Войдя во двор своего дома, Анни увидела отца. Он шел вниз по дороге, которая, петляя вдоль склона Казарменной горы, вела через мост в город. Видимо, отец зашел домой, забрал свой рюкзак и теперь уходил, чуть склонив голову и не оглядываясь назад.

Тэри как раз обнюхивал чьи-то следы, когда Анни подошла сзади к его будке.

— Куда направился этот человек с рюкзаком? — спросила Анни у Тэри. — Это мой отец.

— Пока я не знаю, но попробую прислушаться, — сказал Тэри. — А эта черноглазка, между прочим, только что облаяла его здесь во дворе. Она сказала, что в нашем доме не потерпят всяких там бродяг и нарушителей закона.

— Эта Юлкуска все еще сует нос в чужие дела? — раздраженно сказала Анни. — Оставила бы уж нас в покое, раз все равно уходит отсюда.

— Я чертовски доволен, что она уходит, — сказал Тэри. — Хоть бы нам попался кто-нибудь подобрее.

Именно в этот момент Юлкуска появилась в дверях, таща два огромных, пухлых чемодана. На голове у нее была старая фетровая шляпа, украшенная надломанным птичьим пером. Юлкуска поставила чемоданы и, повернувшись к Анни, принялась громко браниться:

— Ну вот, я ухожу, но вижу по твоим глазам, что ты рада-радешенька. Но не думай, я тоже не горюю, у меня есть место получше этого. Зато тебе теперь плохо придется. Отцу твоему не найти здесь работы, и ему так стыдно, что он решил уйти туда, откуда пришел! В этом доме меня высмеивали, всякие песенки про меня сочиняли, ругали и обзывали меня за спиной, но теперь вы от меня избавитесь. Чего хотели, того добились. Но вам от этого лучше не будет, так и знай, рыжая!

И Юлкуска, кипя от возмущения, потащила свои чемоданы вниз по Казарменной горе. На повороте она еще раз оглянулась на дом, которому причинила так много зла.

— С другой стороны, это так грустно, — сказал Тэри и жалобно взвизгнул вслед Юлкуске. — Все-таки она была в доме своим человеком.

Во двор торопливо влетел Лассе. В одной руке у него был школьный портфель, в другой — какая то бумага.

— Анни! Хей-хей, иди-ка посмотри! — крикнул он. — Беги скорее!

Анни не сразу осознала, что именно кричит ей Лассе, потому что она думала сейчас совсем о другом, напряженно глядя куда-то вдаль, в сторону города.

— Посмотри, Анни, — сказал Лассе, подбежав к сестренке. — Вот сколько подписей в воззвании! На берегах реки Лехиёки построят футбольное поле и волейбольную площадку, разобьют сквер для детских игр. А еще на берегу будет большой пляж. Озеро Лехилампи станет заповедным, а лес вокруг него превратят в парк.

— Но ведь это еще неточно, — рассеянно произнесла Анни. — Какой-нибудь Уолеви Тёрхеля или другое морское чудище обязательно помешает.

— Этому никто не может помешать, потому что весь народ так хочет. Майя в школе сказала. Пойдем вечером вместе собирать подписи, ага? Обойдем всю округу, ага?

— Во сколько отходит на север автобус? — спросила Анни.

— Около двух, а что? Смотри, вот это — подпись знатной госпожи Лодениус. Она тоже подписала мое воззвание. Хотя, правда, я до-о-лго колебался, заходить к ним или нет… Знаешь, она постелила на пол газеты, от коридора до гостиной. Специально для меня, чтобы я ни шагу не ступил на ковер или на пол. Но зато бумагу подписала. А когда я выходил, она давай собирать свои газеты. Наверно, для следующего посетителя.

— А-а, это та самая госпожа, у которой такая хорошенькая болонка. Миленькая девочка, — тявкнул тихонько Тэри.

— А какой дорогой идет этот автобус на север? — спросила Анни, все еще не проявляя особого интереса к листку с подписями, который Лассе держал в руках.

— Не знаю. Наверно, по шоссе Виерто, — ответил Лассе. — А зачем тебе? Кстати, я еще и у отца возьму подпись!

— Да я к тому, что этот автобус надо остановить, — сказала Анни.

— Ты что, опять бредишь? — спросил Лассе.

— Нет, но я прямо вижу, как наш отец именно сию минуту садится в этот самый автобус, кидает рюкзак на полку для вещей и усаживается на сиденье, — говорила Анни. — Отец собрался обратно на север.

