«Мне было семь или восемь лет, когда моя тетя, сестра моего отца, ранним утром повела меня на речку и, заставив опустить ноги в струи холодной воды, стала обучать меня азбуке. Азбуку эту, написанную карандашом на клочке бумаги, принес домой мой отец, который накануне упросил написать ее одного соседа, бедного дворянина. Помимо этих писанных карандашом 34 букв, мне было запрещено глядеть на что-либо печатное или писать, так как, по мнению моей тети, это могло помешать мне запомнить буквы. Когда я выучил наизусть всю азбуку, меня отдали учиться в семью одного священника из дворян.

Священник обучал меня каким-то молитвам; светской азбуки он сам не знал и не мог и даже не пытался обучать меня ей. В детстве у себя дома я был очень избалован родными, а в доме дворянина-священника (он был многосемейным) меня заставляли работать очень много. Не давали ни минуты отдыха. Когда я прожил у священника полгода, родители отправили меня в г. Поти, к племяннику этого священника — потийскому лесоторговцу. Всю осень, зиму и весну проболтался я на кухне этого купца-дворянина и по его приказанию пек ему кукурузные лепешки — мчади. Ни грамоте и ничему другому за это время меня никто не обучал. Наконец мой дядя спас меня из этого ужасного положения, взял к себе домой и отдал в сельскую школу.

В продолжение 1871–1875 годов я пас коров и овец, время от времени посещая школу. Из одной сельской школы меня перевели в другую, так как во время камеральной переписи моего отца приписали к другому селу. Учителя в этих школах не отличались высокими познаниями, хотя во второй школе они были несколько лучше. В 1876 году, в середине учебного года (в феврале) я поступил в Озургетское духовное училище. Меня приняли во второе приготовительное отделение. В том же месяце меня перевели в третье отделение. Я учил уроки, задаваемые в этом отделении, и одновременно сам готовился к переходу из приготовительного прямо во второй класс. На следующий год я перешел в третий класс. В сентябре того же 1878 года я перешел в четвертый класс и сразу же покинул училище…»

Это первые страницы «Автобиографии» Эгнате Ниношвили — писателя и революционера, выдающегося общественного деятеля Грузии и замечательного человека.

Каково значение Ниношвили?

Его творчество положило начало новейшей грузинской литературе, отобразив социальную обстановку, которая сложилась в Грузии к концу прошлого века. Последователь великих начинаний И. Чавчавадзе и А. Церетели, Г. Церетели и А. Казбеги, он продолжил и развил лучшие демократические традиции грузинского реализма.

Быстро и бурно развивался капитализм. Обострялись противоречия, «освобожденное сверху» крестьянство осталось таким же безземельным и нищим, все увеличивалось число рабочих на фабриках и заводах. На арену общественной жизни выходили новые социальные силы, в городе и деревне обострялась классовая борьба.

Со времени своего возникновения грузинскому пролетариату приходилось жить и работать в гораздо более тяжелых условиях, чем рабочим центральных районов Российской империи.

Капитализм в Грузии развивался в. условиях колониальной политики самодержавия. Не случайно еще с начала семидесятых годов в промышленных городах возникло стачечно-забастовочное движение рабочих.

Деревенская беднота, задавленная налогами и поборами, нередко с оружием в руках вынуждена была отстаивать свою жизнь и человеческое достоинство.

В такой сложной и острой общественной обстановке формировались мировоззрение, социально-политические убеждения и эстетические идеалы самого прогрессивного и революционного писателя своего времени — Эгнате Ниношвили.

Эгнате Ниношвили (Игнат Фомич Ингороква) родился 17 февраля 1859 года в Гурии, в селе Чаргвети нынешнего Ланухутского района, в бедной крестьянской семье. Мать его умерла, когда ему было шесть месяцев. Заботы о воспитании мальчика взяла на себя тетя Нино.

Уже с рождения он отличался слабым здоровьем, и тяжелый труд был ему не по силам. Именно поэтому родные, поняв, что мальчик не пригоден для сельской работы, решили дать ему образование.

В приведенных выше страницах «Автобиографии» Эгнате не пишет, почему он не окончил духовное училище. А дело было так.

