Ранним утром, когда воздух все еще пах сновидениями, но уже начали включаться на городском потолке лампы дневного света и гаснуть уличные фонари, а тени потеряли свою ночную черноту – в это рассветное время маленькая дверь служебного хода открылась и Жанна, закутанная во вчерашнее пальто, прошмыгнула во двор.

Высокий дом, в котором жил министр, был красиво отделан лепниной и ровно отштукатурен только с парадной стороны, но стены, буквой "П" окружавшие внутренний дворик, являли собой ряды простых, серых кирпичей, уходившие под самый бетонный свод.

Пробираясь между смолянисто-черными и длинными автомобилями, Жанна вдруг остановилась и посмотрела на плотно зашторенные узкие и высокие – почти витринного размера – окна его спальни. В этом чудаковатом доме было два особых шестиметровых этажа: третий – где жил Николай Александрович, и четвертый – где обитал какой-то чиновник из президентской администрации; остальные этажи имели высоту всего в три с половиной метра.

Такие роскошные дома, как этот, строились шестьдесят лет назад в стиле модного тогда ампира, с большими и просторными квартирами, с отдельными комнатками для прачек, горничных и кухарок, с обязательным местом для упитанного консьержа, с мраморно-парадными лестницами, которые никогда не пересекались с ходами для слуг; эти дома предназначались для важных руководителей, видных ученых, знаменитых актеров и правильных писателей; но теперь здесь остались одни лишь чиновники и приближенные к ним, а остальные съехали в более простые жилища, решив не тратить кровно заработанные денежки на содержание лишних и ненужных комнат. Бизнесмены и дельцы никогда не селились в таких домах, предпочитая высокие новостройки с причудливыми эркерами и панорамными балконами – легкие и воздушные от обилия сверкающего стекла, радужные и яркие от разноцветной мозаики облицовочных плиток; пятнадцать лет назад так строили специально для них – для успешных, разбогатевших людей, – но затем наступил кризис и в одночасье прихлопнул всю новую архитектуру – и как напоминание, до сих пор еще можно встретить то тут, то там недостроенную громаду, брошенную на обглодание холодным ветрам.

Жанна знала, что Николай Александрович мирно спал в своей мягкой постели под пуховым одеялом и не встанет раньше десяти часов. Сейчас было только восемь – раннее, зябкое утро, по-мартовски грустное и печальное. Бросив прощальный взгляд на то самое окно, Жанна повернулась и вновь засеменила между рядами машин, дошла наконец до поста охраны – мужичок посмотрел на нее сонным глазом из окошка полосатой будки и проговорил неспеша:

– Вы одна и без сопровождения в столь ранний час?

– Да, – ответила Жанна, – выпустите меня. Мне надо домой, к родителям.

– Понимаю, – промычал он и открыл калитку. Жанна быстро вышла за ограду и засеменила по пустынной улице, пролегавшей между тяжелыми домами пафосного ампира, – подальше от этого района, где все дворы огорожены решетчатыми заборами, где всюду стоят полосатые будки и где очень не любят чужаков.

Город просыпался медленно. Так всегда бывает по субботам.

Когда Жанна вошла в квартиру, где жила вместе с родителями, стрелки часов показывали почти девять. Девушка плавно закрыла входную дверь, чтобы не создавать лишнего шума и не выдавать своего неожиданного прихода. Но мать уже проснулась и сидела на кухне, закутавшись в драный халат, ждала, когда закипит чайник, и читала помятый лист вчерашней газеты, в котором Константин принес с рынка кочан капусты.

– Доброе утро, мама, – произнесла Жанна.

Лариса посмотрела на дочь с удивлением и спросила:

– Что-то случилось?

– Нет, мама, ничего не произошло.

– Но почему ты тогда пришла сегодня так рано? Ведь у тебя что-то случилось, верно?

– Нет, и еще раз нет!

– Тебя выгнали?

– Конечно же, нет, мама! Я сама пришла.

Мать отложила газету, набрала в легкие воздух, но устроить допрос помешал закипевший чайник. Жанна тем временем проскочила в ванную комнату и тут же пустила воду быстрой и громкой струей.

