Глава 1

ЛЕБЕДИ

Много зим и весен миновало с того времени, когда Аш и его собратья впервые встретились с длиннотелыми. Столько, сколько пальцев на руках одного общинника? Нет, больше, гораздо больше! Так, быть может, хватит пальцев на руках пятерых общинников? Нет. Таково примерно население одной общины, но даже если сосчитать все их пальцы, и то мы получим лишь незначительную часть этого гигантского срока! Отступали, и вновь возвращались моря, удлинялись зимы, лето становилось короче, и там, где росли леса, возникали степи и тундры, чтобы через какое-то время вновь смениться лесами… Двадцать пять тысяч раз обернулась наша планета вокруг Солнца; много воды утекло, много произошло перемен за столь непредставимо долгий срок! Потомки от смешанных браков длиннотелых и коротконогих, сами уже давным-давно длиннотелые, широко расселились по всему миру, стали хозяевами Земли. И вместе с ними по Земле распространялся Закон: «Все потомки одного Предка, одного корня, одного Рода – родные братья и сестры. Они не могут враждовать, не могут убивать друг друга! »

Изначален ли этот Закон? Нет! Ведь даже тогда, когда жил Аш, сама Земля уже была невообразимо стара и многократно меняла свой лик. Великий Червь, породивший само Время, а вместе с ним и то, что мы называем «Историей » (иное имя ему – Великий Змей ), успел уже намотать бессчетное количество своих колец. Там же, где его первое кольцо еще не завершило свой виток, когда наш, Средний Мир был совсем юным (и совсем иным), а людей очень мало, Закон, им данный, был ясен и понятен всем: «Вы – родные братья. Вы не должны враждовать, не можете убивать друг друга! » И тогда же этот Закон был нарушен. Почему?

Потому что и Великий Червь (или Великий Змей ) – еще не Начало Начал. Тьма намного древнее; сам Великий Червь – ее порождение, но и она – не Начало Начал. Исток всего сущего – Свет. И с появлением Тьмы началась Великая Борьба за Сущее, за человека. Наш, Средний Мир, – не только арена, он – порождение этой Борьбы. Поддавшись Тьме, человек нарушил предначертанное и сделал первый шаг на пути к распаду и гибели.

Наматывались чудовищные кольца Червя; старел Мир. Однажды Тьма заполонила его настолько, что Мир едва не погиб, но все же уцелел… А во времена Аша людей уже было много. Потом их становилось все больше и больше; они говорили на разных языках, шили разные одежды, по-разному изготавливали орудия, отмечали свое тело разными знаками. И называли себя по-разному. Одни говорили: «Мы – дети Бизона!»; другие: «Мы – дети Лисицы!»; третьи: «Мы – дети Серой Куропатки!»… В сущности, все они были детьми одного Закона, но не могли этого постичь. «Дети Серой Куропатки – родные братья и сестры; они не могут враждовать, не могут убивать друг друга!» Но как соблюсти этот Закон? Что вызывает самую острую вражду, приводящую к кровопролитиям? Споры из-за женщин! Значит, чтобы соблюсти Закон, мужчины одного Рода, одного тотема, не должны брать в жены тех, кто живет рядом с ними: женщин того же Рода, того же тотема; они должны искать себе подруг в другом клане. Сыновья Серой Куропатки могут жениться только на дочерях Бизона, и наоборот. Так Основным Законом стал Закон Крови: «Все дети одного тотема – родные братья и сестры. Братья и сестры не могут вступать друг с другом в брак! »

Далеко к востоку от тех мест, где коротконогие сородичи Аша породнились с длиннотелыми, с севера на юг текла река – «Большая вода», как называли ее жившие здесь люди. Среди них ходили слухи о том, что где-то далеко, там, куда она течет, есть Великая вода, у которой только один берег. Ею и кончается Земля – один из трех Миров, тот самый Средний Мир, в котором они живут. Великую воду не видел никто, кроме, может быть, кого-то из детей Куницы, ежегодно совершающих дальние походы на юг, откуда они приносят отличный кремень, такой, какого не сыскать нигде в окрестностях, и предлагают его на обмен своим соседям – детям Мамонта и детям Серой Совы. Уж не там ли, у Великой воды, на краю Мира, берут они этот кремень? Но дети Куницы, сами пришедшие сюда с юга, – еще на памяти стариков – необщительны; многого от них не узнаешь…

Какова она, Великая вода, можно было представить, глядя на весенние разливы своей Большой воды, затоплявшей на низком левом берегу все, чего достигал взгляд: не только песчанистые прибрежные отмели, заболоченные низины, но и поросшие соснами дюны, сливаясь с дальними озерами. Сосновые леса тонули в воде и серовато-голубой дымке испарений, и само солнце тускло просвечивало сквозь эту дымку. И казалось, вот она, Великая вода! Сама подступила к их стойбищам! Но проходило совсем немного дней, река возвращалась в свое русло, воздух очищался от водяных паров, и мир вновь становился ясным и привычным.

Большая вода заливала весной только низкий левый берег, мало удобный для постоянной жизни. Люди переправлялись туда на легких, обтянутых кожей лодках или на связанных бревнах, но делали это нечасто, главным образом когда там неожиданно появлялось стадо северных оленей – редких гостей на правобережье. Сами они жили здесь, на высоком правом берегу, спускающемся в речную долину хотя и отлогими, но местами крутыми склонами. Берег прорезался несколькими глубокими логами, по дну которых к Большой воде текли ручьи – узкие, чистые, стремительные. На мысах этих логов, защищенных от ветров и буранов крутыми склонами, и располагались стойбища трех Родов: детей Мамонта, детей Серой Совы и детей Куницы.

Арго, вождь общины детей Мамонта, высокий, широкоплечий мужчина лет пятидесяти, вышел из своего жилища – конусовидного строения, сложенного из еловых и сосновых слег, покрытых шкурами, обложенных хвойным лапником. Десятка два подобных хижин полукругом окаймляли пологий склон мыса, опускавшегося к ручью. Утро было солнечным и теплым. Поздняя весна, почти лето! Большая вода давным-давно вошла в свои берега, лед сошел еще раньше, а жалкие остатки снега дотаивают лишь в самых затененных, самых глухих уголках. Мир снова зелен еще свежей, но уже густой, не самой первой зеленью.

В такое утро вождь не надел ничего, кроме замшевых штанов, отороченных бахромой и перехваченных кожаным ремнем. Ремень скрепляла костяная пряжка-заколка. Длинные волосы, собранные в пучок и стянутые на затылке кольцом из бивня мамонта, падали на спину. На шее – старый амулет-оберег: просверленная галька. Вождь получил ее от своего отца еще тогда, когда он был не вождь и даже не Арго-охотник, а всего лишь ползунчик-Мииту.

Босые ноги ласкала еще яркая, но уже густая трава. На лицо, на могучую, совсем не старческую грудь, иссеченную Родовыми знаками, вместе с чуть заметным утренним ветерком падал солнечный свет. Вождь зажмурился. Хорошо! Стоял бы так и стоял…

– Отец, еда готова!

Арго оглянулся. Во входе жилища стояла его младшая дочь, Айрис, – всего лишь год прошел с тех пор, как она перестала быть девочкой и прошла Посвящение, и вот – совсем взрослая! Отец улыбнулся, вспомнив, как она ворочалась и вздыхала на своей постели, когда он занимался любовью с ее матерью. Ничего! Сегодняшняя ночь будет последней, которую Айрис проведет под родительским кровом. Завтра она сама узнает, что такое тело мужчины, примет на себя его тяжесть… А потом – дети… Арго нравился ее будущий муж – молодой охотник из Рода Серой Совы, спокойный, уверенный в себе, обстоятельный мужчина. Мог бы взять Айрис еще прошлой осенью, но нет, не поспешил, тщательно подготовил дом… И Айрис (молодец! ) не торопила события, хотя уже давно было ясно… На двух последних межобщинных праздниках друг от друга не отходили, рук не разнимали!..

В такое утро не хотелось возвращаться под кров. Почти все общинники завтракали у своих жилищ; холостая молодежь собралась у общих костров. Ватага детишек весело носилась по всему стойбищу.

– Айрис, соберите еду у входа.

Айрис и ее мать, Айя, расстелили лошадиную шкуру. Появились деревянные миски с грибами и ягодами прошлогоднего сбора, испеченные в золе лепешки, куски свежего жареного мяса, кожаный бурдюк с водой… конечно свежей; дочь возвращалась от ручья, когда он покидал постель.

– Отец, мы тебя ждем!

Арго смотрел на одинокого молодого мужчину, раскладывающего еду у входа в свое жилище. Мал. Лучший охотник общины, Рода детей Мамонта… Что там – всех трех Родов!..

Слава Мала-охотника гремела по всем соседним общинам. Все знали: никто не может лучше, чем он, взять след, так неслышно подкрасться к добыче, нанести столь верный удар. Именно Мал, едва лишь став взрослым, принес к жилищу вождя голову тигрольва, убитого в единоборстве, – редкостная удача! Недаром говорят: «Тигрольва убивает вождь!» – что ж, все возможно… В тот день вся община смотрела, как он, Арго, собственноручно отрезает правую лапу страшного хищника, чтобы с торжественным поклоном вручить ее отважному охотнику. А у того – даром, что был еще совсем юн! – ни один мускул не дрогнул, даже кровь, струящуюся из рваных ран, стал унимать лишь после того, как получил заветные когти… Но прошлой осенью Малу удалось совершить почти невероятное: он (и опять-таки в одиночку! ) сумел выследить и убить двух лашии, подобравшихся к самому стойбищу детей Серой Совы! В мире не было опаснее существ, чем эта лесная нелюдь. В конце концов, даже серо-желтый гривастый тигролев предпочитает не связываться с людьми, а лашии без добычи не уходят! …Если только на их тропе не встретится такой охотник, как Мал!

– Айрис, пригласи Мала!

Айрис с радостью пошла исполнить приказание отца. Они с Малом – старые друзья, еще с тех времен, когда она была совсем крохой, а он только-только прошел Посвящение, стал мужчиной. И к Нагу, самому младшему, видимо последнему ребенку Арго и Айи, он был неизменно добр… А как старательно обучал его все это время, с тех пор как отец отвел Нагу в мужской дом, готовить к Посвящению! Да и самому Арго Мал нравился; казалось, их связывает взаимная приязнь и доверие… Будущий вождь? Что ж, Мал будет хорошим вождем, может быть, лучшим, чем он, Арго… И все же: почему первый охотник так одинок?

Дочь, сопровождаемая охотником, приблизилась. Мал, молодой мужчина лет двадцати пяти, безбородый, тоже обнаженный по пояс, как и Арго, был явно рад приглашению. Родовые знаки на груди охотника перекрещивались шрамами от удара страшной лапы – той самой, чьи когти красуются сейчас в виде ожерелья на его шее. Хозяева поднялись с земли.

– Арго, вождь, просит Мала, первого охотника, разделить с ним еду!

– Айя, хозяйка очага, присоединяется к просьбе мужа.

– Мал, охотник, благодарит вождя и хозяйку его очага за оказанную честь. Пусть и они не откажутся разделить с охотником часть его доли.

Все расселись, скрестив ноги, на земле, подле разложенной шкуры. Хозяева – у входа в свое жилище, Мал, их гость, – напротив. По обычаю, начали с подношения гостю: кусок закопченного оленьего окорока перешел от Мала к вождю, потом к Айе и Айрис. Перед тем как передать окорок дальше, каждый откусил от него по куску, помогая себе острым кремневым отщепком. Пережевывая сочную, приправленную травами оленину, вождь подумал, что и в самом деле нелегко найти такую хозяйку очага, которая будет подавать Малу столь же вкусное мясо, как это, сделанное им самим!

Настал черед первого хозяйского угощения. Зажаренная лопатка молодого жеребца была с поклоном подана Малу. Съев кусок и произнеся традиционные слова благодарности, он с таким же поклоном передал лопатку Айе. От нее лопатка перешла к дочери и наконец вернулась к вождю. Мясо запили водой, разлитой по деревянным плошкам. Теперь, когда гостевой ритуал был соблюден, можно есть и говорить более свободно.

Делить еду с соседом – старая традиция, и, конечно, к трапезе вождя приглашались наиболее уважаемые члены общины или гости из ближних и дальних стойбищ. Мал, лучший охотник, далеко не первый раз делил еду с семьей Арго, и это была не простая дань его заслугам перед Родом детей Мамонта. Его искренне любили все: и сам вождь, и его жена, и Айрис, и Нагу… Да и в общинах Рода Серой Совы, где уже давно жили со своими мужьями и детьми старшие дочери Арго и Айи, Мал неизменно был желанным гостем у их очагов. Но сегодня Арго хотел задать своему младшему другу (да, конечно, и другу! ) два вопроса. Первый был прост, и ответ на него, пожалуй, известен заранее. А вот второй… Тут следовало серьезно подумать!

Завтра будет межродовой праздник – весенние свадьбы. В долине, на большой поляне, окаймленной березами и открывающейся к излучине Большой воды, соберутся из разных стойбищ дети Мамонта и дети Серой Совы… да и дети Куницы придут! И в конце, после омовения и даров, после пира, после священных плясов у Большого костра, под сиянием Одноглазой, одна за другой будут подходить к родовым вождям молодые пары, и будут звучать юношеские голоса: «Вождь! Эта юная дочь Серой Совы войдет в наш Род хозяйкой моего очага, чтобы детей Мамонта стало еще больше!»; «Вождь, эта юная дочь Мамонта войдет в наш Род хозяйкой моего очага, чтобы детей Серой Совы стало еще больше!» Но для того, чтобы завершить церемонию, вождь Рода должен был из своих рук покормить своего общинника специальным кушаньем, а тот – свою невесту. Только после этого брак был заключен. Это кушанье должно быть приготовлено из сердца и печени большерогого оленя, убитого накануне охотником той общины, которая организует празднество, приглашает остальных. Роль чередуется: в этот раз весенние свадьбы организует их община детей Мамонта, на осенние свадьбы будут приглашать соседи из Рода детей Серой Совы. А следующей весной очередь вновь перейдет к детям Мамонта, но уже к другой общине.

Обычно за большерогим отправляются два-три охотника. Но вчера их стойбище посетил вестник из дальней общины Серых Сов, сообщивший, что неподалеку от их стойбища Большая вода вынесла на отмель труп крупного мамонта. Издавна принято: такая находка принадлежит детям Мамонта; это их Родоначальник, Великий Мамонт послал одного из своих сыновей, чтобы дать им столь необходимые бивни, кости, шерсть и шкуру. Ведь люди других Родов могут добыть этого зверя и на охоте, а для детей Мамонта такая возможность исключена: братьев не убивают и, конечно, не едят! Значит, сегодня предстоит разделать труп, принести на стоянку все необходимое, а остатки захоронить: не хорошо, если мясо собрата растащат хищники, расклюют птицы! Работа тяжелая, и заниматься ею могут только мужчины… Да у женщин перед праздником хватит и своих забот! Конечно, сыновья Серых Сов помогут, если их об этом попросить, но… лучше обойтись без такой просьбы! Будет лучше, если щедрый дар Великого Мамонта его дети примут без чужой помощи.

Кто же тогда добудет большерогого? Конечно Мал! Вождь нисколько не сомневался в том, что лучший охотник с радостью возьмет этот труд на себя; наверняка он уже все понял и рассчитал… Да он и любит охотиться в одиночку – это давно всем известно! Однако спросить о том, не понадобится ли ему помощь, необходимо.

– Мал, ты, конечно, знаешь о даре Великого Мамонта?

– Знаю, вождь. Дар хорош, и как раз ко времени. Посвященным будут нужны новые дротики и копья, а запасов бивня почти не осталось. Хорошо, что не понадобится лишняя мена.

– Значит, большерогий – за тобой. Нужен ли тебе кто-нибудь в помощь?

– Благодарю, вождь, никто. Большерогого я добуду и разделаю сам, а дотащить его части до стойбища охотно помогут и девушки.

(Еще бы! От помощниц не будет отбоя! Всем известна примета: тa, кто помогает нести свадебного оленя, будет счастлива в замужестве. }

– Благодарю, Мал. Я не сомневался в лучшем охотнике всех трех Родов.

– Благодарю в ответ, но вождь переоценивает Мала. Добыть большеротого не сложно.

(Не сложно… Гораздо сложнее задать второй вопрос.)

Была одна странность: Мал, этот сильный, смелый, ловкий и по-своему красивый человек, до сих пор не был женат! Отца он не помнил. Его мать и младшая сестренка умерли в те самые дни, когда Мал (тогда еще Тииту-подросток ) готовился к Посвящению в Потаенном доме. Став охотником, он вернулся в опустевшее жилище. Что ж, молодой охотник обычно и начинает свою взрослую жизнь у родительского очага, даже если отец его давно уплыл по Большой воде к предкам, а мать и сестра лежали в земле, под полом своего дома. Никого не удивляло, что Мал не принялся немедленно строить новое жилище и не привел в него юную подругу, хозяйку очага, уже после первого осеннего праздника. Так и должен поступать серьезный, уважающий себя мужчина, – недаром вождь рад выбору своей младшей дочери. Но шел год за годом, весенние свадьбы сменялись осенними, и вновь приходили весны, а лучший охотник так и не построил новое жилище, так и не привел туда молодую жену! А желающих было много: трудно говорить о дочерях Куницы, но едва ли не каждая юная дочь Серой Совы мечтала о том, чтобы выбор первого охотника пал именно на нее! Но Мал все медлил и медлил. Во время совместных купаний отвечал шутками на шутки и потом, у костра, неизменно протягивал руку кому-нибудь из старых женщин своего Рода – знак того, что день свадьбы для него еще не настал.

Серые Совы обижались, но не теряли надежды… до прошлой весны, когда случилось совсем странное: Мал перестал совершать традиционные купания в компании холостяков, перешел к старикам и женатым мужчинам! То же самое повторилось и осенью. И поползли слухи: лучший охотник не женится потому, что не может, – вот и весь секрет! Для самолюбия мужчины такое предположение крайне обидно; тут и охотничий авторитет мало спасает от насмешек. Но похоже, Мал остался равнодушен и к этим слухам. Впрочем, его слава была настолько велика, в особенности после убийства двух лашии, что даже самые острые на язык Серые Совы воздерживались от скабрезных шуток: в конце концов, каковы бы ни были недостатки Мала-мужчины, но, если бы не Мал-следопыт, любая из них могла бы погибнуть невообразимо страшной смертью!

Сам вождь и верил, и не верил этим слухам. У него были определенные основания для сомнений, но, с другой стороны, действительно, почему первый охотник все еще не женат? С этим нужно что-то делать. Будет очень плохо, если такой человек, как Мал, не оставит детям Мамонта своего потомства! Ведь даже если сплетни верны, такой беде можно помочь; для этого есть колдуны. А их Колдун – что бы о нем ни шептали общинники, человек знающий и сильный… Вождь вдруг подумал о том, что Мал ни разу не обращался к Колдуну за какой бы то ни было помощью. Интересно почему? Уж не потому ли, что тот не смог спасти его сестру и мать от хонки? Что ж, вполне возможно, но и это не причина для того, чтобы навсегда отказаться от своей семьи, не вырастить новых охотников для своего Рода или хотя бы хозяек для чужих очагов… Но как заговорить об этом?

Казалось, Мал не замечает колебаний вождя. Он взял лепешку, посыпал ее грибным крошевом, добавил побеги дикого чеснока и с удовольствием откусил кусок.

– Айя, хозяйка! Мал благодарит от всего сердца. Такие превосходные лепешки и грибы я ем только у твоего очага.

– Благодарю, Мал, охотник. Но грибы готовила Айрис.

– О! – Мал внимательно посмотрел на девушку. Своим слегка удлиненным лицом с крупными, но удивительно правильными чертами, своими глазами куньего цвета она походила на мать. Наверное, много весен назад та была так же красива и у нее были такие же густые, вьющиеся волосы. – Я вижу, Айрис будет прекрасной хозяйкой очага! Наверное, не хуже, чем ее мать, Айя.

– Я надеюсь! – Девушка засмеялась, но покраснела. Мимо по тропинке, за спиной Мала, шел Колдун – высокий, худой старик. Его длинные, совершенно седые волосы были заплетены в косичку. Через плечо – кожаный мешок. Возвращается с утреннего сбора своих трав и кореньев. Арго привстал.

– Колдун! Старый! Вождь Арго приглашает тебя разделить нашу еду.

Колдун приблизился, сказал слова приветствия, с вежливым поклоном принял первый гостевой кусок, но не сел.

– Колдун благодарит вождя и хозяйку его очага. Колдун сожалеет, что не может принять приглашение: его утренняя еда уже закончилась.

Отказ был всем известен заранее: колдуны едят очень рано; но обычай должно соблюдать: колдун – второе, а подчас и первое лицо в общине. Вождь проводил глазами удаляющуюся фигуру. (Старик, а крепкий, идет уверенно, твердо, даже без палки! Иной раз выглядит совсем дряхлым; вдруг смотришь – солнце с места почти не сдвинулось, а он снова бодр! Впрочем, все колдуны такие, пока не настает их последний час… )

– Мал, ты, кажется, единственный мужчина, никогда и ни о чем не просивший Колдуна. Или я ошибаюсь?

Мал посмотрел на Арго – может быть, чуть-чуть дольше, чем следовало бы, – и спокойно ответил:

– Мал в Колдуне не нуждается. Я здоров, а моим дротикам достаточно простого охотничьего наговора.

Так. Ну что ж, может быть, и в самом деле пустые сплетни.

Утренняя еда подходила к концу. Теперь Мал нахваливал печеные речные ракушки и сладкую ягоду прошлогоднего сбора. Вождь утер губы, погладил свою густую с проседью бороду и с улыбкой обратился к охотнику:

– Неужели отважному Малу все еще не надоело резать свои щеки?

По обычаю, бороду могли носить только женатые мужчины. Исключение делалось только для колдунов. Как правило, это не причиняло никаких хлопот: прошедшие Посвящение заводили свои очаги задолго до того, как у них начинала расти борода. Но засидевшиеся в холостяках, вроде Мала, были вынуждены скрести свои щеки, подбородок и верхнюю губу кремневыми сколами. Их края остры, но все равно: процедура малоприятная, и с лиц старых холостяков не сходили следы многочисленных порезов – еще один повод для девичьих насмешек.

Мал вежливо улыбнулся в ответ:

– Я, возможно, слишком разборчив. Но Мал хочет, чтобы хозяйка его очага была достойна первого охотника детей Мамонта… Как Айя. – Мал поклонился хозяйке. – Но пусть вождь не тревожится. Мал думает о своем выборе.

– Я был бы рад, если бы завтра Мал, первый охотник, тот, кто выследил лашии, принял из рук своего вождя часть сердца того большерогого, которого он убьет сегодня.

Собеседник хмыкнул:

– Увы, вождь! Мал еще не построил новое жилище. Нехорошо вести молодую жену в старый дом, где под полом спят мать и сестра! Это недостойно мужчины!

Арго возразил:

– Мал немолод; Мал – великий охотник! Все знают: великий охотник очень занят. Никто не осудит Мала, если он завтра же сделает свой выбор! …А молодая хозяйка очага будет только счастлива строить новый дом рука об руку с таким мужем, как Мал! Дело только за тобой!

Охотник на миг задумался, а затем решительно ответил:

– Мал добудет большерогого. Мал думает о выборе. Мал верит: дети Мамонта не останутся без сыновей лучшего охотника их Рода.

Айя вновь разлила по плошкам воду. Все встали, и вождь произнес традиционные слова:

– Арго, вождь детей Мамонта, благодарит предков и духов-покровителей. Пусть они и впредь будут столь же щедры к своей Родне!

Утренняя трапеза завершилась.

После того как Мал ушел, Арго, уже надевший свое церемониальное платье – замшевую рубаху с длинными рукавами, штаны, доходящие до щиколоток, и мокасины, все богато расшитое бивневыми бусинами, – уже готовый вести охотников к дару Великого Мамонта, подозвал Айрис.

– Айрис, когда мы уйдем, поговори с Малом. Вы – друзья, и сестре бывает легче сказать своему брату прямо о том, на что вождь может только намекнуть. Он должен жениться. Неужели среди Серых Сов нет девушки, достойной Мала? А если он присмотрел кого-нибудь из дочерей Куницы – что ж, я сам пойду к их вождю! О Куницах болтают разное, но Рам, их вождь, умен; он не откажет Малу… И мне не откажет!.. В то, что Мал – закрытый, я не верю. Но даже если это так, наш Колдун должен помочь; он не однажды помогал таким! Мал горд, Мал не любит Колдуна (а кто их любит!), но ждать больше нельзя!

– Отец, я и сама хотела это сделать!.. Знаешь Наву? – Арго невольно улыбнулся: ему ли не знать самую частую гостью в его жилище! Когда эта Серая Сова идет через их стойбище, у всех неженатых мужчин находится какое-то срочное дело на ее пути. – Она уже который месяц плачет… Она так любит Мала, а он на нее и не взглянет! А ведь она очень красива, ты знаешь… Красивее меня! – Айрис с сожалением опустила глаза на свою тонкую талию, перехваченную совсем коротеньким ремешком. – И хозяйкой она будет очень хорошей; она и меня кое-чему научила… И Мала не опозорит, ведь она его так любит! А слухам Нава тоже не верит, только боится. Если бы Мал согласился! Мы бы и жили близко… Ну зачем ему эти Куницы? Арго обнял свою дочь:

– Не беспокойся о себе! Твоя мать тоже была такой же худенькой, когда вошла в мое жилище. Это – до первых родов… А Нава – это хорошо. Это было бы самое лучшее!

Дочь вышла. Арго, тоже собравшийся уходить, задержался. Ему показалось, что Айя, кормящая очаг, как-то странно посмотрела на них, когда Айрис заговорила о Наве. Айя – хорошая хозяйка, настоящая жена вождя: она никогда не перебьет, не вмешается в его разговор, не будет докучать советами или просьбами. А замечает многое. И если спросишь, ее слова могут оказаться очень ценными; так бывало не раз. Арго присел на корточки перед очагом:

– Айя, ты чем-то обеспокоена? Может быть, у тебя есть слова для меня?

Кажется, она колебалась.

– Нет, мой муж. Только… меня тоже тревожит Мал!

В глубине сосняка, поодаль от стойбища, стояли еще три хижины, похожие на обычные жилища, только больших размеров. Это – мужские дома. Здесь взрослые мужчины живут неделю или две вне своих семей, готовясь к Большой охоте. И в иное время приходит сюда молодежь, проводит здесь день-другой. Но сейчас тут не было никого, кроме пятерых мальчиков-подростков, готовящихся к Посвящению.

В жизни каждого общинника есть три самых важных события: Рождение, Смерть и Посвящение – день, когда вчерашний мальчик становится взрослым охотником. Женитьба? Это уже другое; это – лишь одна из вех на тропе взрослого мужчины – той тропе, что ведет от Посвящения к Смерти. А из этих трех рубежей, определяющих всю его жизнь, какой самый важный? Трудно сказать. Пожалуй, все-таки именно Посвящение! Оно происходит не сразу, не вдруг, к нему готовят – долго, месяцами, и в эти месяцы мальчик не видит никого, кроме взрослых мужчин. Он не может навестить свою мать, и мать не придет к своему сыну, и сестра, и младший братишка… Они и не знают, где он и что с ним. Знают только, что ему нелегко. Да, тропа, ведущая к Посвящению, длинна, трудна и мучительна. Но велика и награда: пройдя через все испытания, вчерашний мальчик вернется в Родное стойбище взрослым мужчиной, полноправным членом своего Рода. Только после этого может он построить свое жилище, разжечь в нем очаг и привести к нему хозяйку – свою молодую жену.

В это утро будущие охотники весело пировали. Взрослые оставили еды вдосталь, а кроме того, Туули накануне ухитрился поймать в свой капкан длинноухого. Нежная, свежая, да еще своя зайчатина казалась особенно вкусной.

– Туули, – с серьезным видом спросил Лоу, неизменный предводитель их мальчишеских игр, – а что, там был только один заяц?

Все так и прыснули! Еще бы! Такого не забудешь! В тот злополучный для Туули зимний день Мал проверял ловушки, настороженные его учениками. Поправил петлю у Нагу, одобрительно хлопнул по плечу Лоу, удивленно хмыкнул возле капкана Сэмми, …а подойдя к тому, что соорудил Туули, вдруг захлопал в рукавицы:

– Эй, будущие охотники! Сюда! Ребята бросились бегом, увязая в снегу.

– Кто у нас лучший охотник? В ответ раздалось дружное:

– Ты, Мал!

– Нет, не Мал! Совсем не Мал! Лучший охотник – Туули!

И, взглянув с едва заметной усмешкой на удивленные лица ребят, на нос Туули, еще выше задравшийся от неожиданной похвалы, продолжил:

– Да, да. Туули – лучший охотник. Малу никогда не насторожить такой хитрой петли. В ловушку Мала попадает один заяц или один песец. А тут… Увидит длинноухий такое – всю свою родню позовет. И будут они хохотать до тех пор, пока не попадают и не умрут от смеха! Придет Туули-охотник за добычей, а там, – рукавицы полетели на снег, и десять пальцев взметнулись вверх, – вот сколько мертвых длинноухих будет лежать около пустой петли! Надеюсь, Туули-охотник поделится с Малом-неудачником!

Бац! Обглоданная крепкими молодыми зубами заячья кость точно угодила в лоб насмешнику. Крепыш Лоу вскочил и навалился на Туули. На помощь другу поспешил сын вождя, Нагу, в дело вмешался долговязый Айми – и завязалась потасовка. Только тихий молчун Сэмми, русоголовый подросток с большими мечтательными глазами, не принял в ней участия. Он с улыбкой глядел на приятелей, не вставая с места, поглаживая длинными пальцами заячью шкурку, высыхающую на деревянной распорке.

Все пятеро знали: сегодня – последний день их детства. В эту ночь Небесная Старуха полностью откроет свой единственный глаз, и за ними придет Колдун, чтобы под ее мертвящим взглядом отвести посвящаемых еще дальше, невесть куда, в неведомый Потаенный дом. Там не будет ни жареных зайцев, ни возни, ни болтовни. Там они, в одиночестве и молчании, будут ждать той ночи, когда Старуха вновь погрузится в сон.

И тогда придут духи!

Ноги, обутые в мокасины, по щиколотки увязали в сыром речном песке. У самой воды громоздилась рыжевато-коричневая волосатая туша их старшего брата, присланного Великим Мамонтом в дар своим человеческим детям. Вождь подошел к ней вплотную и опустился на колени:

– Арго, вождь детей Мамонта, благодарит нашего великого Родоначальника за щедрый дар, посланный ко дню весенних свадеб! Пусть наш старший брат не беспокоится: его мясо не достанется волкам и лисицам! Человеческие братья возьмут все, что им нужно, и с почетом погребут останки своего старшего брата!

Да, дар был хорош! Очень хорош! Взрослый самец лежал на правом боку, вздымая в синее небо совершенно целый левый бивень. Даже если его зарытый в песок правый бивень сломан или поврежден, из него можно сделать не меньше двух копий и трех или четырех дротиков! Не пропадет ни кусочка: из остатков будут изготовлены бусы, подвески, нашивки… А еще – ребра, кости передних и задних ног! И шерсть, и шкура! Мамонт погиб совсем недавно – день, не больше. И хотя мухи уже облепили открытый, безжизненный глаз, работа предстоит не такая тяжелая, как бывает после половодий, когда на косу может вынести труп недельной давности… Интересно, как погиб этот гигант? Быть может, он сам, уже умирая, зашел в воду и поплыл, исполняя веление их общего Прародителя, из последних сил вытягивая над водой свой хобот, пока течение не вынесло его сюда, где он и лег, чтобы дождаться своих братьев?

Работа не так тяжела, как бывало, но и не легка. Охотники и женщины – их почти столько, сколько пальцев на трех руках, – должны за день снять шкуру, расчленить тушу и очистить от мяса и сухожилий большие кости. Сухожилия тоже нужны: ими сшивают раны, одежду, скрепляют берестяные короба; на них будут нанизывать грибы, рыбу, куски мяса, запасаемые впрок. Вождь вернется сюда на закате, вместе с Колдуном, чтобы торжественно похоронить останки собрата и возвратиться в стойбище с тем, что он оставил людям. До этого у вождя тоже много дел; главное – изготовить барабан для завтрашнего торжества. Ночью он свободен, а вот у Колдуна останется еще одно, самое важное дело…

А сейчас, перед тем как отправиться в обратный путь, он должен сделать первый надрез. Арго достал из поясного мешка оправленный в деревянную рукоять изогнутый нож, лезвие которого было изготовлено из осколка розоватого кремня тщательной двусторонней оббивкой, и, вонзив его в нижнюю часть живота мамонта, сделал резкое движение к себе. Шкура лопнула, обнажив желтоватый слой подкожного жира.

Вождь встал. Охотники доставали из своих мешков инструменты: кремневые ножи, костяные резаки, плоские стержни с закругленными концами, предназначенные для отделения шкуры. Работами будет руководить Гор – кряжистый старик, чем-то похожий на медведя. За свою долгую жизнь он снял не одну мамонтовую шкуру и считался самым опытным в этом деле общинником. Арго пожелал Гору и остальным «легкой работы», поднял свое копье и кожаный колчан с дротиками и пошел по вязкому песку к поросшему кустарником склону.

Он уже встал на тропу, уводящую в сосновый бор, и дальше, к родному стойбищу, как с неба послышалось знакомое, долгожданное «клиип-анг». Вождь обернулся в сторону реки и, прикрывая лицо ладонью, посмотрел вверх. Вот они, белые ширококрылые птицы, плавно спускающиеся со слепящего неба к Большой воде!.. Айя-лебедушка, что-то припозднились нынче твои тезки, твои сродные братья и сестры! И как будто меньше их стало… Неужели когда-нибудь они совсем покинут этот край, свои старые гнездовья, улетят, чтобы никогда не вернуться?..

Имя «Айя» означает «лебедь», и молодой Арго не переставал дивиться: как они похожи! Она сама была как лебедь: высокая, тонкая, с какой-то летящей походкой, и ее гордая головка на лебединой (да, ЛЕБЕДИНОЙ! ) шее, ее остроносый профиль тоже напоминали эту птицу… Вот только волосы не белые – длинные, вьющиеся, почти черные. …А может быть, где-нибудь водятся и черные лебеди? И сама она была горда, очень горда, и на язык остра – в те годы. Две весны и две осени мучился Арго, все боялся: кто-то другой, не он, поведет его лебедушку к вождю… Вообще-то, тонкие талии у охотников не в особой чести, но ему казалось: все его ровесники только и думают о том, как бы им сделать Айю хозяйкой своего очага. А потом не выдержал – попросил Колдуна дать ему любовный корень или хотя бы сделать любовную повязку. Корня Колдун не дал, сказал: и повязка поможет! Точно – помогла! Прошелся в ней Арго мимо своей лебедушки; помнит – ноги дрожали, боялся – высмеет его пуще прежнего (бывало и такое…). А вышло как нельзя лучше, и в третью весну не кто-то другой – он, Арго – кормил из своих рук Айю сердцем большерогого… После узнал: она, Айя, все эти годы боялась того же, что и он! «Так почему же?..» – «Ждала, когда ты наденешь любовную повязку! Ты ведь знаешь: надевший повязку от жены не откажется». Айя не хотела наскучить лучшему охотнику детей Мамонта. Не хотела, чтобы Арго когда-нибудь сказал ей: «Твой очаг – у Серых Сов!» (В повязке ли депо! Ведь она ни разу за всю нашу долгую жизнь не дала мне ни малейшего повода не то чтобы сказать разводные слова – даже подумать о них! )

Вождь перевел взгляд на отмель. Кажется, охотники, занятые работой, не обратили на птиц никакого внимания. Нет, вот кто-то (не разобрать кто!) тоже поднял голову, провожая их взглядом. Предсвадебный день начинался очень удачно, и вот, даже лебеди прилетели! Но почему сейчас нет такой легкости, какую он чувствовал утром, – как будто появилась какая-то заноза?.. Лебеди… Айя… Она обеспокоена…

«Меня тоже тревожит Мал!»

Вот оно! Странные слова! Мужчина дважды не переспрашивает; тем более он, вождь, тем более – у Айи. Она сказала все, что могла сказать, а он… не понял! Что именно? Затянувшаяся холостая жизнь Мала? Нет, не совсем; об этом они говорили, и не раз. Что-то случилось именно сегодня, и встревожилась она… нет, не во время намеков о Колдуне, и не тогда, когда Арго заговорил про бритые щеки… Разговор с дочерью! Но что в нем могло насторожить Айю? Что-то такое, в чем она не решается признаться даже себе самой, – может, и сама до конца не понимает, иначе сказала бы яснее…

«Меня тоже тревожит Мал!»

– Мал, с тобой хочет говорить Айрис, дочь Арго, вождя!

Мал улыбнулся:

– Айрис, почему так строго? Неужели Айрис забыла те слова, которые она говорила Малу, катаясь на его плечах?

Девушка улыбнулась в ответ и опустила глаза:

– Мал, прости! Я ничего не забыла, но… Я ведь уже взрослая Айрис! Поверь, взрослая Айрис любит тебя так же, как Айрис-девочка, и все же…

(Да. Ты повзрослела. Ты скоро станешь хозяйкой очага; это неизбежно… Почему ты не осталась навсегда той крохой, которая весело визжала, вцепившись в мои волосы, когда я изображал большерогого? Той, что важно восседала на моей спине – спине Великого Мамонта? Чья щека терлась о мою щеку в благодарность за ожерелье из позвонков красноперой рыбы? Ни у одной девочки не было такого украшения – кто, кроме Мала, смог бы подстеречь красноперую?.. А теперь ты – взрослая Айрис!..)

– Знаешь… Я все же взрослее, и могу просить тебя о простой речи.

– Хорошо…

Айрис разыскала охотника не сразу. В стойбище его не было; не было и у трех сосен, где Мал любил в одиночестве (Нет! Вдвоем с малышкой Айрис! ) колоть кремень. Она подумала: может быть, охотник уже ушел за большерогим? Но решила проверить еще одно их любимое место – большой камень на склоне, у края березняка. Отсюда открывалась и Большая вода, и ее левый берег, поросший сосняком. Даже дальние озера были видны! Сколько раз рассказывал ей Мал об этих озерах, об оленях, на которых он охотился на том берегу, – других, не большерогих. (Она попросит своего Киику; он свозит туда свою жену, обязательно свозит! ). Да, Мал был здесь. Сидел на их камне, сложив на коленях руки, и смотрел вдаль.

– Хорошо, Мал, я постараюсь! – Айрис присела рядом со своим старшим другом и обняла его за плечи. – Может, так лучше. Взрослая Айрис хочет говорить с тобой так же свободно, как Айрис-малышка!

– Я рад.

– Мал, я не верю, что ты – закрытый !

– Ты права! – усмехнулся охотник. – Но почему ты вдруг заговорила об этом? Уж если мне самому нет дела до бабьих пересудов…

– Но тогда… Мал, пожалуйста! Отец говорил мне, что ты хочешь какую-то Куницу! Ну зачем тебе эти Куницы? Они все такие же тощие, как Айрис. – Она грустно провела рукой по своим стройным ногам. – А Нава… Ты ведь знаешь ее? Все неженатые мужчины нашего Рода только и мечтают сделать ее хозяйкой своего очага. А она хочет только тебя, Мал! Пожалуйста, возьми ее! Ты знаешь… я завтра стану хозяйкой очага – (КАК?! ), – и я была бы так рада, если бы завтра женился и ты! Нава очень хорошая; она тебя не опозорит, и тебе не стыдно взять ее в жены, ведь все наши охотники только ее и хотят! Ну пожалуйста, Мал!

(А чего другого можно было ждать? Чего?! Все правильно! …Нужно что-то ответить. «Порадоваться!» Но как разлепить свои губы?)

– Что ж, Айрис, наверное, самое время. А мне-то все казалось, ты еще малышка!.. Кто он, твой жених? Надеюсь, достойный охотник?

– Не Куница, нет! Серая Сова. Киику – ты его знаешь?

– Да… Кажется, знаю. Прошлым летом он убил мамонта, нашего брата, так?

– Да. И почти один; только младший брат ему помогал… Мал, ну женись на Наве! Она такая хорошая!

Айрис теребила его плечо, совсем как та Айрис! И Мал не выдержал: тоже обнял ее, одной рукой, очень осторожно…

– Может быть, взрослая Айрис, та, что завтра станет хозяйкой очага, хочет послушать напоследок рассказы Мала-охотника?

– Да! Да! – Девушка захлопала в ладоши и прилегла на его колени, совсем как раньше…

– Ну так слушай… Давным-давно, когда Айрис была малышкой, Мал стал взрослым охотником. И он пошел в лес, один, чтобы добыть еду для Рода и для себя. И он увидел: на поляне тигролев терзает убитого оленя. И тигролев увидел Мала, и сказал: xxa! Но Мал не испугался. И когда тигролев хотел прыгнуть, Мал упал на колено и выставил копье. И тигролев попал на копье. Но Мал был еще неопытен, и зверь достал его лапой (Айрис погладила рукой зарубцевавшиеся шрамы ). Но Мал храбр, он достал кинжал и сцепился с раненым зверем. И Мал убил тигрольва. И принес его домой. И сложил у входа в дом, где жили малютка Айрис, ее отец и мать. И отец Айрис, вождь детей Мамонта, сказал: «Мал, ты – герой!» И малышка Айрис увидела мертвого тигрольва и очень испугалась… А потом засмеялась!..

Старые, сказанные-пересказанные охотничьи истории, которые так любила малышка Айрис, нанизывались одна на другую; быль мешалась с вымыслом и старыми сказками… Голова Айрис доверчиво покоилась на коленях охотника, и Мал тихо гладил ее вьющиеся волосы. (А что плохого в том, если брат ласкает свою сестру?! ) И говорил, и говорил…

Но – всему приходит конец, даже рассказам бывалого охотника. Девушка поднялась (НЕХОТЯ! ) и нежно потерлась щекой о его щеку.

– Мал, спасибо тебе! Айрис… Я снова стала малышкой Айрис. Это так хорошо!..

И тогда… Мал и сам не понял, как вырвались у него эти слова:

– Айрис, а тебе-то самой зачем эти Серые Совы? Почему бы тебе не стать хозяйкой моего очага?

Она отпрянула с таким ужасом, как если бы ее старый друг внезапно превратился в громадного паука. (Улыбнись! Скорее! Это же шутка, хотя и неосторожная! )

Встретив смущенную, немного растерянную улыбку, Айрис облегченно перевела дыхание и сама улыбнулась в ответ:

– Мал! Ты чуть было все не испортил!.. Ну можно ли так шутить? Говорят, так и несчастье недолго накликать.

– Пусть моя добрая, дорогая сестренка простит своего большого и глупого старшего брата! Я вовсе не хотел тебя испугать или обидеть. Просто… Мне и в самом деле хотелось бы, чтобы хозяйка моего очага была не хуже Айрис!

– Так женись на Наве – уж она-то не хуже меня! Ну пожалуйста! Ради твоей сестры! А если все же… Я сама приготовлю для Колдуна рубаху, хочешь? И Нава даст все, что нужно! Мы тебя так любим!

– Не тревожься о Колдуне. У Мала есть все, что нужно. Мал думает… Пойдем домой? Мне пора готовиться к охоте.

И они пошли в стойбище, рука об руку – брат и сестра.

 

Глава 2

ОХОТА НА БОЛЬШЕРОГОГО

Мужчина должен терпеть без звука любую боль. Мужчина не должен показывать свою боль никому. Это – закон! И горе тому, кто посмеет этот закон нарушить: лучше бы такому слабаку и вовсе не рождаться на свет. Жизни у него все равно не будет.

Этому закону Мал следовал неуклонно, всю свою жизнь. Когти тигрольва, разорвавшие его грудь? Ха! Это пустяк; об этом и говорить нечего! А знает ли хоть кто-нибудь, что он чувствовал, когда, вернувшись в родное стойбище уже мужчиной, узнал: ни сестры, ни матери! Никого! Та, кто шила его мужскую рубаху, кто одним взглядом, без слов, попрощалась со своим сыном, уходящим в мужской дом, не встретила его, ставшего взрослым. Вместе со своей дочерью лежала она под полом их родного жилища… Даже проститься не дали. Закон!

Но его лицо – не дрогнуло. Поклонился вождю, поклонился старикам – и ушел. К себе! Где и живет до сих пор – один!

Мал рос без отца. Того унесла на разливе Большая вода. Как? Почему? Никто не знает. Кажется, кого-то обвиняли в колдовстве, кажется, кого-то даже убили… Давно было; забылось. У отца не было братьев, значит – некому брать его мать второй женой. А первой… Кому и зачем нужна неприметная вдова, если много молодых Серых Сов? Нет, они не голодали; положенную долю от охотничьей добычи к их входу приносили всегда: Закон! И все же он, Мал, не знавший ни отцовской ласки, ни отцовских шлепков, научился справляться с любой болью сам, задолго до того, как в день Посвящения кремневый нож отхватил на священном камне верхний сустав его левого безымянного пальца. Тебе больно? Иди, собирай улиток или речные раковины! Тебе плохо? Бери кремневый желвак, отбойники и ступай к трем соснам, сделай хотя бы десяток скребков для матери. Тебе очень больно? Проверь свое оружие – все ли в порядке. В порядке? Так ступай на опушку леса и добудь молодого жеребца! Или переправься на другой берег; там опять появились олени… Но главное – не хнычь, не расслабляйся, даже наедине с собой, и ни с кем не делись своим горем, своей болью, не проси и не жди ничьей помощи: ни людей, ни духов, ни предков! Помогут – что ж, спасибо, но надеяться можно только на себя самого. Чтобы выстоять, нужно быть сильным, нужно быть первым!

Мала никто не учил всей этой премудрости. Он все понял сам. Давно понял; задолго до Посвящения.

И он стал – первым! Сегодня – первый охотник всех трех Родов, завтра – вождь детей Мамонта! Разве можно в этом сомневаться? Разве не он носит на шее когти страшного хищника? Разве не он выследил лашии ?

Только одно, одно… Когда это началось?

Как и положено первому мужчине, Мал хотел жениться – не сразу, не на первой же свадьбе, но и не поздно. Засидеться в холостяках – плохо, очень плохо; даже хуже, чем поспешный выбор. Его-то выбор должен быть обстоятельным, и он даже присмотрел себе красивую дочку вождя детей Серой Совы. Знал: дочь вождя не откажет тому, чья грудь отмечена лапой тигрольва. Но колебался: а может быть, попросить в жены одну из дочерей Куницы? Это – редкий брак, почетный брак: дочери Куницы почти никогда не выходят замуж за сыновей Мамонта! Он бы сумел добиться согласия. И вот…

Когда же это началось?

Теперь-то ему кажется: ВСЕГДА! С того самого мига, как эта крохотуля, оправясь от невольного испуга, опустилась на колени перед окровавленной гривастой головой, перед огромными клыками, устрашающими даже в мертвой пасти, и с восхищением посмотрела на героя, победившего такое чудовище… Да нет, конечно позднее… Сколько лет было Айрис в ту осень? Не больше, чем пальцев на одной руке. И все же…

Они стали неразлучны: победитель тигрольва и малышка Айрис. Она с веселым смехом каталась на его плечах по стойбищу, она сидела рядом с ним у трех сосен, восхищенно любуясь, как из невзрачного кремневого осколка постепенно получается красивый наконечник дротика. (Осторожно, малышка! Кусочек кремня может отскочить и поранить тебя! Пересядь-ка лучше вот сюда …) А сколько раз ее голова (как сегодня!) лежала на его коленях и темные глазки восторженно смотрели в лицо Мала, пока тот рассказывал о лесах и полях, о Большой воде и. дальних озерах, о тех, кто там обитает… И само собой разумеется, о бесстрашных охотниках. Бывало, девочка засыпала на его коленях, и Мал на руках уносил ее в стойбище… Нет ничего плохого в том, что первый охотник любит одну из своих младших сестренок, развлекает ее и заботится о ней!

Но чем дальше, тем больше его мысли о женитьбе становились какими-то нереальными. Нага, дочь вождя Серых Сов, носит уже четвертого ребенка (двое не выжили; Йому не везет). А Куницы… Да что ему эти Куницы! Мал понимал: дольше тянуть нельзя, он теряет лицо, становится смешным. Будь его охотничья слава хоть немного меньшей – и он давно бы стал всеобщим посмешищем, особенно после того, как перестал купаться с молодежью. Да, над выследившим лашии не потешаются, но шепотки, хотя бы и сочувственные… А все просто: Мал не закрытый; Мал не может видеть наготу взрослой Айрис!

Многого может достичь первый охотник. Он может взять в жены самую красивую девушку из другого Рода (хотя бы и дочь вождя!). Может высватать дочь Куницы. Может, в конце концов, отправиться далеко-далеко и похитить для себя невесту из совсем чужой общины – дело опасное, ведущее к неприятностям. Но закончится война, закончатся переговоры, будут даны положенные дары, будет совместный пир, и слава храбреца, похитившего невесту, упрочится еще больше. И только одного не может никто – ни Мал, ни вождь, ни Колдун – взять себе жену из своего собственного Рода!

Главный Закон Рода – Закон крови: «Все дети одного тотема – родные братья и сестры. Брат не может жениться на сестре. Никогда ». Этот Закон нерушим. Ни один сын Мамонта не может сделать хозяйкой своего очага дочь Мамонта, свою сестру!

Кто придумал этот Закон?

Мужчина должен терпеть любую боль. Даже такую невыносимую, как эта… Сколько раз Мал твердил себе: Айрис скоро станет хозяйкой очага, и это хорошо! Он тоже женится. Не помогло: ее слова были как удар копья! Значит, завтра Айрис вместе с этим Киику подойдет к их вождю, и… и ему остается только взять за руку Наву и подвести ее к Арго!

Если тебе больно, проверь свое охотничье оружие!

Мал был уверен: оружие в порядке! Первый удар свадебному большерогому должен быть нанесен специальным, церемониальным дротиком, – что ж, вот он, сделанный из распрямленного куска бивня (секрет, которым владеют только дети Мамонта. Только они могут расчленить, а потом распрямить расчлененный бивень так, что из его частей делают не только метровые дротики, но и цельные тяжелые копья, в полтора человеческих роста!). Мал провел пальцем, а затем для верности и языком по рядам кремневых чешуек, приклеенных особой смолой к ударному концу. Хорошо! Остры и сидят прочно! Им-то и будет нанесена первая рана. Правда, на них – кровь лашии … Может быть, посоветоваться с Колдуном? Нет! Мал решительно опустил дротик в берестяной колчан, обшитый оленьей шкурой и украшенный песцовыми хвостами.

Легкие деревянные дротики, оснащенные кремневыми наконечниками, тоже были в полном порядке. Теперь металка – отполированная до блеска рукоять (даже узор поистерся!) привычно легла в правую руку. Мал несколько раз махнул пустой металкой, затем прижал к ее загнутому крюком концу оперенное основание деревянного дротика, примерился… Хорошо, что еще не пришло время искать подходящий лиственничный или еловый сук для новой. Эта так привычна, так удобна!

Можно выступать. Но Мал колебался; ему хотелось побыть еще наедине с самим собой, подумать… А вдруг найдется какой-нибудь выход? (КАКОЙ?!) …Ну а вдруг? На охоте будет не до Айрис. А вот если сделать сейчас два новых дротика…

Мал посмотрел на солнце. Еще на подъеме; время есть. У большерогих сейчас гон, они не так осторожны… Он успеет!

Охотник отодвинул кусок коры, прикрывающий ямку, вырытую в полу жилища, в которой хранились его запасы кремня. Взвесил на руках два желвака. Этот, красный, он нашел сам, неподалеку – выковырял на склоне, где обнажается мягкий белый камень. Мал любил красные наконечники, но с этим кремнем больше возни: он трещиноват, тут следует точно рассчитывать каждый удар, и все же сломы неизбежны. А второй, темный, покрытый белой коркой, колется удивительно легко. Он принесен издали, сыновьями Куницы; Мал выменял этот желвак еще во время весеннего разлива и до сих пор его не трогал. Сейчас – самое подходящее время пустить его в дело!

Красный камень вернулся в земляную кладовую, а дальний желвак был опущен в кожаный мешок, где хранились нужные инструменты. Прихватив два заранее подготовленных древка, охотник отправился к трем соснам.

Уже припекало, но здесь, над оврагом, была тень и легкий ветерок обдувал грудь и свежие порезы на лице.

Охотник устроился на своем любимом корневище, спиной к стволу, всей грудью вдыхая смолистый аромат. Разложил на коленях кусок кожи, положил на него кремневый желвак и выбрал подходящую гальку-отбойник.

Руки делали привычную работу: скалывали белую корку, обнажая темную, глянцевитую поверхность. Теперь, чтобы снять скол, пригодный для будущего наконечника, нужно подготовить кромку, наметить точку удара.

Отскочивший осколок царапнул и без того израненную щеку… Теперь он уже никому не скажет: «Осторожно, малышка! Кусочек кремня может отскочить и поранить тебя! Пересядь-ка лучше вон туда… »

– Айрис! Айрис! Будь ты дочерью Серой Совы, ты бы с радостью стала хозяйкой очага первого охотника! Разве не так? Или будь он, Мал, сыном Серой Совы или Куницы!.. Но ведь ты – не дочь моей матери! Моя мать и моя сестра (моя настоящая сестра!) – там, в земле. И отец твой – не уплыл по Большой воде; он только сегодня уговаривал Мала жениться! Он меня любит, и ты любишь своего брата. Но почему же…

Кто придумал этот Закон?

Кусок кремня, зажатый коленями, перестал быть грубым желваком. Теперь на нем появились две поверхности: та, с которой будут сниматься нужные сколы, и расположенная к ней под углом площадка, предназначенная для скалывающих ударов. Нужно подготовить кромку. Мал отложил круглую гальку и взял другую, продолговатую. Легкими ударами выравнивал край.

Может быть, увести Айрис подальше от этих мест? Так далеко, куда и Куницы не доходят! Где никто не будет знать… Неужели он, лучший охотник всех трех Родов, не найдет пристанища для себя и своей жены?

– Нет, невозможно! Айрис никогда и никуда с ним не уйдет. Она и представить такого не может… – Мал вспомнил одну из песен, которую пели во всех общинах:

Молодой охотник встретил в лесу девушку, которую раньше никогда не видел. Они так полюбились друг другу, что вместе легли и соединились. А потом узнали, что они – дети одного тотема – брат и сестра! И вот, чтобы отвести от своего Рода беду, девушка утопилась в реке, а охотник закололся своим дротиком.

– Брат и сестра! Так зачем же ты, Айрис, приходишь в сны своего брата, да так, что он уже и купаться рядом с тобой не смеет! Если это преступление перед родом, перед Законом крови?

Мал отложил гальку и взял продолговатый кусок оленьего рога. Примерившись, нанес точный удар. От куска отделился овальный скол, как раз подходящий для наконечника. Теперь – еще два-три таких скола, про запас…

Кто придумал этот Закон? Духи? Первопредки? Но ведь тот, кто создал Закон, может его изменить?! Хотя бы один раз, ради него, Мала! И ради Айрис! Никто другой, никакой Киику, не сделал для нее столько, сколько он, Мал… Подумаешь, убил мамонта! Ха! Попробовал бы он выследить лашии, убить лашии, прежде чем они схватят кого-нибудь из его сестер. Лашии умеют прятаться! Лашии без добычи не уходят! А от него, Мала, сами не ушли, даже без добычи!

…А ведь туда направлялись не только Серые Совы! И Айрис могла стать жертвой лесной нелюди … Их было только двое – лашии-самцов, и они никого схватить не успели, только готовились в засаде, где и были настигнуты лучшим охотником. Но после этого… Много раз, возвращаясь знакомой тропой после удачной охоты, лежа на своей одинокой постели или на пути в Проклятую ложбину и обратно, Мал любил вновь и вновь вспоминать тот день. Не просто вспоминать: разыгрывалось воображение, и он представлял, будто там был еще один, третий лашии, самый сильный, действительно похитивший Айрис! Вот он бежит, сжимая в грязных лапах свою жертву, уже далеко… И Мал бросает свои дротики и, почти безоружный, преследует похитителя. Наконец лашии, поняв, что не уйдет, что преследователь один, бросает свою добычу наземь и поворачивается лицом к Малу… Гримаса, в которой нет ничего человеческого… Пасть растягивается в ужасающее подобие человеческой ухмылки… Страшные, могучие лапы протягиваются вперед. Лашии уверен в легкой победе. Но он имеет дело с лучшим охотником, отбивающим… да-да! свою невесту!

Эту воображаемую схватку Мал в конце концов стал переживать почти как реальную: помогали еще и сны, в которых повторялось вновь и вновь: удушливая вонь ненавистного тела, почти сплошь покрытого рыжей шерстью, на плечах лапы, оказавшиеся намного сильнее, чем он думал… Спасительный удар коленом, после которого лашии воет от неожиданной, нестерпимой боли и ослабляет хватку… И вот уже его, Мала, пальцы стискивают жилистую шею и безжалостно давят, давят… А потом – в дело идет кинжал: охотник снова и снова вонзает его в тело своего врага и никак не может остановиться…

Но самое дорогое, самое восхитительное и в мечтах, и особенно в снах – это возвращение со спасенной Айрис на руках. Вот она приходит в себя, узнает своего спасителя… «Мал, это ты? Какое счастье!» – и ее руки обнимают совсем не по-сестрински и не по-сестрински прижимается к его изрезанной щеке ее щека. И вот…

…Иногда Мал почти верил: так все оно и было! По крайней мере должно было быть…

Под легкими, точно рассчитанными ударами овальный скол, зажатый в левой руке, постепенно превращался в тонкий наконечник дротика. Форма наконечников (да и не только наконечников), по сути дела, такой же Родовой знак, как и рубцы на теле. Говорят, сам Первобрат, великий дароносец, давший детям Мамонта и огонь, и одежду, и утварь, научил их делать такие тонкие, с двух сторон обтесанные треугольные острия. Мал полюбовался готовым изделием на просвет. В желваке кремень кажется почти черным, а наконечник – прозрачный! Ни сыну Серой Совы, ни сыну Куницы не сделать такого! …Впрочем, и он, Мал, не сможет отщепить такой длинный скол, какие делают дети Куницы. Этому они научились от своих Первопредков.

Отложив в сторону готовое орудие, охотник взял второй скол и принялся неторопливо его обрабатывать.

Есть выход! Если Закон установили Первопредки и духи, то пусть они изменят его – ради Мала и Айрис! Он, Мал, выследил и убил лашии, не знающих Закона. Он спас от них Айрис. Пусть же Первопредки скажут: Айрис должна стать хозяйкой очага своего спасителя! Никто не посмеет противиться воле Первобрата, воле Великого Мамонта! …Но как добиться их согласия? Да, да, он, Мал, никого ни о чем не просивший, сейчас готов просить, готов умолять… Но кого?..

Тонкие сколы поочередно покрывали то одну, то другую сторону заготовки. Кажется, второй наконечник будет еще лучше!..

Мал никогда не встречал ни духов, ни Первопредков. Во сне? Но он давно понял: сны могут лгать! Посвящение? Оно было так давно, что само стало сном. Но есть же Колдун, ученик великого Хорру! Все говорят: он сам велик и могуч. Он общается с Предками, он передает их волю, он даже может приказывать духам. Пусть же он передаст им просьбы Мала. Пусть убедит выполнить эту просьбу! Как? Он должен знать! Говорят, духи любят дары…

– Духи или колдуны?

Мал вздрогнул. Ему показалось – кто-то насмешливо произнес эти слова прямо в его ухо! Кто-то? Кажется, он даже знает кто. Но ведь сейчас – день, и это – не Проклятая ложбина, и он, Мал, не спит…

…Дары будут! Хорошие дары; у него хранится и твердая смола, и дальние раковины… Часть – от отца, часть – выменял он сам, еще когда хотел жениться на Наге… Вот и пригодились!.. А если духи и Предки откажут…

О, жабье дерьмо! Почти готовый наконечник распался на две половинки! И в этом, хваленом, кремне есть свои каверзы… Делать нечего – нужно выбрать новую заготовку.

…А если ему все же будет отказано, если Колдун не сможет уговорить Великого Мамонта – что ж, тогда остается только одно: пусть он сам исцелит Мала от этой боли! Уж это-то он может сделать!

«Мать и сестру Мала могучий Колдун не исцелил!»

Охотник уже не тревожился, сам ли он это подумал (думал, и не раз! ), или это и впрямь тот, второй. Не исцелил? Но любовь – не хонка, исцелить ее или вызвать – просто, во всяком случае, для того, кто владеет любовным корнем. Этот корень все равно понадобится – кто знает, как сильно приворожил Айрис этот самый… Киику? И Мал отдаст за корень все что угодно – даже если тот станет лекарством от собственной боли!

Солнце все еще было на подъеме, когда охотник отправился за большеротом. Новые дротики, оперенные белыми, лебедиными перьями, заняли свое место в колчане, любимая металка – в кармане на правом бедре, костяной кинжал – за поясом, в руке – легкое деревянное копье. Прежде чем спуститься в речную долину и взять след, Мал остановился у обрывистого склона, концом копья начертил на почти отвесной желтой стене фигуру большерогого и, обратившись к духам-хозяевам, с десяти шагов метнул подряд три дротика. Все три точно легли в цель, но… из-под главного, бивневого, неожиданно обрушился пласт суглинка, и дротик упал к подножию склона. Это было плохо! Теперь Мал пожалел, что не пошел к Колдуну, – мог бы заодно присмотреться, может быть, даже намекнуть… Еще не хватало – нанести неточный удар! Гоняйся потом невесть сколько и за раненым зверем, и за своим дротиком… Возвращаться – нельзя, будет только хуже. Но можно попытаться и самому отвести беду.

Охотник воткнул злополучный дротик в землю острием вверх и, достав белый замшевый мешочек с красной землей, или сухой кровью Рода, встал на колени.

– Пусть Великий Мамонт простит неразумного Мала! Мал не очистил церемониальный дротик от поганой крови! Мал делает это сейчас – кровью своего Рода. Пусть Великий Мамонт пошлет удачу и не даст большерогому уйти от неразумного охотника!

С этими словами он натер ударный конец оружия красной землей.

Повторный бросок оказался удачным.

Как и предполагал Мал, взять след оказалось несложно. Поломанные и обглоданные ветки кустарника, примятая трава, свежий помет – все говорило о том, что зверь прошел совсем недавно; не требовалось и вынюхать след… Даже если бы и были какие-то сомнения, их развеивал зычный, трубный рев, совсем неподалеку. И еще один – в ответ!.. Из всех оленей только у большерогих – весенний гон. Потому-то и считается: именно их сердце и печень обладают магической силой, незаменимой для свадебного обряда…

Говорят, выследить зверя – половина охоты! Но оплошка может случиться и с самым опытным охотником. Теперь же, после неудачи у обрыва, следовало быть вдвойне осторожным. Мал натер свои охотничьи мокасины и штаны оленьим пометом (эта одежда хотя и из шкуры большерогого, но служит ему не один год, так что давно пропиталась человечьим запахом) и, определив ветер, бесшумно скользнул в кустарник.

Два красавца оленя, увенчанные гигантскими – в полтора человеческих роста! – рогами, сошлись на поляне, готовясь к поединку. Они стояли напряженно, вытянув шеи навстречу друг другу, и трубно, угрожающе ревели. Шаг, еще шаг… Казалось, громче уже невозможно, но нет – прервавшись на миг, рев возобновился с удвоенной силой… А поодаль, в кустарнике, за всем этим великолепием внимательно наблюдала молодая олениха, из-за которой и разыгрывался весь этот концерт. И еще – Мал, залегший с другой стороны поляны, в таком месте, где его не могли почуять и где он не будет растоптан ни победителем, ни побежденным, но откуда можно проследить тропу отступившего.

Олени, прервав крик, ожесточенно рыли копытами землю. Их лбы склонились, выставляя рога вперед. Рывок! Мощный удар потряс окрестности.

Звери редко убивают друг друга в свадебных поединках. Но эти, большерогие, случается, так сцепляются своими роскошными венцами, что, не в силах расцепиться, гибнут. Оба. Если это произойдет сейчас, придется убить обоих, а этого Малу не хотелось… Нет, повезло! Разомкнулись, отпрянули – и новый удар!

Охотник для себя решил: его жертвой станет побежденный. Пусть победитель уходит с завоеванной подругой, пусть они спокойно плодят новых красавцев! А проигравший отдаст свое сердце и печень человеческим женихам и невестам… Может быть, и ему, Малу!

Бой продолжался; ни один, ни другой зверь не собирались уступать. Казалось, они не знают усталости, но наметанный взгляд охотника уже определил, кому достанется олениха. Тому, что ближе к ней, с большим белым пятном на груди. А второй, с разорванным ухом, отступит. Если, конечно, не падут оба.

Повезло! Рога вновь разомкнулись, но теперь Рваное Ухо отпрянул назад и вбок, тяжело мотнув головой. Он попытался было вновь изготовиться к бою, но уверенный прыжок его соперника заставил вновь отступить. Еще прыжок, и побежденный, прокричав что-то жалкое, прянул в кустарник… А белогрудый остановился и, гордо вытянув шею, затрубил победную песнь. И тогда его подруга двинулась навстречу своему жениху.

Что ж, Рваное Ухо, сегодня ты проиграл вдвойне – и подругу, и жизнь! По направлению следа, да и по повадкам большерогих, Мал понял, что его неудачник направился к водопою. Там он и будет встречен!

Действительно, внизу, у Большой воды, слышались плеск и фырканье; олень шумно и жадно лакал. Пусть напоследок напьется; этой воды ему больше не пить! Охотник встал у тропы с таким расчетом, чтобы возвращающийся от водопоя Рваное Ухо оказался к нему левым боком, и приготовил металку и бивневый дротик.

Олень шел понуро, как будто нехотя – то ли все еще переживал свой позор, то ли в предчувствии близкой смерти. Выждав подходящий момент, Мал сильным толчком послал оружие вперед. Смертельно раненный зверь с жалобным криком бросился в сторону, но охотник уже понял: его не подвели ни рука, ни Великий Мамонт! И точно: не сделав даже пяти прыжков, Рваное Ухо тяжело рухнул на правый бок, сминая прибрежные кусты. Жало бивневого дротика достало его сердце. Вместе с последними судорожными движениями из его ноздрей выбивалась кровавая струйка.

Зверь вскоре затих, но Мал еще немного подождал. Бывает, в последней судороге большерогий может дернуть ногой, и удар его копыта дорого обойдется незадачливому торопыге! Убедившись в том, что его добыча больше не пошевелится, охотник встал на колени и обратился к своей жертве:

– Мал благодарит тебя, большерогий Рваное Ухо, за то, что ты отдал нам, детям Мамонта и детям Серой Совы, свои силы и свою жизнь! Ступай с миром по Ледяной тропе к своим предкам, чтобы возродиться к новой жизни более сильным!

Перерезав оленю горло, чтобы выпустить кровь, и уже припадая ртом к открытой ране, он добавил:

– И пусть завтра Мал будет среди тех, кто примет твое сердце и печень из рук своего вождя!

Теплая, сладковатая жидкость, дающая новые силы, наполнила его рот.

Айрис спешила туда, где они обычно встречались с Киику, – на поляну в верховьях лога, образованную расступившимся надвое веселым березняком. У края поляны росло странное дерево с широкими фигурными листьями; в окрестностях такие деревья почти не встречались. Может быть, именно оно и привлекло молодую пару под свою крону еще год назад. Киику, бывавший далеко на юге, рассказывал: далеко, за много переходов отсюда, такие деревья встречаются чаще. Айрис любила слушать рассказы Киику о далеких степях, где водится великое множество бизонов, здесь почти не бывающих, о людях, которые живут там и охотятся на этих зверей – почти так же, как дети Мамонта и дети Серой Совы охотятся на стада лошадей. Все это завораживало не меньше, чем рассказы Мала, досконально знающего окрестности, но никогда не покидавшего родные места далеко и надолго… Но с Киику она встречалась не ради его рассказов. Во всяком случае, не столько ради них…

Ни у детей Мамонта, ни у Серых Сов, да и ни у кого из известных им общин любовь неженатых и незамужних взрослых не считалась чем-то зазорным: дело молодое! Да и как ты узнаешь, правилен ли выбор, если не встречаешься с избранником или избранницей? Ну а если дело уже совсем налажено, и Начальный дар принят, и жених свое новое жилье готовит, куда поведет хозяйку очага, – тут и говорить не о чем! Впрочем, строгих правил здесь нет; Арго, например, первый раз познал свою Айю уже после свадьбы, в родном доме, около общего очага… Женатые тоже, бывает, тайком встречаются – конечно, не со своими мужьями, и не со своими женами. Тут дело иное. По-всякому бывает. Порой дело кончается ничем, порой – побегом и даже убийством, а порой – дарами, мирным разводом и новым браком… Нет твердых правил и относительно «супружеской неверности»; все дело в конкретной ситуации. Иногда это баловство, не заслуживающее внимания, порой воровство у «своего»… А ведь бывают и такие обстоятельства, когда жена просто обязана разделить гостевую лежанку с чужим – по законам гостеприимства!

Киику и Айрис впервые сошлись в конце прошлого лета, когда был уже дан и принят Начальный дар, когда решение о свадьбе было уже принято. Такие встречи должны быть тайными не потому, что они запретны, – чтобы не навели порчу. Мать Айрис, конечно, знала; знала и Нава. Арго это не касалось, а Мал… Мал не знал ничего еще и потому, что сам предпочитал не знать.

Дел много, и нехорошо оставлять стойбище накануне свадеб. И матери помочь нужно. Но после разговора с Малом Айрис почувствовала почему-то, что должна немедленно увидеть Киику, оказаться в его уже знакомых объятиях, слиться с его телом… Она не понимала почему, но чувствовала: после разговора с Малом остался какой-то неприятный осадок, что-то такое, что хотелось как можно скорее заглушить и забыть.

Айя заметила состояние дочери, хотя, быть может, поняла его не совсем верно. Усмехнулась:

– Беги уж! Только ненадолго.

– Я скоро…

Айрис решила: она обогнет стойбище Серых Сов и пойдет прямо на их с Киику место. Они не сговаривались о встрече, и если он будет там нежданно-негаданно, как и она, значит, это Знак, веление предков. Если там не будет никого, она немного подождет и вернется домой… Значит, не судьба!

Киику был там; пришел еще раньше, но смотрел не на тропу, куда-то вдаль. Видимо, и не надеялся на встречу, просто пришел посидеть… Но их одеяло было тут же! …Айрис постаралась подкрасться неслышно и, когда в последний момент ее все же заметили, с радостным смехом с разбегу бросилась на Киику, повалила его… И вот уже он сжал свою подругу, удивленно и счастливо смотрит в ее лицо…

– Аисюшка! Ты откуда?! Вот уж не ожидал!..

– Не ожидал? А одеяло зачем? Для другой? Так Айрис может и уйти!

Она тормошила его и сама смеялась своим шуткам.

– Ну уж нет!..

Когда все кончилось, они еще долго лежали в объятиях друг друга, в трепете теней и света, пробивающегося сквозь эту странную узорную листву. Айрис нежно поглаживала сильную, немного шершавую руку, ласкающую ее грудь, и представляла, что скоро (совсем скоро! ) ее соска коснутся не загрубевшие пальцы ее любимого охотника, а требовательные губешки их сына!..

Кажется, Киику начал тихонько посапывать на ее плече. Правой рукой она слегка потеребила его за прядь:

– Киику! Не спи! Твоей Аисюшке уже пора возвращаться!

– Ох! Не хочется…

– Погоди, – Айрис засмеялась, сама не веря в то, что говорит, – я еще надоем храброму Киику, победителю мамонта!

Он рассмеялся в ответ – таким невозможным казалось это предположение.

Когда они уже собрались, Киику предложил:

– Айрис! Пойдем через наше стойбище? Путь почти такой же, а ты навестишь Наву.

Но она покачала головой и даже как будто немного погрустнела.

– Нет, Киику. Мне сейчас нечего сказать Наве. И Айя, моя мать, ждет меня. Еще очень много дел.

Они расстались на развилке тропы.

Разделывать тушу гигантского оленя – дело долгое, хотя и хорошо знакомое опытному охотнику. Привычно орудуя кремневым ножом и костяной лопаточкой, Мал вновь вернулся к мыслям о духах и предках, да и о многом другом, о чем шептались не только дети и женщины, но вполголоса говорили в мужских домах и взрослые охотники. Живые мертвецы, нежить (кто бы знал, что это такое?)… Почему же он, Мал, ни единого раза не встречался ни с кем из этих пугающих и непонятных существ? Ну хорошо! Одноногого Бокку, хозяина болотин, о котором болтают женщины, он мог и не видеть – что делать на болотинах охотнику? Гусиные яйца, да и сами гуси – это для подростков, не для взрослых охотников. Но Хозяин воды – он-то, взявший его отца, – почему не показался Малу хотя бы раз? Ведь Мал охотился на его красноперых. А Хозяйка леса, косоглазая Уумми? А ее муж, тот, кто обхватывает ногами бока тигрольва? Почему он ни разу не явился тому, кто убил подставляющего Хозяину свой хребет?

Живые мертвецы? О них часто рассказывали у очага мужского дома. Но Мал не один год провел под одной кровлей с мертвой матерью и сестренкой. И ничего! Сны – да; в снах приходила и мать, и даже отец, которого он не знал вовсе. Но что такое – сны?!

И однажды Мал решился. Все охотники смертельно боялись Проклятой ложбины, затерянной на вершине, в ельнике. Ее обходили стороной даже днем. Говорили: там умер сам Хорру, много лет наводивший ужас на все окрестные общины! Говорили: спустишься в ложбину – а он тут как тут! С горящими глазами, с окровавленным ртом, и пальцы тянутся к горлу!.. Что ж, Мал решил все это проверить. Хорру? Пусть Хорру. Копье охотника и живого мертвеца достанет. А если «великий Хорру» бесплотен, как сон, то от снов не будет слишком большого вреда!

Мал спустился в ложбину, со всех сторон окруженную елями. Было ли ему страшно? Да, было – пока спускался. Но ложбина оказалась мшистой, сухой и уютной – ничего угрожающего! Охотник расчистил себе место от нападавших шишек, подложил под голову свернутый плащ и с удовольствием растянулся во весь рост на мягком ложе. Небо гасло, и его кусок, ограниченный вершинами елей, прочертила крылатая тварь, похожая на тех, что стаями гнездятся в дырах на склоне, неподалеку от стойбища Серых Сов. Этих тварей, летунов, не любят, но они безвредны и сами боятся людей. Видимо, и здесь, где-то поблизости, есть такие же дыры, только почему он, Мал, их не заметил?

И все! И никакого Хорру с горящими глазами! Только сны… Но и они не были страшными, скорее – забавными…

С тех пор охотник не раз и не два ночевал в Проклятой ложбине; можно сказать, полюбил ее! Ничего плохого с ним не случилось, ничего страшного так и не привиделось. Странное? Пожалуй, да! Сны. Дома такие сны не снились; более того, Мал не мог их вспомнить до конца. Только тот, второй. А о чем они говорили? Нет, не вспомнить! Но было интересно и совсем не страшно. И никакого Хорру!

Так, может быть, все эти духи, живые мертвецы и эта никому не ведомая нежить – только страхи и сны, сны и страхи?

Мал усмехнулся. Это было бы очень хорошо! Это было бы просто замечательно! В этом случае Колдун наверняка ему не откажет!

Большерогий был разделан по всем правилам. Мясо прикрыто шкурой, дерном и ветвями, нашлись и булыжники, чтобы придавить укрытие. Можно быть спокойным – его не растащат до того, как он, Мал, приведет сюда дочерей Мамонта. Разве что – лиска проберется, но и она многого не урвет.

Он взял с собой только самое необходимое: сердце и печень уложил в кожаный мешок, а голову, увенчанную столь тяжелым украшением, не без труда взгромоздил и пристроил на правом плече. (Ого! Не оплошать бы, донести, как должно! ) Солнце уже на уклоне; нужно идти в стойбище.

– Вождь! Мал, охотник, добыл большерогого! Его голова, его сердце и печень – у твоего входа. Остальные части надежно укрыты.

– Вождь благодарит лучшего охотника детей Мамонта! Успеет ли он принести мясо до заката? Юные дочери Мамонта помогут Малу.

– Да, вождь!

Мал с сомнением посмотрел на толпившихся вокруг девиц. Конечно, он постарался разделать тушу так, чтобы каждой досталось по куску; сам он понесет шкуру… Но что, если ошибся? Будут слезы.

– Сыт ли Мал?

– Благодарю, вождь! Мал сыт.

Все нужные слова сказаны. Айя взяла сердце и печень. Готовить свадебное блюдо будет она и старейшие женщины общины – таков обычай.

Арго коснулся рогов:

Хорош! – подошел к охотнику, положил ему руки на плечи и улыбнулся: – Дар Великого Мамонта тоже очень хорош. Колдун и я направимся за ним вскоре после вас. Но ты – ходок, ты можешь нас догнать…

– Пусть вождь простит охотника! После заката Мал хочет навестить Колдуна. Мал должен подготовиться.

Во взгляде вождя читалось нескрываемое удивление.

(Ничего! Если все будет так, как нужно, завтра ты удивишься еще больше! )

Смеркалось. Мал возглавлял странную процессию – Девицы и ни одного мужчины! Смешно… Девушки, весело болтая о своих женихах, шли гуськом вслед за охотником. Айрис не отпускала его руку и тоже неугомонно щебетала – о своем Киику и об этой Наве… Да, без любовного корня не обойтись!

Вот и дошли! Хорошо, даже лиса не успела разведать! Конечно, Айрис достался самый тяжелый (значит, самый счастливый!) кусок, и Мал прошептал:

– Айрис, не спеши! Вдруг кому-нибудь не хватит? Тогда придется делиться!

Нет, хватило всем. Теперь – в обратный путь, уже по темной тропе, только небо еще не погасло. И вновь Айрис рядом, только за руку не держит: обе ее руки заняты свадебной ношей… И опять об этих Наве и Киику!

