— Сводка все та же, — вернувшись из штаба, сказал Левинсон. — Завтра на рассвете надо пробраться к полковнику Жидилову. Под Итальянским кладбищем на Федюкиных высотах его КП. Где Петро?

Дорога на Ялту под Сапун-горой простреливалась. Немцы по ночам били вслепую, стараясь блокировать подвоз боеприпасов в расположение седьмой бригады. Днем этот участок дороги поливали прицельным огнем. Нам рекомендовали пробираться туда до рассвета.

За час до рассвета мы были уже на Сапун-горе.

Каким чудом Петро угадывал дорогу, понять было невозможно.

Внизу в черном провале изредка сверкали взрывы снарядов, тишину разрывал сухой и резкий треск. Периодические вспышки орудийного огня и мертвый дрожащий свет немецких ракет освещали нам короткие отрезки пути. Петро на второй скорости скатывал нас с Сапун-горы.

— Смотрите в оба! Только не прозевайте съезда с шоссе влево. А то прямиком к немцам попадем, — беспокоился Левинсон.

Петро остановил «газик», выключил мотор и прислушался. Вдали натруженно работал мотор перегруженного грузовика.

— Треба трошки помацать дорогу, — сказал Петро и, сойдя с машины, ушел вперед. Его тяжелые шаги простучали по асфальту и замерли в темноте.

— Поколупали сашейку, гады, — раздался из темноты его голос.

Петро вернулся, осторожно повел машину дальше и вскоре свернул на грунтовую неровную дорогу. Сверкнул и грохнул взрыв, за ним, еще ближе, другой. Фыркнули осколки, крепко ударяясь о землю.

— Днем хоть видно, как накроет, а тут ахнет — и все с этим вопросом, — тихо сказал Левинсон.

На востоке проступил легкий, еле заметный силуэт горы.

— Итальянское кладбище. Начинает светать. Успеть бы!

Рассвет застал нас на подъеме в гору.

— Стой, кто идет! — негромко крикнул выросший как из-под земли матрос с автоматом на изготовку.

Вместе с матросом мы нырнули в ход сообщения. Вскоре мы попали в узкую траншею. Она, делая крутые зигзаги, петляла по гребню горы.

Стало совсем светло. Мы пробирались мимо прикорнувших, закутанных в плащ-палатки полусонных бойцов.

— Какого каторжного труда стоила эта траншея! Смотри! Почти скальный грунт, — шепнул мне Димка.

Кое-где в нишах лежали, поблескивая золотыми буквами, матросские бескозырки.

— Читал? — спросил Левинсон.

— Да! «Москва», «Красный Крым», «Бойкий»…

Мы тихо пробирались дальше. Траншею изредка перекрывали деревянные, покрытые землей настилы. Здесь, плотно прижавшись друг к другу, спали матросы.

Мы очутились на небольшой полукруглой площадке. Перед выбитой в скале амбразурой стояла на треножнике стереотруба. У окуляра застыл сигнальщик.

— Можно глянуть? — попросил подошедший Левинсон.

Сигнальщик отодвинулся.

— Пожалуйста, товарищ капитан, только дымка густая. Мешает хорошему обзору.

За амбразурой в розово-мутном провале проступали мягкие контуры горы, увенчанной белой часовней. Завизжал раздираемый, как прочная ткань, воздух. От неожиданности мы наклонили головы.

— Что за чертовщина! — Левинсон отпрянул от стереотрубы.

— Наш артналет на позиции Итальянского кладбища, — громко, стараясь перекричать вой снарядов, ответил сигнальщик.

Вели огонь бортовые орудия кораблей, с Малахова Кургана, с Десятой батареи капитана Матушенко, с батарей Драпушко, Воробьева.

Мы с Димкой приникли к узкой щели амбразуры и сняли начало артналета на высоту. Вскоре гора и часовня потонули в облаках вздыбленной земли.

— Товарищи операторы! — услышали мы за спиной. — Здравствуйте! Наконец-то и до нас дошла очередь!

К нам шел молодой, гладко выбритый офицер в элегантно подогнанной сухопутной форме. У него была приветливая улыбка на открытом энергичном лице. Когда, приветствуя, он приложил руку к фуражке, я заметил, что фуражка морская, с золотым «крабом» и на пуговицах вместо звездочек были якоря.

— Полковник Жидилов, — представился он, пожимая нам руки.

— Я знал, рано или поздно вы к нам в Седьмую бригаду пожалуете. Мне о вашей работе на кораблях и в городе на прошлой неделе рассказывали писатели Леонид Соболев и Сергей Алымов. Ползали они тут у нас по окопам и траншеям. Опасно, конечно. Но вы даже не представляете, что значило это посещение. Известный писатель и поэт, автор песни «По долинам и по взгорьям», у нас в окопах! Они говорили с бойцами, читали стихи. Одно такое посещение, а сколько сил, энергии оно нам прибавило…

Полковник повел нас на передовой командный пункт на северном отроге горы Госфорта. Жидилов был оживлен. Он был из тех людей, которые с первого взгляда вызывают симпатию. У каждого из нас создалось впечатление, что мы его давно и хорошо знали.

