Я сижу за компьютером в своем кабинете. За окном – темный январский вечер. Мой кабинет на верхнем этаже, и я слышу, как за окном воет ветер. Странный, тоскливый и первобытный звук, будто мы в деревне, а не в центре мегаполиса. Кажется, вот-вот к стонам ветра добавится волчий вой.

На экране передо мной мерцает заходная страничка новостного сайта. Я быстро просматриваю свежие ссылки, ища подтверждения своим смутным догадкам. И меня душит страх. Я хочу понять, права ли я. Но одновременно все мое существо восстает против того, что с каждой минутой кажется мне все более очевидным. Невозможно, чтобы реальность так скоро нарушила то почти идиллическое существование, которое я вела в последние недели. Хотя бы не сейчас. Желательно – никогда. Ну почему годами не бывает никаких происшествий, так что даже скучно становится, а в тот момент, когда это совсем некстати, начинает происходить что-то крайне неприятное – тайные стороны моей жизни словно бы выползают из тени, грозя нарушить хрупкое равновесие? За что мне такое?

До сих пор все складывалось довольно гармонично.

Я не просто получила Влада – не просто добилась того, что хорошо для меня. Я если и не сделала чего-то, что было бы действительно хорошо для него, то по крайней мере еще не причинила ему никакого вреда. Я ничем его не ранила. Не сделала больно – ни физически, ни душевно. Мы вместе уже больше месяца, а он до сих пор жив, здоров, весел и счастлив. Он больше не страдает – не так, как прежде. И он все еще видит во мне… Интересно, что он, собственно, во мне видит? Хотелось бы мне сказать просто – «любимую женщину». Но я не могу – это будет не совсем верно. Я не знаю, что за мысли проносятся в его лохматой голове, когда он смотрит на меня не отрываясь и следует за мной взглядом, куда бы я ни пошла, – как… как подсолнух за светом. Но я понимаю, что в его глазах я – нечто особенное. Что он мысленно наделяет меня какими-то нечеловеческими, мистическими качествами – недаром, говоря со мной, он так часто сбивается на образы из сказок. Но не обычных, а несколько зловещих – о таинственной и холодной деве, которая будто околдовала бедного юношу. Как «прекрасная, безжалостная дама» в стихотворении Джона Китса: «La belle dame sans merci, ты видел, ты погиб». Один разговор о Снежной Королеве чего стоил… А вчера на работе я была Медной горы Хозяйка: я попросила его что-то исправить в верстке, он пустился в объяснения, что и почему не ладится у него с этой страницей, а потом бросил на меня быстрый взгляд и протянул, довольно похоже изобразив мою манеру говорить: «Ну что, Данила-мастер, не выходит у тебя каменная чаша?»

Определенно, он видит во мне что-то особенное. И стесняется этого – думает, что у него крышу снесло и его «заносит». А еще он думает, что любит меня слишком сильно, сильнее, чем я его, это он считает проявлением своей «слабости», что его гнетет. Потому-то я и не могу сказать, что он не страдает вовсе.

Понимает ли он, что мои слова о любви – не шутка и не ложь? По-моему, нет. И, сколько я ни говорю ему о своих чувствах, он мне не верит. То есть он радуется, конечно, но в глубине души все равно убежден, что я просто жалею его и хочу сделать ему приятное. И простая мысль – с какой стати мне делать ему приятное, если я его не люблю? – не приходит бедняжке в голову.

Он боится, что я его не люблю, но дело в том, что бояться ему надо как раз моей любви.

Надо отдать Владу должное – на работе он держится очень корректно. Мне повезло, что он такой порядочный человек: иной в его положении, в разгар романа с начальницей, мог бы начать фамильярничать и пользоваться своей властью. Влад – никогда. Возможно, потому, что не понимает своей власти надо мной, – он знает только о моей власти над ним. Но и на нее он никак публично не намекает. Никаких пошлостей – все его поклонение происходит в свободное от работы время.