Подростки сидели на траве у входа в мужской дом. Уже почти стемнело, и по телу пробегала дрожь, хотя и не холодно и все сыты. Очень сыты: ведь сегодня – последний день, когда можно есть до отвала. И разговаривать. И бороться. Но не хотелось ни того, ни другого, ни третьего. Клонило в сон: растянуться бы сейчас на пахучем лапнике, под теплой шкурой! Но… Будет лучше, если Колдун застанет их бодрствующими!

– Завтра – весенние свадьбы! – вздохнув, проговорил Туули.

Нагу улыбнулся. Его другу есть о чем вздыхать! Эти праздники любят даже непосвященные подростки – и не только из-за вкусной еды. Конечно, до Посвящения оленьего сердца не отведать. Но никто не запрещает повозиться с девчушкой из Серых Сов, поговорить с ней о том времени, когда они станут взрослыми!.. У Туули – хорошая девчонка, бойкая! Туули уверяет, что они с его Туйей уже давно возятся, как взрослые. Плохо, конечно, – говорят, от этого опускаются груди… Ну, да это их дело!.. Нагу шутливо толкнул приятеля в бок:

– Ничего, брат! Никуда твоя Туйя не денется!

Ему и самому было немного грустно. Не из-за девчонок, нет, – из-за сестры; жаль, что не увидит свадьбы Айрис! А может, так и лучше: он (уже не Нагу!) придет в стойбище Серых Сов к их очагу и принесет охотничий дар. Не маленький мальчик придет в гости к замужней сестре, а взрослый охотник – к взрослому охотнику и его жене!..

– А не перекусить ли нам, ребята?

Это, конечно, неутомимый Лоу. Туули опрокинулся на спину и весело задрыгал ногами:

– Ох, не могу! Жру целый день! Разве что со свежей водичкой?.. Хей, Сэмми, молчун, а ну-ка, где наш бурдючок?

Сэмми, не сказав ни слова, отправился за свежей водой.

На еще зеленоватом небе проклевывались первые звезды.

Охотники, сгибаясь под тяжестью даров Великого Мамонта, по тропе поднимались к стойбищу. Второй бивень тоже оказался почти целым! После праздника лучшие мастера расчленят каждый из них вдоль на четыре части, чтобы потом, с помощью влажных шкур, огня и гнета, выпрямить каждый из этих восьми кусков. Каждый кусок должен стать совершенно прямым, не треснув поперек и не утратив прочность. Это умение – великая тайна и гордость их Рода, переданная потомкам самим Первобратом-дарителем.

Вождь шел впереди; Колдун замыкал процессию. Арго, как и остальные общинники, завершал свои дневные труды. Сейчас он вернется в свое жилище, чтобы в последний раз поесть втроем, с женой и дочерью. Следующую ночь Айрис проведет уже у очага своего мужа, в стойбище детей Серой Совы.

А труды Колдуна еще не закончены. Когда Одноглазая войдет в полную силу, он отправится в мужской дом, чтобы забрать оттуда подростков, готовящихся стать мужчинами, и перевести их в иное укрытие, о котором ничего не знают ни женщины, ни дети: в Потаенный дом, где их ждут последние испытания перед Посвящением во взрослых охотников – полноправных членов Рода…

Внутри жилища было уже совсем темно. При трепетном свете очага Мал придирчиво рассматривал свои сокровища, извлеченные из самых укромных ямок-хранилищ и разложенные на белоснежной шкуре северного оленя. Медовым цветом отливали куски твердой смолы, радугой переливались дальние раковины (говорят, они – от самой Великой воды!). Поколебавшись, охотник присоединил еще две вещи: ни разу не надеванный кожаный налобник, обшитый бивневыми бусами, и костяную заколку. Мал нашел налобник в своем опустевшем жилище, после Посвящения; до этого не видел никогда. Видно, мать готовила подарок своему взрослому сыну. А заколку вырезал он сам – еще для Наги… Что ж, пусть Колдун их носит или отдаст духам – его дело! Пусть только поможет!

Мал был уверен: Колдун – поможет! Даже исцеленные от хонки не приносили ему такого богатого дара! А если Предки (или духи, или кто там еще?) откажутся отдать ему Айрис, он, не колеблясь, одарит всем этим за лекарство от собственной боли! Ведь если любовный корень его исцелит от мыслей об Айрис, Мал сможет посмотреть другими глазами на ту же Наву… Или еще на кого-нибудь.

В стойбище уже раздавались голоса вернувшихся охотников. Нужно успеть к Колдуну до того, как он уйдет в мужской дом за подростками; там он пробудет долго – почти всю ночь… Мал бережно завернул вещи в оленью шкуру, и стал прислушиваться к шагам: сейчас Колдун пройдет мимо его жилища; после этого придется немного подождать, но не слишком…

 

Глава 3

ОТКАЗ

Поздней весной начиналось время, когда женщины и дети уходят из стойбища на лесные поляны, открытые, нагретые солнечными лучами косогоры, спускаются к Большой воде, чтобы собрать и заготовить впрок как можно больше того, что дарит людям в пищу сама земля, посылает вода: съедобные травы и коренья, речные раковины, лесные улитки… Потом пойдут первые ягоды, грибы, а там, к концу лета, созреют орехи, дикие злаки; в затененных, влажных низинах откроются россыпи черных сладких ягод, которые очень любят дети, по болотинам кровавыми каплями загорятся другие ягоды, кислые, – их предпочитают взрослые охотники… И всего этого нужно запасти столько, чтобы хватило всем на всю долгую зиму.

Время сбора наступило и для Колдуна. И если для женщин самая горячая пора придет позже, в конце лета, то для него оно настанет уже скоро: после того, как ночь уравняется с днем и травы войдут в полную силу. Тогда можно попытаться взять кое-что из скрытых трав и корней, таких, которые не дано видеть неподготовленному, к которым нельзя подступиться, не зная специальных слов и приемов…

Но и сейчас можно добыть кое-что ценное. Некоторые весенние травы обладают особой силой, в особенности для целения. Здесь тоже есть свои хитрости: нужно знать, когда, в какое время дня или ночи, при каком расположении звезд трава или корень наиболее сильны. И конечно, нельзя забывать о заклинаниях, даже если растение совсем простое, не скрытое.

Погубить можно даже самую хорошую добычу. Взять растения – только полдела; их нужно еще и приготовить к употреблению: каждое особо. Одни травы должны высушиваться подвешенными в затемненной части жилища, другие – под шкурой годовалого жеребца, третьи – на воздухе, в определенные часы. Есть такие, например, которые Колдун сушил в течение всего лета, но только при свете Луны и лишь от ночи, когда Одноглазая только начинает просыпаться, и до ночи, когда ее глаз полностью открыт. А некоторые коренья и травы он резал сырыми, смешивал и хранил в деревянных чашечках закопанными в землю рядом с очагом.

Сейчас, вернувшись с дарами Великого Мамонта, Колдун разбирал и готовил к хранению свой утренний травный сбор. Ночь только начиналась, время идти в мужской дом за подростками не настало. Он должен успеть.

Внизу, на тропинке, ведущей от стойбища к жилищу Колдуна, послышались шаги. Шаги – почти то же, что и голос, во всяком случае когда идущий не намерен скрываться. И сейчас ошибиться было невозможно: к нему направлялся Мал, лучший охотник, одинокий гордец, до сих пор ни разу не просивший о помощи. Что ж, его оружие действительно не нуждалось в наговоре, раны охотник излечивал сам, а болезни обходили его стороной – пока! Так что же ему нужно? В том, что Мал намеревается о чем-то просить, Колдун нисколько не сомневался.

До его ушей давно дошли девичьи пересуды. Может быть, эти слухи верны? Что ж, в этом случае помочь молодому охотнику не сложно: Колдун видел, что Мал – не избранный, не закрытый изначально. Такой – исцелится! Жаль, что не обратился за помощью раньше: давно бы уже имел общий очаг, давно бы говорил не умершей, а живой хозяйке: «Женщина, возьми нашу долю!» Решился бы сразу – глядишь, уже бы и сына понемногу подготавливал к будущему Посвящению…

Шаги приблизились к входу. Неуверенные шаги, теперь они были совсем не похожи на поступь Мала – первого следопыта.

– Старый! Колдун! У твоего дома охотник Мал.

– Войди, Мал, охотник.

Мал вошел, наклонил голову, приветствуя хозяина; по его знаку сел, скрестив ноги, и развернул на коленях традиционные дары просителя. Колдун взглянул на то, что скрывал кусок отлично выделанной шкуры северного оленя. Дар был щедр. Очень щедр: за одни лишь раковины Мал (а может быть, еще его отец) наверняка отдал не один бивневый дротик! Да еще три куска твердой смолы, один даже с жуком! И это не считая превосходной костяной заколки, кожаного налобника (его-то наверняка обшивала бусами покойная мать). Такой дар означал особое уважение… или особую, трудновыполнимую просьбу. А может быть, и то и другое вместе.

Колдун улыбнулся – про себя, почти незаметно. Он был уверен в том, что знает, о чем его будет просить Мал. Столько лет носить это в себе, ни с кем не делясь… Конечно, ему кажется, что просьба невыполнима, а дело-то простое! За такую услугу и одной повязки многовато. Ничего! От даров не отказываются, но их можно будет вернуть как свой свадебный дар – с добавлением… Интересно, кто же она, та, что заставила гордого охотника решиться на шаг, которого избегал тот столько лет?..

– Мал просит Колдуна о помощи. Его просьба трудна. Но от ответа зависит жизнь Мала.

– Пусть лучший охотник скажет, о чем он просит. Мал может быть уверен: для того, кто выследил лашии, Колдун сделает все, что только в его силах.

Молчание. Казалось, охотник собирается с силами.

– Мал хочет построить новое жилище, разжечь очаг и разделить его тепло с той, с кем он будет делить постель и кров.

Колдун улыбнулся, уже открыто. Так. Он был прав!

– Но в чем трудность? Разве хоть одна юная дочь Серой Совы или Куницы отвергнет лучшего следопыта, победителя тигрольва, избавившего ее от лашии ? Такого не забывают!

Да, он, Мал, тоже хорошо помнил тот унылый осенний день, когда ему удалось невозможное: выследить лашии ! Что его остановило, что привлекло внимание? Почти ничего, сущий пустяк: рыжеватые шерстинки у корня старой сосны! Кто бы их заметил? Никто, ни один следопыт! А если бы и заметил, не обратил бы внимания: олень потерся о кору! А он, Мал, насторожился: олень? Слишком низко. Детеныш? Они уже подросли. Да и нечего здесь делать оленю – совсем неподходящее место: сосняк, палые шишки и хвоя, редкий, давно облетевший кустарник… Да и сами шерстинки – они были какие-то другие, ни на что не похожие, ни на одного знакомого зверя… Волоски… Малу казалось, даже пахнут они как-то не так… Прикоснувшись языком, убедился окончательно: что-то совсем чужое! Тогда-то и всплыло в мозгу слово-легенда: лашии ! Да, уже почти легенда: лесную нелюдь видели воочию только старый Гор да Колдун, если, конечно, и они не врали, не хвастались.

Вспомнилось все, что он когда-либо слышал об этих существах, внешне похожих на людей, и совсем иных, чуждых, не имеющих Закона! – об их злобе и коварстве, способности скрыть свой след от лучшего охотника… Лучшего? Только не от него, не от Мала! С этого момента он сам стал – как лашии! – вдвойне хитрым, втройне осторожным… Не разум, даже не многолетний опыт удачливого охотника – древний инстинкт, внезапно поднявшийся из неведомых глубин его «я», вел от вдавленных хвоинок к отброшенной шишке и дальше – к новым волоскам! А запах, запах! Теперь Мал уже не сомневался, что ощущает его – чужой, резкий, отдающий мочой и гнилью… и чем-то еще, – запах еще неведомого врага! И когда в осиннике, у вывороченных корней давным-давно упавшей старой ели, он увидел безобидную кучу сучьев и прелой листвы, казалось бы нанесенную ветром, намытую осенними дождями, – стало ясно: это здесь! Даже всепоглощающий грибной аромат не мог заглушить уже хорошо знакомого смрада, исходившего оттуда, из самой сердцевины! Рука стиснула тяжелое бивневое копье. Нанесенный удар, наверное, мог бы свалить и самого вyppa!

Режущий ухо визг показал: копье нашло свою цель! Что-то билось и визжало в глубине, у самого корневища, вывернув древко из рук охотника… А рядом поднималось еще одно существо, готовое – напасть? бежать? Но Мал уже отпрыгнул, металка и дротик уже были в его правой руке… Бросок! Лашии не успел даже выпрямиться в полный рост – бивневый церемониальный дротик (его Мал и взял-то «на счастье», не собираясь пускать в ход) вонзился в шею по самое кольцо, отделяющее усиленный кремневыми чешуйками ударный конец. Струей брызнула кровь. Второй дротик, деревянный, с треугольным кремневым наконечником и оперенным основанием, ударил уже заваливающееся навзничь тело под сердце. Враг был мертв. Стих и визг; конец брошенного копья, дважды дернувшись, замер. Готовый к любым неожиданностям, Мал взялся за древко, резким рывком выдернул оружие и тут же нанес еще два быстрых, коротких удара… Второй был явно излишним.

Перед глазами победителя лежали два трупа. Один – на спине, широко разметав руки и ноги; второй, скрюченный у еловых корней, все еще зажимал обеими руками (ЛАПАМИ!) смертельную рану. Так вот они какие, лашии ! Самцы (МУЖЧИНЫ?). Приземистые, коротконогие, почти сплошь покрытые рыжеватыми волосами и – сильные; достаточно взглянуть на плечи и руки, чтобы почувствовать их страшную силу… Ни одежды, ни украшений, ни Родовых знаков: лашии не имеют Закона! И все же…

Мал извлек дротики, бормоча традиционные слова о том, что «их убил чужой охотник, пришедший издалека»… Его собственные мысли тоже были далеко, очень далеко… Странные мысли!.. Лашии похожи на людей? Даже слишком похожи! Конечно, его собственное тело не так волосато; волосы на груди он выдергивает, как положено. Но он тоже сутуловат, его руки и плечи тоже сильны, – может быть, и не слабее, чем у этих… А лицо?! Мал вдруг вспомнил, как в детстве сверстники-мальчишки кричали ему: «Эй ты, лашии!» Обычная детская дразнилка, ничего больше; он и сам охотно наделял этим прозвищем кого ни попадя… Но сейчас почему-то казалось: это была не просто дразнилка!…

…И что значит: «лашии не имеют Закона»? Кажется, именно тогда он впервые подумал: а так ли это плохо? Разве не Закон, невесть кем придуманный, запрещает ему даже думать об Айрис как о жене, обрекает на мучения, на одиночество! В самом деле, кто придумал эти Законы?! Духи? Первопредки? Мал их не видел, не встречался ни с кем из них во время своих одиноких вылазок! Вождя, пекущегося о Законе, – да, видел и слышал; Колдуна, бормочущего о духах и предках, – да, и даже слишком! Самих духов и предков – нет! Разве что во время Посвящения? Но и тогда…

Видел он теперь и лашии, не имеющих Закона. Он понимал: после сегодняшней победы слава Мала – первого охотника будет неоспоримой, и не только в его родной общине! Никто из соседей не может похвастаться тем, что ему удалось предотвратить нападение лашии. Он должен был сейчас радоваться и гордиться собой гораздо больше, чем в тот день, когда он в одиночку одолел тигрольва. Мал и гордился, но почему-то не было захватывающей всю душу, пьянящей радости, как в тот день, когда голова хищника легла на утоптанную траву и Айрис – совсем еще малышка! – вскрикнула от испуга, а потом осторожно дотронулась детскими пальчиками до страшных клыков… и засмеялась…

А снизу, от стойбища детей Серой Совы, уже доносились голоса женщин и девушек, идущих по грибы. Урожай был хорош, и в осинник, принадлежащий детям Серой Совы, пригласили и дочерей Мамонта – вместе веселее. Разговоры, смех… Если бы не Мал, кто-то из них исчез бы навсегда. Жертвой могла стать и Айрис…

– Колдун, я… Мал хочет, чтобы хозяйкой его нового очага стала Айрис, дочь вождя детей Мамонта!

Если бы сейчас, в этот момент, с ясного вечернего неба сквозь дымовое отверстие прямо в очаг ударила громовая стрела, пожалуй, и тогда Колдун не был бы так поражен! Трудная просьба?! Колдун не сразу нашелся что ответить.

– Понимает ли Мал, о чем просит? Лучший охотник переоценил могущество Колдуна. Изменить Закон Рода, Закон крови не в его власти!

– Старый, мой дар скромен, но…

– Дар охотника очень щедр, но даже если бы твердая смола и дальние раковины заполнили все это жилище, ответ был бы прежним: Колдун не властен отменить Закон крови и выдать сестру замуж за брата!

– Сестру!.. – Казалось, Мал усмехнулся. – Сестра Мала лежит под полом его жилища вместе с их матерью! Колдун должен помнить: он оказался не в силах спасти их от хонки, когда Мал был в Потаенном доме!

О да! Колдун помнил. Хонка обрушилась в тот год на стойбище и не ушла без добычи! Десять жизней она взяла с собой, пять было спасено, но… кто же помнит победу? Во всяком случае, не те, в чье жилище пришло горе.

– Мал должен знать: даже Колдун не всесилен!

– Мал ни в чем не винит Колдуна. Мал лишь напоминает: его настоящая сестра мертва! И хочет знать: кто создал Закон, запрещающий лучшему охотнику трех Родов взять в жены ту, кого он любит больше всего на свете?

– Колдун полагает, что Мал прошел Посвящение…

– Да. Прошел. Мал знает все, что должен знать охотник о Первопредках Рода и о духах. Мал знает и то, что Колдун к ним близок, общается с ними. Колдун сам говорит об этом. Мал знает: Колдун велик и могуч! Мал просит: пусть могучий, говорящий с Первопредками, повелевающий духами, поднесет им скромные дары охотника. Пусть скажет: Мал, охотник, выследил и убил лашии, не знающих Закона. Мал спас Айрис – так пусть Айрис станет хозяйкой его очага! Сам вождь не воспротивится воле Первопредков. Мал принесет и больший дар; Мал любит Айрис и не пожалеет ничего!

(Опять о дарах! Неужели Мал думает, что за них можно получить все, что он хочет? А ведь свой самый лучший, самый дорогой дар Колдун получил давным-давно. И дар этот оказался напрасным.)

Много лет назад, когда не только Мала, и родителей его не было на свете, Колдун, еще совсем молодой, еще не Безымянный, возвращался в свое жилище с очередным сбором весенних трав. Тропа сворачивала вверх по склону от хижины, где жила Кора, совсем молоденькая, почти девчонка. И сейчас она о чем-то весело болтала с подругой, дочерью Серой Совы. А подруга… Колдун уже прошел мимо, уже поднимался вверх по склону, как вдруг остановился, оглянулся… Девушка в платье до колен, подпоясанном узким ремешком, стояла к нему спиной, и ее золотистые волосы, не собранные ни в косу, ни в узел, покрывали, как плащ, плечи и спину, играли, переливались на солнце. Их скрепляла не налобная повязка, не костяной обруч, а венок из желтянок – тех цветов, что потом, превратившись в пуховники, разлетаются по ветру. Босиком, – так в теплое время ходят почти все женщины и дети… Как же ее имя?

Девушка что-то показывала Коре, потом приложила это к ее голове… Кожаный налобник, расшитый костяными бусами! И в этот момент, то ли заметив взгляд Коры, то ли почувствовав его собственный взгляд, – обернулась!

Уже потом, у себя дома, Колдун, переполненный нежностью, снова и снова вспоминал каждую черточку этого лица, вдруг ставшего бесконечно дорогим, бесконечно любимым: чуть припухлые губы с маленькой родинкой в левом углу, слегка вздернутый носик, весь в золотистых пятнышках, ямочку на подбородке… А тогда, в первый миг, он, казалось, весь растворился в ее глазах – голубых, смеющихся, как будто излучающих солнечный свет… Как же ее имя? И ведь нужно что-то сказать!

– Майа, твой венок очень красив!

(Вспомнил все-таки! А вот о приветствии – забыл!)

– Майа, Серая Сова, дочь Орма, приветствует Колдуна, ученика великого Хорру! Неужели мудрому Колдуну нужны простые желтянки?

– Да. Нужны.

(Бот так ответ! Мудрый Колдун, ты стал ползунчиком!)

– Так пусть мудрый сын Мамонта примет дар от дочери Серой Совы!

И вот она совсем рядом! Кажется, даже дыхание можно почувствовать! И вдруг – ее руки взлетают, касаются его висков, и голову юного «мудреца» венчает венок из желтянок! А Майа весело смеется и убегает назад, к подруге… Кажется, он все же пробормотал какую-то благодарность!

Дважды оборачивался Колдун, и не подумавший снять дар Майи, – более ценного дара он так и не получил за всю свою долгую жизнь! Кора выглядела слегка испуганной, что-то выговаривала Майе, закрепляющей свои волосы-плащ налобником, – видимо, убеждала: опасно смеяться над учеником Хорру. Такие шутки могут и бедой обернуться! А Колдун блаженно улыбался, прижимая к сердцу свой травный сбор, как будто это был еще один ее дар. Опасно? Да разве он причинит зло этой девочке, Серой Совушке, за ее смех? Да скорее он самого себя скормит лашии!..

А сейчас дело зашло слишком далеко. Сколько лет Мал носил в себе этот ужас? И как он мог решиться на такую просьбу?

– Пусть Мал, лучший охотник, выследивший лашии, скажет правду: знает ли Айрис о намерениях Мала? Желает ли Айрис того же, что и Мал?

Молчание. И твердый ответ:

– Нет. Мал не посмел до конца открыть Айрис свое сердце. Мал знает: без помощи Колдуна его надежды неисполнимы. Мал решился просить Первопредков изменить Закон ради него, избавившего Айрис от лашии, лишь после того, как он узнал: Айрис хочет разделить постель и кров с одним из сыновей Серой Совы. Но Серая Сова не спас Айрис! А Мал спас. И больше не может жить один… без Айрис! Она предложила Малу взять в жены свою подругу, дочь Серой Совы, красавицу Наву. Но Малу не нужен никто, кроме Айрис.

От сердца отлегло: худшего не случилось! Такого, после чего вся их община, а может быть, и весь Род рисковал лишиться покровительства Первопредков, потерять имя, лишиться всех связей! Они могли стать чужими для всех, сиротами, изгнанниками, живыми мертвецами!..

– Как же так? Неужели лучший охотник, спасший Айрис (Пусть будет по его словам! Сейчас это даже хорошо! ), хочет взять дочь своего вождя – насильно?!

– Мал надеется, мудрый Колдун даст для Айрис любовный корень. Всесильный Колдун уговорит духов и предков. Айрис полюбит Мала и станет его женой. Так будет лучше для самой Айрис – среди Серых Сов и Куниц нет такого знаменитого охотника, как Мал, выследивший лашии ! И никто не любит Айрис сильнее, чем Мал, победитель тигрольва, будущий вождь детей Мамонта!

Час от часу не легче! Опять эта глупая побасенка о «любовном корне», якобы способном приворожить кого угодно и так же легко отворожить! Во всех общинах молодежь (да и не только молодежь!) шепталась, что он, ученик великого Хорру, владеет этой тайной и пользуется ей время от времени – по особой просьбе, за особую плату! Колдун не препятствовал этим слухам: в конце концов, люди не могут, да и не должны знать ни истинной силы Колдуна, ни ее пределов. А сказка про любовный корень казалась такой невинной, такой безобидной… А теперь – как убедить несчастного, что он просит то, чего нет?

– Лучший охотник, победивший тигрольва и выследивший лашии! То, что говорят о любовном корне, – пустые слухи. Колдун не владеет этой тайной. Колдун думает: такого корня не существует! Пусть Мал оставит надежду приворожить сердце Айрис. Но даже если бы такой корень и был, он бы ничему не помог. Предки никогда не отменят основного Закона Рода – даже ради Мала! Закон крови ненарушим, неизменен! Преступивший его несет гибель не только самому себе – всему Роду! Предки могут отвернуться от Рода, оборвать связи, закрыть миры. И тогда – люди лишатся имени, осиротеют, станут как лашии, не имеющие Закона!

– Как лашии, не имеющие Закона? – Охотник посмотрел прямо в глаза собеседнику. – Да, я видел лашии, и знаешь, что я о них думаю? Думаю, что они – не лесная нелюдь, а лесные люди, такие же, как мы, только свободные! Их боятся, их преследуют и убивают лишь потому, что они не захотели связывать себя нашими законами, пожелали жить по-своему! Кто же прав – мы или они? И кто внушает людям страх перед лашии? Кто их гонит? Не те ли, кому Закон позволяет есть не охотясь?

Колдун ответил спокойно, как бы не услышав обидной речи. Горе Мала огромно, лишь оно породило безумные слова.

– Мал говорит: лашии – свободный народ. Отчего тогда их жизнь так жалка, так убога? Видел ли Мал одежду лашии, оружие лашии? Знает ли лучший охотник, чем и как утоляют они свой голод? На памяти Мала лашии появились здесь впервые, а Колдун помнит иные времена. Колдуну довелось собирать обглоданные останки дочерей Мамонта в разоренном логове лашии … А знает ли Мал, что бы случилось, уведи он свою сестру, Айрис, к свободным людям? И ее и его не спасли бы ни отважное сердце, ни дротик, ни кинжал: ведь и лучшему охотнику нужен сон!

Мал опустил голову, ничего не отвечая. Когда заговорил вновь, голос его зазвучал сдавленно и глухо:

– Хорошо. Пусть будет так. Пусть старый Колдун простит неразумного охотника. Мал верит мудрому Колдуну и готов забыть преступные мысли. Мал их стыдится. Но пусть тот, кому ведомы тайны земли и воды, кто посещает иные миры, кто говорит с духами и Первопредками, поможет тому, кто умеет только выслеживать зверя и метать дротик. Пусть великий Колдун освободит сердце Мала, заставит его видеть в Айрис только свою сестру! Колдун! Старый! Ты жил мудростью и знаниями, ты никогда не любил! Но поверь, пойми, эта боль нестерпима! Мужчина должен быть равнодушен к своей боли, и я терпел столько лет… Но сейчас, когда все сказано… Колдун, ты всеведущ, ты можешь лечить, как никто другой! Так исцели мое сердце, ведь эта просьба не противоречит воле предков! Мой дар все тот же – прими его и освободи меня от Айрис!

Мал снова смотрел прямо в лицо старику. Его черные, умоляющие глаза предательски блестели. Колдун поспешно положил в огонь сухую ветвь, добавил пучок травы. Повалил дым. Теперь слезились и его глаза.

…«Ты никогда не любил!» Ах, Мал, Мал! Тогда, в те давние времена своей юности, и он верил: «Любовная магия? Что может быть проще!» В жилище, наедине с собой, Колдун понял, ради кого Майа так часто приходила к Коре (жаль, что он увидел ее так поздно! }. А поняв, даже не приревновал – обрадовался: брат Коры – в Потаенном доме. До Посвящения – o-ro-го сколько времени! Уж для себя-то он постарается!..

Колдун помнил, с какой надеждой сплетал он любовную повязку – для себя! И ведь все было: и нужные травы, собранные старательно, по всем правилам, и утиный пух, и перо лебедя… И было самое надежное средство – ее дар, да еще собственноручно надетый на его бедовую голову! Он окутывал тогда уже поникшие желтянки нежным, невесомым пухом, закреплял его тонкими, пахучими побегами, шепча заклинания. И как он просил тогда духов Земли о помощи! И как замирал от радости, слыша обнадеживающие ответы! (С нити ли он говорил? Если и с ними, то что ж… Духи капризны; они рады посмеяться над Колдуном, утратившим мудрость, а вместе с ней и власть! } И все время казалось: виски все еще ощущают мимолетное прикосновение пальцев Серой Совушки …

В ту ночь Колдун не мог заснуть. Он все представлял, как назавтра наденет свою любовную повязку, как пройдет в ней мимо Майи, как потом… И наконец, не выдержав, решился на то, на что до сих пор не осмеливался ни разу, – посмотреть сквозь воду в глаз Небесной Старухи! Даже Хорру избегал делать это сам, предпочитая показывать возможное будущее другим – за специальную плату. Но в ту ночь Колдун взял старую чашу своего наставника – таинственную чашу, сделанную из человеческого черепа. Хорру сказал однажды: «Это был подлинно великий колдун! Более могучий, чем я сам!» До сих пор молодой ученик и не притрагивался к ней, а вот теперь нес ее через стойбище к ручью, туда, где отраженный глаз сиял так же ясно, как и в вышине, осторожно поймал его чашей и произнес необходимые слова.

Лучше бы он этого не делал! Вода потемнела до черноты, все вокруг сияло, а тьма в чаше сделалась непроницаемо густой, от нее веяло тоской и холодом… Вот чья-то рука выводит на земле знак – и, кажется, он догадывается, что это. Снова тьма – и лицо Майи, не смеющееся, изможденное, глаза закрыты… Пламя, какие-то мечущиеся тени… Лицо старика – оно чем-то знакомо! Его сменяет другое лицо – кто это?! Человек – но и не человек; мертвый – и живой!.. Рука задрожала, по воде пошла мелкая рябь – и за ней открылось последнее видение, единственное, не вызывающее ни тоски, ни страха. Незнакомая местность в вечернем свете. Вдали еловый лес, а ближе, на пологом склоне, пасется стадо мамонтов. Все такое отчетливое, ясное… Тишина и покой… Картина постепенно растворилась – и не осталось ничего, кроме отражения белого глаза Небесной Старухи… Вдруг чаша треснула, древний череп распался на несколько кусков! Лунная вода с шумом пролилась обратно в ручей… Такого дурного знака у Хорру не было ни разу! Зарыв остатки черепа в землю, Колдун проговорил все отводящие беду заклинания, какие только знал, но не был уверен: помогут ли?

Колдун шел назад, задумчивый и печальный. Конечно, он помнил, что внушал Хорру очередному общиннику, решившемуся посмотреть в его колдовскую чашу и оцепеневшему от увиденного: «Знай – ты видел только возможное, то, что можно отвести! Попросишь Хорру – Хорру поможет!» – и дальше следовал торг. Платили все. Но помог ли Хорру хоть кому-нибудь или только брал с обреченного лишнюю мзду? Его ученик этого не знал.

Лучше бы он не касался этой страшной посудины, не приходил сюда! Хотя бы один день и одна ночь остались в его памяти наполненными неомраченной радостью! Или – если бы смог стать достаточно мудрым, чтобы понять предостережение! Но, возвращаясь домой в ту ночь, даже после всего увиденного, даже отягощенный дурным Знаком, юный Колдун все еще не сомневался в силе своей повязки и наговоров. Любовная магия – ведь это так просто!..

Ах, если бы он и в самом деле владел любовным корнем, ведь его-то любовь не нарушала Закон Рода! И – если бы он мог вырвать брата Коры из сердца Майи! Или ее самое – из собственного сердца!..

– Мал, бесстрашный охотник, победитель тигрольва! Колдун не отказывается от своих слов: для того, кто выследил лашии, Колдун готов сделать все, что только в его силах. Но здесь он бессилен. Взяв щедрый дар и пообещав невыполнимое, Колдун только обманет.

Теперь слова Мала звучали бесстрастно и сухо:

– Итак, мудрый Колдун, ученик великого Хорру, соединяющий Миры, повелевающий духами и передающий нам, охотникам, волю Первопредков, бессилен выполнить простую просьбу?

Простая просьба! Как мало знают люди о том, что просто, что трудно и что – вовсе невозможно в искусстве Колдуна!

– Мал, я никогда не называл себя всеведущим и всесильным. Все, что я могу сделать, – это отвести твой взгляд, на время, не навсегда. Тебе покажется, что та, на которую твой взгляд будет отведен, Нава, или другая девушка, – самая желанная в твоей постели. Может быть, ты даже возьмешь ее в жены. Но потом – и очень скоро! – все вернется с удвоенной силой. И конечно, ты возненавидишь свою привороженную жену. А если я буду возобновлять колдовство, поверь, для тебя это будет то же самое, как если бы я сейчас вонзил тебе в сердце твой кинжал. Такая же верная смерть, только более мучительная.

Мал опустил голову, как бы разглядывая бесполезные дары. Видимо, пытался скрыть слезы. Его было жаль, очень жаль. Колдуна охватило чувство собственного бессилия. И воспоминание о Майе, девочке из далекого прошлого… Тогда он был моложе Мала. Но ведь он уже был – Колдун! А к чему привела его любовь? Ужас и гибель… Может ли теперь он, старый и мудрый, только обвинять, только упрекать пораженного черным крылом Аймос – неукротимого, одинокого духа, отнимающего у людей покой и разум, приносящего им больше горя, чем счастья?

– Мал, послушай. Горе твое велико, но победить его можешь лишь ты сам. Только сам, собрав всю свою волю, все свое мужество. Мое искусство здесь бессильно, я не могу даже смягчить твою боль. Но выслушай мой совет: женись на Наве! Мужчина, такой, как ты, не должен жить один, а ты слишком долго был одинок. Возьми в жены ту, о ком тебе говорила Айрис, заботься о ней, береги ее – ради Айрис. Поверь: когда у вас появятся дети, когда ты начнешь учить своих сыновей всему тому, что знаешь и умеешь сам, – тебе будет все легче и легче думать об Айрис как о сестре, любить ее как сестру…

Мал сидел не шевелясь. Глаза его были сухи. Он казался спокойным, но в душе его все бушевало. Как! Этот старый, трухлявый пень, этот вонючий кусок лисьего помета, не способный даже поставить простейший силок, не добывший и зайца, всю жизнь только жрал и пил! Ему приносили мясо и рыбу, грибы и ягоды, лучшие шкуры; чужие женщины шили ему одежду и обувь, плели корзины, давали все лучшее, – только за пустую болтовню о духах и Предках! И что же? Оказывается, этот зажравшийся хомяк со всеми своими духами не способен сделать даже самого простого?! И он еще смеет бормотать какие-то советы!.. Обезумевший охотник вскочил на ноги.

– Старик, я устал от пустой болтовни, и мне не нужны лживые советы! Ты дашь мне любовный корень и объяснишь, как им пользоваться. А завтра на празднике объявишь «волю духов»! Тогда я согласен кормить тебя до твоей смерти и – так и быть! – буду прославлять твое могущество и мудрость, старый лис! Если же нет – клянусь, сейчас в стойбище на одного лжеца станет меньше!

Мал схватился за рукоять костяного кинжала. Колдун коротко взглянул на него, бросил в очаг пучок каких-то трав и что-то пробормотал. Низкое пламя заметалось, повалил дым, окутавший согбенную фигуру… Охотник оцепенел! С места, где только что сидел понурившись дряхлый старик, поднимался могучий, гривастый тигролев, намного крупнее того, чьи когти красовались вот уже столько лет на его, Мала, шее! Зверь не спеша обошел очаг и приближался, не обращая никакого внимания на кинжал, предательски задрожавший во внезапно ослабевшей руке. Нет, если бы Мал столкнулся с хищником, даже такой величины, в лесу – он бы не струсил. Но у этого тигрольва были не желтые с узкими черными зрачками глаза, а человечьи, зеленовато-серые, – глаза Колдуна!.. Зверь подошел почти вплотную, остановился и дважды фыркнул на упавшую с колен оленью шкуру. Мал понял. Судорожно схватив свой отвергнутый дар – прямо под немигающим человеческим взглядом, светящимся со звериной морды! – он опрометью бросился вон из страшного жилища.

Оставшись один, Колдун тяжело опустился на лапник. Что же делать теперь? Немедленно идти в дом вождя, все рассказать? Но тогда… Если ему поверят, для Мала это будет конец! Здесь никакие прежние подвиги не помогут. После такого он не только не сможет жениться на ком бы то ни было – жить среди своих не сможет!.. Ну а если Колдуну не поверят? Мал неглуп; он скажет: «Колдун оклеветал Мала потому, что Мал не просит его ни о чем и не носит ему даров!» Если видели, куда он шел, добавит: «Вот сегодня пришел попросить (не важно о чем, выдумает какой-нибудь пустяк ), а Колдун злится, Колдун прогнал Мала, да еще напраслину возвел!» И что тогда? А так, скорее всего, и будет; поверят Малу, не ему: его не любят. А Мал – герой, выследивший лашии…

Нет, сейчас разговор с вождем ничего не даст, ничему не поможет. Остается одно: ждать! За ночь Мал может и одуматься; он получил урок… Он может вспомнить совет, может понять, что Колдун зла ему не желал, – и тогда совет будет принят! Все покажет завтрашний день: как поведет себя Мал? Колдун будет приглядываться к нему с утра и быстро поймет, что решил лучший охотник. И если его совет принят, никто не узнает о сегодняшнем разговоре, о безумной просьбе Мала!

А теперь – пора собираться в путь!

Мал лежал ничком на медвежьей шкуре, покрывающей его постель. Брошенный у входа прямо на землю, смешанную с золой, белоснежный сверток развернулся, и дорогие дары рассыпались. Но охотнику было все равно.

Жабье дерьмо! Все потеряно; никакой надежды! Ему остается одно, только одно: взять завтра эту самую Наву за руку и… принять совет этого… Иначе Колдун не будет молчать; тут нечего и думать! О, жабье дерьмо !

Кинжал колол левый бок. Хотелось схватить его и нанести точный, смертельный удар… Самому себе? Да хотя бы и самому себе! И пойти по ледяной тропе, и спросить Великого Мамонта: зачем ты это сделал? Зачем дал нам Закон, из-за которого Мал ушел к тебе раньше срока?.. Если, конечно, это Он… Если Мал вообще кого-нибудь встретит на этой тропе…

Давно не кормленный очаг обиженно уснул… А может, умер. Все равно. Мал не может больше оставаться в своем жилище, в своем стойбище. Мал должен уйти прочь. Или по ледяной тропе смерти, или… Куда? Ответ пришел сам собой: туда, где мох так мягок и сух; где Одноглазая будет смотреть на охотника между вершинами елей, где ее око на миг закроет черный силуэт летучей твари… В Проклятую ложбину, где снятся такие интересные и странные сны.

Мал хорошо помнил свою первую ночь, проведенную в Проклятой ложбине. Он уже почти засыпал, как вдруг показалось, что кто-то приближается, совсем бесшумно. Охотник вскочил, готовый отразить нападение или напасть. Шагах в десяти спокойно стоял молодой охотник – незнакомый и в то же время чем-то до странности знакомый! Пришел с миром: на землю легли копье, колчан и кинжал; показал безоружные руки… Мал опустил свое копье острием вниз, и знакомый незнакомец приблизился… Небесная Старуха смотрела вполглаза; все было отчетливо видно, и Мал понял… Свое лицо он видел редко, только отраженным в воде, но одежда… Рукав рубахи, зашитый только вчера; две выпавшие из узора бусины (так и не вставил!); пятно на мокасине… перед ним стоял второй Мал! Только одна разница: то, что у него было справа, у того, второго, слева!.. Чтобы проверить, охотник прикрыл свой правый глаз правой ладонью, – и тот повторил жест, но левой рукой и с левым глазом. Мал понял, что спит, и засмеялся, И спокойно сел на мох, положив оружие. Второй Мал опустился рядом, так же скрестив ноги (темное пятно было на правом мокасине, а не на левом, как у Мала-первого). И они заговорили…

А вот о чем они говорили, Мал не мог вспомнить – ни сразу, наутро, ни потом. Утром он внимательно осмотрел всю ложбину и окрест в поисках следов пришельца и понял окончательно: сон – и ничего больше! Только почему он не может вспомнить сам разговор! Ведь было так интересно, так захватывающе интересно! Как в детстве, когда он слушал бесконечные истории про лесных духов и всему верил…

Следующую ночь Мал провел в своем жилище – и тот, второй, не пришел. В следующие ночи – тоже… А Мал все пытался вспомнить их разговор и наконец вновь отправился ночевать в Проклятую ложбину, твердо решив: сейчас он все запомнит! Почему-то была уверенность: второй придет опять! Да, пришел, и все повторилось: долгий, захватывающий разговор, а наутро – вновь ничего не вспомнить, как ни старайся! И так было много раз. Проклятая ложбина притягивала к себе все больше и больше, все навязчивее хотелось: вспомнить! Так интересно, а главное – так важно!..

Сейчас, в уже опустившейся ночи, он шел туда самым скорым своим шагом; почти бежал. И чем ближе подходил, тем сильнее росла и крепла уверенность: в этот раз он незабудет! И ему помогут!

Мальчики сгрудились у очага, в центральном доме. Долговязый Айми рассказывал какую-то нудную, бесконечную историю о Хозяине воды, которого он якобы видел; остальные делали вид, что слушают. Ночь тепла, очаг горит ровно – и все равно по телу пробегала дрожь. Нервы напряжены до предела, уши ловят не слова а звуки на тропе, ведущей к стойбищу.

Вот оно! Еле слышный стук палки и шаги! Айми прервал свою речь на полуслове… В жилище вошел Колдун – в какой-то вывернутой мехом наружу шкуре, в высокой меховой шапке; правая рука сжимает огромную суковатую палку-костыль.

По его приказу мальчики заложили очаг мокрой травой, догола разделись и аккуратно сложили свою детскую одежду. Затем поочередно подошли к Колдуну, и тот наложил каждому на глаза тугую непроницаемую повязку. Нагу, сын вождя, первым положил свою правую руку на плечо Колдуна. На его правое плечо тоже легла чья-то рука (не Туули… Сэмми? ). Предводительствуемая единственным зрячим, процессия двинулась вон из мужского дома.

Они двигались мелкими шагами, неизвестно куда. Подошвы ощущали вначале твердую надежность тропы, затем свежесть и упругость весенней травы… Куда-то вниз; снова вверх по склону. Под ступни стали попадать шишки; кажется, еловые… Что-то (ветка? или КТО-ТО?! ) касалось плеч… Снова вниз… вода? И опять под ногами твердая земля, кажется усыпанная иглами…

Нагу не смог бы ответить, как долго длился их «слепой» путь. Казалось, бесконечно! Но вот что-то изменилось, шаг замедлился, а в ноздри просочился суховатый запах давно срезанного лапника. Ногам стало колко от сухих ветвей; какой-то острый сучок царапнул руку… Предводитель остановился, и Нагу едва не уткнулся носом в медвежью шерсть его одеяния. Руки Колдуна скользнули по его затылку, развязывая повязку.

Готовящиеся стояли на узком пятачке, со всех сторон окруженном высокими и густыми елями. Казалось, деревья еще больше сгустили тьму, противясь завораживающему сиянию Одноглазой… Прямо перед ними – старый шалаш, большой, давно не чиненный. Колдун молча показал рукой на вход. Внутри не было ничего, кроме кучи давным-давно срезанного лапника и ветвей, отдававших и сухостью, и гнилью. Крыша – в дырах. Перед тем как удалиться, Колдун подал властный знак: молчать!

Все пятеро опустились на колкое, отвратительно хлюпнувшее ложе. Они останутся здесь до тех пор, пока этот белый глаз, светящийся сквозь щели, не закроется окончательно.

А потом придут духи!

Тот, второй, появился сразу, едва лишь Мал, спустившись в Проклятую ложбину, прилег на мох. Теперь он был уверен: это – не сон!

– Помог ли Малу, первому охотнику, его могучий Колдун, ученик великого Хорру?

Знает. Насмешничает.

– Нет!

– Что же думает делать храбрый Мал? Наверное, взять в жены Наву…

– Замолчи!

– Мал груб, но его друг не в обиде. Он понимает: Малу тяжело! Так, может быть, первый охотник нуждается сейчас в помощи?

– За помощь Мал отдаст все! Все дары, что он приносил Колдуну, и много больше…

Холодная усмешка.

– Пусть прославленный Мал оставит эти дары для кого-нибудь другого… Для своего Колдуна, если только тот сможет хотя бы убрать камешек из-под ноги охотника! Мне дары ни к чему. Я готов помочь бесстрашному Малу и за так.

– Кто же ты?

– Мал интересовался духами? Перед ним – дух!

– Я думал, ты – сон!

– Да, я – сон! Дух, сон… не будем об этом! Важно другое: я могу тебе помочь!

– Но как?!

– Мал спрашивал: Кто придумал эти Законы? Его друг отвечал: Сильные! Но Мал не закрытый, и память его не закрыта – он забыл!

Редкий случай – видеть самого себя так близко и так ясно! Но неужели у него, Мала, – такой взгляд?! А тот продолжал:

– Да, сильные, – для того, чтобы им служили слабые. Мал тоже силен, – какой же Закон может стоять на его пути? Он сам может создавать Законы! Ему нужна Айрис? Так пусть он возьмет Айрис!

– Но сегодня…

– Не сегодня, нет! Завтра. Нужно, чтобы Колдун поверил: Мал принял его совет! Мал хочет взять в жены Наву! А потом Мал сделает то, что хочет, и Колдун не сможет ему помешать!

– Нава погибнет. После такого никто не возьмет ее в жены.

– Сильному нужна Нава? Пусть возьмет Наву! Нет? Тогда – что ему до Навы?

– Айрис… Она не пойдет со мной!

– Сделай так, чтобы она пошла с тобой! Чтобы не могла не пойти!

Мал вглядывался в эти ледяные, пустые и в то же время какие-то бездонные, какие-то втягивающие в себя глаза своего собеседника.

– Смогут ли нарушившие Закон крови жить дальше, найти себе пристанище?

– Я сказал: Законы создают сильные – для слабых… Разве Мал слабак? А сильные… Девицы тоже становятся взрослыми через свое Посвящение. Знает ли Мал, как именно колдуны делают взрослыми девушек своего же Рода?

Мал стиснул зубы. Айрис!

– Почему ты мне помогаешь?

– Потому, что Мал – сильный! Я люблю сильных. Но, быть может, Мал недостаточно силен для того, чтобы сделать то, что он хочет? Я могу помочь отважному Малу стать еще сильнее. Я дух. Я могуч, но бестелесен. Если первый охотник согласится дать приют мне, духу, в своем теле, наши силы сольются, и Мал станет воистину непобедим!

(Странное предложение! …Что бы оно значило?)

– Благодарю. Малу хватит и своей собственной силы!

Мал проснулся на самом рассвете. Странно! Проговорили всю ночь, а он чувствует себя необычайно бодрым и свежим… Или и это был только сон?! Но сон или нет, теперь охотник помнил все слова, весь разговор, до мельчайших деталей! Теперь он знал, что ему делать!

 

Глава 4

ВЕСЕННИЕ СВАДЬБЫ

Дважды в год, в самом конце весны и в самом начале осени, соседствующие общины справляют свои свадьбы. Конечно, можно и в другие дни прийти к своему вождю со своей подругой, сказать: «Вождь, эта дочь Серой Совы войдет в наш род хозяйкой моего очага, чтобы детей Мамонта стало еще больше!» – и принести положенный дар, помимо тех, что уже переданы семье невесты. Но так поступают только пожилые вдовцы, берущие обычно вдову, уже живущую в том же стойбище. Решись на такое молодой охотник – ему и его молодой жене проходу не будет от насмешек! «Что, зимой под кустиком холодно? А ты бы попросил мою медвежью шкуру, я бы и до кустов ее дотащил». «Кто из вас до весны не дотерпел – ты или твой муж? Пригрела бы его у своего очага, пока мужчины за оленями ходят. Он бы сказал: живот болит! А мать бы отвернулась». Умение ждать, умение терпеть – одно из главных достоинств настоящего мужчины. А языки остры, особенно у женщин!

Да и кто хочет разжигать свой первый очаг без этого веселого праздника! Спорят лишь о том, какой лучше: весенний или осенний? Но тут уж выбирать – дело каждого! Осенние свадьбы богаче, обильнее, да и подготовить свое жилье к этому времени легче. И сами люди окрепшие… Зато весной, когда и звери, и птицы справляют свои свадьбы, когда сама Земля вступает в брак с Водой, начинать семейную жизнь особенно радостно! Тем более если ты молод, если всем сердцем любишь свою избранницу и она отвечает тебе тем же…

Ранним утром на большую зеленую поляну через веселый березняк вышли дети Мамонта и дети Серой Совы. Они встретились в устье лога, на открытом склоне, сбегавшем в речную долину. Вожди и колдуны не столько предводительствовали, сколько шли в окружении прыгающих, галдящих, награждающих друг друга тумаками детей, под веселый гомон, возгласы и смех уже смешавшейся вместе молодежи двух общин. На Поляне празднеств их уже ждали гости из общин более дальних. Арго издали увидел своего молодого преемника Кано. Когда все хорошо, когда женщины рожают часто, а детей умирает мало, тогда, рано или поздно, даже близким становится тесно жить в одном месте. И тогда община делится. Не сразу, постепенно, шаг за шагом. Вначале часть людей уходит на лето, возвращаясь на родное становище к зиме. Потом остается на новом месте на зиму, на вторую… Потом – возникает новая община твоего рода, со своим вождем и колдуном.

Это – хорошо! Бывает, охотники уйдут от своего стойбища за много дневных переходов. Бывает, зайдут в места, принадлежащие другим. И разожгут костер на виду, вблизи от их стойбища, чтобы сказать: «Пришли – не со злом!» И если вестник из чужого стойбища не принесет знак: «Уйдите!» – будет встреча и знакомство. И как хорошо, когда на вопрос: «С кем говорят дети Мамонта?» – в ответ звучит: «С детьми Мамонта!» Значит, ты вдали от своего очага оказался не просто у чужих, захотевших познакомиться с пришельцем. Ты – у своих, у братьев и сестер!

Община Кано отделилась от их общины уже давно. Живут недалеко, через лог, но – своей жизнью, своим умом. Вождь Арго считается вождем Рода: старшим братом вождя Кано. За этим стоит только одно: кость предка, наполненная сухой кровью Рода. Она хранится у Арго.

Кроме Кано и его общины, здесь была еще одна община Серых Сов, живущая подальше, через два лога, бок о бок с Куницами. И – хороший знак! – Рам, вождь детей Куницы, был здесь со своим молодым колдуном и с кем-то еще!

Арго, хозяин праздника, прежде всех направился к нему:

– Арго, вождь детей Мамонта, приветствует своего собрата Рама, вождя детей Куницы! Мы все рады видеть прославленного вождя на весеннем празднике. Желают ли дети Куницы породниться с Серыми Совами или детьми Мамонта?

– Рам, вождь детей Куницы, приветствует своего собрата Арго, вождя детей Мамонта! Рам надеется: Арго не откажет отдать одну из дочерей своего рода в стойбище Куниц. Сын Куницы, за которого просит Рам, храбр и удачлив!

А, вот он, удачливый храбрец! Как большинство Куниц, высок, статен, белокур и безбород… Как и его отец (Арго поклонился гостям)… А кто же… Круглолицая черноглазая девочка едва не сбила вождя с ног. Неужели она уже приняла Посвящение?! И невеста этого богатыря? Ну и ну!.. И где они только встретились?

– Арго видит: дочь Мамонта согласна! Дети Мамонта всегда рады породниться с детьми Куницы!

Праздник начинался с омовения в Большой воде. После взаимных приветствий вожди и колдуны подошли к самому ее краю, и Арго, простирая руки вперед, произнес:

– Большая вода! Дети Мамонта, дети Серой Совы и дети Куницы пришли к тебе, чтобы омыться после долгой зимы перед тем, как наши юные дети изберут друг друга для продолжения рода. Помоги их выбору. Ты даешь Земле силу и плодовитость, – дай же их и нашим телам!

Арго достал Священную кость, наполненную сухой кровью Рода. Эта кость, передающаяся из поколения в поколение, от вождя к вождю, принадлежала самому Великому Первобрату-дарителю. Наполнявшая ее сухая кровь добывалась по-разному. Можно было выкопать в береговом обрыве тяжелые камни с черной блестящей поверхностью и долго нагревать их в очаге, а потом бросить в холодную воду. Камень расколется, и внутри его будет красное вещество. А можно в том же береговом обрыве отыскать прослой красной земли и набрать ее без лишних хлопот. Но и в том, и в другом случае красная земля сухой кровью Рода не станет до тех пор, пока не будет освящена. Сказать нужные слова может любой взрослый мужчина-охотник, но, конечно, кровь, освященная вождем или Колдуном, сильнее. А самая сильная кровь хранится в Священной кости Первобрата. Ее-то Арго и опустил в воду – щепоть, не больше. Остальные вожди по очереди сделали то же самое. Теперь Большая вода приняла и смешала священную сухую кровь всех трех Родов. Теперь можно было начинать омовение.

Почти все общинники, кроме вождей и колдунов, пришли сюда налегке: женщины и девушки – в простых, неподпоясанных рубахах, мужчины – в коротких штанах или набедренниках; праздничную одежду и все необходимое принесли с собой. Мужчины – при оружии: даже в праздник, даже недалеко от дома, даже среди родных и друзей нельзя забывать о том, что ты – мужчина!.. Да и всякое может случиться: вновь подкрадутся лашии или чужие, жаждущие крови, встретишь на обратной тропе тигрольва или даже волка – что сделаешь без копья, дротика или хотя бы кинжала?.. Для грядущего пира принесли еду и питье, а те, кто собрался сегодня обзавестись хозяйкой очага, пришли с дарами. Сейчас все весело раздевались, готовясь войти в воду. Омовение совершалось группами, разделенными не по полу и даже не по тотемам, а по возрасту: вместе купалась незамужняя молодежь, а заодно и подростки всех трех Родов, вместе – семейные и старики, отдельно – колдуны. Конечно, этот ритуал был особенно привлекателен для молодых: самый подходящий момент и для того, чтобы затеять флирт, и для того, чтобы лучше рассмотреть свою избранницу. Табу на тело не было, но люди редко бывали обнажены, даже летом: воды скорее боялись, плавали плохо и купались нечасто.

Вода казалась ледяной. Девушки заходили в нее с визгом, ежась; опытные мужчины приседали так, чтобы сразу окунуть все тело, плескали водой на подруг. Вдруг над поляной, над Большой водой, перекрывая обычные выкрики и смех, прокатилось единодушное:

– Мал! Мал! Мал!

Колдун пригляделся… Да, Мал был там, где ему и положено, – среди своих! И в свертке у него, кажется, не только праздничная одежда!.. Что ж, похоже, охотник одумался и сделал единственно возможный выбор! Тогда все будет хорошо – для всех!

Первый охотник не вошел – вбежал в реку, подняв тучу брызг и новый взрыв веселого визга; окунулся сразу, с головой; повернулся лицом к девушкам…

А вот и Нава! Красавица Нава, мечтающая стать хозяйкой моего очага…

Мал зачерпнул обеими ладонями воду и плеснул на девушку. Та рассмеялась от счастья, зарделась и двумя руками пустила волну навстречу своему избраннику. Все девушки разразились радостным криком:

– Мал – жених! Мал – жених! Мал – жених!

Айрис, стоящая рядом с подругой, омыла свою грудь и плеснула той же водой на молодого мужчину…

Так вот ты каков, Киику-жених! Ничего не скажешь – красив, силен…

Новый плеск – на Наву! И опять – взрыв:

– Мал – жених! Мал – жених! Мал – жених!..

Три копья вождей трех Родов были воткнуты древками в землю и соединены остриями. Каркас покрывала шкура большерогого, убитого накануне, и венчала его голова. На пригорке перед этим легким шатром сидели вожди и колдуны: в центре – Арго, по левую руку от него – Рам, вождь детей Куницы, по правую – Гарт, вождь детей Серой Совы. Дальше расположились вожди вторичных, отделившихся общин. Кроме Колдуна, рядом с Арго на лошадиной шкуре сидели Айя и Айрис – знак того, что Айрис выходит замуж. Белокурый великан Куница и его отец тоже были рядом со своим вождем и молодым колдуном: он – жених и почетный гость. А вот подле Гарта не было никого, кроме колдуна, толстого Узуна. Гарт, хотя и моложе Арго, вдовел уже третью весну. У сыновей и дочерей давно свои очаги, а новую подругу так и не завел…

Настало время даров. Женихи – те, кто уже этой ночью введет в свое жилище хозяйку очага, – будут приносить традиционные подношения родителям своих избранниц, им самим и вождю рода, откуда происходит невеста. Они получат и ответный дар – более скромный. Те же, кто собирается начать свою семейную жизнь осенью, но уже присмотрели себе будущих жен, могут дать предварительный, Начальный дар. Если он будет принят – все хорошо, строй новое жилье, готовься к следующей свадьбе! Если нет – что ж, не взыщи, поищи себе другую. Конечно, как правило, с Начальным даром не идут, не заручившись согласием, но… всякое бывает!

Начинали почетные гости – дети Куницы. Светлоголовый великан, поклонившись вождям, направился к детям Мамонта, туда, где с отцом, матерью и тремя младшими сестренками сидела его невеста. Родители, сами еще далеко не старые, были рады и горды: первая свадьба в семье, и надо же – такая удача! Такой жених! Порадовал и дар: два прекрасных желвака дальнего кремня для отца, тонкие костяные иглы в игольнике из птичьей кости для матери, а для невесты… белая, нежная накидка-пелерина из оленьей замши и заячьего меха – дочери Куниц шьют такие накидки с особым мастерством – накрыла плечи вчерашней девочки, замирающей от счастья. Ее руки, обнимая, перетянули талию будущего мужа широким, богато расшитым кожаным поясом – традиционный дар невесты.

Жених вернулся на свое место. Теперь он, его отец и молодой колдун подошли к Арго. На траву лег деревянный щит и плоская, изогнутая метательная дубинка. Куницы издавна славились умением изготавливать это оружие, может быть, и потому, что в дальних походах им приходилось сражаться чаще, чем их соседям. Заговорил колдун:

– Арго, вождь детей Мамонта! Наш род не часто роднится с вашим родом, – так сложилась жизнь. Но сыновья Куницы знают: дочери Мамонта красивы, умелы и плодовиты; ни один из наших братьев, чьей хозяйкой очага стала дочь Мамонта, не пожалел о своем выборе. Знают и дочери Куницы: сыновья Мамонта храбры и сильны. И, если выбор молодого бесстрашного охотника из рода Мамонта падет на Куницу, ему не будет отказа! Между нашими Родами никогда не было вражды – прими же в дар наше лучшее оружие! Никто из сыновей Куницы не делает лучших щитов и дубинок, чем Ого, отец Алма. Сын же перенял все его мастерство! И если сыновья Мамонта столкнутся с врагом, у тебя не будет лучшей защиты, чем этот щит! А от нашей дубинки твоего врага и щит не закроет!

Колдун говорил правду. Всем известно, что эта изогнутая, украшенная тонкой резьбой, казалось бы, безобидная палка в умелых руках Куницы-охотника, Куницы-воина превращалась в грозное и коварное оружие. Враг пытается прикрыться от броска щитом, а она неожиданно взлетает над верхним краем щита и поражает в шею или голову!.. Конечно, Арго не обольщался: ему самому такой бросок не под силу, тут нужно особое искусство! Но все равно: подарок – с большим смыслом! Рам не просто благодарит за невесту, Рам стремится установить более тесные отношения между их родами. Странно! Быть может, Куницам угрожает какой-то враг и Раму нужен военный союзник?.. Впрочем, время размышлять об этом еще не настало.

Теперь пришла очередь сыновей Серой Совы. Первым выступил Киику. Его особый дар – и вождю рода, и будущему тестю – тащил на плече младший брат охотника. К ногам Арго лег прекрасный бивень молодого мамонта.

– Арго, вождь детей Мамонта! – заговорил жених. – Киику, сын Серой Совы, хочет, чтобы хозяйкой его очага стала дочь вождя, Айрис! Киику – не вождь и не знаменитый охотник. Быть может, он и недостоин такой чести, но Айрис, самая прекрасная из дочерей Мамонта, хочет того же… Год назад Киику и его младший брат Анук встретили молодого мамонта, и мамонт отдал им свою жизнь, мясо, шкуру, кости и жилы. Мамонт сказал: «Охотник Киику хочет взять в жены мою сестру, Айрис? Так пусть он утеплит свое новое жилище моей шкурой; пусть принесет мои бивни в дар ее отцу, вождю моих братьев и сестер! А мое мясо пусть раздаст своим сородичам, детям Серой Совы!» Киику так и сделал. Он не стал сам есть мясо старшего брата своей любимой невесты. Но старший брат будет согревать своей шкурой в новом жилище и Айрис, и наших детей… А это, – охотник указал на бивень, – пусть мудрый и бесстрашный вождь примет как свадебный дар, переданный одним из ваших братьев через Киику-охотника.

На светящуюся в солнечных лучах поверхность бивня лег кусок замши. В нее были завернуты тщательно вырезанные из бивня заколка, несколько подвесок, нанизанных на тонкий ремешок, и инструменты для выделки шкур. Их рукояти украшал резной орнамент.

– Пусть Айя примет в дар эти орудия, сделанные Киику из второго бивня. А ожерелье и заколка – для Айрис.

Арго встал и с улыбкой положил руки на плечи охотника:

– Вождь Арго благодарит Киику, сына Серой Совы, за щедрый дар. Вождь знает: его дочь счастлива разделить с Киику кров и постель, стать хозяйкой его очага!

(Да, конечно счастлива! Бон как сияют ее черные глазки! ) Повязывая жениху традиционный пояс, его дочь только прошептала, почти неслышно: «Айрис любит Киику! » А украшая его голову новым, собственноручно сшитым налобником, не удержалась: обеими ладонями пригладила его длинные волосы, не стянутые в пучок, как у сыновей Мамонта, а свободно падающие на плечи.

Пока Киику подносил свой свадебный дар, Колдун наблюдал за Малом. Кажется, все хорошо. Сидит среди своих, рядом с Йомом. Что-то обсуждают: похоже, даже не дары Киику, что-то свое… На Айрис – ни взгляда! Нет, вот мимолетный взгляд, вместе с другими… Спокоен. Быть может, даже слишком спокоен – после всего того, что было сказано накануне… И сделано!..

Колдун колебался. Сделать попытку открыть свое Внутреннее око и попытаться увидеть скрытое? То, что, наверное, Мал и от самого себя прячет? Это трудно – прямо здесь, сейчас, без подготовки… Не проделывать же пассы и заклинания ни с того ни с сего на виду у всех трех Родов! Да и не любил Колдун делать это – всматриваться в глубины чужого «я». В этом было что-то неприятное, такой шаг всегда отдавался в его собственном сознании чем-то склизким и вонючим, даже если он делался лишь затем, чтобы помочь… Но сейчас случай совсем особый – нужно попытаться, хотя уверенности в успехе нет… Если делать, то делать сейчас, во время дарений. Потом, на пиру, он не сможет… А у костра будет и совсем трудно!

Колдун огляделся по сторонам. Единственный, кто наверняка поймет, чем он будет занят, – молодой колдун из рода Куниц. Он молод, но очень силен, очень!.. Ученик того, старого. Но, проследив, поймет и другое: это касается только детей Мамонта! О толстом же Узуне можно и вовсе не беспокоиться.

Он вынул мешочек со смесью, промывающей Потаенное око, высыпал немного на ладонь, слизнул и невольно сморщился от вязкого горьковато-кислого привкуса. Сосредоточившись, направил своё «я» к Малу.

Странно! Какая-то неведомая, сероватая, искрящаяся пелена плотно окружала охотника, не давая не только проникнуть в его мысли, но хотя бы понять, что он чувствует на самом деле. Колдун сделал безуспешную попытку преодолеть эту непонятную пелену, затем еще одну… Бесполезно! Повторять попытки опасно: можно ослепнуть, хотя бы на время! А это было бы совсем некстати!.. Оглянувшись, Колдун встретил понимающий и, кажется, встревоженный взгляд своего собрата-Куницы. Если бы объединиться сейчас с ним! Может быть, вдвоем они смогли бы прорваться – хотя бы к чувствам Мала! Жаль, что это невозможно…

Колдун не знал, что и думать. Откуда у Мала могла появиться такая защита? Быть может, первый охотник – скрытый колдун, сам не ведающий о своих способностях, о своей силе? Это объяснило бы многое: и его охотничью удачливость, и невероятное чутье… Да, в таком случае после вчерашнего защита могла возникнуть сама по себе, как возникает пузырь от ожога. Но… какой же невероятной скрытой силой должен обладать Мал! Он, Колдун, пожалуй, смог бы защититься не хуже – попытайся кто-нибудь другой, даже молодой Куница, проникнуть в его «я». Но ведь это – после трех Посвящений; после стольких лет его тяжелого труда!.. Почему же он, Колдун, ни разу не почувствовал в Мале этой неимоверной силы?.. Впрочем, а так ли часто обращал он внимание на Скрытую Сипу? Искал ли себе ученика? А ведь пора, уже давно пора…

Свадебное дарение шло своим чередом. Настало время сыновей Мамонта; как хозяева праздника, они несли свои дары последними. И вновь Колдун приглядывался к Малу, уже не пытаясь проникнуть в него. И вновь был удивлен. Язык дарения – особый язык; для тех, кто его чувствует, дар говорит о многом. И вот Мал приблизился к семье просиявшей от счастья Навы, поклонился, сел, заговорил – уверенно, спокойно (слов не расслышать!) – и… развернул на коленях знакомую белую шкуру северного оленя! Колдун ничего не мог понять: неужели Мал принес как свадебный дар Наве то же самое подношение, что было вчера отвергнуто как нечестивое?! Нет, конечно нет, он должен был что-то переменить, только часть вещей могла остаться прежней, тот же налобник… Но отсюда – не рассмотреть! А Потаенное око… Нет, хватит! Он устал и от тех попыток! Главное – Мал берет наконец хозяйку очага! Берет по совету Айрис…

Да, сватовство Мала, лучшего охотника трех Родов и старого холостяка, привлекло всеобщее внимание. Детишки и подростки сгрудились вокруг, даже другие женихи и невесты нет-нет да и бросали взгляды в сторону Навы и ее семьи… Айрис, сидящая рядом, между отцом и матерью, сияла от счастья не меньше, чем когда к ней самой приблизился Киику, подпрыгивала на месте, ударяла в ладоши… Рады были и Арго, и Айя… Арго с улыбкой произнес:

– Жаль, что Мал не построил новое жилище!.. Вот что значит откладывать да откладывать!.. Быть может, отложит еще раз и приведет свою хозяйку в наше стойбище позднее, к осени?

– Ой, отец, нет! Нава так долго ждала!.. Она не будет в обиде, а новый дом они построят вместе! И дары, наверное, богатые!

Да, судя по лицам, свадебный дар Мала был очень щедр!.. Жаль, что отсюда его не рассмотреть!

Получив пояс (наконец-то Нава не унесет его со свадьбы назад, в стойбище Серых Сов, в жилище своих родителей!), Мал направился к вождям. Поклонился, подошел к Гарту, сказал нужные слова. На траву легли два новых дротика, оперенные лебедем, и колчан, украшенный песцовыми хвостиками. Вождь Серых Сов был доволен; даже толстый колдун с важным видом произнес какие-то слова… Лицо Мала оставалось бесстрастным, как в тот давний день, когда он, еще почти мальчик, принес в свое стойбище убитого тигрольва и положил его голову к ногам своего вождя.

Свадебные дарения закончились. Арго видел: все прошло удачно. Даже из Начальных даров было отвергнуто только два; один из них – уже традиционно – очередное сватовство Йорга из общины Кано… И вновь – безуспешное: кому нужен неудачник и лентяй? Второго – брата Киику – было жаль: видимо, у правнучки старого Гора на примете кто-то другой…

Теперь шел обычный обмен между общинами. Громоздились груды берестяных туесов, деревянных мисок и коробов, колчаны, дротики, выделанные шкуры, кремневые желваки… Обменивались общины детей Мамонта и детей Серой Совы; Куницы не участвовали. Впрочем, когда мрачный Анук принес свой отвергнутый Начальный дар – превосходно сработанный колчан, берестяной туес с набором костяных игл – и спросил, не дадут ли Куницы за это хотя бы желвак дальнего кремня, – отец белокурого великана молча выложил перед младшим братом Киику целых два желвака, а затем с улыбкой прибавил три длинных скола.

– Пусть молодой сын Серой Совы не посетует на старика Куницу. Наши сколы не так сильно режут щеки. И пусть не смущается; старый Ого верит: победитель мамонта недолго будет скоблить свое лицо!.. У старого Ого есть красивые дочери; они знают об охотничьей Удаче двух братьев из рода Серой Совы… Если храбрый охотник пожелает навестить старого Ого, он найдет в его жилище радушный прием!

Просиявший Анук удалился к своим. Арго заметил, как Киику с улыбкой похлопал его по плечу.

А пока мужчины занимались обменом, женщины готовили совместное пиршество.

На пиру колдуны сидели вместе. Тон задавали дети Мамонта, и старый Колдун постарался сесть с таким расчетом, чтобы хорошо видеть Мала и Наву. Вроде бы никакого повода для беспокойства: как и положено будущим мужу и жене, они сидели рядом и кормили друг друга из рук. А рядом – Киику и Айрис… И все же Колдун дорого бы дал за то, чтобы увидеть Мала по-настоящему, своим Внутренним оком. Но сейчас об этом нечего и думать: не получилось бы, даже не будь Мал защищен … Сопящий слева Узун много и жадно ел, обсасывал жирные пальцы, с бульканьем и свистом глотал хмельной настой из ягод прошлого сбора и при этом еще умудрялся непрерывно болтать… Бедный, несчастный глупец! Жри, жри, чтобы узнать твое будущее, не надо быть колдуном, ни к чему смотреть в лунную воду!..

Колдуны, как и охотники, бывают разные: хорошие и плохие. Хорошим, настоящим колдуном нужно родиться; и это очень непросто – распознать в ребенке или юноше будущего колдуна! Конечно, и человека, лишенного Внутреннего ока, можно кое-чему научить; пройдя специальное Посвящение, он не станет совершенно бесполезен своей общине, своему Роду, если будет очень стараться… Таким был прежний колдун детей Серой Совы, умерший год назад, не оставивший преемника.

Без колдуна обойтись невозможно. По обычаю, в таких случаях вождь прежде всего собирает всех общинников и спрашивает: «Нет ли среди нас будущего колдуна?» Любой человек может ответить: «Это я!» – и начнет исполнять колдовские обязанности. Казалось бы, чего проще? Сказал – и вот тебе: ты – второй (а иногда – первый!) человек в общине. Не нужно охотиться, ни к чему ставить силки, даже без хозяйки очага можно обойтись! Тебе будет дана лучшая доля охотничьей добычи; лучшие мастерицы будут шить тебе одежду; да и девушки…

Все – так. И все – намного сложнее. Труд колдуна – не только умение остановить кровь (это может делать любой охотник), не только способность лечить. Колдун – защитник своего Рода! Он должен Знать и Уметь… Больше, чем вождь! И с духами он должен действительно общаться – а не просто надувать щеки, выпячивать нижнюю губу и бормотать невесть что! А такое общение опасно: духи своенравны, капризны. Колдун может не вернуться из своего полета в Скрытые Миры, – день, или два, или больше будет лежать его обессиленное, чуть вздрагивающее тело, пока его не покинут остатки жизни. В таком случае тело это нужно сжечь – и не просто сжечь, а со специальными обрядами, чтобы не явился через него к людям Тот, кто одолел их колдуна. Или, бывает, выйдет колдун из транса – а он уже и не колдун, и не человек даже. Слюнявое, ничего не понимающее, обезумевшее существо…

Хорошо, если сказавший: «Это я!» – действительно призван. В таком случае он пройдет подготовку (конечно за плату!) у колдуна из соседней общины, пройдет Посвящение (быть может, не одно) и станет настоящим колдуном. Но если он обманулся, ошибся в себе, если, хуже того, он решился сказать заветное слово, вообще не чувствуя никакого призвания, только из выгоды…

Что ж, в таком случае однажды в соседнюю общину (где есть настоящий колдун) придут вождь и старики – все в траурных одеждах! – и скажут:

– Наш новый колдун был слишком могуч; его слишком любили духи. Они взяли нашего колдуна к себе… Не поможет ли ваш колдун найти для нас НЕ ТАКОГО МОГУЧЕГО колдуна?

Как правило, на такую просьбу отвечают согласием. Настоящий колдун сам подыскивает и обучает преемника, а до тех пор «работает» на две общины… Но и плата за это выше, намного выше!..

Узун был так потрясающе ленив и так непроходимо глуп, что сразу же ухватился за возможность стать колдуном. Более того, за целый год он не сделал ни одной попытки найти наставника и хоть сколько-нибудь узнать то дело, за которое взялся. Колдун соседней общины детей Мамонта, знающий Узуна лучше, чем кто бы то ни было, поражался его невероятному нахальству и не менее невероятной удачливости: целый год этот свежеиспеченный «колдун» прекрасно обходился надуванием щек, выпячиванием нижней губы, невнятным бормотанием, выдаваемым за «заклинания», да выспренной болтовней, – и при всем при том до сих пор еще не был «взят духами»! Похоже, он сам был искренне убежден: все остальные колдуны – точно такие же лгуны и проходимцы; он не хуже, а может быть, и лучше остальных! Его удачливость объяснялась как тем, что за все это время община детей Серой Совы ни разу не столкнулась с настоящими трудностями, требующими настоящей помощи, так и тем, что их вождь, Гарт, – человек очень терпеливый и очень осторожный… В конце концов, всем известно: колдун – человек «не от мира сего»… Так, может быть, лень Узуна, давным-давно ставшая притчей во языцех, и не лень вовсе, а знак его «колдовской силы»?.. Но Колдун детей Мамонта не сомневался и в том, что такое везение не может длиться бесконечно…

Молодой колдун-Куница ел мало, пил и того меньше и молчал. Но, дождавшись, когда осоловевший толстяк перешел от болтовни к икоте и дреме, обратился к своему соседу:

– Колдун! Старый! Младший собрат проследил твою попытку… Кто он такой, ваш первый охотник?

– Не знаю.

Молчание. И осторожный вопрос:

– Быть может, старшему собрату не помешает помощь молодого Куницы?

Колдун задумался. Да, сейчас, вдвоем, когда толстяк успокоился, а Мал наверняка немного ослаб, можно попытаться прорвать его защиту. Но тогда Куница узнает…

– Нет, благодарю. Колдун детей Мамонта уверен: тревожиться не о чем.

И вот настала ночь. Одноглазая заливала все окружающее своим призрачным светом; нежно и таинственно мерцали березы в ее сиянии; переливалась река. В самом центре поляны из заранее принесенных сучьев и тонких стволов был подготовлен Большой костер. Люди трех Родов – нераздельно, вперемежку – окружили его. Все молчали. Людей было много, но стояла такая тишина, что слышался даже плеск рыбы, играющей в реке, даже шепоток березовой листвы от легкого ночного ветерка… Внимание общинников было приковано к двум фигурам в центре, у будущего костра: стоящей – вождя детей Мамонта, Арго, и сидящей – их старого Колдуна.

Колдун, шепча заклинания, подготовил дощечку, трут и огневое сверло: палочку и лучок. Арго поднял вверх обе руки, запрокинул лицо к небу и заговорил:

– Духи радости, любви и согласия! Я, Арго, вождь детей Мамонта, призываю вас на наш костер и пляску соединения. Три Рода – дети Куницы, дети Серой Совы и дети Мамонта сошлись здесь для совместного танца. Придите к нам! Вдохните жизнь в наше общее пламя! Наполните наши сердца любовью, согласием и весельем!

Трижды повторив призыв, вождь запел заклинание. Лучок в правой руке Колдуна заходил взад-вперед, вращая огневое сверло. Трут занялся быстро – добрый знак!

Под пение вождя Колдун принялся разжигать костер. Занялась сухая трава, затрещали тонкие веточки и береста. Запах дыма смешивался со смоляным ароматом.

Пение продолжалось. Вождь высыпал в зачинающийся огонь щепоть своего колдовского порошка, предназначенного для привлечения духов… Призыв был услышан: пламя занялось сразу, ровно и сильно; оно уже охватило сучья, уже лизало более толстые стволы… И вот – взметнулось вверх, озаряя колеблющимся оранжево-розоватым светом фигуры и лица общинников… Пронесся единый восхищенный вздох. Люди взялись за руки.

Арго вновь воздел руки к небу:

– Вождь детей Мамонта благодарит духов, услышавших его призыв! Помогите же нашим сердцам соединиться, как соединяются сейчас наши руки!

Арго вновь запел заклинание, перечисляя имена духов радости и веселья, любви и согласия, которых, как вождь, он был властен призвать на Большой костер. Эти духи были хорошо знакомы вождям, лучше, чем даже колдунам! Только вожди могли общаться с ними – в Дни весенних и осенних свадеб, в дни совместных пиршеств… И сейчас Арго чувствовал, как собираются они на призыв, явственно ощущал их дружеское ответное мерцание в пламени костра и в окружающем ночном воздухе…

Вождь поднял с земли Священный барабан, надел его на шею и взял в руки било. И барабан – деревянная колода, обтянутая лошадиной кожей, раскрашенная сухой кровью Рода и увенчанная лебедиными перьями, – и било, вырезанное из еловой ветви и тоже окрашенное в красный цвет, делаются только самим вождем накануне праздника и только на один раз. После последнего танца этот священный инструмент будет сожжен в догорающем пламени Большого костра.

Колдун взял в руки костяную флейту – инструмент долговечный, неизменно служащий ему в разных церемониях.

Рокот барабана возвестил начало первого, общего танца.

Люди, держась за руки, двигались по кругу под ритмичную дробь, сопровождаемую тягучими звуками флейты, и вторили пению вождя:

Дети Kуницы добры, дети Куницы веселы!

Ой-о-о-о-о-о!

Дети Куницы добры, дети Куницы веселы!

Дети Серой Совы добры, дети Серой Совы веселы!

Ой-о-о-о-о-о!

Дети Серой Совы добры, дети Серой Совы веселы!

Дети Мамонта добры, дети Мамонта веселы!

Ой-о-о-о-о-о!

Дети Мамонта добры, дети Мамонта веселы!

Пение возобновлялось несколько раз. Духи, хорошо знакомые вождю, делали свое дело. Сейчас Арго всем своим существом ощущал их радость, их тягу к людскому веселью…

Ой-о-о-о-о-о!

Дети Мамонта добры, дети Мамонта веселы!..

Рокот барабана и короткий перерыв. – Теперь пусть мужчины образуют второй круг и соединят свои руки для второго танца!

Мужчины всех трех Родов встали спиной к костру, лицом к женщинам и детям, которые образовывали большой, внешний круг.