— Смотрите, перед вами, как на карте, позиции немцев. Вот эта высота и есть Итальянское кладбище. Она наполовину наша. Там, где разрывы, сидят немцы. Видите? А эти рыжие плешинки, уходящие налево? Тут последний рубеж нашей обороны.

Полковник познакомил нас с боевой обстановкой, показал на карте и на местности извилистую линию фронта. Когда он ушел, мы сняли общие планы местности и отправились на поиски интересных эпизодов фронтовой жизни.

Солнце поднялось высоко. Канонада затихла. Воздух стал чистым и прозрачным. Засверкала снежным пятнышком на вершине горы часовня.

Где ползком, где ходами сообщения я добрался до рыжих плешинок. Это оказалась выбитая минами и снарядами земля вокруг нашей передовой траншеи. Примостившись около пулемета, я разговорился с двумя бывалыми матросами. Оба они служили не так давно на торпедных катерах. Вид у них был грозный. Перепоясанные и перекрещенные пулеметными лентами, увешанные гранатами, с кинжалами за голенищами сапог, они лежали на плетенке из веток. На головах еле держались надетые залихватски, набекрень выгоревшие солдатские пилотки с золотыми якорями под звездочками.

— Что это за штука у вас, товарищ капитан третьего ранга? — спросил матрос с круглым смешливым лицом.

— Автомат!

— Чудно! Автомат? А где же обойма, ствол?

Я показал на объектив.

— Шутите?! — улыбнулся второй матрос, постарше.

— Это киноавтомат, — объяснил я.

— Эх! Фрицев бы шарахнуть в момент атаки! Удавалось? А? — спросил с нескрываемым любопытством круглолицый матрос.

В разговор вступил его товарищ:

— Жаль, вас не было третьеводни! У нас такое творилось! Матрос тут один отличился. Хань — его фамилия. Контратака, значит, была. Небольшой это туман, такой же, как сегодня утром. Видали, да? Вырвался Хань вперед своих, незаметно подполз к фрицам под самый окоп и перекидал им туда все свои гранаты. Такая кутерьма получилась, а он сидит в ложбинке и поливает из автомата направо-налево. Никак немцы его оттуда, значит, выковырять не могут. Один изловчился и бросил гранату. Она матросу прямо в грудь. А он, значит, хвать ее — и туда, обратно, к фрицам в окоп. Тут подоспели свои, как гаркнули: «Полундра!» И привет. Вот как у нас бывает. Жаль, значит, вас тогда не было.

— А вы посидите у нас, не то еще увидите, и фрица, может, живого засымите, — предложил молодой круглолицый…

Где-то недалеко ударил немецкий пулемет, и снова наступила тишина. Матросы приумолкли, деловито окручивая из газет козьи ножки. Острый махорочный дух заполнил траншею.

В Севастополе глухо и протяжно рвались тяжелые бомбы. Эхо лениво передавало гул разрывов от Сахарной Головки Инкерману, затем Балаклавским высотам, оттуда рокочущий взрыв катился к Ай-Петри.

— Страшно там, в городе-то, а? Враз завалить кирпичом может, — кивнул в сторону Севастополя молодой.

— Здесь вроде спокойнее, и видно, откуда враг на тебя кинется, а там днем и ночью капает и капает на голову, того гляди живым похоронят… — конец моей фразы заглушила беспорядочная трескотня автоматов.

— Это ты не скажи, — обращаясь скорее к товарищу, чем ко мне, возразил второй. — Ты не был у нас в декабре, когда мы еще под капитаном Бондаренко ходили… Тут такой ад кромешный был… Ну и задали мы тогда фрицам…

Речь шла о втором штурме Севастополя, который начался 17 декабря. За гору Госфорта тогда сражался батальон Бондаренко. Высота несколько раз переходила из рук в руки.

— А потом еще «психичку» затеяли, гады, — продолжал матрос, — по левому флангу во весь рост напролом перли… Только сами ведь психи или пьяные. Нормальный разве такое придумает? Вот бы что заснять! Цирк! Вот когда их порубали! Только это уже не здесь, а на сто пятьдесят четвертой.

— «Мессер»! «Мессер»! Ложись! — крикнул, смеясь, его товарищ.

Над окопами парила белая чайка. Из немецких траншей застрочил автомат, два перышка вылетели из крыла чайки, и она с резким криком взмыла в небо и молниеносно покинула опасную зону. Снова наступила тишина.

До наступления темноты просидел я в траншее на переднем крае, снимая окопные будни.

Уходили мы из хозяйства полковника Жидилова, когда над Итальянским кладбищем засияли яркие звезды.

В «козле» мирно похрапывал Петро, а над Севастополем метались лучи прожекторов. Было тихо-тихо, только в стороне Сапун-горы натруженно гудел грузовик, видно, один из тех, что подвозили боеприпасы.

— Охфицеры, тримайсь! — весело гаркнул проснувшийся Петро и тронул «козла».