Даже на нашей новогодней вечеринке он вел себя в высшей степени корректно, хотя вести себя прилично на корпоративе – достижение, немыслимое для любого смертного. Среди пьяного безумия, в ходе которого стилисты модного отдела лихо отплясывали с толстушками из бухгалтерии, приводя всех в замешательство и смущение, мой арт-директор не стал злоупотреблять ситуацией. Среди общего нелепого разгула он вызвал меня всего на один танец и не позволял себе никаких вольностей – только смотрел мне в глаза, долго, пристально. И улыбался. И это было для меня важнее любых, самых откровенных объятий. Тем более, что и для них нашлось время – потом, когда мы ушли оттуда порознь, чтобы не привлекать внимания, и встретились на углу занесенного снегом Кузнецкого моста, и поехали через белый ночной город на такси ко мне, и пили шампанское на террасе, глядя на оголенные деревья бульваров и огоньки праздничной иллюминации, которыми украсилось кафе у меня под окнами, и, когда я заметила, что он мерзнет, мы отправились в спальню и занимались любовью в призрачном свете, которым всегда награждает город свежий снег.

Мне повезло: да, меня поразила опасная, неразумная страсть, но я инстинктивно выбрала хорошего человека. Я внимательно слежу за реакциями окружающих нас людей и пока что могу быть спокойна: никто ничего не замечает. Ну, кроме тех, кто очень, очень хорошо меня знает.

Сережа все понимает, естественно, но он тактично ушел в тень, когда все решилось, – теперь он только звонит мне время от времени и расспрашивает, как и что, хитро при этом посмеиваясь.

Я, признаться, злюсь на него. Что в этом смешного? Нет, я понимаю, конечно, что смешна я сама. Но, учитывая все обстоятельства, он мог бы быть и потактичнее. Старый циник. Не будь он таким давним другом, ему бы непоздоровилось.

Хэмилтон тоже, конечно, все понял – от его взгляда ничего не скроется, недаром я не только много лет с ним работаю, но и на самом деле его уважаю. Прямо перед Новым годом, когда он в очередной раз приехал в Москву – как раз ради нашей корпоративной вечеринки, Грант их никогда не пропускает, потому что испытывает извращенное удовольствие, говоря людям приятные слова на праздниках, – мы с ним имели разговор. Он специально оставил где-то шататься в одиночестве свою красотку Ванессу – предупредив, конечно, чтобы она вела себя прилично в чужом городе и держала себя в руках. Странная она все-таки девица, я столько лет ее знаю, и у нас, казалось бы, должно быть много общего, но я до сих пор не научилась находить хоть какие-то темы для разговоров с ней…

Так или иначе, Грант оставил ее одну и позвал меня в наш любимый клуб «Дети ночи». Единственное место в городе, где подают «Кровавую Мэри» так, как мне это нравится, – если, конечно, знаешь, у кого из барменов попросить. Мы сидели в отдельном кабинете, который и мне, и Гранту всегда предоставляют без лишних слов, как только мы появляемся в дверях – вернее, раздвигаем занавеси из тяжелого красного бархата, которые заменяют в этом заведении двери. В кабинете нам не мешали мерцающие огни и шум танцпола, и Грант с любопытством смотрел на меня, постукивая бледными пальцами по столу из темного дерева, – интерьер в этом месте замечательно готичный, все сплошь черное, или красное, или серебряное. Я понимаю его любопытство: наверное, от меня и в самом деле было трудно ожидать того, что я сделала. Я всегда производила впечатление выдержанной, разумной особы.