Началась вторая песнь:

Мужчины Куницы храбры, мужчины Куницы сильны!

Ой-о-о-о-о-о!

Мужчины Куницы храбры, мужчины Куницы сильны!..

Второй танец длился значительно дольше, чем первый: здесь нужно было назвать всех – и девушек, и женщин, и стариков, и детей…

Женщины Серые Совы умны, женщины Серые Совы плодовиты!

Ой-о-о-о-о-о!

Женщины Серые Совы – хорошие жены!..

Старики Куницы мудры, старики Куницы крепки!

Ой-о-о-о-о-о!

Старики Куницы мудры, старики Куницы крепки!

Ритм завораживал, втягивал в себя. Не только вождь – все танцующие все больше входили в единение с духами. Невидимые мелькали в дыму, подмигивали из пламени, отлетали к своим собратьям, прячущимся среди березовой листвы, и возвращались в круг.

Девушки Мамонта добры, девушки Мамонта умелы!

Ой-о-о-о-о-о!

Девушки Мамонта будут хорошими женами!..

Перед третьим танцем вождь вновь попросил духов наполнить сердца людей радостью и весельем. Теперь танцевать должны были парами, положив руки на плечи Друг другу и двигаясь в такт ритму вокруг костра. На этот танец специально выбирать себе напарника не полагалось: клали руки на плечи ближайшему соседу… Но то ли по воле духов, то ли по какой-то иной причине – только, как правило, пары соединялись совсем не случайно!

Песня, с вариациями, по-прежнему восхваляла всех по очереди:

Сыновья Куницы храбры, сыновья Куницы сильны!

Ой-о-о-о-о-о!

Сыновья Куницы отважны!..

На плечи Айрис легли такие знакомые, сильные, такие надежные руки ее брата! Айрис была рада, очень рада, что именно Мал оказался рядом с ней для этого танца, последнего перед самыми важными, заключительными танцами жениха и невесты! И все же… Мал двигался спиной к костру, и она не могла рассмотреть его лицо. Но почти сразу возникло неприятное ощущение тяжести от какого-то непривычного, какого-то давящего взгляда… И его подпевающий голос тоже звучал глухо и странно…

Сыновья Мамонта умны, сыновья Мамонта храбры!

Ой-о-о-о-о-о!

Сыновья Мамонта хитроумны!

Увидев Мала, танцующего с Айрис, Колдун вновь ощутил беспокойство: конечно, ничего особенного, ничего странного, но… он бы все же предпочел, чтобы рядом с Айрис оказался кто-то другой! Колдун не входил глубоко в Скрытые Миры, и за происходящим он следил не столько внутренним, сколько внешним зрением: эти духи – не его, здесь он только помощник. Но и в своем слабом погружении он понял: стоящий рядом вождь, глубоко ушедший в мир духов, тоже напряжен, тоже обеспокоен. Видимо, и там, в том мире… Но некогда думать; завораживающий ритм, пение, то затихающее, то взмывающее с новой силой, влекут дальше и дальше…

Три первых танца – только подготовка к двум последним, самым значимым на этих праздниках, – танцам жениха и невесты. Перед ними требовалось совершить еще одно, особое действо.

Вождь снова обратился к духам, называя их имена: – Арго, вождь детей Мамонта, благодарит вас за то, что вы услышали наши призывы, пришли к нам, наполнили сердца весельем и радостью! Сегодня молодые охотники трех Родов приведут к своим очагам тех, чье согласие они получили. Сегодня молодые дочери Мамонта и Серой Совы станут хозяйками очагов. Духи! Наполните их сердца любовью, дайте их телам силу и плодовитость, чтобы все три наших Рода умножались и крепли, чтобы все мы жили в мире и согласии, связанные кровными узами так же нераздельно, как соединится сейчас в пламени Большого костра наша кровь!

Вновь появилась Священная кость, и щепоть сухой крови Рода была брошена в пламя рукой Арго. Затем он сделал кремневым ножом надрез на левой руке и покропил пламя своей кровью. Другие вожди по очереди подходили к Большому костру, молча повторяли обряд и возвращались на свои места. Уже приготовив било, Арго обратился к духам с последней просьбой:

– Духи! Не забудьте о тех, кто давно соединен и давно живет под одной кровлей, делит одну постель! Пусть в их сердцах не иссякает любовь, а в телах – желание и сила! И о тех не забудьте, кому еще предстоит соединиться! Помогите им сегодня найти друг друга!

Короткая дробь барабана, и наконец – долгожданные слова:

– А теперь пусть сыновья Куницы, сыновья Серой Совы и сыновья Мамонта положат свои руки на плечи тех, кто им ближе всего по сердцу!

В двух последних танцах участвуют не только молодожены. Юный охотник, кладущий свои руки на плечи девушке, недавно прошедшей Посвящение, делает очень важный шаг к сближению – еще до Начального дара. И если потом она положит свои руки на его плечи, значит, этот шаг удался! А если молодой охотник хочет показать, что выбор его еще не сделан, он пригласит одну из старых женщин своего Рода, годящуюся ему в матери, а то и в бабки. Муж по обычаю танцует с женой; если он выберет кого-то другого – это означает, по меньшей мере, серьезную размолвку… А вот глубокому старику вдовцу не возбраняется привлечь и самую юную красавицу: и вождь, и те, кто не танцует, обязательно поприветствуют его удаль специальным припевом.

Но, конечно, главные герои здесь те, кто в эту ночь станут мужьями и женами. И в пении, сопровождающем танец, звучат не только общие слова о сыновьях и дочерях Куницы, Серой Совы и Мамонта, но и такие, в которых можно узнать каждую пару:

Сын Куницы высок, сын Куницы силен, сын Куницы бесстрашен!

Ой-о-о-о-о-о!

Сын Куницы любит маленькую дочь Мамонта!

А вот и они! Колдун улыбнулся: плечи «маленькой дочери Мамонта» утонули в огромных, но, сразу видно, чутких и нежных лапищах белокурого гиганта… А ее руки едва достают до богатырских плеч жениха.

Сын Серой Совы силен, сын Серой Совы – храбрый охотник!

Ой-о-о-о-о-о!

Сын Серой Совы любит стройную Айрис!

Айрис не только тонка, но и высока; вровень жениху… Казалось, они уже неразделимы!

…А вот еще одна пара: старый Гор выбрал самую молоденькую Совушку из южной общины. Конечно, присмотрел такую, у которой еще нет жениха… Девочка рада, девочка польщена: старый Гор – личность известная! Их встречают дружными хлопками, веселыми возгласами и припевом:

Старый Гор удал, старый Гор крепок!

Ой-о-о-о-о-о!

Старый Гор, возьми молодую жену!

Пара за парой, пара за парой, и для каждой находились особые слова…

Но где же Мал и Нава?!

Стараясь быть как можно незаметнее, Нава скользила за спинами тех, кто окружал костер, прихлопывал и подпевал, не танцуя. Недоумение перерастало в испуг.

Что случилось? Куда исчез Мал?

Последний раз она видела своего жениха во время третьего танца: он был с Айрис, она – с Киику. Ей казалось: все просто замечательно! Они – уже давние подруги, а мужья их конечно же станут друзьями; танец – тому залог!.. Но в конце они оказались по разные стороны костра, и с тех пор Нава не видела Мала! Вначале думалось: не может ее найти (еще улыбнулась, дура: вот тебе и следопыт! ). Потом начала понимать: исчез, ушел! Куда, зачем, почему? – Нава не могла представить; но она хорошо знала, что придется ей теперь пережить – ей, самой гордой, самой красивой Серой Сове, над которой… посмеялись?!

Нет, нет, этого не может быть!.. Как же так, за что?.. Прокрадываясь за спинами, она уже слышала удивленный и тревожный шепоток: заметили! Пока – без ехидства, пока – только тревога… И слово лашии уже прозвучало, и не раз… Может быть, в самом деле? Может быть, следопыт почуял врага? Быть может, он вернется к последнему танцу (о! хоть бы к последнему обряду! ), вернется как победитель, как герой?.. Но сердце подсказывало: пустое! все – не так!..

Вот он, последний танец! Вождь детей Мамонта произнес:

– Теперь пусть дочери Серой Совы и дочери Мамонта положат руки на плечи тех, кто ближе всего их сердцам!

Где же он, тот, кто ближе всего уже три весны?! В последний раз, в отчаянии, уже ни от кого не скрываясь, Нава жадно высматривала Мала… Нет, напрасно!

Она бросилась прочь, в темноту, нашла какую-то ложбинку и упала лицом вниз, изо всех сил зажимая уши, чтобы только не слышать свадебное пение:

Айрис, дочь вождя, красива, Айрис, дочь вождя, нежна!

Ой-о-о-о-о-о!

Айрис, дочь вождя, любит храброго Киику!..

О том, что произошла беда, Айрис догадалась первой, но только во время последнего танца. Когда руки Киику легли на ее плечи, она забыла обо всем, кроме его и себя!.. И не видела ничего, кроме его глаз, не чувствовала ничего, кроме его рук, пока не кончился этот танец! Да и о чем могла она беспокоиться?

Тень беспокойства мелькнула, когда они, держась за руки, ждали начала последнего танца… Шепоток. И она услышала, о чем шепчутся! Не поверила: нелепо! Но… во время последнего танца стала высматривать Мала и Наву.

Их не было! Круг проходил за кругом, – а их не было!

Киику что-то почувствовал: слегка сжались руки, и в глазах появился вопрос… Айрис улыбнулась ему, давно любимому, и подхватила напев… Потом, потом!..

Потом, когда вождь, ее отец, отпускал духов и сжигал Священный барабан, Киику понял и сам: что-то случилось! Держа обеими руками Священный инструмент, Арго произносил заклинания почти вслух, и странным было его лицо, совсем не похожим на то, в которое вглядывался Киику в начале празднества. Вождь был еще наполовину там, в Мире духов, и, видимо, что-то необычное, что-то тревожное происходило в том Мире… Барабан, упавший на догорающие угли Большого костра, долго не хотел гореть, огонь словно отступал от него. Наконец по деревянной основе побежал язычок пламени – один… другой… Огонь охватил его – и кожа, обтягивающая Священный инструмент, лопнула со страшным звуком, прокатившимся эхом по березняку, отразившимся от Большой воды. Из самой его сердцевины вырвался сноп искр и, закрутившись спиралью, взмыл к звездам.

Уже не шепоток – говор! – шел со всех сторон. О Наве – ни звука; но повторялось: «Мал!» и зловещее: «Лашии!»

– Айрис, ты знаешь Мала! Что произошло?!

– Не знаю, Киику, не знаю… Послушай, я должна найти Наву! До обряда!

– Я с тобой!

– Нет, Киику, нет!.. Ну пожалуйста!

– Лашии…

– Если это они, Мал защитит… Хорошо, Киику! Следи за мной, но в стороне! И когда я найду Наву, не подходи!.. Хорошо?

Он молча прижался щекой к ее щеке.

Айрис нашла свою подругу. Нава плакала – навзрыд, безудержно, уткнувшись в плечо почти замужней… Айрис гладила ее прямые черные волосы в безнадежных попытках утешить.

– Нава, Нава! Мал хотел взять тебя в жены, Мал принес дары, но что-то случилось! Он – лучший охотник, он – следопыт… Быть может, Мал снова почуял лашии? Он придет завтра, обязательно придет и все расскажет. И никто не упрекнет вторично выследившего лашии, если он приведет Наву к своему очагу после праздника! И над Навой, его хозяйкой, никто не посмеет смеяться!..

Айрис говорила и гладила, гладила и говорила… Кажется, помогло! Нава уже не рыдала взахлеб, только всхлипывала… Потом и совсем затихла на плече Айрис. И вот оторвала голову, горячо прижалась щекой к ее щеке и посмотрела прямо в глаза:

– Айрис, мне страшно!

– Нава, не бойся; поверь: все будет хорошо!

– Нет, Айрис, ты не понимаешь! Мне страшно за тебя!

 

Глава 5

ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Так хорошо начавшийся свадебный день был смят, испорчен. Казалось, сами отпускаемые духи торопятся уйти, исчезают мгновенно. (А ведь бывало, не торопились уходить! Уговаривать приходилось; говорить, что новый праздник будет скоро и их опять призовут…) Даже Священный барабан лопнул на огне как-то не так, не обычно… с иным звуком… Многое видел Арго за свою жизнь, о многом слышал от стариков! Помнит: однажды умер жених, Серая Сова, – от наведенной порчи. Слышал: убивали невест отвергнутые ими… Но чтобы один из лучших женихов исчез невесть куда перед последними, самыми важными танцами, ушел от им же избранной красавицы, ни слова не сказав ни ей, ни кому-либо другому!.. Нет, такого еще не случалось, это было воистину неслыханно!

Но сейчас разрешить эту загадку вождь не мог. Как бы то ни было, а праздник не окончен, и нужно завершать свадебный обряд. Арго лишь успел узнать от Йома, что Мал исчез вместе со своим оружием, взял все, что принес с собой… Опять – лашии?

Лашии! Лесная нелюдь! Эти слова чаще всего пробегали и среди общинников всех трех Родов. А что же еще?! Все знали: Мал – первый, кто сумел выследить и убить их, пришедших за добычей! Все видели: лучший охотник детей Мамонта берет в жены самую красивую Серую Сову! Что же иное могло помешать этой женитьбе, если не то, что первый следопыт вновь почуял врага и покинул праздник, чтобы еще раз избавить людей от опасности? Почти все думали, что охотник предупредил кого нужно, быть может, и ушел не один. О том, что Мал скрылся ото всех, знали единицы.

Люди собрались там же, где утром во время дарений и обмена. Сидели в том же порядке: по общинам. Но сейчас те, кто должны впервые стать хозяйками очага, были рядом со своими будущими мужьями, а на пригорке, возле шатра из трех копий, увенчанных головой большерогого Рваное Ухо, остались только три вождя и три колдуна. Большое деревянное блюдо со свадебным кушаньем из сердца и печени большерогого стояло у ног Арго. Вожди сидели теснее, чем утром, – так, чтобы каждый мог погрузить руку в заветное блюдо… Пора было начинать, но Арго, казалось, заворожило неистовое сияние Одноглазой, в котором все видится так отчетливо – и так зыбко, так необычно… Его взгляд скользил по фигурам общинников, задерживаясь на самых знакомых, уходил дальше, за их спины, к багровеющему пятну почти заснувшего Большого костра, и еще дальше, к Большой воде, застывшей в этом мертвящем и преображающем свете, – чтобы вновь вернуться к близким лицам… Чего он ждал? Быть может, фигуру Мала-победителя с высоко поднятым копьем, а на острие – голова лашии?..

Тревожно и жалобно заухала ночная птица – тотем Гарта и его людей… Арго встал:

– Пусть те, кто сделал сегодня свой выбор, подведут своих избранниц сюда, к вождям трех Родов!

Сказано мало, но сейчас он не способен на большее. Арго опустился на свое место и вновь посмотрел на свою дочь и ее жениха. И в обманчивом, колдовском свете Одноглазой ему вновь почудилось: Айрис мертвенно бледна, а на рубахе Киику расплывается какая-то странная тень, словно и не тень это вовсе, а кровавое пятно!

Нава была здесь же, со своей семьей, рядом с Киику и Айрис. Нет, над ней никто не смеялся, даже самые ехидные и завистливые неудачницы предпочли прикусить свои язычки. Слишком опасно: уж очень завидный и такой необычный жених этот ее великий следопыт! Отпустишь острое словцо, а завтра (или, чего доброго, прямо сейчас! ) он объявится и скажет, как тогда, в осиннике: «Лашии приходили за добычей, но они сами не ушли от Мала – не ушли, даже без добычи!» И что тогда будет с насмешницей? Позора не оберешься!

Самое большее, на что решались незамужние Серые Совы, поглаживающие с деланным сочувствием плечи первой красавицы, которая, несмотря на всю свою красоту, так же, как и они, должна вернуться этой ночью под родительский кров, – говорить со вздохами: «Ах, Нава! Все же трудно тебе придется с твоим следопытом! Мал, конечно, герой, а все же человек странный! Это и простые охотники говорят…» Но сама Нава не реагировала ни на что, просто молчала. Ни слез, ни ответа! Будто и не от нее вовсе сбежал жених! Будто он никуда и не сбегал и сейчас поведет Наву к вождям. А что, если Мал ей все сказал и попросил молчать?..

С Навой происходило что-то странное. Казалось, она перестала ощущать себя, свое тело! Это было так необычно, так ни на что не похоже, что как будто даже ее горе… Нет! Теперь она знает : Мал не вернется и мужем ее не станет! И лашии тут ни при чем… Но вместе с этим знанием пришло другое, отличное от всего того, что она чувствовала прежде, и сейчас это новое занимало ее больше всего остального.

Видимо, это началось тогда, когда она рыдала на плече Айрис. Наве казалось: ни за что, ни за что на свете не сможет она выйти к людям, показаться на глаза своим, смотреть, как другие пары – не она и Мал! – будут вкушать сердце большерогого! Но понимала: пойдет! выдержит! И выдержала легче, чем думала! Наверное, потому, что стала… сама не своя?

Перестала себя ощущать? Не совсем так! Вот – ее рука гладит мягкую, нежную замшу ее «свадебного» платья, вот – холод скользкой бивневой подвески, а вот – боль от острия заколки! Сзади – дыхание матери, она вся в тревоге за дочь!.. Недовольное сопение отца… А вот тепло – мягкое, уютное: младшая сестренка прижалась к спине и обняла… Так непохоже на вкрадчивые поглаживания тех… Совушек-неудачниц! И рука Айрис (вот она! ) совсем другая…

Нет, ощущения были, но не совсем те, что прежде. Они менялись; за ними открывалось нечто, более глубокое, более интимное… И более странное! И появлялись – цвета и запахи! Почему-то прикосновения Совушек-неудачниц отдавали липкой желтизной и сладковатым гнилостным запахом; в нежно-зеленых объятиях сестренки тоже было что-то желтоватое, но совсем иное, и запах другой – клейкий, кисленький, но совсем не отвратительный!.. И лазурная Айрис… (но почему меняется ее цвет?! ).

Изменялся и мир вокруг. Это было похоже на почти забытое: раннее детство, хонка, тонкое замшевое одеяло давит, как шкура мамонта, сбросить бы, но нет сил… Маленькая Нава не может пошевелиться, но видит: и не шевелясь можно уйти куда-то очень и очень далеко. Она знает, что это – ее дом, где все знакомо до мелочей, но прямо отсюда открылись иные, невесть куда ведущие тропы. Чтобы пойти по ним – не надо вставать… Она скользит вниз, сквозь лапник, все быстрее и быстрее… Страшно; скорее назад!.. Нет, она – на месте, но открылся новый путь – туда, к очагу, и дальше сквозь него… И вот сейчас, когда она смотрит на пригорок, на вождей, на березы… оглядывается на Большую воду… Так похоже на то, забытое! (Потому-то и вспомнилось… Может быть, снова напала хонка? )

Молодые пары двинулись к вождям. Вставая, Айрис обняла Наву и горячо прижалась к ее щеке. (Что это? Какое-то синее пламя и… Страшно! )

Нава во все глаза следила, как Киику и Айрис всходят на пригорок, подходят к блюду с сердцем и печенью большерогого. Звучат слова, которые она так надеялась услышать сегодня – от другого и о себе!

– Вождь, эта юная дочь Мамонта войдет в наш Род хозяйкой моего очага, чтобы детей Серой Совы стало еще больше!

Боль? Зависть? И да и нет: сейчас Нава была слишком захвачена тем новым, что стало ей открываться…

Почему они такие белые?!

Сияние Одноглазой? Нет, не только; Одноглазая светит на всех, но все остальные – такие разные, и ни у кого нет этой пугающей, однородной белизны!

Почему они такие белые? И что это на спине Киику?!

Неужели никто не видит? Вожди… Колдуны…

Старый Колдун детей Мамонта, говорят, ты мудрый, почему же ты ничего не видишь, почему бормочешь что-то совсем не важное… Посмотри, вглядись, это же кровь! И Айрис…

Наве показалось, что прямо в нее (внутрь ее! ) ударила громовая стрела. На миг все стало ослепляюще понятным – и чернота. Нава без чувств повалилась на руки матери и сестер.

Колдун мучительно размышлял о случившемся. Какая опасность могла заставить Мала уйти с оружием прочь от Большого костра? Лашии? Почти невероятно: после того, что произошло прошлой осенью, та орда давным-давно должна была покинуть эти места; иное дело, если бы те, двое, не ушли без добычи… Разве что другие… Пришедшие издалека «жаждущие крови» или похитители невест? Невозможно: для нападения – самое неподходящее время и место! Да и не пошел бы Мал против таких врагов в одиночку! А если бы и пошел, услышали бы шум схватки; давно бы все разъяснилось… И уж совсем невозможно – враг-хищник: сюда, к костру и скопищу людей, не сунулась бы и стая тигрольвов! Да, если опасность, если враг, то только лашии …

Ну а если не враг? Если Мал попросту не выдержал? Вспомнилось: «…поверь, пойми, эта боль нестерпима! » Но тогда…

Айрис приняла с ладони Киику сердце большерогого и нежно улыбнулась своему мужу. Но глаза грустны, а как они сияли, как радовались, когда ее подруга надевала на Мала свадебный пояс… Ах, Мал, Мал, победитель тигрольва и лашии! Что же ты не победил себя самого, – хотя бы ради той, кого так любишь!

Внезапно Колдун почувствовал, будто чьи-то тонкие пальцы шарят вслепую в его голове! Кто-то пытается проникнуть в его мысли, добраться до его «я»… Колдун защитился мгновенно и резко, – так умелый боец отражает удар врага, нападая! И сразу же пожалел: конечно, это мог быть только Мал, почувствовавший свою Скрытую силу и пробующий ее на ощупь, быть может, неосознанно… И вот теперь, поторопившись, Колдун лишил себя единственной возможности узнать что-то о пропавшем охотнике от него самого! Нет, сегодняшний день для Колдуна – день сплошных неудач! Послышался встревоженный шум. Колдун посмотрел туда, откуда он доносился. Бедная Нава! Ты храбро держалась, но в конце все же не выдержала! Хорошо, если к тебе сейчас не подберется хонка ; для нее напасть на ослабевшую – излюбленное дело!

Праздник окончился, свадебный обряд был завершен. Арго подозвал Колдуна, Йома, Гора.

– Знает ли мудрый Колдун, что произошло с Малом?

Он уже принял решение. Совершает ли первый охотник свой новый подвиг, скорбит ли в одиночестве об утраченной Айрис и о своей слабости, уходит ли навсегда прочь от родного стойбища по неизвестной тропе, – Колдун не выдаст его тайны, в память о своей юности, о Серой Совушке с волосами из солнечных лучей, в память о том венке из желтянок… Что бы ни случилось, уже ничего не изменишь! Главное, не произошло худшего… И если даже Мал по своей воле встал на ледяную тропу, его погребут как надлежит, и никто не узнает об истинной причине его ухода.

– Нет, вождь, Мал не говорил с Колдуном, и Колдун не проникал в его мысли.

– Может ли великий Колдун узнать, где сейчас Мал и что с ним?

– Нет, вождь. Сделать это Колдун бессилен.

Арго отворотился от Колдуна и стал расспрашивать Нома и Гора. Ничего нового выяснить не удалось. Люди, отдающиеся последним свадебным танцам, друг за другом не следят – не до того. Можно заметить и запомнить пляшущего, но невозможно увидеть того, кто хочет в этот момент незаметно скрыться. Отсутствие, быть может, самой примечательной молодой пары заметили быстро, но как исчез жених – не видел никто. Напоследок Арго задал безнадежный вопрос:

– Могут ли лучшие сыновья Мамонта взять сейчас след Мала?

Ответ был предрешен:

– След Мала? Сейчас? Нет!

Оставалось одно – ждать утра. Утром, быть может, все разъяснится.

Толстый Узун что-то бормотал и водил руками над неподвижным телом Навы. Глаза ее были закрыты, дыхание прерывисто, цвет лица неопределим. Колдун приблизился.

– Не позволит ли мой собрат, Серая Сова, оказать ему посильную помощь? Старый Колдун детей Мамонта не раз изгонял хонку ; его совет может быть небесполезен мудрому собрату.

Не дожидаясь ответа, Колдун опустился на колени и протянул руку…

Но тело Навы изогнулось; прошла судорога… Веки дрогнули, приоткрывая белки, и лицо исказила болезненная гримаса! Будто это он, старый Колдун, причинил девушке вред!

Узун со злобой взглянул на Колдуна:

– Колдун детей Серой Совы не нуждается ни в чьей помощи, ни в чьих советах! Его духи достаточно сильны, чтобы справиться с хонкой! Чужие только вредят!

Старик молча отошел в сторону. (Подпрыгивание, бормотание… Опять подпрыгивает… Толстые, измазанные в жиру пальцы теребят беззащитное тело …)

К Гарту решительно приблизился Рам и молодой колдун-Куница.

– Не позволит ли великий вождь детей Серой Совы, – с поклоном обратился Рам, – немного поучиться молодому колдуну-Кунице у их мудрого и многоопытного колдуна? Быть может, мудрая Сова (поклон в сторону Узуна) не откажет своему молодому и неопытному собрату и поделится с ним своим искусством?

Гарт понимающе улыбнулся и склонил голову в знак согласия:

– Вождь детей Серой Совы присоединяется к просьбе вождя детей Куницы. Надеюсь, мудрый Узун не откажет своему вождю?

Колдун облегченно вздохнул. Еще бы! Конечно не откажет! К счастью для Навы!

Молодой Куница опустился на колени подле девушки. Его узкое, умное лицо было сосредоточенно; сухощавые руки с длинными тонкими пальцами четко делали свое дело… Да! Такому – и поучающая болтовня над ухом не помешает! Лишь бы этот Узун не лез не в свое дело, не совал свои жирные руки куда не следует!..

Руки Куницы дважды стремительно, не касаясь, обежали все тело девушки, чуть задержавшись над животом и сердцем – средоточиями жизни, – перешли к голове, замедлили движение… Еще раз… Куница больше не слышал болтовни, не видел ничего вокруг. Целиком погрузившись туда, во внутреннюю рану, он начал делать пассы и запел заклинание. Постепенно дыхание выравнивалось, лицо становилось спокойным и отрешенным. Нава погружалась в глубокий, целительный сон… Рана, нанесенная опытной и сильной волей, не была залечена; сейчас можно только утишить боль, не дать ей расползаться, вытесняя жизнь… Но для действительного исцеления нужно время. И помощь.

Куница встал, отер пот, обильно струящийся по его лицу, и поклонился Узуну.

– Молодой колдун благодарит своего собрата за бесценную помощь и науку. Могучий колдун детей Серой Совы говорит, – Куница посмотрел на отца и мать Навы, – пусть девушку осторожно отнесут в ее жилище и оставят спать. Сон ее будет долог, и ничто не должно ему мешать. Рана… – Колдун остановился. – Девушка будет исцелена… Надеюсь, – он обратился к Гарту, – великий вождь детей Серой Совы и их могучий колдун не откажут молодому, неопытному Кунице и он сможет завтра продолжить свое учение.

Старый Колдун заметил, что, уходя, Куница пристально смотрел на него…

В прежние годы по окончании свадебной церемонии с Поляны празднеств уходили не все; часть холостой молодежи оставалась здесь на всю ночь, а с ними и подростки. Но сейчас поляна опустела. Неведомая опасность, неизвестный враг… Нужно возвращаться всем вместе и быть настороже!

Наверху, у развилки тропы, Арго простился с Кано (он почти дома, его стойбище – самое близкое к Поляне празднеств) и с теми, кто живет дальше к югу. Прощаясь с Рамом, сказал:

– Арго, вождь детей Мамонта, от всего сердца благодарит собрата, вождя детей Куницы, посетившего наши весенние свадьбы. Арго верит: отважный Алм-Куница не пожалеет о своем выборе. Кайра, дочь Мамонта, будет хорошей женой!

И, помолчав, добавил:

– Арго не знает, какая опасность увела его лучшего следопыта. Куниц не много. Быть может, великий Рам не откажется взять в провожатые лучших сыновей Мамонта?

– Рам, вождь детей Куницы, благодарит Арго, вождя детей Мамонта, за гостеприимство и за молодую жену для лучшего охотника его Рода. Рам верит: рожденные ею станут достойными детьми Куницы! И пусть отважные сыновья Мамонта спокойно возвращаются к своим очагам: Рама проводят сыновья Серой Совы, наши соседи!

Молодой колдун-Куница неожиданно прибавил:

– Пусть великий Арго, вождь детей Мамонта, будет чуток к своей тропе! Она опаснее нашей!

Пути разошлись. Арго смотрел, как уходят их южные соседи. Белокурый великан легко подхватил на руки и со смехом усадил на плечи свою молодую жену. Она обнимала его голову и весело смеялась… Что ей до Мала, что ей до Навы и Айрис, что ей до всех опасностей? У нее есть защитник…

Ночной путь был легок. Светлая, тихая ночь; на тропе под оком Одноглазой отчетливо видна каждая хвоинка, а чуткое ухо улавливает каждый звук – в кустарнике ли слева, справа ли, внизу, в прибрежных камышах. Насторожены мужчины, их оружие наготове, но опасности нет.

Еще остановка – у самого устья их родного лога. Прощание с теми, кто живет дальше, к северу. И вновь предложение – дать провожатых. И снова – отказ.

…А вот и последняя развилка общей тропы. Сейчас дети Серой Совы свернут налево и пойдут к себе по правому берегу их общего ручья, а дети Мамонта перейдут по бревнам на другую его сторону и тоже налево, в свое стойбище… Давным-давно их жизнь связана так тесно, что кажется – разделяет их только этот узкий и чистый ручей. Но ведь он – общий!

Попрощавшись с Гартом, Арго положил руки на плечи Киику и надел ему на шею свой последний дар – укрепляющий талисман, полученный от Колдуна. Айя обняла дочь и что-то зашептала ей на ухо. Ни разговаривать с зятем, ни даже приближаться к нему она теперь не может, – как и он сам не может общаться со своей тещей. Это – Закон! И вот – последний прощальный возглас:

– Легкой тропы, доброй охоты!

– Легкой тропы, доброй охоты!

Дома, в родном стойбище, – все тихо, все спокойно. Арго подошел к жилищу Мала и негромко позвал:

– Мал, первый охотник! Вождь Арго у твоего входа!

Тишина.

Киику и Айрис – муж и жена – шли рука об руку к себе, к своему очагу. Рядом двое мужчин несли на лошадиной шкуре Наву. Лицо спящей подруги было совершенно спокойно, ровно вздымалась и опадала ее грудь, прикрытая левой рукой… Казалось, Нава безмятежно спит в своем доме, так, словно ничего плохого с ней и не произошло, как будто все хорошо… Правая рука, скользнув, свесилась вниз с края носилок. Айрис на ходу осторожно поправила руку, ощутив на миг сильный жар, исходящий от безвольной ладони…

Нава не проснулась даже тогда, когда ее клали на постель, хорошо знакомую и Айрис: не раз и не два, бывало, оставалась она ночевать у своей лучшей подруги, как и та – у нее. О многом было здесь переговорено, перешептано… И о Мале!

Ребятишки столпились вокруг своей старшей сестры. Их мать мягко обняла Айрис за плечи:

– Иди-иди: Киику дожидается! Сегодня – ваша ночь!

У входа не удержалась, шепнула:

– Ты ничего не знаешь?

Айрис молча покачала головой. Женщина тяжело вздохнула:

– Ну иди! Завтра будет видно…

Знакомое до мелочей стойбище детей Серой Совы казалось непривычно новым. Теперь это – ее дом, ее место! Оставаясь дочерью Мамонта, она будет жить здесь; здесь будет рожать и растить детей Киику – детей Серой Совы. А к своей родне, через ручей, будет ходить в гости… Близко, совсем близко – хоть каждый день. И все равно – так ново, так необычно!..

Гарт, вождь детей Серой Совы, коротко пожелал всем молодоженам «счастливой ночи» и, не оглядываясь, ушел к себе, в свое одинокое жилище. Их колдун – такой важный! – говорил дольше, что-то непонятное. Взрослые расходились по своим жилищам; несколько подростков у Общего костра говорили о чем-то своем, не обращая на колдуна никакого внимания.

Киику мягко обнял ее за плечи:

– Айрис!.. Нас ждет наш очаг!

Вот он – их первый дом, покрытый мамонтовой шкурой, старательно, со всех сторон обложенный тщательно подогнанными ветвями, а по краям – дерном. Вход завешен оленьей шкурой, выступающей светлым пятном, – так красиво! Киику так старался для нее!

Айрис благодарно обняла мужа и положила голову на его плечо. Он тихо и счастливо рассмеялся.

– Вот увидишь, внутри еще лучше! Жди, я скоро позову!

Потерся щекой о ее щеку и скрылся за оленьим пологом.

По обычаю, перед тем, как ввести молодую жену в ее новый дом, молодой муж должен войти туда первым, разжечь очаг и сказать:

– Женщина, тебя ждут твой очаг, твой кров и наша постель!

Всю остальную жизнь за очагом и домом будет следить его хозяйка : кормить огонь, менять лапник, проветривать шкуры, чинить кровлю – делать все, чтобы ее мужу в их жилище было хорошо и уютно. И пищу готовит она, и запасы на зиму – на ней, и дети… А муж? Он поможет, если нужно, но его главное дело – охота, добыча мяса, шкур и костей. А если придется, то и война!

Айрис стояла у входа, ожидая, когда прозвучат эти слова, и представляла, как она войдет в свое жилище, присядет к своему очагу – вдвоем с Киику… Конечно, он постарался: и лакомство какое-нибудь припас, и постель приготовил – свежую, мягкую… У него такие сильные руки – и осторожные, нежные… Скорей бы, почему он так долго?..

В жилище было совсем темно, но Киику знал здесь все, каждую пядь, мог безошибочно найти любую вещь, старательно убранную накануне в отведенное ей место. Вот очаг – дрова уложены, как надо, осталось только подложить тлеющий трут, а вот… Но где же дощечка и палочка с приостренным краем – «огневой струг»? Их не было там, где они должны быть! Пошарив рукой вокруг, Киику обнаружил и то и другое, но поодаль и не вместе, как он сложил, а в стороне друг от друга! И трут…

Сзади послышался легкий шорох. Даже если бы Киику был готов к нападению, здесь, в родном стойбище, в собственном жилище – в свою свадебную ночь! – он бы не успел защититься, так стремительно и расчетливо действовал его враг! Чья-то могучая рука, зажав рот, рванула его назад, в глубь жилища, – неумолимо и почти беззвучно. Борьбы не было; Киику был смят, скручен, и в тот же миг его пронзила острая боль от узкого лезвия, мгновенно пробившего и замшевую рубаху, и спину, вошедшего глубоко под лопатку, сквозь сердце, навсегда пресекая всякую попытку к сопротивлению. Чувствуя, как толчками выплескивается его собственная кровь, Киику последним, судорожным усилием извернулся, освободил правую руку и что-то рванул… В голове мелькнуло: «Лашии? АЙРИС!» – и он стремительно полетел в узкую, черную, бездонную яму…

В жилище слышался легкий шорох. Наверное, Киику разжигает огонь в очаге… Но почему так долго? Или это ей только кажется? А может быть, он еще ищет в темноте свои огневые палочки? Нет, с Киику такого быть не может!.. Ночь была теплая, безветренная, но почему-то Айрис почувствовала пронизывающий, ледяной холод, как будто льющееся с неба сияние вдруг превратилось в чуть колеблющееся морозное марево, какое бывает в самое суровое зимнее время. Она обхватила себя руками и потерла ладонями предплечья. Становилось страшно. Айрис вдруг поняла, что во всем стойбище только она одна все еще стоит у входа в дом мужа, в ее дом…

Почему он так долго?..

Наконец-то!

– Женщина, тебя ждут твой очаг, твой кров и наша постель!

Почему-то голос Киику изменился, звучал приглушенно, как будто он говорил из-под тяжелой медвежьей шкуры… Но эта мысль, это легкое удивление только мелькнуло, не задержавшись в сознании. Айрис, измученная ожиданием, поспешила откинуть оленью шкуру и шагнула В ТЕМНОТУ!

Она даже не успела по-настоящему удивиться тому, что очаг еще не горит. У самого входа чья-то рука зажала ей рот, вторая – перехватила руки, и ее потащили прочь от входа, в глубину, в кромешную тьму… Самым страшным было то, что она, кажется, уже знала эти шершавые, мозолистые ладони, эти могучие руки (они казались такими надежными! ), этот запах… И когда прерывистый шепот обжег ее ухо невероятными, не доходящими до сознания словами – Айрис окончательно поняла: МАЛ! Ее старший брат!

В том, что ему принадлежит по праву, было отказано. Он просил, он давал богатые дары, но сильные ему отказали, ссылаясь на Закон, который сами же придумали, чтобы держать слабых в повиновении, чтобы жить не охотясь! Не важно, владеет ли Колдун любовным корнем или нет! Как он смел отказать Малу – после всего того, что сделал первый охотник для общины, для Рода, для всех трех Родов! Колдун – лжец, и ничего больше! Но Мал – не простой охотник; Мал – сильный! И он сумеет взять свое! Сильный сам устанавливает Законы!

Все свое мастерство первого охотника, все искусство следопыта вложил Мал в задуманное! Он понимал: малейшая оплошка, малейший повод для сомнений в его решении жениться на Наве – и за ним будут следить в три глаза, ему помешают! И сейчас, ошибись он хоть немного, допусти шум или крик – и все будет кончено! Мал – погиб! Он причиняет боль своей Айрис, ему самому от этого больно, но – так надо! (Сделай так, чтобы она пошла с тобой! Чтобы не могла не пойти! ) Это – ненадолго; сейчас он все расскажет, все объяснит, и Айрис поймет! Не может не понять, ведь она тоже любит Мала! И тогда они уйдут, вместе, далеко-далеко! И Айрис не раскается, всей своей жизнью загладит Мал эту минутную боль, это зло, которое причиняет он сейчас своей любимой!

– Айрис, Айрис, это я, Мал, – шептал он, отступая подальше от входа. (Только бы не услышал какой-нибудь случайный полуночник! ) – Я люблю тебя, давно люблю, больше всех на свете! Прости меня, прости своего Мала, но я не могу! Не могу без тебя жить; мне не нужна никакая другая жена, только ты! Мы уйдем отсюда, уйдем далеко, на юг, на север – куда захочешь! Ты не пожалеешь! Мал – лучший охотник; нас примут в другой Род; Мал и там станет первым, но жить он будет только для своей жены, только для Айрис!

В темноте, увлеченный шепотом, Мал споткнулся о край постели и повалился на нее, увлекая за собой Айрис. (О, жабье дерьмо! Только бы никто не услышал! ) Девушка не сопротивлялась, не делала никаких попыток освободиться, бежать… И кричать не пыталась – губы под ладонью чуть дрогнули, и только… Может быть, она уже поняла? Уже согласна?

– Айрис, поверь: нас не поймают, не найдут! Может быть, ты боишься Колдуна? Не бойся; Мал убедился: Колдун – лжец! Они все – лжецы; только пугают нас, только обманывают, чтобы самим не охотиться… И отца твоего обманывают! Мал понял, Мал знает… Ха, Колдун! Да если бы он что-то знал, что-то мог, он бы обо всем догадался и остановил Мала! А он ничего не смог сделать!.. А если он что-то и умеет – у Мала есть друг. Настоящий дух, не выдумка колдунов! Этот дух любит Мала, потому что Мал – сильный! Он тоже сильный; сильнее всех колдунов на свете, и он помогает Малу!

Почему она молчит? Почему ничего не отвечает, не пытается ответить? Хотя бы жестом… Мал ослабил ладонь, зажимающую рот девушки, и осторожно освободил ее руки, готовый снова их стиснуть, если только она попытается… Но Айрис словно оцепенела. Ее левая рука, зажатая грудью Мала, даже не пошевелилась, а правая безвольно откатилась назад. Все ее тело было таким же безвольным, податливым. И – ни выкрика, ни слова, ни стона, только слабое дыхание на ладони…

– Айрис, Айрис, очнись, опомнись! Прошу тебя, пойдем, скорее пойдем – я все приготовил; нас не найдут, но нужно торопиться! Мал тебя так любит! Никто, никто, никакой Киику не может любить тебя так, как Мал! – (Ее губы дрогнули; казалось, Айрис силится что-то сказать, но не может.) – Айрис, я не могу без тебя; я ни с одной Серой Совой не возился, даже в шутку, потому что мне нужна только ты!

Это правда. По крайней мере год – а то и больше! – Мал не ложился наяву ни с одной женщиной. В снах же к нему неизменно приходила Айрис, и, кажется, он уже успел прочувствовать каждый изгиб, каждую округлость, каждую ложбинку ее тела, которое теперь наяву было так близко, так доступно! С ослепительной ясностью – до капелек, сверкающих на обнаженной груди, до повторенного водой живота – вспомнилась утренняя Айрис! И сейчас это тело, вплотную прижатое к неутоленному телу молодого мужчины, прожигало его сквозь плотные одежды, ощущалось так отчетливо, будто и одежд на них уже не было… (Сделай так, чтобы она пошла с тобой! Чтобы не могла не пойти! )

– Айрис, пойми, я не в силах, я больше не могу…

(Почему она молчит? Жабье дерьмо, почему она молчит?!)

Даже когда его левая ладонь полностью убралась от губ Айрис, даже когда, бессильный сдержаться хотя бы на миг, Мал рывком, от ворота, разорвал свадебную рубаху, освобождая ее тело, – Айрис не издала ни звука, не сделала даже слабой попытки оттолкнуть или, напротив, привлечь его к себе… Но Малу уже было все равно…

Айрис не понимала, даже не слышала слов Мала… Какой-то монотонный, усыпляющий шум… Происходящее была так невероятно, так невозможно, что ее сознание окуклилось, свернулось, сжалось в комочек, замерший в полном оцепенении где-то глубоко-глубоко внутри… Разрушился весь Мир, и последние связующие с ним жилки обрывались одна за другой… Ее правая рука, скользнув в пустоту, на что-то наткнулась. Пояс!.. Ее пояс – когда-то она сама повязала его на это тело, теперь такое неподвижное… И так липко!..

Гул продолжался; как бы его прекратить, как бы от него уйти!.. Но вот темнота расплывается… какой-то проход, он очень глубок, но туда можно войти, сбежать от этого гудения, от этой тяжести; если поторопиться – она успеет…

Лопнула последняя жилка. Теперь Айрис уже не была крохотным испуганным комочком, прячущимся где-то в глубинах ее тела. Тело осталось там, бесконечно далеко; с ним что-то делают, – и пусть, это уже не имеет значения. Она сама, свободная, стремительно летела по открывшемуся пути – скорее, скорее! – только бы успеть, только бы догнать своего Киику!

Мал не знал, как долго это длилось. Он потерял ощущение времени, забыл об осторожности, обо всем… Сейчас и подросток мог бы скрутить его голыми руками! Застоявшееся тело никак не могло насытиться… Но вот последняя, тягучая, сладостная судорога. Он простонал, и в истоме уронил залитое потом лицо на неподвижное плечо своей жены! (Теперь-то она с ним уйдет! Теперь нет другого выхода!.. Да и раньше не было.)

– Айрис!

Молчание.

– Айрис, послушай! Я виноват, я был груб, но я тебя люблю. Я слишком долго ждал. Теперь ты – моя жена, и я тебя больше не обижу. Айрис, нам нужно спешить! Вставай, я приготовил поклажу и оружие…

Мертвая тишина.

– Айрис?..

Первый охотник не вскрикнул: для этого он был слишком опытен, а опасность была повсюду! И все же какое-то время он сидел в оцепенении…

Как давно она умерла?

Что – теперь? Может быть, остаться здесь до рассвета – и пусть его возьмут, пусть посмотрят, к чему привел их дурацкий Закон крови? Он не хочет их видеть, не хочет говорить ни с кем, ничего объяснять, – так что ж, кинжал, так легко пронзивший сердце Киику, найдет и его собственное сердце!

Законы создают сильные – для слабых… Разве Мал слабак?

Да, это – не выход! Так они, быть может, сложат еще одну песенку – и ненавистный Закон, из-за которого Мал потерял все, только укрепится! Нет, Мал не отдаст себя во власть этого Закона – ни живым, ни мертвым! Он им нужен? Пусть-ка попробуют взять его, первого охотника и следопыта!

Вещи, которые он так старательно отбирал для Айрис, больше не нужны. А вот оружие – необходимо! Два копья – тяжелое и легкое, колчан с дротиками… Металка и окровавленный кинжал – вот они!.. Мал тихонько откинул полог, прислушался… Ночь перевалила за половину, и стойбище спит глубоким сном. Тишина. Ни звука. Опасности нет!

Он ужом выскользнул из мертвого жилища и скрылся в кустарнике.

Перед тем как встать на свою тропу, Мал трижды переложил след, наметил ложные пути… Завтра, когда начнется погоня… Кто распутает эти петли лучшего охотника, лучшего следопыта? Никто! Никогда! Мал – неуязвим! Он гордился собой, своей ловкостью, своим умением… И все же одна и та же мысль возникала снова и снова, не давая покоя:

«Как давно она умерла?»

Он и сам не знал, как очутился здесь, в Проклятой ложбине! Вроде бы думал совсем о другом. О северной тропе…

В этот раз не пришлось даже ложиться. Тот, второй, уже поджидал охотника.

– Пусть великий Мал не тревожится! Айрис? Он сделал для Айрис все, что мог, он хотел спасти Айрис, но она не поняла. Айрис оказалась недостойна великого Мала! Мой друг должен думать о том, что он будет делать дальше!

Мал уже понял: в этой ложбине явь и сны смешаны воедино! Ему уже не нужно было ложиться, чтобы увидеть того, второго.

– Мал должен покинуть эти места навсегда. Мал хочет попросить совета у того, кто называет себя его другом. Куда идти? Быть может, к лашии, не имеющим Закона? Мал ненавидит Закон, отнявший у него Айрис! Мал жалеет, что убивал лашии … Но примут ли лашии Мала?

– Лашии? Мал найдет у свободного народа радушный прием! Жаль, что его друг не сможет сопровождать Мала, не сможет ему помочь!

– Но ты обещал…

– Великий Колдун детей Мамонта сказал Малу: «Колдуны не всесильны!» Не всесильны и духи, даже такие могучие, как я. Друг первого охотника, я могу ему помогать – здесь … Или сопровождать его, но лишь в том случае, если я, великий и могучий дух, войду в его тело!

(Опять об этом!)

– Но зачем Малу покидать эти места? Разве сильный не хочет отомстить тем, кто отнял у него Айрис? Законы создают сильные – для слабых. Мал ненавидит Закон? Так пусть Мал его отменит!

– Но как? Жабье дерьмо, КАК?!

– Мал убил тигрольва. Мал – будущий вождь. Так пусть Мал станет вождем всех трех Родов! Пусть отменит Закон крови! И три Рода, объединенные Малом, будут непобедимы!

Мал невольно схватился за грудь. Где ремешок с когтями тигрольва?!

– Великий охотник напрасно волнуется. Тигролев – убит, а это – знак!

– Но как я могу объединить три Рода?!

– Войной. Завтра два Рода выступят против Мала. Хватит ли у Мала мужества и смекалки не только уйти от охотников – двум Родам войну объявить?

– Ха! Мал уже объявил войну! Он переложил след! Никто не сможет распутать петли, плетенные лучшим следопытом!

– Хорошо. Пусть великий Мал запутает свой след еще больше. Закружив преследователей, он должен их убить. Это – первый шаг! Мал должен показать: никто не может противостоять сильному!

– А потом?

– Потом? Убить сильных! Тех, кто диктует Закон, кто служит Закону!

– Колдунов?

– Не всех. Мал не должен трогать колдуна детей Серой Совы. Узун может служить Малу верой и правдой. А вот вожди… Вожди – тоже сильные! Разве сможет Мал объединить три Рода, если останется хотя бы один вождь? А когда великий Мал станет вождем всех трех Родов, ему не будет равного! Он установит свои законы! С колдовской ложью будет покончено, и великий Мал увидит: на свете – не одна Айрис, отвергшая героя! Другие его не отвергнут!

(«Не одна Айрис на свете…» А может быть, это – правда?) Мал неожиданно для себя почувствовал, что Айрис… уже не имеет для него такого значения, как прежде… А второй продолжал:

– Но Мал должен знать: победить нелегко! Мал – сильный, иначе я не помогал бы ему, но и для сильного эта задача трудна… Пусть Мал еще раз обдумает совет своего друга: если великий охотник впустит в свое тело меня, я перестану быть бесплотным, а силы самого Мала удесятерятся!

– Мал благодарит своего друга за помощь. Мал покажет духу: он достоин помощи!

Тот, второй, был явно недоволен ответом.

– Хорошо. Но пусть упрямый Мал запомнит последний совет: старый Колдун опасен, но самый опасный враг – молодой колдун-Куница! Убей его первым!

Сон или явь? Второго уже не было рядом, и Мал не знал, слышал ли он эти последние слова от кого-то или говорил их себе самому?.. Был ли в этой ложбине кто-то другой, кроме Мала?

Серый, смутный, предрассветный час. У него много дел: нужно проложить еще несколько ложных следов от погони, нужно наметить места, откуда он будет следить за своими врагами. И все обдумать…

Как давно она умерла?

Нагу проснулся внезапно, как будто его кто-то толкнул. Темно. Мерное дыхание спящих ребят. Сон, ужасный, тягостный сон, исчез из памяти мгновенно, вместе с пробуждением. Нагу не успел его задержать и теперь тщетно силился вспомнить хоть что-то… Нет, все исчезло, кроме этого тягостного чувства. Как будто случилось что-то чудовищное, что-то непоправимое… Нагу поднес ладони к щекам и с ужасом почувствовал, что они мокрые!

ОН ПЛАКАЛ?!

Какое счастье, что до рассвета далеко, что все спокойно спят! Слезы – наяву ли, во сне ли – неизгладимый позор! Глаза мужчины могут слезиться только от дыма, от ветра, от холода или от сока дикого чеснока. Осторожно, чтобы не разбудить мирно посвистывающего носом Туули, Нагу принялся тереть щеки и глаза. Следы сна почти изгладились; происшедшее напугало его гораздо больше. Страшно представить, что бы случилось, проснись он с заплаканным лицом на рассвете, вместе со всеми остальными!

– Мама! Мама!

Она и не спала – дремала, вновь и вновь переживая случившееся. Крик оторвал ее от мужа, бросил к постели дочери. (Как же так? Колдун сказал, Нава будет спать долго …)

– Нава, что с тобой?

(Да она вся горит!)

– Мама, сходи за Айрис! Что с Айрис, мама? Позови Айрис!

(ХОНКА!)

– Нава, успокойся; сейчас ночь; Айрис со своим мужем; она придет к тебе утром, придет обязательно…

– Нет, ты не понимаешь! Сейчас, сейчас иди! Только – поздно!..

Нава, пылающая от жара, металась и непрерывно говорила об Айрис, то умоляла мать сходить за ней прямо сейчас, то бормотала что-то несвязное. Заплакали дети. Отец уже был рядом.

– Хорошо, хорошо, только успокойся, только лежи спокойно – и я пойду.

Нава тотчас затихла, только прошептала:

– Скорее!

Придется идти. Они поймут!

Серый, смутный предрассветный час. Еще никто не встал, только в соседнем жилище – легкий шум, видимо, их тоже разбудил крик Навы. В стойбище пусто и тихо; дремлет даже Общий очаг: слабо багровеет под сизым пеплом; едва струится легкий дымок… Вот и жилище Киику.

Женщина остановилась у входа и, не открывая полога, позвала вполголоса:

– Киику! Айрис! Простите старую Ану! Наве очень плохо, Нава зовет Айрис!

(Крепко спят!)

– Киику! Айрис!

Она осторожно отодвинула оленью шкуру… Странно! Почему очаг мертв?!

– Айрис! Наве очень плохо!

(Не может быть, чтобы они так крепко спали!)

В полной темноте, осторожно обойдя мертвый очаг, она приблизилась к постели и протянула руку…

Душераздирающий крик поднял на ноги всех детей Серой Совы, перелетел через лог и достиг стойбища детей Мамонта.

 

Глава 6

«НО ПОЧЕМУ МАЛ?»

– Но почему Мал?

Арго задал этот странный вопрос, скорее, самому себе – не горевестнику из стойбища Серых Сов. Но Анук понял его по-своему.

– Узнаёт ли вождь детей Мамонта эти когти? Мой брат, Киику, успел сорвать их с груди убийцы!

Да, конечно, Арго сразу узнал это ожерелье из когтей тигрольва, столько лет красовавшееся на груди первого охотника Рода детей Мамонта!

– Есть и другие доказательства: ваш первый охотник оставил вещи, приготовленные для побега! Он хотел увести твою дочь, жену моего брата! Она тоже мертва… Закон крови нарушен!

Арго услышал сквозь сон отчаянный крик насмерть перепуганной женщины – и горевестнику не пришлось его будить. И не он один – все мужчины и большинство женщин уже собрались посреди стойбища, уже кормили общие очаги… Новость была настолько чудовищной, что даже традиционный плач начался как-то неуверенно… Айя еще не вышла к людям. Арго знал: сейчас она плачет в одиночестве, и слезы ее тихи, но безысходны. Что ж, ей можно и должно оплакать свою дочь! А вот он…

– Гарт, вождь детей Серой Совы, сказал: пусть Арго, его собрат, поторопится! Иначе погоня будет послана без сыновей Мамонта! Сыновья Серой Совы сумеют поймать вашего лучшего охотника!

Арго внимательно вгляделся в лицо молодого охотника. Белая траурная раскраска делала его зловещим и бесстрастным, но и она не могла скрыть ненависть, которую излучал его взгляд. Арго понимал: сейчас, по крайней мере, часть этой ненависти распространяется на весь их Род детей Мамонта… И на него, вождя, не сумевшего разглядеть преступника, предотвратить случившееся. Едва ли Гарт сказал бы такое. Просьба поторопиться – да, остальное добавили горе и ненависть. Чувства Анука можно понять, но поддаваться им опасно, особенно сейчас.

– Арго, вождь детей Мамонта, понимает и разделяет горе молодого сына Серой Совы, потерявшего своего брата, моего зятя. Но пусть молодой охотник знает: горе отца, так страшно лишившегося любимой дочери, не меньшее. И велика скорбь вождя, чей род опозорен недостойным общинником… Бывшим общинником! Оскорблены оба наших Рода; теперь у нас – один общий враг! Мудро ли поддаться врагу, разжигая рознь и вражду между оскорбленными? Разделяться там, где мы должны быть вместе? Я знаю мудрость Гарта, великого вождя детей Серой Совы, и позволяю себе усомниться: верно ли понял горевестник его слова?

Анук опустил глаза. Белая раскраска скрыла вспыхнувшие от стыда щеки.

– Пусть Арго, великий вождь детей Мамонта, простит молодого сына Серой Совы, чей разум помутился от горя! Вождь Гарт просил только поторопиться.

– И он прав. Наш враг опасен и коварен – медлить нельзя!

Арго вышел на середину стойбища, к общему очагу. Собрались уже все. Женщины распустили волосы и рыдали, соблюдая обычай. Мужчины подавленно молчали. Преступления случались и раньше – и в их, и в соседних общинах. Бывали убийства, за них обычно карали смертью; скрыться убийце не удавалось почти никогда. Впрочем, порой, когда убийце удавалось доказать, что ему было нанесено очень тяжкое оскорбление, он мог отделаться и выкупом… если только не извел оскорбителя с помощью черной магии – в этих случаях пощады не было никому. Бежали с чужими женами – бывало и такое. Если беглецов ловили, обычной карой была смерть, но здесь исключения происходили чаще, все зависело от конкретных обстоятельств. В общине Коно, например, жила пара, которой разрешили даже вернуться через несколько лет после побега. Оскорбленный муж, давным-давно обзаведшийся новой семьей, получил богатые дары и был с похитителем своей первой жены во вполне приятельских отношениях. Воровство у своих считалось неизгладимым позором, а вот у чужих, дальних, – даже доблестью: решившийся на такое удалец неизменно рисковал своей головой. Но чтобы брат надругался над собственной сестрой – такого ужаса не знал никто, ни один Род. Даже в памяти стариков такого не было!

Арго поднял руку, призывая к молчанию:

– Где Колдун? Пошлите за ним!

Но он уже шел, опираясь на посох тяжелее, чем обычно. Теперь это был не тот бодрый, крепкий старик, который совсем недавно приходил к утренней трапезе вождя. Заметно состарившийся, словно и не ночь прошла, а годы, но не сломленный, более суровый, чем когда бы то ни было, Колдун опустился на землю у ног Арго.

– Пусть горевестник повторит свой рассказ – для всех!

– Нава, опозоренная Малом, тяжело больна. Нава попросила Ану, свою мать: «Пойди к Айрис! Позови Айрис!» И старая Ана пошла к жилищу Киику и Айрис. Она позвала Айрис, но никто не отозвался на ее зов. И тогда она вошла и увидела мертвый очаг. А на постели, – Анук сглотнул комок, подступивший к горлу, – на постели лежали рядом Киику и Айрис. Мертвые. Мал проник в их дом, убил Киику и осквернил Айрис, свою сестру! Она умерла. Гарт, вождь детей Серой Совы, зовет Арго, вождя детей Мамонта, Колдуна и тех сыновей Мамонта, кто будет послан в погоню.

Арго показал всем когти тигрольва на порванном ремешке:

– Это Киику сорвал с шеи своего убийцы. Мал! Я последний раз произношу твое имя; отныне оно – табу! А у тебя больше нет ни Рода, ни тотема, ни братьев и сестер, ни духов-покровителей, ни жилища, ни очага. Ты лишаешься всех своих имен: детского, явного и тайного! Отныне ты – никто!

Он передал когти Колдуну. Тот достал мешочки с листьями, колдовскими снадобьями и, запев проклинающий заговор, принялся их заворачивать в листья белены вместе с толчеными костями, сухим мышиным пометом и каким-то едким пахучим веществом.

Колдун пел:

– Ты лишаешься покровительства Великого Мамонта, Первопредков и наших духов. У тебя нет Рода, нет братьев и сестер, нет крова, нет очага, нет пристанища. У тебя больше нет имени; ты проклят навеки!

Я проклинаю тебя именем нашего Великого Родоначальника. Проклинаю твое сердце и печень, твой желудок, твои глаза и уши, твой язык, твои руки и ноги!

Лишенный имени, твое сердце – вместилище могильных червей, твой желудок набит мышиным пометом, твои уши заложены черной смолой, твои глаза залиты соком белены, твой язык пронзен иглами издохшего ежа! Твои ноги споткнутся о камень и корень, твои руки не удержат ни копья, ни металки!

Отлученный от Рода, наши деревья и кусты преградят тебе путь своими ветвями, наши травы оплетут твои ноги и выдадут твой след, наша земля станет для тебя трясиной, наша вода не поддержит твое проклятое тело и не утолит твоей жажды!

Наши храбрые охотники настигнут тебя – для справедливой кары!

Когти тигрольва были завернуты и убраны – до срока! Когда лишенный имени будет пойман и предстанет перед телами своих жертв, перед лицами своих бывших сородичей и друзей, – сверток, на который наложено проклятие, будет брошен в огонь вместе с одеждой, оружием и амулетами кровосмесителя и убийцы.

Царило глубокое молчание; прерывался даже плач. Такое проклятие еще ни разу не звучало ни в одном из стойбищ детей Мамонта и детей Серой Совы!

Арго приблизился к жилищу лишенного имени. Острие копья прочертило в воздухе сложный знак.

– Табу! До срока!

Теперь до тех пор, пока преступник не будет схвачен, ни один общинник не приблизится к проклятому дому. Потом он будет сожжен вместе со всем, что осталось внутри.

– Позовите Айю!

Толпа расступилась. Айя уже стояла у входа в свое жилище. Ее губы были плотно сжаты; глаза сухи. Она распустила волосы, но надела обычное платье и не нанесла на лицо траурную раскраску. Арго понял: его лебедушка верна ему и в горе. Как ее муж и вождь, она не облачится в траурные одежды до тех пор, пока их враг не будет взят и не понесет неизбежную кару! На сердце защемило от внезапного воспоминания: точно так же совсем недавно стояла у входа их Айрис!.. «Отец, еда готова!» Руки стиснули копье так, что побелели суставы. Казалось, их не разжать, не переломив древко!.. Ах, если бы он только мог, если бы имел право!..

Арго не мог сам преследовать преступника: вождь может выступить только против вождя – это закон! По обычаю, убийцу должны преследовать трое лучших охотников пострадавшей общины, причем одним из них должен быть ближайший родственник убитого. Сейчас пострадали две общины, – значит, за лишенным имени пойдут шесть охотников, по трое от каждого Рода. Серых Сов возглавит Анук – брат убитого Киику. А кто поведет сыновей Мамонта? Нагу, брат Айрис, еще не стал мужчиной и не может участвовать в погоне. Лишен такой возможности и Арго, ее отец. Значит, остается только одно: кто-то из детей Мамонта должен быть усыновлен Арго и Айей. Он-то и отберет двух других следопытов их Рода.

Арго обвел взглядом своих охотников и, трижды стукнув копьем оземь (Великий Мамонт! Сможет ли он разжать эти пальцы! ), заговорил:

– Сыновья Мамонта! Мужчины! Отважные охотники! Кто из вас готов стать моим сыном?

Вперед, не колеблясь, вышел рыжебородый Йом, молодой, но храбрый и опытный следопыт, неунывающий Йом, Йом-весельчак, любитель острого словца… Но сейчас его обычно добродушное лицо было мрачно, светло-голубые, почти прозрачные глаза смотрели твердо и решительно.

– Если великий вождь и хозяйка его очага сочтут Йома достойным чести стать их сыном, Йом готов! Йом лучше других знает повадки врага, называвшегося его другом! Лишенный имени будет выслежен и взят в срок!

Арго левой рукой стиснул плечо молодого охотника (не высок, но жилист и крепок! ) и, глядя в его ледяные глаза, тихо произнес одно только слово:

– Живым! – И затем подвел его к Айе: – Айя! Согласна ли ты, чтобы Йом, став нашим сыном, выследил и схватил лишенного имени?

Она молча кивнула в знак согласия.

Обряд усыновления длился недолго. Йом разделся, свернувшись калачиком, лег на землю, и Айя накрыла его подолом своей длинной рубахи – Йом как бы рождался вторично. Затем, приподняв голову «новорожденного», она обнажила левую грудь, и молодой охотник прикоснулся губами к сморщенному соску.

– Сын мой! – были первые слова, произнесенные Айей в это страшное утро.

– Моя мать!

Йом подошел к Арго. Тот уже положил копье (пальцы все-таки разжались!), снял рубаху и достал кремневый нож. Лезвие вспороло кожу под левым соском. Теплой струйкой потекла кровь. Йом молча слизнул ее и тем же ножом сделал на своей груди такой же надрез. Слизывая кровь своего приемного сына, Арго почувствовал, как учащенно бьется его сердце.

– Сын мой!

– Мой отец!

Через минуту они оба, отец и сын, уже одетые и при оружии, стояли в кругу общинников.

– Кого мой сын Йом возьмет с собой?

Охотник, видимо, уже все обдумал и сразу же назвал два имени. Арго одобрительно кивнул: знающие, не торопыги, не трусы.

– Пусть названные соберутся немедленно. Мы отправляемся к Серым Совам. Колдун пойдет с нами.

Арго посмотрел на горевестника. Тот молчал, но от нетерпения грыз ноготь. Анука можно понять, но времени потеряно немного: хотя небо уже начало голубеть, утренняя звезда еще печально взирала на подавленных горем людей.

Оставалось последнее.

– Анук, посланы ли горевестники к нашим соседям?

– Нет. Гарт, наш вождь, отправит посланца детей Серой Совы на юг сразу же после нашего возвращения. На север должен быть послан горевестник детей Мамонта.

(Все – так. Можно было не сомневаться: Гарт и в большой беде остается осторожным Гартом. Такой обычаев не нарушит!)

Арго обвел взглядом молодых мужчин, выбирая самого юного и быстроногого.

– Алем, правнук старого Гора! Арго, вождь детей Мамонта, поручает тебе передать горестную весть нашим соседям на севере! Подготовься и поспеши!

Уже встав на тропу, ведущую в стойбище детей Серой Совы, Арго в последний раз обратился к своим общинникам:

– Лишенный имени будет доставлен туда, где он совершил преступление, – в стойбище детей Серой Совы. Там его будут судить и казнят. Колдун и я будем ждать там. Здесь главный – старый Гор. Когда враг будет взят, мы пошлем вестника за нашими мужчинами… Айя, ты можешь прийти вместе с ними!

Но она покачала головой:

– Нет, мой муж! Айя больше не увидит врага! Айя придет потом, чтобы оплакать нашу дочь!

Рыдания женщин возобновились. Они были слышны даже тогда, когда мужчины перешли ручей. И никто не догадывался, что за ними внимательно следят два черных, ненавидящих глаза: тот, за кем послана погоня, был совсем близко!

Лишенный имени не все слышал, но видел все, что происходит в его бывшем стойбище. И не слыша, он прекрасно понимал, о чем бормочет Колдун (Всё из-за тебя, старый лис! ), какие распоряжения отдает Арго (А! Так вот кто возглавит погоню! )… Он лежал в норе, под корнями старой сосны, вырытой им давным-давно. Зачем? Тогда Мал и сам не понимал – зачем? Тогда это была игра: хотелось проверить, может ли он, лучший следопыт, так скрыть свой след, что и в двух шагах от родного стойбища, от тропы, по которой дети Мамонта и дети Серой Совы постоянно ходят в гости друг к другу, его никто не заметит. Наметанный глаз сразу приметил это дерево, под корнями которого образовалось естественное углубление, да еще прикрытое стволом и ветвями второй сосны, упавшей за два или три года до того, давно всем примелькавшейся. И Мал принялся за работу. Тайно от всех, урывками расширил углубление, поправил и подладил естественную маскировку, так, чтобы изнутри было видно как можно больше, а снаружи, от тропы, – как можно меньше. Все? О нет! А запах? Его тайное лежбище должно пропитаться таким звериным запахом, который для всех был бы хорошо знакомым, привычным, но не привлекающим внимания, а, скорее, отталкивающим.

Мал выбирал долго. Казалось, дело невозможное! Любой зверь должен оставлять не только помет и клочья шерсти, но и следы. Любой зверь, будь то волк, лиса, росомаха или барсук, поселившийся так близко от человека, привлечет внимание или охотника, или мальчишек… И тогда он вспомнил о летунах – ночных тварях с перепончатыми крыльями, гнездящихся в норах на склоне большого холма. Зверюги безвредные, бесполезные – ни мяса, ни шерсти! – но противные… Почему бы парочке этих тварей не поселиться здесь, в норе под корнями? Уж за ними-то никто не полезет! И вот его маскировку довершили помет и клочья шерсти, старательно собранные в распроклятых норах. Более того, однажды под вечер он залег в свое тайное лежбище, поглаживая насмерть перепуганную крылатую тварь, извлеченную из ее родной норы. И когда мимо сосны прошли Йом с женой и ребенком, направлявшиеся в гости к вождю детей Серой Совы Гарту, отцу Наги, тварь, уже примирившаяся с собственной участью, была выпущена на свободу. Улетая к родному гнездовью, зверюга, ошалевшая от таких неожиданных поворотов судьбы, едва не задела голову Йома. Тот выругался, сплюнул, мрачно посмотрел на сосну, под которой, закусив от смеха кулак, лежал его приятель, но ничего не заподозрил… С тех пор Мал много раз залегал в своем убежище, любуясь на сыновей Мамонта и Серой Совы, проходящих совсем рядом и ни о чем не подозревающих. Он загадал: тот, кто его раскроет, получит в дар от первого охотника самый лучший дротик! Дар, однако, так никому и не достался.

Тогда это была только шутка. Но теперь, свернувшись в своем сыром и холодном тайном лежбище (в глубине еще дотаивал снег), лишенный имени дрожал не от холода, задыхался не от вони – от ненависти; он горел желанием пустить в ход металку и дротики сразу, как только увидел их спины! Но это погубило бы все, все усилия! Он выдал бы себя с головой, показал, что никуда не скрылся, не ушел, что он здесь, поблизости… И чего бы стоили тогда все его ночные и предутренние хитросплетения, все петли?! Игра бы окончилась в один день – и не в его пользу! Вот почему горевестник Серых Сов спокойно, целым и невредимым прошел – в двух шагах! – от Мала. Вот почему его будущие преследователи непотревоженными переходят сейчас через ручей, и даже ненавистный старик не рухнет лицом вниз, в воду, с оперенным дротиком под левой лопаткой. Пусть уходит – пока! Пусть занимается своими колдовскими штучками – его час еще настанет! И пусть преследователи распутывают его ложные следы, – долго, ох как долго им придется этим заниматься! А у него – свои дела!

Лишенный имени хорошо знал обычаи. Он знал: сейчас к дальним стойбищам направятся два горевестника – на юг и на север. Даже лучший следопыт не может раздвоиться и перехватить обоих. А вот одного… Но которого?

Он задумался. Путь на юг ему пока что не нужен: там будут безуспешно кружиться его преследователи, там больше стойбищ и люди чаще общаются… С горевестником или без, на юге быстро узнают обо всем. Да и не нужен ему юг, по крайней мере сейчас. О колдуне детей Куницы, об их вожде придется думать потом, после этих… Сегодня они все равно недоступны для Мала… А вот северных стоит продержать в неведении как можно дольше. В конце концов, и Проклятая ложбина на севере… Да и как знать? Быть может, ему все же придется уходить туда, к лашии … Решено! Лишенный имени осторожно выбрался из-под корневища, замаскировал вход в свое старое логово, проверил, не наследил ли, и, бросив холодный взгляд на стойбище детей Мамонта, ставшее чужим и враждебным, направился к северной тропе.

Зло не всесильно. Лишенный имени и не подозревал о том, что вскоре молодой колдун-Куница, ничего не знающий о случившемся, в одиночку поспешит в стойбище детей Серой Совы – лечить Наву. Прими Мал иное решение, они бы встретились на узкой тропе, – и кто знает, как сложилась бы тогда дальнейшая цепь событий? Но не своего убийцу встретил молодой колдун – горевестника и вооруженных сыновей Мамонта из общины Кано, потрясенных неслыханной вестью! Остаток пути к стойбищу детей Серой Совы он прошел с надежной охраной.

Алем торопился изо всех сил. Нижняя тропа поднималась вверх, на пригорок, откуда слева открывались вершины тех елей. Самое страшное место, даже в этот рассветный час! Алем выставил указательный и средний пальцы левой руки в направлении Проклятой ложбины – знак, отводящий беду. Скорее, скорее!

Спускаясь с пригорка вниз, он облегченно перевел дыхание: миновало! И в этот момент ему показалось: кто-то с силой толкнул его в спину, бросая вперед, на тропу. Сосновая шишка, валявшаяся в двух шагах впереди, вдруг оказалась прямо перед глазами; два муравья испуганно спешили в разные стороны…

Алем, скорее раздосадованный, чем испуганный, попытался подняться – и тут пришла боль. Она началась с левой стороны груди, быстро распространялась по всему телу, становилась все нестерпимее… Шишка и муравьи вдруг завертелись в стремительном водовороте, навсегда увлекая быстроногого Алема в черную воронку, прочь из этого Мира, на ледяную тропу смерти.

Лишенный имени смотрел на труп горевестника. Мальчишку было немного жаль, но – это война, в которой нет пощады! Его-то самого не пожалеет никто! Поколебавшись, выдернул дротик. Было бы заманчиво оставить труп прямо здесь, со своим знаком! И он это сделает – потом, когда его дротик найдет дичь поважнее! Может быть, уже сегодня… Он оттащил тело в кусты, не слишком заботясь о том, чтобы скрыть следы. Сегодня по этой тропе может пройти лишь случайный гость с севера, а тот – найдет ли убитого, нет ли – и так все узнает, достигнув одной из общин… Или не узнает, если раньше натолкнется на Мала! Но такого гостя не будет: с севера приходят нечасто, не на второй день после общих свадеб!

А теперь – нужно спешить назад, к стойбищу детей Серой Совы, полюбоваться на начало погони. Берегитесь, охотники; дичь опаснее, чем вы думаете! Смотрите, не ткнуться бы и вам носами в землю, как вашему горевестнику!

Арго стоял у входа в мертвое жилище, тяжело опираясь на свое копье (сегодня оно для него – посох, костыль… Если бы он только мог!..). Айрис и Киику лежали там, где застала их смерть. Их не могут готовить к погребению до тех пор, пока убийца не будет схвачен, – этот обычай соблюдался не всегда, но здесь преступление было слишком страшным, чтобы пренебречь традицией. Нарушение Закона крови несет опасность всем.

Айрис лежала на спине, в разорванной рубахе. Ее запрокинутое вверх лицо не было видно, только узкий подбородок да черные волосы, разметавшиеся по лапнику, по смятым шкурам. Откинутая в сторону правая рука покоилась на теле Киику, завалившемся лицом вниз к самой стене. Даже в полумраке на его белоснежной рубахе угадывалось черное пятно засохшей крови. Арго вспоминал совсем недавнее: «Я вижу, Айрис будет прекрасной хозяйкой очага! Наверное, не хуже, чем ее мать, Айя». А он-то радовался их старой дружбе! Тому, что у его дочери такой надежный защитник! Слепой червяк, безмозглая колода!..

Дружеская рука легла на его плечо.

– Арго, вождь детей Мамонта! Гарт, вождь детей Серой Совы, понимает и разделяет твое горе. Но нас ждут избранные охотники!

Да, он попусту теряет время!

Арго обернулся. Полукольцом стояли охотники двух родов. Анук уже снял траурную раскраску горевестника и сейчас, в полном облачении воина, возглавлял своих. Кажется, он готов был приплясывать от нетерпения!

Мужчина – прежде всего охотник. И воин – если придется. Боевые и охотничьи копья и дротики почти неразличимы, только сами мужчины распознают их по специальным знакам. Мало чем отличается одежда: воины обычно не надевают рубах, чтобы встретить смерть обнаженной грудью, но это не в лютый мороз, не зимой… Впрочем, зимой войны случаются редко. Воина больше всего отличает раскраска. Бело-красная у сыновей Серой Совы, черно-красная у сыновей Мамонта, она должна наводить на чужаков ужас и отводить их удары.

– Дети Серой Совы! Дети Мамонта! Вы – видите! Наш Род опозорен не только убийствами – нарушен Закон крови! Враг отлучен от нашего Рода и лишен имени. Чтобы смыть позор, чтобы восстановить равновесие, враг должен быть взят живым! Своим я могу приказывать, сыновей Серой Совы – только просить. Что скажете? Предупреждаю: враг хитер и опасен!

Вмешался Гарт:

– Наше горе – одно! Наши охотники – мужья дочерей Мамонта! Неужели они не помогут их братьям смыть позор?! Горевестники посланы в соседние стойбища; нарушивший Закон крови и лишенный имени не уйдет далеко… Но он должен быть взят в срок нашими посланцами!

По неписаным законам, убийцу в течение трех дней преследуют только посланные той общины, в которой совершилось убийство. За это время весть о преступлении, как пожар, распространяется от стойбища к стойбищу, во все концы. Преступнику не дадут приюта; не будет ему и пощады, если его встретят охотники, извещенные о том, что случилось. Но только через три дня его начнут специально искать все те, кто заинтересован в возмездии.

Для тех, кто пострадал и выслал преследователей, очень важно, чтобы именно они, посланные, взяли своего врага. Конечно, им передадут врага и другие, живого или мертвого. В этом случае… в этом случае честь и слава достанется другим, не им, не посланным. Порой это не так уж и важно, но только не сейчас, когда нарушен Закон крови, когда речь идет о чести и достоинстве Рода, а может быть, и о самом его существовании!

Ответ был единодушен:

– Пусть наши вожди верят и знают: мы не вернемся без врага, связанного по рукам и ногам! Лишенный имени лишится и свободы и жизни!

Вновь заговорил Арго:

– Враг очень коварен! Выслушайте советы мудрых колдунов!

Колдуны готовились – каждый по-своему. Толстый Узун уже с полчаса крутился, расставив руки, вокруг общего костра. Бормотание сменялось гудением, гудение – завыванием. Раза два он опрокидывался на спину и колотил ногами землю, изображая корчи. Как бы то ни было, человек старался изо всех сил: пот струился по его лицу, рубаха прилипла к телу. Зрелище было внушительным, особенно в сравнении со старым Колдуном детей Мамонта. Тот просто сидел, усталый, на коряге, должно быть, такой же старой, как он сам. Он скинул мокасины – сухие ноги в синих венах, со сведенными пальцами наслаждались росой, руки поглаживали до блеска отполированную поверхность посоха. Колдун думал.

В эту ночь, вернувшись с Поляны празднеств, он почти не спал – так, прилег отдохнуть, собраться с силами для еще одной попытки. Он был уверен: после отражения должна ослабнуть защита того, кто вслепую, на ощупь пытался в него проникнуть (а кто это мог быть, кроме как Мал, почувствовавший свою Скрытую силу? ). Колдун давно не готовился с таким тщанием, давно не прилагал таких усилий, раскрывая свое Внутреннее око в поисках Мала. И что же? Непреодолимая стена! С тем же успехом он мог попытаться сейчас подойти вот к этому огромному холму, сложенному из мягкого белого камня, поросшему соснами, и попытаться своим старческим плечом сдвинуть его в Большую воду! Нет! Это была не скрытая сила сколь угодно могучего колдуна! Это была иная, нечеловеческая сила, и он, Колдун, кажется, догадывался какая! Догадывался по той вечной, неистощимой, всепоглощающей злобе, с которой он столкнулся в ту роковую ночь, много лет назад… И еще потому, что теперь часть этой злобы была явно направлена именно на него – червя, козявки, сумевшей избежать уготованной участи!.. А он-то надеялся: все кончено! Ведь столько лет прошло – вся жизнь!.. Глупец! Жалкий отрезок кольца Великого Червя, вечно кусающего свой хвост, – что значит он для Того, существующего вне этих бесконечных колец?! Ничто! Его ненависть и злоба вечны, как вечен Он сам!