Будучи в последнем классе, Эгнате вместе с прогрессивно настроенными учителями и передовыми товарищами по училищу принял активное участие в разгоревшейся борьбе против реакционного школьного руководства. Он был одним из организаторов забастовки учащихся, которая явилась его первым боевым крещением будущего писателя и революционного деятеля.

Эгнате был исключен из гимназии с «волчьим билетом», лишившим его возможности поступить в какое-либо другое учебное заведение или устроиться на государственную службу. Стремясь закончить образование, он пытался заниматься с учениками, чтобы впоследствии «держать экзамен где-нибудь в духовном училище и получить таким образом свидетельство об окончании». Однако эти попытки не дали результата.

Он пишет в письме на имя Ивана Лиадзе:

«Я… стал заниматься вместе с учениками четвертого класса, в особенности с С. Джибладзе. Но стоило деканозу и его вдохновителю инспектору узнать об этом, как они нагнали на учеников четвертого класса такого страху, что врагу не пожелаешь!.. Четвероклассникам пригрозили, что если они будут водиться со мной, то их моментально исключат из училища, и это еще полбеды… грозились сослать их в Сибирь».

И далее в том же письме:

«Деканозу теперь мерещится не один Ингороква, а несколько. Так, недавно он вызвал к себе одного ученика четвертого класса и, сказал ему: «Почему ходил к тебе Ингороква?» Ученик спросил: «Когда, мой господин?» — «А вот когда он зашел к Ефимию Чалаканидзе, он был и у тебя!» Ученик ответил: «Что вы говорите, сударь! Если он зашел в дом к Чалаканидзе, как же он мог быть у меня!!» Тогда деканоз вспылил и надвинулся на ученика, чтобы разорвать его на куски за то, что тот посмел возразить. «Этот проклятый мог бы быть и там и у тебя!»— кричал он. Вот в каком положении пребываю я, мой господин. И как я могу заниматься чем-нибудь, готовить программу и прочее. Говорят, экзарх должен приехать в Озургеты. Если это правда, я обращусь к нему с прошением. Если ничего не выйдет… я пожму руку жизни и попрощаюсь с ней навсегда…»

С огромным трудом удалось сдать Эгнате экзамены на звание сельского учителя, и в октябре 1879 года он был назначен учителем в село Чочхаты.

Поистине трогательной и беспредельной была тяга этого человека к знаниям. Живущий в невероятной бедности, на последние гроши он покупал книги. Работая учителем в сельской школе, он мучается тем, что нет учебников и пособий, на которые у сельской общины не хватает средств. Он написал обстоятельную докладную записку Илье Чавчавадзе, тогдашнему товарищу председателя правления Тифлисского общества по распространению грамотности среди грузин Кавказского наместничества, в которой последовательно излагает нужды школы.

Ниношвили пытается собрать хоть какие-нибудь деньги для продолжения образования. В марте 1881 года он ушел с места учителя и начал работать на недавно начавшемся строительстве Батумской железнодорожной линии.

«…Я вступил в товарищество с какими-то подрядчиками работ, но от этого к концу у меня остались одни только долги. В 1882–1883 году я служил телеграфистом на той дороге (Батумская ж. д.)».

— Вскоре Эгнате уехал в Тифлис, где поступил наборщиком в типографию Арсена Каландадзе за семь копеек в день, а через некоторое время вернулся в деревню.

«В течение шести месяцев служил сельским писарем».

Жизнь в деревне не удовлетворяла Ниношвили. У него уже был большой запас впечатлений, накопился опыт. Ему хотелось писать, и недостаток образования не давал ему покоя.

В ноябре 1886 года Эгнате на небольшие деньги, собранные среди сочувствующих ему друзей и знакомых, едет для получения высшего образования за границу,

…С утра он уходил в виноградники. Чистый и тихий городок Монпелье лежал внизу, его хорошо было видно с холмов. Вдалеке по проселку лениво пылили лошади окрестных виноделов: в город везли остатки урожая.

Эгнате любил, раздвинув по-осеннему тяжелые ветви, наблюдать эту чужую жизнь чужой страны.