Разговор у нас вышел не столько тяжелый, сколько бессмысленный. Грант повторил все, что говорил мне Сережа тогда на террасе, – то, что я и сама прекрасно знаю. Что это неосторожно. Что это, скорее всего, плохо закончится. Что рано или поздно мне придется разруливать возникшую ситуацию. В какой-то момент он сказал: «Ты вольна, конечно, жить так, как хочешь, – не мне тебя упрекать. И за тебя я не беспокоюсь. Мне мальчика жаль – он чертовски хороший работник, я сам его нанимал, и мне не хотелось бы его потерять. Лично ты не сделаешь ему ничего плохого – в это я верю, потому что хорошо тебя знаю. Но сама по себе ситуация… может стать напряженной. Это вечная проблема сильных мира сего – мы не можем никого приблизить к себе, не поставив под удар. Как там говорил у Шекспира Кориолан, когда он проклинал Рим? „Не замкнут мир меж этих стен“. Мы живем не в изоляции. Нас много. У нас есть соперники, они следят за нами орлиным оком и только и ждут, чтобы мы оступились. И мы уязвимы, если у нас есть то, что нам дорого. В твоем случае это Влад. Положение нашего фаворита – временное и шаткое. Находиться слишком близко к власти… чревато. Нельзя оставлять его в подвешенном состоянии бесконечно. Если уж ты приблизила его к себе, не останавливайся на полпути. Укрепи его положение. Сделай его… равным себе. Одним из нас».

Я вежливо, но решительно отказалась – мол, придумаю что-то еще. На то, что предлагает мне мой любимый лондонский друг и начальник, я не могу пойти. Не готова – и, наверное, никогда не буду готова. Потому что Грант говорил не о том, чтобы выделить Владу энное количество акций компании и ввести его в совет директоров…

Хэмилтон пожал плечами и перевел разговор на другую тему.

Да, я не могу сказать, что вообще все вокруг безмятежно. Но с Владом, по крайней мере, дела обстоят хорошо. Конечно, бывают моменты, когда я чувствую себя неуютно. Один такой наступил уже в первый день нашего романа, когда, пораженный и обрадованный тем, что я искренне хочу провести весь уик-энд с ним, – он явно на это не рассчитывал, – Влад сообщил мне, изрядно стесняясь, что ему обязательно нужно попасть домой, чтобы покормить кота. И я пошла с ним. Мне так же мучительно оставаться вдали от него, как и ему – от меня. И это было огромной ошибкой. Потому что при виде меня его кот – серьезное, старое и мудрое животное – будто с ума сошел. Он смотрел на меня дикими глазами, шипел, выгибал спину и пятился в угол. Он и от Влада шарахался – наверное, чувствовал на нем мой запах. Мне пришлось пробормотать, что животные меня не любят, и выйти на улицу – и даже оттуда мне были слышны отголоски затихающей кошачьей истерики.

А я ведь знала заранее, что так будет, – не стоило мне подниматься в квартиру. Но мне хотелось посмотреть, как Влад живет. И я сглупила. Непростительно.

А живет он, надо сказать, в совершенно очаровательном месте – на улице Чаплыгина, на втором этаже старого пятиэтажного дома. Совсем рядом со мной – в пяти минутах пешком. Дверь его подъезда – старая, деревянная, покрыта облупившейся коричневой краской. За ней – лестница, мраморные ступени, все кривые, полустертые. Дверь в квартиру обита кожей, с медными гвоздиками по контуру – это так мило, я столько лет таких не видела. В коридоре скрипучие полы, и в лучах света пляшет неистребимая пыль – во всех старых квартирах так. Две комнаты и кухня – маленькие, но с высоченными потолками, невероятно захламленные, полные книг и дисков. Как ни странно для такого модного молодого человека, Влад слушает много классики, настоящей и «классики рока», – он смеется, что его музыкальное развитие остановилось приблизительно на группе Queen.

