Прямо по курсу, ныряя между низко повисшими облаками, на нас надвигалось что-то большое, темное и крылатое. Непонятно, как такие маленькие крылышки, каждое размером с мою руку, могли поднять в воздух столь здоровенное создание.

Пограничные драконы всегда вызывают панику на корабле: вдруг что раздавит или примнет своей неповоротливой тушей. Ходили слухи, один такой пограничник случайно передавил полкоманды, а потом не мог понять, куда все делись, – взял и улетел на следующий рейд. Оставшиеся в живых развернули корабль и на всех парусах помчались к костям собачьим подальше от Драконьей Гряды.

Наш пограничник оказался зрячим и к тому же огнедышащим.

Вообще, если верить историческим свиткам, пышут жаром только ящеры женского пола, зато самцы наделены ядовитыми шипами, украшающими драконов от загривка до кончика хвоста. Поэтому вам еще крупно повезло, реши тварюга просто вас слопать, – получить таким костяным набалдашником по голове и врагу не пожелаешь. Впрочем, слыли драконы очень мудрыми и расчетливыми созданиями, что не мешало им одновременно быть кровожадными, коварными и при этом ужасно неуклюжими. На гравюрах их изображали исключительно в качестве способа для неизвестных миру рыцарей быстро сделать себе карьеру и обзавестись славой на долгие века. Последний раз в честной схватке человек победил дракона лет эдак тридцать назад, когда меня еще и в планах не было. Звали того смельчака, кажется, Увядшая Хризантема, но составителям учебников по истории не хотелось пачкать священные страницы столь неблагородным именем, поэтому счастливчик вошел в оные как Риза Убийца Драконов. Рыцарь, может, и возражал бы против такого издевательства над своим родовым именем, да только никто спросить его не успел – на второй попытке удача от Хризантемы отвернулась, и довольный дракон-победитель стал достоянием уже своей истории как смельчак, одолевший того, кто одолел дракона.

Видела я этих скользких рептилий лишь на картинках, но реальное зрелище не шло ни в какое сравнение с тем, что обычно изображают в книгах в качестве иллюстраций. Самка дракона выгибалась в полете как кошка, деловито поджав под себя короткие передние лапы и гордо вздернув широкую морду с раздувающимися на ветру ноздрями. По мере снижения драконихи мне удалось насчитать, по крайней мере, семь различных оттенков, которые принимала ее чешуя под разными углами. В итоге я остановилась на нейтральном «древесном», решив, что драконьи премудрости мне ни к чему.

На палубу сбежалась вся команда без исключения – яблоку было негде упасть. И если раньше я считала, что народу под грот-мачтой толпилось прилично, то теперь поняла, что ошиблась. Сейчас пиратов стало действительно много. Поглазеть на чудо-дракошу вылез даже бледный кок, цвету лица которого могли бы позавидовать мертвецы со стажем.

Сумасшедшая чайка со страху перестала метаться и залезла в пустую бочку из-под квашеной капусты (и кто выкатил ее на палубу?) и лишь иногда высовывала из убежища клюв, чтобы оценить обстановку.

А посмотреть было на что.

Дракониха влетела на борт, едва не снеся содрогнувшийся бушприт и сидящую на нем деревянную русалку. Место на палубе чудесным образом освободилось, и пограничник устало встряхнула крыльями, а после откровенно зевнула. Из носа вырвались короткие клубы дыма. На палубе запахло паленым.

Ящериха устало оглядела собравшихся на корабле, как бы прикидывая, кого лучше съесть сейчас, а кого оставить на потом.

Неожиданно рядом со мной взорвался сноп пламени, и едва я успела отскочить, как послышались ошалевшие визги подожженных пиратов.

– Я никого не собираюсь есть! – басовито взревела драконша, и все тут же принялись переглядываться.