— Не может быть… — прошептал Лассе побледневшими губами. — Отец ведь ушел искать работу… Он же теперь останется жить с нами…

— Ему трудно найти работу, потому что… Ну, это неважно, — сказала Анни и махнула рукой. — Давай побежим к повороту на шоссе Виерто и остановим автобус.

— Ну, Анни… Тогда нам надо спешить, — взволнованно сказал Лассе и швырнул портфель на лужайку. — Давай сюда руку — и понеслись! Тебе придется бежать сегодня так быстро, как ты еще никогда в жизни не бегала! Вперед, Анни!

Между тем их отец действительно сел в автобус. Он небрежно швырнул рюкзак на багажную полку. Потом уселся поудобнее, вразвалку, откинув голову на спинку кресла. Ему предстоял очень долгий путь. Он смотрел в окно на осенние рощицы и поля, затем увидел реку, на берегах которой когда-то родился. Снова он будет скучать по ней в чужих краях. Еще он увидел две высокие заводские трубы; ни на одну из этих двух фабрик его не приняли, хотя вон на той он проработал почти всю свою жизнь. Несчастья сваливались на него одно за другим и надломили его. Он разуверился в себе.

«Пусть жена и дети идут своим путем, — думал он. — А я пойду своим. Я, наверно, самый никчемный человек на свете. Жена и дети слишком хороши для меня… Нечего их больше мучить…»

Когда автобус приблизился к повороту, с которого был хорошо виден трехэтажный дом на Казарменной горе, он отвернулся. Зачем терзать душу? Зачем думать о тех, кого он решил покинуть навсегда? Но он не смог сдержаться, не смог не взглянуть хоть краешком глаза в ту сторону. Вдоль дороги, которая вела к его бывшему дому, росли кусты и деревья. Дорога была пустынной, только двое ребятишек бежали по ней. Старший, светлоголовый мальчик, бежал резво, как горный козел, и за руку тянул за собой другого ребенка, помладше. Это была маленькая худенькая девочка с рыжими косичками. И хотя девчушка изо всех сил перебирала ногами, она не поспевала за мальчиком, и тогда он тащил ее чуть ли не волоком. Вот девочка споткнулась и упала лицом вниз на глинистую дорогу. Мальчик остановился и отчаянно замахал руками приближавшемуся автобусу.

Это было невыносимо. Отец закрыл глаза. И в эту минуту его сердце, навсегда, казалось, окаменевшее в заточении, сжалось от боли. Его захлестнула волна горячей отцовской нежности. Так уж устроено сердце — оно должно любить.

Отец вдруг вскочил, схватил рюкзак и нажал на кнопку звонка. Автобус притормозил и остановился. Отец выпрыгнул на дорогу и махнул водителю рукой. Машина понеслась дальше, а отец зашагал к своим детям, придерживая рукой рюкзак, перекинутый через плечо. Анни уже стояла на ногах, потирая руками содранные коленки. Из правого колена сочилась кровь. Взлохмаченная и запыхавшаяся, Анни завороженно смотрела на отца. Лассе тоже запыхался, но ему все же удалось произнести что-то вроде маленькой речи:

— Тебе надо… В общем… Как бы это сказать… Ты должен… подписать… воззвание, — он перевел дух и протянул отцу чуть помявшийся лист бумаги. — Будет пляж… и спортивные площадки… Ты ведь обещал… обещал играть со мной… в футбол… и научить меня этому… ну как оно называется?.. Дзюдо…

Отец прочитал воззвание и сказал:

— Толково написано. Кто это сочинил?

— Я, — ответил Лассе и покраснел до корней волос. — Правда, Майя в школе… немного подправила.

Отец присел на обочину дороги, приложил лист бумаги к рюкзаку и поставил под воззванием свою подпись. Потом он обернулся к Анни и сказал:

— Ты разбила коленки. Полезай-ка к папе на спину. — И он наклонился, чтобы Анни смогла взобраться ему на плечи.

Сначала Анни с некоторым недоверием разглядывала торчавший перед нею хохолок отцовских волос. Да и надо же было привыкнуть к необычной позе. Но скоро эта «езда» ей очень понравилась. Она наслаждалась тем, что и сидит высоко, и что осенний ветер шумит в верхушках стройных елей и в старом ольховнике, и что до нее доносится свежий лесной аромат.

А там, между двумя вековыми косматыми елями, — можно ли поверить своим глазам?! — проплыла Эдельхайд на Коне Тумане. Ее тонкие высокие каблучки-шпильки сверкнули из-под длинной юбки; Лесной Кот все так же восседал у нее на плече. Эдельхайд посмотрела на Анни и лукаво подмигнула ей. Но все это мгновенно исчезло, бесследно растворилось в мягком лесном сумраке…