Мне жаль, что я не могу оставаться у Влада в квартире, – мне кажется, то, что он все время вынужден приходить ко мне, вызывает у него неловкость. Это понятно: любому мужчине хочется принимать женщину на своей территории. Но я не хочу подвергать старого кота ненужному стрессу. И не хочу, чтобы к туманным рассуждениям Влада о моей необычности прибавились тревожные соображения о том, почему от меня шарахаются животные. Мне и так везет, что мой возлюбленный не замечает многих странных вещей. Того, например, как мало я сплю. Того, что я практически ничего не ем. Того, что слышу его, даже когда он шепчет что-то в другой комнате. Того, что я люблю гулять в основном в пасмурную погоду. Того, что меня невозможно согреть, – это даже кажется ему романтичным. Он любит меня и принимает такой, какая я есть. Мне несказанно, невероятно повезло с ним. В самом деле, даже если бы я специально выбирала, кого мне любить и губить, я не смогла бы найти никого более подходящего.

Но и более НЕподходящего – тоже. Потому что, имея склонность и предназначение отсекать человека от привычной, нормальной жизни, я выбрала того, кому есть что терять. Самого талантливого. Красивого. Молодого. Из тех, у чьих ног должен расстилаться весь мир, – только Влад этого не осознает, как не осознает своей красоты. Человека из большой, любящей семьи – он познакомил меня со своими родными в неделю после Нового года. Их так много – у него есть родители, брат и сестра, и какие-то тучи племянников и племянниц. И они приняли меня так тепло – не потому, что я им чем-то понравилась, наверняка я показалась им странной. Нет, они были веселы и любезны просто потому, что я – «девушка Влада». Им этого достаточно.

Если бы все было так просто.

Они простили ему даже, что он не встретил с ними Новый год, как делал всю жизнь, – мы провели праздник наедине, снова у меня, наверху, и это была, наверное, лучшая ночь моей жизни. А он, чудак, еще стеснялся мне это предложить – думал, что у меня есть какие-то бурные планы, что я хочу увидеть своих друзей, куда-то пойти. Что мне мало будет его одного, чтобы быть счастливой. А мне ничего не нужно, кроме как сидеть с ним на ковре под живой, терпко пахнущей елкой, и говорить о всякой замечательно важной ерунде, и слушать, как он читает мне старое стихотворение «Плюшевые волки». Ему кажется, что фраза «Все я жду, что с елки мне тебя подарят» – это про его чувство ко мне. Но – все как раз наоборот. Это он – мой подарок. Бесценный и незаслуженный.

Он подарил мне подвеску – один крупный гранат на тонкой золотой цепочке. Сказал, что цвет камня напомнил ему мои волосы и глаза.

Я подарила ему ключи от своей квартиры. По-моему, для него это оказалось важно. Важнее, чем все те дорогие вещи, от машины до платиновых часов, которые я могла бы ему подарить и которые одну за другой отмела, понимая, что не хочу оскорблять его этими роскошными пошлостями. Интересно: близость к нему меня меняет. Несколько лет назад я не колеблясь осыпала бы приглянувшегося мужчину подарками, даже не задумавшись о том, что это его унизит. Я говорила себе, что рядом с Владом чувствую себя живой. Но нет – не просто живой: человечной.

Чем дольше я общаюсь с ним, тем яснее понимаю, какой он живой – насколько он человек, как он хрупок и уязвим. И у меня начинается самая настоящая паранойя. Я боюсь за него. В мире столько опасностей, о которых он даже не помышляет…

Я сижу в своем кабинете перед компьютером – у меня много работы, потому что завтра рано утром я улетаю в Европу на модные показы, и меня не будет неделю, а после новогодних каникул столько всего нужно успеть. Но я, вместо того чтобы разбираться со своей забитой спамом электронной почтой или писать сотрудникам задание на время моего отсутствия, нервно смотрю ленту новостей и хожу по всем этим скандальным сенсационным ссылкам, рассказывающим о драматических событиях, происходящих в городе. Бродячие собаки загрызли бомжа. Пенсионер ушел из дому и не возвращается уже неделю. В лесопарковой полосе на прошлой неделе нашли тело женщины с перерезанным горлом. На этой нашли мужчину – выглядит странным, что жертва другого пола, поскольку почерк преступления очень похожий… Обычно все эти ужасы проскальзывают мимо сознания – о них не хочется думать. Но стоит только начать, и от ощущения ежедневной, постоянной опасности, развеянной в воздухе, становится дурно.