И тогда Колдун понял: проиграл! Не Мал обвел его вокруг пальца, нет, – Тот, кто стоит за ним, кто его направляет! Не важно, как заполучил Он лучшего охотника, далекого от скрытых сил и тайных знаний; важно – заполучил! Понял Колдун и то, что непоправимое уже произошло. Что именно, он еще не знал, но – произошло. И когда до его слуха донесся дальний крик, когда появился горевестник, Колдуну казалось: он уже готов к худшему… Но нет. Такого он все же не ожидал!

Колдун опустил подбородок на рукоять посоха и прикрыл глаза, чтобы не видеть кривляний Узуна. Его Потаенное око жестоко пострадало: оно и собственное стойбище не могло ощупать, не то что проникнуть в кого бы то ни было или обозреть окрестности! Обессиленный, он не мог ни пройти над ледяной тропой, ни проникнуть в Верхний или Нижний Миры, к Предкам. Духи ускользали, даже самые послушные… Быть может, мог бы помочь взгляд сквозь воду в глаз Небесной Старухи, но Колдун еще тогда, еще будучи юнцом (правда, уже умудренным юнцом) поклялся не делать этого ни для себя, ни для другого. В эту тяжелую ночь – впервые за всю жизнь! – он нарушил бы свою клятву, но специальная посудина Хорру раскололась, а новой не изготовить: не из чего!

…Что ж, пусть он сейчас бессилен. Дать совет он сможет – не колдовской, человеческий! Но – хороший совет, быть может, единственно верный! Вот только будет ли он принят?..

– Великие колдуны! – заговорил Гарт. – Кто из вас первым скажет свое слово тем, кто пойдет сейчас на поиски врага, лишенного имени?

Колдун, тяжело вставая с насиженного места, молча указал посохом на Узуна.

Колдун детей Серой Совы приближался к вождям и охотникам боком, вприпрыжку, продолжая что-то бормотать себе под нос. Видимо, никак не мог расстаться со «своими духами». Наконец принял величественную позу и заговорил:

– Мои духи сказали мне: «Тот, кто лживо называл себя первым охотником детей Мамонта, обезумел!» Его след вы найдете там, за жилищем Киику!

(О Великий Мамонт! А я-то думал, что враг пошел себе спокойно через все ваше стойбище!)

– Дальше этот лживый трус, назвавшийся первым охотником, пошел туда! – Неопределенный жест в направлении ближайшего холма. – Он бежит прочь, он меняет тропу в надежде спасти свою презренную жизнь! Но наши храбрые охотники, посланные в погоню, найдут и схватят этого сына Мамонта!

(Бывшего сына Мамонта! Бывшего!)

– Пусть только они остерегаются наступать на мышиный помет! Это может сбить со следа! Так сказали мои духи!

(А ты, оказывается, не так уж глуп, толстый Узун! Твоя лень кое-чему тебя научила!)

– Вожди благодарят великого колдуна детей Серой Совы за помощь и советы. – (Не понять, говорит ли Гарт серьезно.) – Что скажет охотникам великий Колдун детей Мамонта?

– Немногое. – Колдун выступил вперед, всем телом опираясь на посох. (Такой неимоверной усталости он не испытывал очень давно. Больше всего хотелось лечь, прямо здесь и сейчас. ) – Немногое! Духи молчат, и я ничего не могу сказать ни о намерениях, ни о путях врага.

Недоуменная тишина.

– Но посланные в погоню должны знать: лишенный имени очень опасен! Безумен или нет, он защищен! И когда посланные встанут на его след… – Помолчав, Колдун добавил: – На след, указанный духами моего великого собрата, колдуна детей Серой Совы, – они должны быть чутки, как тигролев, и осторожны, как лисица! Ни на миг не упускайте друг друга! Ни на миг! Если нужно разойтись, перекликайтесь; ни один из вас не должен терять связь с остальными! Теперь – мой главный совет…

Колдун вновь помолчал, обдумывая слова.

– Быть может, лишенный имени пытается укрыться вдали от наших земель. Тогда – все хорошо, тогда вы его настигнете в срок – не сегодня, так завтра! Но если вы сегодня почувствуете, что враг здесь и кружит, – тогда завтра на самом рассвете идите в Проклятую ложбину! Там вы найдете того, за кем посланы!

Среди мужчин пробежал легкий шум. В замешательстве переглянулись не только охотники, но и вожди. Последний совет был непонятен… и страшен! С незапамятных времен Проклятую ложбину обходили стороной, даже в самый яркий, самый веселый день, все охотники окрестных стойбищ! Почему? Говорилось разное; лишь одно имя повторялось неизменно: Великий Хорру! И даже самые храбрые знали: сунуться туда – все равно что полезть безоружным в логово тигрольва, где его жена выкармливает детенышей!

Вперед выскочил Узун:

– Совет моего собрата безумен! Сыновья Серой Совы никогда не пойдут в Проклятую ложбину! Я наложил на нее табу!

(Так, мой «великий собрат»! От страха ты совсем заврался… и зарвался!.. А почему ты так трусишь? Ведь ТЕБЯ САМОГО туда никто не приглашает!)

– Колдун детей Серой Совы воистину велик и могуч, если он сам налагает табу … да еще на то, что находится на земле, принадлежащей другому Роду! Но Арго, вождь детей Мамонта, не налагал табу на это место. Я – тем более; сыновья Мамонта просто обходят его стороной… Я повторяю свой совет сыновьям Мамонта: если враг не покинул наши земли, ищите его в Проклятой ложбине! Если она табу для сыновей Серой Совы, идите туда втроем, но не позднее завтрашнего рассвета! Большего я сказать не могу!

Арго подошел к Йому и положил ему руки на плечи:

– Йом, сын мой! Прошу тебя: не отвергни совет нашего Колдуна!

Йом твердо ответил:

– Пусть мой вождь и отец будет спокойным! Мы не испугаемся Проклятой ложбины!

Повисло неловкое молчание. По закону, налагать табу должен не колдун – вождь. Обычно это происходит в хорошо известных ситуациях, как это было сегодня, на стойбище детей Мамонта. В отдельных случаях табу может быть наложено по совету колдуна, но никак не им самим и уж конечно не на место, принадлежащее соседям! Такое «табу» слишком напоминает воровство – у своих! А сейчас, вдобавок ко всему, посланным в погоню от Серых Сов выпадала незавидная роль – оказаться трусами!

Заговорил Гарт:

– Вождь детей Серой Совы ничего не знает о том, когда, как и почему его колдун наложил табу на то, что нам не принадлежит! Вождь верит: его охотники не подвергнут наш Род худшему позору!

Анук чуть не плакал:

– Сыновья Серой Совы никогда не оставят своих собратьев в опасности! Если дети Мамонта пойдут в Проклятую ложбину – пойдем и мы!

И совсем по-детски добавил:

– Только пусть он снимет табу!

Колдун смотрел на Анука. Молод! Слишком молод и горяч! Как хорошо, что Нагу сейчас в Потаенном доме! Если бы Посвящение сыновей Мамонта происходило в то же время, что и у сыновей Серой Совы, именно он, а не Йом возглавлял бы сейчас посланных от их Рода! И что было бы тогда? Два вчерашних мальчика против…

Узун уже все понял. Красный и насупленный, он изо всех сил пытался загладить свою ошибку:

– Пусть вождь детей Серой Совы простит своего колдуна! Этой ночью духи сказали мне: «Проклятая ложбина опасна для детей Серой Совы!» Я хотел сказать своему вождю, чтобы он попросил великого вождя детей Мамонта разрешить наложить на нее табу для нашего Рода. Но не успел: Ана закричала, и началось… А сам я табу не накладывал, нет! Меня не так поняли…

Гарт не выдержал, бросил:

– Лучше бы твои духи предупредили тебя о другой опасности, грозящей нашему Роду!

Все было сказано, все решено. Колдун подошел к Йому и снял со своей шеи амулет, который был на нем еще той ночью в той самой ложбине и с которым с тех пор он не расставался ни на миг. Очень не хотелось передавать его другому, особенно сейчас, когда опасность, быть может, совсем рядом… Но там будет хуже; Йому амулет сейчас нужнее. А он сам… Что ж, в худшем случае он свое пожил!

– Йом, сын Арго! Это – самый сильный из моих оберегов! Надеюсь, он защитит тебя и там, в Проклятой ложбине! И помни: враг очень опасен!

– Йом, сын Арго, благодарит великого Колдуна! Йом запомнил и принял его слова и советы!

И опять – этот Узун!

– У колдуна детей Серой Совы тоже есть могучий амулет, который защитит храброго Анука, отведет от него любую беду!

(«Любую беду»! Что ты делаешь, толстый дурак?! Ты надеваешь на шею охотника родильный оберег! Хорошо еще, что рядом нет женщин!)

Посланные в погоню уже собрались выступать, но Гарт подозвал Анука:

– Анук! Послушай своего вождя. Ты храбр, и ты хочешь отомстить. Ты не отступишь и не оставишь сородича в беде. Но пообещай своему вождю: не перечь Йому! Он опытен, и он лучше знает нашего врага.

– Хорошо, вождь, Анук обещает! – ответил молодой охотник, подавляя вздох.

Шестеро охотников скрылись в кустарнике за мертвым жилищем. Оставалось одно – ждать! Гарт обратился к Колдуну:

– Вождь детей Серой Совы видит: великий Колдун детей Мамонта очень устал. Жилище вождя пусто, но в нем не остывает очаг, постели свежи, вода в бурдюке холодна и чиста, еды вдоволь. Быть может, великий Колдун не откажется разделить кров Гарта, вождя детей Серой Совы, со своим вождем, Арго?

Колдун был искренне благодарен. Если бы не это предложение, ему бы пришлось до самого возвращения посланных делить с Узуном бывшее жилище его предшественника. Прежде Колдун там бывал не раз, но лишь однажды посетил его с тех пор, как в нем обосновался новый хозяин. Этого оказалось достаточно: даже сейчас он был бы не в состоянии заснуть в этом логове, захламленным отбросами, насквозь провонявшим мочой, на засаленных шкурах, месяцами не знавших чистого воздуха, брошенных на старый, загаженный лапник.

Узун ушел к себе – кажется, он был рад неожиданному избавлению от непрошеного гостя не меньше, чем сам гость. Арго не захотел прилечь и остался у общего очага. Гарт отвел Колдуна в свое жилище, указал гостевую лежанку, предложил еду и питье. От еды Колдун отказался, но с наслаждением сделал несколько глотков бодрящего травного настоя. Пожелав «хорошего отдыха, доброго сна», Гарт ушел к своим, и Колдун с наслаждением растянулся на постели. Действительно, лапник был свеж и пахуч, шкуры чисты, хорошо проветрены, а в изголовье (Колдун отметил это с особым удовольствием – не каждый так делает!) – умело подобранные травы, навевающие дрему. Ох! Теперь – спать, спать! Все равно он больше ни на что сейчас не способен; сделано все возможное, и советы приняты… Духи бежали от его вопросов и просьб, но во сне могут прийти и подсказать…

Уже уплывая в сон, борясь с бесплодными сожалениями о вчерашнем дне, Колдун вздрогнул от неожиданно ясной мысли, почему-то лишь сейчас возникшей впервые:

«Если не Мал, то кто же пытался так неумело проникнуть в его "я"? И зачем? От кого он защитился вчера, во время свадебного обряда?!»

Арго сидел на той же самой коряге, которую недавно занимал Колдун. У ног лежало бесполезное копье. И в этом стойбище привычная жизнь была нарушена. Никто из мужчин не уйдет охотиться, не покинет стойбища – они наготове. Общий плач прекратился, большинство женщин занимались обычными домашними делами, но не было обычной болтовни, привычного смеха и шуток… Даже дети не бегали, не визжали; вон, сидят, сбившись в кучки, и шепчутся. Сейчас по традиции плакали только старухи, готовившие все для того, чтобы начать погребальный обряд сразу же, как только будет можно… Да еще из одного жилища слышался плач, тихий, совсем не обрядовый… А! Это – у Навы…

Казалось, Арго отдыхает, слушая птичьи переклички. Даже плач не мог заглушить этот радостный, переливчатый щебет, цоканье, клекотание. И он действительно вслушивался в эти утренние голоса, казавшиеся сейчас такими неуместными. Вслушивался холодно и внимательно: не вплетется ли в них перекличка шестерых охотников? Пока – нет, он бы отличил сразу… Значит, пока все хорошо: след взят и не потерян!

Дорого бы дал вождь детей Мамонта за то, чтобы быть сейчас там, среди них, рядом со своим новым сыном. На Йома – вся надежда! Остальные… Нет, только на Йома!

Покончив с делами, Гарт подошел к Арго и сел рядом:

– Не обижен ли вождь детей Мамонта на то, что я пригласил под свой кров и Колдуна?

– Нет. Вождь детей Серой Совы поступил правильно и мудро.

Гарт сорвал травинку, задумчиво пожевал:

– Странные слова, странный совет! Но вождь Арго сразу его принял. Быть может, он что-то знает?

Арго заставил себя улыбнуться, хотя бы губами:

– Вождь Гарт! Мы знаем друг друга много лет. Сейчас – не обряд, не совет, не напутствие… Думаю, мы можем говорить свободно… Я не знаю, что скрывается за его предостережениями и советом. Колдуны – вообще странные люди; наш, безымянный, – особенно. Но я знаю его еще дольше, чем тебя. Тут – или верить, или нет. Если не верить ему, то кому? Чей совет принять?

Гарт усмехнулся:

– Да. Больше некому! Боюсь, что могучие духи нашего мудрого Узуна любят его все сильнее и сильнее. Как ты думаешь, если спросить вашего Колдуна прямо, он расскажет?

– Я понял, зачем ты пригласил его к себе. Не знаю. Если и расскажет, то не все.

– Не только поэтому. Он еле стоял на ногах, а у нашего Узуна не отдохнешь!

– Я сказал: вождь Гарт поступил мудро!

У тропы, ведущей в стойбище Серых Сов, послышались шум и голоса. К вождям приближалась группа вооруженных детей Мамонта из общины Кано, а среди них – молодой колдун детей Куницы!

– Гарт, великий вождь детей Серой Совы! Арго, великий вождь детей Мамонта! Колдун из Рода Куницы шел, чтобы помочь Наве. По дороге его встретили сыновья Мамонта, рассказали о постигшем вас горе и дали провожатых. Поверьте, сейчас наш вождь Рам и весь Род скорбят вместе с вами! Колдун детей Куницы верит: нарушившего Закон крови кара настигнет в срок! А пока – все знания и все умение, которым располагает молодой колдун детей Куницы, в вашем распоряжении!

Гарт ответил за обоих:

– Мы благодарим могучего колдуна детей Куницы за слова и помощь. Пусть могучий колдун поможет спасти Наву! Будет жаль, если юная дочь Серой Совы раньше срока уйдет по ледяной тропе вслед за своей подругой Айрис!

– Не покажет ли великий вождь ее жилище?

У входа в жилище колдун оглянулся. Сыновья Мамонта и Серой Совы были заняты разговорами, обсуждали происшедшее. Никто не мог их услышать. И тогда молодой колдун вполголоса спросил:

– Великий вождь детей Серой Совы! Доверяет ли твой собрат, Арго, своему Колдуну?

 

Глава 7

ПОГОНЯ

– Наш колдун не ошибся! – Анук с торжеством указал на согнутые и даже сломанные ветви, примятую траву. – Ваш первый охотник ломился сквозь кусты, ничего не видя. Он обезумел!

– Бывший наш, – спокойно поправил его Йом. – Скрыться из стойбища детей Серой Совы он мог только здесь, иначе был бы риск, что его услышат или даже увидят. А вот безумен ли он…

Йом вглядывался в следы. Ясные, даже слишком. Вон, даже сломал самые приметные сучки… И на земле следы оставил… Будто не лучший следопыт здесь продирался, а… Даже мальчишки осторожнее! Или он в самом деле потерял разум и без труда будет взят, или…

– …Безумен ли он, мы скоро узнаем!

Но след не терялся. Не такой явный, как вначале, но все же несомненный для опытного глаза, он уверенно уводил на запад. Быть может, враг и в самом деле потерял разум? А когда немного пришел в себя, решил бежать как можно дальше отсюда?

Анук был уверен: так оно и есть!

– Безумен или нет, я сам вырежу и съем его сердце! – повторял он раз за разом, первым указывая на признаки следа. (Впрочем; опытным охотникам ни к чему было показывать на сломанную ветвь, на примятую траву, на вдавленную шишку. Их глаза замечали все это еще раньше; интересовало их другое: когда? и почему?)

В конце концов пожилой охотник Рода Серой Совы не выдержал:

– Чтобы съесть сердце врага, нужно врага убить! А мы его еще и не выследили! А когда выследим, должны будем взять живым !

Анук промолчал. Он верил в скорую удачу. А сердце? Что ж, ведь это так говорится… Но если будет схватка, своего права он не уступит!

Люди говорят: «Следопыт следа не оставит!» Люди верят: «След следопыта не выследить!» Но все это – только слова. Даже самый лучший следопыт не может совсем не оставить следа, ведь он не птица. Да и был бы птицей, кто знает, какие следы оставляют они в своем полете?

Нет, если настоящий следопыт хочет скрыть свой путь, свою тропу, его искусство вовсе не в том, чтобы вовсе не оставить на ней следа. Он должен переложить след – создать ложную тропу, уводящую в сторону от его истинного пути, но с таким расчетом, чтобы настоящий путь после хотя бы частично совпал с этой ложной тропой. А дальше – дело искусства: кто хитрее, кто опытнее – дичь или охотник?

Лишенный имени был уверен: опытнее – дичь, но такая, как он сам! Он сидел высоко на сосне, наблюдая за действиями преследователей, вставших на ложный след. Лазать по деревьям могут все – от охотника до мальчишки. Но и в этом он постарался достичь совершенства. Никто другой не мог забраться так высоко в считанные минуты – да еще с оружием! – и не оставить следа. Никто не мог так ловко замаскироваться в ветвях. И никто не знал: чтобы соскользнуть вниз, ему достаточно совсем немного времени, нескольких ударов сердца, не больше, для этого приспособлена длинная и тонкая, но прочная веревка из кожаных ремней. Впрочем, Йом, бывший его приятель, знал больше других, но, конечно, не все… Сейчас Мал жалел, что делился с Йомом и тем, чем делился. Но кто же мог знать?

Он с нетерпением ждал того момента, когда преследователи потеряют след. Лишенный имени надеялся: разбредшись в стороны (это неизбежно при поисках), они будут действовать в одиночку, до тех пор пока кто-нибудь вновь не встанет на след и не позовет остальных. А чего им опасаться? Одного-единственного врага, который должен быть уже далеко от этих мест? И вот тогда-то настанет его час!

Первым ляжет Йом – самый опасный.

Мал осторожен. Это будет сделано не теперь, не здесь, вблизи от стойбища. Пусть найдут еще один след, пусть подумают: ополоумел и мечется в панике! Пусть станут еще беспечнее. И вот тогда…

Но, глядя в их спины, слыша возбужденные выкрики этого Серого Совенка, мечтающего полакомиться его, Мала, сердцем, он чувствовал, как его всего, вопреки рассудку, охватывает горячая черно-красная волна ненависти и рука сама тянется к металке, несмотря на то что безумный бросок дротика с такого расстояния и под таким углом был бы заведомо неточен.

След исчез внезапно – именно тогда, когда даже Йом начал думать: действительно, лишенный имени потерял разум от содеянного (а скорее всего, раньше) и теперь бежит со всех ног куда глаза глядят, лишь бы подальше от этих мест! Впрочем, здесь, на косогоре, где мало земли, мало травы, чахлый кустарник, но зато полным-полно белых камней, исчезновение следа могло быть чистой случайностью. Если так, дальше на запад, в осиновом перелеске, он появится вновь.

Предстояло разойтись.

– Куда пойдут Серые Совы? – спросил Йом.

– Туда! – Анук немедленно указал направо, к одинокой сосне. Этого и следовало ожидать: если все так, как думает молодой охотник, враг пошел (побежал?), скорее всего, именно туда.

– Хорошо. Мы возьмем влево. Договоримся о голосах. Пусть сыновья Серой Совы подают знак голосом своего тотема. Мы будем отвечать голосом ворона. Перекликаемся непрерывно, справа налево. Опасность или неожиданность – двойной крик. Встал на след – троекратный… Молчание – то же самое, что опасность: все сюда!

Анук откровенно расхохотался:

– Крик совы сейчас?! Да нас распознает и ползунчик!

– Вот и хорошо. Если все так, как ты думаешь, лишенный имени уже далеко и нас не услышит. Если нет… Пусть знает: мы – настороже! И еще одно: кричать своим голосом! Измененный голос – тоже тревога!

Анук пожал плечами, но не стал возражать: слово, данное вождю, мужчина не нарушит!

Лишенный имени взглянул на солнце, соображая, сколько времени понадобилось его врагам, чтобы пройти по ложному следу до этого места. Пожалуй, как он и рассчитывал – ни больше ни меньше. Теперь, прежде чем новый след будет взят, они разойдутся широким полукольцом, потеряв друг друга из виду. У него хватит времени на то, чтобы прикончить одного, а то и двух; шума не будет, об этом он позаботится. Все внимание, конечно, будет направлено к той сосне, от нее – лучший путь на запад, хорошо известный охотникам… Оттуда и будут ждать сигналы. Значит, влево!

Он уже огибал косогор, готовясь нырнуть в кустарник на противоположном склоне с таким расчетом, чтобы опередить посланных и подготовиться к встрече, как вдруг… Три крика совы, с короткими паузами, и таких же три крика ворона, опять сова и вновь ворон. Непрерывная перекличка! Это все меняло. Теперь – нечего и думать о перехвате: молчание одного из голосов – то же самое, что и сигнал опасности! После этого останется только выбирать: встретить смерть в схватке с пятерыми (Да нет! Обезножат и скрутят; смерть будет потом!) или бежать от них во весь опор, как длинноухий, как олень, безнадежно пытающийся уйти от волчьей стаи. Раздосадованный, он едва не разворошил копьем муравьиную кучу, едва не наследил по-настоящему.

Лишенный имени замер. Неожиданная мысль пришла ему в голову: «Откуда вообще это желание? И ведь не впервые за день». Еще там, в своем тайном лежбище, глядя на своих бывших сородичей, растревоженных, оторванных ото сна, то сбивающихся в общую кучу, то распадающихся на отдельные группы, он злорадно думал о том, как разворошил этот муравейник и как разворошит его еще сильнее! А ведь раньше и мысли такой не возникало; как и всякий охотник, обходил муравейники бережно, с уважением. С детства…

В тот день он, Тииту, и его приятель Кийси – будущий Йом, отправились за черными ягодами. Б овраге, у старого пня, им предстал толстый увалень – Серая Сова, самозабвенно разворачивающий палкой большую муравьиную кучу – даже губу прикусил от усердия!

– Ты что делаешь, лашии! – возмущенно закричал Кийси.

Толстяк испуганно обернулся, но, увидав всего лишь мелюзгу-Мамонтят, даже не удостоил ответом и вновь вернулся к прерванному занятию. Тогда Тииту отстранил приятеля и с разбега отвесил такой пинок под оттопыренную задницу Совеныша, что тот ткнулся своей ряхой прямо в разоряемый муравейник – на радость его обитателям. Жирняга вскочил, отплевываясь и отряхиваясь, и, просипев: «Ну, гадючье отродье!» – бросился на ребят с кулаками.

Он был старше их на несколько лет, это родительское горе, этот позор Рода. Над ним, закричавшим от боли во время первого же обряда и вышвырнутым из мужского дома назад, к женщинам и детям, безнаказанно потешались даже ползунчики. Но сейчас, когда поблизости не было никого из взрослых, жирняга решил, что сквитается с этой мелюзгой за все.

Не тут-то было! Тииту, легко увернувшись от неуклюжих кулачищ, так боднул его головой в живот, что муравьиный разоритель согнулся в три погибели и взвыл, должно быть, еще громче, чем в тот день, когда ему попытались нанести на тело Родовые знаки. А тут еще изрядный кусок коряги обрушился на неповоротливую шею – Кийси постарался! Размазывая слезы, сопли и кровь, жирняга бросился бежать под восторженный хохот мальчишек и уже на безопасном расстоянии обернулся, потрясая бессильными кулаками, и прокричал:

– Безотцовщина! Лашии! Вот скажу своему отцу – он тебе все уши оборвет!

Нет, конечно, Тииту прекрасно знал: не скажет. Никому и ничего. А скажет отцу – даже не упомянув про муравейник, просто о том, что мальчишка из детей Мамонта побил его великовозрастного сынка-балбеса, – уши действительно будут гореть, как головешки, но только не у Тииту.

…И все же жирняга его тогда достал. Что ни говори, а он ведь и впрямь безотцовщина…

Теперь вспоминать все это ни к чему! Теперь нужно думать совсем о другом. В конце концов, слишком огорчаться причины нет. Это только начало. Второй ложный след похитрее и поведет их дальше. Сейчас они осторожны – что ж, посмотрим, что будет, когда солнце подойдет к перелому! А пока здесь больше нечего делать!

Лишенный имени круто свернул в лес и, стараясь держаться одной из своих троп, наперерез направился туда, куда должны были в конце концов выйти и его преследователи. Троекратный крик ворона заставил его на миг задержаться и взглянуть на солнце. Сигнал мог означать только одно: второй след взят. Быстро, слишком быстро – Мал рассчитывал, что им понадобится больше времени. Это, конечно, Йом! Придется поспешить и ему самому.

Действительно, след был обнаружен Йомом: полоса на склоне небольшого овражка, оборванные листья на ветке, след камня, скатившегося на дно, – все говорило о том, что, спускаясь в овраг, лишенный имени поскользнулся и, пытаясь удержаться, схватился за ветвь. Йом подал условный сигнал.

Овражек был всем хорошо известен. Он сворачивал круто на восток, в сторону речной долины, как раз между стойбищами Гарта и Кано. Осмотр показал, что следы врага – более редкие, он явно стал осторожнее – ведут именно туда.

– Так и говорил наш колдун: «Он меняет тропу в надежде спасти свою презренную жизнь»! – воскликнул Анук.

– «Толстый Узун, мудрый Узун…» – задумчиво проговорил пожилой охотник. – Менять-то тропу он меняет, да вот только – зачем?

Йом предложил рассредоточиться. По дну пойдут он и Анук, остальные, по двое, по краям.

– И не только ищите след; его там, скорее всего, и не будет, не должно быть. Смотрите окрест и будьте настороже! – предупредил он. Анук хмыкнул, но промолчал и в этот раз.

След вывел их к Большой воде, когда солнце уже готовилось перевалить за половину. Анук досадовал:

– Проклятый! Столько времени прошло, а мы все кружим вокруг да около! Когда же встанем на прямую тропу?

– Торопись медленно! – усмехнулся пожилой охотник.

На песке у воды нетерпение было вознаграждено: следы мокасин (их заметали, но неудачно, видимо, помешала ночь) и еще один – след от бревна, стащенного в воду. Йом даже помнил этот старый ствол – кажется, лишь два дня назад он был на месте.

– Пошел по воде! – плюнул с досады Морт, сосед Йома и самый частый его спутник на охоте. – Как же теперь?

Йом задумался. Для такого пловца, как… как лишенный имени, уйти вниз по Большой воде, на юг, несложно. Или – переправиться на тот берег и попытаться уйти там, где на несколько переходов нет ни одного человеческого жилья. Но путь по воде не может длиться вечно – рано или поздно враг выберется на берег. И оставит следы. Весть о его преступлении уже сейчас распространилась очень далеко – от стойбища к стойбищу – гонцами-горевестниками. Сейчас погоню не вышлет никто, но если заметят след (а смотреть будут в три глаза: тут не украденная жена, тут гораздо хуже!), то через гонцов немедленно дадут об этом знать. О другом береге беспокоиться нечего: он песчаный, там и лучший следопыт следа не скроет, если, конечно, не приделает себе крылья!

Йом внимательно вгляделся в противоположный берег. Враг – отличный пловец, но даже он не пересечет отсюда Большую воду ближе той косы. А там (зоркие глаза прощупывали песок), там – ничего! Но, конечно, нужно проверить.

– Кто из Серых Сов лучший пловец?

– Эбон! – И Анук, и пожилой охотник уверенно показали на третьего сородича – худощавого, довольно молодого, с изрезанными щеками и небрежно одетого.

Увидев его впервые, Йом подумал: «Этот-то зачем? Небось лентяй и неумеха, раз девицы обходят…» Но, посмотрев на Эбона в деле, успокоился. Его одежда действительно была с дырами и сомнительной чистоты, но оружие – в отменном состоянии. За все время, что они провели вместе, Эбон не сказал и десятка слов, но глаз его оказался остер и приметлив – не хуже, чем у самого Йома.

– Значит, Эбон и Морт. Переберитесь на тот берег. Похоже, там ничего, – Эбон понимающе кивнул, – но проверить нужно… Да и стоит осмотреть наш берег с той стороны. Мы пойдем медленно, пока вы плывете. Друг друга из вида не терять!

Найти подходящую корягу было несложно: охотники всех трех Родов специально стараются скапливать у воды эти простейшие средства для переправы. Эбон и Морт разделись, сложили одежду и оружие на бревно и, придерживая его с двух сторон, вошли в воду. Погода менялась: небо уже давно перестало быть таким чистым и ослепительно синим, как накануне. Облачные тени скользили по воде, и ветер, сгоняющий небесные стаи, не доставлял удовольствия.

Четверо преследователей медленно шли на юг, вдоль прибрежного кустарника. Следов не было, – во всяком случае, следов, принадлежащих лишенному имени. Те, что попадались, явно не имели никакого отношения к событиям этой ночи. Ничего не было и на том берегу – ни на песчаной косе, ни дальше. Эбон и Морт двигались по прибрежной полосе, не отставая и не опережая своих товарищей. Они не только посматривали окрест, но и вглядывались в правый берег. Йом прав: порой издали можно лучше заметить то, что нужно.

Йом не столько искал след, сколько внимательно изучал склон, спускающийся в речную долину, поросший редколесьем и кустарником. Следы на берегу обнаружить нетрудно, во всяком случае, пока нетрудно. К тому же он, кажется, уже догадался, где мог выйти на берег лишенный имени (если только, конечно, он не поплыл вниз по Большой воде как можно дальше от этих мест). А вот там, на склоне… Что ж, если враг действительно поблизости и пожелает подобраться к своим преследователям на бросок металки, он будет замечен, и тогда можно считать охоту законченной!

…А вот и березы, окаймляющие Поляну празднеств. Так он и знал!

– Жабье дерьмо! – Привычное проклятие вырвалось у всех трех его спутников. После вчерашнего праздника как можно отыскать здесь ночной или утренний след врага? Тем более он тоже был здесь со всеми. (Неужели это было только вчера?)

Люди остановились. Следовало подумать о том, как быть дальше. Дальнейший поиск был бы ясен, будь у них уверенность в том, что враг действительно вышел на берег именно здесь, а не поплыл дальше на юг. Нужно решать: продолжить ли поиск следов вниз по течению или заняться осмотром берегового склона и старых, исхоженных троп. И в том, и в другом случае, если решение будет ошибочным, они потеряют впустую весь оставшийся день. Ветер уже сбил свои стада в рваные тучи; солнце лишь временами прорывалось сквозь них, но все равно ясно: оно уже на уклоне. Начал накрапывать мелкий дождик – не затяжной: ветер скоро его унесет и пригонит новый…

С того берега раздался радостный крик. Оба охотника возбужденно приплясывали, указывая копьями на их сторону, куда-то вперед:

– Коряга! Коряга!

Эбон и Морт торопливо раздевались. Потом, не затрудняя себя поисками подходящего бревна, с одеждой и оружием на головах, они бросились в воду. Йом даже забыл о склоне, о металке. Он со страхом следил за плывущими. Конечно, оба – пловцы, но Большая вода есть Большая вода. Что, если…

Но все обошлось благополучно. Большая вода дважды помогла тем, кто смешал в ней накануне сухую кровь трех Родов: выдала врага и поддержала на своих волнах его преследователей. Вскоре оба они уже были среди своих и, торопливо одеваясь, стуча зубами от холода, говорили наперебой:

– Коряга, на которой он плыл! Мы заметили ее с того берега; ее прибило к камышам немного ниже! Нас вынесло прямо на нее; все точно: она очутилась в камышах не раньше, чем этим утром! Да и помню я ее, эту корягу, – еще сук у нее такой… вроде гусиной шеи… А еще – вот!

На ладони Эбона – оборванная жилка, какими одежду сшивают.

– Зацепился-таки! И не заметил в темноте! А может, подумал: «Далеко уплывет; все равно!»

Это была удача! Подлинная удача! Не нужно было даже идти к этой коряге; Йом знал: этим следопытам можно верить. Но прежде чем начать поиск следа, нужно отдохнуть и поесть.

– Холодно! – поежился Анук. – Давайте под обрыв, там хоть не так дует.

– Нет. Сядем здесь, в центре, подальше от кустов, лицом к склону. И – следите, все следите! Всякое может случиться.

И опять промолчал Анук – к его чести. Мужчина держит слово, даже если вполне убежден: враг далеко, а они со всеми этими предосторожностями только даром теряют время, а сейчас вдобавок напрасно терпят дождь и холод – в двух шагах такое уютное укрытие!

Арго так и не вставал с места. Гарт вначале спрашивал: не хочет ли великий вождь детей Мамонта поесть? Отдохнуть? Потом ушел по своим делам, понял: остаться в одиночестве – вот подлинное желание Арго!

Но сейчас – подсел вновь:

– Арго! Не стоит мокнуть впустую! – и накинул лошадиную шкуру – одну на двоих.

– Благодарю, Гарт!

Они сидели вдвоем под одной шкурой. (Приглашать в жилище… Напрасно; да и Колдун их еще не отоспался, – видно, ночью своими делами был занят!)

Гарт, как и все общинники, знал, конечно, что для колдовских полетов самое подходящее время – ночь. Но почему ни духи, ни предки не предупредили его о таком?!

– Знает ли Арго, что сказал его собрату молодой колдун-Куница?

– Нет.

– «Великий вождь детей Серой Совы! Доверяет ли твой собрат, Арго, своему Колдуну?»

– Интересно! Почему бы не спросить прямо у меня? Или – чего лучше! – у самого Колдуна? А где сейчас этотлюбознательный?

– Спит. Там, где лечил… И твой Колдун – спит.

– Ну и хорошо. Потом – объяснятся! Я сказал: колдуны – народ странный! Даже очень странный! Но если спросит еще раз, скажи: «Вождь детей Мамонта, Арго, доверяет своему Колдуну!» И повтори трижды!.. И пусть спросит у меня; я скажу то же самое!

Дождь лил сильнее и сильнее… Где-то сейчас Йом и остальные?!

Нагу распластался на колючих ветвях, не делая ни малейшей попытки уклониться от струй, льющихся на его обнаженное тело сквозь дыры кровли. Он был даже рад: если бы не дождь!.. А почему? Откуда слезы? Ведь все должно быть хорошо: вчера – свадьбы; сегодня Айрис и Киику у себя, свой дом обживают; отец и мать, конечно, к ним придут, отец будет говорить с Киику, а мать с Айрис, а потом…

Но почему-то он никак не мог представить: что же происходит сегодня? Пытался – но все казалось надуманным, нереальным… И пищу почему-то принес не Гор.

И еще об одном думал Нагу: они здесь, в Потаенном доме, в молчании, – для чего? Быть может, для того, чтобы глубже в себя вглядеться? Не так уж много прошло дней (а сколько?!), – но он, Нагу, уже другой, уже не тот, что прежде… Только очень хочется увидеть Айрис!

А вода все текла и текла сквозь дыры в кровле, и лилась холодными струйками на его тело, и стекала с живота ручейками, и окропляла лицо, так что никто – ни одна живая душа! – не смог бы распознать: дождь это или слезы?!

Спасибо дождю!

Лишенный имени следил за происходящим с вершины сосны, чтобы видеть и тот, и этот берег. В случае удачи – соскользнуть вниз и подобраться несложно. Но с самого начала все пошло не так, как он рассчитывал ночью. Почему-то он думал: на тот берег переберутся все и потеряют больше времени и сил. А может, кто-то и утонет. Это, конечно, его собственная глупость – думать так: Йом далеко не дурак, и если получится, то в первую очередь – его! Но настоящая злоба и досада пришли, когда лишенный имени понял: они таки догадались, что он вылез на берег у Поляны празднеств! Как же так? Почему? Ведь он так хорошо оттолкнул эту проклятую корягу – плыви себе хоть до Великой воды!.. Он-то надеялся: разделятся, а для тех, кто пошел бы по берегу на юг, есть такое удобное местечко… О, жабье дерьмо!

Теперь оставалось одно. На его след они встанут скоро, в этом нет сомнений: не новички – следопыты! Они догадываются, они знают: враг – рядом! Что ж, он порадует их еще больше, он даст им свежий след! Пусть думают: теперь, когда его план раскрыт, их враг действительно бежит без оглядки на запад! Действительно хочет уйти как можно дальше, прочь от этих мест. Навсегда. А он сам тем временем…

Лишенный имени соскользнул с сосны. Дождь окончился – это хорошо: теперь и ползунчик не спутает старый след со свежим!

Тучи вновь превратились в отдельные белые облака, пронизанные лучами солнца, давно идущего под уклон, когда погоня обнаружила на старой тропе признаки, которые могли быть утренним (а быть может, и дневным?) следом врага. За неимением лучшего пошли по этому следу, рассыпавшись в стороны с непрерывной перекличкой. Настоящая удача пришла немного позже: несомненно свежий след, проложенный уже после дождя! Это мог быть только он, и в этот раз он выдал себя с головой. Теперь лишенный имени никуда не денется, по свежему следу он будет взят, и взят очень скоро!

Увидев листья и траву со сбитыми каплями, отпечаток края мокасина на сырой тропе, Анук и радовался, и досадовал. Он весь этот день верил своему колдуну, а прав-то оказался их старый! Оказывается, все это время враг был рядом, и кто знает, как бы все обернулось, если бы не эти предосторожности, которые так его раздражали! Вот уж действительно:

Толстый Узун, мудрый Узун

Был ползунчик, стал – ползун!

Но теперь все ясно, и лишенный имени никуда не скроется. Как бы он ни спешил прочь, на запад, – они его схватят. Хорошо бы, еще сегодня. Жабье дерьмо, почему это солнце катится вниз так быстро?!

Лишенный имени действительно не шел – бежал, осторожно, как следопыт, но время от времени подбрасывая им наживку. Он действительно бежал на запад, туда, где далеко отсюда по каменистому ложу струится широкий ручей. Намеченной цели он достигнет в самом начале ночи и, переложив след, вернется к себе, в Проклятую ложбину, – за советом и помощью. А погоня неизбежно отстанет. Не такие он оставляет следы, чтобы по ним могла бежать и погоня! Ночью же их и вовсе не взять, даже при свете Одноглазой. Впрочем, сегодня ее око будет надежно прикрыто тучами (уж не друг ли его о том позаботился?).

Утром он их встретит там, у ручья, вдали от всех стойбищ. Там они разделятся, обязательно разделятся: ручей – не Большая вода, беглец по его руслу может идти и вверх и вниз… а следов все не будет, и разойтись им придется далеко друг от друга… Очень далеко! И тогда… Он начнет со своих бывших сородичей. И первым будет Йом.

Лишенный имени задержался на миг у большого муравейника, прижавшегося к основанию сосны. Копье вошло вглубь и несколько раз повернулось, разрушая то, что создавалось годами, переворачивая отлаженную жизнь до самого основания.

Вот вам еще один след лишенного имени! Ваш, человеческий, муравейник я разорю и не так!

Погоня остановилась на бугре, у опушки соснового леса. Впереди, за лугом, темнел густой ельник; оранжево-багровый диск опускался в тучу, нависшую над его зубчатым краем.

– Чего мы ждем? – взволнованно спросил Анук, – Еще светло, еще виден след, а враг, может быть, совсем рядом!

Йом покачал головой:

– Он не рядом, и он очень хитер! Поверь, мне это хорошо известно. До ельника мы, быть может, и дойдем, а что дальше? Куда и зачем он нас ведет?

– Да не «ведет» он – спасается, удирает! Ты его разгадал – вот он и бежит что есть мочи! Неужели мы подарим врагу целую ночь?!

И опять вмешался пожилой сын Серой Совы:

– Торопись медленно! И слушай тех, кто лучше тебя знает лишенного имени! Я его почти не знал, но то, что мы видели за этот день… Нет, не похоже, чтобы такой бежал от нас, как длинноухий от лисицы!

Йом принял решение:

– Ночевать будем здесь – вот хорошая ложбинка, даже огонь можно развести. Поедим, потом – четверо спят, двое на страже. А на рассвете…

Помолчав, он сказал твердо:

– На рассвете мы пойдем туда, куда нас послал старый Колдун!

– Назад? – Глаза Анука расширились. – Бросив след?! Послушай, Йом, я тебе не перечил и не жалею об этом. Но сейчас… Сойти со следа… Да ведь это все равно что отказаться от погони! Это же… вечный позор всем нам!

– На след можно и вернуться…

– Потеряв полдня?! Помолчав, Йом ответил:

– Я знаю Колдуна. Он никогда не дает пустых советов. – (Только бы не подвел голос, ведь он и сам не знает, прав или нет! Ведь и самому ему такоекажется безумием!). Впрочем, приказывать Серым Совам я не могу. Утром мы можем разделиться: вы пойдете по следу, а мы…

– Но ведь ваш Колдун даже с духами не говорил, – он сам в этом признался! И потом… А что, если они в сговоре? Что, если лишенному имени кто-то помогает? Разделиться… Ведь это только врагу в помощь!

(Сомнения… Он и сам сомневается. Что если и в самом деле…)

И опять – пожилой охотник:

– На ночь решений не принимают, – только испортим себе еду и сон! Поговорим на рассвете, перед походом. Глядишь, и сны кое-что подскажут… А сейчас давайте займемся костром, едой и ночлегом.

Глаз Небесной Старухи был красным, воспаленным. Скоро его укроют тучи, – может, ей полегчает…

Лишенный имени уходил в свою любимую ложбину скорым шагом, но уже не бежал. Он был удовлетворен: дело сделано! Конечно, они будут идти по следу до конца, пока не стемнеет. Попробовать подкрасться к спящим? Нет, это – только потеря времени: они наверняка настороже. А вот завтра, когда они доберутся до ручья и начнут бесполезный поиск… Он их будет там ждать! В этот раз им и непрерывная перекличка не поможет!..

И первым будет Йом!

Ночь была мрачной. Ветер налетал порывами, гнал по небу рваные тучи. Сквозь них едва пробивалось какое-то красноватое сияние Одноглазой.

В этот раз тот, второй, пришел в ином обличье. Лица не разглядеть, черный силуэт на фоне огромного багрового ока Небесной Старухи (тучи рассеялись).

– Я вижу, великий Мал напрасно потерял время?

– Мал?!Лишенный имени!

– Для них. Не для своего друга. Ведь Мал дарит свое имя своему другу, не так ли?

– Да.

– Тогда – Мал! И мне жаль твоего потерянного времени!

– Потерянного?! Я подготовил…

– Ты упустил все! Я говорил тебе, помнишь: «Самый опасный враг – молодой колдун-Куница!» И ведь сегодня он мог быть в твоих руках! А ты убил мальчишку – зачем?

– Я думал, путь на север… Постой! Почему колдун-Куница мог быть в моих руках?!

– Потому что сегодня утром он шел в стойбище Серых Сов! К твоей Наве! И если бы ты с начала избрал иную тропу… Впрочем, что говорить? Думать – это не для первого охотника, это – для его друга! Жаль только, что великий Мал пренебрег хорошим советом. Сейчас бы он уже почти победил!

– Я не знал…

– Если бы ты доверил свое тело мне, ты бы знал!

Скрипящий, ледяной голос!.. Слышит ли он, или этот голос звучит прямо в его голове?!

– Я дал им ложный след! Они ушли далеко – от своих! И завтра – я их встречу!

– Не обольщайся! Твоя металка… Хорошо, ты убьешь Йома; быть может, еще одного-другого. А остальные? Они не слабаки – ты и сам в этом убедился!

– Все равно! Я их одолею! Или сам лягу там, у ручья…

– Ляжешь?! Это – проще всего! Нет, ты должен победить! Но твоя металка… этого слишком мало, даже в таких руках, как твои! Так и быть, я подарю тебе нечто новое – новое оружие!

НОВОЕ ОРУЖИЕ!!! По рукам, по всему телу забегали мурашки. Что это такое?

Казалось, его друг читает мысли. Холодная усмешка, едва слышная.

– Вообще-то, новое оружие тебе хорошо известно. Вы называете его – лук!

Сказанное было так нелепо, что Мал искренне расхохотался:

– Лук?! Детская игрушка?! Ты предлагаешь первому следопыту вновь стать ползунчиком и расправиться со своими врагами… с помощью…

– С помощью лука и стрел! Вы называете их «короткими дротиками», но, право же, это оружие заслуживает собственного имени!

(Нелепость! Нелепость! Лук… в руках мужчины эта вещь годится только для добычи огня… ну, для сверления… Только мальчишки забавляются тем, что пускают с его помощью короткие дротики. Он сам этим баловался и был не последним… Но чтобы сейчас он, взрослый охотник, взял в руки детскую игрушку?!.)

– Думаешь, «игрушку»? Хорошо, сейчас ты поймешь!

…Мал снова был на сосне, как тогда, утром, когда он мечтал пустить в ход металку и дротик, и не решился. Но теперь его рука сжимала лук – не тот детский лучок, из которого несмышленыш Тииту пускал короткие дротики в зайцев и уток, не причиняя им слишком большого вреда, не тот, побольше, из которого Тииту-подросток посылал стрелы в стадо лошадей во время загонных охот, соревнуясь со сверстниками: чья стрела вообще долетит до стада? чья вопьется в бок обезумевшей лошади, а не отскочит, не упадет под копыта? Этот лук был гораздо больше, почти в человеческий рост, в нем опытная рука чувствовала силу грозного, хотя еще непонятного оружия!

Вот они, его преследователи! Спиной к нему, расходятся на поиск потерянного следа… На тетиву легла стрела – тонкая, с черным оперением и кровавого цвета наконечником. Мал хотел направить лук горизонтально, по старой мальчишеской привычке, но чужая воля развернула его левую руку совершенно иначе, непривычно… И пальцы правой руки вели себя не так: оперенный конец стрелы не был зажат между большим и указательным – он покоился между согнутыми указательным и средним пальцами, отводящими его вместе с тетивой куда-то к правому уху… На миг все застыло, фигуры внизу перестали двигаться. Мал понял: ему показывают, куда он должен направлять наконечник… Пальцы выпрямились. Хлопок – и стрела ушла вперед со зловещим свистом, до крови ободрав ложбинку между большим и указательным пальцами левой руки, сжимающей лук. Мал увидел, как его бывший приятель Йом рухнул замертво, пораженный точным ударом под левую лопатку! Не обращая внимания на боль, Мал выпустил подряд еще две стрелы – с помощью того, второго, или уже без него, он не знал, – и еще два трупа! Только теперь опомнились остальные, но и они были в полной власти первого настоящего лучника. Они бегали как муравьи, бессильные достать его своими жалкими металками, бессильные скрыться… Когда еще двое завалились на корни сосен, знакомый голос произнес:«Последний пусть уйдет, пусть расскажет!»

И вот он уже на другой сосне, с которой стойбище детей Серой Совы просматривалось как на ладони. У общего костра – два вождя, оба колдуна, встревоженный народ – слушают единственного из посланных в погоню за Малом, кто вернулся живым! Разворошенный муравейник… Сейчас его разворошат еще сильнее! Расстояние большое, гораздо больше, чем в первый раз, но Мал уже поверил в мощь своего нового оружия. Теперь кисть левой руки была защищена умело прилаженным куском кожи – стрела скользнет по ней, не поранив руку… И опять на какой-то миг все замерло: новичка учили прицелу с большого расстояния. Уже привычно распрямив пальцы, Мал увидел, как стрела уходит в небо, чтобы спуститься по дуге туда, куда ей надлежит… Удар! Первым падает этот старый лис, из-за которого он лишился Айрис! Ну что, помогло тебе твое колдовство?!. Вторая стрела поражает Гарта, третья… третья – для Арго!.. Вождь может быть только один – он, Мал, несущий людям свободу от проклятого Закона!

Общинники в панике разбегаются, пытаются укрыться в жилищах, падают ниц… Победа! Мал в восторге потрясает чудесным оружием, забыв, что он – высоко, что сосновый сук может обломиться, и он действительно ломается, и Мал падает вниз…

…чтобы очнуться там же, в Проклятой ложбине! Тот, второй, уже исчез; нет ни лука, ни стрел, но теперь Мал знает, как его сделать, а главное – как им пользоваться. Вот это оружие! На таком расстоянии, так быстро!.. Теперь Мал мог признаться самому себе: еще вчера он не верил всерьез в то, о чем говорил тот, второй. Конечно, он – сильный, но… Стать вождем всех трех Родов? Отменить Закон крови?! Нет, искренне, до конца поверить в такую возможность ему было не по силам. И не случайно он сделал так, чтобы северный путь, на котором можно искать лашии, оставался свободным как можно дольше.

Зато теперь!.. Мал твердо знал: все будет именно так! С таким оружием, с таким другом он действительно непобедим!

Как и накануне, был серый предрассветный час. Спать не хотелось; Мал был бодр и свеж. Хотелось одного – скорее, скорее изготовить это чудесное оружие, чью сладкую тяжесть все еще помнят его руки!.. Конечно, сюда, в Проклятую ложбину, никто из этих прислужников Закона не посмеет сунуться, но все равно нужно торопиться! С рассветом первый боевой лук будет готов, и тогда… Тогда он им покажет! Он им всем покажет, что такое первый охотник трех Родов, будущий вождь трех Родов! А потом они поймут: Мал, убивающий по праву сильного, принес им невиданную свободу и неслыханное могущество!

Йом проснулся как будто от укола в самое сердце. Из сна он помнил только одно: свою смертельную рану, но знал твердо: медлить нельзя, времени нет!.. Амулет на шее грел, чуть ли не обжигал кожу… Часовые не спали и встревожились еще сильнее, увидав лицо Йома.

– Будим всех. Пора!

– Но рассвет…

– Нам нужно быть там до рассвета… Или – с рассветом. Иначе будет поздно!

Охотники собрались быстро. Хмуро смотрели на небо: ночь идет на убыль, но еще темно… И сейчас идти в Проклятую ложбину?!

Йом чувствовал их страхи, их колебание.

– Помнят ли сыновья Серой Совы и сыновья Мамонта свои сны?

Молчание. И угрюмые ответы:

– Дурной сон… Предостережение… Не хочу говорить!..

– Так. Я – тоже. Мы должны торопиться!

(Амулет Колдуна! Кажется, он пульсирует!)

– Но сейчас!.. Мы все там погибнем!

– Мы погибнем, если не пойдем туда! И не мы одни!

Йом говорил, как властный и знающий. От него исходила сила. Возражений больше не было, только вопрос:

– Как мы пойдем? Низом, северной тропой?

– Нет. Верхом, через холмы. Мы должны прийти туда на рассвете.

Они вышли из сосняка на самое высокое место, откуда далеко видно окрест, на север и восток, к Большой воде. Ночь еще не отступила, лишь вдали, за Большой водой, у самого края неба угадывались первые признаки рассветного часа. Внезапно Анук судорожно схватил Йома за руку:

– Великий Мамонт, духи-покровители, Первобрат-даритель!..

Там, где во тьме угадывалась Проклятая ложбина, полыхал свет! Не от костра, не от пожара – низкий, мрачный, зловещий… Подгибались ноги, хотелось упасть, закрыв голову руками, – лишь бы не видеть это непонятное сияние!..

Йом с силой ударил копьем оземь:

– Вперед! Нам помогут предки! …И рассвет!

Лишенного имени настигли на самой заре, когда он, уже подготовив основу будущего лука, рассматривал свои запасы сухожилий и ремней, обдумывая тетиву. Первым прыгнул Анук. Хорошо прыгнул и даже успел захватить шею врага. Но тот, даже застигнутый врасплох, легко перебросил его через себя и убил одним ударом кинжала в сердце. Однако вытащить оружие из раны не успел: навалились двое… третий… четвертый. Схватка была упорной, молчаливой, но недолгой. Мал перестал сопротивляться после того, как обе его руки заломили чуть ли не к затылку, а ноги оказались притиснутыми к земле тяжестью двух мужских тел. Вскоре все было кончено: лишенный имени лежал, уткнувшись лицом в свой любимый мох, и прочно скрученный по рукам и ногам кожаными ремнями.

Охотники совещались о том, как и в каком порядке нести тело погибшего друга и связанного убийцу. Почему-то не было большой радости от победы, и… и, как ни странно, исчез страх! Будто и не в Проклятой ложбине они совещаются… И еще одно: Йом вдруг понял, что Анук был обречен. С самого начала. И он это знал, и другие… Потому-то и говорят сейчас почти спокойно!..

Наконец решение было принято. Убитого положили на носилки, сделанные из одеяла и двух тонких сосенок. Его несли, головой вперед, двое: впереди – сын Серой Совы Эбон, сзади – сын Мамонта Морт. Двое других – сын Мамонта первым и сын Серой Совы вторым – тащили, головой назад, связанного врага. Между его рук и ног, стиснутых ремнями, был продет тонкий еловый ствол. Захватили на случай и ту самую палку, что подготовил он сам. Охотники так и не поняли, что это такое. Заготовка для копья? Слишком тонка, ни один конец не заострен, как надо, да и кто же видел еловые копья, причем не округлые, а уплощенные?!

Йом замыкал шествие. Он шел с копьем наперевес, готовый отразить любую опасность, от кого бы она ни исходила. И когда его взгляд, внимательно ощупывающий окрестности – деревья, кусты, – опускался к тропе, Йом внутренне вздрагивал, встречаясь с единственной реальной угрозой – ненавидящими глазами насильника и убийцы.

Возвращались нижней тропой. Здесь пришлось задержаться… Когда окоченевшее тело горевестника извлекли из кустов, пожилой сын Серой Совы не выдержал, пнул ногой в лицо лишенного имени:

– Падаль! Кусок дерьма! Мальчишка-то чем тебе помешал?!

И плюнул с досады: себя унизил – не врага!

Лишенный имени молчал. Из разбитой губы на тропу капала кровь.

 

Глава 8

КАЗНЬ

– Вождь и отец! Твой сын сдержал свое слово! Наш враг – вот он!

Лишенного имени швырнули, не развязав, прямо к общему очагу, не заботясь о том, обожгут ли угли его лицо или нет. Говорил Йом:

– Гарт, великий вождь детей Серой Совы! Мы настигли врага, настигли там, куда указал Колдун детей Мамонта! Анук, сын Серой Совы, бросился на него первым, он попытался взять лишенного имени живым. Но враг был силен и опасен. Он убил Анука, мы подоспели слишком поздно! А на обратном пути мы нашли тело нашего брата, сына Мамонта. Враг убил и его.

Вожди двух Родов сидели рядом, на шкуре лошади. Колдуны – здесь же. Старый выглядел бодрее, чем накануне, но все еще не такой, как прежде. Арго держался хорошо: ночью он заставил себя уснуть. И все же – круги под глазами и лицо осунувшееся.

Йом осторожно снял со своей шеи амулет – странной формы пластинку, вырезанную из бивня мамонта, – прижал его к сердцу и с почтительным поклоном передал Колдуну:

– Йом благодарит старого Колдуна за надежную помощь и защиту. Амулет вовремя разбудил сына Арго. И помог.

Колдун также прижал к сердцу драгоценный амулет, вернул его на свою грудь и произнес:

– Пусть отважный Йом расскажет подробнее. Вожди склонили головы в знак согласия.

– Лишенный имени кружил нас по ложным тропам весь день. После дождя мы встали на свежий след, он вел на запад. Но мы не пошли по нему до конца: я помнил совет Колдуна детей Мамонта, – и мы заночевали у верхнего сосняка, оттуда еще можно повернуть к Проклятой ложбине и достичь ее вовремя… Или продолжить путь по свежему следу. Ночью… Ночью были вещие сны. Когда я проснулся, амулет горел на груди, он говорил: «Торопись!» – Йом расстегнул ворот. Действительно, на том месте, где амулет Колдуна касался тела, образовалось красное пятно. – И мы пошли в Проклятую ложбину.

Охотник замолчал на миг, собираясь с мыслями… или с силами.

– Мы увидели. Была еще ночь, а над Проклятой ложбиной стояло зарево! Только это был не костер. Не знаю что… Но мы не испугались, мы достигли места с рассветом и застали там врага, как и предсказал наш Колдун. Анук поспешил. Но он погиб как мужчина – охотник и храбрый воин! А потом, на нижней тропе, нашли тело Алема. Лишенный имени убил его утром, и наши северные соседи ничего не знают.

Колдун задал только один вопрос:

– Что или кого видели охотники в Проклятой ложбине?

– Только лишенного имени! Иных следов там не было.

Гарт сказал то, что должен был сказать:

– Вождь детей Серой Совы благодарит храброго Йома и всех отважных охотников! Вождь детей Серой Совы скорбит о гибели своего брата – сына Серой Совы и о гибели юного сына Мамонта. Наш общий враг взят в срок. Он принадлежал Роду детей Мамонта. Главное слово – за теми, чей тотем, чью кровь он осквернил. Пусть говорит Арго!

(Трудно, ох как трудно говорить! Как трудно быть здесь!)

– Вождь Арго благодарит своего сына, Йома! Вождь Арго благодарит храбрых охотников – детей Серой Совы и детей Мамонта. Вождь Арго скорбит о новых жертвах убийцы и осквернителя Закона крови. Решать его судьбу должны все мужчины нашей общины. Может ли вождь Гарт послать вестника в стойбище детей Мамонта?

– Вестник уже послан. Сыновья Мамонта скоро придут.

– Тогда – подождем.

Говорят: «Поверженный враг отраднее девицы!» Говорят: «Труп врага не смердит!» Говорят: «Сердце врага вкуснее лопатки олененка!» Так было и для Арго – когда-то, в незапамятные времена. Сейчас он очень хорошо понимал Айю, которая придет сюда только потом, когда все уже будет кончено и останется только оплакать жертвы. Дорого бы дал и он сам, чтобы не видеть это существо, валяющееся без движения лицом в золе! Но это невозможно: он мужчина, и он вождь! Вождь опозоренного Рода! И позор еще не смыт…

А утро было таким же ясным, как и накануне. И так же не умолкала птичья перекличка. Только воздух казался душным. Почему-то вчерашний дождь его не освежил…

Наконец послышались голоса его сородичей. Сыновья Мамонта вступили в стойбище детей Серой Совы. Предводительствовал старый Гор.

Люди рассаживались полукольцом: Род Серой Совы по левую руку от вождей, Род детей Мамонта – по правую. Участники погони по-прежнему стояли в центре, около общих костров, рядом с телом связанного врага. Тот почти не шевелился, только кашлял, отворачивая голову в сторону от жара и дыма.

Вожди и колдуны сидели по другую сторону очагов. За их спинами возвышался тотемный столб – засохший ствол лиственницы, очищенный от веток и коры, украшенный знаками Рода Серой Совы. Он был окрашен в красный и черный цвета. Но не только сухая кровь Рода, не только уголь, смешанный с жиром, изменили его природный цвет. И иные пятна были на тотемном столбе… И глаза общинников возвращались к нему снова и снова.

Женщин и детей не было. Женщины оставались в жилищах, занятые подготовкой к погребению или своими делами. Выйти к тотемному столбу они смогут лишь тогда, когда приговор будет произнесен. Присутствовать на суде могла бы только жена вождя, Айя, с согласия Арго, но она отказалась.

Арго чувствовал ломоту и дрожь – в руках, в теле… Еще не хватало, чтобы к нему сейчас прицепилась хонка! Сейчас главное – на его плечах. Да, он – в чужом стойбище, в другой Родовой общине. Но преступление – дело рук его общинника; одна из жертв – его дочь! Главное – на нем! Мучительно хотелось потереть руки, растереть плечи. Согреться. Нельзя! И мучило ощущение: он что-то забыл! Что-то очень важное…

На плечо легла сухая старческая рука Колдуна.

– Не будет ли позволено присутствовать моему собрату, молодому колдуну Рода детей Куницы? Если он еще не ушел.

Арго немедленно поддержал просьбу. (Вот оно! То, о чем он чуть было не забыл…)

Гарт не возражал, хотя и был немного удивлен – после вчерашнего вопроса. Но Узун проворчал:

– Какое дело Куницам до нашей беды?

– Нарушен Закон крови, – спокойно возразил Колдун, – а это может обернуться бедой для всех… И для Куниц – тоже! Наш собрат-Куница молод, но знающ. Думаю, он знает и такое, что неведомо не только мне, но даже мудрому Узуну. К тому же мне известно: у колдуна-Куницы есть вопрос для меня. А у меня – для него.

Узун пробормотал, как бы про себя, но так, чтобы слышали и другие:

– То-то – «знающ»! Даже лечить толком не научился – наставлять приходится!

Но дело было решено. Колдун-Куница пришел немедленно, поблагодарил за оказанную честь и, по знаку Гарта, занял место – рядом, но в стороне.

– Как Нава?

– Будет жить, – ответил колдун. – Но сегодня она не проснется до самого вечера.

И Гарт, и Арго с благодарностью посмотрели на этого узколицего, безбородого, такого молодого колдуна, спешащего на помощь даже чужим. (Это очень хорошо. До вечера все будет кончено.)

Первым заговорил Гарт:

– Братья мои! Друзья мои! Великое горе постигло два наших Рода! Тот, кого все мы уважали и чтили как одного из лучших сыновей Мамонта, оказался отступником. Он не только убийца и похититель, он нарушил Закон крови. Судить и карать его должны прежде всего те, чью кровь он осквернил, чей тотем опозорил. Мы – на земле детей Серой Совы. Но главное слово, решающее слово сегодня принадлежит детям Мамонта… Мы слушаем тебя, великий вождь Арго! Мы знаем: твое решение будет мудрым!

(Вот оно. Начало. Только бы хватило сил!)

– Принесите тела убитых лишенным имени. Всех!

По знаку Йома четверо посланных ушли к мертвому жилищу. Вскоре вернулись с печальной ношей, завернутой в медвежью шкуру, покрывавшую постель, которая так и не стала брачным ложем… Арго кивнул:

– Раскройте.

Теперь четыре тела лежали на утоптанной траве. Два мальчика, которых принесли Йом и его люди, и – муж и жена. Рядом.

– Пусть смотрит!

Лишенного имени подняли грубым рывком. Вынули палку, не развязывая ремней; толкнули вперед. Йома трясло от ненависти и презрения, как будто, вернув амулет, он частично утратил и вчерашнюю сдержанность.

– Ну что? Ты доволен, ВРАГ!!!

Казалось, лишенный имени ничего не слышит. Он стоял перед своими жертвами, перед Йомом, под десятками пар ненавидящих (и любопытствующих, недоумевающих ) глаз, но его собственный взгляд был обращен мимо всего, куда-то очень далеко… или глубоко. Его одежда была грязна и разорвана, от нашивок почти ничего не осталось; волосы всклокочены, глаз заплыл. На разбитых губах – запекшаяся кровь.

Наконец он заговорил, с трудом разлепив разбитые губы:

– Доволен ли я? Нет! Тебе повезло, рыжебородый, тебе подсказали, где меня искать, и я просто опоздал… Я буду доволен, когда придет мое время! А оно придет, будь уверен.

По рядам общинников пробежал ропот и даже смешок. О чем говорит он, обреченный? Видимо, все же бывший первый охотник детей Мамонта и впрямь лишился рассудка!..

Но Мал не понимал и сам, откуда пришли вдруг на его язык эти слова, да еще произнесенные с такой неколебимой уверенностью?! В своей судьбе он нисколько не сомневался: смерть – и смерть мучительная! И осталось только одно – собрать все силы, чтобы умереть мужчиной … Так зачем же было нужно пустое бахвальство? Впрочем, похоже, кое-кого оно смутило, и этому он действительно рад. Последняя радость – других уже не будет.

Заговорил Арго. Голос его был спокоен, бесстрастен – урок приемному сыну.

– Ты был гордостью нашего Рода. Еще день назад лучшие девушки наших соседей мечтали войти в твое жилище, стать хозяйкой твоего очага. Ты мог бы стать вождем детей Мамонта. Ты был всеми уважаем и любим. Ты все попрал, всех предал. Всех, с кем жил бок о бок, делил пищу и кров, выслеживал добычу. Ты нарушил Закон крови, хотя знал: нарушивший этот Закон несет несчастье не только себе и своей жертве – всему Роду! Теперь ты – никто; тебя лишили имени, и ты знаешь: приговор будет суров. Но если тебе есть что сказать своим бывшим сородичам – детям Мамонта и их друзьям, детям Серой Совы, – говори сейчас. Тебя выслушают.

Лишенный имени какое-то время смотрел в землю. Затем поднял голову и взглянул прямо в лицо Арго. В его взгляде не было ни страха, ни смущения, ни сожаления. Не дрогнул и голос.

– Бывший мой вождь! Едва ли ты услышишь мои слова, а услышав – поймешь. Не дойдут они и до других. Но я все же скажу.

Он медленно обвел глазами общинников. И вновь по их рядам пробежал тихий ропот: «Что это? Кажется, обреченный – усмехается?!»

– Так вот, бывший мой вождь! Мал… – он действительно усмехнулся, – теперь лишенный имени, а тогда Мал – понял: ваш Закон – ложь! Брат не может взять в жены свою сестру!.. Моя кровная сестра давным-давно ушла по ледяной тропе. А твоя дочь Айрис – чем, каким родством была она связана со мной, кроме колдовской болтовни? А вот если бы я взял в жены Серую Сову, Айому, все сочли бы этот брак самым правильным, самым законным, хотя Айома – дочь родного брата моей матери.

Арго сцепил пальцы рук до боли в костяшках… не сломать бы! Он должен слушать все это – и оставаться спокойным!

– А Мал полюбил Айрис. – Теперь в голосе охотника звучала искренняя печаль. – Полюбил больше всего на свете. И все же… Помнит ли мой бывший вождь, почему Мал отказался идти с ним за дарами Великого Мамонта?

(Да! Вспомнил! «После заката Мал хочет навестить Колдуна. Мал должен подготовиться».)

– Да, да, Мал пошел просить Колдуна, чтобы тот уговорил духов и Первопредков хоть однажды изменить Закон, ради Мала и Айрис, ведь тот, кто Закон установил, властен и изменить его, не так ли?.. Или – если это невозможно – Мал просил Колдуна о лекарстве от любви к Айрис! Если моя любовь преступна, уж эта-то просьба не преступна! Исцели меня Колдун, все были бы довольны: и Айрис, и Нава, и я… и Первопредки, установившие Закон крови … если верить колдунам! Так почему же мне было отказано? И знает ли мой бывший вождь о нашем разговоре?

Удар попал в цель. До сих пор Арго не знал ничего (спросил бы, но совсем забыл о том, что Мал ходил к Колдуну… и прямо сказал об этом! А вот почему промолчал Безымянный? ). В памяти всплыло:«Доверяет ли твой собрат, Арго, своему Колдуну?»

– Я вижу: великий вождь детей Мамонта до сих пор в неведении! Почему?

Молчание.

– Вот я и подумал: если Колдун не хочет дать мне снадобье, то по какому праву? Мой дар был щедр. Если не может, то почему? Неужели духи и Первопредки не хотят спасти того, кто стремится лишь исполнить установленный ими Закон? Может быть, и не они вовсе, а колдуны этот Закон придумали, чтобы морочить головы нам, простым охотникам? Чтобы жить не охотясь?

Лишенный имени вновь обвел взглядом общинников. Да, они были возбуждены, переговаривались почти открыто. Но совсем не о духах, не о Первопредках, не о колдунах… Колдовские дела их не касаются. И не о Законе крови: Закон есть Закон. Не понимали главного: из-за чего все началось? Из-за того, что первый охотник детей Мамонта полюбил дочь своего вождя, свою сестру? Но… мало ли кто кому нравится; хозяйка очага нужна для другого, для того, чтобы охотнику было хорошо в своем доме, чтобы у него были дети – на то она и хозяйка очага! Он же был не лентяй, не неумеха, от которого девушки шарахаются! Мало ли хороших хозяек, красавиц (Айрис-то не так уж была и красива! Он же к Наве сватался!)… Нет, все же обезумел, и все! Вот только кто его околдовал? Кто навел порчу?!

А тот продолжал:

– Я хотел спасти Айрис. Мы бы ушли далеко-далеко, и она была бы счастлива со мной. Но она меня не услышала, не поняла. Я хотел спасти вас всех от той лжи, в которой вы живете, избавить вас от тех, кто ест не охотясь, сделать свободными! Но вы меня слушаете – и не слышите, как не слышала Айрис. Что ж, первый охотник, лишили его имени или нет, умрет первым охотником!

Заговорил Колдун, до сих пор молчавший:

– Лишенный имени говорит: «Закон крови – выдумка колдунов. Колдуны – лжецы». Сам ли он до этого додумался, или ему кто-то подсказал? Есть ли у него помощник и покровитель?

– Я не собираюсь отвечать старому, вонючему, лживому лису!

– Хорошо. Тогда скажу я – «старый, вонючий, лживый лис!» Я думал: у охотника – своя тропа! Я верил: первый охотник детей Мамонта действительно любит Айрис и не причинит ей зла… ВЗГЛЯНИ! Посмотри, что ты сделал с той, о которой говорил Колдуну: «Никто не любит Айрис сильнее, чем Мал, победитель тигрольва». Лучше бы ты ее ненавидел, тогда ты хотя бы о себе подумал! Но я, старый Колдун детей Мамонта, знаю, кто научил тебя лжи!

– Мои слова не лживы!

– Нет, лживы, ты и сам это знаешь! Да, сейчас я жалею о том, что ничего не сказал вождю детей Мамонта о твоей просьбе. А почему? Старый Колдун тебя пожалел! Старый Колдун думал: ты опомнишься! И вчера, на свадьбах, старый Колдун поверил: так оно и есть! Но ты ли обманул старого Колдуна?

– Я не собираюсь отвечать старому, вонючему, лживому лису!

– Хорошо. И вновь я отвечу: не ты! За тобой стоит другой. И этот другой обманул не только старого Колдуна. Тебя – тоже!

– Меня?!

– Да, тебя! Посмотри, кем ты был и кем стал? И помог ли тебе тот, другой? Он – далеко, а ты – здесь, перед нами!

– Больше Мал не скажет ни слова!

– Твое право. Но на мой вопрос ты ответил!

Вмешался Арго:

– О ком говорит великий Колдун?

– О ВРАГЕ! О подлинном враге!

– Так что же, не лишенный имени сделал все это?!

Йом вновь не выдержал, вмешался:

– Колдун! Старый! Что ты говоришь?! Что же теперь, отпустить врага?! Да ты посмотри на тела этих мальчишек!..

– Нет. Я говорю не об этом. Но вы должны понять, кто истинный враг!.. Чтобы наш дом не превратился в Проклятую ложбину! А тут… конечно, лишенный имени виновен! Никто не заставлял его сделать то, что он сделал, ему только помогали. У него был выбор – и он выбрал Зло.

Внезапно заговорил Куница:

– Позволят ли великие вожди сказать свое слово приглашенному?

Арго посмотрел на Гарта. Тот молча склонил голову в знак согласия:

– Хорошо. Пусть скажет Куница.

– Великий Колдун детей Мамонта! Прости меня, я в тебе усомнился! Но теперь знаю: ты не предал, ты – истинный! Пусть это знают и вожди!

– Прав ли я в главном?

– Прав!

Арго и Гарт переглянулись.

– Быть может, мудрые колдуны пояснят свои слова? Они темны для нас!

Ответил Колдун детей Мамонта:

– Мы говорим о Враге, который существует вне этого Мира, но стремится в него прорваться. И прорывается – через людей, с их помощью! Он могуч, коварен и опасен. И лжив. Взгляните, подумайте! Охотник (даже первый охотник!) никогда не сумел бы так ловко и так быстро провести нас всех, действуй он сам по себе, в одиночку. Ведь я за ним пытался следить, но Враг поставил защиту. Его жертвы – не только Киику и Айрис, не только два молодых охотника. Тот, кого мы судим, – тоже обманут и погублен Врагом. И любой из нас, все мы можем стать его жертвами. Вспомните: еще на празднестве он – через свою жертву (Колдун кивнул на лишенного имени ) – посылал в наши сердца рознь и недоверие… И сегодня, сейчас, делает то же самое! А из недоверия и розни растет вражда, из вражды – гибель!

– Да кто он такой, этот Враг?! – воскликнул Йом. – Если колдуны его знают, пусть скажут, как его выследить, как одолеть! Пусть дадут нам, охотникам, самые сильные амулеты, пусть призовут на помощь духов-покровителей, Первобратьев… Самого Великого Мамонта!..

Колдуны – молодой и старый – переглянулись, и печальные улыбки тронули их губы.

– Храбрый Йом! Все наши амулеты, все наши знания здесь бессильны. Мы можем лишь сдерживать Врага – любой это может, но одолеть его, изгнать из Мира нам не под силу. Даже Великий Мамонт здесь не поможет! – сказал старый Колдун.

Общинники поежились. Холодом смерти повеяло от этих слов! Если Колдун не темнит, если это правда, то… как жить дальше?

А Колдун продолжал:

– Но пусть это не пугает охотников. Враг могуч, но не всесилен. Смотрите, он не смог спасти даже того, кто по своей воле отдался ему во власть, стал его прислужником! Он ничего не может сделать тем, кто его избегает, кто не поддается…

Пробежал шепоток. Темнит старый! Несет невесть что!

Поднялся Гор:

– Да будет позволено сказать мне, старому! Я прожил в этом Мире не меньше нашего Колдуна, но ничего не знаю о том Враге! Это – колдовские дела, не наши. Наш враг – вот он! Нашептывал ли ему кто-то неведомый, нет ли, – это его рука направила дротик в спину Алема… Мальчишки, вестника Рода, который не сделал ему ничего плохого! Вот с ним-то и нужно разобраться!.. Но я хочу спросить нашего Колдуна…

Кряжистый старик – старый, а почти не седой! – угрюмо смотрел из-под густых насупленных бровей на своего худого седовласого ровесника.

– Хочу спросить вот о чем. Для меня болтовня этого, – кивок в сторону связанного Мала, – то же, что комариный писк. Мне нет никакого дела до того, как сильно чесалась его поганая болталка! Мужчина с этим справляется. Но все же – почему Колдун отказал ему в снадобье, если, конечно, он и впрямь просил снадобья?

– Я не мог исцелить охотника от такой болезни потому, что такого снадобья нет! Я не всемогущ. И старый Гор прав: с такой болезнью должен справляться сам охотник – без колдовства! Кто не может – губит других и гибнет сам.

На этот раз среди общинников пробежал не только ропот, но и явные смешки. Что-то не то говорит он, старый! Явно темнит, а почему – непонятно! Неужели думает, кто-то ему поверит? «Нет снадобья!» А любовный корень?

Старый Гор тоже хмыкнул в бороду, но, не сказав больше ни слова, сел. Не его это забота – распутывать колдовские хитросплетения. Это дело Арго, на то он и вождь!

Поднялся Айон, сын Гарта, высокий, чернобородый, похожий на своего отца:

– Великий вождь детей Серой Совы и мой отец! Ты прав: судить нашего общего врага должны прежде всего те, чей Род он осквернил. Но это касается и нас, сыновей Серой Совы, потерявших двух отважных охотников. До сих пор мы молчали, теперь – я скажу: если сыновья Мамонта собираются гнаться за кем-то неведомым – их дело, пусть гонятся! Но тогда – пусть передадут своего бывшего сородича нам. Мы не можем хоронить своих, пока жив их убийца!

Немедленно вмешался Узун:

– Если мой могучий собрат откажется проводить врага, я сделаю это и сам. А его сердце и печень должны съесть посланные. Это их законное право!

Но Гарт – не из тех, кто произносит поспешные слова, не торопыга.

– Мой сын! Наш могучий колдун! Не слишком ли мы спешим? Арго, великий вождь детей Мамонта, еще не сказал свое слово. Но в одном вы правы: слова могучего Колдуна детей Мамонта для меня темны, как и прежде. Что скажет он об этом враге, который стоит сейчас перед нами?

Колдун вздохнул.

(Действительно, зачем он все это затеял? Никто ничего не понял… Да и не мог понять!)

– Лишенный имени должен быть окончательно изгнан из Рода и казнен. Умереть он должен без одежды и Родовых знаков. Но его сердце и печень трогать нельзя; они отравлены. Они не дадут новой силы нашим охотникам; они принесут Зло.

Теперь, Узун, мой мудрый собрат, похоже, мы окончательные враги! Ты ведь думаешь: я сказал это лишь наперекор тебе!

Лишенный имени действительно не сказал больше ни слова. В своей участи он не сомневался, но сейчас его грызли не сожаления, не мысль о предстоящей пытке, не неизбежная смерть, – иное: старый лис прав! Тот, другой, обещавший помощь, надул его и предал!.. Видимо, лишь для того, чтобы посмеяться!

Арго смотрел на неподвижное тело своей дочери. Сейчас он вынесет приговор, и наконец-то ее унесут, чтобы собрать в последний путь. Но отправиться по этому пути она и ее муж смогут только на закате… Он встал:

– Лишенный имени! Ты осквернил наш Род, ты нарушил Закон крови. Ты отнял четыре жизни. Ты был первым охотником нашего Рода – ты стал вместилищем падали. Твои слова гнилы и лживы, как гнил и лжив ты сам. Я не знаю и не хочу знать того, кто помог тебе стать тем, кем ты стал. Но и он тебя не спас: ты умрешь.

На ледяную тропу ты вступишь прежде тех, кого раньше срока направила туда твоя рука. Ты вступишь на нее без одежды, без оружия, без амулетов и без Родовых знаков – живым!

Мал невольно вздрогнул. Он знал, что смерть его будет страшной, но такого … такого еще не было ни разу! (Проклятый обманщик! Помоги мне хотя бы умереть у тотемного столба!)

Арго обратился к Гарту:

– Великий вождь детей Серой Совы! Ты и твои люди правы: враг – общий, и его казнь – не только наше дело. Позволят ли ваши предки и духи-покровители лишить нашего общего врага знаков Рода детей Мамонта у тотемного столба детей Серой Совы?

