Я не слышу его сердца.

Вокруг меня царит хаос: визжат люди, стремительно мелькают, неся смерть, бесшумные тени моих соплеменников, с чавкающим звуком разрывается под их зубами человеческая плоть. Над всем двором висит густой пеленой тяжелый, дурманящий запах свежей крови.

Мне нет дела до этого. Я прижимаю к груди человека, в котором заключен весь мой мир. Я смотрю на его запрокинутое, разом побелевшее лицо, на закрытые глаза, на струйку крови, стекающую из уголка рта на подбородок. И я, заглушая в своем сознании отвратительные звуки окружающей меня бойни, всеми силами ищу в мире один звук, на котором держится моя жизнь, – биение его сердца. И я не слышу его.

Крик, который вырывается из моей груди, нельзя облечь в слова. Это не крик даже – это вой. Я вою, как животное. Потому что я и есть животное. И я потеряла своего человека. Потеряла своего хозяина. Все потеряла. Потому, что медлила. Потому, что колебалась… Потому, что взяла его с собой.

Нет – потому, что он вообще был СО МНОЙ.

Я не слышу его сердца, и это моя вина. Я любила его. И убила его.

Мой вой становится беззвучным – он разрывает меня изнутри. Наверное, так себя чувствуют, когда умирают. Я не знаю. Я не помню. В прошлый раз я умирала не так мучительно. Я прижимаю его к себе так крепко, как никогда не решалась, – я не хотела сделать ему больно, оставить синяки на его хрупком человеческом теле. Но теперь уже нечего ранить, некому делать больно. Никого нет. Его НЕТ. Я могу обнять его так сильно, что, кажется, кости вот-вот хрустнут, – он не почувствует. Потому что его сердце не бьется.

Двадцать секунд. Тридцать. Минута.

Кровавая баня вокруг меня завершена – она и так длилась неожиданно долго. Я слышу, что кто-то из людей остался жив, – слышу отвратительные, жалкие всхлипы насмерть перепуганной женщины и чувствую запах мочи. Естественно – такой страх, как испытывает она, даром не проходит.

Зачем они оставили в живых эту суку?

Я слышу дыхание вампиров у себя за спиной. Я все еще не знаю, кто они и как здесь очутились. Их помощь пришлась вовремя. Но мне нет до них теперь дела… Я не хочу слышать ни плача испуганной смертной, ни ровного дыхания победителей. Я слушаю тишину, которая меня оглушает. И мне нужно много времени, чтобы осознать ее. И мне вечности не хватит, чтобы смириться с ней…

А потом я слышу… Неожиданный – слабый, как трепет крыльев какого-нибудь насекомого, и такой долгожданный, что секунду я не верю себе и думаю, что меня обманывает надежда… Но я слышу – слышу стук его сердца.

Удар. Еще один. Еще… Я не могу ошибиться. Медленный, неровный, едва заметный – но он вернулся. Ритм ЕГО сердца.

Лежа в кольце моих рук, он делает резкий вдох, и из сквозной раны на его груди выплескивается новая порция крови. Его веки дрожат. Ему больно…

Он жив.

Я смотрю на Влада и узнаю о себе – о своем племени – нечто новое.

Я могу плакать.

Из моих мертвых глаз текут по щекам настоящие слезы. Я вижу их – они падают на его лицо.

Он жив. Жив. Жив…

На мое плечо опускается рука, и голос Серхио говорит мягко:

– Оставь его на секунду, Марина. Ты делаешь ему больно.

Я поднимаю на него заплаканные глаза и гляжу, не понимая.

Серхио криво усмехается и опускается на колено, чтобы расцепить мои руки, судорожно сжимающие Влада. Движения моего старого друга деликатны, но настойчивы.

