Горно-дубовый небольшой лес, как мы называем такие леса сейчас, надежно укрыл караван. Могучие дубы и тамариски составляли большую часть его растительности. Кое-где, в виде отдельных вкраплений, встречались сосны, дикие груши и фисташки. А его южную сторону, непосредственно у высокой вертикальной каменной стены, у которой расположился лес, занимал каменный лес. Огромные дубы, настолько старые, что их упавшие стволы окаменели, невозможно было ни тронуть с места, ни отбить от них ни кусочка.

Упомянутая вертикальная стена, ровная, словно отсеченная ножом, представляла собой объект внимания скандинава. Отведя коней в глубину леса, защитив их этим от стрел нападавших, и расставив своих людей за крайними деревьями под командованием Набонасара, он отправился обследовать место, где их заперли догнавшие преследователи. Энинрис, которую он также хотел отправить вглубь леса, категорически отказалась прятаться и притаилась рядом с Хутрапом, время от времени с любопытством высматривая аккадцев, поодаль кружившихся на конях.

– Им даже не надо нападать, – позже делился скандинав наблюдениями с Хутрапом и Набонасаром, когда две предпринятые аккадцами атаки были отражены только стрельбой из луков.

Скрывающиеся за деревьями солдаты каравана были практически недоступны, а мчащиеся к ним конники или бегущие пехотинцы были на открытой местности. До рукопашной схватки не дошло. Потеряв каждый раз по несколько человек и лошадей, аккадцы откатились назад.

– Они могут просто осадить нас и не дать возможности набрать воды, – продолжил скандинав, – три-четыре дня, и нам останется или напасть на них, чтобы погибнуть в сражении, или сдаться, что одно и то же. Все равно они перебьют нас. Подняться на стену позади нас и одному человеку не под силу.

– Проклятье, – выругался Набонасар, – неужели ничего нельзя сделать?

Ответом ему было молчание.

Аккадцы, словно услышав скандинава, прекратили атаки. Большая часть их осталась на месте стеречь осажденных, а присоединившихся эламцев они куда-то отправили. Вскоре те стали возвращаться, нагруженные хворостом и дровами.

– Они будут всю ночь жечь костры, к ним незаметно не подберешься, – с сожалением сказал Набонасар.

Так и случилось. Всю ночь пылали костры, ярко освещая все вокруг. Попытавшемуся сделать вылазку скандинаву едва удалось без больших потерь вернуться под защиту деревьев. А с утра аккадцы начали сплетать большие прямоугольные щиты, под защитой которых снова попробовали приблизиться к деревьям. Видимо, они не догадывались о пользе простой осады леса, где закрепились его защитники, и стремились перебить их. И снова, потеряв несколько человек, отступили. Однако на сей раз избежать рукопашной не удалось. Защитники, истребив десятка два аккадцев, сожгли щиты, однако потеряли полдесятка своих людей, что для их не так большого числа было весьма чувствительно.

Выждав момент, Набонасар влез вверх по дереву и закрепил высоко на ветке яркий цветной флажок. Посмотрев на это, как на чудачество, никто не сказал ему ни слова.

В мелких сражениях и перестрелке прошло два дня. Ряды защитников каравана понемногу таяли. Их осталось в живых уже человек двадцать. Чувствовалось, что завершение обороны не за горами. Еще несколько нападений аккадцев, и обороняться дальше будет некому. Правда, и аккадцы к этому моменту потеряли почти половину своих людей.

Воды осталась самая малость. Еды, правда, хватало – конины было хоть отбавляй. Пришлось, как и при переходе через пустыню, убивать лишних коней. Вонь от разлагающихся трупов людей и лошадей стояла почти непереносимая. Спасало лишь то, что ветерок дул почти непрерывно и тянул вдоль долины, унося запах с собой. Но в редкие мгновения, когда он стихал, дышать было почти нечем. А самое плохое было то, что сегодня с утра, после отражения очередной атаки, выяснилось, что стрел ни у кого не осталось совсем. Даже к огромному луку скандинава, из которого он стрелял очень редко. Именно благодаря ему аккадцы, потеряв несколько человек на расстоянии, раз в пять превосходящем дальность выстрела из обычного лука, теперь не осмеливались передвигаться близко от леса. Это облегчало задачу обороняющимся, так как для атаки аккадцам надо было преодолеть существенное расстояние, и защищающиеся вполне успевали подготовиться к ее отражению.