Франция…

Как он стремился сюда! Не хватало денег. Унижался, просил, писал письма…

И вот, наконец, пароход — огромный, красивый, белый на синих волнах… Трапезунд. Самсун. Стамбул. Фамилия капитана была Жибуен. Молодой моряк, видимо из богатой семьи, но хочет казаться «морским волком». А всеми делами заправляет его помощник, здоровенный швед с трубкой и бакенбардами.

В Марсель пришли поздно ночью, однако весь берег был усыпан огнями. Просто море огней. Эгнате впервые видел такой большой порт. Величественные океанские пароходы и тут же старинные парусники. Скрип лебедок, команды на всех языках перемежаются с гудками буксиров и сиренами кораблей. С рейда доносится музыка: это итальянцы справляют какой-то национальный праздник.

На берегу толпа. Шныряют туда и сюда носильщики в форме, люди несутся, стоят, сидят. То и дело подкатывают к выходу нарядные экипажи. А кругом мерцание фонарей и огни, огни…

Да, так оно было…

— Эгнате!.. Эгнате!..

Кажется, кто-то зовет его? Ниношвили вздрогнул. «Кому я понадобился?» — с неудовольствием подумал он. Ах, это Самсон Канделаки, его соотечественник и друг.

— Здравствуй, Самсон…

— Здравствуй, Эгнате, я искал тебя в кафе, но мне сказали, что ты рано позавтракал и ушел в холмы. — Самсон сел рядом с Ниношвили.

— Да, я с утра здесь. У меня сегодня неважное настроение… — сказал Эгнате. — Опять нет денег… Опять мне кажется, что вся эта затея провалится и учиться не придется! Меня преследует какой-то рок! Я потратил столько сил, чтоб вырваться сюда и поступить в институт, и вот…

— Брось, Эгнате, ты же знаешь: мы не оставим тебя в беде!..

— Вы-то не оставите, но чем вы можете помочь мне, когда вам самим копейки шлют с родины?

Они замолчали. Эгнате сидел на траве, над его головой ветер шевелил листву. Где-то вдали на дорогах Франции все так же клубилась пыль…

Ниношвили не получил помощи с родины. Друзья не смогли собрать суммы, необходимой для продолжения его образования. Вот его письмо, адресованное другу из Гурии:

«Ты, вероятно, видел птицу с подрезанными крыльями, которая пытается, но не может взлететь? Этой птице с подрезанными крыльями подобна моя мечта. Всем сердцем я стремлюсь к образованию, жажду увидеть вольную жизнь Женевы и Парижа, но силы и обстоятельства не позволяют мне осуществить это желание. Кто знает, даст ли мне когда-нибудь счастливый случай возможность увидеть Париж и другие очаги свободы, услышать звуки гимна свободы — «Марсельезы»! Эх, не стоит об этом говорить!..»

В марте 1887 года разочарованный и потерявший надежду Эгнате вернулся на родину. Некоторое время он жил в родной деревне, а затем поступил секретарем-переписчиком к крупному феодалу Григолу Гуриели.

В том же году появился в печати первый юмористический фельетон Э. Ниношвили «Вести из Гурии», за которым последовал целый ряд статей и корреспонденций, посвященных злободневным вопросам жизни Гурии. Все это было напечатано в газете «Иверия», которую редактировал Илья Чавчавадзе.

В богатой фамильной библиотеке князя Гуриели, кроме интересных книг, можно было найти интереснейшие архивные рукописи, редкие памятники грузинской литературы. Окрыленный Эгнате широко воспользовался сокровищами библиотеки.

Сравнительно легкая работа и сносные условия жизни после стольких бед дали возможность Ниношвили всей душой отдаться любимому делу. Он задумал написать большой роман о крестьянском восстании в Гурии. Материалы к нему он нашел в библиотеке и архиве князя.

Несмотря на хорошие условия, Эгнате не смог долго оставаться у Гуриели. В те годы в Гурии все более обострялись противоречия в отношениях помещиков и крестьян. Ниношвили, который целиком разделял требования крестьян, посчитал для себя невозможным в такое время работать в доме владетельного гурийского князя. В ноябре 1888 года он оставил службу у Гуриели и почти целый год провел в родном селе. Здесь он закончил свой первый роман — «Восстание в Гурии». Это единственный роман Ниношвили на историческую тему.