Думаю, пирату с обожженной драконьим пламенем кистью руки было уже все равно, будет ли кто-нибудь употреблять его в качестве завтрака. Ему и так было несладко. По-быстрому наколдовав компресс, я перемотала несчастному руку скорее из жалости к себе (а то еще будет до ночи голосить и жаловаться всем на свою нелегкую судьбу), чем к моряку. Тот уже явно собирался завыть любимую пиратскую песню «Отрубили мне руки-ноги ненавистные враги…» и запнулся на полуслове, удивившись и огорчившись подоспевшей помощи.

Пограничник тем временем быстрыми профессиональными движениями обследовала все укромные закоулки на палубе и даже сунула морду в капитанскую каюту, после чего, удовлетворенно хмыкнув, прищурилась:

– Кто провозит дурман-траву?

Половину команды моментально как ветром сдуло. Толкаясь и пихаясь, они пытались спуститься на нижнюю палубу, но какой-то особо крупный пират застрял в проходе, и остальным оставалось лишь отчаянно подталкивать собрата сзади.

Взбешенный не меньше ящерихи, молодой капитан вышел на середину палубы и как рявкнул:

– А ну всем вернуться, тысяча вонючих китов!!! Все этим вечером останетесь без выпивки!

Столпотворение у входа на нижнюю палубу в ту же секунду рассосалось, и недовольные пираты поплелись обратно. Те, кто в акции не участвовал, гордо поглядывали на неудачников, которые, в свою очередь, тайком показывали не слишком приличные, даже для пиратов, жесты.

Оказывается, капитан Фрон может не только лапать девушек и хлебать ром бочками. Молодой, а уже какой авторитет в рукаве припрятал! Вспомнив Ржавого Гвоздя и его команду, я внезапно поняла, почему Осы-самоубийцы считаются самыми опасными и грозными противниками. У них в основе – кодекс и дисциплина, а у остальных пиратов – «когда мы на мели, мы грабим проплывающие мимо корабли». Больше ничто, кроме отсутствия денег и выпивки, не заставит пирата поднять свой зад и пойти работать.

Одобрительно хмыкнула сидящая под мачтой пограничник и выжидающе сложила лапы на груди.

Виноватые пираты все как один потупили головы.

– Значит, так, – распорядился Фрон, – Шомпол и ты, Жиротряс, берете всю эту дрянь и вышвыриваете за борт.

– Но как?

– Капитан!.. – в унисон, словно дети малые, взвыли пираты, а обозначенные капитаном жертвы, так те вообще инеем покрылись.

– Я сказал выполнять! – гаркнул белобрысый, и на палубе воцарилась тишина.

Вот это я понимаю – твердая мужская рука!

Шомпол оказался низкорослым, едва доходящим мне до плеча пиратом с маленьким ртом бантиком и прищуренными раскосыми глазами. Единственное, что отличало его от остальной пиратской толпы, – расшитый на южный манер жилет: темно-бирюзовый фон и мелкие красные розы. Обычно столь разношерстные команды уживались плохо из-за недопонимания и разных традиций, но эти жили вполне мирно, хотя я заприметила среди пиратов несколько горцев и парочку северян, выделяющихся белыми как снег окладистыми бородами.

Полной противоположностью своего товарища оказался Жиротряс. Второй пират с легкостью мог поместить в себе Шомпола эдак три. Умный живой взгляд и правильные черты лица придавали ему неповторимый шарм большого добряка.

Три аккуратно завязанных и запечатанных мешочка обреченно упали за борт, некоторое время побыли на плаву, а затем с еле слышным «бульк-к» скрылись на дне. Судя по огорченным мордам пиратов, можно было подумать, что топят младенца.

Дракониха же даром времени не теряла и что-то с усердным видом строчила в толстый потрепанный блокнот. Затем выдернула один листок и протянула его капитану.