– Ты уже сломала ему, по-моему, ребро. Впрочем, возможно, ты заодно и сердце его запустила – сделала что-то вроде массажа грудной клетки. Очень необычного, но, похоже, эффективного… Но сейчас тебе надо его отпустить. Пуля прошла навылет, и это хорошо. Но он теряет кровь – а это очень плохо. Его нужно доставить в больницу. – Серхио делает паузу и смотрит на меня пристально, подняв бровь: – Если, конечно, ты не хочешь его обратить. Сейчас самый подходящий момент. Мы можем не успеть. Он может умереть. Никто тебя не осудит – в такой ситуации. Даже ты сама.

У меня нет сил говорить – я только отрицательно качаю головой. Серхио встает и отступает на шаг, пожимая плечами. У меня нет сейчас ни желания, ни времени вступать с ним в дискуссию по поводу моих убеждений.

Вместо того чтобы разжать объятия, я поднимаюсь с колен, держа Влада на руках. Он не будет сердиться на меня за это пренебрежение его мужской гордостью. Он ведь не узнает. А то, чего мы не знаем, не может причинить нам боль.

Так, держа его на руках, я оборачиваюсь, чтобы увидеть место короткой и изначально неравной схватки, и впервые вижу лица своих спасителей. Кроме Серхио, во дворе еще двое вампиров. Одна – женщина, которую я никогда не видела раньше: высокая, русоволосая и, естественно, очень красивая. Она стоит в расслабленной, казалось бы, позе, и даже чуточку улыбается, но при этом крепко держит одной рукой за горло растрепанную, рыдающую Ангелину, чей строгий некогда костюм изорван в клочья и забрызган кровью. Кровью, которой залит весь двор.

Второй вампир – мужчина. Он стоит в глубокой тени, и я не сразу различаю его черты. А когда узнаю их, то испытываю самый настоящий шок. И одновременно понимаю, где я слышала запах, оставленный гостем в квартире Влада… Я слышала его в Париже, больше ста лет назад, когда Серхио, знакомя с местным обществом, представлял меня самому знаменитому вампиру в мире. Звезде, можно сказать, нашего теневого братства. Как же я могла забыть?

Дракула. Собственной персоной. Здесь, в Москве… Неудивительно, что Серхио так растерялся, почуяв его в квартире Влада. Он сказал, что должен еще кое-что выяснить – понять, как в городе очутился вампир, которому тут совершенно нечего делать. И позвонил мне потом, и назвал это имя – заверив, что Владу граф ничем не угрожает. Я ему не поверила – решила, что он водит меня за нос, рассказывая байки.

Но нет – Серхио, выходит, не соврал. Граф Владислав Цепеш по прозвищу Дракула в самом деле интересовался моим возлюбленным – и даже убил его кота. С какой стати? Что ему было нужно? Что он делает здесь сейчас?

У меня нет времени задавать эти вопросы и выслушивать ответы на них.

Лицо графа так же бледно, а глаза так же черны, как обычно, и отливают сейчас красным, но выражение на этом лице далеко не такое свирепое, как мне помнится. Он встречается со мной взглядом, слегка наклоняет голову и говорит со своим характерным румынским акцентом, который, видимо, специально культивирует – не могу поверить, что за столько лет, прожитых в разных странах, он не смог от него избавиться:

– Я рад нашей встрече, Марина, и рад оказаться полезным. И я обещаю объяснить свое пребывание здесь. Но позже. Сейчас нам надо торопиться. – Он указывает на мужчину у меня на руках. – Этот смертный важен для тебя. Не стоит терять время на разговоры, пока он все еще в опасности.

Они правы – пусть даже наша беседа заняла не больше минуты, но для Влада сейчас и минута имеет огромное значение. Его сердце бьется – бьется возле моей груди, я теперь ни за что не потеряю этот звук, я только его и слушаю, – но оно бьется неровно и слабо. Я киваю – надеюсь, этим кивком мне удалось выразить не только согласие, но и некую меру благодарности. Если все будет хорошо, у меня еще будет потом время поговорить с графом и сопровождающей его незнакомкой и поблагодарить их как следует. Будет время выяснить, как они тут оказались в столь подходящий момент. А сейчас мне не нужна лишняя информация – мне нужен врач.