Литература, которой располагал Ниношвили вовремя работы над романом, крайне незначительна. Опираться же на официальные документы писатель не. мог, так как в этих документах восстание освещалось правящими кругами односторонне, пристрастно.

Из воспоминаний современников Ниношвили мы узнаем, что писатель собирал сведения о восстании непосредственно среди народа.

Опираясь на этот единственно правдивый источник, Эгнате Ниношвили смог дать правильное освещение историческому факту, положенному в основу романа, смог показать с точки зрения классовой борьбы взаимоотношения основных социальных сил, действующих в восстании.

По своему характеру это восстание было крестьянским, главным его героем было крестьянство, и поэтому писатель в своем романе именно крестьянина и поставил в центр внимания.

Целый ряд картин, эпизодов, Оставляющих неизгладимое впечатление, показывает, с каким воодушевлением, с какой самоотверженностью восстали замученные крепостным строем и жестокой царской политикой крестьяне. С большой любовью и сочувствием рисует писатель типы боевых представителей крестьянства, их главарей, среди которых особенно выделяются прозванные «крестьянскими генералами» Бесия, Атармиза, Тоидзе, кузнец Петрия, будочник Ростом и другие. Каждое слово, каждый поступок этих героев проникнуты свободолюбием трудящегося народа, стремлением к справедливости, бескорыстной преданностью интересам народа, мужественным благородством и самоотверженной готовностью к борьбе.

* * *

«На одной из окраин города Батума, за нефтяными заводами на пустыре, в беспорядке разбросаны дощатые домишки со щелями, которые скорее можно назвать лачугами, чем домами. Вокруг этих помещений вечно непролазная грязь… Дороги здесь такие, что во время дождя' надо соблюдать большую осторожность, чтобы не увязнуть. Болота, которыми изобилует этот уголок, пропитаны нечистотами. Исходящие из них испарения отравляют воздух, и вокруг стоит такое зловоние, что человек, привыкший к чистому воздуху, не закрыв носа, не сможет пройти мимо этого места. В помещениях нет печей. Каждая комната имеет лишь по маленькому оконцу, и поэтому даже в солнечную погоду в них темно. В этих тесных и сырых комнатах ютятся рабочие: по десять-двенадцать человек в каждой…» Этот отрывок взят из неоконченной повести Э. Ниношвили «Приют».

Вот в одной из таких комнат жил и Эгнате Ниношвили, который к этому времени был автором не только ряда корреспонденций, опубликованных в прессе, но и таких замечательных произведений, как «Восстание в Гурии» и «Гогия Уишвили».

Зима, проведенная в тяжелой обстановке, окончательно надломила его здоровье, и с этого времени он не переставал болеть.

В «Автобиографии» Ниношвили пишет: «Зима 1889 года в Батуме оказалась особенно суровой, ветреной и дождливой. На мне была рваная летняя одежда. В ужасную погоду мне приходилось вставать в 4 часа утра и проходить большое расстояние, чтобы попасть на завод. Иногда двери завода оказывались запертыми, и мне приходилось подолгу ожидать на дворе».

Писатель Георгий Церетели так рассказывает о жизни Ниношвили в Батуме: «Он то перетаскивал на спине огромные доски, то работал по изготовлению керосиновых бидонов, и часто у него из пальцев сочилась кровь».

* * *

В Батуме, на заводе Ротшильда, Э. Ниношвили впервые познакомился с жизнью и бытом грузинского пролетариата.

Эгнате много читал, встречался с передовыми рабочими, читал им свои произведения.

В 1890 году он поступил в контору Н. Гогоберидзе в местечке Зестафони.

В этой конторе Ниношвили был завален непосильной работой. «Мне кажется, что в Батуме и в этой проклятой конторе я загубил свое здоровье и силы. С этого времени болезнь одолела меня, и я уже редко бываю здоровым», — писал Э. Ниношвили в своем дневнике.

