Накануне Алиенора вернулась в родной Пуату с благословения супруга, довольно счастливого от того, что она удаляется, и убежденного, что королева сможет оказать благотворное влияние на население Юга. Конфликты с бретонцами, закончившиеся взятием власти и опекой над сыном Жоффруа, получившим титул герцога Бретонского, вызвали против Генриха враждебность, которая перешла границу герцогства и к настоящему времени докатилась до Пуату. Он знает, что у Алиеноры в ее землях есть враги, но есть и многочисленные друзья. Генрих отпустил жену в сопровождении хорошего эскорта, предварительно позаботившись о том, чтобы за ней наблюдали с самого приезда в Пуатье. Королеву сопровождает сын Ричард.

Царственные особы покинули Нормандию под дождем в начале марта. Они мчатся аллюром. Алиенора невольно вспомнила свою белую кобылу, которая шестнадцать лет назад несла ее навстречу тому, что — как она думала — окажется счастьем. Алиенора почувствовала огромную боль в сердце, когда лошадь перед самой смертью в последний раз посмотрела на хозяйку. После смерти любимой кобылы по совету детей она выбрала более мощное животное. Лошадь носила кличку Бель Амор и имела огненную масть, мощные ноздри, отличалась хорошей реакцией, необходимой, чтобы обеспечить безопасность своей монаршей владелицы. Несясь галопом в седле, счастливая, что сын рядом, Алиенора любуется дорогой, по которой едет на родину. Самые горькие воспоминания стираются, уступая место ощущению свободы. Теперь она сможет дышать чистым воздухом родной Аквитании, вернуться к своим корням. Пуату имеет для королевы несказанную привлекательность, ей мило все — и запах сена, и цвет зимних болот. Однако эти болота, столь дорогие ее сердцу, все еще остаются опасными из-за москитов; монахи осушили их, прорыли дренажные канавы и засадили землю овощами. Там возникли деревни, жители которых требуют грамот на проживание, статуса, устроение судебных органов. Луга здесь ухожены. На них пасутся лошади, привычные к тяжелой работе. В загонах теснятся утки и гуси.

Алиенора рассказывает сыну о богатствах своей страны, о вековой сноровке ее народа. Построено множество полотняных заводов, суконных, шерстяных фабрик, например в Партене или даже в Пуатье. Мельницы, столь дорогие его отцу в Анжу, имеются также в Пуату, постепенно зарождается текстильное производство. Теперь используется не только труд надомников с веретеном. Красильни Севра и Клена становятся все более знаменитыми. Вода здесь обладает вяжущим свойством, которое необходимо для протравы полотна. Мать и сын, беседуя, переезжают реки по деревянным мостам, рядом со старыми водяными мельницами с источенным червями колесом; или по старинным каменным мостам; едут по дорогам, мощенным еще римлянами. В несколько переездов — через три дня путешествия — они приезжают в Пуатье.

Городская стена, как того потребовал Генрих, была полностью перестроена; теперь она соединяла башни новой конструкции, расположенные на равном расстоянии. Каково было их изумление, когда перед центральными воротами города мать и сын обнаружили оживленно переговаривающуюся с охраной шумную группу молодых людей, снаряженных разнообразными музыкальными инструментами, ротами, виолами, флейтами, барабанами, цитрами, волынками. Городская стража не хочет впускать этих нарушителей спокойствия. Вдруг от группы отделяется знакомая Алиеноре фигура, которая что-то красноречиво объясняет. В короткой тунике, она с поразительной ловкостью перемещается между отдельными членами богемной группы и бросается в сторону стражи.

— Это Эрменгарда! Она приехала раньше нас.