– У вас нарушение пожарной безопасности, – проинформировала она. – Во всех каютах необходимо держать противоогненные амулеты. На первый раз отпускаю. – Пограничник обвела команду пытливым взглядом. – Но потом пощады не ждите. А вас, Шеллак, жду к себе в гости. Вы знаете, где меня найти.

Все взгляды тут же устремились на некроманта, который с видом «а чего сразу я?» даже не удостоил дракониху ответом.

– Доброго плавания, – заключила ящериха, взмахнув тонкими крылышками. – В бухту попадете по левому берегу. Таможенную декларацию заполните по прибытии. – И улетела.

Как только коричневая точка исчезла за горизонтом, все дружно выдохнули и оживились.

Первым делом я повернулась лицом к невозмутимо прислонившемуся к борту некроманту.

– Ты ее знаешь? – Вопрос прозвучал так, будто я подозревала мужа в измене. Ревности, равно как и удивления, скрыть не удалось.

– Встречались пару раз, – пожал плечами Шел.

В душу черной змейкой закралось нехорошее подозрение. Сколько себя помню, Шеллак никогда не отлучался на срок больше недели, а за это время возможно только доплыть до Драконьей Гряды и отвесить поклон принцу драконов.

А не балуется ли Шел на досуге черной магией?

– Драконы что, умеют читать мысли? – Я нехотя перевела тему, чувствуя, что сотня оттопыренных любопытных ушей не даст нам нормально поговорить.

– Не все мысли, но некоторые.

– Это как?

– Очень просто, Шрам. В твоей голове за мгновение проносится целый рой мыслей, точно медовые пчелы, спешащие полакомиться весенними соцветиями. Есть громкие мысли, четкие, те, которые ты сама осознаешь, а есть те, которые проносятся так быстро, что не успеваешь их даже уловить.

– Получается, драконы читают только самые громкие мысли? – догадалась я.

– Опять же не все драконы, – возразил некромант. – Большинство так не умеют, но запомни: ни один дракон тебе в этом не признается, пока ты сама его не раскусишь. А эти твари часто говорят такими загадками, что понять ничего нельзя.

Вместе с капитаном Фроном одновременно возникли его рыжеволосый дружок, шкипер и принц. Последний со скучающим видом принялся разглядывать размытый солнцем горизонт.

– Отличная работа, капитан, – не поскупилась я на комплимент, и Шел недовольно вздернул бровь. От меня похвалы он никогда не получал и не получит. А вот не надо водить знакомства со всякими драконшами-пограничниками, тогда я, может, буду ему чуть больше доверять.

– Стараемся. – Фрон блеснул зубами. – Но это только самое начало пути, Шрам. Дальше – больше.

– Больше чего? Драконов?

– И драконов тоже, – кивнул белобрысый. – Лир, пойдем, кажись, у нас где-то там, в трюме, завалялись ржавые противоогненные амулеты, – обратился он к рыжему, – только ими уже пару веков никто не пользовался.

Встав между двумя мужчинами – мертвым и управляющим смертью, – я почувствовала некую иронию происходящего.

Волны за бортом спокойно перекатывались, сбиваясь в легкую морскую пену. Кое-где мелькали силуэты проплывающих мимо рыбных стаек и ярких колышущихся кораллов. Морской болезни у меня пока не наблюдалось, так что я беззаботно разглядывала воду и ее обитателей, но вскоре у меня все же закружилась голова, и пришлось покинуть палубу.

– Поесть бы, – пожаловалась я не то принцу, не то Шелу, не то самой себе.

– В общей каюте остатки вчерашнего пиршества, – сообщил некромант.

И откуда он все знает?

– Подожди, я с тобой. – Пер фамильярно подхватил меня под руку.

Я заметила, как Шеллак недовольно скривился. Идти трапезничать с рабочим материалом! Где это видано?!

Но мне было все равно. Я люблю все, что раздражает Шела, и обожаю водить дружбу с его врагами и неприятелями. Можно сказать, что это хобби у меня такое.