– Наши предки и духи-покровители будут рады. Они жаждут возмездия.

Вопрос, как и ответ, предрешены обычаем. Преступника казнят там, где было совершено преступление. Нарушитель Закона крови нанес удар своему Роду, но преступление совершено на стойбище детей Серой Совы. Здесь он и примет смерть.

– И пусть сыновья Серой Совы приготовят для врага могилу.

Гарт склонил голову в знак согласия. И благодарности: их Роду оказана честь. Затем с сомнением посмотрел на Арго:

– Великий вождь детей Мамонта! Будут ли Айрис провожать в твоем стойбище?

(Конечно, она стала хозяйкой очага сына Серой Совы, но…)

– Нет. Пусть Айрис уйдет по ледяной тропе вместе со своим мужем. Ее мать придет к детям Серой Совы позднее. Дочери Мамонта оплачут ее и помянут, когда будут хоронить Алема.

По знаку Гарта три тела унесли в заранее подготовленное жилище, к старым женщинам. Там их будут обряжать в последний путь. У очага осталось тело горевестника.

– Гор! Старый! Проводишь ли ты сам своего правнука?

Тот покачал головой:

– Нет, вождь Арго! Это сделают мой сын и внук. А у старого Гора… – Он мрачно посмотрел на лишенного имени. – У старого Гора есть работа! Ведь это моя рука наносила на его проклятую грудь Родовые знаки! Ведь это я гордился его терпением!

Арго кивнул в знак согласия. Это – его право!

Двое мужчин вновь положили тело Алема на носилки, прикрыли лошадиной шкурой и двинулись в путь. Арго проводил их до тропы, откуда были видны дымки стойбища детей Мамонта. Острие копья очертило в воздухе новый, разрешающий знак.

– Срок настал!

Временное табу с жилища отступника снято. Оно будет сожжено в то самое время, когда с его тела будут срезать Родовые знаки.

У тотемного столба шли последние приготовления к пытке. Колдун уже разжег костер, разложил свои снадобья и рядом завернутые в листья белены когти тигрольва. На камне, в специальном углублении, дымилась смола, по соседству стояла миска с укрепляющим питьем. Срезать Родовые знаки будут долго, шаг за шагом. При этом нельзя дать врагу истечь кровью, умереть раньше срока, избежав уготованной участи.

По знаку Арго Йом и остальные участники погони сорвали с лишенного имени одежду и бросили ее у костра, где уже лежало оружие врага и его сумки с припасами. Мал почувствовал, как резьба тотемного столба вдавилась в его спину; заломленные назад, за столб, запястья онемели, стиснутые ремнем. Ремни до крови врезались в кожу у щиколоток и бедер.

Костер задымился. Колдун бросил в него какие-то травы, толченые кости, что-то еще и затянул нараспев предпоследнее заклинание-проклятье.

Гор ждал. Арго молча достал знакомый нож из розового кремня и подал его старику. Тот встал и, не говоря ни слова, все такой же мрачный, насупленный, медленно приблизился к привязанному телу обреченного…

Пытка длилась долго. Мир стал одной непрерывной болью, смешанной с красным маревом (что это? Солнце? ) и едким, вонючим дымом. Он до крови искусал свои разбитые губы и не издал ни крика, ни стона, хотя несколько раз терял сознание. Но от боли было невозможно уйти: его приводили в чувство – и все продолжалось.

Самым страшным было то, что, помимо воли, помимо желания, в мозг, который, казалось бы, ничего уже не должен воспринимать, проникали, врезались слова Колдуна:

– Лишенный имени! Тебя не спасли твоя хитрость и твое коварство; тебе не помог и тот, кого ты просил о помощи. Наши охотники выследили тебя и взяли живым.

Осквернитель Рода, ты отвергнут своими бывшими сородичами и нашими предками. У тебя нет нашей одежды, нет нашего оружия, нет наших амулетов. На ледяную тропу ты вступишь голым и без Родовых знаков!..

И вновь – милосердное забытье, которое ничему не помогает, ни от чего не спасает… Вяжущий привкус, холодные капли – и все начинается снова, снова этот черно-красный туман, наполненный болью, снова этот зудящий голос:

– Нарушитель Закона крови! Ты не возродишься снова в чреве дочери Мамонта; наши предки – не твои предки, наши духи тебе чужды, Великий Мамонт – не твой тотем. Наши Миры – Средний, Верхний и Нижний – закрыты для тебя навсегда!

И казалось, даже в этом кровавом мареве он различает запах сгорающих когтей тигрольва, которые он столько лет носил с гордостью и надеждой! И казалось, он видит другой дым – от сгорающего жилища, в котором прошла вся его жизнь!

Проклятый, проклятый обманщик! Ты меня надул! Ты меня предал, и даже не хочешь послать мне смерть!

Был краткий отдых. Мягкая трава ласкала истерзанное, горящее тело, и не впивался в мозг колдовской голос, и было почти забытье, почти сон, – так, что мерещилось: несмышленыш Тииту сейчас очнется от дремы и вновь примется за мальчишеские игры, а потом побежит домой, где его ждут мать и сестра…

И снова пришли они. Вновь – вяжущий вкус жидкости, возвращающий из блаженного забытья для последних мук. Его тело согнули так, что кулаки и колени оказались тесно прижаты к подбородку, и в таком виде перехватили ремнями. Потом куда-то понесли и бросили на кучу свежевскопанной земли. Пахло сыростью и смертью.

– В яму! —Голос Арго.

Его втиснули в тесную дыру. Спину обожгло: похоже, с нее сорвало кусок кожи. (Мучители! Ненавистные! Должно быть, специально вырыли ее такой узкой!) И вновь ненавистный голос старого Колдуна затянул свой последний речитатив:

– Кровосмеситель, убийца, лишенный имени, лишенный родни, жилища, одежды, оружия, амулетов и Родовых знаков! Ты вступаешь на ледяную тропу живым, чтобы проложить по ней путь своим жертвам. Но те, кого ты направил по этой тропе раньше срока, вернутся назад. Ты же, проклятый своим Родом, – никогда!

В голове казнимого билось: «Так будь же и ты проклят, обманщик, обещавший мне помощь и поддержку! Будь проклят…»

И тут – он от неожиданности даже прикусил до крови средний палец правой руки, благо, руки связаны у самого рта! – тут ПРИШЕЛ ХОРОШО ЗНАКОМЫЙ ГОЛОС!

– Отважный Мал напрасно ругает своего друга! В моих словах не было лжи. Я предупреждал, я давал советы, но ты сам пренебрег моими советами и моей помощью. И оказался не таким уж сильным.

Голос вливался в левое ухо откуда-то из глубины земли, из неведомой бездны. Липкий, холодный, осклизлый, он заполнял голову:

– Да, ты не так уж и силен, отважный Мал! А я люблю сильных!

(Ответить? Но как? Услышат, да и зубов не разжать!)

– Не беспокойся, друг мой, о словах! Я понимаю мысли.

(Конечно понимает! Он и раньше это знал. Догадывался…)

На ноги, на нижнюю часть туловища уже посыпалась земля. Ее крупицы касались тела – мягко, осторожно, почти ласково.

– И все же я и сейчас могу тебе помочь. Так и быть, раз уж мы друзья!

ПОМОЧЬ?! Заметались дикие, невероятные мысли, вновь угаданные тем, вторым. Их стер скребучий смешок:

– Нет, нет! Я не вынесу тебя из этой ямы на крыльях, не разгоню, не перебью твою бывшую родню. Ничего этого не будет. Тебя засыпят. Но если ты в этот раз послушаешься меня и согласишься принять помощь, на четвертую ночь ты эту могилу покинешь. А потом – сможешь сквитаться со своими обидчиками.

Его как будто накрывали плотной, тяжелой шкурой. Комья земли уже достигали лица. Лишенный имени прикрыл глаза.

– Но как я смогу отсюда выбраться? Да еще на четвертую ночь?

– Отдав мне свое Тайное имя. Но, быть может, твой друг ошибся и отважный Мал не нуждается в его помощи? Быть может, он всем доволен? Пусть ответит, я не обидчив и сразу оставлю храброго охотника в покое.

Земля забивалась в нос, в уши, проникала в рот…

– Что я должен сделать?

– Только одно – пожелать изо всех сил и четырежды повторить: «ДУХ ТЬМЫ РАКАЯС! Я, МАЛ, ОХОТНИК, ОТДАЮ ТЕБЕ СВОЕ ТАЙНОЕ ИМЯ И ПРИЗЫВАЮ ТЕБЯ В МОЕ ТЕЛО!»

Какое-то время пряди всклокоченных черных волос виднелись из-под земли. Вскоре скрылись и они.

Оранжево-багровый диск опускался за лес, бросая кровавые отблески на волны Большой воды. Небо было еще светлым, но уже потеряло голубизну, и с востока подступала тьма. Дети Серой Совы собрались на берегу, чтобы проводить к предкам погибших мужчин и жену одного из них, молодую дочь Мамонта. Убитые не могут лежать рядом со своим убийцей, да и живые покинут это место, переберутся на другой мыс, ближе к устью лога. Из детей Мамонта здесь были только Арго и Айя, провожающие свою дочь. Остальные – у себя, оплакивают и хоронят Алема. В иные времена и Айрис должны были бы хоронить сородичи, но сейчас, после всего, что случилось, Арго и Айя не решились разлучить ее с мужем.

– Надеюсь, Великий Мамонт и братья-Первопредки нас простят, – сказал Арго, бережно отсыпая из Священной кости часть сухой крови Рода в белый замшевый мешочек.

– Надеюсь и я, – промолвил Колдун, покидающий вместе с другими сыновьями Мамонта стойбище детей Серой Совы.

Старый Гор, принявший сухую кровь из рук своего вождя, не сказал ничего.

Вот и получилось, что впервые Арго и Айя делили горе не с сородичами в родном стойбище, а здесь, на берегу Большой воды, с детьми Серой Совы. В этот раз погибших в землю не закапывали: на двух легких, обтянутых кожей челнах должны будут они отправиться вниз по Большой воде, в страну сновидений, в Мир Предков.

В челн побольше положили рядом мужа и жену, погибших в ночь своей свадьбы. Их облачили в новые одежды – свадебного покроя, но с траурной раскраской. Киику – при оружии, с запасом кремня. Айрис было дано все самое необходимое хозяйке очага: запасы сухожилий, иглы и шилья, куски кожи. В берестяном туесе – костяные бусы: быть может, на долгом пути придется подправить одежду. Ледяная тропа смерти сурова и холодна – не забыли и об огневом сверле, а в ноги положили вязанку хвороста. И еще одно приношение сделали плачущие дочери Серой Совы – весенние цветы. Их рассыпали по белоснежной шкуре оленя, покрывающей тела. На дно меньшего челна лег Анук – в одежде воина, с боевой раскраской и со всем тем оружием, что было при нем в его первом и последнем боевом походе.

Церемония почти закончилась. Уже разжигали прощальный костер, уже готовили тризну. Гарт сказал последние напутственные слова:

– Киику и Анук, вы достойные сыны Серой Совы, вы уходите по ледяной тропе раньше срока! Киику, враг убил тебя как трус и предатель, но твой брат Анук выследил врага. Он заплатил своей жизнью, но ты отомщен! Плывите же вместе к нашим предкам, охраняйте друг друга в пути и возвращайтесь к нам! Скажите Великой Сове: «Мы мало пожили в Среднем Мире среди наших сородичей-людей, но мы жили достойно! Пошли же нас поскорее обратно; все сородичи-люди просят тебя об этом!»

Киику, враг не только тебя убил, он твой очаг разрушил. Но твоя молодая хозяйка осталась тебе верна, она идет вместе с тобой! Найдите же там то, чего вас лишили здесь, и возвращайтесь к нам вместе!

Арго молчал. За него и за себя сказала Айя – прорыдала:

– Лебедушка наша, мы отпускаем тебя с твоим мужем в стойбище Серой Совы Нижнего Мира! Вам не дали пожить здесь, среди нас, – будь же ему хорошей хозяйкой там, чтобы вас не разлучили, чтобы вы вернулись вместе!..

Она зарыдала в голос, упав лицом на грудь своего мужа. Арго молча погладил ее распущенные, поседевшие, но все еще густые волосы. А от костра уже несли в челны свежие куски мяса, поставили по чаше с хмельным питьем. Челны скрепили ремнем, и по знаку Гарта четверо лучших пловцов Рода Серой Совы, раздевшись, вошли в воду и направили их ближе к середине Большой воды, на течение. Течение подхватило оба печальных челна и понесло их вниз, туда, где Большая вода уже погружалась во мрак.

На тризне детей Серой Совы Арго и Айя не задержались: съели и отпили положенное, сказали нужные слова – и стали прощаться: нужно спешить в свой Род. Вечер уже переходил в ночь, и Гарт спросил:

– Быть может, Арго, великий вождь детей Мамонта, и его хозяйка очага пожелают, чтобы четверо сыновей Серой Совы их проводили? Хотя бы до прямой тропы…

– Арго благодарит своего собрата, великого вождя детей Серой Совы, но это ни к чему. Путь близок, и опасности нет. Хотел бы я встретить сейчас опасность! – прибавил он, подкинув и перехватив на лету свое бесполезное копье.

В родном стойбище тризна по Алему подходила к концу, ждали только вождя. Подростка похоронили в жилище его родителей, а тризну совершали в центре стойбища, у общих очагов. Старый Гор с поклоном подал Арго деревянную чашу, накрытую куском жареной лопатки. Отблески пламени плясали на его суровом лице.

– Прими, великий вождь! Раздели с хозяйкой своего очага! Мы помянули и Айрис… Дни тяжелы, но все сделано как надо и в срок. Род детей Мамонта не пошатнется!

Колдун молча подвинулся, освобождая места для Арго и Айи. («Не пошатнется! Если бы и он мог быть в этом уверен.)

В постели, прижимаясь к мужу, к его такому знакомому, такому сильному телу, Айя прошептала:

– Муж мой, как бы я хотела еще родить!.. Быть может, тогда…

Он понял.

– Ты ведь знаешь, она все равно не смогла бы к нам вернуться!

Конечно знает. Умерший может возродиться только через поколение – не раньше: в том, Нижнем Мире он обязательно должен встретиться со своими родителями. Ну а вдруг?..

Миновало три дня. Дети Серой Совы уже перебрались на новое место и прочно его обживали. Старухи, конечно, ворчали, но, в сущности, этот приустьевой мыс был даже удобнее, – недаром его уже давно облюбовала молодежь, селилась здесь все чаще, а возвращалась в основное стойбище все реже. В общем-то, было ясно: стойбище все равно сюда переместится; казнь лишь ускорила неизбежное.

Странная погода стояла все эти дни, – Колдун детей Мамонта только головой качал. Вроде бы и не помнил такого: то жара, как в разгар лета, – и вдруг, откуда ни возьмись, пронизывающий ветер, да еще с дождем! К вечеру прояснеет, и вновь тепло, и ночь, кажется по всему, должна быть чистой и тихой, ан нет! Ни Одноглазой, ни звезд – все затянуто, и вой в сосняке… Только ли от ветра этот вой?

На третий день погода, кажется, устоялась. С раннего утра не было ни облаков, ни ветра. К полудню припекло, как никогда в это время года. Люди скинули одежды и все равно обливались потом, и тень не спасала – только у ручья и можно было отдышаться. Не принес облегчения даже закат. В полном безветрии, в звенящей тишине багровое пыльное солнце уходило в низкую, невесть откуда пришедшую тучу, а на юге небо, хотя и казалось чистым, пылало каким-то нездоровым фиолетовым оттенком.

Колдун сидел на траве, под двойной вечерней тенью – от своего жилища и от сосен, снова и снова перебирая в памяти длинный разговор со своим собратом-Куницей. В тот день, сразу после казни, колдун-Куница отозвал старика в сторону.

– Не согласится ли мой мудрый собрат уделить немного времени молодому колдуну и той, кого он лечит?

– Если моя помощь нужна…

– Нужна – и очень! Мой старший собрат знает: внутренние раны легче всего залечивает тот, кто их нанес… Если, конечно, он хочет этого.

– ?!

Даже сейчас, после всего того, что произошло, для Колдуна было полной неожиданностью услышать: Нава – скрытая сила! Так вот чьи попытки добраться до него изнутри он отразил тогда, во время свадебного обряда!.. О, старый ползунчик! Она наверняка что-то почувствовала, хотела дать знак, сама того не понимая, а он… Ну да что теперь сожалеть! Поздно. Все поздно!

Он сделал все, что нужно: продлил до утра целительный сон, приготовил питье. Семейство Навы, особенно отец, было явно недовольно вмешательством безымянного сына Мамонта, но колдуну-Кунице они, похоже, верили безоговорочно и открыто возражать не стали. Потом удалось немного поговорить с Куницей о свершившемся. К сожалению, времени почти не оставалось: настала пора возвращаться к своим. Но и то, что он успел услышать, особенно последние слова, его поразили.

– Об истинном Враге – не сейчас. Но пусть мой старший собрат будет осторожен и смотрит в три глаза на все: и на людей, и на Мир. Боюсь, это еще не конец. Особенно для детей Мамонта. И пусть знает: его молодой собрат-Куница готов поделиться тем немногим, что известно ему.

Закатные краски становились все более неестественными, все более зловещими… А это что за отсвет? Колдун повернул голову – и замер! Из-за стволов сосен, то ли сгорающих в пламени заката, то ли облитых кровью, к нему двигался шар, светящийся голубовато-белым светом! Он то приплясывал в воздухе на высоте человеческого роста, то опускался к земле – и травинки поднимались ему навстречу… О таких шарах Колдун кое-что слышал, хотя видел его первый раз в жизни. (Нет! Второй! Подобное было и тогда, в ту ночь…) Шар – его размер был не больше человеческого кулака – медленно проплясал вокруг кровли жилища, задержался над дымовым отверстием (не нырнуть ли?) и приблизился к голове Колдуна. Тот почувствовал, как поднимаются его седые волосы (кажется, даже косичка…). Медленно покачиваясь, страшный сгусток силы остановился прямо перед лицом старика, на расстоянии вытянутой руки. Казалось, он издевательски смотрит прямо в его глаза и глубже, и глубже…

(Это смерть!)

Но это еще была не смерть. Как будто наскучив «беседой», шар поплыл дальше, вниз по тропе, в стойбище детей Мамонта. Опомнившись лишь через несколько минут, Колдун осторожно подошел к краю тропы. Но около общих костров никого не было; люди скрывались в тени, за жилищами, и, похоже, никто не заметил… Где же он?.. А, вон он, уже перевалил за ручей – светящаяся точка в темноте низины, ползущая вверх, к покинутому стойбищу детей Серой Совы…

Через какое-то время там, на склоне, раздался глухой удар. Покачнулась и рухнула сосна – не разобрать какая… Уж не та ли, что росла рядом с жилищем Киику?

А ночью неимоверная духота этого дня разразилась страшной грозой. Молнии полыхали почти непрерывно, разгоняя тьму, превращая глухую ночь в какой-то неестественно ослепительный, колеблющийся день. Грохотало так, что можно было подумать: раскалываются и земля и небо, смешиваются воедино все три Мира. Дождевые потоки неслись вниз по склону к ручью, унося с собой не только шишки и ветки, но даже сдвигая с мест большие коряги. Общие очаги залило и размыло мгновенно, пострадали и многие жилища, несмотря на все отводные канавы. Никто не спал в эту страшную ночь. Плакали дети – и матери тщетно пытались их успокоить; они и сами тряслись от страха и холода, сами ощущали на щеках не только дождевую, но и соленую влагу. Самые храбрые мужчины, шепча заклинания, тщетно пытались бороться с потоками. Было ясно: нужно только ждать, пока все кончится.

К счастью, такие грозы длятся недолго. Тучи вместе с дождем ушли куда-то на северо-восток, за Большую воду. Зарницы полыхали всю ночь, но это уже были ночные зарницы, а не тот белый слепящий свет, не дающий теней, вздрагивающий вместе с сердцами. Можно заняться самым необходимым: постелями, домашними очагами… Остальное – уже потом, уже наутро.

Место, где находится Потаенный дом, туча задела лишь краем, и мальчикам досталось не так сильно, но все же досталось: и гром был слышен, и сполохи пугали, Да и воду пришлось отводить. Они не помнили таких сильных гроз и втайне собой гордились: конечно, это Великий Мамонт испытывает своих будущих охотников! Что ж, испытание выдержано с честью: никто не выказал страха, и сейчас, среди ночи, они работают молча, но слаженно. Отведут воду, отрясут, сколько возможно, свою жесткую «постель» – и снова спать, до утра! Холодно и сыро? Ничего, на то они и мужчины!

В покинутом стойбище детей Серой Совы, на подмытой могиле заживо погребенного, прикрытой ветвями рухнувшей сосны, сидела громадная черная летучая мышь. Ее шерсть радостно топорщилась, ноздри с наслаждением втягивали послегрозовой воздух, смешанный здесь, на могиле, с запахом свежей земли. И гнили. Отдохнув, тварь расправила перепончатые крылья и испустила крик, неслышный для человеческого уха. Для человеческого – да, но на крик этот отозвались испуганным писком многочисленные ее сородичи, гнездящиеся в норах на склоне. И в их ответе звучало не приветствие – панический страх.

 

Глава 9

ПОСВЯЩЕНИЕ

Пятеро нагих подростков лежали на жестких ветвях, покрывающих пол Потаенного дома. Говорить было запрещено, да уже и не хотелось – привыкли. Нагу смотрел в щель сквозь разошедшийся лапник кровли на кусочек неба. Ночь за ночью он следил через эту щель, как постепенно закрывается единственный глаз Небесной Старухи. Скоро она совсем заснет – и тогда наступит самое страшное и самое восхитительное, то, после чего он перестанет быть Нагу: малышом Нагу, баловником Нагу, смышленым Нагу, ловкачом Нагу… Он получит имя мужчины: охотника, защитника… А Нагу? Нагу умрет… Послышался шорох – и лежащий рядом Туули вздрогнул, совсем чуть-чуть, Нагу и не заметил бы, не будь его собственные нервы напряжены до предела. Он улыбнулся. Нет, духи не приходят засветло. Это, конечно, старый Гор принес пищу.

Это действительно был старый Гор. Мальчики приподнимались на своем жестком ложе, по очереди протягивали правую руку. Из белого замшевого мешочка на ладонь Нагу бережно высыпалась горсточка темного крошева. Сушеная черника, смешанная с какими-то горьковатыми корешками. Потом – глоток вяжущей жидкости из кожаной баклаги. Гор исчез.

Нагу следил, как небо теряет голубизну, становится особенно прозрачным и светлым, перед тем как погаснуть… Таким же было небо, и тем же светом светился снег, когда отец откинул полог их жилища и сказал: «Идем, Нагу!» Тогда сердце его дрогнуло от долгожданной радости: он идет к охотникам! Мать сама накрыла его плечи меховым плащом и на миг – в последний раз! – прижала его, такого большого и сильного, к своей груди. И, оторвавшись, он увидел в ее глазах слезы. А сестра Айрис весело улыбалась и махала ему рукой.

(Айрис! Почему он вспоминает свою сестру с какой-то болью, с какой-то тревогой? Ничего! Скоро он навестит их – ее и Киику – как мужчина, как охотник…)

Как здорово было в мужском доме! Перед Большой охотой мужчины живут отдельно от своих семей, в трех жилищах, расположенных за деревьями, немного в стороне от стойбища. Раньше, бывало, в эту сторону и шага нельзя было сделать: запрет, табу! Теперь же Нагу и старый друг-приятель Туули, как взрослые, уютно устроившись на пахучей лежанке, смотрели на тлеющие угли очага, жадно впитывали вкусный запах поджариваемой лошадиной ноги и бесконечные рассказы молодых охотников. Нагу не отрывал взгляда от смуглого широкоскулого лица Мала – самого удачливого, лучшего из лучших (не считая, конечно, отца – вождя общины и рода). Как благодарен был ему Нагу за то, что вождь поселил их вместе с Туули под одну кровлю с Малом! Мальчик давно заметил, что гордый и неулыбчивый лучший охотник как-то особо его выделяет: то по плечу хлопнет, то волосы мимоходом взъерошит, а то вдруг возьмет да принесет такую биту из лошадиной бабки, что мальчишки только ахнут – бьет без промаха! И в тот зимний вечер, рассказывая о том, как он в одиночку схватился с самым страшным хищником – тигрольвом и вышел победителем, отвечая на вопросы о лашии, Мал время от времени посматривал на Нагу – испытующе и ободряюще.

Небо неотвратимо гасло. Скоро в щель заглянет Небесная Старуха, посмотрит, может быть, последний раз на Нагу сквозь закрывающееся веко. А что, если она уже спит? Что, если сегодня?..

Нагу не боялся боли. Боли не боялся никто, даже тихоня Сэмми, молчун Сэмми, заморыш Сэмми, лягушонок Сэмми… В тот памятный день отец взял его вместе с собой в средний дом. Наверное, присмотреться хотел к молчуну и тихоне… Нагу вспомнил себя, лежащего у Большой воды, под слепящими, но еще почти не греющими лучами весеннего солнца. Поверхность камня, в которую вжимались его лопатки, впитывала, высасывала без остатка тепло его тела, а на обнаженной груди лежал другой камень, величиной с кулак, раскаленный, только что вынутый из костра. Нужно было ждать, пока он остынет. О крике или хотя бы слабом стоне не было и речи. Но мужчины – отец, Гор и еще более старый Колдун – вглядывались внимательно в лицо, следили за мускулами шеи, руками, животом. Учитывалось все: еле заметная дрожь век, чрезмерно стиснутые зубы… Ни слова, ни звука в одобрение или в порицание, но результат записывался на теле – посвятительными рубцами. Чем лучше ты прошел испытание, тем больше рубцов наносил Колдун на твою грудь – это твоя вечная защита и гордость… Сын вождя не подвел своего отца: тройной спиралью опоясала его соски причудливая татуировка. А узор Сэмми оказался лишь немного короче – вот тебе и лягушонок!.. Это уже ушло: заморыш Сэмми скоро умрет, точно так же, как умрет и ловкач Нагу.

Нагу не боялся боли. Не боялся он и хищников, и свирепого желто-серого тигрольва не испугался бы, особенно после уроков Мала. «Не стискивай металку; кисть, кисть расслабь. И помни: копье – часть тебя самого…» И уроки зря не пропали – как забился в прибрежных кустах олень, пораженный первым же броском Нагу! И как просияло лицо Мала: учитель был рад и горд не меньше, чем ученик. «Твоя добыча! – сказал он, нанося добивающий удар. – Поблагодари того, кто отдал тебе свою жизнь и силу, отвори кровь и пей первым!» Ах, как ударила в горло тугая, горячая и сладковатая струя, как закружилась голова!..

Что говорить, Нагу не оплошал бы теперь и перед самим вурром – громадным медведем, о котором вполголоса говорили охотники. Кажется, никто из них не видел этого чудовищного зверя – слышали только рассказы, которые старики в юности слышали от своих стариков… Но то, что предстояло, – страшнее боли, страшнее хищника, страшнее самого заклятого врага – лашии … От этого нет ни защиты, ни спасения.

Полная тьма. Нагу понимал, что срок пришел, что Старуха спит, – и все же надеялся, все же молил: не сегодня, не сейчас! Хотя бы последний ее взгляд, хотя бы на миг она разомкнула единственное веко перед тем, как впасть в свой долгий сон! Но вместо этого в щель заглянула звезда. Красная, словно чей-то страшно далекий, кровавый глаз. И послышалось пение:

– О-о-о-о-о… А-а-а-а-а…

Нагу начала пробирать дрожь. Он старался ее унять – и не мог. Он чувствовал, как рядом содрогается Туули, слышал, как стучат его зубы, – и сам трясся все сильнее и сильнее.

Духи пели все ближе и ближе:

– О-о-о-о… А-а-а-а…

Откинулся полог. Черная фигура – чернее ночного мрака – выросла в проеме входа. Нагу рывком сдернули с жесткого ложа. У губ возникла деревянная чаша с дымящимся, странно пахучим отваром. А за ней – два красных круглых глаза, такие же, как тот, что смотрел с неба в щель кровли… Колдун? Да, но не тот, кто лечил малыша Нагу, не тот, кто рассказывал ему про Одноглазую Старуху, кто надел на шею первый, еще детский оберег… Даже не тот, кто вглядывался внимательно в его лицо, пока на груди остывал раскаленный камень, и потом наносил кремневым резцом рубцы на его тело. Теперь это был Некто, связующий Миры, больше принадлежащий тому, чем этому, привычному Миру… Духи пели.

Пятеро посвящаемых двигались мелким дробным шагом, в такт пению духов, вслед за Тем, кто соединяет Миры. Они не знали этой тропы, уводящей в заповедную часть леса. И сам лес менялся на глазах. Не было больше привычных деревьев, они странно изменили очертания, они двигались, они протягивали навстречу бредущим то мохнатую лапу, то тонкую корявую руку, усыпанную листьями… Нагу успел заметить, как ветвь, упавшая с одного из этих колдовских деревьев и преградившая тропу, внезапно превратилась в какое-то странное существо, метнувшееся в сторону и скрывшееся в чаще.

И не было так хорошо знакомых шумов ночного леса. Шепталось, бормотало, говорило все вокруг: деревья, кустарники, трава и все то, что в них пряталось, мелькало неуловимыми тенями, высовывало какие-то странные, невиданные и невообразимые морды, личины, чтобы немедленно скрыть их в темноте, прежде чем можно было различить и осмыслить увиденное… Казалось, тропа и камни, сама земля участвуют в этом несмолкаемом говоре – непонятном, но, несомненно, членораздельном. И пели духи…

Тропа круто повернула налево – и все заслонил собой черный, непроглядный зев – пещера? нора? берлога? утроба?! Утроба, готовая поглотить их, одного за другим… Сейчас Нагу не смог бы ответить, боится он или нет. Это был единственный путь, и он первым шагнул во мрак, равного которому нет и не было. Во мрак смерти. И пение смолкло.

Исчезло все: тропа, деревья, шумы, слух, зрение, ощущение своего тела, даже время. Нагу летел сквозь какую-то нескончаемую нору, неведомо куда, беспредельно одинокий и беззащитный. В конце появился свет – голубоватое, переливчатое, искрящееся сияние. И в этом сиянии Нагу внезапно увидел свою сестру Айрис. Она смотрела на него и махала рукой – как когда-то в родном жилище. Но теперь ее глаза были заплаканы, а белая одежда невесты разорвана и окровавлена… И вновь бесконечный полет в никуда. И новые образы, новые лица, возникающие и тонущие в сумраке, в переливчатой мгле…

Жизнь постепенно возвращалась… может быть! Он еще ничего не видел и, кажется, ничего не слышал, но уже ощущал себя – мог ощупать драгоценные рубцы на груди, потрогать лицо, почувствовать спиной что-то мягкое и слегка покалывающее… Кажется, он где-то лежал, в полной тьме, свернувшись в комочек. Но где? На чем? И что ворочалось рядом, сжималось и разжималось, как будто дышало? Ответа не было. И вдруг все его существо пронзила странная мысль: а кто такой он сам?! Нагу? Нет, Нагу был бесконечно далек – мальчик, ковырявший палкой в лужах, ловивший лягушек и кузнечиков, пускавший тонкую палочку в утку… Они были как-то связаны – он, безымянный, лежащий неведомо где, и тот, Нагу. Но он больше не был Нагу. И вот вновь послышалось пение духов. Теперь мелодия изменилась, к ней добавилась ритмичная дробь и какие-то пронзительные и в то же время тягучие, заунывные звуки. Безымянный больше не боялся; он ощущал всем своим существом: пришло спасение! Звуки звали, манили, требовали: иди! И когда невесть где забрезжил красноватый свет, безымянный пополз ему навстречу.

Раскрывшееся было невообразимо. Само Небо опустилось до стен из белого мягкого камня, и сосны, превышающие своими размерами все земные деревья, подпирали Его, сгибаясь под тяжестью темно-синей, почти черной кровли, испещренной дырами. Пламя гигантского костра неистово плясало, бросая отсветы на белые стены. За костром возвышалась темная фигура, которую нельзя было не узнать: Великий Устроитель, Великий Даритель, принесший огонь, научивший колоть кремень, строить жилища и охотиться, один из двух Первобратьев. Он был неподвижен. Он ждал. А вокруг ликовали духи и предки.

С появлением безымянных пение стало еще неистовее, казалось, оно взлетело на новую волну. Духи ликовали. Тайны Рода раскрывались в их пении. Сам Великий Мамонт, выступавший из белой стены, благосклонно взирал на своих новых сородичей, только что извергнутых из его лона. Посвящаемые, один за другим, двигались в священном танце по спирали, сужая круги, приближаясь к Священному Камню, перед которым восседал Великий Устроитель. Странные изменения происходили с посвящаемым, все еще безымянным: тело то уменьшалось до размеров полевки – и черная фигура вырастала, как одинокая гора, выше звезд; то вдруг вырастал он сам – так резко, что кружилась голова и приходилось ее пригибать, чтобы не зацепиться за небесную кровлю. И вот он, безымянный, замер перед Первобратом, чем-то напоминающим отца… Левая ладонь бестрепетно легла на черную от засохшей крови поверхность Священного Камня… Две боли – острая и жгучая – слились в одну, наполняющую тело и душу восторгом. И прозвучал голос: «Ты – Дрого, Разящий Олень!» И навечно врезались в память имена его обретенных братьев: Донго – Терпеливый, Аун – Охранитель, Каймо – Любопытный, Вуул – Белый Волк.

Духи и предки вели вновь рожденных вглубь, туда, где смыкались белые стены, где Соединяющий Миры ждал их, чтобы передать самые глубокие тайны Мироздания, Начало и Конец. Вновь изменилось пение, ритмичный рокот смолк, лишь заунывный, то опадающий, то возвышающийся звук вторил пению и голосу… Дрого замер перед стеной, покрытой множеством кровавых отпечатков левых ладоней – кругами, спиралями… Великий Червь, давший начало Времени, накручивает своим туловом, кольцо за кольцом, гигантскую спираль – и все же вечно кусает собственный хвост!..

– Дрого, сын Арго!

Он приблизился, чтобы опустить окровавленную ладонь в плоскую чашу, наполненную густой темной жидкостью, и запечатлеть на стене свой знак. Искалеченный безымянный палец левой руки стиснуло белое кольцо – дар и знак Великого Мамонта, а в ухо, тихо, но отчетливо, прозвучало Тайное имя, имя, которое не должен знать никто, кроме него самого. Осознав, кто он на самом деле, Дрого затрепетал, хотя теперь казалось: он знает это давным-давно, с рождения… того рождения, самого первого!..

Снова зазвучал ритмичный дробный рокот, зовущий в обратный путь, к костру, к Первобрату и Устроителю, сквозь хаос начала Творения, когда Великий Мамонт разделял своими могучими бивнями воду и сушу… Да, Червь вечно кусает собственный хвост! В этом нет сомнений здесь, где слились воедино прошлое и настоящее, начало и конец, жизнь и смерть. Где духи, первопредки и люди сошлись в одной священной пляске… Все громче, все настойчивее дробь, все пронзительнее звук, все крепче, все быстрее бьют ноги о вытоптанную почву. Пляшут и подтягивают все: духи и предки, живые и мертвые… Вот пляшет молодой веселый Йом, вот старый Гор… А вот, кажется, мелькнуло лицо бедняги Калу, который не сумел вовремя отскочить от разъяренного носорога и был похоронен в своем жилище… А где Maл? Дрого не видел своего наставника, и это смущало. Но думать было не время. Пляска завораживала, соединяла, сливала его, Дрого, в единое целое со всем его Родом детей Мамонта. Бьют пятки в утоптанную землю, и нет боли, и не саднит даже искалеченный палец… Быстрее, сильнее, и еще, и еще, и еще!..

Дрого очнулся в Потаенном доме, он сразу узнал это место по кровле, изученной, кажется, до последнего сучка… А вот и знакомая щель, теперь в нее пробивался веселый солнечный луч. И лежал он не на жестких колких прутьях, а на свежем, мягком, благоухающем лапнике. Рядом заворочался Каймо. Дрого резко приподнялся и сел. Сладко кружилась голова. Каймо протирал глаза, Аун тормошил Вуула:

– Вставай, лежебока!

А Донго, видимо не спавший уже давно, блаженно лежал, закинув за голову руки, смотрел на Дрого своими светлыми глазами и тихо улыбался. Молодые мужчины возбужденно разговаривали, вспоминая Великую ночь. Скоро придут их братья, принесут им белые одежды, надеваемые только в самых торжественных случаях, и они все отправятся домой, в уже почти забытое и тем острее манящее стойбище.

– А осенью я женюсь! – заявил Каймо. – Мы с Туйей давно решили: и весны не будем ждать!

– Тяжело придется твоей жене, – притворно вздохнул Вуул, – в жару не раздеться – засмеют!

Мужчины дружно рассмеялись. Туули еще в прошлом году хвастал, что они с Туйей, веселой черноглазой девочкой из рода Серой Совы, «трахаются, как взрослые». А была верная примета – и мальчики знали о ней не хуже своих сестер: если девчонка всерьез трахается с мальчишкой, то у нее всю жизнь, еще до родов, будут отвислые груди.

Каймо, однако, смеялся громче всех:

– А я вам все врал! Мы с Туйей только возились – и ничего больше. А пожениться решили сразу, как я только стану мужчиной.

Дрого задумался совсем о другом. Он вновь вернулся мыслями к Последней пляске. Что-то там было… странное. Неправильное…

– Донго, ты вчера видел Мала? Донго помедлил с ответом.

– Нет.

– Вот странно, и я его не видел! – задумчиво произнес Вуул.

– И я.

– И я.

– Да ладно вам, – беспечно сказал Каймо, – узнаем, в чем дело. Придет вождь – спросишь. Ведь Мал – твой наставник.

«Спросишь»… Далеко не на все вопросы можно было получить ответ, и далеко не каждый вопрос можно было задать. Дрого, да и любой из его братьев, хорошо помнил, как ложилась ладонь взрослого на мальчишеские губы, с которых был готов сорваться запретный вопрос. Один такой случай навсегда врезался в память.

Тогда мужчины в очередной раз покинули стойбище перед Большой охотой, и они втроем – Нагу, Туули и проныра Хайси – построили из прутьев свой мужской дом, под кустом, в двух шагах от жилища Туули. Все было как у больших: и лапник принесли, и костерок сложили – вот только огня добыть не удалось, как ни старались крутить по очереди огневую палочку, только дымок, да и тот слабый… Туули самозабвенно колол кремень, Нагу обтачивал острым осколком ветку ольхи – будущее копье. Завтра они втроем пойдут на охоту, встретят и убьют большо-о-ого бизона… И Хайси вдруг заявил:

– А я возьму и уйду сегодня во всамделишный мужской дом! И отец возьмет меня на настоящую охоту! И бизона убью не понарошку!

Ребята над ним посмеялись, а утром Хайси возьми да исчезни! И отец не привел его в стойбище за ухо, как, бывало, не раз извлекал своего пронырливого сынка из разных неподходящих мест! Значит, и в самом деле взял с собой. Теперь уж Хайси посмеется вдосталь над бывшими приятелями, когда вернется с мужчинами, свалит у входа в свое жилье бизонью голову, принадлежащую тому, кто нанес смертельный удар, и скажет своей матери:

– Женщина, возьми нашу долю!

Окончилась охота, и звучали заветные слова, но у жилища Хайси их произнес не он, а его отец. Произнес буднично, безрадостно, хотя добыча была хороша: не бизон конечно, но отличный годовалый жеребец… А Хайси не было нигде. И когда Нагу подбежал к своему отцу, чтобы узнать, что же случилось с его приятелем, – на его губы, опережая вопрос, легла жесткая ладонь, и отцовские глаза смотрели необычайно строго. Больше Хайси не видел никто. И имя его не произносилось. Никогда.

Послышались приближающиеся шаги. Откинулась оленья шкура, впуская в полумрак Потаенного дома радостное летнее утро, и голос вождя торжественно произнес:

– Мужчины! Возьмите свои одежды!

Парадные наряды охотников – длинные рубахи с рукавами, штаны, доходящие до щиколоток, почти невесомые мокасины, все из тонкой оленьей замши, – были скроены и сшиты руками их матерей. Дрого хорошо помнил, как долгими зимними ночами он лежал под теплой медвежьей шкурой (не того страшного вурра, а обычного лесного сладкоежки), наблюдая, как его мать при свете костра аккуратно нашивает на его будущий наряд, одну к одной, бивневые бусины, постепенно сплетающиеся в причудливый узор. Впрочем, то был другой наряд, не этот. Еще зимой мать, прикинув на мальчика совсем готовую рубаху, огорченно всплеснула руками: «Как ты вырос, Нагу! А ведь шила с запасом…» Тогда он даже испугался: «Что же теперь делать?» А мать только засмеялась: «Что делать? Новую шить!» – «Но эта – такая красивая!» – «Не бойся, вторая будет не хуже. А эта… Может быть, еще пригодится», – и лукаво посмотрела на сына. Знала, конечно, с кем он прятался во время осенних свадеб…

Да, новый костюм был ничуть не хуже старого! Но сейчас, радостный и гордый, любуясь материнским рукоделием, завязывая ремешки своей новой обуви, также богато украшенной костяными нашивками, подпоясывая рубаху кожаным поясом и застегивая его костяной заколкой, стягивая свои волосы в пучок и закрепляя его кольцом из слоновой кости, он не переставал в то же время терзаться сомнениями: спросить или нет? Ведь Мал – это не Хайси-несмышленыш. Да и сам он теперь – взрослый охотник, полноправный член общины и Рода… Но когда на лоб Дрого легла последняя деталь наряда – бивневая диадема и он, почти решившись, посмотрел на отца, – в глазах вождя явственно читалось однажды виденное предостережение.

Дрого понял: не сейчас!

Их повели не в родное стойбище, как того ожидал Дрого, а к мужским домам. От Потаенного дома заветная Мужская поляна находилась значительно ближе, чем казалось им в ту ночь, когда они шли с завязанными глазами вслед за Колдуном – единственным зрячим на этом пути. Посреди поляны дымился общий костер, вокруг которого собрались все охотники их общины.

– Ваши братья приветствуют вас! – торжественно произнес старый Гор, подавая каждому из пятерых по деревянной миске с какой-то жидкостью, прикрытой куском ароматно пахнущего жареного мяса. Напиток бодрил, наполнял тело легкостью. Мясо было очень вкусным, но каким-то необычным.

– Бизон, – усмехнулся Арго на молчаливый вопрос сына. – Это Йом, твой новый брат, постарался. Подкрепляйтесь. Потом узнаете все, что случилось, пока вы были в Потаенном доме.

Дрого понимающе кивнул. Бизон – добыча редкая; в их места этот зверь заходит нечасто. Неудивительно, что он не узнал вкус: ел ли он вообще когда-нибудь бизонье мясо? Кажется, раз или два, но очень давно… Но слова «Йом, твой новый брат» прозвучали как-то странно… И где Maл?

– Готовы? – спросил вождь, вглядываясь в лица молодых охотников. – Тогда слушайте. Новости тяжелы…

* * *

Дрого чувствовал себя так, словно получил нежданный удар дубиной, да не от врага – от друга! Какое счастье, что там, в Потаенном доме, с его губ не сорвался преждевременный вопрос! Хорош бы он был, молодой охотник, если бы произнес Родовое имя отлученного от Рода, да еще там, в одном из Священных мест детей Мамонта!

Они обменялись с Йомом кровью и теперь шли рядом – родные братья, старший и младший.

– Йом, ты должен мне все рассказать. И показать.

– Расскажу все. А показать… Туда не пойду даже днем.

Дрого понял. Его младший брат прав: в Проклятую ложбину соваться ни к чему: пустое любопытство может обойтись очень дорого, особенно для Йома, захватившего врага в самом его логове.

К стойбищу подходили почему-то кружным путем – с юга по склону, вдоль ручья.

– Одно хочу тебе показать прямо сейчас. Другим тоже. Копье Йома указало на корневище старой сосны, прикрытое вторым, упавшим деревом. Хорошо знакомое место.

– Подойди и посмотри. Остальные тоже.

Дрого и четверо новых охотников приблизились к указанному месту, раздвинули колкие сухие ветви.

– Тьфу ты! – сплюнул Каймо. – Этими воняет, как их…

Но Дрого уже все понял. Действительно, смердело летунами, но не они, иная, двуногая тварь устроила здесь свое гнездовище!

– Я нашел это уже потом, почти случайно. Все думал: где он был в то утро? Ведь не ушел и не собирался уходить! Значит – выслеживал. Нас. Думал-думал, а потом вспомнил. Давно это было, мне тогда летун чуть в голову не вцепился – с чего бы это? И ведь не замечал я больше на этой тропе никаких летунов, нет у них здесь гнездовья! Проверил точно! Здесь он и лежал, на нас любовался! И ведь не в ту ночь все это устроил – задолго, заранее! Значит, давно готовился.

Друзья Дрого возбужденно осматривали логово. Сам он подавленно молчал: то, что произошло, никак не укладывалось в голове – лишенный имени не совмещался с Малом его воспоминаний. Молчали и остальные мужчины: все это они уже видели и обсудили. Наконец вождь подал знак:

– Идем! Женщины нас заждались. Особенно вас, новые охотники!

Да! Все женщины и дети собрались здесь, в центре стойбища, у общих очагов; все с нетерпением ждали возвращения заново рожденных! Так бывало всегда: второе рождение – самое важное событие в жизни общинника, важнее свадьбы. В этом Нагу был уверен давно. Но только теперь Дрого понял: путь на ледяную тропу еще более значим. Он может перечеркнуть все – все, чего добился, все заслуги и победы!..

Новые охотники Рода торжественно вступали в стойбище, предводительствуемые самим вождем. Остальные мужчины – сзади, чуть поотстав. Раздались приветственные крики – галдели, конечно, в основном мальчишки. Едва завидев охотников, они стайкой метнулись навстречу процессии, окружили, чтобы, восторженно приплясывая, сопровождать мужчин к общим очагам. Мелюзга визжала, ребята постарше, вчерашние товарищи по играм, вели себя сдержаннее, но каким восторгом, какой завистью горели их глаза! А у очагов, у жилищ были не только свои: у многих девчонок Серых Сов нашлись в этот день срочные дела в стойбище детей Мамонта. Вон и Туйя болтает о чем-то с сестренкой Каймо, хихикает, будто вовсе и не ради Каймо она здесь, да глаза выдают!

Но главное – матери, ждущие своих умерших и переродившихся сыновей, еще не знающие их имен. Арго остановился у тотемного столба и, указывая на них, пятерых, произнес заветные слова:

– Великий Мамонт, Первопредки и духи-покровители дали нашему Роду новых охотников! Мужчины, назовите своим матерям и сестрам ваши Родовые имена!

По обычаю к новым охотникам по очереди подходили их матери или ближайшие родственницы, чтобы спросить имя и чтобы все могли услышать ответ. Сейчас первой приблизилась, конечно, жена вождя. Дрого с замиранием сердца смотрел на свою мать, которую он не видел так давно… вечность! Она почти не изменилась (Странно! Ведь прошло столько времени…), но все же постарела – немного, совсем немного. Больше седины. И кажется – похудела!

– Как твое имя, мой сын?

(А голос – тот же! Певучий, грудной… Такой же был у Айрис.)

– Мое имяДрого!

И уже не она – он, взрослый мужчина, охотник, обнял свою мать, привлекая ее к себе. И хотя Дрого худощав и за прошедшие трудные месяцы не так уж сильно вырос, а Айя, даже похудевшая, оставалась крупной, высокой женщиной, – это действительно был жест взрослого, сильного мужчины, вернувшегося из тяжелого похода к своей старой матери.

Домашний очаг весело пылал, приветствуя повзрослевшего сына своих хозяев игрой огненных язычков и радостным потрескиванием. Кажется, только он остался неизменным в их старом жилище. И не в том дело, что само жилище недавно чинили: новые слеги, свежие шкуры – это обычно, это каждую весну, только отпетый лентяй не чинит, не укрепляет свой дом хотя бы дважды в год. Нет, многое изменилось внутри, даже привычные хорошо знакомые вещи переменили свои места и как бы и сами изменились. Сократилась женская половина – исчезла постель Айрис и Нагу, поменьше стало шкур и коробов. А вот мужская половина, напротив, раздалась. Теперь здесь место не только отца, но и его, Дрого. Вот его новая постель. Потеснилось отцовское оружие, мешки, одежды, освободив место для хозяйства сына… Кое-что уже заботливо приготовлено: будничная одежда, запас кремня. В шкуре, очевидно, бивневые пластины. И опорную слегу отец подобрал с двумя крепкими сучьями – для своих и для сыновних копий.

Его нежданный-негаданный брат Йом уже попрощался и ушел к своей семье, к Наге. (Она тяжела; ждут где-то к осени. Это хорошо, может быть, следующий будет покрепче. А то что же? Пятый год малышу, а ни брата, ни сестренки, одни похороны!) Они остались втроем – отец, мать и сын – и не спеша беседовали. (После такой молчанки даже говорить как-то непривычно!)

– И когда же молодой охотник думает строить свое жилище, обзаводиться хозяйкой очага? К осени, наверное? Слышал-слышал, мать рассказала.

(Сказано без улыбки, но, конечно, в шутку. Какой же мужчина с этим торопится? Каймо поутру, должно быть, тоже шутил… Или так, ляпнул на радости, не подумав.)

– Только если вождю детей Мамонта и его хозяйке покажется тесно под одной кровлей с их сыном-охотником. Тогда придется готовить Начальный дар. Если же нет, мужчины торопятся медленно, – ответил Дрого.

Отец, засмеявшись, хлопнул Дрого по плечу увесистой ладонью.

– Мой сын! Да, хозяйка? Мать улыбнулась.

Помолчали. Глаза возвращались к месту, где когда-то была постель Айрис. Но говорить об этом сейчас…

– Отец, а когда Большой загон?

– Скоро. Серые Совы разведчиков уже выслали. Наши выступят сегодня. Прямо сейчас пошлю… Не вас, не вас – и не рвись, и не думай! Вам, пятерым, – лучше оглядеться, отдышаться. Да недолго: на днях – в мужской дом, а там – Большая охота. Что скажешь?

– Пожалуй, навещу Колдуна, потом пройдусь к Большой воде. Ноги-руки разомну; может, чего-нибудь вкусного добуду!

Отец снова захохотал:

– Хозяйка! Охотнику дома не сидится! Это хорошо, только смотри олениху не тронь и на рог волосатому не нарвись!

– Постараюсь, отец. И к Хозяину воды в гости не буду проситься, и одежду сменю… А почему я не видел Колдуна? Ни на Мужской поляне, ни даже здесь…

– Не знаю. Колдовские дела. Сказал: какой-то плохой день – он должен оставаться у себя.

На тропу у входа легла тень.

– Вождь Арго! У твоего дома старый Колдун!

– Войди, мудрый Колдун детей Мамонта! Мы только что говорили о тебе.

Старик тяжело опустился на гостевое место:

– Колдун детей Мамонта приветствует вождя Арго, хозяйку очага Айю и молодого охотника Дрого, их сына. Колдун не задержит. Колдун хочет дать молодому охотнику амулет охотничьей удачи.

Костяная фигурка жеребой кобылы на тонком кожаном ремешке.

– Дрого, сын Арго, благодарит мудрого Колдуна за ценный дар.

– Он не подведет тебя, охотник! Те, кто попадет под твое копье и дротик, вновь и вновь будут возвращаться в этот Мир и отдавать тебе свою жизнь и силы! Сегодня я хотел дать тебе другой амулет – оберег, но не смог его изготовить: не хватило сил. Прими хотя бы этот!

– Благодарю тебя, мудрый Колдун! – повторил Дрого, надевая фигурку на шею.

– Я не смог сделать для тебя оберег, но хочу дать совет – хотя бы на сегодня.

– Дрого, сын Арго, слушает.

– Собираешься ли ты куда-нибудь из стойбища?

– Да, я хочу пойти к Большой воде.

– Хорошо. Но возвращайся до заката! Сегодня – плохой день, и ты, Дрого, сын Арго, должен быть очень осторожен!

Когда Колдун ушел, Арго повторил фразу, сказанную несколько дней назад Йому:

– Сын мой! Прошу тебя: не отвергни совет нашего Колдуна!

Дрого сидел на том самом камне, что так любили Мал и Айрис… и Нагу любил, и часто бывал здесь со своей сестрой и знаменитым сородичем. И сейчас он не собирался бросать это место из-за отступника, из-за предателя, лишенного имени, изгнанного из Рода навсегда. Дрого не мог совместить в себе того Мала – наставника и друга, старшего брата – и этого лишенного имени кровосмесителя и убийцу. И не ради добычи ушел он из дома сюда, на свой камень! Хотелось подумать.

Лето только начиналось, но жара стояла, как в самом его разгаре. Солнце перевалило на вторую половину, и тень от старой разлапистой ели уже достигла камня, нагревшегося за день так, что пекло даже сквозь замшевые штаны. Дрого снял и подстелил свою рубаху (старая, еще мальчишечья, но, конечно, узор другой – мать постаралась ), устроился с таким расчетом, чтобы оказаться в тени, и задумался, глядя за Большую воду, на сосновые леса и дальние озера, поблескивающие от ослепительных лучей.

Трава звенела. Совсем рядом, слева, завел свою песенку стрекотун. Дрого по мальчишеской привычке ловко, не глядя, накрыл его ладонью, поднес к лицу кулак и осторожно расправил пальцы. Казалось, пленник нисколько не испугался внезапного заточения. Расправил усы, неодобрительно посмотрел на эту громадину (большой, а дурной! ), деловито перебрался с ладони на искалеченный, но заживающий на удивление быстро безымянный палец, немного подождал (лапки приятно щекотали саднящую кожу) – и одним веселым прыжком распростился с охотником!

Дрого засмеялся. Да, теперь, побывав в родном стойбище, он знал точно: Дрого – не Нагу! Тот был мальчишка, ничего не знающий, ничего не понимающий мальчишка, и часу не способный прожить без компании друзей и приятелей. Он, Дрого, – действительно взрослый охотник, умеющий и след взять, и дротик метнуть, и силок поставить, и кровь унять, и беду отвести… Он, Дрого, – мужчина, посвященный в самые сокровенные тайны Рода. Между тем и этим – будто Большая вода пролегла; он остро почувствовал это утром, встречая восторженные взгляды своих вчерашних друзей-приятелей почти ровесников… А взрослому охотнику бывает необходимо и одиночество!

Случившееся в их Роду поражало и пугало еще и тем, что оно означало: ни Посвящение, ни знания, ни опыт, ни охотничья удача не могут спасти от сокрушительного поражения, от позорной гибели. Всего этого у лишенного имени было в избытке. И не спасло. Что же, значит, такое может случиться и с ним, с Дрого? Или не может?

Следовало понять, что же случилось с Малом до того, как он превратился в лишенного имени. И сейчас Дрого изо всех сил пытался, но никак не мог этого уразуметь. Да, конечно, он прекрасно знал, что происходит между мужчиной и женщиной, – уж это-то ему было известно задолго до Посвящения! Понимал он и другое: одна девчонка нравится больше, другая меньше, а от третьей и вовсе с души воротит! И не обязательно та, кто милее тебе, тебя предпочтет… Ему-то самому – кто больше нравится? Нату, с которой возился Нагу-подросток, или Туйя? Конечно Туйя! Так что же теперь, он и Каймо должны из-за Туйи?.. Дрого даже передернуло от одной этой мысли. И при чем здесь это: «больше», «меньше»! Мужчине нужна женщина – рожающая, ласковая, умелая. Разве может так быть, чтобы на все окрестные стойбища была только одна такая! Дрого невольно улыбнулся: «Что за нелепица! Да мы все тогда поубивали бы друг друга, и ее саму бы на куски разорвали! Конечно, всякие бывают… Хочешь взять получше, так докажи сам, что ты – мужчина! Будут уважать тебя, будут говорить о тебе хорошее, так и девчонки заметят, – почему и не должен мужчина с этим торопиться!.. Но не в этом же дело! Совсем не в этом! Ведь тот, кто был Малом, первым охотником, мог выбрать себе кого угодно – кто бы отказал ему? А он…» Дрого честно попытался представить, как бы он стал одну из девчонок своего стойбища… Нет, сама мысль об этом казалась одновременно и нелепой, и чудовищной; здесь воображение не работало.

Совершенно очевидно: Мала околдовали, навели порчу! Но КТО? И почему его не ищут?! Ведь распознать и убить злого колдуна еще важнее, чем того, кто волей или неволей стал его пособником… и жертвой! Тем более здесь: о такой ужасной порче Дрого никогда и ничего не слышал! А иначе что же, на любого эту порчу наведут, и на него, на Дрого?..

А ведь отец и в самом деле что-то говорил о колдовстве! Что-то непонятное – о словах Колдуна! И Колдун сегодня предупредил… плохой день, – что все это значит? Да, он должен пойти к Колдуну. Пусть объяснит, пусть даст самый сильный амулет против порчи, пусть расскажет, как найти, как одолеть этого проклятого Врага, наводящего черную порчу! Он, Дрого, одолеет Врага, даже если на это уйдет вся его жизнь! Хотя бы для того, чтобы отомстить. Не только за сестру, за того, кто все же оставался в его памяти не лишенным имени, а Малом-наставником, Малом-другом.

Ого! А солнце-то опустилось довольно низко, хотя жара почти не спала! Оказывается, это нелегко – думать! Не сдержать слова мужчина не может, и, если он не хочет вернуться домой с пустыми руками, нужно поспешить. Дрого решил еще на тропе: он принесет не мясо – попробует добыть другую дичь. В такую жару это нелегко, да еще в такой час (а задержаться нельзя – не успеет!). Но… у него новый амулет, – посмотрим, какова его сила!

Амулет не подвел. Рука – тоже. Когда Дрого поднимался от Большой воды по тропе, навстречу лучам заходящего солнца, из его заплечного мешка торчал хвост удачно подколотой щуки, а с пояса свешивался подвернувшийся под руку красавец селезень.

Колдун раскладывал на куске кожи подвески, вырезанные из мягкого белого камня, и думал.

Вот эта, первая, – день суда и казни. Дальше – Серые Совы перебираются на новое место. Еще одна – их старое стойбище совсем опустело. Теперь подвеска побольше: день, когда появился огненный шар, когда разразилась невиданная гроза… Как же так?

Колдун помнил слова молодого Куницы: «Пусть мой старший собрат будет осторожен и смотрит в три глаза на все: и на людей, и на Мир. Боюсь, это еще не конец». И он смотрел в три глаза, особенно в те дни, значение которых ему когда-то буквально вбил в голову его наставник, великий Хорру… Да. Случилось. Что – не понятно, но случилось… И почему-то не в первый посмертный срок, а на следующий день! Не мог же в самом деле лишенный имени оставаться живым в течение целого дня! Или мог?

Подвески продолжали появляться одна за другой. Так или иначе, второй посмертный срок был вчера, в ночь Посвящения. Или сегодня! Нужно быть готовым, – вот только к чему?

Третий срок неясен, и до него – далеко. Хорру наставлял, указывая на палочку, изображающую второй срок: «Если здесь Старуха спит – это лучшее для мертвого и худшее для живых! Если смотрит в полный глаз, то наоборот. А о третьем сроке узнаешь так: Старуха, спящая во второй срок, должна проснуться и заснуть снова. В одну из ночей ее сна настанет третий срок! » – «Но как я узнаю?..» – «Спросишь духов. Если захотят – помогут!»

«Если захотят»… Сейчас духи явно не хотели помочь (или не могли ). Их предупреждения значили не больше того, что сказал Куница; их ответы были столь же смутными, как и собственные знания Колдуна о том Враге : больше, чем ничего, но меньше, гораздо меньше того, что нужно для того, чтобы отбить нападение… Или и впрямь Хорру был прав, и Тот непобедим?! Хорошо, что Дрого вернулся вовремя!

Придется ждать. Только ждать: Враг первым нанесет удар, и, быть может, тогда удастся что-то сделать. Но каким будет этот новый удар? Выдержит ли его их Род?

Колдун боялся напрасно. В эту ночь ничего ужасного, ничего необычного не произошло. Разве что…

Йом проснулся в самый глухой час от отвратного, тягостного сна. Его кто-то звал, вернее, подзывал, и он знал – кто !

Сны бывают разные; не все из них опасны, не все – вещие; порой духи просто шутят. Но Йом понял: это – не шутка духов, это хуже, и покидать жилище нельзя. Вытянув мизинец и указательный палец левой руки ко входу, он забормотал заклинания. Но тут застонала, а потом проснулась его Нага, ждущая ребенка.

– Муж мой, мне страшно!

И тогда он, рыжебородый, рывком сбросил шкуру, схватил, не глядя, бивневое копье и, презрев опасность, вышел в ночь.

Безлунная ночь была теплой и звездной. Он был готов встретить любого врага – копьем, защитным жестом и заклинанием… Зубами, если придется! Но никого не было ни рядом с его жилищем, ни дальше – у общих очагов, на тропе. Лишь какая-то крупная птица скрылась в сосняке на той стороне ручья.

Постояв и послушав лесные звуки, Йом вернулся в свое жилье, поставил копье и лег на женской половине, к жене.

– Спи, Нага, никого нет! – прошептал он, обнимая любимую жену, чувствуя, что она все еще вздрагивает от страха. Нага потерлась щекой о грудь мужа и замерла. Вскоре ее дыхание стало спокойным, ровным. Но Йом еще долго не мог уснуть. Никого не было у входа, но почему-то он был уверен: еще за миг до того, как он откинул полог, там кто-то стоял.

 

Глава 10

БОЛЬШАЯ ОХОТА

Основа жизни – это мясо, а мясо дает охота. Мужчина прежде всего охотник; в сущности, это одно и то же: мужчина – охотник, который при необходимости может стать и воином, защитником. К счастью, такая необходимость возникает не так уж часто, особенно здесь, где издавна живут бок о бок сильные общины трех дружественных Родов. Кого им бояться? Кто может им угрожать? Инородцы появляются редко, всегда с миром, с дарами, и сами они, дети Мамонта и дети Серой Совы, оказываясь в чужих землях, предпочитают не воевать, хотя, конечно, бывает всякое… Дети Куницы? С ними сложнее, об их путешествиях к Великой воде никто ничего не знает толком… Но врагов они не приводили ни разу.

Конечно, еду дает не только охота. Трудно даже представить, как жили бы люди без всего того, что собирают неустанно женщины в лесу, на полянах и болотинах, У Большой воды и у ручьев, – без ягод и грибов, без съедобных кореньев и зерен, без улиток и речных раковин. Но охота – это не только еда. Из чего и чем шили бы женщины одежду, обувь и сумки, чем укрывались бы в холодные зимние ночи, если бы не шкуры, жилы и шерсть, если бы не кости, из которых делают не только наконечники и кинжалы, но и шилья, иглы, лощила и множество других инструментов, обойтись без которых в домашнем хозяйстве просто невозможно?

Охотятся по-разному. На длинноухих и на песцов ставят силки; каждый охотник – по-своему, в одиночку. За более крупной добычей уходят группами – по два, по три, а то и по пять человек, порой – очень далеко, за несколько переходов. Именно так Йом с четырьмя сородичами добыли бизона – не в окрестностях, куда эти звери заходят редко, а далеко на юго-западе, в степи. На стоянку принесли только самые лакомые куски, присоленные золой, шкуру да голову – знак охотничьей удачи. В одиночку на крупного зверя выходят редко – по необходимости. Впрочем, порой появляются в общине странные любители одинокой охоты. Таким был Мал.

Но есть еще и Большая охота, в которой участвует не одна, а по меньшей мере две общины, и не только мужчины, но и все сородичи – от мала до велика. Это – не только добыча мяса, но и праздник. И хотя Большие охоты происходят не так уж часто (на то он и праздник!), но именно им-то и обязаны общинники основным запасом всего того, что дает охотничья добыча.

Все, что ходит, бегает и прыгает по земле, летает по воздуху, плавает в воде, может стать охотничьей добычей. Но к этому подходят с выбором. Запрещено убивать своих братьев и сестер – зверя или птицу, являющихся Родовым тотемом. Это могут делать только люди другого Рода. Так, ни один из сыновей Мамонта не смеет нанести вред своему старшему брату – волосатому слону, но для сыновей Серой Совы или Куницы такого запрета нет. Не поощряется и пустое убийство, ради развлечения. Убивать можно для еды, ради шкуры и меха, ради костей… Из доблести, наконец! Но даже мальчишка, раздавивший мимоходом беззащитного птенца, жестоко за это поплатится: от взрослого мужчины – затрещиной и надранными ушами, от своих сверстников – едкими насмешками. Для настоящего же охотника такой поступок немыслим. А вот если тот же мальчишка добудет для еды пару-другую жирных сурков, сумеет изловить длинноухого, а то и утку или перепелку подстрелит коротким дротиком, – его ждет только похвала.

Взрослые охотники с сурками связываются редко, разве что изголодавшись. От хорошей птицы не откажутся, если подвернется под руку, но специально охотиться не станут. Иное дело, подколоть или даже взять голыми руками в Большой воде хорошую рыбу: тут требуется и смекалка, и ловкость. Но, конечно, главная их добыча – крупный зверь. Однако и здесь есть свои тонкости.

В речных долинах, в кустарниковых зарослях водятся волосатые носороги. С ними люди предпочитают не связываться без необходимости: зверь этот сильный, злобный и глупый, а мясо его не вкусное, да и короткие, искривленные кости не очень удобны для поделок, разве что шерсть хороша. Но охота на него очень опасна, и мужчины выходят на нее лишь тогда, когда парочка неразборчивых носорогов, облюбовав себе местечко вблизи от стойбища, становится угрозой для общинников, у которых в речной долине свои дела, – в первую очередь для детей и женщин. Еще опаснее – тигролев, хищник не только могучий, но необычайно умный и коварный, к счастью, довольно редкий. Его преследуют из мести за украденного ребенка, за растерзанного общинника и – ради доблести: победить тигрольва, тем более в одиночку, – подвиг! Иное дело, бурый медведь, великий любитель сладких красных ягод и дикого меда. Он тоже встречается нечасто и с человеком связываться не любит: не тронешь его – и он тебя не тронет. Но… у него такая теплая шкура! Из-за нее-то, да еще ради целебного сала, отправляются заботливые мужья в лесную чащу. Конечно, особую славу такая добыча не приносит: по единодушному мнению и сыновей Мамонта, и сыновей Серой Совы, охота на лесного медведя не слишком опасна. Вот если бы это был вурр – страшный пещерный медведь!.. Говорят, он вдвое, а то и втрое больше лесного и свиреп, как разъяренная тигрольвица! Но о вурре – только слухи: старики рассказывают то, что сами когда-то слышали. Никто из мужчин не видел его воочию, даже Арго, даже старый Гор!

Главная же добыча, от которой зависит благополучие общины, – не эти звери и конечно же не зайцы и не песцы, а звери покрупнее, живущие стадами. Не олени, нет. Большерогие? Их очень мало – они – только для свадебного обряда. Мелкие северные олени – хорошая, легкая добыча: их мясо вкусно, а рога – прекрасный материал для самых разных поделок. Но их стада забредают в эти края не так уж часто, ими не прокормиться, да и появляются они в основном на левом берегу Большой воды. Не прокормились бы живущие по соседству общины трех Родов и лесными оленями: тех совсем немного, и они очень чутки, пугливы. Главная добыча – дикие лошади! И только на них общины всех трех Родов регулярно устраивают Большие охоты.

Эти лошади – животные сильные и крупные: жеребец в холке достигает плеча взрослого охотника. И несмотря на то что здесь отнюдь не степь, они не переводятся в окрестностях круглый год: их копыта до локтя шириной прекрасно выдерживает снежный наст, и они даже предпочитают перелески открытым степям. Конечно, к зиме, когда с кормами становится хуже, часть лошадей откочевывает в другие места, в основном к югу и западу, чтобы вернуться сюда в начале лета с двух-трехмесячными жеребятами. Летом и осенью многочисленные лошадиные табуны, насчитывающие десятки и сотни голов каждый, заполняют все окрестности, луговины и перелески, подходят к самому краю плато и даже спускаются ниже пологими склонами… Вот тогда-то и наступает время первой Большой охоты!

Чтобы подготовить Большую охоту, нужно прежде всего узнать, когда вернутся сюда откочевавшие на зиму табуны, – для этого-то Арго и Гарт и выслали разведчиков. После, как всегда перед Серьезным делом, мужчины на время покинут стойбище, уйдут в мужские дома, и, пока они там, вернувшиеся лошади обживутся на старых местах. А у мужчин будут свои дела – умилостивить духов, чтобы каждый убитый ими жеребец возродился вдвое, каждая убитая кобылица – втрое… А потом настанет срок делать охоту.

Разведчики вернулись на третий день. Сказали: к югу, в степи, – не зелено. Темно и пыльно. Табуны идут. Много. Те же вести принес посланец Гарта – с запада. Арго хлопнул сына по плечу:

– Готовься, охотник! Скоро в мужской дом! Одноглазая начнет просыпаться – начнем и мы!

Конечно, Дрого знает: Небесная Старуха благоволит охоте и охотникам – потому-то и отвели их в Потаенный дом при ней. А вот само Посвящение даже она видеть не может: женщина! Обидно, должно быть, ей, старой…

Охотники, возбужденно переговариваясь, расходились по своим делам. Кажется, этот год будет даже добычливее прежних!.. Если только все эти табуны придут сюда, если духи, если Хозяин леса не направят их по иной тропе. Порой случалось и такое, и положение, предвещавшее сытость, оборачивалось голодом, и людям приходилось уходить на юг за стадами. Но – это уж Колдун должен позаботиться, чтобы все было хорошо!..

Дрого возвращался домой в радостном предвкушении: вот сейчас, сразу, он займется оружием! Оно – новое, почти или совсем не опробованное и конечно же в порядке, но… может, что-то нужно доделать? Подправить? Да и запасные наконечники…

И не только тому он радовался, что вот наконец-то и начинается его настоящая взрослая жизнь! И это тоже – еще бы! Но – не только.

Услышав страшную новость, Дрого все эти три дня был сам не свой: с друзьями почти не общался, свою Нату не повидал. Старался быть один и все думал, думал… И сегодня утром дождался – старый Гор проворчал, как бы про себя:

– Молчит! Людей сторонится! Тот, бывало, тоже – все один да один…

Именно то, чего Дрого и сам боится! А вдруг и на него самого уже порчу навели?!

А к Колдуну еще не ходил, не мог решиться. Тогда, у большого камня, казалось: все просто – пошел и поговорил! А потом понял: нет! И разговор нужно обдумать, и дары приготовить, такие, чтобы были достойны мужчины. Придется подождать; настоящий мужчина – не торопыга!..

И вот теперь, впервые за все эти дни одиноких, тяжелых размышлений и невнятной тревоги, Дрого почувствовал: отпускает! Впервые вдруг стало самым важным иное: оружие и предстоящая охота! И мужской дом, где он будет теперь на равных со всеми остальными!

Табуны не свернули на новую тропу. Три дня спустя воздух зазвенел от радостного ржания – то приветствовали друг друга гривастые широкопалые сородичи, те, кто провел здесь, в окрестностях, всю долгую зиму, и те, что прошлой осенью откочевали на юг, а теперь вернулись. И людям казалось, даже сюда, на их стойбища, спрятавшиеся в глубине логов, доносится с верховий острый запах конского пота.

Дрого был занят все эти дни: вновь и вновь проверял, прикидывал оружие, уточнял бросок, делал запасные наконечники. Теперь он почти не расставался со своим новоявленным братом, со своими друзьями. И со своей Нату наконец-то встретился; та обиделась, конечно, но не очень. Первая Большая охота затмила на время все остальное: печаль об Айрис, мысли о Мале и о Том, кто наводит порчу, – все это, казалось, уходит в прошлое…

А утром, в день ухода в мужской дом, Дрого вместе с Йомом поднялись наверх, к краю того самого сосняка, где ночевала погоня в ту страшную ночь. Йом показал старое кострище и рассказал про сон, про амулет Колдуна, про все, что было потом… Дрого слушал, но в это веселое, искрящееся утро давний предутренний ужас представлялся чем-то нереальным… Чем-то вроде побасенок о живых мертвецах и оборотнях, которыми мальчишки так любят друг друга пугать перед сном, в холодные зимние ночи, завернувшись в теплые шкуры и завороженно глядя на огонь очага… Даже здесь мысли его были заняты иным. Посмотрев на северо-восток, куда указывала рука Йома (интересно, что за огонь они видели? И как догадались, что это – в Проклятой ложбине? Ведь ее отсюда и не видно вовсе), Дрого снова и снова оборачивался в противоположную сторону, на северо-запад. Там, на всем открытом пространстве – от сосняка до ближнего ельника и дальше, к березовой рощице, к дальним синеющим перелескам, – паслись табуны. Один, два… пять… Вот уже пальцы обеих рук загнуты – а их еще больше… Много! Слышалось веселое ржание жеребят, тревожный зов матерей, переклички вожаков. И уже не воображаемый – настоящий запах конского пота, принесенный сюда северо-западным ветерком, возбуждающе щекотал ноздри…

По-видимому, и Йому надоели старые страхи. Прервав рассказ, положив руку на плечо брата, он тоже стал смотреть на щедрые дары, посланные людям Великими Предками и духами-покровителями.

– Скоро часть их спустится ниже. Они-то и будут наши!

Они опять оказались вместе – Дрого и Каймо – в том же самом мужском доме, что и зимой. Но сейчас здесь бывшее место Мала занял Йом. Дни проходили быстро – в подготовке к Большой охоте и к предшествующему ей Обряду.

Охотники ушли в мужские дома в первую ночь, как только стала просыпаться Небесная Старуха. Колдуна с ними не было; он появится здесь только через три дня, когда настанет время Обряда. В один из этих дней совершат свой Обряд и сыновья Серой Совы. А потом они вместе будут готовиться к Большой охоте: мужские дома не Священные места – они табу лишь для женщин и детей, но не для охотников другого Рода. Во всяком случае, не для участников совместной охоты.

До Обряда еда запрещена, даже пить воду нужно умеренно: Обряд будет тем удачнее, чем выносливее окажутся его участники. А вот разговаривать можно сколько угодно. И говорили, но только теперь это были не бесконечные охотничьи рассказы, которые завороженно слушали зимними вечерами Нагу и Туули. Теперь почему-то болтали о том, о чем Дрого меньше всего хотелось бы сейчас слышать: черное колдовство, порча, живые мертвецы, какая-то нежить… Тон задал Айм, молодой охотник, ставший мужчиной всего лишь год назад. Дрого помнил: он еще мальчишкой любил эти темы; именно он доводил своими историями до дрожи… Неужели и теперь ему не о чем больше говорить?!

– …Калу я сам видел! Ночью, это, выхожу помочиться, а он стоит! И не там, где его зарыли, – у самого очага! Темный весь такой, только зубы, это, белые! Грудь разворочена, и ребра, это, наружу! Меня, видать, увидел – и на меня! А я, это, – знак! А он взвыл – и, это, и нет!..

Заметив, что Дрого собирается вставать, Каймо хихикнул и легонько толкнул его в бок кулаком:

– Что, тоже помочиться пошел? Смотри, Калу за штаны ухватит!..

– Да пошел ты!.. – Дрого разозлился всерьез, хотя шутка была глупой, но безобидной.

Уже снаружи, с облегчением вдохнув всей грудью ночной воздух, насквозь пропитанный сосновым ароматом, Дрого услышал, как старый Гор сердито выговаривает:

– Не болтайте чего ни попадя!..

Из центрального жилища доносился дружный хохот. Дрого откинул полог. Похоже, заводилой-рассказчиком здесь был Вуул. Смеялись все, улыбался даже отец. Увидев гостя, он подвинулся, хлопнул ладонью по освободившемуся месту, а когда Дрого сел рядом, спросил:

– Что, сын, никак соскучился?

– Да так… О чем это Вуул?

– А! – Отец тихо рассмеялся. – Рассказал, как наш Каймо ловко на зайцев охотится!

Дрого улыбнулся в ответ, хотя на самом деле погрустнел. Конечно, Вуул ни словом не обмолвился, чья была эта шутка, – еще бы! Но почему даже здесь, даже перед Большой охотой, ему, Дрого, снова и снова, словно нарочно, напоминают о том, о чем он больше не хочет думать?!

Старый Гор был раздосадован неуместной болтовней еще больше, чем Дрого.

(Мальчишки! Дурачье! Нашли время трепаться об этом – после всего, что случилось! И ведь знают, должны знать, что беду могут накликать!)

– Не болтайте чего ни попадя! И Калу не трожьте! Охотник был. И погиб как мужчина. И похоронили честь честью. Погоди, Айм, я еще посмотрю, как ты увернешься от носатого! И учти: будешь такое болтать, Калу и впрямь к тебе явится – не наяву, так во сне… Только тебе от этого будет не легче!.. Придумает тоже: «Калу – живой мертвец!» Видел бы ты, что это такое живой мертвец, – попридержал бы язык! Я, старый, сколько живу, и то лишь однажды…

Гор замолчал – как отрезал. Примолкли и остальные. Наконец Айм робко заговорил:

– Гор! Старый! Я ведь, это… не хотел Калу рассердить! Совсем не хотел. Ну, померещилось, должно быть… Я и дары ему принесу, если нужно, и, это, прощения попрошу… Только, старый, ты, это, может, расскажешь нам, что знаешь? А то что ж, мы, это, молодые, мы не знаем…

Гор задумался. Не время, ох не время говорить о таких делах! Но, может, и впрямь рассказать? Глядишь, и этот болтун примолкнет. А то не язык, а…

– Хорошо. Расскажу – только недолго. И чтобы потом – не болтать! Мужчины вы или ползунчики?!