Мне кажется или таких новостей стало в последнее время больше? Это ведь разные трупы, и разные случаи – каждую неделю новый. Нет, выходит, не мне одной показалось – желтые газетки тоже пишут что-то о маньяках, которым особенно привольно в период праздников, когда все ходят по городу расслабленные и полупьяные. Конечно, они всегда так пишут – им только дай сенсацию, чтобы ухватиться за нее и нагнать страху на публику в попытке еще больше увеличить свои тиражи. Но меня не всегда посещает чувство, что эти истерические разговоры на чем-то основаны. Что в городе – моем городе, который я знаю очень хорошо и приблизительно знаю, чего от него ждать, – нынче что-то не так. Какие-то тени закопошились на границе между светом и тьмой, делая вылазки из своего мира в мир людей. Проверяя, что им будет дозволено.

Я не хочу оставлять Влада одного в этом городе. Даже ненадолго – даже на неделю. Неделя – это немного, но для того, чтобы отнять человеческую жизнь, много времени и не нужно. Нужна всего одна секунда. И я не могу допустить – даже в мыслях, – что эта секунда может коснуться Влада. Одна секунда – и я потеряю все, что у меня есть. О, к черту меня с моим эгоизмом! Одна секунда – и все, что он значит в мире, его тепло, его красота, место, которое он занимает в жизни своих близких и, да, в моей жизни, все, что ОН есть… Всего этого не будет. Достаточно одной секунды.

Я понимаю умом, что этот страх за него иррационален, – он здоровый и сильный мужчина, он вполне разумно себя ведет, ему ничто не грозит. Ничто случайное. А у меня нет никаких реальных оснований думать, что происходит что-то неслучайное. Не ориентироваться же, в самом деле, на то, что пишут в желтых газетах.

Основная версия, которой интернет-газеты объясняют большое количество трупов, обнаруженных в городе за последние недели, – это версия о «гастролерах»: провинциалах и наемных рабочих, которые в свободное праздничное время совсем распоясались. Это естественно: стройки, на которых они в основном заняты, закрыты, по домам разъехались не все, заработанное быстро оказалось пропито, и очень хочется еще водки. Куда как проще – ограбить человека на темной зимней улице. Куда как проще – не рассчитать и убить, вместо того чтобы просто оглушить. Такие вещи действительно случаются сплошь и рядом. Это неприятная угроза, но она ничто по сравнению с тем, что мерещится мне.

Гастролеры… Гастролеры могут быть разные.

О господи. Не хочу даже думать об этом.

У меня звонит телефон – на экране высвечивается номер Влада. Его не было сегодня в офисе – он был на съемке, и весь день, мой последний день перед отлетом в Милан, прошел словно впустую. Но теперь он освободился и, конечно, хочет увидеться. Как и я. Будь моя воля – будь я Снежной Королевой и Хозяйкой Медной горы – я бы никуда не уехала и ни на секунду его от себя не отпускала.

Я отвечаю на звонок, я слышу его голос. И мне приходит в голову утешительная мысль. Может быть, я вогнала себя в панику просто потому, что мне не хочется никуда ехать, и я ищу поводов, чтобы остаться?

Расскажи я Владу о своих страхах, он бы смеялся над моими женскими истериками – как и положено нормальному мужчине. И мне было бы легко и хорошо, и я сама себе казалась бы мнительной дурочкой, которая вообразила невесть что, как та баба, что, пока с печи летела, семь дум передумала…

Но есть вещи, о которых я не могу ему рассказать.