И здесь он редко находил свободное время для умственного труда. Несмотря на это, именно за месяцы, проведенные в конторе Гогоберидзе, он написал свои повести: «Симон», «Озеро Палиастоми», «Странная болезнь» — и тогда же начал работать над повестью «Кристине».

Сплотив вокруг себя революционно настроенную молодежь Зестафони, Э. Ниношвили устраивал тайные собрания, на которых знакомились с нелегальной революционной литературой и обсуждали пути и способы свержения самодержавного строя, освобождения трудового народа от национального и социального рабства.

На одном из таких собраний Эгнате произнес речь, в которой, как рассказывает один из присутствующих, «он ярко охарактеризовал создавшуюся экономическую и политическую обстановку и заключил: абсолютизм душит трудовой народ, высасывает из него кровь и мозг. Жизнь, энергия и способности трудового народа гибнут. Мы должны приложить все усилия для того, чтобы привести в движение силы народа, чтобы сдвинуть с мертвой точки прогнившую общественную жизнь».

В 1891 году Эгнате Ниношвили участвовал в экспедиции «филлоксерной группы» (группы, ведущей борьбу с филлоксерой), которую возглавлял бывший народник агроном Старосельский. С этой экспедицией Эгнате объехал многие районы Кавказа. В результате он написал пространный очерк историко-экономического характера — «Дагестан».

В ноябре того же года писатель возвращается в Батум и снова работает на заводе. Весной следующего года он появляется в Зестафони, но так как в конторе Гогоберидзе не оказалось свободного места, его посылают в селение Гоми на работу в конторе того же промышленника. Здесь условия труда и жизни оказались еще хуже, чем в Зестафони.

В письме, посланном из Гоми другу, Эгнате пишет: «Не думаю, чтобы здесь можно было что-нибудь написать… Ну-ка, представь себе, что можно написать в такой обстановке: к трактиру, где собирается всякий сброд, пристроена крохотная комнатка длиной в пять аршин, шириной в три с четвертью и высотой в три с половиной аршина, с прогнившим, неровным полом. Это жилье-гроб отделяет от трактира тонкая деревянная стена. Из трактира доносятся гомон пьяной толпы, крики и брань дерущихся, точно все это происходит у нас в комнате. Попробуй работать, попробуй писать в такой обстановке! Можно? Не думаю…»

Во втором письме, посланном из Гоми тому же адресату, Эгнате писал: «Валяюсь, обессиленный от ненавистной тяжелой работы и… хлопот. Вокруг пропитанный марганцевой пылью воздух, галдеж пьяной толпы… Думаешь отдохнуть хоть ночью, но напрасная надежда. В примыкающем к нашей комнате трактире продолжаются крики, драка, зурна, брань. Выходит, до утра надо терпеть это гармоническое смешение шумов».

Вскоре контора промышленника в Гоми была закрыта, и Эгнате вновь остался без работы. К этому времени его несколько рассказов были уже опубликованы, и он стяжал славу талантливого беллетриста. Писатель решил отныне заняться систематической литературно-общественной и революционной деятельностью и с этой целью стал готовиться к переезду в Тифлис. После короткого пребывания в родном доме, в Гурии, Эгнате переезжает в Тифлис и устраивается там на жительство сначала вместе с Миха Цхакая, а затем на отдельной квартире.

В Тифлисе Эгнате Ниношвили живет активной умственной жизнью, организует кружки революционно настроенной молодежи, неутомимо читает и пишет, знакомится с нелегальной литературой, в том числе с трудами Плеханова, и стремится найти правильный путь борьбы за освобождение трудового народа.

К этому периоду относится встреча Эгнате Ниношвили с будущим великим основоположником социалистической литературы Максимом Горьким.

В то время Горький еще не занимался литературой. Это был революционно настроенный юноша Алексей Пешков, который с целью изучения жизни трудового народа обошел необъятные края Российской империи, а в 1891 году попал и в Тифлис. Здесь он вскоре сблизился с передовыми рабочими и революционно настроенными интеллигентами и в числе их с Эгнате Ниношвили. Мы не имеем данных о том, в каких условиях произошла эта встреча и их сближение, но известен по воспоминаниям интересный эпизод. Во время одной беседы Пешков обратился к Эгнате: «Счастливый ты, товарищ, твои произведения знает народ, и ты заслужил такую любовь». — «Напиши и ты о своей жизни, о том, что видел и пережил, тогда и тебя узнают и полюбят», — ответил ему Эгнате.