Давно это было. Ваших родителей – и то не было на свете. Да что там, я, старый, был еще такой, как вы. Колдуном у нас был тогда Хорру, великий Хорру, – слышали небось? То-то! При нем – все дрожмя дрожали, вся община… А наш Колдун был его ученик. Тоже молодой, может, моложе меня, может, нет, – не знаю…

Так вот. Убили у нас одного. За дело убили, все как надо, честь по чести… Имен уже не помню. Этот, кого убили, наладился к жене другого… Да еще прямо в его жилище, на его же постели! Ну, такое не скроешь, подкараулил их муж, а не убил сразу, нет, все сделал, как мужчина, – видно, заранее все решил. Выволок того за шкирку к общим очагам, сказал: «Бери копье!» Тот туда-сюда – а куда денешься? «Бери копье, а не то…» И свое – к груди! А нам (я там тоже был): «Смотрите!»

Ну, взялся и тот за копье. Да только на чужих-то жен он ловок был, а вот на копье – не шибко. Махнул два-три раза почем зря – глядь! – а его кишки уже выпущены и на острие намотаны! Так-то. Честь по чести.

Разобрали, конечно, это дело. Все – правильно. Муж отцу-матери убитого (своей-то хозяйки у него не было, куда там… до чужих баб только и был охоч, а вот чтобы свою…) сразу дал, что положено, жену, конечно, поколотил и сказал что надо: твое, мол, место не здесь, а у очага Серых Сов, откуда ты родом. И остался один… Детей, кажется, не было, не помню. А того похоронили. Тоже – как положено, честь по чести. Отец-то его – ничего, все понимал. Да и сам своего сына стыдился. А вот мать… Один он был у нее. Хоть бы дочери – и тех не было.

Ну вот. Сколько дней прошло – не знаю. Не много, должно быть. А только как-то под вечер вижу: идет она, похоже, от Хорру (жилье мое было тогда – враз у тропы к колдовскому), идет – и вроде как довольная! А до того – и на люди не показывалась. А покажется – лицо замотано куском шкуры: одни глаза, а в глазах – слезы… Один сын был у нее!.. А тут – довольная. «С чего бы это?» – думаю. А ночью…

Гор все свои долгие годы старался вспоминать ту страшную ночь как можно реже. Кажется, и вовсе забыл. А вот – всплыло все, как будто только вчера случилось!

Тогда его разбудил истошный крик, переходящий в хрипы и стоны. И он понял откуда – из жилища, что напротив. Того самого, где в одиночестве спал муж, прогнавший свою неверную жену и убивший в честном поединке своего обидчика. Гор был молод и смел; его правая рука стискивала копье, а левая уже была готова откинуть полог, когда совсем рядом, на тропе, ведущей к жилищу Колдуна, послышались шаги. Такие шаги, от которых его всего затрясло, – наверное, так трясет длинноухого, внезапно очутившегося прямо перед волчьей пастью.

Нет, это был не Хорру, хотя направлялись они туда, в сторону его жилища… И где по его распоряжению был похоронен убитый! ЭТИ шаги какие-то… неестественные, вообще не напоминали человека… ЖИВОЕ СУЩЕСТВО не напоминали! И еще – сквозь щели шкуры, прикрывавшей вход, отчетливо просачивался запах, свежевскопанной земли и падали. Тлена. Что-то хлипко шлепнулось на тропу…

Гор заставил себя выйти наружу лишь тогда, когда стихли эти невыносимые, ужасающие звуки. Прежде чем броситься к жилищу напротив, он посмотрел вверх по тропе. И увидел. Там, в сплетении ветвей и теней, отбрасываемых Одноглазой, удалялась фигура, сгорбленная, с безвольно опущенными, болтающимися руками. Человеческая по виду, но двигающаяся совсем не по-человечески – на прямых ногах: одной ступит – вторую приставит, одной ступит – вторую приставит… Топ-топ. Топ-топ…

– …Выскочил-то я не сразу, а оказалось – первым! Все слышали крик, но не выходили. Боялись. Вы и представить не можете, как мы все тогда боялись! Потом все же собрались; кто-то факел засветил, в жилище вошли… Хозяин, конечно, мертвый. Лицо черное, глаза выпученные, и язык наружу, а на шее – пятна от пальцев. Тоже черные. Задушен. И еще – воняло. Посмотрели – а на нем куски кишок. Уже гнилые, червивые… И на тропе. Следы и еще один такой кусок – побольше…

По следам-то мы только утром пошли, и привели они нас прямиком к могиле. Разрыта могила, и покойник на дне лежит, гнилой уже… Только не так, как мы его положили. И – грязный, в земле весь, руки, одежда – все… И вроде как улыбается. Рад! А мы что ж, стоим и молчим. Тут и Хорру пришел. Хотели спросить его: как же так?! А он глазами зыркнул – так, что и охота спрашивать пропала! – да и пробурчал: «Заройте! Больше не встанет».

Вот и все. Мать этого куда-то исчезла – то ли убили, то ли сама ушла, не знаю. Да и отец не зажился. Сторонились его, хотя он-то ни в чем виноват не был…

А теперь – хватит болтовни! Спать давайте, завтра Обряд, а вы… Мужчины, а словно ползунчики!..

Молодежь подавленно молчала. Без слов разошлись по своим лежанкам. Но Йом, до сих пор не принимавший участия в общем разговоре, подсел к старику:

– Гор! Старый! Может ли Йом задать вопрос?

– Спрашивай.

– Как ты думаешь, ведь наш Колдун – ученик великого Хорру. А что, если Айм и в самом деле…

– Замолчи! Болтало бы это болтало, если бы и «в самом деле», как же! Да и ты… Чей амулет спас тебя?

– Колдовские дела…

– Вот и оставь их в покое – и Колдуна, и дела его. Нас, охотников, они не касаются.

И, посмотрев на сконфуженное лицо Йома, добавил уже мягче:

– Брата пожалей! Досталось ему, а ведь совсем еще мальчонка! А тут – в себя-то парень не успел толком прийти, а эти начали… Эх! Раньше были охотники, а теперь, видно, одни ползунчики остались…

Дрого вернулся, когда все уже спали. Осторожно пробрался на свое место, между Йомом и Каймо, и еще долго не мог заснуть, глядя во тьму, едва дрожащую от слабого мерцания засыпающего очага, невольно вслушиваясь в ночные звуки. Там, у отца, вроде бы ничто больше не напоминало о плохом. Было весело, Вуул умеет шутить. Но заноза в сердце – осталась. И тяжелые, непрошеные мысли – возвращались…

Ничего! Завтра – Обряд. Его первый Охотничий Обряд! А сейчас – надо спать.

Убив зверя, охотник благодарит его за отданную жизнь и просит его скорее возродиться вновь, более сильным. Но на Большой охоте убивают одновременно не одно животное – целое стадо. Чтобы его возродить и преумножить, одних охотничьих заклинаний мало; тут не обойтись без обращения к своему тотему. А для этого требуется долгий и сложный Обряд, нужна помощь колдуна.

Далеко не все обряды совершаются ночью. Этот, например, можно производить только днем, в отсутствие Небесной Старухи. Мужских обрядов не смеет видеть ни одна женщина. Даже она – великая покровительница охоты и сама Небесная Охотница!

Дрого знал, куда идут они, охотники, ведомые Колдуном и вождем. Знал он прекрасно и то, что теперь он, взрослый охотник, не просто может туда идти, это его обязанность, его долг! И все же время от времени он чувствовал невольный холодок, с малолетства внушенный страх, детское табу: «Ходить к истоку ручья запрещено! Ослушавшийся навсегда исчезнет; исчезнет даже его имя!» И такое случалось, хотя и очень редко…

Начало ручья открылось в узкой ложбине, затененной старыми елями. Струящаяся по белому меловому ложу чистая ключевая вода – от одного ее вида сводило зубы и хотелось пить – выбивалась из-под большого камня, еще большего, чем тот, любимый. Поверхность камня, испещренного Родовыми знаками, была бурой.

Процессию встретили трое охотников, посланных сюда раньше, на самой заре; все – при оружии и в боевой раскраске. Один из них, выступив вперед и поклонившись вождю и Колдуну, сделал знак, означавший:«Никого нет».

Можно начинать. По знаку Колдуна охотники сели по обе стороны ручья и стали пить воду. Вождь и Колдун поднялись выше и встали над самым камнем. Вождь достал Священную кость и стал натирать камень сухой кровью Рода, а Колдун принялся куском лошадиной лопатки что-то копать. Через некоторое время он встал во весь рост и поднял обеими руками над головой продольно расколотый кусок трубчатой кости их собрата мамонта. Кость была бурой. Постояв так, Колдун с поклоном передал ее Арго. Вторым из земли был извлечен лошадиный череп. Его Колдун сам натер сухой кровью и пристроил в воде, у основания камня.

Зазвучала песнь-заклинание. Арго продолжал свою работу, теперь уже над костью мамонта, а Колдун пел. Он благодарил предков, благодарил Великого Мамонта за щедрые дары, он просил присылать в Средний Мир побольше их братьев и сестер мамонтов.

Мы не делаем им зла, мы любим наших

братьев и сестер!

Наших волосатых братьев и сестер!

Наших могучих братьев и сестер!

У них такие большие бивни,

У них такие сильные ноги,

У них такие чуткие уши,

Их голоса радуют наши сердца!

Наконец вождь установил окрашенную кость мамонта так, чтобы ее сужающийся конец выступал за край камня, прямо над лошадиным черепом. По знаку Колдуна охотники, начиная со старого Гора, стали подходить к камню и вскрывать себе вену на левой руке. Рану заклеивали через некоторое время смолой. Теперь уже человеческая кровь полилась на Священный камень, заструилась по внутренней поверхности кости мамонта, закапала на лошадиный череп.

А Колдун уже просил о том, чтобы Великий Мамонт не забывал своих человеческих братьев и сестер и по-прежнему щедро посылал им то, без чего они не могут обойтись, – лошадей. Кровь текла и текла на Священный камень, на кость, на череп, а Колдун пел:

И пусть каждый жеребец, что отдаст нам, твоим

братьям, свою жизнь,

Пришлет в Средний Мир двух молодых жеребцов!

И пусть каждая кобыла, что отдаст нам, твоим

братьям, свою жизнь,

Пришлет в Средний Мир трех молодых кобылиц!

В мужской лагерь вернулись вместе с Колдуном. Расселись на траве, вокруг общего очага, и… появилось мясо молодого жеребца! По-видимому, его убили накануне, но кто – Дрого не знал.

И ночью долго не расходились; вместе под открытым небом пели песни-мифы о Великом Мамонте, о Первобратьях, о начале их Рода, их Мира. И в их пении вновь смешивались времена и герои: Начало было здесь же, в Этой Ночи, и Первобратья – здесь, с ними, почти осязаемо…

…С верховьев плато на самые близкие участки к общинам детей Мамонта и детей Серой Совы вышло три табуна. Один из них, голов в пятьдесят, пасется на самом удобном для загона участке, вблизи ольшаника – того самого, где меньше года назад были выслежены и убиты лашии. Именно этот табун и достанется людям. Загонщики от ольшаника направят его вниз по склону факелами и криками. Вначале лошадям будет казаться: им есть куда бежать! Но нет! Огонь, дым, крики, дротики и копья направят весь табун по единственному пути – к высокому обрыву, на дне которого, невдалеке от русла ручья, разделяющего общины загонщиков, табун и найдет свою смерть. Вожак – старый, опытный жеребец – должен быть убит как можно раньше. Говорят, были случаи, когда табун, предводительствуемый таким вожаком, ухитрялся прорваться даже сквозь заслон.

Две ночи Одноглазая, полностью проснувшись, любовалась на то, как люди осторожно роют канавы, подтаскивают сучья и траву, готовят огневые и дымовые заслоны. Дети Мамонта готовили западный его край, дети Серой Совы – восточный и северный, который должен не только повернуть табун, но и защитить их собственное стойбище. Это самый опасный участок: ветра преобладают северо-западные, со стороны детей Мамонта, – значит, именно оттуда пойдет пал, полетят прицельные дротики и копья. С восточной стороны прицельно не метнешь: помешает дым. Здесь нужен сильный огонь, но так организованный, чтобы его не разнесло ветром в сторону стойбища. И шум, много шума. Особенно должна быть защищена северная часть, ведь если лошади прорвутся на север (а только так они и могут спастись), они растопчут не только детей Серой Совы, но и могут смести их жилища! На третью ночь Колдун детей Мамонта и Узун ушли из мужских лагерей в стойбища, чтобы вывести на Большую охоту женщин и детей. К рассвету все заняли свои заранее определенные и подготовленные места.

Близился рассвет. Табун отдыхал вблизи ольшаника. Корма было вдосталь, травы сочны и вкусны. Время от времени раздавалось пофыркивание, а вот – иной звук: поздний жеребенок снова добрался до материнского соска. Лошадям снились свои сны: в них были и родной материнский запах, и нежное щекотание соска под губами новорожденного сына, и вкус травы – то горчащий, вяжущий, то острый, кисловатый, и призывное ржание жеребца, и упругий трепет кобылицы… И еще были в этих снах страх и паника, медленный бег на месте, когда знаешь, что не спастись от этого воя, горящих глаз, клыков, превращающихся в двуногих с их острыми палками, с их страшным союзником – жгучим цветком.

Вожаком табуна был десятилетний жеребец – умный, опытный, в годах, но еще не старый, еще полный силы. Не раз и не два спасал он свой табун, не только от волков, но и от двуногих – проклятых тварей, покоривших, призвавших себе в помощники самого страшного врага всего живого – жгучий цветок, тот самый, что возникает из ничего и стремительно растет, уничтожая не только зелень, не только все другие цветы, но и все, чего коснется его жаркое и удушающее дыхание.

Вожаку не спалось. Ему было тревожно, как никогда прежде. Он сделал все правильно: одним из первых привел свой табун на новые пастбища, так, что им достались самые свежие, самые сочные корма. Так, что они первыми уходили на еще не тронутые поляны… Все правильно! И все же он чувствовал, что сделал самую страшную ошибку в своей жизни. Роковую ошибку!

Здесь, на новом пастбище, было сытно, спокойно, привольно. Все хорошо, кроме одного – ЗАПАХ ДВУНОГИХ! Он преследовал повсюду, им веяло из ольшаника, слева, от сосен, справа, снизу… Отовсюду! И, как всегда, к запаху двуногих примешивался раздражающий ноздри, ненавистный запах жгучего цветка. Вожак понимал: нужно уходить! Хотя бы и туда, где травы не так сочны, где…

То, что последние дни только щекотало и раздражало, вдруг заполнило собой ноздри, стало нестерпимым. Из ольшаника! И – крики, грохот…

Вожак всхрапнул, прокричал тревогу и первым ринулся вниз по склону, спасаясь из этого зловещего места.

Загон начали женщины. Самые молодые, обнаженные, в каждой руке – по горящему факелу. Они бежали, приплясывая, они размахивали факелами, они кричали:

Ой-ей-ей-ей!

Эй-ей-ей-ей!

Э-гей-гей-гей!

О-го-го-го!..

Они сами превратились в кобылиц – молодых, разгоряченных. И мчались за ними жеребцы – несколько молодых охотников, тоже голые, тоже с горящими факелами в руках.

Oй-eй-eй-eй!

Эй-eй-eй-eй!

Э-гей-гей-гей!

О-го-го-го!..

Табун стремительно летел вниз по склону. Вожак знал, где нужно свернуть направо, чтобы обогнуть ельник и вырваться наверх, туда, где сейчас слишком много их сородичей, но где простор и свобода!

Но свернуть не удалось. Началось самое ужасное: и справа, и слева местность взорвалась криками, смрадом двуногих и их ненавистного союзника! Жгучий цветок дышал своими черными, нестерпимо вонючими испарениями. И справа и слева полетели острые палки. С предсмертным визгом рухнула под копыта своих сородичей молодая кобылица.

Оставалось одно: вперед!

Загонщики сделали свое дело: табун мчался туда, куда нужно. Теперь факелы отброшены; двуногие жеребцы настигли своих двуногих кобылиц…

Сейчас нет никакого закона, кроме одного: настиг – твоя! Она тебе желанна и ты ей желанен! В этом нет преступления; это – часть самого закона! Никаких запретов не было и не могло быть: в этом последнем обряде люди перестали быть людьми, они стали жеребцами и кобылицами, возрождающими гибнущий табун к новой жизни. Двуногий жеребец настигал свою кобылицу, и та падала на колени на стоптанную траву, еще горячую от лошадиных копыт. Молодые тела исступленно бились, насыщались и не могли насытиться друг другом…

Вот что странно: никогда, ни единого раза, ни мужчины, ни женщины так и не могли вспомнить, кого и с кем сводили эти Большие охоты!

Дрого с нетерпением ждал, когда на него, стоящего в цепи, вылетит табун.

Главное – свалить вожака!

Металка и дротик – надежный, опробованный! – наготове.

(«Не стискивай металку; кисть, кисть расслабь. И помни: копье – часть тебя самого…»)

Вот они!.. Бросок!

Оперенный дротик не прошел мимо цели. Но долгогривый пегий вожак только всхрапнул и ускорил бег…

Бывший товарищ по играм победно взглянул на Дрого: короткий дротик не упал в траву, не отскочил – вонзился в бок кобылицы!

И тут крики со стороны Серых Сов взлетели на новую волну. В них слышался неподдельный ужас:

– Прорвались! ПРОРВАЛИСЬ!..

Вожак понял: он упустил возможность – прорываться следовало сразу! Сквозь двуногих, сквозь жгучий цветок и его черное дыхание – не важно!

Сейчас оставалась последняя возможность…

Он вздрогнул от удара и боли под левой лопаткой.

Не важно! Вперед!

Дротики летели и справа и слева. То одна, то другая лошадь с протяжным визгом падала под копыта табуна. Но вожак, казалось, был неуязвим. Только один, белоперый дротик возвышался над его левой лопаткой.

Вот оно – самое страшное! Опытный жеребец свернул направо и, презирая огонь и дым, крики и дротики, устремился прямо на северный заслон! Если табун прорвется…

Айон, сын Гарта, перепрыгнул через горящую канаву, не обращая внимания на пахнувший в лицо жар, на опаленные волосы… Если не получится, то – все равно! Пусть – смерть под копытами! На миг их глаза встретились: его, человека, сына вождя, – и жеребца, вожака, пытающегося спасти своих сородичей от неминуемой смерти…

Не дротик – тяжелое деревянное копье с острием, закаленным в огне костра, с неожиданной силой метнула человеческая рука.

Вожак вел свой табун на прорыв – в долину, откуда потом они найдут путь наверх, подальше от двуногих… Человечьи крики смешивались с предсмертным визгом лошадей.

Не важно! Вперед!

Вот один из них, ненавистных! Сейчас его кости захрустят под копытами…

Страшный удар в грудь бросил его наземь, под копыта тех, кого он вел за собой. Какой-то миг умирающему, затоптанному вожаку еще казалось, что он продолжает бежать…

Неуязвимый рухнул в последний момент, когда люди уже были уверены: все кончено! И дети Серой Совы, и дети Мамонта разразились неистовыми победными криками, и табун, лишенный предводителя, повернул туда, куда ему и было положено – к краю обрыва.

Над обрывом клубилась белая пыль, а снизу доносился визг гибнущих животных, заглушивший человеческие голоса. Охотники торопливо спускались по тропе, чтобы завершить свое дело. Лошади, упавшие первыми, – самые счастливые, погибли сразу. Последние безнадежно пытались подняться на сломанные ноги и кричали, кричали в предсмертной муке. Чудом уцелевший жеребенок жалобно звал на помощь свою мертвую мать. Арго метнул копье.

Айон, не отрываясь, пил кровь вожака – Неуязвимого. Напившись, не вставая с колен, он воздел к небу руки и запел. Такого коня следовало поблагодарить особо!

Айон долго пел о сильном, бесстрашном жеребце, сделавшем все, чтобы спасти своих сородичей. Он благодарил свою жертву за отданную жизнь и просил прощения за свой удар. Он просил Великую Серую Сову о помощи: пусть этот славный, могучий жеребец вернется в Средний Мир как можно скорее! Пусть он приведет с собой как можно больше кобылиц и жеребцов, таких же сильных и бесстрашных!

Героя окружили охотники обоих Родов. Окончив пение, Айон выдернул из тела вожака обломок дротика, оснащенного треугольным наконечником:

– Сыновья Мамонта! Чей это дротик?

– Мой! – пробормотал Дрого, все еще переживая свою оплошность – неверный удар.

– Твой?! – Айон посмотрел на Дрого, затем перевел взгляд на его отца: – Великий вождь детей Мамонта. У тебя – достойный сын! – И с почтением передал обломок дротика молодому охотнику: – Возьми! Такой наконечник еще пригодится! И не откажи мне в чести разделить на трапезе сердце и печень этого молодца! – Айон осторожно, почти нежно провел ладонью по остывающему телу жеребца-вожака.

После Большой охоты пировали в стойбище Серых Сов. Дрого был счастлив. Он сидел рядом с Айоном, и только им двоим были поданы сердце и печень того, кто чуть было не спас своих сородичей, чуть не смел все эти очаги и жилища. В песнях прославляли бесстрашного Айона, спасшего и людей, и свое стойбище. Но хвалили и его, Дрого, нанесшего вожаку лошадей первый, точный удар!

Несколько дней в обеих общинах кипела работа: разделывали туши лошадей, вялили мясо, сушили на распорках и выделывали шкуры, отбирали и делили кости, пригодные для поделок. И сухожилия шли в дело, и конский волос – хвосты и гривы: без ниток не сшить одежду.

Большая охота радует не только людей. В эти дни многие звери подбираются к человеческому жилью для того, чтобы полакомиться остатками людской добычи. Люди не трогают своих гостей, незваных, но желанных. И гости (даже волки) людям не вредят: зачем? Мяса – вдосталь, хватит на всех.

Дрого проснулся от звуков, раздававшихся прямо подле входа. Какой-то зверь громко и нудно хрустел костью. «Ну уж нет! – подумал Дрого. – Жрать – жри, а спать – не мешай!» Прихватив первый попавшийся под руку дротик, он откинул полог.

Старая, облезлая лиса – в свете Одноглазой ясно были видны проплешины на ее шкуре – с трудом обрабатывала кусок лошадиного хребта. И мяса-то почти не было на этом костяке, – видно, лучшей добычи уже и не урвать! И глодать-то тяжело – не осталось и половины зубов! Увидев прямо над собой страшного двуногого, лиса оторопело тявкнула, припала к земле, но даже не попыталась бежать от лакомого куска. «Ну что же, убей! – говорили ее глаза, из которых вдруг потекли совсем человечьи слезы. – Убей, все равно – какая это жизнь!..»

– Да на что ты мне сдалась, драная шкура? – смущенно пробормотал Дрого. Вернувшись в жилище, он убрал дротик на место, посидел, не ложась, а затем, покачав головой и смущенно хмыкнув, достал из земляной кладовки мягкий, хороший кусок мяса и осторожно, чтобы не спугнуть зверя, пристроил его снаружи, у самого входа.

Дрого заснул под довольное, благодарное сопение и причмокивание.

 

Глава 11

ПЕРВЫЙ УДАР

Лето в самом разгаре. Хорошее лето, жаркое, но в меру, не до удушья. Теплые дожди освежали землю в положенные сроки, и земля обильно давала пищу всему живому. Еды вдосталь; люди говорили: «Давно уже не знали такого обильного лета! Спасибо Предкам, зима будет сытной!»

Все хорошо, но Колдун тревожился – чем дальше, тем больше. Приближался третий срок – самый опасный. Небесная Старуха скоро заснет, и тогда… «Если Старуха спит – это лучшее для мертвого и худшее для живых! Если смотрит в полный глаз, то наоборот». Старуха будет спать. И как узнать точный день, и чем отвести беду? Духи молчат.

Колдун снова и снова уходил в Мир духов, но все как бы затягивалось какой-то искрящейся пылью. Сквозь нее пробивались только неясные образы, почти безмолвные… Что с ним происходит? Неужели он теряет силу?! Это было бы самое страшное; если такое случится, Колдун станет всего-навсего старым немощным болтуном, бесполезным своему Роду. Таким же, как Узун. Тогда… Тогда самое лучшее – самому уйти к духам, не дожидаясь, пока тебя пошлют туда твои сородичи… Что ж, он стар, он пожил свое. Но что будет с общиной, с Родом? Главного он так и не сделал: преемника не оставил! Все откладывал да откладывал…

Колдун медленно перетирал руками травную смесь. Одну из самых сильных, что известны ему. Нужно попробовать еще раз – с красным грибом. Быть может, получится.

Клубы пахучего дыма закрыли полог входа… закрыли весь Средний Мир. Язык и нёбо пекло, по телу разливалась приятная теплота. Потом тело исчезло.

В этот раз завеса была не такой плотной, ее как будто раздвигали чьи-то могучие руки, раздувало чье-то мощное дыхание… Порученные Колдуну собрались, как должно, как собирались прежде, но их пронизывала тревога и страх.

«Плохо! Опасность! Опасность для всех! ОН вырвался!..» – таков был смысл ответов на настойчивые вопросы Колдуна. И еще советы: «В Нижний Мир! В своем Мире – на юг!»

«В Нижний Мир» – это значит «над ледяной тропой » к Первопредкам, если они пустят! Путь очень опасный, даже самые сильные не всегда возвращаются назад… «Нижний Мир», «ледяная тропа», «Первопредки» – все это человеческие слова, принадлежащие их Миру. Попытка передать другим непередаваемое… В действительности здесь – все иное. Полет стремителен? И да и нет… Полет ли это вообще, – это скольжение по кольцам Великого Червя, туда, к Началу Начал … Если только это действительно «Начало Начал»! И сами Первопредки… В своем, Среднем Мире колдуны пытаются выразить человеческим языком невыразимое!..

Его допустили. И выпустили назад. И защитили от черного дыхания ледяной тропы. Но то, что Колдун сумел вынести в Средний Мир из своего чудовищного полета, было совсем неутешительно. Связь прервана, и Миры будут закрыты! Их Роду предстояло что-то непонятное. Выход есть, и спасение возможно, но в чем они?.. Или Колдун не смог понять, или не донес понятое до Среднего Мира! Но и само спасение не отвратит грядущих бед!

Колдун долго отдыхал на своей постели, вытянувшись во весь рост, прикрыв глаза. Это был не сон – возвращение. Запах колдовского дыма уже развеялся, исчез и привкус красных грибов. Тело каждой своей частичкой впивало блаженную истому, наслаждалось ощущением Среднего Мира, такого знакомого, такого привычного и родного. Полог откинут, и вместе с закатным светом в жилище проникает легкий ветерок, примешивающий к любимому сосновому аромату запах дыма от очагов стойбища и мирные звуки будничной жизни. Люди довольны, они ничего не подозревают…

В этом, Среднем Мире Колдун должен еще посмотреть своим Внутренним оком на юг… Как далеко? Не известно! Это легче, чем его полет в Нижний Мир, но все равно – не сейчас. Сейчас он не способен и на это, несмотря на то что голова – ясна, как будто промыта ключевой водой. Мысли отчетливы, и память тоже. Если бы он рискнул, он бы мог сейчас не просто вспомнить – пережить заново любой кусок своей жизни… Но это – ни к чему!

Колдун думал не о давнем – о близком. Дрого приходил к нему. И дары принес – как должно. Только… Узнал ли он за свои дары то, что хотел? Вряд ли. Колдун старался, как мог, но… Может ли другой понять то, что неясно до конца тебе самому? Да еще вчерашний мальчик, только-только прошедший простое, охотничье Посвящение!

«Пусть могучий Колдун защитит Дрого от зла! Пусть даст молодому охотнику самый надежный оберег! Пусть укажет Истинного Врага! Дрого сделает все, чтобы отомстить!».. Бедный мальчик! Ты не понимаешь; Истинный Враг – часть тебя самого! Да, ты хочешь отомстить и за своего наставника – за того наставника, которого ты знал. Но лишенный имени – уже не он, не Мал, учивший тебя пользоваться металкой! Как объяснить другому то, что и от самого тебя во многом скрыто?!

«Пусть Дрого знает: Истинный Враг – не человек. Нам не дано Его изгнать из нашего Мира. Он могуч, но не всесилен; не поддайся, не призывай – и Он тебя не победит!.. От Его порчи защищают не обереги – ты сам, и только ты сам, без колдовства! А поддаться может и самый сильный, и самый слабый из нас, людей!»

– Так что же мне делать?

– Блюди Закон!

Колдун и сам не был доволен своими ответами и советами. Дрого ушел неуспокоенным, растревоженным. Но что иное мог сказать ему Колдун?

Послышались легкие шаги, и тень перекрыла трепещущий свет уходящего солнца. (Ох! Как не вовремя!..)

– Колдун! Старый! У твоего входа Донго, сын Эрема!

– Пусть охотник Донго войдет и скажет, что привело его к Колдуну.

(Кажется, ему придется говорить по очереди со всеми молодыми охотниками! Впрочем, так обычно и бывает: у молодых мужчин много вопросов…)

Донго сел, скрестив ноги, на гостевое место, заслонив собой вход. В зареве заката казалось, его хрупкая фигура сама излучает сияние! Дар хранился в берестяном туесе, сработанном не слишком умело, но тщательно. Подвески из белого камня! И резьба на них не простая. Со смыслом.

Донго сразу перешел к делу:

– Могучий Колдун! Донго, молодой охотник, хочет пойти за тобой по твоей тропе. Донго готов на все. …Примет ли великий Колдун его дар?

(Да! Вопрос честный, но трудный!..)

– Донго, охотник! Моя тропа нелегка. Верен ли твой выбор?

– Да!

(Твердо! И это вчерашний Сэмми-лягушонок? Тот, кого изводили насмешками даже ползунчики?!)

– Меня поставили на колдовскую тропу рано. Почти ползунчиком. Начинать позже – тяжелее. И я не знаю, действительно ли твой выбор верен.

– У могучего ученика великого Хорру нет своих учеников. Быть может, он решится проверить того, кто пришел к нему сам? Мой дар… Пусть могучий Колдун его рассмотрит: он сделан без наставлений. У молодого охотника не было наставников – в этом.

Колдун уже понял. Насечки. Сон и пробуждение Небесной Старухи. И – что-то умело связанное с этим. Для неподготовленного – очень умело! Но Колдун до сих пор не замечал в Сэмми скрытой силы. И брать ученика сейчас, когда все так смутно, так непонятно… Но и отвергнуть такой дар невозможно!

– Донго, сын Эрема! Колдун принимает твой дар – условно! Сейчас – я не могу стать настоящим наставником; и не спрашивай почему. – Колдун усмехнулся. – Вы, охотники, сами говорите: «Колдовские дела – не наши дела!» Вот и не спрашивай – пока! Но если ты твердо решил встать на нашу тропу, ты должен знать…

(Они сидят так, что Донго может рассмотреть лицо Колдуна до деталей. А Колдун лица собеседника не видит: оранжевый свет бьет ему в спину. И ведь это не нарочно: Донго всего лишь занял положенное место… Быть может, ЗНАК?)

– Ты должен знать: послушание наставнику – беспрекословно! Я смогу стать твоим наставником не раньше, чем убежусь: годишься ли ты в ученики? Приходи чаще; Колдун будет тебя спрашивать. О разном. Ты должен отвечать. Порой, нечасто, можешь спрашивать и ты. Но я отвечу не на все вопросы… А сейчас…

(Пусть мой старший собрат будет осторожен и смотрит в три глаза на все: и на людей, и на Мир. Боюсь, это еще не конец. Особенно для детей Мамонта.)

– А сейчас скажи: о чем в эти дни говорят между собой сыновья Мамонта? Не замечал ли ты в их разговорах чего-то странного?

Донго задумался. Он был и удивлен, и смущен.

– Странного? Не знаю; ведь я – молодой охотник… И не говорун. Разве что одно… Я не думал, что взрослые охотники так много говорят об этом.

– Об этом?

– Ну… О черном колдовстве, о нежити… И еще говорят: появился громадный черный летун. Крылан. Его многие видели. Говорят, он понимает и по-нашему!

– Крылан? Понимает по-нашему? А что ты сам об этом думаешь?

– Не знаю. Крылана и я видел, а вот понимает он по-нашему или нет, не знаю. Только… Летуны – они ведь не опасные, а тут… Мне стало страшно!

Да, ему стало очень страшно, когда эта тварь сделала беззвучный круг над жилищем вождя и на миг зависла над жилищем Йома, перед тем как скрыться в сторону покинутого стойбища детей Серой Совы. В первый момент ему даже показалось, это их тотемная птица, только очень большая; но тут же он понял: нет! Летун, только гигантский; он и не знал, что такие бывают! И хотя была ночь и цветов не различить, Донго был уверен: черный! Понял и другое: тот самый, о ком говорят. Кому и прозвище дали «Крылан». Донго любил всякую живность. С детства любил, и общую неприязнь к летунам совсем не разделял; они ему, скорее, нравились. Интересовали: надо же, зверюшки – а летают! Во время своих одиноких вылазок Сэмми-лягушонок понял давно: эти зверюшки не только безобидны, не только пугливы, – они ценят ласку! Много раз маленькие летуны чувствовали себя на его ладони или плече в уюте и безопасности. Но сейчас!.. Донго представил, как этот черный Крылан спускается к нему на плечо, и… и его затрясло от ужаса и омерзения! А тот, словно подслушав его мысли, делая прощальный круг, посмотрел молодому охотнику прямо в лицо. Никогда, ни у одного летуна Донго не видел таких глаз – красных, светящихся не от костра, не от Одноглазой, изнутри, излучающих нечеловеческий ум и нечеловеческую злобу.

Оставшись в одиночестве, Колдун долго размышлял об услышанном. Крылан! Что это такое? Колдун был бы рад посчитать эти россказни плодом слишком буйного воображения некоторых охотников, таких, как Айм. Но Дон-го – не таков! Если он говорит, что видел, – значит, видел! И если он, к кому льнет даже полевка, испугался увиденного, – значит, это не просто большой летун.

Самое лучшее, если это – только оборотень. Тогда нужно лишь узнать: кто и что ему нужно? Колдун не сомневался в том, что справиться с оборотнем сумеет. Но, хотя такое предположение, казалось бы, подтверждается тем, что Крылан явно его избегает (боится!), Колдун в глубине души почему-то не верил в такую возможность. Слишком уж все совпадало: нарушение Закона крови, казнь и появление этого Крылана! И еще: теперь Колдун был уверен – в предостережениях духов что-то говорилось и о черном летуне! Ясно одно: это – не живой мертвец; они не меняют обличья, они – пустая оболочка, подчиненная чужой воле… И если Крылан не оборотень, то… Остается самое страшное – нежить! Об этом много болтают, но и сам Колдун с нежитью не сталкивался ни разу. Только слышал, немногое от Хорру и многое, но бесполезное – из болтовни общинников…

Так или иначе, его нужно увидеть! Увидеть и постараться понять, что это такое. А до того оставалось одно – ждать! Ждать уже совсем недолго: Одноглазая засыпает, ее почти закрытый глаз появляется только утром, уже при свете. Никто не подскажет точный день Третьего Срока? Что ж, он сам будет смотреть в три глаза. И Донго ему поможет.

Наступили темные ночи, на одну из которых должен прийтись Третий Посмертный Срок. После заката Колдун все чаще спускался в стойбище, к общим очагам, и подолгу там оставался. Говорил с охотниками, а больше слушал. И, вернувшись к себе, еще дольше сидел у входа в полной тьме теплой ночи. Смотрел вниз, на багровые отблески засыпающих костров, вверх, на далекие звезды, на полет ночной птицы… Но в стойбище детей Мамонта Крылан больше не появлялся.

А у охотников дела шли как нельзя лучше. Запасы сушеного и подкопченного мяса велики, хватит надолго, не говоря уже о шкурах, костях и прочем. Со второй Большой охотой можно подождать – до тех времен, когда стада начнут готовиться к кочевью на юг. Пока же пусть спокойно пасутся, пусть жир нагуливают, люди их будут тревожить редко, понемногу, ради свежего мяса. Тем более на левом берегу появились северные олени, больше, чем обычно! Это удача – такое вкусное мясо, такие тонкие, мягкие шкуры и такие замечательные рога!

Дрого все же посетил Колдуна, но разговор дал очень мало. Почти ничего. Дрого понял только то, что тот, черный колдун, наведший такую ужасную порчу, недосягаем. Но, видимо, и не так уж страшен, если порчу свою может навести только с согласия самой жертвы. Но почему же Мал сделал такую глупость? Или это он, Дрого, чего-то не понял?

Колдун и это пытался объяснить. Рассказывал о двух могучих духах. Прислужники одного из них и отцу его, и другим вождям помогают – на свадьбах. Они соединяют людей, от них – и домашний очаг, и дети. А вот второй…

Колдун говорил: «Тот, кого коснулось черное крыло Аймос, на кого упал его взгляд, чье сердце задело его копье, может стать самым счастливым человеком. Редко и не навсегда. Чаще – самым несчастным. Для него весь мир сужается до той, на кого указал Аймос, так, что он может забыть обо всем остальном, даже о Законе. И становится доступным Злу, хотя сам Аймос не зол и не добр. Своенравен и мрачен».

Дрого это не касалось. Ни из-за своей Нату, ни из-за чужой Туйи, ни ради кого бы то ни было он не собирался ничего нарушать, никого убивать, – что за нелепость! В общем, получалось так: «Соблюдай Закон – и все будет хорошо!» Дрого это вполне устраивало, тем более такой же, в сущности, совет он получил и от старого Гора. Только тот говорил понятнее.

Гор, конечно, заметил, куда ходил Дрого. Отметил и то, что от Колдуна тот вернулся не скоро, и на следующее утро сам подошел к молодому охотнику.

– Ты вот что, сын Арго, – заговорил Гор, по обыкновению насупившись. – Послушай старого: держись от Колдуна подальше, без нужды не якшайся! Не болен? Жену не увели? Духи по ночам не насмешничают, не допекают? Ну и нечего там делать! Мы – охотники; колдовские дела нас не касаются. И о том, что случилось, думай поменьше. Было и было. Прошло. Спасибо твоему брату Йому: разобрались в срок, как надо, честь по чести… Будешь много думать – чего доброго, и сам на кривую тропку собьешься. А ты – по своей, по охотничьей, – и все будет как надо. И без советов. Глянь, я старый, сколько пожил, а к колдунам уж и не помню когда обращался! И ничего; хорошо живу! А у тебя, сын Арго, вижу, и чутье есть, и смекалка, и терпение… И удар верен, – как ты тогда, на Большой охоте!.. Молодец! Давай-ка сплаваем с тобой на ту сторону, за олешком! Мне, старому, одному несподручно, сыновья ушли, а ты, слышал, еще и пловец.

Гор действительно держался на воде неважно. Вцепившись в бревно, едва помогал ногами, то и дело отплевываясь, испуганно озираясь по сторонам. Правил в основном сам Дрого. Он-то нисколько не боялся воды: и здесь сказались уроки наставника …

На левом берегу, обтерев тело рубахой и торопливо одеваясь (его трясло мелкой дрожью, хотя вода была очень теплая), Гор с удивлением посматривал на Дрого:

– А ты и впрямь пловец! Это хорошо; это пригодится. Только на водяных особо не надейся. Коварны. – И, уже собравшись, озабоченно сказал: – Давай-ка сперва еще одну корягу разыщем, да к этой ремнями пристроим, а то как олешка переправлять будем? Я-то, сам видишь, – воде не обучен.

Дрого ушел с головой в новую жизнь взрослого мужчины-охотника. Не только другим, даже ему казалось: что было – прошло. Пережито. Поменьше об этом думать и идти своей, охотничьей тропой, не отступая от ее законов.

Теперь он часто встречался с Нату. После Большой охоты та сделалась совсем ласковой. Гордилась. Но втайне завидовала своей подруге, Туйе. У той – все уже ясно, даже начальный дар получен; говорят, осенью хозяйкой очага станет. У своего Каймо. А вот она, Нату, если и станет, то еще не скоро. Ее Дрого терпелив и горд. Мужчина! Хорошо, конечно, да вот только как оно все обернется? Не получилось бы так, как с Навой… Первая красавица была, а теперь…

Да, оказывается, Каймо нисколько не шутил там, в Потаенном доме, после Посвящения. Всерьез взялся за сватовство, не обращая внимания ни на укоры отца, ни на вздохи матери, ни на шуточки Вуула. Отнес к Серым Совам свой Начальный дар. Айон, отец Туйи, дар принял – ради дочери! – но в душе был недоволен. (Торопыга! Хотя бы до весны дотерпел, если уж дольше не может! И что за охотник, что за муж из него получится, кто знает? На Большой-то охоте ничем себя не показал, а тут – как раз первый из первых!)

Дрого над приятелем не насмешничал, но удивлялся. Может, и Каймо «коснулся своим черным крылом» этот самый Аймос? Ну и пусть! Хорошо, что его самого, Дрого, никакие крылья не задевали – ни черные, ни белые! Вот он и не будет спешить: присмотрится, поучится, себя покажет… Может, и в самом деле Нату станет хозяйкой его очага – только не сейчас. И не весной. Он – не торопыга!

Нава оправилась от болезни, но сильно похудела, и с лица спала – одни глаза. Какая уж там «красавица»! На людях появлялась редко, закрывала нижнюю половину лица. Но ничто не спасало от насмешек: незамужние, особенно засидевшиеся, злы и на язык остры.

– Эй, Нава, а жених твой где? Снова пошел лашии ловить? А когда вернется?

– Ох и повезло же нашей красавице! Вот погодите, вернется еепервый охотник…

Особенно старалась рябая долговязая Ата: женихи обходили ее стороной, и она уже давно втайне жалела, что отвергла несколько лет назад Йорга-неудачника. Сейчас она не упускала случая позлословить даже в отсутствие Навы.

– К своему небось побежала! – шептала Ата подружкам-неудачницам и хихикала.

Конечно, смеялись далеко не все. Да и насмешницам выговаривали: «Не поминайте лишний раз его! На весь Род беду накличете!» В ответ звучало обиженное: «А мы его и вовсе не поминаем! Зачем он нам нужен?» – но языки все-таки придерживали, хотя бы на время. Не то чтобы всерьез относились к предостережениям. (Какая такая «беда»? Вон как хорошо дела идут! Эти старики только себя пугают.) Просто знали: «беду» в виде хорошей затрещины и на себя самое можно накликать, если постараться.

Насмешницы не догадывались, что Нава действительно встречается со «своим», да только не с тем, кого они некстати поминали, хотя бы и безымянно. Не только горе, и не только издевки все больше и больше отдаляли ее от дочерей Серой Совы. Две тайны появились у Навы, две тайны помогали ей справляться с тем, что произошло. Одна – возникший в ту страшную ночь великий Дар – скрытая сила. А вторая – ее спаситель, молодой колдун-Куница.

Они встречались не очень часто – раз в два-три дня, не больше. У колдунов слишком много своих забот, и не он приходил к Серым Совам – она уходила за три лога, на место давнего лесного пожара – косогор, поросший молодым сосняком. Родители знали об этих встречах и были рады. Лишнего не говорили, другим – тем более, но порой спрашивали у дочери: а Начальный дар – когда же? Нава молчала: нечего ответить! Как объяснить, что встречаются не молодые любовники, не жених и невеста – наставник и его начинающая ученица!

Колдун-Куница объяснил Наве, что в ней проснулась скрытая сила – та самая, что есть у всех настоящих колдунов, у одних больше, у других меньше. И она, если захочет, тоже может стать колдуньей. Нава была потрясена. Она – колдунья?! И представить невозможно.

«Женщины-колдуньи редки; у вас их и вовсе не было. И они отличаются от нас, колдунов-мужчин. Во многом – сильнее, – объяснял Куница. – Времена сейчас опасные. А у твоей общины, сама знаешь, – нет защитника! То, что случилось с тобой, – Знак!»

Она знала, конечно, что такое – их Узун. Она верила молодому Кунице. Но все же… А он продолжал: «Торопиться не нужно. Подумай. Но знай: в ком проснулась скрытая сила, уже не будет прежним. Силу эту нужно чувствовать самому, нужно уметь ею управлять, иначе – повредит. Если не научить тебя хотя бы самому простому, – и лечение мое впрок не пойдет. Сделаем так: пока что я поучу тебя самому простому в нашем деле, а ты подумаешь. Решишься – поговорим с Гартом, и тогда станешь настоящей ученицей Куницы-колдуна. Я уверен: это – твоя тропа!»

Так вот и начались их встречи. Нава была очень благодарна своему спасителю – за все, не только за целение. Каково было бы без этих встреч под градом непрестанных насмешек? И за рассказы о скрытой силе, за помощь… И за то, что молодой Куница ни разу даже не попытался склонить свою спасенную подругу, свою ученицу к тому, для чего и встречаются тайком молодые мужчины и женщины. Да! За это Нава была особенно благодарна своему наставнику: после всего, что с ней произошло… Но – странно устроен человек! – она в то же время все чаще начинала испытывать досаду: что же он – и не мужчина вовсе? Или уж она сама никому не нужна, ни на что кроме колдовских дел не пригодна?! Впрочем…

Однажды Нава спросила у своего наставника:

– Куница! У тебя что же, имени нет, как у Колдуна детей Мамонта?

Он ответил серьезно и строго:

– Имя есть. Быть может, когда-нибудь ты его узнаешь. – И добавил, уже с улыбкой: – Я очень хотел бы этого!

Нава не только училась пользоваться скрытой силой. Отвечала на вопросы наставника, рассказывала свои сны. И слух о Крылане пересказала. Может, и не вспомнила бы (в стойбище Серых Сов Крылан не появлялся, от детей Мамонта узнали), если бы не сны. В них приходил он, лишенный имени. Красивый. Все еще желанный. Но когда протягивал руки, они вдруг превращались в черные перепончатые крылья – и Нава с криком просыпалась.

Узнав об этих снах, колдун-Куница посерьезнел и, поколебавшись, снял с шеи свой оберег.

– Надень, спрячь, носи не снимая. И даже во сне не приглашай Того, не отвечай на зов!

Оберег помог: сны прекратились.

А в последнюю встречу Нава обмолвилась о насмешницах. Случайно обмолвилась: пусть себе тешатся, ей нет до них дела! Но наставник стал совсем хмурым.

– Пойду к Гарту. Это нужно прекратить!

– Но, Куница, мне ведь все равно!

– Не в этом дело. Они не понимают, что призывают Зло! Он, видимо, вырвался, а Его еще сами люди зовут… Это вредит вашему Роду; да что там, всем нам вредит – и детям Мамонта, и детям Куницы! И кроме того, колдун-Куница надеется, что Нава уже решила встать на тропу своего наставника!

Но поговорить с Гартом удалось уже после того, как разразилась беда. Не там, где ее ждали, нет. У ближайших соседей детей Куницы.

Небесная Старуха спала уже три ночи. Утром, когда люди были на ногах, занимались своими делами, среди детей Мамонта поднялся встревоженный шум. На тропе, ведущей в их стойбище, появился горевестник из дальней общины детей Серой Совы, той самой, что соседствует с Куницами. Арго торопливо вышел к тотемному столбу. Колдун уже здесь – последние дни он часто бывает в стойбище, чаще, чем у себя.

Поклонившись, горевестник произнес:

– Арго, великий вождь детей Мамонта! У Айрены, твоей дочери, горе: умер Лайми! Айрена просит Арго, своего отца, Айю, свою мать, Дрого, своего брата, посетить наше стойбище и разделить ее горе. Колдун детей Куницы просит могучего Колдуна детей Мамонта посетить жилище детей Серой Совы, в которое пришла смерть. Наш вождь Нерт присоединяется к этим просьбам.

Айрена, старшая дочь Арго и Айи, очень похожа на свою мать. Не только телом и лицом, – как и Айя, она рожала дочерей, пока не принесла почти в сорок лет позднего сына. Любимого. Над ним-то, мертвым, и склонились сейчас два колдуна. Их лица были не просто сосредоточенны – мрачны.

Еще собираясь в путь, Арго чувствовал: что-то не так! Смерть любимого шестилетнего сынишки – большое горе для отца и матери, но не для общины. Конечно, его проводят как должно, – пусть не сетует, пусть не пытается свернуть с ледяной тропы назад, но пусть поскорее вернется (уже побывав там, у предков), когда настанет его новый срок. И все же такая смерть – не общее горе. Нет ничего удивительного в том, что Айрена пригласила их, своих родителей и брата. Но при чем же здесь Колдун детей Мамонта?! Неужели колдун-Куница, пользующий не только свою общину, но и эту, своих соседей, не может сам проводить ребенка?

По дороге Арго пытался расспросить своего Колдуна, но тот уклонился от ответа.

– Не знаю. В этом году творится много странного. Дойдем – увидим, в чем дело.

Здесь, в дальней общине детей Серой Совы, странного и непонятного еще больше. Плачет в своем жилище Айрена, плачут ее дочери – старшие, давно кормящие свои очаги, одна в общине детей Куницы, вторая в общине Кано, и младшая, двенадцатилетняя девочка, еще не прошедшая Посвящение. Плачут подруги Айрены. И Айя к ним присоединилась. Это все – как и должно быть. Но почему так внимательны, так встревожены два колдуна, два действительно могучих колдуна, склонившиеся над мертвым телом? Почему у входа в жилище – не только опечаленный отец, не только детишки – товарищи Лайми? Кажется, здесь, поодаль, собралась едва ли не вся община! И вождь – здесь, и тоже мрачен, насторожен… А сам мертвый мальчик? За свою жизнь Арго перевидал многих мертвецов – разного возраста и спустя разные сроки после того, как человек встал на ледяную тропу. Но такого… Взглянув на Лайми в первый момент, Арго едва не вскрикнул: «Да вы что, не видите, что мальчик просто спит?» И все же он был мертв; не было биения сердца, не было даже следов дыхания, тело, казавшееся живым, – холодное. В смерти Лайми не оставалось никаких сомнений!

Детишки столпились у самого входа. Некоторые всхлипывали, по примеру женщин; большинство о чем-то перешептывалось. Вдруг четырехлетняя голенькая кроха решительно просеменила внутрь жилища и потянула колдуна-Куницу за рукав:

– Колдун! Колдун! Сплоси у Лайми, почему он не встает? И когда его новый длуг к нам плилетит?

Малышам позволяется многое, почти все. Они и колдунов обычно не боятся, и на плечи к вождю могут при случае вскарабкаться – наказания не будет. Но сейчас Куница обернулся слишком резко. Кроха хотела улепетнуть, но он осторожно придержал ее рукой:

– Не плачь, не бойся. Скажи мне, что это за новый друг?

– Ну… Лайми сказал: к нему плилетает ночью. Такой… Говолит, как мы, и показывает интелесное. И к нам обещал плилететь.

Колдун приобнял девочку, внимательно глядя в ее личико:

– А не прилетал еще? Ни к кому из вас?

– Не-а…

– Ну хорошо. Беги к своим.

Колдуны о чем-то зашептались. Затем старик глазами попросил Арго выйти наружу.

– Вождь Арго! Мы понимаем, твоя дочь в большом горе, но мы должны ее спросить. И девочку, твою внучку. Иначе может быть большая беда!

Понурый муж Айрены сидел у входа; уставясь в землю, пощипывал бороду. Услышав разговор, со злобой посмотрел на Колдуна:

– Меня Куница уже расспрашивал. Нечего отвечать: последние ночи спим даже без снов. Лег – и словно в яму какую-то, до утра. И сегодня. Встали, а он…

Крепкий, жилистый мужчина, едва начавший седеть, резко стиснул зубы, сжал кулаки и вновь уставился в одну точку. Колдун ответил:

– Мы знаем. Но мы хотим услышать, что было с Лайми в эти дни. Сын Серой Совы должен согласиться: женщины об этом расскажут лучше.

В ответ – пожатие плечами: делайте как знаете! Теперь все равно!

Арго пошел в жилище, к своей убитой горем дочери.

Утирая безостановочные слезы (она-то плакала не ради обряда!), Айрена рассказала все что могла. Слабость и бледность у Лайми она заметила два дня назад. Мальчик был вялым, целый день провел дома. К детишкам ушел только под вечер, когда солнце уже садилось. В подобных случаях – средство известно.

– Муж пошел за оленем, добыл и кровь сцедил; вчера свежей кровью отпаивала… Вроде бы порозовел сынок! Да и сейчас – видите?

Действительно, глядя на розовощекое, казалось бы, пышущее здоровьем лицо покойника, на его припухлые, красные губы, трудно было поверить, что этот крепыш еще день назад страдал бледной немочью и нуждался в свежей крови молодого оленя!

– А как он пил эту кровь? – перебил Куница.

– Как воду! – Айрена махнула рукой и даже слабо улыбнулась сквозь слезы. – К вечеру снова повеселел. Думала – пошел на поправку. А утром…

Она затряслась от почти беззвучных рыданий.

– Даже укус прошел! – вдруг проговорила младшая дочь Айрены.

– Какой укус?!

– А! – Мать помотала головой, пытаясь сдержать слезы. – На шейке. Слабый – два пятнышка, и крови нет. Спросила: «Кто тебя куснул?» – «Никто», – говорит. Видно, и не заметил. Ну, помазала чистотелом, он и прошел. Должно быть, еще вчера. Сегодня… Сегодня…

Колдуны вновь склонились над ребенком. На его шее не было ни малейших следов. Куница осторожно прикрыл тело куском шкуры и вместе с Колдуном детей Мамонта покинул жилище. Арго и Дрого вышли следом. Погребальный плач возобновился.

– Куница! – Отец, потерявший единственного сына, смотрел яростно. – Я не дурак и не ползунчик! Вижу: дело нечисто! Черное колдовство! Скажи: КТО?!

В ответ прозвучало одно страшное слово:

– Нежить!

Скрытый Мир лучше всего известен колдунам. Но и общинники знают о нем немало, а соприкасаются постоянно. Духи. Их много, они везде. Разные – как все, что тебя окружает. Кроме колдунов, их почти никто не видит, некоторые слышат, а чувствуют многие. Их можно просить, а можно и заставить что-то сделать для человека. Конечно, это прежде всего колдовские дела, но и простые общинники кое-что могут, подчас немалое. Не секрет: духов легче склонить на злое, но за черное колдовство, за порчу, полагается смерть. И все же многие на это идут – откуда бы иначе обрушивалась на людей страшная хонка? Внезапная смерть – не на охоте, не от копья врага, а такая, как эта? Да и просто, почему порой взрослый мужчина ни с того ни с сего спотыкается на ровном месте и ломает себе ногу или руку? В то, что подобное может произойти само по себе, не верит никто. Порча. Но от нее можно и защититься – самому или, самое лучшее, с помощью колдуна. А если уж не удалось, колдун должен помочь найти и покарать виновного. Впрочем, нанести вред себе или другому можно и без злого умысла, по неосторожности. Мир духов неотделим от этого, видимого и осязаемого мира, и любой неверный поступок может вызвать самый неожиданный отклик: духи капризны и своенравны. И здесь опять-таки помощь колдуна незаменима: ведь он видит связи между этими Мирами, разными и неразрывно слитными, и может воздействовать на них, как никто другой.

Предки. Они далеко – в Земле сновидений, в Верхнем и Нижнем Мирах, куда ведет ледяная тропа. Только колдуны могут добраться туда и вернуться обратно, только они! Но предки посещают и остальных – в сновидениях (а бывает, и не только!), советуют, предостерегают, помогают. Они – основа Рода: они могут покарать за преступление, могут отвернуться, но не станут вредить своим. И опять-таки для того, чтобы услышать и правильно понять предков, без колдуна не обойтись.

По ледяной тропе уходят все – кто раньше, кто позже. Уходят, чтобы, побыв вместе с предками в одном из их Миров, набираться сил и вновь вернуться сюда, в Средний Мир, через поколение, из иного чрева, в новом обличье. Но бывает – умерший сворачивает с ледяной тропы, пытается вернуться к живым, в знакомые, привычные места. И не всегда от злости или обиды, порой просто затосковав. Но даже если он и не хочет вреда своим родным и близким, то его неизбежно наносит: тропы живых и тропы мертвых пересекаться не должны! Вот почему живой мертвец опасен всегда! Вот почему так важно проводить мертвого как можно лучше, чтобы у него не было ни желания, ни возможности вернуться назад. Колдуны и здесь незаменимы.

Живые мертвецы бывают и иные. Порой случается так, что тело убитого поднимают заклинаниями для того, чтобы он разыскал и покарал своего убийцу. Такой не успокоится до тех пор, пока не уведет на ледяную тропу того, по чьей воле он там очутился. Только колдун может защитить жертву от такого живого мертвеца. Но и поднять мертвое тело может только колдун!

Но есть еще нежить. Разговаривая о тайнах Скрытого Мира, люди часто вспоминают и о нежити. Но что это такое, не знает никто. Это не духи, не живые мертвецы и, конечно, не предки. И не оборотни: оборотень – тот же колдун, только принявший обличье зверя или птицы. А нежить что-то совсем-совсем иное. Что-то проникшее в Средний Мир невесть откуда, но только не из тех Миров, что посещают колдуны. Принявшее обличье живого, но в действительности чуждое, враждебное всему сущему. Нет ничего страшнее, опаснее нежити! К счастью, разговоров о ней несравненно больше, чем столкновений… Даже старый Гор, даже Колдун детей Мамонта ни разу с ней не встречался. И вот – роковое слово произнесено!

Куница подошел к Нерту, вождю этой общины детей Серой Совы. Их сейчас же окружили охотники. Колдун говорил сухо, почти бесстрастно, но опытный слух ощущал в его речи огромное внутреннее напряжение.

– Лайми погиб не от человеческого колдовства – от нежити. Опасность грозит всем, не одному вашему стойбищу. Скажите женщинам: пусть соберут как можно больше чеснока. Его стебли нужно повесить у входа и у дымового отверстия в каждом жилище. От рассвета до заката нет никакой опасности. После заката стойбище должно быть обведено огненным кругом. И никто, даже самый храбрый, не должен покидать его в одиночку! Те, кому все же придется уходить надолго, должны иметь при себе стебли чеснока. И пусть перед уходом поговорят со мной. Но и они не должны возвращаться домой между закатом и рассветом, только при солнце! И последнее, самое главное: ночью ни один из вас не должен откликаться на зов извне! Нельзя отзываться на чужой голос, нельзя приглашать в свое жилище чужого! Скажите это всем женщинам и детям. И пусть великий вождь Нерт немедленно пошлет вестников с моими словами ко всем нашим соседям. Своих сородичей оповещу я сам.

Заговорили все разом, но молодой колдун поднял руку:

– Не сейчас. Слишком много дел, которые нужно завершить до заката.

– А избавиться-то от этой нечисти можно? – спросил все же Нерт. – Или так и будем…

Куница одно мгновение колебался, но ответил твердо:

– Можно, хотя и очень трудно. Но сейчас нужно думать о защите.

Он вернулся к жилищу. Осиротелый отец сидел все также безучастно, будто и не слышал сказанных слов. Молчали и сыновья Мамонта. Куница положил руку на плечо охотника:

– Каймон, охотник! Мужайся, если не хочешь, чтобы беда твоя стала еще горшей! Я должен уйти, ненадолго, скоро вернусь. Ты же приготовь для Лайми могилу – хорошую, удобную. Там, где он умер. И собери его в дорогу. Женщины пусть приготовят лучшие одежды, а ты – оружие, инструменты – все, что нужно мужчине на дальнем пути. Но до моего возвращения его не обряжайте. Это сделать должен я сам. И один.

Каймон поднял взгляд. В глазах его была прежняя ярость.

– Колдун, Куница! Ты не наш, но ты помогал нам бессчетно – это знают все. И сейчас ты сделаешь все как надо. Но скажи… Скажи, кто же призвал эту нежить?! Мы-то ее не звали. Так кто?

– Об этом – после.

Уже уходя, Куница обернулся:

– Не забудьте о чесноке. Чем больше, тем лучше.

Дрого молча смотрел, как работает Каймон: остервенело копает острой палкой землю, откидывает накопанное костяной лопаточкой. (Хорошие лопаточки у них, у детей Серой Совы, рукоять удобная, из кулака не выскользнет: сзади – плоская головка-навершие. И красивые, с резьбой. Дети Мамонта таких не делают… Помочь? Нельзя, да и не примет он от них помощь! Трудно не понять взглядов, какими время от времени Каймон оделял их, сыновей Мамонта. Но почему? Уж они-то, во всяком случае, никакую нежить не призывали…)

Работа спорилась. Когда колдун-Куница вернулся, яма была почти готова – хоть бы и взрослому впору, если, конечно, колени подогнуть. Колдун одобрительно кивнул и поставил у края довольно увесистый кожаный мешок. Края разошлись, и Дрого увидел, что он доверху набит какой-то странной ярко-желтой и вязкой землей. Айрена уже приготовила простую белую рубашку и красивую шапочку, сплошь обшитую просверленными клыками песца. Рядом лежали два куска хорошо выделанной кожи, замшевый мешочек, по-видимому, с жилами и нитями из конского волоса, костяная игла и лощило.

– Ничего еще не шила, – виновато сказала она. – Ведь тепло. А из старого вырос… Вот только шапочку и успела смастерить к осени. Теперь уж, может, там… – И не договорив, заплакала вновь.

Молодой колдун погладил женщину по плечу:

– Ничего, Айрена; терпи.

Каймон, выровняв дно и края ямы, выгреб последнюю землю и молча пошел в глубь жилища. К тому, что собрала для сына его жена, прибавился целый набор кремневых орудий, уложенных в кожаный мешочек, и – Дрого невольно причмокнул от восторга! – великолепный костяной кинжал с широким, отточенным лезвием и такой же рукоятью, как у лопаточки, которой работал Каймон.

– Все готово? – спросил Куница. – Тогда я должен сейчас в одиночестве подготовить вашего сына к трудному пути. Для него этот путь будет особенно труден, но я постараюсь помочь. Каймон! Я видел у твоего дома хорошую лопатку мамонта, почти целую. Будешь возвращаться – захвати ее с собой. И принесите сучья, потолще и попрямее.

Все вышли на свежий воздух, к яркому, такому приветливому солнцу. Но ни его лучи, ни мягкая густая трава, ни привычные мирные звуки и запахи будничной человеческой жизни не могли вытеснить тяжелого, давящего чувства. Не только от смерти – больше от того, что сказал Куница. Нет, прошлое не миновало!..

Поблизости никого не было – ни детей, ни взрослых. «Боятся!» – подумал Дрого.

Сейчас женщины плакали тихо, почти неслышно. И вполголоса о чем-то говорили. Мужчины молчали. Ждали долго; когда Куница их позвал, тени уже заметно удлинились.

Маленький племянник Дрого, одетый в рубашечку и шапочку, сидел на дне могильной ямы, прислоненный спиной к стене. Не на самом дне – колдун устроил здесь специальное сиденье из той самой желтой земли, что принес с собой. Костяной кинжал был подложен сзади, под попку. Остальные инструменты лежали на дне, у ног. Как и положено, дно могилы обильно усыпано сухойкровью, но не только красной, а какой-то странной, желтой. Кроме того, по дну разбросаны стебли чеснока. Такие же стебли переплетались с ремнями, которыми были связаны ноги и руки Лайми и все его тело, от плеч до колен, лежали на плечах и на голове. Лица не видно, оно опущено на грудь, но Дрого почему-то казалось: изо рта Лайми тоже торчат стебли чеснока.

После прощания Каймон взялся за костяную лопаточку, чтобы засыпать могилу, но Куница его остановил:

– Нет. Сделаем иначе.

Из принесенных сучьев он соорудил над могильной ямой кровлю-настил, непрерывно напевая при этом заклинания. В заключение положил поперек ямы, точно над покойным, лопатку мамонта. Выпрямился во весь рост и палочкой, которую он, по-видимому, тоже принес с собой, прочертил лопатку двумя линиями – вдоль и поперек, произнося что-то непонятное. Наверное, на другом языке.

Немного постояв, колдун детей Куницы вновь опустился на колени и, наклонившись над могильной ямой прямо к тому месту, где находилась голова Лайми, заговорил спокойно, убедительно:

– Лайми, сын Каймона! Вот, у тебя свой дом, где ты можешь отдохнуть три дня, прежде чем встанешь на ледяную тропу. Тебе тут будет хорошо: и матери голос услышишь, и отца – они тебя хорошо проводили и в дорогу собрали. Но смотри, не ходи к ним, свой дом не оставляй! Их к себе тоже не зови. Ты ведь не хочешь плохого своим родителям, правда? И друзьям своим плохого не хочешь. Вот и оставайся в своем доме! Еду мы тебе дали и еще дадим, не бойся. А придешь потом по ледяной тропе к своим предкам, расскажи им все, что с тобой случилось. Скажи: «Мало пожил, скорее назад пошлите!» И Серые Совы будут тебе рады. А сейчас – спокойно оставайся в своем доме!

Поминальная трапеза была недолгой. Прощались засветло. Колдун-Куница уходил к своим – ненадолго. Каймону и Айрене сказал:

– Три дня, на рассвете и на закате – но при солнце! – кропите в могилу немного крови. Вот в это отверстие, у края лопатки. Совсем немного. Можно и свою, но лучше звериную – все равно чью… Я три ночи проведу под вашим кровом. Вам тоже придется оставаться здесь. Потом… Опасности уже не будет, но лучше постройте себе новое жилище.

Со старым Колдуном пообещал встретиться на следующий день.

– Буду неподалеку – у Гарта. Есть важный разговор. Жаль, что сегодня уже не успеть.

Возвращаясь, почти не разговаривали. Было тоскливо и немного страшно, несмотря на то что весь мир еще был залит нежным вечерним светом. Дрого спросил, как бы у себя самого, ни к кому не обращаясь:

– Все же почему Каймон смотрел на нас как на своих врагов? Будто мы во всем виноваты?

Отец и мать промолчали, а Колдун сказал – тоже как бы и не в ответ, а себе самому:

– Люди злы. В горе – особенно. Ищут виноватого – поскорее да поближе. И находят. Даже если виноватого рядом и вовсе нет.

И вновь Дрого не понял. Как же так: «Находят, если виноватого и вовсе нет»?!

Колдун-Куница три ночи провел вместе с семьей Каймона. Почти не спал, лежал на гостевой постели, чутко ко всему прислушиваясь. Две ночи из могильной ямы доносились слабые звуки. Какие – он проверять не стал. На третью ночь все стихло.

 

Глава 12

ДНЕВНАЯ НОЧЬ

Лето уже шло под уклон, уже поблескивали сквозь темно-зеленую листву и красные сполохи. Нет, еще не осень, совсем не осень – только первые ее предвестия. Жизнь людей идет своим чередом: нежить нежитью, но, как и прежде, нужно добывать пищу, шить одежду, следить за детьми (теперь – особенно!). И мужчины по-прежнему уходили на охоту, порой надолго; и женщины с детьми и подростками, как и прежде, неутомимо собирали разнообразные дары, которыми было столь обильно это щедрое лето.

Щедрое лето… Да, оно оставалось все тем же, но люди заметно изменились. Стали угрюмыми, нервными. Казалось, уже и хорошая добыча не радует, и сытость – не впрок… Советы колдуна-Куницы соблюдались неукоснительно во всех общинах. Смертей больше не было – пока! А вот появлялась ли в эти дни нежить или нет, и если появлялась, то где именно и в каком обличье, – ответить на эти вопросы, пожалуй, затруднился бы и самый мудрый колдун. Дело в том, что если верить слухам, то пришлось бы признать: нечто появляется постоянно, чуть ли не каждую ночь, причем одновременно перед разными людьми и даже в разных стойбищах. И говорилось разное. Кто слышал голос или голоса, кто видел все того же Крылана, к одному являлась огромная выдра – в человеческий рост! – причем на задних лапах, к другому – медведь, только маленький и с человеческой головой… Все это передавалось шепотом друг другу, обрастало подробностями… Не было возможности определить, что здесь было от яви, что от сновидений, что – от отягченного страхом воображения. Люди всегда любили поговорить о Скрытом Мире, но сейчас в разговорах этих чувствовался неподдельный страх, и говорили по-иному: тайно, шепотом. Все понимали: когда опасность близка, лучше о ней молчать, чтобы не подманивать лишний раз, не накликать беду. Понимали – и все же не могли удержаться… Странно человек устроен: порой будто нарочно себе во вред делает!..

Но гораздо чаще общинники обсуждали другое: кто виноват? Кто призвал нежить – вольно или невольно? Говорили об этом все – но не со всеми, а только с самыми близкими, самыми доверенными… Холодок отчуждения, подозрительности полз даже между своими, членами одной общины. Что уж говорить о чужих! Их-то и подозревали в первую очередь, особенно дальних. Чаще всего шептались об этих непонятных детях Куницы – нимало не заботясь о том, что предостережения были разосланы от имени Куницы-колдуна! – и об общине детей Мамонта, в которой был нарушен Закон крови. И все чаще и чаще в таких разговорах всплывала фигура старого Колдуна, ученика великого Хорру… (Да-да, того самого, при котором ужас не прекращался… А его ученик… Он ведь тоже… Старики рассказывали…)

Даже саму общину детей Мамонта не миновали эти разговоры. На то он и Колдун, чтобы Закон не был нарушен, чтобы гнев предков не пал на Род, – так почему не предотвратил? Почему не дал лучшему охотнику снадобья? Вождю почему не сказал? А его болтовня на Суде о каком-то тайном и могучем Враге, якобы околдовавшем Мала… Уж не сам ли он?.. Ведь, кажется, старики говорили: давным-давно, когда ученик великого Хорру был еще юн, произошло что-то ужасное… Но сейчас спросить не у кого: Тор отмалчивается, сам Колдун не скажет, а остальные… Говорят, даже вождь Арго был тогда еще ползунчиком…

Больше всех старалась старая Йага – горе и злосчастье обеих общин-соседей. Она – из дочерей Мамонта, но живет в стойбище Серых Сов, в жилище покойного мужа (люди говорили: он не от хонки умер – от языка своей хозяйки!). Теперь успешно отравляет жизнь своему младшему сыну, еще не женатому, а заодно и дочери, имевшей несчастье влюбиться в охотника не из дальней, а из соседней общины детей Мамонта. Остальные дети давным-давно сбежали в дальние общины, подальше от «любимой мамочки». Даже старший ее сын с разрешения вождя ушел жить в дальнее стойбище – то самое, где впервые объявилась нежить. Йага, высохшая как сосновая щепка, неутомимо сновала между двумя общинами, и поучала, поучала, поучала. Она знала все. Дай волю – она и вождя Арго, и старого Колдуна научила бы, как правильно вести дела общины и рода… За ней хвостом тянулись свары, склоки, пересуды, явные и тайные слезы.

До сих пор охотники старались не обращать внимания на всем известную стерву. Пресекали всякие попытки вмешаться в мужские разговоры. Но теперь… Теперь порой невольно прислушивались к скрипучему полушепоту:

– Я давно говорила… Давно предупреждала… Старая Йага все видит, все помнит… Помнит, как все мы едва не погибли. А из-за кого? Говорили: еще тогда надо было убить! Были бы у нас действительно мужчины!.. Да мужчина-то едва появится – со свету сживут, как моего!.. Или как вашего … кто его извел, а? То-то!..

Да, после своей смерти затравленный муж Йаги стал в ее речах образцом всех добродетелей, которого погубила злая посторонняя сила. Какая? Кандидаты в тайные губители менялись с течением времени, и следует признать: выбор совершался бескорыстно, отнюдь не по принципу – кто больше навредил Йаге. Злодеем мог быть объявлен и человек, вовсе ей не знакомый, и двух слов с ней не сказавший. Так, еще год назад она многозначительно намекала на пожилого сына Куницы – отца того самого белокурого великана, который взял в жены дочь Мамонта, – и кого Йага в лицо-то не видела, слышала лишь имя… Ну а сейчас настал черед старого Колдуна. Может быть, в другие времена она бы и не решилась на такую небезопасную болтовню, но сейчас обостренное чутье старой склочницы безошибочно подсказывало: самое время! И она не ошиблась: в эти трудные дни колдунам не до сплетен, а народу нужен виновный, и виновный не простой!

Колдун-Куница навестил общину Гарта на другой день после похорон Лайми и долго говорил с вождем. А еще через день разговор этот возымел последствия.

Дочери Серой Совы, расположившись около общих очагов, занимались приготовлением краски. Не сухой крови Рода, нет, – обыкновенной красной краски для домашних нужд. Как и сухую кровь, ее делают из накаленных в огне и расколотых тяжелых камней, их потом разбивают, и внутреннюю часть, приобретшую при обжиге красный цвет, растирают в порошок на песчаниковых терках. Но сухая кровь Рода может быть приготовлена только колдуном или вождем – под специальные заклинания. Только она, имеющая магическую силу, используется при различных церемониях и обрядах. Обладать ею могут (и должны) только взрослые охотники. А обычную краску – для одежды, для тела, для деревянной посуды, для костяных орудий и простых украшений (но не оберегов!) – может приготовить любая женщина. Для этого магия не нужна, заклинания не требуются – только тяжелые камни, огонь и терка.

Пока женщины, перешучиваясь и болтая о своих делах, растирали краску, стороной, к тропе, уводящей из стойбища, прошла Нава. Работницы подняли головы. Как обычно, начала рябая Ата:

– Эй, Нава! К своему жениху небось торопишься, к лучшему охотнику? Что-то долго он новое жилище строит…

Бац! От страшной затрещины Ата кубарем покатилась под ноги своих подруг, издавших испуганный крик. Над ней стоял вождь Гарт. Совсем не тот Гарт – спокойный, уравновешенный, – к которому все они давным-давно привыкли. Конечно, и он бывал рассерженным, но в таком гневе вождя, пожалуй, видели впервые! Сжатые кулаки, оскаленные зубы, сузившиеся, яростные глаза…

Вождь не заорал – заговорил, медленно, внятно, слово за словом, так, что слова эти падали, словно тяжелые камни.

– Если еще… ты… или кто-то другой… осмелится помянуть вслух… лишенного имени и казненного… Будешь немедленно отправлена к предкам раньше срока! Болтливой дуре, призывающей беду на весь Род, нечего делать здесь, в Среднем Мире! Пусть попросит у предков, чтобы те добавили ей ума, и потом возвращается!

Перед тем как удалиться, Гарт медленно и внимательно вгляделся в каждое из женских лиц, оцепеневших от испуга. Кажется, дошло до всех!

Действительно, урок даром не прошел. Наву невзлюбили еще больше; можно сказать, возненавидели, но насмешничать перестали. Впрочем, очень скоро лишенный имени и в самом деле был забыт; сплетни возобновились, но совсем по иному поводу: родители Навы получили Начальный дар… от молодого колдуна-Куницы!

Нава уже поняла: то, чему обучал ее молодой колдун, действительно ее дело. Уроки усваивались легко; Куница диву давался:

– Ты еще сильнее, чем я думал! У Серых Сов наконец-то появится настоящая колдунья! Помяни мое слово: ты превзойдешь и меня, и Колдуна детей Мамонта!.. А вашего Узуна, – Куница усмехнулся, – его любимые духи давным-давно ждут не дождутся!

Но Нава печально покачала головой:

– Знаешь… Мне его жаль! Сейчас я вижу лучше… По-другому вижу. И мне его жаль – глупого, запуганного… Ничего-то он не умеет, ничего не знает. Только боится. Не нужно сейчас рассказывать Гарту обо мне! Если вождь узнает, что я – колдунья… будущая колдунья, Узуна сразу возьмут духи. А мне его жаль.

Куница пожал плечами:

– Ваш Узун во всем виноват сам. Он что, не понимал, что не за свое дело берется? Да я бы скорее взялся, – Куница поднял указательный палец, на котором деловито копошился черный муравей, – вот этого мураша в мамонта превратить, чем научить Узуна хоть чему-то! И разве он не знал, чем это кончится?.. Нава вздохнула:

– Ты прав. Но все же…

Они сидели рядом, на старом, замшелом, вросшем в землю стволе огромной ели. После недавних дождей пахло грибами. Молодой колдун задумчиво вертел пальцами сосновую веточку.

– Нава, я понимаю. Но – надо решиться. Ты знаешь обычаи: я не могу стать твоим настоящим наставником без согласия вождя, без даров. И потом… Если даже о наших встречах пока молчат, все равно скоро узнают, и начнется… Нам все равно придется поговорить с вождем, чем раньше, тем лучше.

Нава вздохнула еще тяжелее:

– Неужели ничего нельзя сделать?

Куница не отвечал. Он пристально, со всех сторон разглядывал свою веточку; поднес ее к губам, пожевал…

– Разве что… – Казалось, он не может решиться продолжить. – Ты знаешь: колдуны могут жениться. Правда, я об этом не думал… До того, пока тебя не узнал. Я понимаю, Нава, тебе не до этого… После всего, что случилось. Но… Может быть, теперь, когда в тебе открылся Дар, колдун подойдет тебе в мужья лучше, чем охотник. А для меня, – он усмехнулся, – для меня дело простое: или ты, или никто!

Помолчав, Куница добавил:

– Не отвечай сейчас. Подумай. Но если ты согласишься, мы сможем хранить твою тайну подольше. Дела жениха и невесты других не касаются… А дар за наставничество может быть принят и после. И еще одно, – колдун улыбнулся, – став моей женой, ты сможешь узнать мое имя. Такие колдуны, как я, могут открыть свое имя только жене или лучшему ученику.

Говорят, девушки знают заранее, когда им хотят сделать предложение. Наверное, так оно и есть. Но правил без исключений не бывает, и для Навы, невзирая на ее раскрывающиеся способности к истинному видению, несмотря на частые встречи с Куницей, сказанное прозвучало полной неожиданностью… Радостной неожиданностью: она уже стала привыкать понемногу к мысли, что ей нужно забыть о семье, что она – брошенная, отверженная, никому не нужная… И вот сейчас Нава смотрела в узкое, умное, подвижное лицо своего наставника и чувствовала: под его внешним спокойствием, за разумными словами скрывается огромное внутреннее напряжение. Он волнуется! Он боится отказа!

Нава улыбнулась. (Могучий колдун, повелитель духов, летающий в запредельные. Миры, общающийся с предками, чтец чужих мыслей… Тебе ведомы многие тайны, а такая простая, как девичье сердце, от тебя скрыта! Ты не понял, что именно сейчас довершил свое целение. Может быть, твоя ученица и станет великой колдуньей, как знать, да только большую радость, чем эта, нечаянная, она едва ли испытает!..) Решительно освободив из пальцев Куницы многострадальную сосновую веточку, девушка легонько хлопнула ею по его длинному носу, провела по щеке…

– Пусть могучий колдун-Куница несет свой Начальный дар. А Нава подготовит родителей. Они будут рады!

