне с насупленными бровями, толкая перед собой инвалидную коляску.

– Куда ты делся, Хосии?! Ты сегодня должен был заниматься Касуми, забыл, что ли?! Ты ведь этого ждал так же сильно, как она?! Почему, какого черта?..

Он имеет полное право злиться на меня.

– Все, все в порядке, Харуаки-кун… наверняка у Кадзу-куна есть причина! – защищает меня Моги-сан.

Ее слова добры, но сама она не может скрыть разочарования.

…Моги-сан… я бы с прегромадным удовольствием отключил мозг и наслаждался фестивалем вместе с тобой. Я бы с прегромадным удовольствием смотрел на твою улыбку, стоя рядом… но я не могу!

Я не должен придерживаться «роли», которую всучил мне этот мир. Если я поддамся этому искушению, то застряну здесь навсегда.

Подавляя чувства, я спрашиваю:

– Вы знаете Марию? Марию Отонаси?

– …Ты думаешь, сейчас самое время для вопросов, Хосии?.. Кто, блин, она такая? – зло спрашивает Харуаки.

– Она имеет какое-то отношение к тому, что ты пропал?

Как я и боялся, оба они ничего не знают про Марию.

– Аа… гх!..

Это слишком невыносимо. Я отворачиваюсь от них и бегу на крышу.

Спрыгнуть. Я должен спрыгнуть! Я должен умереть!

Что именно так невыносимо?

Они ничего не знают о Марии. Я не почувствовал в них ни следа Марии.

Но это ладно – к этому я был готов.

Почему же я так разбит? Почему я так потрясен и обескуражен? От чего я бегу?

Потому что все выглядело естественным. Несмотря на то, что мои одноклассники должны знать Марию, их неведение совершенно не показалось мне странным. Мария кажется далеким выдуманным персонажем из какого-то другого мира.

Я, единственный, кто помнит Марию, выгляжу куда более фальшивым, чем они.

Внезапно я осознаю нечто очень важное.

Мария.

К_а_к_о_й___д_е_в_у_ш_к_о_й___т_ы___б_ы_л_а?

Я начинаю забывать Марию… Сколько же меня крутила эта мясорубка времени, чтобы такое случилось? Да, время, проведенное мной в этом состоянии фальшивого счастья, уже давит достаточно сильно, чтобы расплющить меня.

Если я буду забывать ее и дальше – каков вообще смысл этого одинокого сражения?

– Ххааа… ххааа… ххааа…

Я мчусь, словно пытаясь стряхнуть сомнения, и наконец открываю дверь на крышу. Передо мной открывается багровый мир. У меня мало времени.

«Я люблю тебя, Кадзу-кун».

Этот мир – самый притягательный. Я хочу остаться в нем.

Однако эту мысль я тут же стряхиваю.

Я не буду колебаться. Я не хочу колебаться. Я не должен колебаться. Не оставляя себе места для сомнений, я взбираюсь на ограду.

И прыгаю.

Я падаю вверх тормашками и снова расплескиваю содержимое черепа по земле.

13190-й раз

Вернувшись в утренний класс и убедившись, что память не пропала, я встаю.

Однако на меня тут же накатывает приступ головокружения. Я кладу руку на лоб; рука дрожит. Псевдосамоубийства серьезно действуют мне на психику.

Сколько мне еще предстоит этим заниматься?

Я мотаю головой, чтобы вытряхнуть из нее сомнения. Я не должен больше об этом думать, а то сам не замечу, как утону во всех этих повторах.

– …Так.

На этот раз я протрясу всех, кто есть в школе. Буду ходить и допрашивать каждого, кто был хоть как-то связан с Марией.

Несомненно, на меня обрушится уйма негодования за то, что я брожу по школе, а не занимаюсь Моги-сан. Но все равно я это сделаю… должен сделать.

– …Ха…

Прислонившись к двери на крышу, я запрокинул голову к багровому небу. День снова закончился бесплодно.

Я продолжал допрашивать всех подряд, пока не заслужил презрение всего класса за то, что расстроил Моги-сан, однако результатом был полный провал. Никто не знал о Марии, никто не дал никакой зацепки.

– Хе, ха-ха!

Мне остается лишь смеяться. Я вымотан донельзя. Я даже ходить прямо не могу – недосып меня подкашивает. Хочу отдохнуть. Не хочу больше думать. Хочу сбежать. Просто хочу сбежать. Хочу пойти на школьный фестиваль с Моги-сан, пусть даже всего на один день.

Но не могу.

Если я еще хоть раз наслажусь вкусом счастья, то не смогу больше сопротивляться этим повторам.

А значит, пора снова прыгать.

Пора совершить самоубийство.

– …Я точно с катушек съеду.

Что вообще за логика? Почему я должен раз за разом испытывать эту боль? Оно правда того стоит?

Отсекая эти мысли, я прыгаю с крыши.

Удар. Я снова расплескиваю содержимое черепа.