В этот период Эгнате Ниношвили окончательно убеждается в беспочвенности и вырождении народничества, его сознание тянется к марксистскому учению:

С именем Эгнате Ниношвили неразрывно связана история организации «Месаме-даси». Его по справедливости следует считать руководителем этой группы в области художественной литературы.

Со дня основания газеты «Квали» Эгнате Ниношвили был ее постоянным сотрудником. Он ценил эту газету, как временную арену для выступления марксистски мыслящей молодежи, пока она не имела собственной прессы.

Весну 1893 года Ниношвили провел в Гурии. Здесь он энергично работал над собой, стараясь разобраться в той идеологической путанице и противоречиях, которые характеризовали «Месаме-даси» того периода, Уяснив себе задачи борьбы, он готовится к новому периоду своей революционно-писательской деятельности: острыми публицистическими статьями и путем практической революционной работы распространять среди рабочего класса учение Маркса — Энгельса и призывать народ к классовой борьбе.

Но Ниношвили не удается осуществить свое желание. К этому времени его здоровье было совершенно подточено постоянной нуждой и тяжелым трудом. Болевший туберкулезом писатель не имел никакой возможности лечиться.

С конца 1893 года Эгнате Ниношвили был уже окончательно прикован к постели. Но, несмотря на тяжелую болезнь, он не прекращал своей творческой работы и общественной деятельности: писал публицистические статьи, работал над новым рассказом и начал перерабатывать и исправлять некоторые ранее написанные произведения. Упорно не сдаваясь одолевающему его неизлечимому недугу, он с живым интересом следил за прессой, за развитием общественной жизни, стремился активно помочь боевому объединению и сплочению марксистски настроенной молодежи с выдающимися деятелями грузинской культуры. Ряд писем, посланных им в последние месяцы жизни известным грузинским писателям и общественным деятелям, свидетельствует о том, с какой неугасающей энергией и душевной бодростью служил он до последних минут жизни своим социальным идеалам.

В этот период Э. Ниношвили активно сотрудничает в «Квали» и заботится о том, чтобы вокруг этого органа сплотились лучшие деятели литературы и общественной мысли. В письме к редактору Георгию Церетели он пишет: «Из всех журналов и газет, существующих в Грузии в настоящее время, «Квали» самая прогрессивная. Вот почему я считаю своей нравственной обязанностью сотрудничать в ней». Во втором письме, адресованном тому же Георгию Церетели, Ниношвили выражает глубокое удовлетворение по поводу того, что Акакий Церетели возобновил сотрудничество в «Квали»: «Меня очень обрадовало, что наш великий поэт Акакий снова вернулся в «Квали». Акакий — любимый поэт народа, и орган, в котором он будет сотрудничать, привлечет к себе народ».

Написанные Ниношвили в последние месяцы жизни публицистические статьи и частные письма глубоко проникнуты боевым духом писателя, его неутомимой жаждой активной общественной деятельности. Но смертельный недуг с неумолимой быстротой подрезал крылья этим благородным стремлениям писателя. 6 декабря 1893 года он посылает редактору «Квали» одну из своих публицистических статей и просит его исправить ее стилистически, поясняя при этом: «Так как я настолько ослаб от болезни, что прочесть вторично и исправить статью у меня не хватило сил». В этом же письме писатель горестно жалуется на свою тяжелую болезнь и заключает: «Одним словом, я потерял всякую надежду на выздоровление».