Краем глаза я проследила за шмыгнувшим в трюм мальчишкой – тем самым (его, кажется, Штилем зовут?), который с какого-то перепугу разбудил меня посреди ночи, но так ничего и не сказал. Я это ему еще припомню и при первой же возможности отомщу.

«Остатками пиршества» оказались просто объедки, крошки и грязная посуда. Кок не удосужился даже сгрести посуду в одну кучу, и из-за непогоды много глиняных мисок превратилось в глиняные осколки и обломки.

– М-да… – протянула я, оценивая масштабы разрушения.

Патефон все еще играл, по сотому разу напевая знакомый мотив «Почему я стал пиратом», временами напоминавший «Моя любовь ушла на дно». Года два назад в прибрежных кабаках эти песни были хитом номер один, пока их не сменила «Враги до гроба, а после гроба до бездны мы враги».

Я подняла иглу, и музыка прекратилась, в то время как пластинка вхолостую продолжала крутиться, мельтеша перед глазами поцарапанными боками.

– Хоть бы радио поставили, – заметил принц, вытаскивая пластинку и принявшись рассматривать раритет со всех сторон.

– Радио во время шторма не берет, – пояснила я и полезла под стол в поисках чего-нибудь целого и съедобного. – Да и как будет выглядеть юнга на площадке эзельгофта с антенной в руках? Да пиратов же на смех поднимут!

Послышался шорох, и я поняла, что Пер Четвертый, собственной персоной, полез за съестным с другого конца стола. Мы столкнулись лбами где-то на середине пути. Он – выругавшись прилично, я – не очень. По разочарованным лицам друг друга поняли, что пригодного в пищу ничего не нашлось. Желудок предательски заурчал.

В весьма интимной обстановке среди полнейшего беспорядка я уставилась на своего подопечного, пытаясь понять, почему больше не чувствую исходящей от него мертвой энергии. Сюрприз за сюрпризом. Откуда в нем столько жизни?

– Раздевайся, – скомандовала я.

– Я бы с радостью, – промурлыкал Казанова со стажем, – но что мы скажем твоему мужу?

Пер откровенно веселился, а вот мне было совершенно не до смеха.

– Я сказала, снимай рубашку, – повторила я серьезно, – только без фокусов.

– Есть, госпожа некромантка. – И кое-как изворачиваясь под низкой столешницей, принц принялся стягивать с себя сначала пояс, затем жилет, а после и рубашку.

Не то чтобы вид полуобнаженного мужчины на расстоянии вытянутой руки меня не прельстил – выглядел принц даже лучше, чем в последний раз, когда я видела его голым. Дело было совсем не в этом. Черная бабочка на его груди возбужденно дернулась, почувствовав рядом кровожадную некромантку. Только вот была душа совсем не такой, как я привыкла видеть ее у живых людей. Крылья порваны в нескольких местах; вся она казалась старой, как вечность.

– Твоя душа вернулась, – удивленно пробормотала я и, не удержавшись, провела пальцами по бархатным крылышкам. Кожа принца от моих прикосновений покрылась мурашками.

Похоже, сей факт поразил и самого принца, только вот почему-то никакой радости на его лице не отразилось. Не каждый же день, после того как ты умираешь, тебя хоронят, оживляют, оказывается, что ты вовсе и не умирал.

– Эмм… – только и смог выдавить из себя Пер.

Когда мы с принцем вылезли из-под стола, Шел уже ждал нас обоих в своей любимой позе со скрещенными на груди руками.

– Мы как раз собирались возвращаться, чтобы сказать, что съедобной еды здесь не осталось, – не моргнув глазом, доложила я.

Принц быстрым движением надел на себя рубашку и ловко застегнул верхние пуговицы у кружевного воротника. Еле заметно я толкнула мужчину в бок, как бы прося его мне подыграть.

– Ага, – поддакнул он, – только собирались.