Лариса подошла к шкафчику и потянулась за чашкой. Пожухлая кожа руки рассказала историю однообразного труда в заводской столовой. Их было трое: Лариса, Алиса и Фекла – три увядшие дамы теперь, но тогда, в безмятежные годы студенчества, они мечтали о прекрасном будущем и уверенно думали, что подработка в столовой закончится, как только девицы получат свои дипломы, – но красные книжечки ничего толком не изменили, а лишь дали прибавку к зарплате, переведя три фамилии из графы подработчиков в список основного штата. В то далекое время Лариса и встретила Костю – он работал наладчиком в сборочном цехе завода. Усатый парень не сразу заметил недвусмысленные улыбки со стороны местной служительницы общепита, не сразу понял, что ему подают более крупные котлеты и лучшие порции супа; но когда всплеск прозрения окатил Костю с ног до головы, он приветливо улыбнулся – и судьба была успешно решена. В те славные годы экономического подъема Константин уверенно шагал по служебной лестнице: сначала он был мастером, потом начальником цеха, затем отцом. Семейный бюджет крепчал вместе с ростом его зарплаты – Лариса так и осталась работать в столовой, потому что все было и так хорошо. Но пришедший с востока кризис испортил все планы, обрушил лучезарное завтра и принялся кромсать настоящее, пока то не превратилось в механическое хождение на загнивший завод и обратно в тесноту квартирки. Семейные накопления на новое жилье обесценились в тот черный день, проклятый всеми – и богатыми, и бедными.

Когда Жанна вышла из ванной, мать объявила ей, словно зачитала ультиматум:

– Давай рассказывай все начистоту! Иначе мне придется разбудить Костю, и я думаю, что ты этого не хочешь.

Жанна недоверчиво посмотрела на мать – старую, но все еще грозную женщину, ставшую в последнее время особенно раздражительной. Лариса лезла во все дела, которые ее не касались, она хотела знать обо всем, что творилось в жизни у дочери, она раздражала, надоедала, уплывала все дальше и дальше от Жанны – делала, казалось, все возможное и невозможное, чтобы пустое пространство между ними расширялось и отравлялось ядовитыми перебранками. Жанна не хотела этого, пыталась примириться с матерью, пыталась ее успокоить, пыталась понять ее, но Лариса продолжала гнуть свою линию, часто звала на поддержку усталого Костю – и тот всегда соглашался с женой, какую бы чушь та ни говорила, – и сделался в конце концов писклявым стариком, готовым только жаловаться и браниться. И потому Жанна с легкостью согласилась на заманчивое предложение Николая Александровича – лишь бы покинуть отчий дом, чтобы пореже видеть родителей, которые ей опротивели.

Глаза у матери блестели. "Нет, если еще поднимется отец – будет совсем плохо", – подумала Жанна.

– Мама, ты портишь мне настроение с самого утра! Зачем ты это делаешь? Чего ты хочешь добиться?

– Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, – ответила мать. – Чтобы хоть ты нормально пожила, коли у нас с Костей этого не получилось из-за кризиса.

– Но зачем, скажи мне, зачем ты влезаешь в мою жизнь и пытаешься сделать все по-своему?

– Я твоя мать!

– Да, конечно. Но я хочу быть самостоятельной, хочу, чтобы вы с отцом не вмешивались ко мне.

– Вот когда выйдешь замуж – тогда мы и отстанем.

– Опять ты об этом, мама!

– Мать надо слушаться. Мать говорит правильные слова. Вон тебе кто попал на счастье – вон как ты теперь зажила, да и нам тоже перепало: и телевизор новый, и окна пластиковые – видишь, как хорошо, что ты встретилась с Николаем Александровичем, благодетелем нашим ненаглядным.

Жанна лишь тихо произнесла:

– Я пойду к себе в комнату.

Лариса не стала возражать, а только покачала головой. Затем полезла в холодильник, вынула масленку – и вдруг крикнула на всю квартиру:

– Жанна, ты будешь завтракать?

Через пару секунд девушка показалась в дверях кухни и тихо проговорила:

– Я попью чай с печеньем и вафлями.

А в соседней комнате захрипел отец, начиная делать свою бессмысленную гимнастику, – разбудила Лариса его, значит, раньше времени. "Только бы он не вспомнил про то обещание", – подумала Жанна, тихонько следуя по узенькому коридору в свою самую маленькую, угловую комнату. Затворив дверь, на которой как вечное напоминание зиял безобразный шрам на месте снесенного отцом шпингалета, Жанна упала на свою хлипенькую, детскую, но такую родную кровать, зажмурилась и прикрыла расстроенное лицо руками. Тишина успокоила Жанну. Но затем писклявый голос отца просочился из коридора. Там на кухне родители всего лишь беседовали, а казалось, будто ругались. И привыкли они так разговаривать – и не отучить их теперь никак от этого мерзкого тона.