Вместе со своей ношей я разворачиваюсь к дверям. Но меня снова останавливает голос Серхио:

– Подожди секунду, Марина. Ты не можешь никуда идти в таком виде.

О чем он? О том, что я вся в крови? Так чего же еще ожидать от женщины, у которой на руках истекающий кровью человек?

Мой друг качает головой:

– Ты сильно обгорела.

Я смотрю на свои плечи и с изумлением понимаю, что он прав. На них вздулись волдыри – солнце сегодня очень жаркое. Странно – я даже не заметила. И боли никакой не чувствую. Но вид у меня, вероятно, и в самом деле устрашающий.

Серхио ловит мой растерянный взгляд:

– Тебе надо поесть. Это займет всего секунду – Влад не пострадает. Давай его мне – я пока попробую остановить кровотечение. А ты иди, ешь. Мы специально оставили женщину в живых, чтобы кровь была свежей.

Мне следовало бы возмутиться его предложением. Напомнить ему, что я уже больше ста лет не убивала людей, и сдерживало меня искреннее уважение к ним, понимание ценности человеческой жизни и нежелание быть монстром из детских страшилок. Но, глядя на… существо, которое держит за горло незнакомая мне вампирша, я не испытываю никакого уважения к людям и совершенно не ценю их жизнь. Потому что эта белокурая сука с нелепым именем – не человек, и ее жизнь не имеет никакой ценности. Она убила как минимум двоих невинных людей. Из-за нее погибли те, кто оказался с ней сегодня, – охранник и Илья Михайлов, который, конечно, был марионеткой в ее руках. Она хотела убить меня. Из-за нее истекает кровью Влад… Монстр здесь она, а не я.

Ангелина смотрит на меня расширенными от ужаса глазами, смотрит не отрываясь и что-то хрипит, несмотря на мертвую хватку на своем горле. Молит о пощаде, возможно? Я понимаю ее – жить в мире бредовых фантазий, убивать из фанатизма, а потом вдруг увидеть воочию, как силен и беспощаден твой враг… Это, должно быть, шок. Сумасшедшая тварь думала, что играет в увлекательную игру. Ну что же… Ее ожидало жестокое пробуждение к реальности. Реальность – это растерзанное тело Ильи Михайлова, которое лежит у ее ног. Это обескровленный амбал, сползший по стене возле закрытой двери: как был, со своим бесполезным пистолетом в руке. Бесполезным для убийства вампира – но причинившим все-таки вампиру неизмеримую боль… Эти трупы – реальность. Ее неотвратимая смерть – реальность. Что же поделать? Реальность иногда кусается.

Конечно, очень противно пить кровь сумасшедшей – кровь убийцы. Но мне сейчас нужна кровь. И нет времени на то, чтобы привередничать.

Мне требуется лишь доля секунды, чтобы оказаться рядом с ней и откинуть ей голову, чтобы шея оказалась в подходящей позиции для укуса. Русоволосая вампирша вежливо отходит на шаг, чтобы мне было удобнее. Мои руки перехватывают вырывающуюся женщину, которой удается наконец закричать по-настоящему.

Мои зубы оказываются в миллиметре от загорелой кожи. Я выпускаю клыки. Она продолжает кричать. Но потом перестает. Трудно кричать, если у тебя горло перегрызено.

Я пью, не отрывая при этом взгляда от своих рук. Ожоги на моей коже быстро затягиваются, и как только она принимает свой обычный вид, я немедленно отпускаю жертву. Все-таки она мне глубоко омерзительна – я хочу выпить ровно столько ее дурной крови, сколько необходимо, и ни на грамм больше.

Тело обмякло у меня в руках, но женщина еще жива.

Вытирая с губ кровь тыльной стороной ладони, я оборачиваюсь к русоволосой красавице – у нее, как мне кажется, меньше комплексов по поводу качества пищи.

– Доешь?

Она широко улыбается, принимая полутруп из рук в руки.