– Я думаю, принцессе Лине будет интересно узнать, чем занимается ее мертвый жених. – Шеллак склонил голову набок, наслаждаясь зрелищем.

– Принцессе Лине? – оживилась я, на мгновение позабыв про крошки и кашу. – Ты сделал ей предложение?

Наследный принц заметно поник. Обиженно глянул на замершего, будто заледеневшего, некроманта.

– Не успел, – зло сплюнул он, обращаясь не ко мне, а к Шеллаку.

Следующие двое суток мы обходили прибрежные скалы, похожие на темные, растущие кверху ногами сосульки. Морские птицы с желтого болезненного цвета клювами кометами проносились над водной гладью и глухо кричали о надвигающемся лете. О том времени, когда русалки выйдут из спячки и озера покроются тиной. О том, когда в Драконьем Глазе – столице острова – зажгутся бумажные ярмарочные фонари, известные на все семь морей.

Низкорослый Шомпол спросонья наступил на тупой ржавый крюк и вспорол себе пятку. Пошло заражение. Три дня пират бился в лихорадке, кричал, стонал, а я как единственная женщина на корабле сидела у его постели и была во всем виновата. Потому что женщины всегда во всем виноваты. Потому что я должна была умереть, когда на меня в королевской тюрьме нацепили пропитанный черной магией браслет и приговорили к смертной казни.

Драконий принц уже наверняка в курсе того, что меня ищут. Может, он даже посодействует полиции острова Туманов и избавит их от тяжелой и неприятной работы по изничтожению некромантки.

Проходя на максимально разрешенной скорости, мы двигались медленнее, чем если бы пересекали пролив вплавь. На третий день из кормового погреба Лир, рыжебородый друг капитана Фрона, выкатил последнюю бочку с пресной водой, откупорил пробку и, понюхав содержимое, скривился.

– Эй, ты, ведьма! – позвал он меня.

Поначалу я не поняла, к кому пират обращался. Оглянулась по сторонам, перемигнулась с работающими на палубе матросами, но более подходящей кандидатуры на роль ведьмы так и не нашла.

– Я, что ли?

– Ты-ты.

– Но я не ведьма, – обиделась я за всех некромантов и чернокнижников, но к Лиру все-таки подошла.

Тяжелые узловатые руки пирата прощупывали бочку со всех сторон, пытаясь отыскать прореху, через которую бочка лишилась половины своего содержимого.

– Я видел, как ты колдовала.

Такому железному аргументу противопоставить мне было нечего, хотя ведьм я жутко не любила: им приходится питаться живыми мышами (мыши – единственный естественный источник магической силы), рано стареть, но зато долго жить. Недаром во всех байках всегда фигурируют только страшные, горбатые и злые ведьмы. Обычно, пока они молодые и красивые, ничего эпического сотворить еще не успевают.

– Вода протухла, чтоб мне питаться акульими потрохами, – пожаловался пират.

Последние летние деньки выдались на удивление жаркими и безветренными, что было для членов экипажа бедой в двойном объеме. Портилась вода, хотелось пить, и приходилось топить корабль углем, а от едкого смолистого дыма дышать и вовсе было нечем.

– А я чем могу помочь?

– Ну, это… Ты же ведьма.

– Мой удел общаться с зомби, вурдалаками и прочими милыми созданиями, – пропела я, елейно улыбаясь и наблюдая за тем, как постепенно вытягивается лицо Лира.

На самом деле я просто тянула время. Браслеты мои со всеми запасами энергии ждали меня в королевской тюрьме, а туда я возвращаться пока что не собиралась. На кладбище я не была уже с неделю, поэтому любое, даже самое незначительное преобразование энергии приходилось совершать за свой счет, что в данной ситуации являлось непозволительной роскошью. Поначалу я творила волшбу, не задумываясь о последствиях, но, едва начала понимать, что после каждого заклинания мне необходимо не меньше двенадцати часов крепкого сна, стала подходить к вопросу о трате энергии более рационально.