И как-то незаметно и плавно образ отца в его потертой до дыр и залатанной сине-клетчатой рубашке волшебно трансформировался в сияющее лицо Николая Александровича – розовощекое, простодушное, доброе; но и от этого портрета Жанна решительно открестилась, уткнулась в подушку и погрузилась в непрозрачную, пустую и вязкую черноту. Но и тут не нашла она желанного покоя – серенькие искорки постоянно вспыхивали то тут, то там, придавая черноте осязаемый объем, а через некоторое время раздался далекий, но громкий голос матери:

– Жанна! Твой чай уже готов!

На кухне отец сидел на своей скрипучей табуретке. На нем, как и представляла Жанна, была та самая рубашка в синюю клетку. Новые тренировочные брюки – заочный подарок от Николая Александровича – ничуть не улучшали вид замызганного старика – отец почему-то упорно не хотел надеть верхнюю половину подаренного костюма, предпочитая донашивать свою старую рубашку.

– Вот ты и вышла, красавица, – произнес Костя. – Ну?…

– Доброе утро, папа.

Он улыбнулся и спросил:

– Как там дела у Николая Александровича Зараева?

– Дела как обычно, – нехотя ответила Жанна и села на стул.

Мать копошилась у плиты, перемешивая в кастрюльке кашу для себя и Кости. Запах манки подействовал на Жанну угнетающе; она не любила кашу, старалась не есть ее, и если ничего другого не было, то брала совсем капельку и подолгу разглядывала полупустую ложку, прежде чем отправить белую жижу себе в рот – а потом скрытно морщилась, чтобы родители ничего не увидели. Манка пахла родным домом, и этот запах порой был для Жанны невыносим, но чаще она его просто не замечала, а иногда он даже ей ностальгически нравился. Но не сегодня.

– Ты так и не ответила отцу, – мимоходом произнесла Лариса, неся тарелку Косте.

– А что мне отвечать? Вы и так все прекрасно знаете.

Поставив тарелку на стол, Лариса повернулась к Жанне:

– Просто, мы волнуемся.

– У Николая Александровича все хорошо, – проговорила Жанна. – Вчера мы ужинали в ресторане "Золотой лев" – там был еще директор не помню какого предприятия – опрятный такой человек, в пиджаке. Все было как обычно: нас обслуживали по первому разряду.

Константин и Лариса слушали молча и увлеченно – их жизнь словно останавливалась на те несколько мгновений, пока дочь мерно рассказывала парадную часть своей истории.

– Вот, – Жанна привстала со стула, – вспомнила: директор был с предприятия, на котором печатается газета "Правда".

– Если "Правда", то – человек серьезный, – произнес отец. Мать кивнула и отправилась к плите выскребать остатки манной каши теперь уже в свою тарелку.

Жанна придвинула пластиковую коробочку из-под мороженного, в которой теперь лежали вафли, защищенные таким способом от тараканов.

– Я тебе сахар в чашку не клала, – проговорила Лариса, продолжая добывать манку со дна кастрюли.

Вафли, как всегда, были не первой свежести, неприятно хрустели на зубах и отдавали приторной сладостью топленого шоколада.

Но спокойному завтраку не суждено было состояться, потому что зазвонил телефон – и Лариса, отстранив кастрюлю, побежала в коридор. Жанна уже знала, от кого звонили и по какому поводу, и потому принялась быстро дожевывать невкусные вафли и запивать их еще не остывшим чаем.

Когда вернулась Лариса, глаза у нее светились как у бешенной собаки.

– Жанна, что все это значит?! – воскликнула мать. – Почему ты ушла от его высокопревсхв?… Тьфу! От министра! Что случилось?

– Я ушла, – спокойно ответила Жанна.

– Что значит: ты ушла?! Ты вообще понимаешь, что говоришь?! Как это так: ушла?! Так просто оттуда не уходят.

– А я просто взяла и ушла.

– Ой, ну что это такое за наказание! Жанна, что ты делаешь? Зачем? Ну, доченька, тебе такое счастье привалило, какое раз в столетие бывает, а ты все портишь. Ну, как так можно?

Константин положил ложку и внимательно слушал.

– У меня сегодня нет настроения, – сказала Жанна. Она не хотела очередного скандала, но ее голос сам по себе начал звучать громче и резче: – Мама, пойми, это моя жизнь, а вы с отцом в нее вмешиваетесь. Я уже выросла.

– Она выросла! Подумать только! Да, Костя?

Отец пропищал:

– Выросла, но осталась маленькой девочкой.

– И что вы теперь прикажете мне делать? – с ехидством спросила Жанна.

Мать тут же ответила:

– Я сказала Димитру Николаевичу, что ты возвращаешься. За тобой скоро приедет машина.

– Зачем ты это сделала, мама?

– Потому что так надо – так правильно. Ты должна вернуться к его высокопревосходительству.