Старый Колдун детей Мамонта по-прежнему искал и не находил ответов на свои вопросы. Куница навестил его жилище сразу же после Гарта, и они долго беседовали. Очень долго, гостю даже пришлось заночевать, иначе он не успел бы добраться до своего стойбища до заката. Несмотря на молодость, он знал о нежити больше, чем старый Колдун, но лишь понаслышке, от своего наставника. Она особенно опасна тем, что не просто убивает – плодит себе подобных: жертва нежити сама становится нежитью. Откуда она проникает в их Мир? Куница знал одно: это связано с силами, находящимися вне их разумения, вне пределов досягаемости даже самого могучего колдуна. Силами, для которых есть только смутные наименования:«Враг», «Тьма»… Вообще-то, их Миры – и видимый, и невидимые – от этих страшных сил закрыты. Но они сюда рвутся, и люди порой сами привлекают их…

– Должно быть, моему старшему собрату, ученику великого Хорру, известно об этом больше, чем мне, – говорил Куница, испытующе вглядываясь в морщинистое, сухое лицо Колдуна детей Мамонта.

Знал молодой колдун и то, что нежить может быть вновь изгнана из этого Мира, побеждена и даже «уничтожена», хотя, разумеется, над той ее частью, что приходит извне и порождает нежить из живого, человек не властен. Но, во всяком случае, люди могут избавиться от вредоносного порождения Тьмы. Как? Здесь его знания были слабее. Но для старого Колдуна почти все они были внове.

Куница рассказывал в основном о средствах защиты: чеснок, белый цвет, появляющийся сейчас на колючем кустарнике, специальный оберег («Такой, как у моего старшего собрата», – заметил он), Огненный круг, Знак и Слово. Были и другие способы. Он надеялся, хотя и не был уверен, что при хорошей защите нежить, лишенная пищи («Как и живое, она не может существовать в этом Мире без пищи. Но ее еда – наша кровь, наша злоба и страх»), в конце концов или распадется («погибнет»), или удалится в иные края, или надолго затаится. Кое-что о защите было известно и старому Колдуну.

Об активных способах борьбы Куница знал очень мало. Многое в его словах казалось странным. Почему, например, против нежити бессильны даже духи-покровители, даже обращение к предкам почти бесполезно, – и все же человек может в одиночку победить нежить? Сам Куница не мог этого объяснить толком.

– В каждом человеке есть что-то большее, чем могущество самого сильного из известных тебе духов. Бот на это и нужно опереться! И потом… человеку тоже могут оказать помощь извне, но не оттуда, не из Тьмы… Не спрашивай, я и сам почти ничего не понимаю. Говорю то, что запомнил от своего наставника.

Что ж, наставника молодого Куницы Колдун детей Мамонта немного знал. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы понимать: из его наставлений нельзя пропускать ни слова, даже если их смысл ускользает, кажется невнятным.

Да, нежить можно одолеть, но сделать это чрезвычайно трудно. За свою мнимую жизнь она цепляется с упорством и живому не ведомым. Днем нежить бессильна, но скрывается она так, что обнаружить ее практически невозможно, тем более что она способна менять свое обличье. Ночь – ее время; от заката до восхода солнца нежить в полном своем могуществе; в это время ее сила несопоставима с человеческой. Но и тогда она не выступит против многих, знающих, с кем имеют дело. Уйдет, скроется. Со своей жертвой встречается только один на один. И тогда… Нежить сильна не только физически. Порождение Тьмы, она способна обезоружить даже опытного, подготовленного бойца еще до того как сожмет его в своих когтях, как вонзит зубы в его горло. Потому-то и существуют правила: не призывай нежить, не смотри в глаза нежити, не отвечай нежити. Об этих правилах знают все. А вот помогли ли они хоть одному из тех, кто действительно с ней столкнулся? Как знать, – жертвы не расскажут…

В конце разговора оба колдуна согласились: к встрече нужно быть готовым, но искать врага бесполезно – зряшная трата времени и сил. Если бы они хотя бы знали, как именно нежить прорвется в их Мир!.. Согласились и в том, что сейчас ее появление связано с нарушением Закона крови и со всем тем, что случилось потом. Куница повторил свое прежнее предостережение:

– Пусть мой старший собрат смотрит в три глаза – за всем, что происходит! Его младший собрат-Куница думает: главная опасность угрожает Роду детей Мамонта!

Он мог бы и не предупреждать: старый Колдун уже и сам не сомневался в этом и делал все, что мог.

После той долгой беседы проходили дни и дни. Вновь стала просыпаться Одноглазая, вот уже и глаз ее полностью раскрыт, а Колдун по-прежнему не мог узнать ничего определенного ни о самой нежити, ни о грядущей судьбе своего Рода. Странная искрящаяся завеса, мешавшая его уходу в Скрытые Миры, его общению с духами, отступила, порой почти не давала о себе знать. Но все равно духи молчали; даже самые послушные из них выходили из повиновения, едва лишь Колдун пытался спросить о Враге и его порождении. Угрозы были смутные, но устрашающие: грядущие бедствия – не от них и не от предков. Эти бедствия неотвратимы – ни умилостивить, ни отвести их нельзя! И хуже всего то, что Колдун не мог разобрать, какова будет эта Кара? Хонка? Нет, не хонка, не пожар, не сильные чужаки, не лашии … Что-то совсем, совсем иное. Неведомое.

Он последовал совету духов и неоднократно обращал внутренний взгляд как можно дальше на юг своего, Среднего Мира. Обычно такие видения намного понятнее тех, что выносят колдуны из своих полетов в иные, Скрытые Миры. Но сейчас… Колдун сомневался даже: действительно ли его южные видения относятся к этому Миру? Или, быть может, уже начинается великое соединение Миров – Конец и Начало?!

Где-то неизмеримо далеко – очевидно, на самом краю Земли – были горы. Яростные горы: они извергали вверх пламя, и небо было черно, и летели в небо камни, а по склонам, как ручьи (что там «как ручьи» – как потоки Большой воды! ), лилось жидкое пламя. Колдун если и не слышал, то ощущал чудовищный рев и грохот; он понимал: если здесь когда-то и была жизнь, то теперь она невозможна, все живое сожжено дотла, погребено, развеяно…

Так что же, это их общая участь?!

Если так, то нет спасения! Но ведь предки сказали иное, сказали, что спасение возможно?..

Колдун отказывался что-либо понять, настолько его видения были чужды всему его опыту, всему, что он пережил сам или о чем хотя бы слышал.

Ни к чему не приводили и наблюдения за тем, что происходит вблизи. Загадочного Крылана (или нечто подобное ему) Колдун так и не увидел, хотя решался порой на большой риск: покидал ночами свое жилье и, опираясь на новый, обоюдоострый посох, вырезанный из дерева, которое не горит, и закаленный в пламени колдовского очага, под особые напевы, обходил им же самим наведенный огненный круг, вслушиваясь в ночные шорохи, вглядываясь в сплетение ветвей и теней, пронизанных сиянием Одноглазой, в ночное небо… Ничего! Только плач совы – тотемной птицы их соседей, только ночной ветер и хорошо знакомые духи тревожат черные тени, только мелькнет по вершинам белка, преследуемая куницей… Нежить к Колдуну не являлась.

Не помогали и разговоры общинников. Отчуждение росло с каждым днем; при появлении Колдуна люди замолкали, и его ночные прогулки только подбросили хвороста в огонь, только усугубили положение. Но даже если бы этого и не было, ничего бы не изменилось. В конце концов, Донго навещал Колдуна исправно и старательно передавал слухи о нежити … Получалось так, что если сам Колдун не видел ничего, то охотники, женщины и дети, напротив, «видели» слишком многое. Разбираться в этих слухах, выискивать в груде домыслов, страхов и фантазий крупицу правды, которой там, быть может, и вовсе нет, – занятие бесполезное…

– А ты сам, Донго, видел Крылана еще раз?

– Нет, мудрый наставник! Донго Крылана не видел.

– А что-нибудь другое? Странное, необычное?

– Нет, мудрый наставник! Разве что в сновидениях. Пересказывались сны, но и они не давали пути. Самое большее, что усматривал в них Колдун, – шутки духов, привлеченных людскими страхами… Как-то раз он не выдержал, сказал Донго: «Ты напрасно называешь меня наставником! Ты еще не ученик Колдуна, и я не знаю, станешь ли ты действительно моим учеником, Донго, молодой охотник!» Мальчик хороший, огорчать его не хотелось, но что делать, если Колдун начал сомневаться в своей собственной силе! И как можно что-то обещать, если сама судьба их Рода висит на волоске!

По мере того как распространялись слухи и росла неприязнь к нему, Колдун все чаще ловил внимательный взгляд вождя Арго. Конечно, разговор необходим. Но что он может сообщить вождю сейчас? Что нежить – не выследить? Что всему их Роду угрожает еще и другое неведомое, исходящее от каких-то огнедышащих гор на краю их Мира? Что дары бесполезны, что иные Миры могут закрыться, а духи – отвернуться от него в любой день?.. Колдун понимал: как ни тяжко, а говорить с вождем нужно даже об этом, даже если ничего другого он так и не узнает. И лучше, если разговор этот начнет сам Колдун: однажды он уже промолчал, выжидая, – и к чему это привело?

Понимал – и все же выжидал и теперь, все еще надеясь на что-то. Может быть, он получит от духов ответ? Или хотя бы знак? Или его молодой собрат-Куница добьется успеха?.. Больше всего Колдун жалел сейчас о той черепной чаше, обломки которой были им зарыты много лет назад, возле ручья. Да, сейчас могло помочь лишь одно: взгляд сквозь лунную воду. Но чаша Хорру невосстановима, а своей Колдун не приобрел. Своя черепная чаша могла появиться у него лишь в том случае, если бы тогда он до конца оставался со своим наставником…

Знак в конце концов был дан. В одну из ночей бодрствования Небесной Старухи ее сморил нежданный сон, недолгий, но глубокий. Так уже бывало, и не раз. Но в эту ночь общинники, собравшись в центре стойбища, смотрели, как на светлый зрак наплывает черная тень, с особенным страхом. Сияние гасло, медленно, но неотвратимо, тьма скрадывала окружающее, и люди невольно жались ближе друг к другу, к еще тлеющим общим очагам. Послышался плач (женский? детский?). И еще, и еще…

– Покормите очаги! – распорядился Арго. Взметнувшееся пламя осветило фигуры и угрюмые лица, отбросило к краям стойбища резкие тени… Круг света посреди сгущающегося мрака. Колдун был здесь же. На него старались не смотреть. Но было нетрудно понять смысл отдельных взглядов.

– Дрого! – неунывающий Вуул хлопнул по плечу своего товарища. – Тебе не кажется, что мы вновь превращаемся в ползунчиков? От стойбища – ни на шаг; на охоту пошел – и с неба глаз не сводишь, больше о солнце думаешь, чем о добыче! Не знаю, как тебе, а мне – надоело!

Дрого, закреплявший наконечник на древке дротика, крепко стянул и связал концы ремешка и только потом с любопытством посмотрел на Вуула:

– Я был там, на похоронах Лайми, моего племянника. Колдунам – верю. А ты?

– Да нет же! – Вуул, скрестив ноги, примостился на траве, рядом с Дрого. – Я не о том. Просто не могу больше. Засиделся. Вчера ночью от тени своей шарахнулся. Боюсь, скоро или я кого-нибудь из наших приму за… Не за него самого. Или, чего доброго, меня кто-нибудь спутает с другим.

– И что же предлагает храбрый Вуул?

– Поразмять ноги! Никто же не запрещал охотникам уходить, верно? Нельзя только ночью возвращаться. Вот я и предлагаю: соберемся впятером, ты еще своего брата Йома уговоришь, – и отправимся подальше отсюда, за бизоном. А? Со всеми предосторожностями, конечно; и с Колдуном посоветуемся.

Дрого задумался. Предложение было очень заманчивым; он и сам хотел бы хоть на несколько дней отвлечься от происходящего. А тут еще – бизоны, которых ему еще ни разу не приходилось видеть живыми, в стадах… Рассказывают, их стада еще больше, чем лошадиные.

– Уговорил. Сейчас закончу дротик, и пойдем к остальным.

– Давай помогу. Ты прикрепляй перо, а я обмазку приготовлю… Смолу вижу, а где воск?

И Вуул принялся смешивать в маленькой деревянной плошке сосновую смолу и воск – клеящую обмазку, которой наконечник закрепляется в древке.

Собрать удалось не всех, на кого рассчитывал Вуул. Каймо и Аун согласились с радостью; Донго проворчал: «С Колдуном поговорить нужно». А вот Йом, к великому огорчению Дрого, отказался наотрез.

– Не могу. Жена на сносях, боится всего. Одну не оставишь. Так что путь объясню – и доброй охоты!

Так-то оно так, и все же…

Не возражал и вождь, только усмехнулся:

– Сам бы пошел, да нельзя!

Айя только вздохнула, но промолчала.

А вот Колдун был явно не рад.

– Понимаю вас, да не ко времени затеяли. Глядите: Одноглазая почти заснула. Самое опасное время, а вы далеко! И погода…

Погода действительно переменилась с тех пор, как Небесная Старуха вновь стала готовиться ко сну. Жару сменила прохлада, а потом и настоящий холод, особенно по ночам, – хотя время для него вроде бы еще не наступило. Солнце поблекло, а потом и совсем укрылось за клочковатыми тучами, проливающимися уже совсем по-осеннему тягучими, надоедливыми дождями. И ветер. Здесь, в стойбище, защищенном лесистым склоном, он почти не ощущался, но стоило только выйти на открытое пространство, как он сразу давал о себе знать – резкий, пронизывающий, дующий не с северо-запада, как это бывает здесь чаще всего, а почему-то с юго-востока.

– Ну, погода… – усмехнулся Вуул.

– Да погода вам не помеха! – перебил его Колдун. – Что ж, идите. Только вначале слушайте и запоминайте…

Уже когда поутру пятеро молодых охотников, одетых не по-летнему тепло, встали на южную тропу, Колдун еще раз напутствовал их:

Помните! После заката друг от друга – ни на шаг! Даже по нужде одному не отходить! И чтобы костер не гас. А вернетесь в стойбище только вместе с солнцем! Что бы ни произошло, и думать не смейте о возвращении до света!

И долго еще смотрел им вслед седой старик, опираясь на свой новый обоюдоострый посох. (А может, и вправду хорошо, что они уходят! Ведь нет большой опасности, если только они не пренебрегут советами… Не пренебрегут, нет!.. Пусть проветрятся, пусть прогуляются. Донго – тем более…)

Вождь давно собирался поговорить с Колдуном. О многом. Нет, Арго нисколько не обольщался надеждами на то, что Колдун может сказать о нежити что-то новое и важное. Знал бы – сам бы подошел к вождю. А он – как будто нарочно старается избегать Арго. Почему? Ведь люди явно настроены против Колдуна. И рано или поздно они сами обратятся к вождю. И тогда Арго должен будет принять решение. Какое? Что он вообще знает о своем Колдуне? Действительно ли он никак не связан с тем, что случилось… и чему, по-видимому, еще предстоит случиться?

На следующий день после ухода молодых охотников Арго не выдержал. Дождался, когда Колдун появится в стойбище, подсел к нему и, не отрывая от него глаз, сказал:

– Старый! Колдун! Вождь Арго хочет задать тебе вопросы. Вождь Арго хочет говорить с тобой!

(Вот оно! То, чего давно ждал, от чего уклонялся…)

– Колдун детей Мамонта рад говорить со своим вождем! Но, боюсь, я не смогу поведать ничего нового. Такого, чего вождь не знает и сам. Защита действует; смертей нет ни у нас, ни у соседей. А сказать что-то иное… Я пытался узнать больше, но духи молчат.

– Мои вопросы не только об этом. О многом.

– Понимаю. Но, быть может, подождем еще немного? Хотя бы до завтра. Сегодня – первая ночь сна Небесной Старухи. Важная ночь. Я попытаюсь еще раз обратиться к духам, навестить предков. Уверен: мой собрат-Куница займется тем же. Быть может, кому-то из нас откроется большее.

Арго возражать не стал:

– Хорошо. Я ждал долго – полагаю, еще день ничего не изменит. Когда вождь сможет посетить Колдуна?

– Если что-то откроется мне, я сам приду с рассветом к дому вождя. Если нет… Куницу или вестника можно ожидать до полудня… Если старый Колдун не навестит своего вождя спозаранок, он будет ждать гостя в своем жилище, когда тени вновь начнут удлиняться.

Арго думал, что лишний день ничего не решит. Оказалось, он ошибся.

Пятеро молодых охотников быстрым шагом уходили на юг. К полудню подошли к той невидимой границе, дальше которой им еще не случалось удаляться от родных мест. Здесь, на вершине холма, с которого широко открывалась речная долина, остановились, чтобы оглядеться. Дул почти непрерывный, пронизывающий южный ветер.

– Пойдемте скорее! – проворчал Каймо. – Холодно.

– Дальше должно быть полегче: ложбиной прямо на юг. Так, Дрого? – спросил Вуул.

– Йом говорил – так. Потом – снова вверх, так, чтобы слева показалась Большая вода, потом… Смотрите!

Дрого показал вниз. Там из широкого полукруглого лога, поросшего лиственным редколесьем, тянулись струйки дыма. Охотники знали точно: никто из соседей здесь не живет!

– Может быть, Куницы или Серые Совы тоже на охоту отправились? – неуверенно предположил Аун. – Или наши, из общины Кано?

Но Вуул решительно покачал головой:

– Смотрите: большой, средний… дымков больше, чем пальцев на руке! Это не охотничий привал, это стойбище. Чужие.

Дело становилось серьезным. И интересным. На памяти молодых охотников (да и не только молодых) из чужих здесь появлялись лишь небольшие группы охотников, вроде такой, как они сами. Здесь – переселение. Быть может, новые соседи. Быть может – война. Но вряд ли: три Рода, давно обжившие эти земли, могут дать отпор любому врагу. Скорее всего, после знакомства и переговоров чужаки или пойдут дальше, или действительно будут приняты как новые соседи.

– Может быть, спустимся? – спросил Каймо.

Было бы заманчиво первыми разузнать о пришельцах и принести весть в родное стойбище. Но Вуул решительно покачал головой:

– Нет, Не будем сходить с тропы. Опасности нет; наши – сильнее, значит, и менять тропу нам ни к чему. Это дело детей Куницы: они ближе всего… И потом, хороши мы будем в этаком наряде! – Он с улыбкой поправил венок из цветов белого шиповника, надетый по настоянию Колдуна. Такие же венки были у всех пятерых, как и стебли чеснока, сплетенные с ремешками, удерживающими обереги.

– Ну, это-то можно и снять, – проворчал Каймо.

– Нельзя. Мы обещали Колдуну. А слово мужчины – одно!

День близился к концу. Охотники уже давно миновали места, которые посещали прежде, и теперь шли по незнакомой местности, по приметам, которые сообщил Йом. Они соотносили положение солнца, почти невидимого из-за туч, и Большой воды, то скрывающейся за холмами и перелесками, то внезапно вновь развертывающей свою ленту слева, далеко внизу, в долине. Не бывавшие здесь ни разу, молодые охотники узнавали то, что видят, по точным описаниям тех, кто здесь уже побывал.

На открытой местности идти против ветра, не только не утихающего, но как будто даже равномерно усиливающегося, было не столько трудно, сколько противно. Хоть бы он освежал, так нет же! Только пыль, от которой приходится прищуривать и протирать глаза.

– Похоже, до низины, о которой говорил Йом, доберемся засветло, – заметил Вуул. – Заночуем там. Если хворост наготове, будет время поохотиться – свежатинки добудем.

По обычаю, на известных охотничьих тропах, в местах, удобных для ночлега, охотники обязательно оставляют запасы хвороста – для других, а быть может, и для себя.

На закате ветер немного утих. А может быть, это только казалось здесь, в уютной низине, под двойной защитой: вверху – сосен, внизу – кустарника. Здесь был и старый зольник, обложенный камнями, и хворост, и даже подготовленные деревянные вертела. Внизу, скрытая густым кустарником и осокой, журчала маленькая речка, почти ручей.

Донго и Дрого остались готовить ужин и ночлег; остальные отправились «за свежатиной».

– Не задерживайтесь! – напомнил Донго. – В конце концов, запасы у нас есть.

– Ты упрям, как старый! – расхохотался Каймо. – Не бойся! А и задержимся – не беда, Оно там осталось… Правда, Вуул?

Но Вуул сказал только:

– Вернемся в срок.

Дрого лежал между Донго и Каймо, завернувшись в мягкую оленью шкуру. У костра дежурил Аун. Дрого жалел, что не вызвался первым: несмотря на сытный и вкусный ужин (без свежатины таки не обошлось: удалось подколоть лесную свинку, успевшую нагулять изрядный жирок), ему почему-то не спалось. Ветра здесь нет, желудок полон, одеяло хорошее, да и от костра веет теплом, но по телу пробегает озноб, и трудно его унять… Небо прояснилось, и Дрого всматривался в звезды, стараясь понять: почему ему тоскливо и тревожно? Неужели только потому, что далеко от привычных мест?..

Рядом заворочался Донго. Тоже не спится…

Вдруг откуда-то издали послышался волчий вой. Слабый, еле слышный. Но ему ответили… Ближе. Ближе! И еще, и еще!.. В этих заунывных голосах не было ни угрозы, ни страсти. Тоска и страх! Воющие звери как будто делились друг с другом своей неизбывной тоской, предчувствием чего-то ужасного…

Проснулись все. Донго поднял голову раньше всех, он и не спал, как Дрого.

– Донго, что это с ними?!

Охотники прекрасно знают жизнь леса. Но Донго, с раннего детства сросшийся с ней всем своим сердцем, знал лес и его обитателей лучше любого из них. Какое-то время он молча вслушивался в эти ночные жалобы.

– Не знаю. Не охота, не гон… Плохо! Серые чувствуют беду, как никто другой.

Утро было необычно ясным и чистым, словно и не было этих пасмурных безотрадных дней с по-осеннему моросящими дождями и пронизывающими ветрами. Весело собрались, весело позавтракали. И все же Дрого чувствовал во всем окружающем что-то странное, что-то не совсем обычное…

– Птицы! – шепнул ему Донго, по-видимому догадавшийся, что его товарищ чем-то обеспокоен.

Да, птицы вели себя странно. Начинали свои трели – и тут же сбивались, умолкали… Такого Дрого еще не помнил.

Охотники вновь вышли на открытое, высокое место, откуда хорошо просматриваются окрестности. Все правильно, они не ошиблись. Здесь Большая вода закована в белые скалы, здесь мало леса, так, перелески… Только в очередной глубокой низине, куда им предстоит спуститься, – густой ельник. Они его минуют и от следующей возвышенности повернут направо от Большой воды, на запад. На следующий день к вечеру должны достигнуть бизоньих степей…

А ветер или начался вновь, или и не стихал. И южный горизонт затянут.

– Похоже, будет гроза! – изрек Вуул.

В ельнике, как обычно, было темно. Древние ели, заполнившие низину, казалось, достают вершинами до самого неба, закрывают его.

– Не поймешь, утро или вечер! – проворчал Каймо.

– Зато не дует! – усмехнулся Аун.

Странно! Они уже почти миновали ельник, уже поднимались вверх по склону, к открытому пространству, а свет как будто был… не такой! Дрого оглянулся назад, на север. Ясное, изжелта-голубое небо…

И тут послышался бешеный топот копыт и истошное ржание бессчетного числа лошадей… (Что это? Чья-то Большая охота?!) Все пятеро карабкались вверх по склону так быстро, как только могли.

То, что открылось их глазам, было так не похоже ни на что виденное доселе и так ужасно, что охотники застыли на месте, не в силах вымолвить ни слова. Справа по открытой местности, поднимая клубы пыли, издавая непрерывное ржание – громче, отчаяннее, чем даже во время загона! – летели лошадиные табуны. Не один и не два, – похоже, дикая паника гнала все живое, все, что паслось, что отдыхало в этих полях и перелесках… Не одних лошадей, – вон спешит с протяжным ревом стадо их братьев, рыжеволосых гигантов. А вон олени… Звери мчатся, не разбирая дороги, не обращая внимания на падающих и гибнущих под копытами сородичей. Как во время Большой охоты… Дрого видел, как передовые одного из табунов сорвались и покатились на дно оврага; остальные едва успели свернуть и летели теперь вдоль его края…

Но не люди, не загонщики вызвали эту невообразимую панику. Загонщиком выступало само Небо! То, что совсем недавно казалось дальней грозовой тучей… Нет, это была не туча, – во всяком случае, даже самая страшная из виденных когда-либо грозовых туч напоминала ЭТО не больше, чем пересыхающая лужа – великий весенний разлив Большой воды… От горизонта до горизонта с юга на них двигалась сама Ночь, сама Великая Тьма, медленно, но неуклонно пожирая чистую, ласковую голубизну, убивая день… Время от времени она содрогалась от мертвящих сполохов и отвечала на них недовольным рокотом, перекрывающим все земные звуки.

Дрого не знал, как долго стояли они в оцепенении, взрослые охотники, вновь превратившиеся в ползунчиков, лишенных разума и речи, опутанных по рукам и ногам неимоверным, животным ужасом перед лицом ЭТОГО, несущего неотвратимую гибель не только им, козявкам, – всему живому, всему их Миру!..

– А-а-а-а-а-а!..

Каймо закричал – пронзительно, не по-человечески. И этот крик будто разорвал путы. Не сговариваясь, все пятеро обернулись на север, лицом к такому светлому, такому мирному небу, которое вот-вот будет навсегда стерто вместе со всем остальным, – и, не разбирая дороги, бросились назад, бегом, со всей скоростью, на которую только были способны.

Дрого – да, очевидно, и остальные – не помнил, как они очутились в той самой уютной низине, где коротали ночь. Новая, неурочная ночь, ночь среди бела дня уже почти накрыла их… Вуул остановился первым, сжал в объятиях Каймо, ухватил за шиворот Ауна. Дрого с размаха налетел на них, чуть не сбив с ног. Донго остановился сам:

– Стойте! Стойте! Что бы ни случилось, мы не двинемся отсюда! Пока… Пока не вернется день!

– У-у-у-у-у… – выл Каймо, – д-о-о-о-о… Д-о-о-омо-о-ой!

Ничего не соображая, он бился в руках Вуула, порываясь бежать дальше. И тогда Вуул, на миг отстранившись, резко хлестнул Каймо по лицу тыльной стороной ладони. Удар сбил его с ног и немного привел в чувство. Сидя на земле, Каймо уже не кричал, только стонал и повизгивал.

– Мы останемся здесь, – повторил Вуул. – Останемся столько, сколько будет нужно. Донго! Готовь Огненный круг! Дрого, Аун, – костер, по всем правилам – с сухой кровью. Заклинания не забыл?

Нет, Дрого помнил все, чему их научил Колдун. Донго собирал сухую траву и мелкий хворост, подготавливая Огненный круг (он не должен гореть постоянно, но после того, как прогорит, человек не должен его переступать, иначе будет открыт проход для нечисти), а они втроем поспешно раскладывали костер. Дрого читал заклинания, Вуул сыпал сухую кровь, Аун раздувал тлеющий трут… Неурочная Ночь была уже совсем рядом.

Каймо ни в чем не принимал участия. Сидел там же, куда его бросил удар Вуула, и, обхватив голову руками, раскачивался из стороны в сторону.

– Зачем мы здесь? – жалобно причитал он. – Зачем? Это – конец всему! Может, мы бы успели…

– Замолчи! – Вуул уже полностью овладел собой. – Ночь среди дня – это бывает; старики говорили. Редко. Недолго. Солнце скроется, потом вернется. Но мы должны быть готовы, чтобы, пока ночь, нас не застал врасплох… Знаете кто!

Да, теперь и Дрого вспомнил. Ночь среди дня, – кажется, такое видели только Колдун и Гор… В самом деле, говорят, это недолго. Темно и звезды – а потом снова солнце…

Но ЭТО длилось долго. Очень долго, а сколько? Кто бы смог на это ответить… Только не они, сбившиеся в тесную кучу около костра, лепечущие заклинания в истовой надежде на защиту Круга, своих измятых венков, стеблей чеснока, оберегов… И в страхе, что все это может оказаться тщетным…

Занятые делом, они уже надеялись: худший страх позади! Большего ужаса не будет! Но нет: когда Тьма объяла все, им пришлось пережить такое, о чем после всю оставшуюся жизнь никто из них не мог вспомнить без содрогания. ЭТА ночь среди дня была беззвездной. Какие там звезды! Тьма, пожравшая небо и солнце, казалось, налегшая на самые вершины деревьев, рокочущая, дрожащая от почти непрерывных, но ничего не освещающих сполохов, разродилась странным, невиданным снегом. Непрерывной, тягучей, искрящейся пеленой опускался этот летний снег на деревья, на траву, на костер, на головы и плечи жмущихся к огню охотников. Мир утонул в рокочущей, мерцающей мгле, и только отчаянные крики зверей и птиц, прорывающиеся даже сквозь голос Тьмы, сквозь этот невероятный сухой, скрипучий снег, говорили о том, что еще не все погибло!

Позднее Дрого не мог понять, как они выдержали, почему не умерли, не сошли с ума… Видимо, в конце концов ЭТА Тьма сменилась настоящей ночью. Рассеялась пелена, прекратил падать этот жуткий, этот невероятный снег, – он лежал вокруг, неглубокий, все так же искрящийся и не тающий даже вблизи от огня. Да, костер продолжал гореть, но Дрого никак не мог вспомнить, кто и когда подкармливал пламя. Уже различимы в отблесках пламени стволы деревьев и кусты; небо снова отступило ввысь и проклюнулись звезды… А они сидели без слов и движения и только дрожали мелкой дрожью. Холод? Страх? Сейчас им было безразлично. Четверо их было; пятый, Каймо, лежал ничком, закрыв руками голову. Без сознания? Спит? Мертв? Не было сил даже проверить…

Впадали ли в забытье они сами, Дрого не знал. Отупение было столь сильным, что, когда за пределами Круга обозначилась темная фигура и голос, низкий, скрипучий, как этот летний снег, и чем-то странно знакомый, попросил их «пустить на ночлег», – Дрого почти машинально вытянул в защитном жесте левую руку и пробормотал даже не заклинание, одно лишь слово: «Уйди!» И даже не обернулся на хлопанье гигантских перепончатых крыльев, раздавшееся после того, как Донго острием своего копья сделал Знак и пробормотал Слово. (Ах да! Колдун же учил…) И прощальное: «Еще увидимся!» – оставило его равнодушным. Сегодня он уже отбоялся!

По-видимому, с остальными было то же самое. Во всяком случае, наутро (ибо утро все же наступило!) никто и словом не обмолвился о ночном госте. А может, и гостя-то никакого не было, только померещился?..

Тихое, солнечное утро, словно и весь вчерашний кошмар – только сон или бред. Но нет, вот он, странный, нетающий снег… Дрого с отвращением отряхивал свою одежду. Да снег ли это? Подсохнув, он стал похожим на какую-то тончайшую, сверкающую пыль – на солнце даже пальцы от нее искрятся.

Каймо очнулся, но все еще подавленно молчал. Вуул уже принял решение. Впрочем, оно было очевидным.

– Возвращаемся. Так быстро, как только можем. Надо успеть до заката.

 

Глава 13

ДНЕВНАЯ НОЧЬ

(Окончание)

В ту ночь, которую молодые охотники провели в низине, прислушиваясь к непонятному волчьему вою, Колдун безуспешно пытался посетить Скрытые Миры, В этот раз путей не было совсем; искрящаяся завеса заполняла все. И что самое странное – она проникла и в Средний Мир! Даже путь на юг был закрыт ею! Колдун сумел лишь увидеть молодых охотников, спящих после долгого перехода. И, прислушиваясь вместе с ними к волчьему вою, он внезапно понял, не только своим внутренним зрением и слухом: здесь, наяву, в его жилище проникает такой же вой! Окончательно вернувшись, он убедился: так оно и есть!

Колдун вышел из своего жилища и долго стоял в непроглядной тьме, прислушиваясь к этому заунывному предвестию близкой беды. Неведомой беды! Да. Разговор с вождем дольше откладывать нельзя, даже если ему нечего будет поведать, кроме смутных предвестий грядущих бед… И в конце концов, эти слухи… Пора прекратить делать вид, будто они безразличны, – пора объяснить вождю. Быть может, Колдун виноват перед своим Родом, но совсем не в том, о чем болтают общинники…

Колдун прождал все утро молодого Куницу или вестника от него. Прождал напрасно: видимо, и его попытки остались без результата.

Утро было неожиданно солнечным, словно все тучи унесло далеко на север. Похоже, что день будет теплым. Арго с нетерпением поглядывал на тропу (не появится ли вестник от детей Куницы?), на тени (что-то медленно укорачиваются!). Людей в стойбище было не много, почти все разошлись по делам: женщины и дети – по грибы и ягоды, мужчины – кто силки ставить, кто на склоны холмов, поискать подходящие кремневые желваки или плитки, вымытые дождями.

Направляясь к жилищу Колдуна, Арго отметил по вершинам деревьев, что ветер вновь усилился, хотя небо над головой было по-прежнему чистым.

Колдун ждал вождя. Встретил у входа, предложил войти. После обязательных приветствий начал первым:

– Вождь! Мне очень жаль, но я не могу ничего сказать. Духи молчат.

– И все же у вождя много вопросов к могущественному Колдуну нашего Рода, ученику великого Хорру.

– Пусть великий вождь детей Мамонта спрашивает. Колдун готов ответить… если сможет.

(«Пусть спрашивает!» Легко сказать. Кажется, все было продумано – и прежде, и ночью, и утром, а вот начать трудно!)

– Беда пришла ко всем. Такая, что и самые могучие колдуны отвести ее не могут. Люди спрашивают: отчего это случилось? Люди ищут виновного. Люди верят: если виновный будет найден и наказан, беда уйдет. Что думают об этом наш могучий Колдун и его собрат, колдун Детей Куницы?

– Мы говорили. Молодой Куница знает о нежити больше меня, старого, от своего наставника. Великий Хорру об этом молчал. Но и Куница не знает точно, что такое нежить, о том же, как она проникает в наш Мир, ему и вовсе неведомо. Можем ли мы указать виновного?

Колдун помолчал, затем продолжил, глядя прямо в глаза вождю:

– Но мы, колдуны, не столь уж беспомощны и никчемны. Мы не смогли отвести первый удар: он был нанесен там, где не ждали. Но зло не распространилось… Знает ли великий вождь, что погибший от нежити сам может стать как нежить?

– Да.

– Но этого не произошло, благодаря Кунице. И смертей больше нет: наша защита не бесплодна. И молодой Куница надеется: нежить, лишенная добычи, может отступить… Или даже уйти совсем. Сгинуть.

– Верит ли в это наш мудрый Колдун?

Колдун сказал правду:

– Нет!

Хозяин и гость сидели рядом, по одну сторону от очага, вполоборота друг к другу. Свет нежданно яркого дня проникал сверху, сквозь дымовое отверстие, свободно лился во вход с откинутым пологом. Низкое ровное пламя очага, почти невидимое в солнечном сиянии, давало о себе знать мягким, уютным теплом.

Арго продолжил:

– Колдун! Старый! Ты сказал: «Первый удар был нанесен там, где не ждали». Значит, вы ждали беду! Но почему? И почему я ничего не слышал об этом?

– Да, это правда. И Куница, и я, старый Колдун, – мы ждали беду, хотя и надеялись на лучшее… Как иначе? Нарушен Закон крови, – помнит ли великий вождь такое? …Все, что должно было быть сделано, – сделано в срок, но поколеблены устои. Кто может знать, чем это чревато?..

Помолчав, Колдун продолжил:

– Но великий вождь ошибается или забыл. Старый Колдун предупреждал его, и не раз, о том, что нужно остерегаться, намеками, это так. Но мог ли говорить яснее тот, кому было неведомо, чего именно нужно остерегаться? Откуда исходит угроза? Пусть вождь поверит: предки и духи темнили, а сейчас они вообще молчат.

– И сына твоего я предупреждал, – почти прошептал Колдун. – Неужели вождь не помнит и этого?

Нет, Арго помнил. И предостережения Колдуна мимо ушей не пропускал. Но потом показалось: опасения напрасны, все прошло, все наладилось…

– Я не знал, чего именно нужно опасаться, – повторил Колдун, – вот и приходилось ждать и следить за всем! Это было нелегко… Помнит ли вождь, когда пошли разговоры о Крылане? Он показывался многим, но только не мне.

– И не мне! – усмехнулся Арго.

– Вождь думает, это пустая болтовня? Не знаю, едва ли… Разве мы скрывали хотя бы на миг, когда поняли, что явилась нежить! Но я и сейчас не знаю: Крылан и нежить – одно и то же или нет?

– Исток всему – нарушение Закона крови. Но как же искупить вину перед предками? Мы сделали все, что могли, что знали. А теперь – как добиться прощения и избавиться от этой нежити? Может ли мудрый Колдун дать совет?

(Великий вождь! Как объяснить тебе, что дело уже не в предках, не в наших духах. Все гораздо хуже… Ты мудр, но даже ты не поймешь, не услышишь… Как не услышал тогда, на Суде.)

– Великий вождь! Арго! Разве я молчал бы, если бы имел ответ? Если бы предки могли помочь!.. Само преступление запутывает и рвет наши связи с ними – до сих пор! Действует посторонняя сила, чуждая всему… Я упоминал о ней во время Суда над лишенным имени, помнишь?

Арго молча кивнул в ответ. (Да, он помнит. Темная речь о каком-то неведомом колдуне, одновременно и всесильном и бессильном. Якобы он навел порчу на их лучшего охотника, но выследить и наказать за это невозможно… Колдовская невнятица!)

– И я боюсь, на Род наш обрушатся худшие беды! Если бы их можно было отвести, предки бы сказали. Но их придется изжить. И выстоит ли Род…

Арго протянул руки к огню: он чувствовал озноб во всем теле. (Странно! Пламя очага уже другое, как будто… Неужели они проговорили так долго, до вечера?! Не может быть!)

– Итак, – горько проговорил Арго, – причина всему – нарушение Закона крови, а виноват в этом, получается, не столько даже лишенный имени, сколько какая-то неведомая сила… Зато расплачиваться за все должны мы, те, кто и не помышлял о нарушении законов… Людям этого не понять! («Да и мне не понять этого, старый Колдун, Безымянный! Хотел бы я тебе верить, но…»)

Колдун ничего не сказал в ответ. Арго продолжал:

– Известно ли мудрому Колдуну, о чем говорят люди? Не чужие, нет, – дети Мамонта. Не женщины, не ползунчики – взрослые охотники!.. Они давно догадались, почему появилась нежить, хотя и не понимают, отчего она сразу на нас не обрушилась. Всякое бывало у нас, но такого, что произошло на свадьбах, еще не было! И старики такого не помнят! И спрашивают друг друга: почему такое вообще могло случиться? Почему Колдун не предотвратил этого, ведь он сам признал, что знал о замыслах? А еще вспоминают времена, когда великий Хорру был жив и пестовал своего юного наставника. И смерть великого Хорру вспоминают, и то, что потом произошло, хоть и по-разному говорят об этом. Никто ведь ничего не знает толком – даже я, немолодой… Сейчас они еще боятся и говорят между собой, но скоро…

(Странно! Колдун улыбнулся – невесело, но улыбнулся.)

– Но скоро придут к своему вождю – за ответом. Тем более если обрушатся новые беды. И я, Арго, вождь детей Мамонта, должен буду или защитить старого Колдуна, или вынести ему приговор. Вождь хочет верить Колдуну, но он должен знать правду, иначе не сможет дать ответ. Правы ли люди в своих подозрениях? Что думает сам мудрый Колдун: есть ли доля его вины в том, что произошло? И в том, что происходит?

Колдун ответил не сразу. Похоже, он сам с недоумением приглядывается к дневному свету. И прислушивается.

– Вождь говорит: «Они еще боятся!» Нет. Осторожничают – да, быть может… Но что такое «бояться» Колдуна – они не знают… Даже ты, великий вождь, не знаешь этого; ведь во времена Хорру ты был ползунчиком. Но в главном – ты прав. В годину бедствий вождь должен услышать из моих уст то, чего никто еще не слышал. И решить: виноват ли старый Колдун в этих бедствиях и чего он заслуживает. Я расскажу тебе все. Но рассказ будет долгий и трудный, ведь начать придется с тех времен, когда…

Колдун прервал речь на полуслове. Да, уже не было сомнения, дневной свет меркнул, прямо на глазах, и внизу, в стойбище, слышался шум, голоса, выкрики, плач…

(Быть может, снова сильная гроза, как та, в начале лета?)

На тропинке послышались шаги – торопливые, спотыкающиеся… Много… Старый Гор, охотники… Таких лиц вождь еще не видел!..

– Вождь! Колдун! Скорее!.. Конец, всему конец! Небо закрывается!

Собеседники бросились наружу.

Когда началось медленное падение этого безумного летнего снега, скрывающего своим мерцанием окрестности, Колдун понял, что за пелена препятствовала его общению с духами и Скрытыми Мирами. До этого была слабая надежда, что солнце померкло ненадолго. (Колдун помнил: так уже случилось однажды при его жизни. Да и его наставник, великий Хорру, говорил: такое бывает, хотя и очень редко.) Но вязкий, тягучий, скрипящий на пальцах нетающий снег показал: происходит небывалое, невиданное и неслыханное. Никем. Никогда…

Столь же невиданной и неслыханной была паника. К счастью, большинство женщин забились в жилища и кричали там, прижимая к себе детей в тщетной попытке защитить их от неведомой, неизбежной гибели. Несколько человек метались в центре стойбища, то ли потеряв свои жилища, то ли вообще ничего не соображая. Один… два… трое распластались на земле, и их тела уже начал покрывать сероватый налет. И зловещее черное небо, изрыгающее этот непонятный снег, отвечало на крики и плач насмешливым рокотом и каким-то подмигивающим мерцанием…

– Мужчины! Охотники! – кричал Арго. – Кто не обезумел, сюда, ко мне!

Собрались человек десять. Почему-то не было Йома.

– Женщин и детей – в жилища! – командовал Арго. – Потерявших память – в жилища! Проверить, все ли здесь? Жечь костры!

Взгляд его упал на Колдуна. Тот прошептал лишь одно слово:

– Защита!

Арго кивнул. Да, теперь это самое важное; если сейчас прорвется нежить …

За делом постепенно приходили в себя и другие, даже женщины. (Но где Йом?)

– Нага! Нага!

Йом вынырнул внезапно, из крутящейся тьмы, в нервные отблески разгорающихся костров.

– Вождь! Отец! Я не могу найти жену и сына!

– Что ты говоришь?!

– Я ничего не понимаю; жене вот-вот рожать… Они не должны были уходить из стойбища! Но я вернулся – их нет. Ни дома, нигде…

Вождь огляделся вокруг. Его жена была рядом: держала на коленях голову упавшего подростка и хлопала его по щекам, приводя в чувство.

– Айя! Обойди вместе с Йомом все жилища, – быть может, кто-то видел его жену и сына перед тем, как началось ЭТО! И присмотрись: все ли в стойбище?

Выяснить хоть что-нибудь не так-то легко: мужчины ничем не могли помочь, а большинство женщин от испуга, казалось, утратили дар речи. Остальные женщины не знали ничего: Нага не пошла ни за грибами, ни к Большой воде за съедобными раковинами. Оставалась в стойбище, готовилась к родам… Почему же, когда и куда она ушла?

К счастью, маленькие дети не были так испуганы происходящим, как взрослые. Им все внове; для них самым страшным оказалась не дневная тьма с нетающим снегом, а паника, охватившая взрослых… От детей-то Йому и удалось кое-что узнать о жене и сыне.

– Ойми просился к деду, в стойбище Серых Сов. А Нага говорила: «Подождем отца!» А он не хотел. Просился-просился, а потом убежал.

Так говорили Йому приятели его пятилетнего сынишки, остававшиеся в стойбище. – А Нага?..

– Мы ей сказали, и она очень рассердилась. Пошла за Ойми… Только он, наверное, уже тогда через ручей перешел.

– А когда Нага пошла, еще было светло?

– Да… А потом стемнело, взрослые прибежали, стали кричать…

Айя тихо сказала:

– Может, они дошли?..

Надежда была, но очень слабая.

– Пойду и я. Если не найду по дороге, доберусь до детей Серой Совы. Если мои там, останусь с ними.

– Понимаю. Предупреди вождя.

Большинство общинников укрылось в своих жилищах, за спущенными пологами. Кто – на постели под шкурой, в забытьи или полудреме, кто – бормочет заклинания у своего домашнего очага… Здесь может на миг показаться: всё в порядке, ничего не случилось, просто ночь… Но даже сюда, сквозь дымовое отверстие, сквозь щели наносит этот проклятый нетающий снег.

Снаружи слепящая тьма, казалось, еще сильнее сгустилась. Но уже разрывало ее неровное пламя общих очагов уже просвечивала сквозь тьму узкая полоска пламени – там, где Колдун наводил Огненный круг… Несколько мужчин во главе с вождем оставались у очагов, поддерживая костры. Отряхивая время от времени налипающую на их одежды сероватую грязь, они пели. Пели одно из самых священных песнопений Рода детей Мамонта, повествующее о том, как их великий прародитель раздвинул своими могучими бивнями Великую Тьму, как разделил тело свое…

И вот стали вода и суша,

И густая шерсть стала травой и лесом,

И могучие бивни стали белыми скалами,

А из двух глаз возникли два Первобрата…

Йом и Айя приблизились к вождю с рассказом о том, что произошло. Услышав о намерении Йома немедленно выступать, мужчины переглянулись. Даже у них, самых храбрых, замерли сердца при мысли о том, что сейчас, в одиночку…

Поднялся старый Гор:

– Вдвоем веселее. И надежнее.

Еще кто-то из тех, что были вместе с Йомом во время погони, поспешно выступили вперед, но Гор остановил их решительным жестом:

– Нет. Если это в человеческих силах, мы справимся и вдвоем. Если нет… Храбрые мужчины нужны Роду.

– Возьмите факелы! – сказал Арго.

Колдун почти замыкал Огненный круг у тропы, когда с удивлением заметил два светящихся пятна, плывущих прямо к нему от костров…

Он скорее угадал, чем узнал Йома и Гора. Но когда прозвучали роковые слова: «Моя жена и сын пропали. Я иду на поиск. Гор согласился помочь», Колдуну показалось, что он видит лицо рыжебородого так же ясно, как если бы оно не маячило неопределенным пятном, а было бы освещено лучами скрытого (или, быть может, пожранного? ) солнца.

– Колдун, как нам быть? – вопрошал Йом. – Ты замкнешь Круг, и мы не сможем вернуться до света, так?

– Нет, не так, – твердо произнес Колдун. – Я не замкну Круг, оставлю проход здесь, у тропы, и останусь сам. Ждать вас.

– Но, быть может…

– Я дождусь. Если же вы достигнете стойбища детей Серой Совы и найдете там Нагу и Ойми, обернитесь лицом к нашему стойбищу и крикните: «Колдун! Все хорошо! Мы все в безопасности!»

– Крик не долетит!

– Вы должны очень захотеть, чтобы я услышал, – и я услышу! А теперь…

Колдун снял свой заветный оберег. Тот самый.

– Йом, этот оберег однажды уже спас – и не только тебя и твоих спутников. Думаю, нас всех. Пусть же он поможет тебе еще раз.

– Но, Колдун, ты здесь на страже – один…

– Я выстою.

Тьма и мерцание; знакомая тропа ощущается наитием: под мокасинами не земля, не стоптанная трава – невыносимый, вязкий и скрипучий нетающий снег.

– Нага! Ойми!

Факелы почти ничего не освещают: дрожащее, зыбкое марево перед глазами – не больше. Все изменилось вокруг; обыденное, привычное стало неузнаваемым… Неужели слева – тот самый старый пень, на котором он отдыхал еще подростком?!

– Нага! Ойми!

Спуск к ручью. Слышно, ручей еще дышит, еще живет… Но опусти факел пониже – увидишь: вода задыхается под той же серой гадостью, чуждой этому Миру, враждебной всему живому, что извергает из себя нависшая Тьма.

– Нага! Ойми!

Подъем. Идти тяжело, ноги скользят, а над головой – насмешливый рокот. Тьма подмигивает, Тьма вещает: «Не найдешь! Сгинешь!»

– Нага! Ойми!

Кажется, слева – то самое корневище, засада лишенного имени … Левая рука непроизвольно сделала защитный жест.

– Нага! Ойми!

Где же вы? Может быть, в безопасности, у детей Серой Совы? Йом дойдет, дойдет обязательно! А если вас там не будет, он пойдет назад и будет искать вас до тех пор, пока… Вот только старого Гора нужно будет уговорить остаться.

– Нага! Ойми!

И тут – или это только померещилось?! – откуда-то справа долетел еле различимый крик:

– Папа! Папа!

Нага перехватила своего не в меру шустрого сынишку уже на подъеме, когда до стойбища детей Серой Совы оставалось две меры пути из трех. Может быть, и раньше бы нагнала, да ходить тяжело: вот-вот, совсем уже скоро…

– Почему ты убежал?

– Я хочу к деду!

– Я же сказала: подождем отца, а ты не послушал! Отец вернется, ни тебя, ни меня не застанет, – что скажет?

– А зачем ты пошла за мной? Я большой, я знаю дорогу! Ты возвращайся, а я пойду дальше, тут уже близко…

– Не выдумывай! Возвращаемся – и ждем отца! Смотри: гроза надвигается!

Они еще не знали, какая «гроза» надвигается на Мир: здесь, за деревьями, южный горизонт не был виден. Но, очевидно, и странно меняющийся свет, и тревожный крик птиц, забившихся в свои гнезда, и доносящееся даже досюда паническое ржание сделали свое дело. Ойми неожиданно легко согласился:

– Хорошо. Но когда вернется отец…

– Идем, идем! Нести тебя я не могу.

– И не надо! Я не маленький!

Нага поняла быстро: в мире творится что-то небывалое. Тьма сгущалась, наплывала на мир быстрее, чем женщина могла идти… Только бы успеть! Уже на спуске южный ветер донес даже сквозь лес панические крики людей. Нага попыталась ускорить шаги; ее «большой» сын, хотя и семенил изо всех силенок, стал отставать. Она приостановилась:

– Давай понесу, так и быть!

– Нет!

Но Нага уже подхватила его на руки. Только бы успеть! Только бы…

Пришла знакомая боль: внезапно и сильно стиснуло в низу живота и со стороны спины. Она остановилась. Боль отпустила, но через несколько шагов возобновилась вновь. Нага опустилась на траву.

– Мама, я пойду сам!

В голосе ее храброго сынишки чувствовались слезы. Она огляделась… Нет, не гроза – сама ночь приблизилась уже вплотную. И голос этого страшного неба – не грозовой голос. Боль подступила вновь, и Нага прилегла, стараясь не стонать. Она уже начала догадываться, что едва ли сможет дойти, едва ли покинет это место…

– Храбрый Ойми, большой Ойми, – заговорила она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, – ты ведь большой и храбрый, правда?

В меркнущем свете было видно, как по заплаканному, энергично кивающему личику в два ручья текут слезы.

– Так беги домой, храбрый Ойми, скорее беги! И скажи отцу…

– Нет! НЕЕТ!

Он вцепился в мать обеими ручонками, то ли пытаясь поднять ее, то ли стремясь укрыться… И Нага еще раз, из последних сил превозмогая боль, попыталась встать…

Но тут среди лета пошел серый снег!

Они забились под какой-то куст и лежали теперь, тесно прижавшись друг к другу. Снег падал, проникая даже сквозь густые ветви и листья, и его прикосновение к лицу было отвратительно. Все прошлое умалилось и ушло куда-то бесконечно далеко, и бесконечно долго были они здесь, и Нага уже давно не надеялась на спасение, лишь радовалась тому, что сын – с ней. Боль возвращалась снова и снова, каждый раз – сильнее и дольше, и она не могла больше сдержать крика, но и впадая в забытье, и в самом средоточии боли она гладила дрожащими пальцами голову сына, стряхивая с волос налипающую грязь.(«Не бойся, мой маленький, все хорошо, мы вместе…»)

Нага знала, что никогда больше не увидит она своего Йома, не вернется в родное стойбище. Так и погребет здесь этот снег. А быть может, не только ее и Ойми, но и все и вся. И сквозь боль и тьму чудился голос мужа, зовущий свою жену и сына. И не было сил ответить, только в мыслях…

Боль отпустила, но стонов не сдержать… И снова чудится:

– Нага! Ойми!

И вдруг ее сынишка, давно затихший, вжавшийся куда-то в бок, подмышку, встрепенулся, прислушался – и закричал истошно, пронзительно:

– Папа! ПААПА!!

И все же она не верила до тех пор, пока не почувствовала, что родные, сильные руки поднимают ее измученное тело, готовое к новому приступу боли… Вот она! Но теперь совсем не страшно – тьма ли, свет ли! И теперь можно кричать… Потому что как только отступит, она прижмется щекой к его мокрой бороде и прошепчет:

– Муж мой!..

Верил ли старый Гор в то, что такое возможно? Нет. Он надеялся, Йом найдет свою семью в стойбище детей Серой Совы (если, конечно, они сами туда доберутся). Это – лучшее, на что можно рассчитывать. И когда маленький комочек метнулся к ним навстречу с криком «Папа!», и когда Йом чуть ли не в упор сунул ему навстречу факел, а потом схватил, едва не поджег, прижал к себе, чтобы тут же передать Гору со словами: «Побудь со старым! Я за мамой!» – и полез туда, в темноту, навстречу стону, переходящему в крик, – когда все это произошло, он, старый Гор, подхватив на руки и притиснув к своему плечу маленького неслуха, почувствовал, что у него, мужчины, по обеим щекам текут слезы, да еще какие! …Вот тебе и старый! Вот тебе и охотник!

– Ну что, непутевый! Будешь еще такое вытворять? Смотри, ведь это все из-за тебя!

А Ойми уже смеялся. Сейчас, когда все позади, все хорошо, даже приятно думать, что этакое творится из-за него, малыша Ойми. Хотя, конечно, не такой уж он и малыш: понимает, что старый просто шутит. Если бы всякий раз, когда он убегал… О-го-го! Вот было бы здорово!

И он смеялся, и плакал, и теребил старого Гора за ухо, за бороду… А тот шептал:

– Это тебя бы – за ухо!.. Великий Мамонт, братья-Первопредки, духи-покровители, спасибо! Слава вам всем!..

Они возвращались раньше, чем думали. Впереди старый Гор, в каждой руке – по факелу, а на шее удобно устроился неслух Ойми; следом – рыжебородый Йом, бережно несущий постанывающую Нагу. (Кажется, отпустило, но нужно спешить.) И они спешили: ни мрак, ни этот нелепый снег уже не могли задержать тех, кому тропа ведома и во мгле. И просветлело лицо старого Колдуна, опиравшегося подле тропы на свой осиновый посох, готового к худшему. Он бережно принял оба факела из рук Гора:

– Замыкаю Круг.

– Это пламя – не колдовское, – проворчал старый охотник.

– Это пламя надежнее моего, – ответил Колдун.

Страх отступил. Еще не отступила Тьма, все так же падал серый летний снег (или он уже иссякает?), но страх – отступил! Нужно принимать роды – встречать новое дитя Мамонта.

Женщина не может рожать в жилище своего мужа – это закон. Шалаш – есть, хотя и не обновлен. Но в нем сейчас трясутся от страха несколько женщин и подростков, – забились в самом начале, было не до этого. А ведь нужно еще очистить, и огонь принести из домашнего очага, и…

Но возможно и другое. Женщина может родить в своем доме (это даже хорошо!), если только мужу и детям есть куда уйти на это время. Если у мужа есть второй дом.

Сейчас все было ясно, все складывалось удачно. Арго обнял своего сына; Айя плакала – от радости.

– Йом! Скорее неси Нагу домой. Забирай все необходимое – и во второй свой дом! К отцу и матери. Вернется твой брат (быть может, голос вождя и запнулся на этих словах, но почти незаметно), – вернется, будет рад. А с Нагой будут Колдун и Айя.

(А снег-то стихает!..)

После, когда пришла настоящая ночь – со звездами! – Арго и Йом долго сидели у домашнего очага, прихлебывая горячий, чуть хмельной отвар. Посапывал на постели Дрого измученный Ойми – сладко спал, десятый сон видел. А мужчины были не в силах сомкнуть глаз.

– Дрого не пропадет, выдюжит, – говорил Арго. (Впервые за весь этот неистовый день произнес он имя своего кровного сына.) – Выдюжит. Остальные – тоже.

– Отец! Вождь! Все будет хорошо! Они – мужчины, так! Завтра я сам встану на тропу – она мне давно знакома.

– Нет! Нет, Йом! Завтра они вернутся до заката. Если не вернутся… И если ничего не случится, то на следующее утро тропа – твоя!

Уже под утро, когда розовый свет стал растворять сизоватые полусумерки (пришло! пришло оно, хотя уже и не чаяли!), появилась у входа измотанная Айя. Ее привел Колдун. Арго поспешно вскочил, поддержал свою любимую жену, осторожно ввел ее в жилище. Обратившись к Йому, она улыбнулась и сказала:

– Радуйся! У Ойми – сестренка! Живая, все хорошо. А сейчас – спи! И мужу моему дай поспать.

Арго хмыкнул, почти не слышно, про себя… За всю жизнь никогда прежде жена его ничего подобного не говорила о нем, муже и вожде Рода!

Айя удивила его еще раз. Уже в постели прошептала:

– За Дрого не бойся. Все хорошо. Вернутся завтра.

Снег, так пугавший людей в эту необычно долгую ночь, поутру казался совсем безобидным: хоть и не тает на солнце, да улететь готов при малейшем дуновении ветра, уплыть с первым же дождевым ручьем. Пыль. Искрящаяся пыль, не более. Мир не пострадал, жилища, очаги не пострадали… казалось, ничто не пострадало от вчерашнего катаклизма. И все же мир этот стал в чем-то иным.

Люди, стоявшие до последнего, отсыпались. Покинули жилища и столпились у общих очагов те, кто накануне из-за дверных пологов не казал носа. Детишки занялись новой сверкающей игрушкой. (Это даже лучше, чем песок у Большой воды! Жаль, что мало.) Взрослые не препятствовали. (Все равно не убережешься! Везде эта непонятная гадость!) Но смотрели хмуро. Самые осторожные пытались совершить невозможное – не коснуться этого странного дара.

И в умах и на устах был один вопрос: что же произошло? Ничего подобного не было никогда; Мир едва не погиб! Дело ясное: предостережение оттуда, из Земли сновидений, Мира предков и духов. Они чем-то очень сильно разгневаны, – почти так же сильно, как в те давние времена, когда Мир и все живое было погружено в пучину вод, когда один лишь Нок-прорицатель догадался связать воедино стволы огромных сосен и спас на них свою семью и многих-многих зверей, а потом умолил предков даровать им прощение и позволить жить на обновленной Земле.

И теперь предки вновь готовы покарать Мир, утопить его, но уже не в воде, а в этой вот сверкающей пыли. Быть может, только пение вождя и охотников и умилостивило их… Но за что? Ответ был ясен: в их Роду был нарушен Закон крови! Значит, все, что было сделано потом во искупление, оказалось недостаточным. Значит, нужно что-то иное, большее, а иначе… Теперь они уже знают, что произойдет иначе: Тьма пожрет день и исторгнет из себя вот этот нетающий снег. Только во второй раз рассвета не увидит никто.

Солнце поднималось все выше, все сильнее грели его лучи. После многих холодных дней с пронизывающим ветром и дождями, после прошедшего кошмара вновь возвращалось лето. Но люди не торопились скидывать рубахи, чтобы тела их могли впитать последнее летнее тепло перед долгими холодами. Казалось, они никак не могут поверить, что счастливо вернувшееся солнце действительно греет: их все еще пробирал озноб.

Колдун! На то он и Колдун, чтобы узнать и сказать, что теперь делать. Это очевидно, и все же…

– Ха! – говорили одни. – Колдун? Да с ним предки, очевидно, и разговаривать-то не хотят! Иначе предупредили бы. И сейчас ничего ему не откроют. Может, это все из-за него, может, на ученика великого Хорру они и гневаются!

– Не скажите! – возражали другие. – Колдун был с теми, кто не убоялся Тьмы. Быть может, ради них-то и настало утро! И потом, если бы предки гневались на Колдуна, его бы вчера и покарали…

Спорили, но договориться ни до чего не могли. Соглашались только в одном: волю предков понять очень трудно, и простым охотникам это вряд ли под силу. Но можно ли верить Колдуну? Даже его защитники в глубине души чувствовали сомнение.

К счастью для всех, Йага была в роковой день в стойбище Серых Сов, и ее уверенный глас не смущал никого. Во всяком случае, никого из детей Мамонта.

В этот теплый, тихий, солнечный день никто так и не покинул стойбища, хотя работы было не много – гораздо меньше, чем после той страшной ночной грозы, когда водные потоки едва не унесли в ручей все их жилища. Сейчас же люди постарались только убрать, насколько возможно, эту странную сверкающую пыль. А ручей и сам очистился, – похоже, вода в нем стала еще прозрачнее, еще вкуснее.

Йом, как и вождь, не заспался, несмотря на неимоверную усталость, – торопился поскорее увидеть своих чудом обретенных жену и дочь. Хотя жить под одним кровом со своей женой и новым ребенком можно лишь через три дня после родов, когда мать даст ребенку его первое имя, – навестить роженицу не возбраняется и на следующий день. Сына будить не стал – успеет еще познакомиться с сестренкой.

Нага лежала на своей постели, слабая, истомленная, но счастливая. Колдун уже ушел; поутру его сменила неутомимая Айя и еще одна пожилая женщина из Рода детей Куницы, вдова, оставшаяся жить в общине покойного мужа.

– Заходи, Йом, тебя ждут, – улыбнулась Айя.

Он опустился на колени у изголовья, впивая взглядом до черточки знакомое и каждый раз такое новое, такое любимое лицо: смуглые запавшие щеки, мягкие, до крови искусанные улыбающиеся губы, серовато-зеленые глаза, излучающие любовь и радость. Обессиленная, она тянулась навстречу Йому всем своим существом, но лишь слабо пошевелила рукой и прошептала почти неслышно:

– Муж мой!

И он припал своим заросшим лицом к ее плечу – совсем рядом с завернутым в заячьи шкурки красным сморщенным комочком, сытым, умиротворенным…

Его жена плакала от счастья. Она не мужчина, ей – можно. Нага знала: ее дети не выживают – и очень от этого страдала, за себя, за Йома. И трепетала за Ойми. Но сейчас она знала и другое: эта их дочь – выживет! И хотя имя ее будет произнесено только на третий день, оно уже есть: Аймила – Спасенная! В отличие от мужчин, не у всех женщин Посвящение меняет первое, детское имя. Это имя их дочь пронесет через всю свою жизнь.

Солнце уже опускалось, и сквозь стволы и кроны сосен лился спокойный вечерний свет. Арго все чаще поглядывал на южную тропу, все внимательнее вслушивался в лесные звуки. Ни один гонец не навестил их в этот день и ни один из сыновей Мамонта не был отправлен к соседям. Все это – на завтра. А сейчас оставалось последнее. Вождь ждал возвращения пятерых охотников, ушедших далеко на юг за бизонами.

Вождь понимал: дневная ночь застала охотников далеко от тех мест, куда они направлялись. Не приходилось сомневаться: после того, что случилось, они должны повернуть домой. Если только…

Арго тряхнул головой. Нет! Это – настоящие мужчины, хотя и молодые. Настоящие! Они справятся с бедой, они выдержат. И Айя сказала: «Вернутся завтра». Материнское сердце знает…

Йом волновался больше: он ничего не знал о словах Айи (чем меньше распространяются о добрых предчувствиях, тем лучше). Он уже предлагал снова:

– Вождь! Тропа на юг мне знакома как собственная ладонь. Позволь, я выступлю им навстречу. А не встречу – уже к утру буду там, где нужно искать их следы.

Но последовал решительный отказ:

– Нет. Ты их встретишь и огорчишь. Подумают: «Разве мы не мужчины?» Не бойся, они придут. А если нет, завтра выступишь по их следу. И не один.

Но материнское сердце знало правду. Когда от уже закатных лучей воздух стал как розовая дымка и Йом, почти утративший надежду на возвращение, совсем было решился еще раз решительно поговорить с вождем и немедленно отправиться на поиск (Нежить? Пусть Колдун даст советы, – он примет их, он и с нежитью справится!), – до его чуткого слуха донеслись шаги и голоса. Еще далеко, но не было сомнений в том, кому они принадлежат.

Пятеро молодых охотников стояли перед вождем, встретившим их, как и положено, у тотемного столба. Усталые, осунувшиеся; одежда насквозь пропиталась этой пылью – так и искрится в розовом свете. Но держатся хорошо и оружие – при них.

Вперед с поклоном выступил Вуул:

– Великий вождь детей Мамонта! Твои охотники не достигли цели. Дневная ночь застала их посреди пути, и, когда вернулось солнце, твои охотники сочли, что должны вернуться. Быть может, здесь они нужнее.

Арго расспросил о ночлеге, о защите. Напоследок сказал:

– Молодые мужчины сделали все как должно. Вождь гордится храбрыми сыновьями Мамонта… А бизоны от вас не уйдут! Если все будет хорошо, – быть может, на днях вы сможете вернуться на покинутую тропу.

Как хорошо дома! Уютное, низкое, ровное пламя с детства знакомого очага, запах новых шкур, выделанных, высушенных, но еще не раскроенных, вкус горячей лепешки и свежих грибов. Мать, как обычно, занята шитьем; сегодня и отец с ней рядом: слишком людно на мужской половине, – и он сам, Дрого, и его брат Йом, и племянник Ойми. Ойми очень хотел послушать рассказы своего дяди, а еще больше – поведать о своих собственных приключениях. Сейчас он уже утомился, мирно спит, и взрослые могут говорить без помехи.

Отец расспросил обо всем подробно. Хвалил Вуула. Услышав о непрошеном госте, сказал только:

– Мы здесь никого не видели – ни человека, ни летуна. А вам… То ли померещилось, то ли нет. Расскажешь Колдуну.

Сообщение о других гостях – тоже незваных, но более реальных – заинтересовало его сильнее.

– Завтра пошлю гонца в те края – к Кано, Нерту и Раму. Скорее всего, они уже знают, – во всяком случае, дети Куницы.

Йом очень удивился, узнав, где провели охотники эту страшную ночь.

– Не думал, что вы успели вернуться в низину! А что же так долго добирались потом?

Пришлось рассказать о Каймо. После пережитого он совсем обессилел и, кажется, был немного не в себе. Приходилось останавливаться чаще, чем следовало. Вот и получилось: и вышли засветло, и торопились, а едва-едва успели. Хорошо, что под конец Каймо все же немного опомнился.

Йом насмешливо фыркнул, а отец задумчиво произнес:

– Не знаю, поглядим… Винить его не могу. Здесь-то по жилищам прятались, а вам – и не укрыться толком. Хорошо, что вернулись!

Дрого пожалел своего приятеля: не рассказал про брошенное копье и колчан, которые он всю дорогу нес на своем плече и только перед стойбищем сунул в руки их хозяину. Второе копье, видимо, было потеряно еще раньше.

Между собой об этом не было сказано ни слова, но Дрого не сомневался: остальные поступят, как он. Никому ничего не скажут.

 

Глава 14

ИЗГНАНИЕ

Люди постепенно приходили в себя. На следующий день Арго послал вестников на юг, к Раму и Нерту. Они же должны были навестить по дороге сородичей из общины Кано. Арго не хотел посылать своих людей куда бы то ни было без особой причины: пусть отдохнут, пусть придут в себя! Дела на севере могут подождать, но, коль скоро на юге замечены чужаки, сообщить эту новость в южные стойбища детей Серой Совы и детей Куницы нужно как можно скорее. А заодно и узнать, как пережили они случившееся.

Следовало навестить и ближайших соседей – общину Гарта. Арго надеялся: быть может, кто-нибудь придет от них – посланец или гость? Но пока что не приходил никто, и вождю детей Мамонта это не нравилось. Казалось бы, ничего удивительного: его люди тоже все еще не решаются покинуть свои очаги, убеждают себя, что главные их дела – здесь, в стойбище. Хотя день хорош и для сборов, и охотничьи тропы следовало бы проверить. Но пусть. Пусть как следует опомнятся от разразившегося кошмара. Может быть, и у детей Серой Совы все обстоит точно так же и Гарт это понимает? Да, скорее всего. И все же…

– Йом! Дрого!

Сыновья, по пояс обнаженные, упражнялись в бое на копьях. Может, и кстати: кто знает, чем обернется встреча с пришельцами? Услышав зов отца и вождя, они остановились – Дрого как раз ловко парировал выпад Йома – и поспешно приблизились, не выпуская оружия из рук.

– Йом, твой сын очень просился навестить деда. Не прогуляться ли вам и в самом деле в общину детей Серой Совы? Втроем, вместе с Дрого. Ведь Гарт еще и не знает, что у Наги – дочь!

Йом понял.

– Хочет ли великий вождь детей Мамонта передать что-либо вождю детей Серой Совы?

– Специально – нет. Вы же не поселенцы, не вестники – просто гости. Расскажете все как есть. Скрывать нечего. И посмотрите, каковы дела у наших соседей.

– Я только навещу Нагу.

– Обязательно! Быть может, она захочет что-то сказать отцу.

Тени не успели укоротиться, как все трое встали на тропу. Ойми, хотя и большой, устроился на плечах отца, и, захлебываясь словами, что-то торопливо рассказывал ему, чуть ли не в самое ухо. Должно быть, вспоминал свои недавние приключения.

Дети Серой Совы тоже не спешили из стойбища. Может быть, так только казалось, но выглядели они еще угрюмее, еще обеспокоеннее, чем сородичи Йома и Дрого. Женщины трудились молча, не перекликаясь, без смеха и шуток. Голов не поднимали: кто – от выскабливаемой шкуры, кто – от терки. И сидели порознь, у своих жилищ. Только детишки, как и прежде, сбились в стайку для какой-то игры. Но, похоже, и они не те, что прежде: нет привычного смеха, шепчутся, на взрослых поглядывают.

У общих очагов – группа мужчин. Разговаривают вполголоса, лица серьезные. Заметили гостей – и разговор прервали. В знак приветствия – сдержанные поклоны, два-три слова.

Ойми, разглядевший с высоты друзей-приятелей, уже готовился покинуть отцовские плечи, но Йом его придержал:

– Не спеши! Мы ведь к деду идем, так? Вот поздороваемся, поговорим – а там видно будет.

Мужчины у очагов расступились, давая дорогу: навстречу гостям шел сын Гарта, Айон. Лицо суровое, сосредоточенное, но видно: встрече он искренне рад.

– Айон, сын Серой Совы, счастлив видеть вновь храбрых сыновей Мамонта: прославленного Нома, искусного Дрого… и, конечно, тебя, герой и первый охотник!

Улыбнувшись, Айон шутливо прижал пальцем курносый носишко Ойми.

– К деду? Будет рад. Только сейчас у него гости. Йом и Дрого ответили на приветствие, даже Ойми с важным видом, приличествующим «первому охотнику», пролепетал положенный ответ. Затем Йом спросил:

– Кого принимает Гарт, великий вождь детей Серой Совы?

– Посланцев. От Рама, вождя детей Куницы, и от нашего Нерта. Пусть храбрые сыновья Мамонта подождут у моего очага.

Устроились у входа, так, чтобы не терять из виду жилища Гарта. Дочь Айона, черноглазая, смуглолицая Туйя, девушка, быть может, не слишком красивая, унаследовавшая от отца широковатые скулы и маленький, чуть вздернутый носик, а также силу, ловкость и решительность, перебралась, вместе со своим рукоделием – недошитой рубахой, – поближе к гостям.

– Благополучно ли пережили долгую ночь дети Серой Совы? – спросил Йом.

– Хвала предкам! Погибших нет, – ответил Айон. – Никто не уходил далеко; в стойбище собрались быстро. Перепугались, конечно. По жилищам прятались. От колдуна нашего, сами знаете, какой прок. Его и не видел никто. Огненный круг мы с отцом наводили. А Туйя да ещё кое-кто у костров возились.

– Туйя?!

Девушка улыбнулась; отец самодовольно хмыкнул:

– А что? Она у меня – молодец! Видно, парень на свет спешил, да отчего-то в последний миг в девчонку перекинулся. Ну а вы-то как?

– Живы – все, – начал Йом, – а у меня еще и дочь родилась!

И он рассказал про поиск пропавшей жены и сына.

– Да! – произнес пораженный Айон. – Ишь, озорник каких делов наделал!.. Ишь, носишко-то! И отца перещеголял, и деда… А что же брат тебе не помогал? – спохватился он вдруг, удивленно посмотрев на Дрого.

– Меня и вовсе в стойбище не было, – улыбнулся Дрого, начиная свой рассказ.

Услыхав про неудавшийся поход за бизонами, Айон даже присвистнул:

– Ну вам и досталось! И Каймо был с вами?

– Да.

Дрого почувствовал, что краснеет.

– Говорю: моя Туйя – и парнем была бы хоть куда! Но и женой будет хорошей, только муж ей под стать нужен. Мы-то уж и Начальный дар приняли. Настояла. Надеюсь, не ошиблась, – с расстановкой произнес Айон, испытующе глядя на Дрого.

Чувствуя, что краснеет нестерпимо, Дрого посмотрел Туйе прямо в глаза и улыбнулся. (Нет! Он не выдаст Каймо, даже невольно не выдаст! Пусть уж лучше думают…)

К счастью, в этот момент у жилища вождя откинулся полог и показались четверо: Гарт, «мудрый» Узун и двое посланцев из южных стойбищ. Попрощавшись по обычаю, они, ни на кого не глядя, удалились по южной тропе, – значит, в стойбище детей Мамонта не пойдут. Странно!

Мужчины встали. Ойми на этот раз решительно высвободился из-под опеки и со всех ног бросился к деду. Узун, отвесив церемонный поклон, гусиной поступью, очевидно казавшейся ему величественной, двинулся в свое жилище. Путь лежал мимо жилища Айона, и гости удостоились едва заметного кивка.

– Что это с ним? – недоуменно пробормотал Йом. Такого самодовольства он еще не видел даже на этой обрюзгшей физиономии.

Пора идти к вождю. Гарт, подхватив внука на руки, выжидательно смотрел на охотников, но с места не двигался.

– Да, Гарт мне тоже показался странным, – рассказывал Йом. Вождь Арго и Колдун слушали чрезвычайно внимательно. Они собрались в жилище Арго. Разговор не для женских и детских ушей, но Айя – у Наги, Ойми бегает со своими сверстниками, а у входа воткнуто церемониальное копье – запрет приближаться без приглашения. Лишняя предосторожность – не помеха, и Дрого по просьбе отца сидит подле копья, следя за тем, чтобы поблизости не появился излишне любознательный мальчишка.

– Гарт мне тоже показался странным. Он был вежлив: как то подобает вождю, он расспрашивал о наших делах, о своей дочери и внучке, он передал привет своему великому собрату – вождю детей Мамонта, – но он был… какой-то другой, совсем не тот, что всегда. И о посланцах не сказал ничего. Только одно: «Рам и Нерт очень обеспокоены случившимся. Они, конечно, направят посланцев и к Арго, великому вождю детей Мамонта».

(«Направят…» А этих – не направили!)

Два молодых охотника, шедшие к жилищу вождя, нерешительно остановились поодаль, увидев воткнутое у входа бивневое копье.

– Отец, посланцы вернулись! – крикнул Дрого.

– Пусть войдут.

Вести, принесенные посланцами Арго, тоже настораживали. Приняли посланных очень холодно, особенно в общине Нерта. Там – новые смерти, но подробности им не сообщили. За вести о пришельцах оба вождя поблагодарили сдержанно; посланцы не поняли, знали они уже об этом или нет. На обратном пути встретили возвращающихся посланцев Нерта и Рама, разговора не было. Никакого.

– Спрашивали ли вожди о нашей общине?

– Да. Оба. Узнав, что никто не погиб, не пострадал и даже появилась новая дочь Мамонта, удивились. А Нерт, похоже, разозлился.

– А как ведут себя люди?

– Детей Куницы не понять: занимаются своими делами, молчат. На нас и внимания не обращали. А люди Нерта злы. Когда мы уходили, плевали нам вслед.

(Бедная Айрена! Защитит ли ее муж? Или напротив – прогонит? Впрочем, она не одна: у них половина жен – дочери Мамонта.)

Колдун спросил:

– Видели ли вы моего собрата, колдуна-Куницу?

– Нет. Ни в той ни в другой общине.

Оставалось расспросить про сородичей из общины Кано. Здесь их приняли по-родственному, но, как им и было сказано, посланцы не задержались. Лишь сообщили главное и узнали: без смертей не обошлось! Когда началась паника, женщины и дети были у Большой воды. Засуетились, затолкались – и один малыш в воду упал. Когда хватились – было уже поздно. Не откачали. И еще погиб одинокий вдовец. Того лишь наутро стали искать. Нашли неподалеку; видимо, за корень зацепился, сломал ногу – его и завалило этим «снегом». Задохнулся.

Когда посланцы были отпущены, вождь обратился к Колдуну:

– Что скажет мудрый Колдун детей Мамонта?

– А что тут можно сказать? – невесело усмехнулся старик. – Тут и духов не нужно расспрашивать. Да великий вождь детей Мамонта и сам все понимает: во всем случившемся винят нас, нарушивших Закон крови. И обвинят. На Большом Совете.

Большой Совет… Он бывает редко, очень редко… Когда в последний раз? И не вспомнить! Чтобы все вожди и колдуны, все старейшие и опытнейшие охотники окрестных общин собрались вместе для обсуждения и совместного решения, нужно, чтобы причина была очень веской, действительно коснувшейся всех и каждого… И еще одно нужно: как правило, идущим на Большой Совет решение уже известно заранее. Его не навязывает никто, просто оно кажется очевидным всем… Или ПОЧТИ всем. Конечно, не так все просто: Совет есть Совет, можно при большой удаче и настроение переломить, и решение изменить. Но удастся ли такое сейчас? И Рам, и Нерт явно пришли к определенным выводам и теперь подготавливают остальных. К ним, детям Мамонта, судимым, придут в последнюю очередь.