Но Э. Ниношвили вовсе не думает покидать поля деятельности. «Хотя за это последнее время я очень ослаб физически, но уверен, что свое мнение, которое выражаю в печати, смогу подтвердить и фактами. Для борьбы с нашими квазипатриотами у меня хватит и сил, и знаний, и фактов. Не так уж много нужно для разоблачения их ложных мыслей», — писал Э. Ниношвили в январе 1894 года Анастасии Церетели. Писатель чувствует, что ему многое еще надо сказать, написать, сделать, что его творческое дарование именно сейчас должно было развернуть свои крылья со всей силой и полным размахом. Поэтому ой так остро переживает свое физическое бессилие, приближение конца. Выдающийся грузинский педагог Якоб Гогебашвили написал больному Эгнате письмо, полное глубокого сочувствия, и оказал ему материальную помощь. В проникнутом искренней признательностью ответном письме Э. Ниношвили писал прославленному автору «Дэдаэна» («Редное слово»): «Должен признаться, что, получая общественные деньги, я дрожу от страха. Если даже выздоровлю, смогу ли я возместить обществу или деньгами, или своими трудами то, что оставлю после себя? Несколько маленьких рассказов! Этого мало. Но я все же достаточно вознагражден тем, что написанное мною доставило хоть маленькое, но истинное удовольствие грузинскому обществу. Я считаю себя вполне удовлетворенным, когда такая достойная личность, как вы, говорите мне: «Читая ваши произведения, я получил удовольствие».

Эти слова ярко отражают как светлый моральный облик писателя, его большую скромность и требовательность к себе, что составляет достоинство каждого истинного дарования, так и ту глубокую душевную драму, которую переживал больной. В том же письме к Я. Гогебашвили Эгнате так характеризовал свое состояние:

«Со мной дело обстоит так: я кашляю очень много, иногда кровью. Голос у меня совсем осип; под левой грудью во время кашля, а иногда и при дыхании, чувствую сильную боль… Аппетит совершенно пропал, ходить не могу, стоит пройти несколько шагов, сейчас же начинается одышка, задыхаюсь и в коленях ощущаю страшную усталость… Сейчас, зная свое положение, я должен быть большим оптимистом, чтобы надеяться на выздоровление. По моему мнению, мне осталось жить от силы три года!» В действительности же после этого письма Эгнате Ниношвили прожил только три месяца.

У такого тяжелобольного не было не только минимальных гигиенических условий и возможностей для лечения, но и соответствующего питания. Эгнате Ниношвили жаловался в одном из своих частных писем:

«Три четверти этой зимы я из-за болезни провалялся в постели. Здешний климат полезен мне (хотя в этом году по мне этого не видно), но в деревне очень трудно наладить сносные гигиенические условия жизни. Прежде всего здесь не найдешь приличную комнату, притом трудно достать питательную пищу. Например, если говядину не привезешь из города (а город довольно далеко от нашей деревни), здесь ее не достать, разве только по праздникам… За всю зиму я нигде не смог достать молока». Вот в таких условиях прожил тяжелобольной Ниношвили последние месяцы жизни. В это время он уже был известным, популярным писателем, заслужившим общее признание и любовь трудового народа.

Сотрудники редакций «Квали» и «Иверия», такие выдающиеся писатели и общественные деятели, как Георгий Церетели, его жена Анастасия, Якоб Гогебашвили и другие, не говоря уже о ближайших друзьях и единомышленниках Э. Ниношвили, не оставляли его без внимания и забот, но при всем своем желании они не могли создать умирающему писателю даже самых элементарных условий. Это обстоятельство дает ясное представление о том, в какой тяжелой обстановке развивались национальная литература и пресса, насколько скованы и ограничены были возможности и творческие силы грузинского народа во времена жестокой колониальной политики царизма.

В поисках более подходящих для лечения условий Ниношвили в марте 1894 года повезли в Батум, но во всем городе ему не смогли найти сколько-нибудь сносного жилья. Домовладельцы и хозяева гостиниц побоялись сдать комнату туберкулезному больному. Вот что писал Эгнате Ниношвили по этому поводу одному из своих близких друзей — С. Джибладзе: «20-го числа этого месяца я кое-как добрался до Батума. Прибыл в Батум, но что меня здесь ожидало! Узнав, что я болен, все от меня отказывались. «Такого больного мы не можем впустить в дом», — говорили они. В первую ночь нас приняли в гостиницу, но на другой день, увидя мое белое как полотно лицо скелета, объявили: «Вы должны уйти, мы не можем сдавать номера больным, это напугает наших постояльцев». Что нам оставалось делать? Мы переждали до ночи, надеясь, что в темноте никто не разглядит моего лица. С наступлением ночи нам удалось проникнуть в другую гостиницу».