– А если я не хочу? Вы обо мне не думаете совершенно!

– Именно о тебе и о твоем будущем мы и думаем. О ком нам думать еще? У нас больше никого нет. Мы хотим, чтобы ты жила по-нормальному, по-человечески – и такое будущее тебе может обеспечить только Николай Александрович.

– Он – министр! – добавил отец.

Жанне казалось, что родители смотрели на нее с той ядовитой завистью, с какой некоторые люди смотрят на иностранцев, потому что тем повезло родиться в другой стране, где все хорошо и благополучно.

– Доченька, посмотри на нас, – продолжила мать, – видишь, как мы живем и чего достигли? Зачем тебе такая жизнь? Ты достойна лучшего. Я, конечно, понимаю, что Николай Александрович далеко не идеальный мужчина, он сильно старше тебя, но он может дать тебе все, чего ты захочешь. Вспомни, милая, как ты радовалась, когда вы только познакомились на том новогоднем вечере, какие чудесные подарки он тебе дарил. Как он о тебе заботился. И сейчас заботится!

– Но я его не… – Жанна не смогла договорить, прослезилась.

– А это и не важно. Не стоит жить старыми фильмами – там все преувеличено.

– А как же ты с отцом?

Лариса замолчала. Константин тоже молчал.

– Она меня соблазнила вкусными обедами, – произнес отец. И Лариса тут же добавила:

– А тебя Николай Александрович соблазняет всеми возможными прелестями мира. А ты отказываешься!

– Он меня под… – Жанна снова запнулась на полуслове.

– Нет, нет, – отозвалась мать, – это совсем другое. Хотя, конечно, расчет тут присутствует – но твои выгоды от этого союза столь очевидны и неоспоримы, что просто глупо отказываться.

Жанна встала и, ничего более не говоря, отправилась в свою комнату. Лариса молча проводила ее печальным взглядом, а затем обратилась к Константину:

– Слушай, Костя, через пару минут поди-ка к ней в комнату и вразуми ее – у тебя это хорошо получается, когда ты беседуешь с ней один без меня. Помнишь, как ты ее убедил в прошлый раз? Я тебя очень прошу: уговори ее. Скоро за ней приедет машина – Жанна должна быть готова к тому времени. Иначе нам нормальной старости не видать, как своих затылков. Да и ее будущее должно быть светлым.

– И все-таки ты меня соблазнила не только своими чудесными обедами! – сказал Константин.

– Она там найдет, кого любить. Богатого, красивого. Я верю в это.

Жанна спускалась по ступеням пятиэтажки медленно. Отец шагал следом. Лариса осталась в квартире. Непристойные надписи на стенах щекотали периферийное зрение. Сколько их ни замазывали, но безобразное творчество местных подростков продолжало прорастать и расширяться, подобно плесени. Угрюмый участковый лишь развел руками, потому что одинокая мать этих проказников имела при себе розовый листок инвалидности. С поржавевших перил давно исчезли деревянные поручни, и оголенный металл неприятно холодил руку Константина, когда тот придерживался за арматуру, переступая с пролета на пролет. Первый этаж встретил путников влажной вонью протекавших в подвале труб – даже настежь открытая входная дверь не избавляла от этой напасти: неприятный запах сочился откуда-то снизу через неведомые тараканьи щели и мышиные норы, прогрызенные сквозь трухлявые кирпичи и крошащийся бетон.

На улице Жанну обдал свежий мартовский ветерок, но прогнивший воздух двора никуда не делся. На скамейке сидели доисторические бабуси, закутанные в шершавые платки угрюмых цветов вечной старости, на детской площадке под возвышающимся остовом некогда скрипевших качелей играли ребятишки, за которыми присматривала одной из мамаш – она рефлекторно улыбнулась Константину, и тот ответил ей:

– Добрый день, Мария Дмитриевна. Нынче такая чудесная погода – потеплело, наконец.

– Да, Константин Сергеевич, гуляем, – произнесла она, еще раз улыбнувшись не по-настоящему.

И не было во дворе ничего прекраснее черного, длинного, отмытого от зимы и блестевшего под дневными лампами лимузина. Рядом с ним стоял Петр в длинном, светло-сером плаще. Его лакированные ботинки оставили на пыльном асфальте загогулину следов, от которых становилось парадоксально чище в здешнем мире грязи.

Петр приветственно помахал правой рукой – Жанне даже захотелось улыбнуться, но она сдержалась, – а Константин выдохнул залпом:

– Вот это автомобиль!

Жанна быстро забралась в лимузин на заднее сидение, Петр не ожидал такой поспешности и не сразу открыл перед ней дверцу, а пару секунд рассматривал ее лицо и усталые глаза, в которых все еще болтыхались остатки невыплеснутых слез.