Если быть до конца откровенной, сейчас я навряд ли способна даже ложку от стола взглядом оторвать.

– Так ты не поможешь? – обреченно вздохнул пират.

– Увы.

По пути в каюту меня поймал Дикий Парус. Еще никогда прежде я не видела шкипера таким взволнованным и запыхавшимся.

– Умирает, – наконец более-менее связно выговорил волосатый.

– Кто умирает? – растерялась я.

– Шомпол.

Признаться, я давно ждала этого момента. Нет, не потому, что я такая кровожадная, а потому, что лишенная сил некромантка перестает жить полноценной жизнью, дышать полной грудью. Для меня удаление от чужих смертей, чужого горя равносильно тому, чтобы самой лечь в могилу и не шевелиться.

Раньше мне не приходилось сталкиваться с таким глобальным истощением энергии. Что уж и говорить: я даже предположить подобного не могла. И, тем не менее, случилось то, что случилось. А Шомпол находился на грани смерти, и это было как нельзя кстати.

В каюте, где разместили больного пирата, стоял острый запах спирта и вяленой рыбы. Последнюю держали в качестве компресса, а спиртом дезинфицировали не только страдальца, но для профилактики и всех остальных.

Пираты набились в комнатку так плотно, что мне пришлось основательно потолкаться, прежде чем я добралась до низкой койки без матраса, на которой и лежал бьющийся в лихорадке мужчина.

– Все вон! – скомандовала я, и пираты, опасливо переглядываясь, принялись просачиваться через дверь на выход.

Эти товарищи не то чтобы очень мне мешали, а просто мне требовалось уединение чисто для соблюдения профессиональной тайны: а то потом спасай некромантов-любителей от деяний рук своих. Меньше знаешь – крепче спишь. На мне это правило, правда, не работает.

Выглядел Шомпол, надо сказать, ужасно, но меня это не особо волновало. Руки начинало приятно покалывать в предвкушении действа, сердце бешено стучало, и в висках, словно вода о банку, билась кровь.

– Держу пари, ты и пары часов не протянешь, – причмокнула я, разглядывая обгрызенные ногти на руках и прекрасно понимая, что, хоть пират и в плохом состоянии, слышит прекрасно. – Дружки, между прочим, уже вещи твои поделили. За портянки аж драку устроили – у Дьюка теперь зуба переднего нет.

Это был нечестный метод – провоцировать умирающего на выплеск агрессии, но в данной ситуации – единственный. Иного выхода не оставалось.

Затекшие веки пирата дрогнули раз-другой, и на меня уставились два заплывших глазных белка, покрывшихся плотной слизистой пленкой. И без того желтая кожа пирата стала напоминать старые свитки из общественной библиотеки – только еще более тонкие и прозрачные.

– Чего ты, вообще, здесь забыл? – Я развела руками в стороны и уселась на краешек ложа умирающего. – Пресная вода кончилась. До берега еще, как минимум, сутки хода, а если ты умрешь здесь, тебя даже закапывать не придется. Швырнут за борт, как дурман-траву, и дело с концом. На священника тратиться не придется. Хотя какой на Драконьей Гряде священник?

Пока я болтала сама с собой о житейских пустяках и незаметно для пирата вытягивала из него вязкую, черную энергию, мужчина уже приподнялся на локтях и, мелко дрожа, хрипел мне в ответ что-то невнятное. Да, разозлила я его страшно.

Из его яркой, обильной на сочные выражения речи я уловила только «в бездну», «собственными руками» и «хук слева они получат, а не портянки».

Теплая жидкая энергия сплеталась с кровью, доходила во все концы тела, обволакивала внутренности и забивалась в самое сердце. Смерть всегда была частью меня, мы с ней были на короткой ноге. И когда-нибудь потом мы с ней обязательно встретимся, чтобы поговорить по душам, обсудить, как у кого дела, кто здравствует, а с кем мы очень скоро встретимся.