– С удовольствием. Девочки должны делиться десертом, верно? – Уже склоняясь над прокусанной мной шеей, она оборачивается и говорит любезно – ну точно как обычный человек, во время обычной трапезы, в порядке застольной беседы: – Меня зовут Катрин, кстати. Я… ну, невеста Дракулы.

Употребив это расхожее клише, она весело хихикает. Я улыбаюсь в ответ. Милая девушка. Интересно, давно ли она с графом?

Серхио встречает меня у двери. Пока я пила и лечилась, он успел опустить Влада на одну из каменных скамей по периметру двора и поработать с его раной. Похоже, он запечатал ее нашим ядом – у нашей слюны есть не только устрашающие, но и кое-какие полезные свойства.

Теперь он держит Влада на руках и, отпихивая ногой тело охранника, которое загородило выход, открывает дверь настежь и идет по коридору, отчитываясь на ходу:

– Кровотечение остановилось. Теперь ему нужно переливание крови. Жалко, что он не может просто попить, как мы… – Я рычу, и он быстро поправляется, бросая на меня взгляд искоса: – Марина, не смотри на меня так – я просто шучу! Сейчас мы доставим его к врачу, я тут знаю одного чудесного человека… Ну, вампира, конечно, – такой волшебный немецкий доктор Шмидт, глава клиники пластической хирургии, очень популярной среди московской элиты, между прочим. Это тут за углом, на Пречистенке, – очень близко, и донорской крови у него сколько угодно. Все будет хорошо. Нет уж, дорогая, я сам его понесу: все-таки мужчина с мужчиной на руках смотрится чуточку нормальнее, чем хрупкая дама вроде тебя. А мы ведь не хотим распугать народ на улице…

Я покорно следую за ним.

Дракула и его невеста остаются в солнечном дворе, наедине с тремя трупами. Для них это не проблема – они постоянно убивают людей и привыкли заметать следы. И Дракуле наверняка будет интересно покопаться в архивах организации, объявившей себя «наследниками» его злейшего врага – человека, который отнял у него Минну. Может, граф даже найдет что-то интересное для безопасности нашей семьи. Покойная безумица Ангелина – это ведь, очевидно, еще не вся «Лига наследников Ван Хельсинга». И кто-то из ее коллег может оказаться чуть разумнее в деле охоты на вампиров, чем проявила себя она, совершив два ошибочных убийства. Нам нужно знать – на будущее, чтобы быть готовыми к обороне.

Мы едем в клинику, куда Серхио уже успел позвонить, на его машине. Моя слишком мала, чтобы вместить раненого. Это близко – всего-то три минуты. С того момента, как в офисе ЛНВХ прозвучал выстрел, прошло вообще не больше десяти минут – хотя столько всего успело случиться… Я успела умереть заживо вместе со своей любовью. Обрести надежду, вызвавшую на моих глазах первые за двести лет слезы. Возможно, вообще первые слезы в истории моего племени.

Я успела убить человека – но это меня как раз беспокоит меньше всего. Я боюсь, что мы все-таки потратили слишком много времени. Но на самом деле десять минут – это не страшно. Любая «скорая» ехала бы дольше.

С Владом все будет в порядке. Должно быть в порядке.

Он лежит на заднем сиденье, все еще без сознания, – и слава богу: ему не так больно. Я держу на коленях его голову и тихонько провожу рукой по разгоряченной коже, утираю со лба пот. Его глаза закрыты. Его ресницы дрожат.

Я сжимаю свободной рукой его безвольную руку и страстно желаю, чтобы он ответил на мое пожатие, зная, что это невозможно. И повторяю свое «все будет в порядке» – как мантру.

Но я думаю – невольно, потому что сознательно я не хочу допускать в свой мозг эту мысль… Я думаю и о том, что вполне возможно.

О том, что мы можем не успеть. О том, что он может умереть.

И я знаю, что буду делать, если наступит последняя минута его жизни и ничто не сможет ему помочь. Теперь, после того, что я пережила там, во дворе, не слыша его сердца, я знаю: если я пойму, что он умирает, я обращу его.

Серхио прав: никто меня не осудит. Даже я сама.