И королева — с высоты своего седла — стала отчаянными жестами привлекать внимание кузины; она была бесконечно счастлива вновь увидеть виконтессу. Сделав руки рупором, Алиенора громко позвала Эрменгарду, а в это время охрана из королевского эскорта отправилась на разведку. Нарбоннская виконтесса тоже увидела мать и сына. Подстегнув маленькую арабскую лошадку, она галопом бросилась к ним. Женщины уже обнимают друг друга, подоспевший Ричард присоединяется к ним. Певучий акцент Эрменгарды производит поразительное впечатление на Ричарда, который красуется, пока крестная целует его. Одного взгляда женщины-воина достаточно, чтобы виконтесса поняла, каким подростком станет ее крестник: восхитительный мальчик, с еще неловкими движениями, однако уже видно исключительное телосложение. Она горда и счастлива за Алиенору; затем подходит к лошади королевы, которую ей представляет Ричард: Бель Амор. Алиенора проявляет нетерпение, ей хочется поговорить с подругой с глазу на глаз.

— Не думай, что я приехала просто так. Прежде всего, я приехала, чтобы увидеть вас. Да, моя дорогая, — говорит Эрменгарда, склонившись в реверансе, — я приехала купить твоих великолепных ослов из Пуату для перевозки тяжелых корзин в моих солеварнях. Мне нужны прекрасные караваны выносливых мулов и ослов. Один Бог знает, что это за каторжный труд — под летним солнцем разбирать кучи проклятой соли и развозить ее.

Тем временем все персоны, которые ожидали перед воротами города, подошли к ним, напевая любимые песни Алиеноры, и особенно песню соловья: «Пел ли ты, лесной соловей, слышал ли ты его голос?»

Ворота города открываются очень быстро. Раздаются звуки труб, и вскоре звонят колокола всех церквей, объявляя о прибытии герцогини Аквитанской. Через несколько часов зажгутся тысячи свечей; уже можно видеть, как из домов выходят старые женщины в праздничных головных уборах, молодые женщины с грудными детьми на руках, собираются мужчины — все хотят увидеть королеву. Девочки и мальчики кричат: «Орлица взлетела, прощай, Плантагенет!» Взявшись за руки, они танцуют фарандолу. Алиенора приветствует их, спускается с лошади, берет на руки детей и смешивается с толпой.

«Неосторожная», — думает Эрменгарда и подает знак своим слугам, чтобы те усилили охрану королевы. Но Алиенора расталкивает всех, кто встает между нею и ее народом; радость от встречи тождественна той симпатии, которую вызывает королева. Она направляется к рыночной площади и к строительству церкви Нотр-Дам-ла-Гранд, которое в самом разгаре. В двух шагах от паперти гудит рынок.

Приехав во дворец, они находят милый их сердцу беспорядок. В большом центральном зале с высоким потолком, который Генрих и Алиенора совсем недавно приказали построить, нашествие веселых трубадуров. Слуги королевы от радости потеряли голову, вздохи старого раздатчика хлеба просто надрывают душу.

— Они нас опередили, — говорит Эрменгарда, входя решительным шагом. — Однако это не причина, чтобы считать, что вам все дозволено, — бросает она трубадурам. — И представьтесь нам, господа, каждый по очереди, это вам замок, а не мельница.

Они повинуются, обнажают голову. Позвякивают погремушки, которые некоторые жонглеры носят на поясе, вызывая всеобщее веселье. Каждый берет свой музыкальный инструмент. В первом ряду дебютанты, которые еще не беспокоятся о совершенстве техники игры, они подражают старине. Некоторые пришли из Оранжа, где начинает проявлять себя некий Рамбаут, чьи рифмы и музыку очень ценят слушатели; другие — из Нарбонны или Монпелье. Эрменгарда извиняется за такое количество музыкантов перед Алиенорой.

— Репетируйте, друзья мои. Пусть вам подадут лучшее вино наших виноградников в изысканных кубках и вдоволь местной ветчины. Внимание, нарбоннцы, провансальцы и пуатвенцы, щедрость не означает опьянение, если только речь не идет о любви. Мы хотим трубадуров. И пусть те, кто мог бы счесть, что их прекрасная дама, которой они адресуют свои «кансоны», уже не в том возрасте, чтобы вдохновлять, не обращают на это внимания. Пусть думают о своих прелестницах, но на мгновение заставят почувствовать, что поют только для нас. В шестнадцать лет мы не имели права слушать трубадуров, а еще меньше любить вас, прекрасные молодые люди.