Вскоре писатель оказался вынужден покинуть Батум и вернуться в родную деревню, где провел последние дни жизни в невероятных физических и душевных страданиях.

Чем больше изнуряла писателя болезнь, чем ближе подходил конец жизни, тем острее он жаждал деятельности, творческого труда, тем сильнее он страдал от невозможности служить той великой цели, которая именно в последнее время так четко и ясно обрисовалась в его сознании.

О последних днях жизни Э. Ниношвили, о том, в каких мучительных физических и душевных страданиях угасал тридцатипятилетний писатель, ясное представление дает корреспонденция С. Джибладзе, опубликованная в «Иверии» 22 апреля 1894 года.

«За последнее время, — говорится в этой корреспонденции, — болезнь нашего Эгнате приняла безнадежный характер. Так как его жизнь в деревне стала невозможной, он решил переселиться в Батум, но, к несчастью, Батум не проявил сочувствия к нашему писателю. Его мертвенно-бледное лицо отпугнуло домохозяев. Лишь одна гостиница предоставила ему, и то за слишком высокую плату, узкую, неудобную комнату. Жизнь в Батуме тоже оказалась для него невыносимой… Больной предпочел вернуться в родную деревню, в свою лачугу. Он становился все слабее, но, несмотря на это, привыкший к. постоянному труду, он время от времени вскакивает с постели и тщетно старается продолжать начатую работу. Перо выпадает из его дрожащей руки, и он в исступлении, со слезами на глазах снова падает на постель. «Умираю, умираю, — говорит он с содроганием, — умираю, ничего не успев сделать, в то время, когда программа моей деятельности ясно определилась для меня». Этого благородного человека очень беспокоит и то, что он не в силах ответить тем уважаемым лицам, от которых получает письма, полные сочувствия».

В те же дни С. Джибладзе по просьбе Эгнате послал письмо Анастасии Церетели, в котором описано угасание жизни писателя:

«Эгнате Ингороква получил присланные вами деньги, но он уже не в состоянии ответить. Мне хочется искренне поблагодарить вас за сочувствие. Эгнате сейчас в деревне. Последние дни своей горькой жизни он предпочел окончить здесь. Вот уже пятнадцать дней, как я смотрю на его невыразимые страдания. По словам батумских врачей, он не переживет этой весны. Эгнате совершенно потерял аппетит, голос у него пропал, и он уже совсем не может- вставать с постели. Тем не менее, как только ему становится немного лучше, он пытается продолжать свой новый рассказ «Пустырь», но тщетно: перо выпадает из его руки, и от страшного волнения он обливается холодным потом. Так угасает этот благороднейший из людей. Очень мучает его также и то, что он не в силах ответить вам и другим уважаемым лицам, от которых получает сочувственные письма».

Как видим, это частное письмо С. Джибладзе является почти повторением его корреспонденции, помещенной в «Иверии». Мы приводим эти два документа полностью, так как они ярко рисуют не только последние дни жизни Э. Ниношвили, но и светлый облик писателя, его чистый моральный образ, его пламенную душу, вечно томившуюся жаждой неукротимой борьбы и творческого труда.

Когда в «Иверии» появилась приведенная выше корреспонденция, дни Э. Ниношвили уже были сочтены. Он скончался 12 мая 1894 года в родной деревне Чаргвети. В организации его похорон приняли участие представители всех направлений грузинской литературы и общественной мысли. В день похорон Ниношвили состоялось первое официальное публичное выступление «Месаме-даси». Эгнате Ниношвили не дожил до того времени, когда широко развернулось революционное рабочее движение в Грузии, когда рабочие массы все более проникались великими идеями научного социализма. Это движение началось несколькими годами позже под руководством И. В. Сталина, Миха Цхакая, Александра Цулукидзе, Ладо Кецховели и Филиппа Махарадзе. Но если Э. Ниношвили не довелось лично участвовать в этой великой борьбе, то его литературное наследие в большой мере способствовало внедрению революционного сознания в народные массы, воспитанию новых поколений в духе классовой борьбы, в духе непримиримости к миру рабства и несправедливости.