Да, я такая. Плохая, темная, хуже черных магов, если рассуждать здраво. У тех хотя бы есть выбор, возможность отказаться, забыть о своем прошлом. Я же без своего прошлого загибаюсь, перестаю жить – просто существую.

«Выбор есть всегда», – говорил мне Шел, когда я рассказала ему о своих чувствах. И это был единственный раз, когда он ошибался. У меня выбора нет. Равно как и у него. Смерть за нас уже давно все решила – и нам остается только подчиняться ее прихотям, бегать за ней, искать ее, молить о пощаде.

Будь я хорошей светлой колдуньей или, на худой конец, странствующей чернокнижницей, не было бы в моей душе столько злости и ярости, желания отомстить за то, что когда-то давно смерть навсегда приняла меня в ряды своих послушных солдат.

Я должна была возвратить Шомпола к жизни, но вместо этого я с каким-то извращенным удовольствием вытягивала из него эту жизнь, втайне радуясь чужому несчастью. В этом я отличаюсь от остальных. Мне все равно. Как по мне, пускай хоть все в бездну провалится!

Это неправильно, не по-человечески. Но ведь я давно уже и не человек вовсе. Я не способна на элементарные человеческие чувства: скорбь, сострадание, любовь. Моя любовь – это привязанность, привычка, необходимость. Моя скорбь – это забвение. Мое сострадание – это тишина.

Я способна ненавидеть. Ненавидеть люто и жестоко. Ненавидеть так сильно, что все мое существование сводится к этой черной, ядовитой ненависти. Я ненавидела своего отца и смерть за то, что они сделали меня такой. Свою мать я не могла ненавидеть в полной мере, но ее, скорее, и вовсе для меня не существовало.

У меня никогда не будет семьи, детей, никогда не будет того, ради чего можно бороться. Я сижу, прижавшись носом к эволюционному тупику. Да, я биологический урод. Гибрид Пустоты и Ненависти. Мои родители – бездна и могила.

И сейчас, издеваясь над умирающим и выкачивая из него последние силы, я завидовала ему. Потому что у него есть свобода выбора, а он ей не пользуется. Стоя на пороге смерти, он еще и стучится в ее дверь, кричит, чтобы ему открыли. Идиот! Умирает тот, кто не хочет жить.

Шомпол не выдержал напряжения – его стошнило прямо на серые бумажные простыни, и только тогда я заметила, что в комнату поставили тот самый старый патефон, небрежно напевающий о море и кораблях:

Скрипучий женский голос возвещал о том, что море – самая легкая и приятная смерть. Сразу вспоминалась кудрявая Кик – певица, которая пела по вечерам в «Пиратском раздолье». Она всегда носила длинные юбки в пол цвета крови с молоком, а сверху, напротив, прикрывала округлую вздымающуюся грудь лишь сложенным вдвое шейным платком. Кик вдовствовала, сколько я себя помню, и все время рассказывала о своем муже, который ушел на «Лилии» за чаем и табаком, но так и не вернулся. Это была обычная история – такую имела при себе каждая уважающая себя вдова; но Кик пела об этом так живо и проникновенно, что я начинала верить в то, что когда-то у нее был муж, что она его очень любила и будет любить даже после смерти.

На пороге я столкнулась с Шеллаком. Он смотрел на меня не с превосходством, а с какой-то жалостью.

– Почему ты оставила его в живых? – тихо спросил он.

Он знал, что я могла высосать из умирающего все до последней капли, и тогда у меня появились бы силы на то, чтобы опреснить воду.

– Выбор есть всегда, – коротко бросила я и попыталась пройти мимо некроманта, но он не дал осуществить задуманное.

– Эй. – Указательным пальцем он приподнял мое лицо за подбородок и внимательно посмотрел в глаза. – Я горжусь тобой, Шрам.