Внимательно наблюдающий за противником эти дни Хутрап подозвал к себе скандинава, Набонасара и Энинрис.

– Наше положение очень сложное, – заговорил он, когда они расселись на корнях деревьев, – я бы даже сказал, почти безнадежное. У нас мало шансов выбраться отсюда, чтобы завершить то, что нужно было сделать. А именно, доставить завещание к моему господину Пели.

– Все молчите, – предостерег он, когда Набонасар хотел что-то сказать, – то, что я буду сейчас говорить, обсуждению не подлежит… Мне очень жаль, Энинрис, что так получилось. Конечно, мне следовало оставить тебя где-нибудь по дороге и не подвергать тебя дорожным испытаниям.

– Куда вы, туда и я, – твердо сказала Энинрис, – я не оставлю вас…

– Не перебивай! – снова повторил Хутрап, – я прошу, молю тебя выполнить мою просьбу. В ней заключается все то, что мы вынесли по дороге сюда, и ради чего погиб караван. Ты должна будешь остаться в живых и доставить Пели завещание.

– Но как она выберется отсюда? – спросил Набонасар.

– Вспомните, – ответил Хутрап, – и я это заметил, как только аккадцы готовятся атаковать, они все скапливаются напротив северной части леса. А теперь к ним каждый раз присоединяются стражники, охраняющие мост. Там остаются человек пять-десять, не больше. Ты будешь на одном из арабских жеребцов. Как его ни жаль, но интересы дела диктуют это. Он быстрее ветра, никто не догонит тебя. А второго мы вынуждены будем убить, чтобы никто не получил возможность догнать тебя. При первой же очередной атаке, когда они увлекутся, ты выскочишь южнее, промчишься позади них, пролетишь по мосту и уйдешь. Никто не догонит тебя. Когда же будешь в Аншане, от моего имени потребуешь встречи с Пели и отдашь ему лично в руки вот это.

Хутрап вытащил свой меч, резким движением выдернул огромный драгоценный камень, завершающий его толстую рукоятку и вытащил из нее свернутый в трубочку опечатанный свиток. Завещание все эти дни находилось внутри рукоятки меча, но печать, которой оно было опечатано, не помещалась в узкий канал и была спрятана в искусно выдолбленный изнутри драгоценный камень, венчающий рукоять.

Энинрис широко открытыми глазами следила за манипуляциями Хутрапа. Он осторожно завернул завещание в полотно, положил его в небольшой мешок и подал Энинрис, которая приняла его неожиданно дрожащими руками.

– Все будет хорошо, – успокоительно сказал Хутрап, – ты все сделаешь, как надо. А теперь пойдем, я провожу тебя.

С этими словами Хутрап увел Энинрис с собой. Он лично оседлал арабского жеребца, косившего огненным взглядом, прицепил к седлу небольшой кожаный мешок с водой и уложил в мешок рядом с завещанием немного продуктов.

– Здесь всего понемногу. Ты должна будешь мчаться быстро, чтобы оторваться от преследователей, поэтому конь практически не загружен, – критически осматривая коня и саму Энинрис, говорил он, – вот тебе несколько слитков золота на дорогу. Приобретешь все, что нужно. Кинжал у тебя есть, его тебе хватит. И помни: твоя задача не сражаться, а убегать!

Ведя под уздцы коня, он вывел его в южную сторону и из-за деревьев стал всматриваться в картину очередного сражения. Аккадцы, размахивая мечами, мчались к лесу. Его защитники не отвечали, подпуская тех поближе.

– Ну, давай! – закричал Хутрап, поворачиваясь к замершей напряженной Энинрис.

Она птицей вскочила на коня и с места рванула во всю прыть. Замысел Хутрапа оправдывался полностью. Она по большой дуге обошла сзади толпу аккадцев, по которой защитники леса выпустили последние стрелы. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы сбить с седел еще несколько всадников и чтобы остальные повернули назад.