13191-й раз

Я сохранил память, но не могу собрать достаточно силы воли, чтобы встать. Хочу действовать, но ни тело, ни душа не слушаются.

Дайте мне хоть искорку надежды, пусть даже она будет тусклее, чем самый тусклый ночник. Я просто хочу сделать шаг вперед.

Заставив-таки свои свинцовые конечности двигаться, я встаю.

Однако вновь я не смог добиться никакого прогресса – и вот лежу навзничь на крыше.

Никто, похоже, не знает Марию. Нет ни следа ее существования.

– Уу… уу…

Я плачу. Я не хочу больше прыгать с крыши. Я не хочу больше страдать. Я не хочу больше расстраивать Моги-сан. Я сыт по горло.

Но варианта «сдаться» для меня не существует, и я прыгаю снова. Удар. Я расплескиваю содержимое черепа.

Убейте меня наконец!

13192-й раз

Но моя жизнь продолжается, и цепь воспоминаний тоже. Несмотря на то, что боль я причиняю себе сам, я не могу удержаться от того, чтобы завопить и привлечь к себе общее внимание.

– Деррь – мо! – ругаюсь я, выплакавшись и утерев слезы. – Я не сдамся!

Ни хрена я не сдамся.

13201-й раз

Я гляжу на багровое небо с крыши школы.

Сколько раз я уже повторил этот день? Раз десять, наверно?

Мне нечего делать. Просто нет каких-то частиц Марии, которые можно было бы найти.

Я пойман в этих повторах. Выхода нет.

Что тогда мне делать? Продолжать дергаться? Может, уже можно потерять память? Разве я сделал недостаточно? Разве я не заслужил отдых?

Мысли набрасываются на меня, пытаются подчинить меня себе. Они не останавливаются. Я думаю лишь о том, чтобы сбежать от своего долга.

И все же я взбираюсь на ограду. Я не знаю даже, есть ли в этом хоть какой-то смысл. Не знаю, правильно ли я делаю. Но я по-прежнему скован одержимостью: я должен вернуть Марию в свою жизнь.

Я прыгаю.

Я расплескиваю содержимое черепа.

А-ха-ха, там еще есть что расплескивать?

13445-й раз

Счет перевалил за 250. Я умер больше 250 раз. Глядя с крыши на школьный двор, я вижу костер. Вдалеке играет «Оклахома миксер», но я не понимаю, что это означает.

Некоторое время назад я убил свои мысли, потому что они мне мешали.

Лишь иногда мне удается подумать о чем-то содержательном, вот как сейчас.

И все же я еще раз прыгаю с крыши. К горе моих мертвых тел добавляется еще одно.

Я даже не думаю уже, зачем я это делаю.

Удар.

14590-й раз

Кто такая Мария?

Я прыгаю.

Удар.

14668-й раз

Трупы. Пятьсот трупов.

Это устройство для убивания Кадзуки Хосино через падение.

14888-й раз

– Ааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа!

15223-й раз

–

18900-й раз

–

22000-й раз

–

26000-й раз

–

27500-й раз

–

27756-й раз

– А?.. А?

Глядя с крыши на багровый закат, я вдруг понял, что снова могу говорить.

– …Закат.

Не знаю, сколько прошло времени. После того как я перестал думать, багровое небо и смертельные прыжки стали для меня какой-то бессмысленной рутиной.

– Красиво.

То, что такая обычная мысль появилась у меня в сознании, – почти что чудо. Я без понятия, сколько уже раз я переживал фестиваль. Недавних событий тоже не помню.

На короткое время я вернулся в нормальное состояние.

Однако это, наверно, в самом деле чудо, и если я упущу этот шанс, то снова стану бездумным созданием, которое бесцельно проводит весь день, только чтобы покончить с собой при виде заходящего солнца.

Да… сейчас я должен выбрать. Я прихожу сюда, чтобы покончить с собой, чтобы не остаться навсегда в ловушке бесконечных повторов, однако в конечном итоге я все равно застрял в ловушке, только другой. Я в полном тупике и должен принять это. Я должен решиться на то, чтобы вырваться из этой бессмысленной петли.

Я должен перестать прыгать.

Я должен отказаться от нее.

Устраивает ли меня это? – так я спрашиваю прежнего себя. Это он полон решимости вернуть ее в свою повседневную жизнь, хоть и давно уже стал пустой оболочкой. Это он управляет мной, заставляя прыгать с крыши.

Устраивает ли меня это?

Вовсе нет. Я хочу спасти ее. Она для меня дороже, чем кто бы то ни было. Ради нее я был готов пожертвовать всем, включая собственную жизнь и жизни всех остальных.

Но…

Но –

К_а_к___е_е___з_о_в_у_т?

Мои последние воспоминания о ней замазаны повторами сегодняшнего дня. Если это и был план моего врага, то он удался. Громадный вес времени выдавил ее из моей головы. Я не могу ее спасти, и в моих действиях нет никакого смысла.