И теперь, за темными стеклами наглухо закрытой машины, Жанна пусть и находилась во дворе своего детства, но была уже совершенно в другом мире. Она смотрела сквозь вуаль окна и видела, как ее отец в поношенной кожаной куртке десятилетней давности о чем-то расспрашивал стройного и абсолютно не пахнущего местными запахами Петра, а тот с азартом отвечал. Жанна видела, как подростки, шедшие к подъезду, замедлили шаг и жадно глазели на машину и затем с усмешкой поглядывали на ржавые изваяния отечественного автопрома, разлегшиеся по обочинам дворовой дороги, но с еще большей усмешкой они поглядывали на Константина, который все говорил и говорил что-то Петру, не замечая ничего вокруг. Жанна специально не смотрела в сторону доисторических бабушек – она уже видела их лица во время предыдущего заезда сюда и познала затем от соседки Любочки все их сплетни, и даже то, с какой интонацией они произносили и как коверкали своими беззубыми ртами это собачье слово, в котором не было ни одной буквы правды.

И когда отец остался в удаляющемся дворе, Жанна вздохнула – и у нее в глазах появились соленые капельки.

– У вас занятный отец, – произнес Петр.

– О чем вы с ним говорили?

– О том, о сем. Об автомобилях.

– Он выглядел дурачком, ведь так?

Петр приотпустил педаль газа – машина замедлилась и поплыла в дрейфе.

– Зачем вы так говорите? Он же ваш отец.

– Не знаю, не знаю я. Он выглядел…

Петр остановил автомобиль.

– Почему вы остановились? – спросила Жанна.

Он повернулся к ней и увидел, как она поморгала глазами, пряча слезы.

– Поверьте, Константин Сергеевич нечем не хуже и не лучше всех остальных. Все мы такие. Он очень хороший человек – это видно, это чувствуется. А вы поплачьте – так будет легче. Вам дать платок?

– Нет, спасибо, не надо.

– Тогда достаньте свой, пожалуйста.

– Я не… Мне уже не надо.

– Достаньте, я вас прошу: это ничуть не зазорно. И будьте уверены, что никто не узнает об этом – даже его высокопревосходительство.

Жанна извлекла из кармана платок, но все никак не решалась им воспользоваться, да и слезы быстро кончились.

– Скажите, Петр, что вы обо мне думаете?

– Какой странный вопрос!

Он попытался отвернуться, но Жанна продолжила:

– Скажите честно.

– Я переживаю за вас. Я вижу, что вы боитесь его высокопревосходительства, но в то же время что-то удерживает вас. Однако, вам не быть вместе – это не продлится долго. Думаю, пройдет еще пара месяцев – и вы освободитесь. Хотя, возможно, все будет иначе.

– Что значит иначе?

Она смотрела на Петра, а он все не решался ответить, словно подбирал слова, хотя прекрасно знал, что и как собирался сказать. Жанна уперлась в него взглядом.

– Вы не первая девушка, которую я вожу к Николаю Александровичу, – сказал он.

– Я это поняла уже давно.

– Но вы не знали предыдущих, а я их видел точно так же, как вижу сейчас вас. И вы разительно отличаетесь от них.

– Чем же?

– Скажем так, – выдохнул Петр, – вы мне симпатичны, а все они – нет. Это, конечно, мое субъективное мнение, но в вас что-то есть такое, что заставляет Николая Александровича раз за разом вызывать вас к себе, несмотря на все ваши капризы и выкрутасы.

Жанна заметила в брутальном выражении его лица скрытое волнение, и тогда она спросила его:

– Скажите, Петр, что стало со всеми этими девушками, которые были до меня?

И, действительно, от этого вопроса его внутреннее волнение усилилось – она угадала. Он отвернулся и посмотрел на нее через зеркало.

– Каждая из них получила то, что заслужила, – в конце концов ответил Петр.

– А что именно?

– Кто деньги, кто шмотки с драгоценностями, кто квартиру, кто переезд в другой город, но был и сумасшедший дом…

– Значит, и я от него уйду… – выдохнула Жанна.

Но Петр откинулся на спинку сидения. И теперь он внешне совсем не походил на сериального бандита, каким виделся Жанне – что-то в нем сломалось, перестало тикать, выдохлось – как будто кончился бензин.

– Вы от меня что-то скрываете, ведь так, Петр?

Он покачал головой и произнес:

– Вы разительно отличаетесь ото всех предыдущих девушек его высокопревосходительства. И пусть вы такой останетесь!

Он быстро завел машину, и они поехали.