Скандинав и Набонасар во все глаза следили за одиноким всадником, словно птица мчавшимся на скакуне. Это было воистину завораживающее красивое зрелище – несущийся во весь опор арабский скакун, к изогнутой лебединой шеей которого прильнула девичья фигура с длинными развевающими волосами. Уже было видно, что никто и ничто не в силах помешать ей проскочить к мосту, как она вдруг остановила бег коня. Набонасар в недоумении оглянулся на скандинава и даже застонал от сожаления.

– Ну зачем она остановилась, зачем? – выдохнул он.

Сзади подошел Хутрап и тоже наблюдал за тем, как аккадцы окружили Энинрис. После коротких переговоров они повели ее к стоявшим поодаль шатрам. Скандинав уже обдумывал план вылазки, чтобы отбить девушку, когда она вышла из шатра. К ней подскочили аккадцы и подставили спины, выстроились живым пандусом к арабскому жеребцу, как это было у них принято в отношении особ царского рода. Ничего не понимая, защитники леса смотрели на разворачивающееся у них перед глазами почитание Энинрис, словно она была по крайней мере аккадской или эламской царевной. В сопровождении аккадских всадников она, не опасаясь стрел, подъехала и остановилась неподалеку от деревьев.

– Спасибо тебе, Хутрап, за завещание! – прокричала она.

– Энинрис, зачем ты сделала это? Они же враги, уничтожившие твою семью! – прокричал ей в ответ Набонасар,– ты что, забыла про это?

– Те черви, которые рылись в земле и были недостойны целовать мои сандалии? – презрительно ответила девушка, – они никогда не были моей семьей и понадобились в мертвом виде лишь для того, чтобы помочь мне проникнуть к вам! Правда, я ловко обстряпала это дело? Вы должны оценить это! Скоро я со смехом буду рассказывать, как провела хитроумного Хутрапа и его тупоумных сопровождающих и проникла в его посольство, прикинувшись несчастной девушкой! Я не Энинрис и никогда ей не была! Меня зовут Иранна, я невеста Энпилухана, сына царя Элама, которому доставлю это завещание. Мне немало пришлось вынести по дороге с вами, но цель – возвести на трон моего будущего мужа – превыше всего. Ты ловко скрывал завещание, Хутрап. Я все эти дни искала его, но, признаюсь, никогда бы не нашла, если бы ты сам не отдал мне его в руки!

– Ты не невеста Энпилухана и никогда ею не будешь, как не будет и он никогда царем Элама! – с ненавистью прокричал ей скандинав.

– Ошибаешься, презренный! – выкрикнула в ответ она, – моя свадьба будет через десять дней после того, как я доставлю завещание и мой жених станет царем! Однако, прощайте, я заговорилась с вами. А меня ждут во дворце. Кстати, я попросила не убивать здесь тебя, Хутрап, и также оставить в живых противного гиганта. Он развлечет меня с супругом, сражаясь с дикими зверями, а ты будешь сидеть в клетке перед городскими воротами, как напоминание остальным, что будет с теми, кто пойдет против нашей воли!

– Но, в отличие от них – она кивнула головой на окружавших ее всадников, – я понимаю, что военное счастье переменчиво, поэтому, чтобы не дать вам повторить трюк, который вы пытались сделать, используя меня, и послать за мной убийцу, как только я пересеку мост, он будет сожжен. Перейти Карун, кроме как по мосту, нельзя, а на его восстановление надо затратить несколько полных лун.

С этими словами она пустила коня вскачь по направлению к мосту. Следом помчались три десятка всадников сопровождения.

Скандинав и Набонасар, словно оглушенные, смотрели друг на друга, не веря в то, что юная красавица, с которой они провели рядом много времени, делили еду и питье, защищали и вместе прошли через опасности пути, оказалась не той беззащитной девушкой, за которую выдавала себя, а ловким жестоким шпионом, обманом проникшим в караван. Хутрап же, за все это время не произнесший ни слова, отошел в сторону и закрыл лицо руками. Его плечи затряслись.

– Не печалься! На том или на этом свете она получит свое! Предательство никогда не проходит безнаказанно! – сказал скандинав, подходя к Хутрапу и успокаивающе положив руку ему на плечо.

Хутрап отнял руки от лица и взглянул на скандинава. И того настолько поразило выражение лица посла, что он опешил. Плечи Хутрапа содрогались не от рыданий: он смеялся, хохотал, как безумный!