Пейре Рожье, трубадур, влюбленный в Эрменгарду, подобные комментарии не одобряет…

— Нам она нравится, — заявляют гасконцы. — У нас есть наша Алиенора, которая для всех жителей Прекрасная Дама. Мы любим Аквитанскую орлицу.

Они громко кричат, выражая свою любовь, и королеве с трудом удается их успокоить. Она ждет, когда наступит тишина, чтобы было слышно, как трубадуры представляются. Рамбаут д’Ауренга, молодой, высокий тонкий юноша, светлолицый, с тонкими чертами лица, мечтательным взглядом, немного флегматичный, обладающий подлинным поэтическим даром. Это он изобрел так называемый секретный стиль. Рамбаут отбивает такт, перебирает струны, заставляя своих слушателей замереть, и запевает:

Прекрасные долины мне кажутся холмами! А град и холод кажутся цветами, которые жара уничтожает! Я принимаю гром за свист и шепот. Мне кажется, что листьями деревья все покрыты. Так сильно радость мною овладела, что я не замечаю пошлости и грязи. [129]

Пальцы перебирают струны, от низкого и теплого голоса исходит участие, Алиенора завоевана.

В свою очередь другие тоже хотят представиться. Некоторые громко скандируют: «Бернарт, Бернарт!», но Бернарта де Вентадорна нет.

— Пейре, ты от меня что-то скрываешь, — говорит Эрменгарда. — Правда ли, что Бернарт — как об этом говорят — у графа Тулузского?

Пейре — коренастый невысокий мускулистый мужчина, который так искренне, от всего сердца воспевал Эрменгарду, что сам влюбился в нее. Он живой, остроумный. Его никогда нельзя застать врасплох, он вдохновенный и забавный. Единственная слабость веселого трубадура — виконтесса. Он ее любит, и она оказывает ему знаки внимания, осыпает всяческими благами. Ревниво за ним следит, заманивает, прогоняет, потом просит прощения и подчиняется. Однако Эрменгарда взяла с трубадура клятву никогда не рассказывать об их связи. Такова воинственная виконтесса, которая не хочет попасть в любовную западню. Он же, Пейре, сбегает со своими друзьями в таверны и в другие злачные места. Тогда она следует за ним.

— Еде Бернарт де Вентадорн?

— Не сердитесь, мадам, — шепчет Пейре. — Он вернется. Без сомнения, в этот час он уже в дороге.

Когда все собираются сесть за стол около камина вокруг тяжелых подмостков, где подрумяниваются кровяные и ливерные колбасы, цыплята, гуси и утки, слуги объявляют о приезде в замок кареты Марии Шампанской и ее сестры, Аэлис де Блуа. Алиенора хватается за сердце, которое готово выскочить из груди. Что она скажет своим старшим дочерям, которых давно потеряла из виду? На мгновение мысли ее возвращаются к молодой Матильде, слишком рано разлученной с нею. Окруженные писцами и охраной, к ней приближаются две молодые элегантные женщины, крайне взволнованные. Алиенора, смущаясь, идет навстречу, стыдливо обнимает дочерей, не скрывая радости вновь видеть их. Мария Шампанская унаследовала от матери слегка выступающие скулы, блестящий, живой взгляд и находчивость — в этом гасконцы могли убедиться. Очень скоро она себя проявит. Аэлис — застенчивая и более сдержанная — вылитый Людовик VII в женском варианте.

Их ободряют, предлагают лучшие места за столом. Женщины согреваются, беседуя между собой и со своими многочисленными соседями. Писцы, которые их сопровождают, не произносят ни слова. Один из них наблюдает за застольем шумных и веселых людей. Когда настает момент представиться, его голос звучит еле слышно.

— Голос не считается, — говорит Мария Шампанская, — но перо расчистит ему дорогу. Вы сможете оценить его роман, «Тристан и Изольда», когда он прочтет вам отрывки. Если Богу будет угодно, то напишет и другие романы. Его имя Кретьен де Труа, — продолжает Мария.

Тем временем трубадуры переспрашивают друг друга: этот молодой человек с опущенным взглядом им совершенно неизвестен.

— Он будет представлен ко двору. Его произведения замечательны, — вступает другой гость.