Я побежден на всех фронтах.

– Но… это и не страшно… да?

Я боролся достаточно. Я не считал, сколько прошло дней, но знаю, что это громадное число. Наверняка я провел здесь не меньше времени, чем в «Комнате отмены». Если я продолжу это бессмысленное барахтанье, я лишь окончательно сойду с ума.

…Нет, я уже сошел с ума, и давно.

Лишь одним способом я могу избавиться от этого безумия: отбросить воспоминания о своей борьбе.

Я это осознаю, но мои ноги не пускают меня с крыши и пытаются спрыгнуть, дай им только шанс. Это стало для меня уже рутиной.

Не дурите! Не делайте этого! Я бью себя по бедрам, чтобы остановить их. Я уже на пределе! Поймите наконец! Сдайтесь! Лишь когда от боли мои ноги теряют способность двигаться, я останавливаю свой обычный путь навстречу смерти.

– Хааа… хааа…

Я заставляю свое тело покинуть крышу, волоча ноги-предательницы. Я ковыляю вниз по лестнице, тяжело дыша и останавливаясь на каждой ступеньке.

– …Давай вернемся.

Давай думать о счастливых вещах.

– …Давай вернемся.

Давай думать об улыбке Моги-сан.

– …Давай вернемся… к радости школьного фестиваля.

Я возвращаюсь в мир счастья, пусть он и фальшивый.

Открыв дверь школы, я выхожу во двор. Я вижу костер. Я слышу «Оклахома миксер».

…Как же давно я был здесь в последний раз.

Но если уж я вернулся в этот мир, то должен идти к Моги-сан. Я должен сказать слова, которые до этого дня мне приходилось проглатывать.

Это будет мое прощание с ней, чье имя я забыл.

Как только я принимаю окончательное решение, в ногах появляется легкость, будто с них спало проклятие. Сердце медленно оттаивает после долгой пустоты.

Оно заполняется улыбкой девушки, которую я люблю.

– Кадзу-кун?.. – и девушка, заметив меня возле огня, катит ко мне свою инвалидную коляску. – Что тебя так сильно задержало сегодня? Ты такой бледный, ты хорошо себя чувствуешь? …Если хорошо, давай вместе смотреть на костер? – спрашивает она с мягкой, но немного натянутой улыбкой.

Конечно, она расстроена. Она ведь так хотела провести этот день со мной, а я нарушил обещание.

– …Прости меня.

– А?.. Не, все в порядке. Я знаю, Кадзу-кун, у тебя были причины…

– Прости меня!

Слезы текут у меня из глаз и не желают прекращаться.

– Эээ… не нужно так сильно извиняться за то, что было сегодня…

Не только сегодня. Я отмахивался от тебя и от этого мира очень, очень долгое время. Я посвятил это время не тебе, а ей, чье имя забыл.

Я так долго предавал Моги-сан этого мира.

Но я решил, что теперь буду жить здесь. Все, что тут происходит, – не что-то эфемерное, а серия важных шагов. Я не могу больше преуменьшать то, что происходит в этом мире.

Я не могу больше совершать самоубийства.

«Я люблю тебя, Кадзу-кун».

Я не могу больше отворачиваться от признания Моги-сан.

Это признание медленно, но верно действовало на меня. Оно изменило мое сердце, прежде занятое ей, чье имя я забыл.

Моя любовь к Моги-сан росла день ото дня.

Точно так же, как и в том, прошлом мире бесконечных повторов.

Повторы этого мира замазали ее.

Я утираю слезы и хватаю Моги-сан за хрупкие плечи.

– К-Кадзу-кун?..

Сегодня я наконец-то ей отвечу.

– Касуми Моги-сан, я люблю тебя.

Слезы вновь потекли у меня из глаз.

– Пожалуйста, будь со мной всегда.

Я больше не буду просить ее подождать до завтра.

Моги-сан в панике от моего внезапного признания.

Я знаю. В этот раз Моги-сан не призналась мне первой; мое признание стало для нее полной неожиданностью.

Несмотря на это, она улыбается.

– Спасибо.

Ее улыбка светлая, как подсолнух. Я так люблю эту улыбку.

– Я тоже хочу быть с Кадзу-куном всегда.

Мы беремся за руки и начинаем танцевать простенький «Майм майм». Как следует танцевать мы не можем из-за инвалидной коляски, но я все равно рад. Да, сейчас я счастлив.

Теперь я так и буду жить в этом бесцельном, повторяющемся мире. Кто-то может счесть это плохой концовкой, но меня она более чем устраивает.

Что может быть прекраснее, чем взаимная любовь, длящаяся целую вечность?

Ничего. Абсолютно ничего.

– Ха-ха.

Я счастлив.

– А-ха-ха-ха-ха.

– А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха.

– А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха.

– А-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха.

На этом мое долгое, очень долгое сражение закончилось

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

.

бы – как было бы хорошо.