– Итак, значит, нас ждет…

– Изгнание! – твердо произнес Колдун. – Великий вождь детей Мамонта не должен себя обманывать: наш Род ждет изгнание… И быть может, это действительно лучший выход. Для всех.

У Дрого сжалось сердце. (Как же так, почему, за что? Разве не их вождь потерял свою дочь, а он, Дрого, сестру? Разве не их воины выследили и захватили нарушившего Закон крови? Разве не мужчинами его Рода был вынесен приговор? Почему же такая несправедливость?! Почему именно они, и так пострадавшие, должны будут покинуть родные места и отправляться невесть куда?..)

– Колдун! – вновь заговорил Арго. – Можешь ли ты расспросить духов и предков о нашей судьбе? Быть может, теперь, когда случилось то, что случилось, они ответят?

– Нужно было попытаться еще вчера, но у меня не было сил. Попробую этой ночью. Завтра поутру великий вождь получит ответ.

Тяжелое молчание. Потом начал Йом:

– Женщины и дети пока не должны ничего знать. Охотников следует предупредить. Но как? Может быть, уйти на эту ночь в мужские дома?

Арго, по-видимому, обдумывал слова Йома.

– Сказать – нужно, и прежде всего старейшим. Гору. А он поговорит с остальными. А мужские дома… Не стоит, чтобы мужчины оставляли сейчас стойбище; даже на ночь.

– Великий вождь Арго опасается нежити?

– Больше – людей!

День окончился смутно и печально, хотя погода как будто дразнила: такой мягкий, такой умиротворенный вечер, словно и не было, и нет, и не будет никаких бед. С Гором поговорили Йом и Дрого. Старик проворчал только, – видимо, в адрес Колдуна:

– Мудрил, мудрил – и домудрился!..

А потом, помолчав, положил на плечо Дрого свою жесткую ладонь:

– Ты, главное, не переживай слишком! Еще ничего не известно. Будет Совет, нет ли, – пока домыслы и разговоры. Будет – посмотрим, поговорим. Придется уходить – что ж. Такое бывает; вам, молодым, может, и к лучшему… Ведь мы здесь – не искони; старый Гор даже помнит, как он качался в заплечном мешке своей матери во время долгого пути сюда… Откуда? Не знаю, помню только разговоры: «Мы вернулись туда, где жили когда-то…» Может, и мы уйдем… А дети или внуки вернутся.

Дрого улыбнулся. Представить старого Гора ползунчиком, хнычущим в меховом мешке, закрепленном на спине или на груди женщины, было свыше его сил.

Улыбнулся и Гор, догадавшись, о чем думает молодой охотник:

– Так-то вот! Ты тоже и не заметишь, как у твоих сыновей взрослые сыновья вырастут. А тебе все будет казаться: ползунчик Нагу – это было только вчера!..

В эту ночь Дрого долго не мог заснуть – прислушивался к ровному дыханию набегавшегося за день племянника. Ни о чем-то он не подозревает – будущий изгнанник ни за что ни про что!.. А брат, кажется, тоже не спит.

Дрого вглядывался в еле освещенные слабым светом дремлющего очага покатые стены своего родного дома, вслушивался в мирное дыхание ночи… Как уютно телу здесь, на мягкой, такой знакомой и удобной лежанке, под замшевым одеялом, подготовленным материнскими руками. Травный аромат от изголовья вплетается в общий, родной запах дома, своего очага… Дрого уже давно заметил: каждое жилье пахнет по-своему, запах каждой семьи, каждого домашнего очага неповторим. Некоторые близки и приятны, иные вызывают неприязнь и даже отвращение. А бывают просто чужие запахи, совсем чужие… Дрого вспомнил: именно так, ему казалось, пахло в общине Нерта, хотя Айрена – его родная сестра… Впрочем, в тот день у ее очага был запах горя.

Колебались над головой бледные отсветы; повернулся во сне на другой бок и засопел малыш Ойми… Отсветы трепетали, сходились и расходились, превращаясь в длинную дорожку, нависшую над Большой водой, уводящую куда-то вдаль, к Небесной Старухе. Но там была его сестра, Айрис, но не взрослая Айрис, Айрис-девочка, та, что заботилась о своем братишке, Нагу-ползунчике, малыше Нагу. Она и сейчас протянула руки, смеется и манит его, и он бежит, и не может добежать, и торопится изо всех сил, и удивляется, не понимает: «Как же так? Ведь я – взрослый охотник, Дрого!» Но ноги сами спешат, и путь бесконечен, и Айрис все дальше и дальше…

Не спал и Колдун. В глухую ночь покинул он свое жилище, насквозь пропитанное едким дымом, запахами магических трав, самим присутствием иного, Скрытого Мира. Все это должно хотя бы немного развеяться, и сам он должен побыть на свежем воздухе, прежде чем опустится на свою постель и уплывет в сон без сновидений. Сегодня духов не будет, сегодня он оградит себя от проказников, а другие, сильные, больше не явятся. Они уже поведали все что хотели.

В эту ночь он проник в Скрытые Миры без усилий, так, словно ему заранее была проложена тропа оттуда. Но то, что он «увидел» и «услышал»… Вернее, то, что он воспринял, лишало надежды!

– Мы не служим тебе больше! – говорили духи-помощники.

– Для нас ты – ничто! – говорили те, что были его покровителями.

– Отныне твои пути к нам будут закрыты! – возвестили предки.

– Но почему? И что теперь будет с Родом детей Мамонта? – вопрошал Колдун.

Ответ ясен, и ничего не изменить. Колдун не исполнил свой долг, не отвел величайшую беду, обрушившуюся не только на их человеческий Мир, но и на Скрытые Миры! Нарушено Великое Равновесие. Рана, нанесенная Малом, настолько глубока, что ее не затянуть обычными обрядами, не искупить жертвами. Тьма, льющаяся в эту открытую рану, заражает все их Миры – и Видимый Средний, и Скрытый Верхний, и Нижний. Рвутся, гниют, разрушаются связи с Миром духов, закрываются тропы в Землю сновидений – Мир предков… Колдун теряет свою Силу, это неизбежно, а сила Врага, прорвавшегося в Средний Мир, растет!

А их Род… Теперь уже не важно, каковым будет решение Большого Совета. Дети Мамонта должны покинуть эти места – такова воля духов и предков. Те, по чьей вине случилось все это, должны попытаться отвести Зло … И быть может, изжить его; одолеть. Эта тропа не ясна; не ясен и конец. Быть может, это будет действительно конец их Рода!..

Колдун не смог бы объяснить ни себе самому, ни кому бы то ни было, в чем их общая вина перед предками? Почему все меры оказались тщетными? Он просто знал: это – так! Он подозревал, что прорвавшаяся в их Мир Сила требует иных, быть может, совсем иных способов противодействия, нежели те, что так хорошо знакомы.

Сейчас, вдыхая полной грудью ночной воздух, вглядываясь в окружающий мрак (Небесная Старуха лишь на следующую ночь станет медленно просыпаться), Колдун с горечью думал о том, что вынес из этого своего воистину последнего полета в Скрытые Миры… Так, значит, силы нежити будут расти и дальше, и одновременно – слабеть его собственные силы… Что же будет тогда – не с ним, нет, – со всеми его сородичами, с детьми Мамонта? С теми, кому предстоит встать на изгнанническую тропу без защиты и покровительства?!

Гонцы от детей Куницы и детей Серой Совы появились на следующий день. С ними пришел и молодой колдун-Куница. Арго принимал посланцев торжественно, рядом с Колдуном, у тотемного столба. Здесь, в центре стойбища, собрались почти все дети Мамонта, – все, кто не ушел на промысел. Арго вглядывался в хмурые, растревоженные лица своих общинников. (Худые вести, худые слухи разносятся быстро. Предчувствия – тоже!)

– Арго, великий вождь детей Мамонта! Рам, вождь детей Куницы и вожди общин детей Серой Совы обеспокоены тем, что происходит. Они решили созвать Большой Совет. Что думают об этом дети Мамонта?

– Рам и Нерт, великие вожди детей Куницы и детей Серой Совы, могли бы услышать мой ответ еще вчера.

– Вчера мы говорили с детьми Серой Совы. Сегодня – с детьми Мамонта. Но если великому вождю Арго требуется время для размышлений – пусть скажет.

– Вождь Арго благодарит своих собратьев, но размышлять не над чем. Дети Мамонта озабочены происходящим не меньше, чем наши соседи. У нас нет причин для отказа от Большого Совета. Надеюсь, вожди других общин детей Мамонта думают так же.

– Тем лучше… Вождь Кано уже дал свое согласие. Надеюсь, согласием ответят и дети Мамонта, живущие на севере.

(Это – посланец Нерта. Торопыга!)

– Я удивлен услышанным. Серых Сов скликают на Большой Совет Серые Совы, – это так. Но с каких пор вождю Рода, согласившемуся на Большой Совет, отказывают в праве созывать сородичей? Или это – Большой Совет детей Куницы и детей Серой Совы, на котором нас, детей Мамонта, хотят видеть со склоненными головами и без оружия?!

(Да, юный торопыга! Вижу по твоему лицу: ты и твой вождь Нерт именно этого и хотите!.. Только – не рановато ли?)

Юный посланец Нерта не нашелся сразу что ответить, но выражение лица было более чем красноречиво. Еще немного – и с его губ сорвутся слова, о которых, быть может, жестоко пожалеет и тот, кто его послал. Но в этот момент решительно вышел вперед колдун-Куница.

– Арго, великий вождь детей Мамонта! Мой вождь Рам просил меня сопровождать этих посланцев от наших соседних общин. И Нерт, для чьих людей я тоже тружусь, не возражал. Никто не хочет нанести тебе оскорбление или обиду, великий вождь! Невиданное бедствие помутило наш разум, иначе наши посланцы еще вчера просили бы тебя направить гонцов к твоим сородичам! Но мы хотели узнать: все ли Серые Совы хотят Большого Совета? И потом обратиться к детям Мамонта. Кано мы навестили по дороге к тебе и получили только предварительное согласие. Он ждет посланцев Арго, вождя Рода, хранителя Священной кости!

Лицо Арго оставалось бесстрастным. (Мы оба знаем, молодой колдун, что твои слова – ложь. Вежливая ложь, – спасибо и за то! По-видимому, тебе и твоему вождю обязаны мы тем, что вместо Большого Совета не начнется Большая война!.. Еще не известно, кто больше должен благодарить вас за это – мы или Серые Совы: дети Мамонта воевать умеют!)

– Арго, вождь детей Мамонта, благодарит колдуна детей Куницы, и тех, кто его послал, за разъяснения. Гонцы к нашим сородичам будут посланы сегодня же. НУЖНО лишь решить, в какой день будет Большой Совет. Полагаю, вожди детей Куницы и детей Серой Совы думали об этом.

– Мы были бы рады, если бы вожди, колдуны и старейшины детей Мамонта смогли собраться на Поляне празднеств через день. Если нет, мы готовы прийти туда в иное время, удобное детям Мамонта.

Арго посмотрел на Колдуна, обвел взглядом старейших охотников общины… Согласны!

– Мы готовы быть там в срок. Надеюсь, наши сородичи тоже. Когда наши посланцы вернутся с севера, в общину Гарта будет послан ответ. Надеюсь, его гонец доберется до общины Нерта прежде, чем закатится солнце.

(Пусть в вашей общине ночуют ваши сородичи! Мы для вас – уже почти чужие, едва ли не враги…)

Все было сказано, все решено. Осталось только произнести должные слова прощания и приветов. Но колдун-Куница вновь выступил вперед:

– Позволено ли будет мне, колдуну детей Куницы, обратиться к великому вождю детей Мамонта с двумя просьбами?

– Вождь слушает колдуна детей Куницы.

– Будет ли мне позволено сопровождать посланца детей Мамонта на север? Возможно, в эти черные дни там были странные смерти. Если это так, нужно предотвратить худшее.

(Что ж, в такой просьбе не откажешь… Даже если действительная цель сопровождения – иная.)

– У вождя нет причин для отказа. Какова вторая просьба могучего колдуна?

– Солнце высоко, а у меня после возвращения есть дело в стойбище Гарта. И мне бы хотелось поговорить с моим старшим собратом, могущественным Колдуном детей Мамонта. Боюсь, мне не добраться до заката в родное стойбище. Могу ли я просить вождя Арго и его Колдуна о месте для ночлега?

(Это действительно важно! Куница показывает: «Я не враг вам!»)

– В стойбище детей Мамонта всегда найдется место для могучего колдуна детей Куницы! – торжественно произнес Арго. А их Колдун добавил с улыбкой:

– И прежде всего – у очага старого Колдуна детей Мамонта!

На Поляне празднеств вновь многолюдно. Но не для веселья собрались здесь люди изо всех окрестных общин – на Большой Совет.

На Большой Совет собирают не всех. Детей и женщин здесь нет и быть не может, но и взрослые мужчины – не все: только старейшие члены общины или более молодые, но известные, прославленные охотники. Пришедшие сидят группами, по Родам и общинам, образуя большой круг. Все – в парадных одеждах и при церемониальном оружии, но раскраска не боевая, на лицах – только Родовые знаки. Горит костер в центре круга, все группы внесли в него свою толику – и дровами, и сухой кровью, дабы показать духам: здесь равные собрались, чтобы вместе принять трудное решение, – дабы призвать духов на помощь.

Круг не замкнут, открыт к Большой воде. В центре – Рам и его люди. Дети Куницы, созвавшие этот Совет, не имеют в этих краях сородичей; все другие, принадлежащие их Роду, живут где-то на юге. Но – это негласно признается всеми – их колдун, несмотря на молодость, пожалуй, самый опытный в тех делах, в которых предстоит разобраться. Значит, их слово будет веским, быть может самым веским. Правый полукруг от детей Куницы составляет община детей Серой Совы: ближе люди Нерта, дальше Гарт со своим «мудрым» Узуном и лучшими охотниками, следом за ними – две общины, живущие на севере, через два лога от общины Гарта, своей, обособленной жизнью. По левую руку от детей Куницы – три общины детей Мамонта: люди Арго, люди Кано и давным-давно отделившиеся северяне. Они очень редко бывают в этих краях на общих празднествах; даже свадьбы у них – свои, с соседями Совами. Но сейчас – пришли.

Первым заговорил Рам:

– Великие бедствия обрушились на всех нас, на наши три Рода, на весь Мир! Предки отворачиваются от нас, духи не хотят помочь! Что мы можем, что должны сделать, дабы умилостивить их? В чем наша вина? Каково ее искупление? Если мы не найдем ответ, гибель грозит всем. Не нам одним, всему Миру. В этот раз предки сжалились над нами, и солнце вернулось. Но оно может и навсегда закрыться, и эта серая грязь может падать до тех пор, пока не покроет все. Тогда поздно будет думать, поздно каяться. Решать нужно сейчас. Но прежде всего пусть поочередно выскажутся все.

Рам приглашающим жестом протянул правую руку.

(Это хорошо! Это значит: нам, детям Мамонта, говорить последними! Что ж, великий вождь детей Куницы, спасибо!)

Первым поднялся Нерт:

– В нашей общине еще нет своего колдуна; колдун детей Куницы, наших соседей, пользует нас. Хорошо пользует, спасибо ему. Происходящее – дела колдовские, но и мне, охотнику, есть что сказать.

Он обвел взглядом Арго и его людей и продолжил:

– Не бывает так, чтобы беды пришли ни с того ни с сего. Да еще какие! Нежить появилась. Мы первые от нее пострадали, но только ли мы одни? И на что могли так сильно разгневаться наши предки, что и солнце скрыли среди дня, и летом нетающий снег послали? Ответ – вот он!

Нерт протянул руку, указывая на детей Мамонта.

– Никто из нас не сталкивался с нежитью – до сих пор! Никто и слыхом не слыхивал о долгой ночи и летнем сером снеге! Ну а нарушения Закона крови помнит кто-нибудь?! Нет. Никто. Вот и ответ. Вот они, виновные в гневе предков! Те, кто впустил в наш Мир всякую пакость! Посмотрите: у нас двое детей задохнулись от этой серой пыли! У нас женщина который день после долгой ночи проснуться не может! А у них – ни одной смерти, охотники издали вернулись и даже ребенок родился! Почему? Пусть скажут!

Нерт резко сел на место – злой, непримиримый, ненавидящий…

Настала очередь общины Гарта. Вождь был немногословен.

– Нерт, мой великий собрат, сказал: «Происходящее – дело колдовское!» Наш колдун, мудрый Узун, до сих пор таил от меня волю духов. Пусть возвестит ее сейчас.

Похоже, Узун долго готовился к своему выступлению. Было надувание щек, было вращение глазами. Затем руки медленно вознеслись к небу, едва не задев венчающие его главу оленьи рога (Узун на этот раз выступал в шкуре северного оленя), – и началось громогласное вещание!

– Узун видел все, все понимал! И тогда, на свадьбах, знал: неладное дело! И духи Узуну говорили: «Смотри, колдун, беда будет!» Но Узуна не слушали, говорили: «Ученик Хорру – великий Колдун! Все знает, все умеет!»…

Кто пострадал больше всех? Дети Серой Совы! Наш великий брат, вождь Нерт, сказал уже… Только наша община еще раньше пострадала – самой первой! Два охотника погибли, – какие охотники были! От них, от сыновей Мамонта!

И потом, что было бы, если бы не Узун? Кто бы поймал кровосмесителя? Узун навел погоню на след; Узун дал своим охотникам великие талисманы! А Колдун детей Мамонта спасти врага пытался, говорил: «Он не виноват, наш лучший охотник! Другого нужно искать!»

Вот и судите: кто виноват во всем? Почему у всех горе, а у детей Мамонта – радость: у сына вождя родилась дочь? Правильно великий Нерт говорит: виновные – вот они, налицо!

Спрашивал я своих духов: «Что делать? Как жить будем?» Духи ответили: «Живите как жили – мы поможем. Только – чтобы детей Мамонта с вами не было! Они во всем виноваты!»

Рам поднял правую руку: вопрос.

– Правильно ли я понял мудрого Узуна: все дети Мамонта должны покинуть наши края?

– Да. Все.

Глухой ропот пробежал по всему кругу. Колдун улыбнулся, не губами – про себя. (Ах, Узун, Узун! До чего же ты глуп! Ты решил сыграть на страхах, на предрассудках, на том, что тебе кажется уже совершенно ясным, а главного и не понял: да ведь в ваших общинах почти все хозяйки очага – дочери Мамонта! Что же, ты все семьи свои порушить хочешь?! А позволят ли тебе это сделать твои же сородичи? Да и дети Куницы что скажут? Дурак ты дурак; воистину соскучились по тебе твои духи!)

Разом заговорили Серые Совы из обеих северных общин, и Рам вынужден был скрестить руки: «Стойте! Договоритесь!»

Они совещались недолго, видимо, только об одном: кому говорить? Выступил длиннобородый, в небрежно накинутой поверх одежды волчьей шкуре, не молодой и не старый, по-видимому, колдун.

– Наши соседи, дети Мамонта, не были на ваших весенних свадьбах; о случившемся они узнали только от второго горевестника. Как и мы, дети Серой Совы. Наши соседи пострадали больше нас, колдун детей Куницы об этом знает. Я тоже колдун и тоже расспрашивал духов о случившемся… По-видимому, с разными духами мы говорим – я и мудрый Узун! Мы не дадим в обиду ни наших жен, дочерей Мамонта, ни наших соседей! Если у мудрого Узуна достаточно силы, пусть попробует нас прогнать!.. А мы – посмотрим!

(Роптали уже и за спиной Узуна; Айон, сын Гарта, решительно теребил за плечо своего отца…)

Наступила очередь детей Мамонта, тех, что живут выше по течению Большой воды. Арго внимательно слушал своих северных сородичей: что скажут те, чьи имена он и то не помнит?

Они даже не смотрели в сторону Арго и Кано – о своем говорили.

– Великий вождь детей Куницы! Собратья! Один из колдунов детей Серой Совы хочет выгнать нас из этого Мира. Он уверяет: такова воля предков! …А так ли это? Дети Серой Совы, в чем виноваты мы перед вами?! В нашей общине никто не нарушил Закона крови; мы и на свадьбах-то ваших не были, свои у себя справляли. Вы говорите: «Пострадали дети Серой Совы, а дети Мамонта ни при чем». А мы как же? Три смерти в нашей общине и одна странная смерть! Колдун детей Куницы побывал у нас, сказал: от нежити! Что же, против самих себя мы ее приманили, что ли? В другом беда наша: не очень-то мы к вашим вестям о нежити прислушались, а наступила долгая ночь – и вовсе забыли о защите… Сами и поплатились! И не пойдем мы никуда, если, конечно, соседи наши, Серые Совы, гнать нас не примутся!..

(Ропот все усиливается, и люди Гарта говорят почти вслух, а людей Рама их колдун с трудом успокаивает…) Кано. Четко, внятно…

– Мы – дети Мамонта! Вредили кому-нибудь?.. НЕТ! Врага призывали? НЕТ! Пострадали от того, что случилось? Да, пострадали! И хорошо еще, не было у нас странных смертей! Не было!.. Мудрый Узун говорит, что мы должны уйти? Уйдем! Готовы! Но как быть с нашими дочерями? С теми, кого охотники – Серые Совы и Куницы – в жены себе взяли? Бросить? Убить? Сыновья Серой Совы готовы изгнать своих жен, не так ли? Так пусть скажут, здесь и сейчас! И пусть женам своим объявят: «Ты, мол, больше и не моя жена вовсе!.. Великий Узун так решил!» А мы – что ж! – мы своих не бросим!

Узун не выдержал, вскочил не в очередь:

– Не говорил Узун обо всех детях Мамонта, Узун говорил…

Но уже со всех сторон поднимались возмущенные люди: внеочередным словом оскорбляли всех и каждого! Гарт решительно, за плечи посадил своего колдуна на место. Было заметно: вождь детей Серой Совы тоже возмущен. И ему стыдно.

Настал черед Арго.

– Гарт, великий вождь детей Серой Совы, сосед наш, говорить не захотел, своему колдуну дал слово. Пусть и наш Колдун слово свое скажет. Но и я – не промолчу. Сказали: «Люди Арго во всем виноваты! Они Закон крови нарушили, они нежить вызвали, они долгую ночь устроили, всем навредили, а сами не пострадали». Так?! А знает ли Нерт, великий вождь детей Серой Совы, что это такое – дочь свою потерять? Так, как я, вождь детей Мамонта, потерял Айрис, свою младшую?! Кому же первый удар был нанесен – Гарту, Нерту или нам, детям Мамонта? И кто врага захватил? Послушать мудрого Узуна, так можно подумать: там только люди Гарта и были, а наши – под кустиком отлеживались! Так ли?! Но пусть об этом наш Колдун скажет, ведь если бы не его совет, ушел бы враг! И как знать, что тогда было бы со всеми нами?

Поднялся Колдун. Долго разглядывал своего собрата, наконец спросил:

– Мудрый Узун рассказал о «великих талисманах», которые помогли поймать нашего врага. Быть может, он покажет их нам? И объяснит, почему погиб сын Серой Совы, на чью шею великий Узун собственноручно возложил свой талисман?

«Мудрый» Узун проворчал:

– Талисманы детей Серой Совы – тайна! А почему погиб храбрый Анук, лучше знать вам, детям Мамонта!

– Что ж, я и не ждал, что мой мудрый собрат поделится своей тайной… Но на общего врага наши охотники и шли вместе, рука об руку! И где же был схвачен лишенный имени? Если мудрый Узун запамятовал, – быть может, Гарт, великий вождь детей Серой Совы, подскажет, кто посоветовал искать врага в Проклятой ложбине?

Вызов брошен. Но Узун вновь опередил своего вождя. (Что происходит?! Почему Гарт позволяет такое?)

– Колдун детей Мамонта, ученик великого Хорру! Ты забыл свои слова о главном Враге, скрывающемся в Проклятой ложбине? Да, кровосмеситель был выдан и казнен. А кто вредит нам сейчас? И помогает людям из общины Арго? Не тот ли, кого не дал схватить ты, могучий Колдун? Кому служит он, ученик великого Хорру? Да и тот, кого казнили… Не будет ли отрицать Колдун детей Мамонта, что он заранее знал о его замыслах? И почему-то не предотвратил их, никому ничего не сказал?

Поднялся Гарт:

– Я, вождь детей Серой Совы, подтверждаю: именно Колдун детей Мамонта дал совет нашим охотникам искать врага в Проклятой ложбине. Подтверждаю и другое: он сам говорил на Суде, что нарушивший Закон крови признался в своих замыслах, но хотел их отвратить и просил своего Колдуна о помощи. В помощи ему было отказано.

Нерт проворчал, не вставая с места:

– Я же говорю:все от них!

Круг замкнулся. Вновь заговорил Рам, вождь детей Куницы:

– Труден наш выбор, тяжкое решение предстоит нам принять! Много лет знаю я Арго, великого вождя детей Мамонта. Слова худого не слышал о нем, всегда уважал. И не след забывать: не одних детей Серой Совы горе постигло, первый, страшный удар был нанесен ему, вождю Детей Мамонта. Но и о другом не забудешь: через них пришла беда в наш Мир! Да, все было сделано как должно и в срок, но, по-видимому, предков это не смягчило. Велик их гнев! Почему? Не нам судить об этом, мы можем лишь подумать о том, как его утишить!

Он помолчал и затем решительно сказал:

– Не хочу судить о том, как именно случилось то, что случилось. Все знают: беду можно накликать и без умысла. Но в любом случае искупить вину – вольную, нет ли – должны те, через кого беда к нам явилась… Как? Пусть скажет об этом наш колдун. Он, хотя и не стар, но опытен и могуч.

Колдун-Куница печально посмотрел на седовласого старика, как бы отрешенного от всех и вся, даже от своего соседа, вождя Арго.

– Все так. Колдун детей Куницы глубоко чтит своего старшего собрата – Колдуна детей Мамонта. Звучавшие здесь наветы лживы, от них воняет, как от дохлятины… Но свершившееся – свершилось, и тем, через кого Зло вошло в этот Мир, предстоит тягостная тропа искупления… Я говорил с духами, их ответ ясен: «Породившие того, кто осмелился нарушить Закон крови, должны покинуть эти места, чтобы отвести отсюда вызванное ими Зло». Но даже это само по себе не восстановит нарушенного равновесия: тем, кто останется, могут грозить горшие беды… если, несмотря на все что случилось, они вновь решат призвать Зло! Об этом никому нельзя забывать – ни нам, детям Куницы, ни вам, детям Серой Совы.

Не отводя глаз от согбенной фигуры, Куница добавил:

– Мой старший собрат наверняка тоже обращался к духам и предкам. Не хочет ли он поведать услышанное?

Послышалось хихиканье. Узун что-то зашептал в самое ухо своему вождю. Лицо Гарта оставалось бесстрастным.

Колдун детей Мамонта тяжело поднялся, с трудом распрямляя спину:

– Мой могучий собрат прав. В эту ночь я услышал от духов то же, что и он: детям Мамонта, общине нашей, тяжкий путь предстоит. И чем он завершится, еще неведомо… Только об остающихся я ничего не слышал.

Колдун взглянул на Узуна. Похоже, для того сказанное явилось полной неожиданностью, даже рот открыл. (А ты что думал? Всем колдунам, как и тебе, духи «сообщают» только то, что приятно и выгодно?)

– Мы уйдем. Но сейчас другое решить нужно: как быть с нашими сестрами – женами сыновей Серой Совы и Куницы? Будут ли они вами изгнаны, как советует мудрый Узун? И как вы поступите с общиной Кано? Они наши сородичи, но Закон крови нарушен не ими.

Одновременно поднялись сыновья Серой Совы обеих северных общин. Тот же длиннобородый колдун вновь сказал за всех:

– Дальнейшее нас не касается. Наши жены останутся в наших жилищах; наши соседи – дети Мамонта – останутся нашими соседями… Если того пожелают. Вмешиваться в наши дела не советую никому… даже «мудрому» Узуну! Лонг, колдун и вождь детей Серой Совы, сказал последнее слово! – И, почтительно обратившись к тем, кого он так решительно защищал, спросил: – Уходят ли с нами наши соседи, дети Мамонта? Или, быть может, у них еще остались дела на Большом Совете?

Те молча поднялись, и их вождь, худощавый мужчина, крепкий, густоволосый, бросил на прощание:

– Передайте нашим сестрам: если их мужья все же решат себя навеки опозорить и бросить своих жен колдовского страха ради, в нашем стойбище для дочерей Мамонта всегда найдутся кров и еда. Найдутся и мужья – у наших соседей.

Северяне ушли, не оглядываясь. Среди оставшихся поднялся возмущенный шум – роптали на Узуна, из-за неосторожных слов которого мужчины общины Гарта получили заслуженное оскорбление. Вопрос о замужних и вдовых дочерях Мамонта решился сам собой: и Рам, и Гарт, и даже Нерт поочередно высказали одно и то же – вернуться в свой Род и уйти с уходящими могут только те, кто сам того пожелает. Если такие дочери Мамонта найдутся, мужья не вправе помешать им уйти, но без детей, ибо дети их принадлежат Роду Серой Совы или Куницы.

За этими разговорами почти позабыли об общине Кано. Когда все немного успокоились, Рам было предложил Кано и его людям остаться на прежнем месте, по примеру северян.

– Не Род изгоняется, уйти должны лишь те, от кого пришло Зло…

Но Кано ответил отказом; по-видимому, он и его охотники заранее все обдумали.

– Нет. Наших северных сородичей отстояли их соседи. Если же останемся мы, среди наших соседей неизбежны пересуды и кривотолки; это очевидно… Мы уйдем. Мы молоды, самый старший из нас погиб… Мы уйдем, чтобы никто из вас не думал, глядя на дымы наших очагов: «Вот откуда все напасти!» Оставалось последнее.

– Когда люди Арго встанут на свою новую тропу? – спросил Рам.

– Пусть проснется Одноглазая. Ее взор должен освещать начало нашего пути, – твердо ответил Арго. Он уже говорил об этом с Колдуном.

Рам прикинул в уме: несколько дней… Посмотрел на людей Нерта и Гарта. Только Узун, верный себе, протестующе помотал головой:

– Хорошо. Но не дольше.

Расходились, не глядя друг на друга. Изгнанные, уже отрезанные от остальных, отгороженные от них невидимой стеной, уходили последними.

– Куда пойдут наши сородичи, люди Кано? – спросил Арго. – Быть может, соединим наши тропы? Наш путь – на север; уж если суждено изгнание, продолжим тропу, проложенную нашими предками.

Кано ответил твердым отказом.

– Кано благодарит Арго, великого вождя детей Мамонта, хранителя Священной кости. Наш путь проляжет на юг, в те места, откуда явились сюда наши предки. Быть может…

(Быть может, ты достигнешь самой Земли сновидений, и встретишься с предками, не вступив на ледяную тропу, и расспросишь их обо всем, что тебя мучает, так? Едва ли это случится, но я понимаю тебя. Ты начал свой путь, Кано, отделившись от старой общины… Зачем же тебе вновь соединять тропы и идти под начало старого вождя? Что ж, легкой тропы тебе, доброй охоты! В этом, Среднем Мире мы встретимся теперь лишь раз, перед тем как разойтись навсегда…)

– Вероятно, Кано и его люди встанут на свою тропу раньше, чем мы. Пусть зайдет перед этим – проститься.

– Арго, хранитель Священной кости, может не сомневаться: Кано не вступит на новую тропу, не получив из рук великого вождя детей Мамонта часть сухой крови Рода.

– Да будет так!

Разговор окончен. Теперь предстояло самое трудное – вернуться в стойбище и сказать людям то, о чем подозревают лишь немногие… Но и те – еще на что-то надеются. Ему, вождю, предстоит отнять эту последнюю надежду.

 

Глава 15

У КОЛДУНА

Возвращаясь в родное стойбище, которое предстояло покинуть навсегда, Арго думал, что именно он принесет своим людям эту горькую весть. Но… Худые вести, худые слухи разносятся быстро. Истина эта подтвердилась еще раз: до возвращения старейшин с Большого Совета дети Мамонта уже знали о своем изгнании. Весть принес Каймо.

Дрого с утра недоумевал: куда мог подеваться его приятель? Ничего не знал о Каймо и Вуул. Решили: со своей Туйей встречается! Не ко времени, конечно, ну да это их дело… Они и подумать не могли, что Каймо, подобравшись тайком, через береговой кустарник, к Поляне празднеств, изо всех сил прислушивается к тому, что там происходит… И чего слышать он никак не должен – по молодости!

И вот – прибежал, взъерошенный, обескураженный. «Нас изгоняют, весь наш Род! Сказали: все Зло – от нас, детей Мамонта! И Колдун согласился!..» И пошла злая новость гулять по стойбищу, как пал по сухостою, обрастая новыми и новыми подробностями!

Выгоняют сразу всех; вернется вождь, Колдун, старики – и сразу уходить, безо всего! Нет, все уйдут, а Колдун останется, и его казнят за то, что он все это сам и устроил. Да, Колдун останется, только его никто казнить не будет; он обо всем с Куницами договорился: все, что здесь бросят, – перетащит в общину детей Куницы и будет там жить припеваючи… Эти и множество иных слухов, один другого нелепее, передавались от жилища к жилищу, обсуждались на все лады.

Сходились в одном: во всем виноват Колдун! Разве не он должен был предотвратить нарушение Закона крови, остановить «лучшего охотника»? «И ведь знал, знал!» – шептались мужчины, бывшие на Суде. «Только ли знал? – вопрошали женщины. – Не сам ли все и устроил? Слыханное ли дело, чтобы так привязаться да к своей сестре! Не бывает такого! Не иначе как без любовного корня не обошлось! Опоил, проклятый, да и сгубил обоих… А после и весь Род!»

Мужчины, особенно наиболее разумные, все же недоумевали: зачем бы это Колдуну понадобилось? Но на подобные вопросы ответ был заранее известен: «Колдовские дела!» А Йага, как на грех посетившая в этот день стойбище детей Мамонта, объясняла еще лучше:

– Он всегда такой был! Старики помнят: чуть не загубил однажды весь Род, да не дали! Убить надо было, убить! Струсили, порчи испугались, вот и терпим теперь!.. Мне, старой, каково невесть куда идти, да безо всего, без еды, без одежи! Может, хоть сейчас мужчины найдутся? Убьете проклятого – Род свой спасете! Зачем нас тогда прогонять, если покараем виновника?

И прокатывалось среди мужчин: «А может, и в самом деле? Что с ним церемониться?!» И Каймо, довольный тем, что он первый все разузнал, все сообщил, размахивал руками и ругал Колдуна.

– Оставь, Каймо! – с досадой проговорил Донго. – Ты словно несмышленыш или старая баба. Ну что ты действительно знаешь о нашем Колдуне? Ты хотя бы выслушал его? Нас же и на Суде не было, да и на Большом Совете нам не место…

– Ты-то уж молчал бы! – пренебрежительно отмахнулся Каймо. – Трусишке на Большом Совете, конечно, не место!.. Вот и слушай того, кто не испугался запрета!

Дрого передернуло. Это уже слишком! И невольно вспомнилось: только позавчера…

Он вовсе не хотел подслушивать, нечаянно получилось. Он, Дрого, задремал в тени кустарника, а когда услышал сквозь сон – Каймо и Туйя совсем рядом устроились, – уже было поздно себя обнаруживать… Лучше делать вид, что дремлешь себе и ничего не слышишь, ни о чем не подозреваешь. А потом Туйя заговорила:

– Каймо! До сих пор опомниться не могу с тех пор, как о вас услышала! Как вы только там, одни, выдержали все это?! Я не трусиха, но, знаешь, окажись я в эту долгую ночь вдали от своих… С ума бы, наверное, сошла… Или до времени к предкам отправилась бы!..

Нет, Каймо ничего не ответил ПРЯМО. Только – хмыкнул. Выразительно так хмыкнул: знай, мол, наших!..

И еще одно вспомнил Дрого. Шутливую поговорку, которую никогда не принимал всерьез. Шутка, не больше: «Сделал добро? Жди беды!»

Возмущенный, он хотел было вступиться за Донго и сказать этому болтуну… Но его опередил Вуул:

– Каймо, мы все, конечно, знаем, кто у нас первый храбрец! Все же – лучше бы тебе сейчас помолчать! Не думаю, что подслушивать Большой Совет – дело достойное, даже такого храбреца, как ты… Да и все ли из кустов услышишь? Перепутать можно!.. И потом, это старая баба языком чешет, и все. А делать-то мужчине придется… А убивать Колдуна – дело серьезное, даже для первого храбреца… Может, все же лучше сперва его самого послушать?

Они, молодые охотники, стояли в центре стойбища, среди взрослых мужчин. Вуул говорил совершенно серьезно, так, что никто, кроме пятерых, не понял скрытого… Но Каймо, конечно, понял скрытую издевку. Похоже, с этого момента Вуул стал его личным врагом.

А в стойбище по южной тропе уже вступали вождь, Колдун и старейшины. Их встречали женский плач, причитания, выкрики и ропот…

– Да, мы должны уйти! – говорил вождь, стоя у тотемного столба. – Так решил Большой Совет… И такова воля духов и предков. Об этом и колдун-Куница говорил, и наш Колдун…

– Наш?

– От него-то и беды!

– От него – все злосчастья! – Выкрики слышались и справа, и слева – со всех сторон. Мужские, женские…

– Опоил он, опоил нашего лучшего охотника! – надрывалась Йага. – А теперь что ж? Куда я пойду на старости лет?! Или мужчин нет у нас, некому справиться…

– Замолчи, женщина! – Арго резко ударил копьем оземь. – Ты-то почему больше всех шумишь? Тебя никто и никуда не гонит – как жила у детей Серой Совы, так и доживешь положенное. И не смей подбивать мужчин на то, что сама сделать не можешь!

Йага прикусила язык, хотя бы на время. Но не смолкал женский плач, не смолкали выкрики, упрекающие обвиняющие Колдуна… А он, стоящий рядом с вождем молчал. Будто и не о нем шла речь, будто и не ему уже в открытую угрожали смертью. Казалось, он здесь и он далеко отсюда. То ли в мире своих духов… То ли где-то еще.

Но вот он будто очнулся. Медленно обвел взглядом своих общинников, поочередно вглядываясь в каждого. Особенно в глаза мужчин. Особенно тех, чьи выкрики были самыми громкими… Дрого видел, как опускаются глаза, как люди волей или неволей стараются укрыться друг у друга за плечами… И ему это было приятно!

– Так, – заговорил Колдун, – вы, я вижу, уже нашли виновного и собираетесь принести его в жертву. Что ж, попробуйте, вот он, я, а вы все при оружии… Только предупреждаю: жертва будет напрасной. От новой тропы, уготованной нашему Роду, уже не уклониться, с нее не свернуть. И никому не дано знать, куда приведет она… Даже духам, которых я вопрошал!

Воцарилось молчание – угрюмое, настороженное. Даже плач прервался. Приводить угрозы в немедленное исполнение не спешил никто.

– Мне не в чем оправдываться перед вами, – продолжал Колдун. – Что мог – делал, хорошо ли, худо ли… Но если думаете, что на новой тропе вам будет лучше без меня, – что ж, решайте. Ухожу, чтобы не мешать.

И он направился прямо сквозь толпу к тропе, ведущей вверх, к его жилищу. Общинники поспешно расступались, освобождая дорогу.

Когда Колдун ушел, вождь смог наконец-то связно, без излишних помех, рассказать о решениях Большого Совета.

– Дочери Серой Совы, если пожелают, могут остаться со своими сородичами, но без детей; дети уйдут с отцами. Наши сестры, жены сыновей Серой Совы и Куницы, также вольны остаться со своими мужьями или последовать за нами – на тех же условиях, без детей.

(Решать будут в эти последние дни. Едва пи кто-то покинет свою семью, но, быть может, кто-то из дочерей Серой Совы испугается тяжелого пути и вечного разрыва со своим Родом. А из дочерей Мамонта? У кого в семье плохо?.. И вдовы… Нет, только не Йага!..)

Большинство женщин продолжали тихо плакать. Мужчины немного успокоились. Говорили между собой, уже без выкриков. Спрашивали о пути.

– Пойдем на север. Говорят, такова была древняя тропа наших предков; продолжим ее! Наш сородич Кано поведет своих людей на юг, – так он решил.

В роковые дни выбор тропы – дело вождя, на то он и вождь.

Перед тем как разойтись, вновь раздались голоса – о том же. Гор сказал за всех:

– Арго! Ты наш вождь, и мы за тобой пойдем. Но подумай о Колдуне, хорошо подумай! Что ни говори, вина на нем! Не лучше ли вступить на новую тропу без такого груза? Подумай, вождь! Твои охотники тоже будут думать. И скажут свое слово.

– Отец, ты не должен этого делать! Как мы будем без Колдуна на новой тропе? Как пройдем ее? А его здесь убьют!..

– Ну, убьют или нет, этого мы не знаем. (Конечно убьют! Намеренно брошенных убивают, иначе и быть не может.) А что до нашей новой тропы, – как идти по ней с Колдуном, если люди против?

Арго внимательно вглядывался в лица собеседников. Сейчас в жилище тесно: тут не только Дрого, Йом и Айя, и Донго пришел к сыну, и Вуул. Лица напряженные, отмалчиваются… Пожалуй, не столько к сыну пришли они сейчас, сколько к нему, вождю. Арго посмотрел на нахмуренное лицо Донго:

– Колдуны ведь и молодые бывают. Думаю, у нас будет кому взять на себя этот труд.

Донго понял намек, но печально покачал головой:

– Великий вождь! Я бы очень хотел стать колдуном, но наш могучий Колдун еще даже не начал меня наставлять по-настоящему… Но все равно: если он будет оставлен здесь, Донго его не покинет!

(Да. У Колдуна будет верный ученик… если только будет!)

– А что скажет Йом? И Вуула мне хотелось бы услышать.

Йом заговорил, осторожно подбирая слова:

– Дрого, послушай своего брата. Наш вождь и отец прав: новая тропа тяжела, и не годится вставать на нее разобщенными. Мы уходим лишь потому, что в нашей общине был нарушен Закон крови… И беды пришли! Только один из нас нарушил этот закон, а уходим все! Но ведь Колдун – виновнее других, это ясно…

(Похоже, Вуул думает так же.)

Дрого почти перебил своего брата:

– А в чем Колдун виновнее остальных? Уж не в том ли, о чем эта старая карга болтает? Не верю! Не мог он порчу на своего наводить! Узнать нужно хотя бы, в чем его действительная вина, если только она и впрямь есть, а не такая же, как у любого из нас А то что же? Еще Нагу-несмышленыш об этой Йаге слова доброго не слышал, а теперь из-за ее языка… Не одного Колдуна – себя самих, Род наш сгубить можем!

Айя ни за что не позволила бы себе вмешаться в мужской разговор, но тому, кто прожил с ней всю жизнь, и слов не надо. Арго видел: жена думает так же или почти так же, как их сын, Дрого… Молод, запальчив, но умеет постоять за то, что считает верным! Что ж, это неплохо, если только…

Арго решительно хлопнул ладонями по коленям, прекращая спор:

– Что ж, Дрого, сын мой, в одном ты прав: не узнав обо всем, не выслушав самого Колдуна, нельзя говорить последнее слово. У нас уже начался было такой разговор, да долгая ночь прервала… Пойду прямо сейчас в его жилище. Потом решать буду. Но только… – Арго невесело усмехнулся, – не обессудь, если решение мое тебе не по нраву придется. Боюсь, так оно и будет; твой брат прав: на новую тропу нужно вступать без раздоров!

Уже покинув жилище и как бы вспомнив, Арго посмотрел на молодых охотников и спросил, ни к кому в отдельности не обращаясь:

– Кто все же новости в стойбище принес первым? Каймо?

Вуул молча кивнул. Арго усмехнулся. Нет преступления в том, что взрослый мужчина явится на Большой Совет – даже незваным. Так делают многие – молодые. И даже гордятся своим «молодечеством». Но для серьезного мужчины от такого поступка разит неизжитым мальчишеством.

– Мог бы и не прятаться, никто бы его гнать не стал… Впрочем, тогда пришлось бы со всеми возвращаться…

Вождь шел сквозь плач, сквозь женские вопли и причитания, через все стойбище, за его пределы, туда, где стояло жилище Колдуна, одновременно притягивающее и отталкивающее. Сегодня ни оно, ни сам Колдун не манили никого из общинников. Не манили они и вождя – если бы он мог, он бы и шагу не сделал в этом направлении. Но требовалось решить… Требовалось? А разве решение уже не ясно?.. Нет, не ясно! Вопли баб, плач детишек значили мало, почти ничего. Да, многие охотники (многие?! почти все!) боятся и не любят Колдуна, даже те, кто обязан ему жизнью – как Йом… Старый Гор тоже его не любит; может быть, еще больше, чем молодые… А теперь это уже ненависть – справедливая, нет ли, но ненависть… И все же сын его, Дрого, против, и Донго против, да и жена его, Айя-лебедушка (вождь невольно улыбнулся: старая лебедушка), – молчит…

Жилище Колдуна. Древнее, замшелое, как он сам.

– Колдун! Я у твоего дома.

– Входи, вождь.

Внутри было все как несколько дней назад. Лежанка, покрытая той же шкурой; очаг (только дым какой-то едкий!). Старый Колдун, казалось, только что купался в этом дыму. Глаза его слезились.

– Мир тебе, вождь. Я ждал.

– Ты видишь: тебя обвиняют открыто. И должно быть, знаешь, чего требуют.

– Знаю.

Молчание. Колдун окунул руки в дым очага и потер ладони:

– Вождь, мои обвинители… ошибаются. Но это – не важно.

– Я верю: ты не давал ему любовный корень для приворота. Но почему ты не помог ему избавиться от наваждения?

Колдун улыбнулся:

– Вождь, я бы не смог дать это зелье кому бы то ни было и для чего бы то ни было, даже если бы очень хотел. Любовного корня нет!

Сказанное было так нелепо, что вождь даже не удивился.

– Да, да, его нет… Ты не понимаешь?

– Не понимаю.

– А все очень просто. Послушай, вождь. Я могу многое… Наверное, больше, чем думаешь даже ты. И знаю многое. Никому бы этого не знать! Но любовного корня – нет!

– Но даже я…

– А что – ты? Да, ты собираешь духов на празднества, ты просишь их помочь, и они помогают. Но кого и о чем ты просишь?

– Кого? Тех, кто мне был поручен. О чем? О любви и соединении.

– Вспомни, пойми: ты просишь духов открыть глаза тем, кто уже связан. Соединить уже соединенных. И они охотно помогают. Но, вождь, поверь: все твои духи бессильны отвратить сердце молодого охотника от той, кому оно принадлежит изначально. И бессильны отдать его сердце другой.

– Может быть. Но ты…

– А что – я? Я могу дать любовную силу даже старому Гору, да так, что и молодая застонет. Или отнять ее даже у молодого, хоть бы у сына твоего, Йома, так что и самые красивые девушки всех трех Родов его не возбудят… Ну и что? Полюбит ли от этого Гор хоть кого-нибудь? Разлюбит ли Йом свою Нагу?.. Вождь, есть две силы, два духа: Эйос и Аймос. Первый – веселый, любит человеческий смех и детей любит. Его можно призвать, можно попросить. О многом, в том числе соединить не связанных. Его помощники служат и тебе. Второй – мрачный и одинокий, звать его бесполезно, просить – тем более. Он не служит ни радости, ни горю. Он не соединяет тела, он связывает душу. Тот, на кого упал его взгляд, может стать и самым счастливым… Но чаще всего он делается самым несчастным. Отвести этот взгляд невозможно!

– Он…

– Вождь, сегодня можно называть имена. Сегодня худшего не будет.

– Хорошо. Мал в самом деле приходил к тебе? Зачем?

– Да. Приходил. Просил приворожить или отворожить твою дочь. Дать любовный корень. Я сказал то же, что и тебе говорю: этого зелья нет.

– Но ты бы мог…

– Что? Отвести его взгляд? Сделать так, чтобы его потянуло к Наве? Или к кому-нибудь еще? Да, мог бы. Но это ничего бы не изменило, ничему бы не помогло. Такая мара быстро проходит. Стало бы только хуже. Я сказал ему и об этом.

– Хуже? – Вождь горько усмехнулся.

– Да. Хуже. Хуже всегда может быть, если не сразу, то потом… Был бы ты рад похоронить вместе с Айрис – Дрого? Погибнуть самому, уступив свое место Малу? Тем бы все и кончилось, женись он сейчас на другой по моему привороту. На той, кого бы он возненавидел тем быстрее, чем глубже запала в его сердце твоя дочь, Айрис. Она гнездилась там очень глубоко и очень долго. Только он сам, по своей собственной воле мог изгнать ее оттуда. Или… или хотя бы утишить. Не захотел… Нет, мое колдовство только бы усилило Аймос. Победить этого духа, пересилить его силу можно лишь самому. В одиночку. Без колдовства… Я говорил об этом Малу, но он не понял. Не захотел понять. И я его выгнал.

Мучительно хотелось пить. Колдун, постаревший и жалкий, заковылял в темноту и тут же вернулся с кожаной баклагой. Жадно сделал три глотка и протянул вождю:

– Пей. Не волнуйся: тебя это ни к чему не обяжет. Я останусь. Ваш путь тяжел, конец не ясен. Нужно, чтобы люди тебе верили. Я не боюсь. Я останусь сам.

Помедлив, вождь приложился к отверстию. Не вода. Что-то горчащее.

– Колдун, почему тебя так не любят? – Вождь и сам удивился, когда с его губ сорвался этот мучивший с детства вопрос. – Из-за твоего наставника?

Колдун помолчал.

– Да. И это тоже.

– Не хочешь – не говори. Главное я уже знаю.

– Нет, главного ты не знаешь. И никто не знает. Я хотел сказать еще тогда, помнишь? Скажу сегодня. Ты Должен знать все.

Огонь в очаге едва тлел, почти умирал. Колдун покормил его хворостом, добавил две ветви потолще. Приложился к баклаге сам, передал ее гостю. И начал.

– Тебя тогда еще вовсе не было, Арго, даже малыша Мииту еще не было. Отец твой еще ползал, а не ходил. А я – был. Еще не мужчина, но и не ползунчик. И старый Хорру меня заметил.

Вождь, пугали ли тебя – мной? Может быть, не знаю. Но знаю: пугай не пугай, а дети ко мне льнут. А мы боялись Хорру больше, чем вурра. Все боялись. Он не советовал, он правил, хотя и не был вождем.

Он пришел в наше жилище и сказал, указывая на меня, несмышленыша: «Пойдет со мной!» Мать заплакала. А отец сказал: «Пойдем к вождю!» А что – вождь? Не было у нас вождя…

Они оба умерли в один год. Отец погиб во время Большой охоты – лошади стоптали. А мать и сестренка умерли от хонки – лихорадки. Хорру лечил. Да не вылечил. А я – не заболел.

Я жил в соседнем жилище, да не долго. Когда Хорру пришел вновь, меня отдали без возражений. А как иначе? Все мы – дети Великого Мамонта, но у них-то были свои дети. И они хотели жить.

Хорру был великий колдун. Великий. И он передал мне все. Бил меня? Да, бил. Но передал – все … Вождь, ты знаешь, что такое Посвящение охотников. Но ты не знаешь, что такое наше Посвящение. А я прошел не одно…

Да, Хорру передал мне все… Хотя и не все объяснил. И умирая, обнимал мои колени и в слезах умолял, чтобы я пошел его путем. Но я не хотел. Да и не мог.

Когда настал его час, я пошел вместе с ним, как должно. Но… Вождь, как он умирал! И ты, и я – мы знаем, что такое смерть, видели ее не раз. Но тут… Мы пришли в ложбину, которую он сам выбрал. И он мучился три дня, – может, и больше, не знаю. Это я выдержал только три дня подле него. Он катался, он выл, он грыз землю и прошлогодние листья. И он умолял меня сделать то, чему он меня научил. Занять его место. А я – не мог.

Вождь спросил:

– Это была Проклятая ложбина?

Колдун кивнул.

– Я знаю, о чем ты хочешь спросить, – продолжил Колдун. – Почему ученик не принял духов наставника, хотя обязан был это сделать? Почему он оказался таким неблагодарным? Подожди. Послушай.

Ты знаешь, мы и сейчас с Родом детей Куницы не очень-то близки. Не враждуем, но почти не общаемся… Разве что я – с их молодым колдуном. Но и то совсем недавно. А остальные… Сколько браков с ними было заключено на твоей памяти? Два? Или три? Не больше. Они меняют нам хороший кремень, – это почти все, что мы о них знаем. Ну вот. А при Хорру и этого не было. Ни обмена, ни совместной охоты, ни праздников – ничего. Будто мы и не соседи… У них был свой колдун – наставник теперешнего, молодого, – и Хорру его ненавидел. Почему? Не знаю, только ненавидел люто…

Вождь! – Казалось, Колдун вдруг заговорил о другом. – Я знаю, ты никогда не пытался навести порчу. А другие – пытались. И на нас наводили. Я защищал, – это не сложно… Но только однажды я видел настоящую порчу. И настоящую защиту.

Молчание. Низкое пламя в очаге горело ровно, неторопливо обгладывало предложенную пищу. Колдун неожиданно спросил:

– Ты помнишь, как Хорру исцелил тебя?

Да. Еще бы! Маленький Мииту, только-только переставший быть ползунчиком, горел в объятиях страшной хонки; он уже вступал в другой мир, когда в их жилище появился Хорру, и лишь затем, чтобы вернуть его с полпути… Колдун, казалось, прочитал мысли вождя.

– Да, да. Тогда малыш Мииту ушел очень далеко. Не знаю, смог ли бы я вернуть его из такой дали даже сейчас. А Хорру – смог. И не его одного. Я был тогда как Дрого, только прошел не одно, а уже два Посвящения.

В тот день Хорру спас троих – от хонки! И не взял ничего: ни мяса, ни шкуры, ни плаща! Я сперва и не понимал – почему? Так на него непохоже… А он готовился. Своих призвать готовился и удар нанести… Слышал ли мудрый вождь, чтобы так готовились навести порчу? А мы еще и не ели ничего целых три дня. И еще три дня.

Да. Колдун тогда был юн и глуп, хотя и два Посвящения прошел. Он радовался удивленным взглядам, преисполненным самой горячей, самой искренней благодарности, несмелым улыбкам. И он думал: Великий Хорру тоже этому рад! Он понял, он стал другим!..

– Наставник, – робко заговорил наивный мальчик, – как все же хорошо делать доброе! Правда?

Нет, его наставник даже не разозлился – расхохотался:

– «Доброе!» «Злое!» «Свет!» «Тьма!» Забудь все эти глупости, если хочешь быть мудрым. И могучим! Это разделение – для глупцов. А в Мире – все едино, как едины ты и твоя тень на тропе. Отчего она? От света! «Добро!» «Зло!..» Добро тебе – зло другому, и наоборот… Скоро ты поймешь, ради чего я сегодня делал «добро».

– Потом… Да, странной была наша подготовка к порче, но само действо было еще более странным. И страшным.

Колдуну было все труднее говорить. Казалось, он старел на глазах.

– Была ночь, когда Одноглазая пялится вовсю. Все знают: хочешь навредить – подберись к своей жертве как можно ближе! Ну а мы не на юг пошли, не к стойбищу детей Куницы. Совсем в другую сторону – туда, где теперь наши северяне живут. Те, что сегодня ушли с Большого Совета. Тогда, в те годы, лишь одна маленькая община детей Серой Совы там и жила. Я думал: у Хорру там враг. Или за плату работает… Оказалось – нет!

Мы пришли к Большой воде, к тем камням, что хранят несъедобные раковины. Хорру показал место и сказал: «Копай!» И я выкопал… Это была берестяная коробка – вроде тех, в которых женщины хранят иглы и нашивки. Только там были листья. Хорру сказал, чтобы я встал спиной к Одноглазой, достал то, что было в листьях, и передал ему…

Колдун хлебнул из баклаги.

– Там была кость. Длинная, заостренная. Только… только это была совсем не кость! Когда я ее взял в руку, то почувствовал: она живая! Как… как напряженный член. Только в ней было не семя, а Зло. Я чувствовал, какая она злая! Она была готова ужалить меня, но не могла… Меня всего трясло, когда я передавал Хорру эту штуку, – а ведь я прошел два Посвящения! Хорру схватил ее, привязал какую-то веревку – кажется, из волос, – конец ее закопал в песок, а кость направил острием в сторону стойбища детей Куницы. И запел.

Опять пауза. И еще глоток.

– Вождь, я знаю много заклинаний, но этого – не знаю! Не хочу знать! Забыл!.. Хорру пел – и из кости полился свет, не знаю только, увидел бы его кто-нибудь из вас, охотников, или нет. Я-то видел. Сияние лилось – и все вокруг как будто исчезало в тумане. А впереди показалось стойбище детей Куницы.

Я знаю: от тех камней и нашего-то стойбища не увидеть даже в самый яркий день, даже дыма не увидеть из-за оврагов и леса! А ведь стойбище Куницы намного дальше… Но тогда все остальное исчезло в тумане, а их стойбище было маленькое, но отчетливое. Все можно было разглядеть, кто чем занят. А потом осталось одно жилище. Стены исчезли, и я увидел их колдуна. Ясно, как тебя сейчас вижу, только маленького. Он стоял за очагом, на коленях, к нам спиной, поправлял лежанку. А сияние двигалось к нему… И вдруг он обернулся и посмотрел прямо на нас. И сделал рукой какой-то жест, знак. И что-то сказал. И все пропало. Сразу. Хорру закричал, завыл, – раньше я такого и не слышал. Только потом, когда он умирал… Выдернул веревку и вместе с костью спиной бросился в воду. А я оцепенел. Стоял и чувствовал: в тело как будто иглы вонзаются. Не сосновые, костяные. Множество игл… А Хорру кричит: «В воду, безголовый! В воду, мышиный помет!» И я прыгнул, как он, спиной.

Сколько были в воде – не помню. Хорру меня вытащил, сунул кость с веревкой и буркнул: «Зарой!» Я его спрашиваю: «Где зарыть? И как?» Потому что – боюсь ее. А Хорру хотел, видно, обругать меня, ударить, да почему-то раздумал. И спокойно ответил: «Где хочешь. Не важно». Я посмотрел на кость и понял: в самом деле, не важно. Просто кость, едва обточенная. Человеческая. От ноги. Закопал здесь же и ногой притоптал… А осенью Хорру умер.

Да, уже на обратном пути он сказал: «Мне конец!» Но умер не сразу; Небесная Старуха успела заснуть и вновь проснуться, и лишь когда она заснула во второй раз, я услышал от наставника: «Подготовь все. Завтра мы пойдем туда, куда я покажу. И там ты проводишь меня и завершишь свое Третье Посвящение. Тому, кому я служил. И кто служил мне. Ты станешь сильнее, много сильнее, чем я. И ты отомстишь».

Пауза была долгой. Колдун не спеша кормил огонь, Казалось, он собирается с мыслями или с силами, чтобы продолжить рассказ.

– Мое Третье Посвящение … Не слыхал я, чтобы такое другие колдуны проходили. Да и я так и не прошел до конца – не посвятил себя Тому… Но узнал – многое. В эти дни, между нашим неудачным наведением и смертью Хорру. И наставник мой был совсем другим: не бил, не бранил даже… Разговаривал. Мирно так; на него и вовсе не похоже. И на вопросы отвечал. И учил, учил…

Знаешь, вождь… Все то, чему меня в эти дни обучил Хорру, я хотел бы забыть. Навсегда. Но – не могу. Ни разу… не пользовался. А вот поди ж ты, все помню… Хотя и убеждаю себя самого порой: «Не знаю! Не помню! Забыл!» Ты сам общаешься с нашими духами, мудрый Арго. Не так, как я, и не с теми, но поверь: и самые могучие, и самые… странные из мне известных – они чем-то все равно похожи на тех, которых ты знаешь. В главном сходны. Понимаешь, не чужды они нам! И Миру нашему не чужды… Что Мир без них? Мертвечина… А вот те …

И вновь Колдун глотнул из баклаги и омылся дымом.

– Те – совсем другие, совсем… Я-то с ними и не общался вовсе… Почти не общался. Но все равно – знаю! Другие. Злые. Нашим такая злоба и неведома. И могучие. Очень…

Мы пришли в ту ложбину, что сейчас зовут «Проклятой», на закате. Хорру лег на спину, прикрыл глаза и стал ждать. Смерть уже была мне хорошо знакома, но тут… Я творил должный обряд. Вначале слетелись птицы. Серенькие, мелкие… мы и внимания не обращаем на них: не дичь. Но их было так много: все, все вокруг облепили. Я и не думал, что их столько бывает. И после не видел… Так вот, пичуги эти крик подняли. Я заклинания читаю, а они вроде как вторят. Да с насмешкой! Хорру проворчал: «За мной это!.. Ну да посмотрим, дамся ли!»

Пришла ночь, и я все читал заклинания, призывал наших духов. Только все не так получалось. Привычные духи, что приходят за нами, робко появлялись, чтобы тут же исчезнуть. Приходили другие. Их становилось все больше и больше; трудно было дышать. Я замолчал, когда от них стало совсем невмоготу, и тогда Хорру сказал: «Они готовы. Ты знаешь, что нужно делать теперь». Да, я знал, но не сделал этого, не призвал их. Ни в первую ночь, ни потом…

Ночью Хорру только грозил и уговаривал. Ночь была его. Но с рассветом началось иное. Колдуна били корчи, пена выступила на губах, потом и кровь… Никогда во всю последующую жизнь его ученик не мог этого забыть. Казалось, Хорру терзают невыносимые боли – тем сильнее, чем выше поднималось солнце. И он уже не грозил, УМОЛЯЛ призвать к себе его покровителей и отпустить своего наставника. «Видишь?! Не умереть иначе!» – хрипел он. Мольбы чередовались с посулами, посулы с мольбами… Поймет ли Арго хоть немного, что такое это было?!

– Вторая ночь прошла еще хуже, хотя казалось, что хуже и быть не может. Хорру настаивал. И не один он, на меня давили те. Я не видел их, не слышал, нет. Только чувствовал… Невыносимо. Может, и в беспамятство впадал, не знаю… Потом снова взошло солнце, и все повторилось: корчи, мольбы, обещания… Как он мучился! Я надеялся: умрет – и я смогу сделать все, что должен сделать ученик для наставника. До заката. Молил предков… Но нет! И когда вновь начали слетаться птицы, я не выдержал, сбежал. Да, да, сбежал, хотя именно я должен был хоронить наставника. И не жалею об этом. И не стыжусь, потому что понимаю: третьей ночи мне бы не вынести! А когда вернулся (я все же вернулся днем), Хорру уже не было. Нигде.

Понял ли великий вождь, почему я не пошел по тропе своего могущественного наставника? Когда Хорру молил меня принять его духов, он обещал, что я стану более могучим, чем он сам. Звери, ветер, вода, даже небесный огонь будут в моих руках. Сама хонка приползет по первому моему зову, чтобы вцепиться в того, на кого укажу я. И покорно уползет прочь, если только я ей повелю. Самый сильный охотник будет передо мной слабее младенца; ни вождь, ни другой колдун не посмеют сказать «да», если я скажу: «нет»! Многое обещал! Но я-то видел, как Хорру бьется в корчах, комкает палые листья, рвет траву… Я видел его черный от земли окровавленный РОТ, выплевывающий щепу вместе с осколками зубов! И чуял, как собираются те, неведомые… Может быть, они ему и служили, не знаю. Но сколь бы могучими они ни были, я помнил ту ночь, у двух камней, когда Одноглазая смотрела в наши спины!.. Значит, есть и иная, совсем не ведомая мне сила, но еще более могучая!

И еще одно чувствовал я, уже тогда. Даже если бы все обещания исполнились, что бы значило мое могущество? Страх и ненависть, пусть даже бессильная. Вечное одиночество, пустота… Женщины? Да, у Хорру они были, и он любил их мучить. Но радости – не было… Последний охотник был счастливее великого Хорру! Нет, я хотел не этого. И убежал, когда стало невмоготу. Обряд призыва запомнил навсегда; до сих пор помню. Но зла больше не делал. Никогда. Никакого. Не наводил кость, не вынимал след… Вождь, я многое знаю, многое могу, но скажи мне сейчас даже ты: «Убей врага!» Копьем – да, колдовством – нет! Даже с помощью наших духов – нет!

Уже ночь, а ведь когда Арго сюда направлялся, было еще совсем светло. Колдун был прав: его история долгая. И трудная. Но главное – ясно, и решение принято. Дрого будет рад, и Донго станет учеником старого Колдуна!..

– Значит, все беды от твоего наставника, великого Хорру? И от тех, кто ему служил и кому служил он? То, что случилось, – их месть?

Колдун задумался.

– Мудрый Арго, великий вождь детей Мамонта! Я понимаю: ты устал. Но я обещал тебе сказать все. А моя история еще не завершена. Прошу тебя: наберись терпения, выслушай ее до конца. А тогда уж и решай.

Поколебавшись, вождь ответил:

– Уже поздно, и мне еще говорить с людьми. Я понял главное, и что бы ты ни добавил, оно уже ничего для меня не изменит. Скажи только: ты сам – чего хочешь?

– Я останусь, вождь. Останусь сам. После ночей в Проклятой ложбине мне уже ничто не страшно. Смерть? Я старик, и я хочу поскорее встретить ту, о ком ты не пожелал меня выслушать. Сказать: прости! И твои люди правы: я виноват, хотя и в другом, не в том, о чем они думают. Я останусь сам, но я хочу, чтобы ты запомнил и передал своему сыну, когда настанет его срок: Колдуй не был Хорру!

Молчание. Вождь принял решение еще до того, как Колдун закончил свой рассказ. Он встал:

– Ты пойдешь с нами.

– Но, вождь, люди…

– Ты пойдешь с нами ради людей. Я сказал.

(Да, ты пойдешь с нами, ибо только ты хотя бы что-то знаешь о тех, кого все же призвал твой наставник. О тех, кто неизбежно будет преследовать нас – до конца. И если ты действительно сможешь защитить, – что ж, тем лучше для нас всех. Если же нет…)

Вождь спускался по тропе медленно, хотя и знал: его ждут с нетерпением. И, быть может, не только те, с кем он делит свой кров. Спешить нельзя, нужно все обдумать. Весь разговор. Да, он прав. Колдуна нельзя оставлять, даже если против будет вся община. Арго чувствовал: Колдун не лжет. Быть может, и умалчивает о чем-то, но – не лжет! И тогда без него они все будут слепы и глухи. Ну а если он, Арго, ошибается? Если все это – хитрые уловки могущественного и мудрого? Что тогда? Даже тогда его нельзя оставлять здесь, одного и без присмотра. Правда выплывет рано или поздно. И если он, вождь детей Мамонта, ошибся сейчас, – что ж, потом он покарает лжеца и врага. И сам понесет заслуженную кару.

Арго не ошибся. Все те, с кем говорил он в своем жилище до того, как отправиться к Колдуну, ждали его у входа.

Заговорил Йом:

– Вождь! Старый Гор и другие мужчины ждут тебя у тотемного столба.

– Что ж, идем!

Отсветы пламени плясали на сосредоточенных лицах, и казалось, их подергивает нервная судорога. Гор выступил вперед:

– Великий вождь детей Мамонта! Твои охотники говорили долго. Наше слово: Колдун должен остаться!

– Что ж, ваше слово – ваше право. Только знайте, – Арго выдержал паузу, поочередно вглядываясь в замершие лица, – в этом случае Арго больше не ваш вождь. Он тоже останется со своим Колдуном. И с теми, кто захочет разделить их судьбу.

При этих словах вперед вышли Дрого, Донго, а за ними Йом и Вуул. Поколебавшись, сделал шаг и Морт – один из тех, кто был с Йомом во время погони.

– Но, вождь…

Арго поднял обе руки. Молчание! Это его последнее слово.

– Знаю: наши жены и дети останутся с нами. Знаю и другое: рано или поздно вам придется искать того самого Колдуна, которого вы хотите сейчас бросить. Искать, чтобы он вам помог. Что ж, мы постараемся остаться в живых.

Арго опустил руки и сделал шаг, чтобы уйти. Но Гор преградил ему путь. Без угрозы.

– Великий вождь! Старый Гор дважды говорил сегодня – за остальных. По обычаю, третий раз он может сказать за них, не спрашивая совета. Так вот: старый Гор тебе верит. Те, кто верит старому Гору, пойдут за тобой. И отныне каждый, кто скажет слово против нашего вождя Арго… и против нашего Колдуна, – НАШ ВРАГ!

Бивневый дротик резко вонзился в землю, и Гор отошел к тем, кто уже встал на сторону вождя. Один за другим подходили сыновья Мамонта, поочередно вонзая свои дротики, и становились рядом с ними. Ни один мужчина не преломил свое оружие и не встал по другую сторону костра. Все было решено. Община Арго вновь обрела утраченное единство.

 

Глава 16

НАЧАЛО ПУТИ

Дни летели быстро. Стойбище покидали редко. Зачем? Новые запасы? Старые забрать бы! В гости? Не к кому и незачем; они – отверженные, чужие даже для некогда близких. Да и небезопасно сейчас отлучаться: нужно быть все время настороже. Есть такие, жаждущие крови, совершающие тайные вылазки и тщательно хранящие от посторонних глаз свои кровавые трофеи: скальпы, отрезанные уши, пальцы… Своих знают только они сами; членом этого зловещего союза может оказаться и твой хороший знакомый, на которого ты, непосвященный, и не подумал бы. Обычно жаждущие крови ищут свои жертвы подальше от родных мест, но сейчас, когда две общины детей Мамонта уже почти вне закона… Лучше не рисковать!

И гостей почти не было. Только ближайшие родственники, да и то не все. Гарт попрощался со своей дочерью, Нагой. Уговаривал остаться, хотя знал: бесполезно! С Арго и Йомом простился сдержанно, но легкой тропы пожелал. Приходила и Айрена, без мужа, в сопровождении колдуна-Куницы.

– Может, с нами пойдешь? – спросил Арго. – Путь тяжел, но что, если у Нерта будет совсем невмоготу?

Дочь отказалась:

– Муж не даст в обиду. Ребенок у нас будет. Хорошо бы – сын! – погладила себя по животу и улыбнулась.

Дрого не знал, встречаются ли Каймо и Туйя. Он избегал Каймо: после того злополучного дня не хотелось говорить с ним ни о чем. Да и Каймо заметно отдалился от своих приятелей, – видно, не забыл слова Вуула. А с Нату Дрого и не пытался увидеться: для чего? Теперь они разделены навсегда, и ни к чему думать о Начальном даре, о свадьбах, о своем очаге. Теперь все это – когда-то еще будет? И с кем? И будет ли вообще?

Зато колдун-Куница – даром что совсем чужой! – навещал их часто. И не один: Наву, свою невесту, тоже приводил. Они подолгу оставались в жилище старого Колдуна – о чем-то своем говорили. Дрого диву давался: Нава-то почему? Но вопросов не задавал: что ему до колдовских дел? Скажут, если будет нужно…

Пришли прощаться Кано и с ним те охотники, у кого в общине Арго оставались ближайшие родственники. Их община молодая, еще малочисленная, собраться им было легче, вот и на новую тропу встают раньше. Прощались в центре стойбища, у тотемного столба. Собрались не только самые близкие, все – от мала до велика. Понимали: это последняя встреча, их пути уводят в противоположные стороны, и на грядущие встречи в этом Мире надежды нет.

Плакали отцы и матери, давали своим сыновьям последние наставления и дары. Их молодым сыновьям хоть и было грустно, но все же легче. Они молоды, у них еще нет взрослых детей – самому старшему ребенку их общины и десяти весен не миновало. И не изгнанниками себя чувствуют они, уходящие добровольно, скорее, искателями. Будут новые земли, будут новые соседи. Как знать? Быть может, и до самого края Мира доберутся они, а может быть, и дальше…

Пора! Настало время прощаться, чтобы Кано и его люди успели в свое (бывшее свое!) стойбище еще до заката. На глазах у всех собравшихся Кано опустился перед Арго на колени – высший знак почтения вождю Рода, хранителю Священной кости:

– Арго, великий вождь детей Мамонта! К тебе, хранящему Священную кость нашего великого предка, наполненную сухой кровью нашего Рода, обращается вождь той части твоих сородичей, что навсегда покидает эти края, уходит на юг. Мы просим своего великого вождя: поделись с нами сухой кровью из Священной кости нашего Рода, дабы не оставили нас на новой тропе наши могучие предки!

Арго молча снял с груди Священную кость, готовясь отсыпать часть ее содержимого в уже подставленный мешочек из белой замши. Но тут произошло неожиданное. Старый Колдун выступил вперед и жестом остановил вождя:

– Великий вождь! Прежде чем ты поделишься с нашими сородичами сухой кровью нашего Рода, да будет позволено мне, Колдуну детей Мамонта, вручить уходящим на юг дар наших великих предков!

Ответив поклоном на знак согласия, Колдун приблизился к коленопреклоненному Кано и почтительно передал ему какой-то предмет, завернутый в кусок белоснежной замши… К удивлению всех, включая и Арго, это была вторая кость, парная с той, что издревле хранила Священную сухую кровь детей Мамонта!

– Пусть сородичи не дивятся! – заговорил Колдун. – Да, это так! Их было две – изначально! Одна, хранящая сухую кровь – нашу жизнь и нашу связь с Первопредками, – передавалась от вождя к вождю, и о ней знали все. Всем известно: много общин детей Мамонта, и у каждой – свой вождь, но лишь один из вождей хранит Священную кость нашего Рода!

О второй кости, передававшейся из поколения в поколение самыми могучими колдунами детей Мамонта, только мы, колдуны, и знали – до сих пор! И до сих пор эта кость была пустой. И лишь сейчас настало время исполниться древнему завету: «Вторая кость наполнится сухой кровью Рода, когда пути детей Мамонта разойдутся навсегда. В этот день две кости должны разделиться, как разделится их тропа». Много раз расселялись общины детей Мамонта, – кто сочтет теперь всех наших родичей? Но ни один из моих предшественников не извлекал эту кость… А теперь я чувствую, знаю: срок пришел!

Края двух Священных костей соединились, и из той кости, что вместе с Арго отправится на север, часть сухой крови перелилась в ту, что отныне будет свято храниться и передаваться из поколения в поколение теми, кто уходит на юг.

Арго поднял Кано с колен и обнял молодого вождя:

– Хранитель Священной кости! Теперь ты ни в чем не уступаешь мне, кого всегда называл своим вождем! Теперь ясно: ты не ошибся в выборе новой тропы; сами предки подсказали тебе этот путь! Надеюсь, и мне тоже! Пусть же великие предки и духи-покровители не оставят тебя, Кано, великий вождь детей Мамонта, и твоих людей! Пусть приведут вас туда, куда должно!

В этот раз многие люди Арго покинули свое стойбище, правда недалеко и ненадолго: проводить своих сородичей, постоять у развилки, глядя им вослед до тех пор, пока тропа, знакомая до мелочей, до каждого корневища, каждой выбоины, не увела их вниз и направо, в сосняк. Сегодня они еще вернутся в свое (бывшее свое!) стойбище, чтобы завтра поутру покинуть его навсегда. А еще через два или три дня придет черед и людей Арго…

Солнце еще только-только поднималось, и над Большой водой не развеялся голубовато-серый туман, а люди Кано уже покинули свой обжитый мыс, уже похоронили свои очаги, но жар их несли, хранили в специальных плошках, прикрытых от ветра и сырости. Всегда можно добыть огонь, но важно сохранить его, пронести через многие и многие временные привалы до того места, где люди вновь обретут свой дом. Теперь община двигалась вдоль высокого берега, не спускаясь в речную долину. Вот уже и миновали Поляну празднеств. Солнце все выше, туман рассеивается… А по правую руку, в глубине лога, – дымки. Те, что подальше вглубь, – община Нерта, а чуть впереди – община Рама, детей Куницы…

Да, им, еще молодым, уходить легче. И все же… Тяжело идут жены, головы опустили, словно груз на волокушах непосилен, словно оттягивает шею меховой мешок, в котором гулькает младенец. В голос не плачет никто, но то одна, то другая невольно всхлипывает, слезы катятся по щекам, и не смахнуть рукой, а о плечо разве оботрешь?.. Что ни говори, а вся жизнь прошла здесь, и вся родня остается здесь… точнее, уже там, за спиной… Только одна дочь Серой Совы, живущая в общине Кано, покинула мужа ради своего Рода. Что ж, ей можно: два года бездетной оставалась! Может, мужей и еще кто-то оставил бы (а иная так с радостью!), но как оставить своих малышей, маленьких детей Мамонта?

Мужчины идут налегке. У них почти нет поклажи, только оружие да заплечные и поясные мешки с самым необходимым. То один, то другой подхватят мимоходом на плечо уставшую кроху (свой ли, чужой – разницы нет), – пока еще можно: еще утро, еще знакомые места. Но вскоре – устраивайся к уставшей матери на волокушу, просись на руки к старшему брату или сестре, а лучше всего терпи сколько можешь! У мужчин в походе задача одна – охранять! И сейчас нужно быть настороже, а дальше – тем более. В любой момент нужно быть готовым пустить оружие в ход – против зверя, а то и против двуногих!

Им, мужчинам, тоже невесело, тоже родичи за спиной, а кое у кого из безбородых и другая причина для грусти. И все же они меньше сожалеют о прошлом. Они понимают: останься их община на прежнем месте из милости – и жизнь стала бы невмоготу… Все равно пришлось бы уходить. Нет, что ни говори, их вождь – настоящий, правильный вождь; он не смалодушничал в решающий час, и он не свернул вслед за Арго – избрал свою тропу! Недаром именно он, Кано, стал вторым хранителем Священной кости их древнего Рода!

И как бы ни саднило сердце от свершившейся разлуки, новая тропа всегда притягательна для настоящего мужчины. Особенно если ты молод и смел, если ты веришь: весен и зим впереди больше, намного больше, чем осталось за твоими плечами…

Кано подошел к своей жене – желтоволосой остролицей Лайне. Четырехлетний сынишка удобно пристроился на волокуше, на шкурах; второй, годовалый, высунув из мешка головенку, на ходу сосал материнскую грудь.

– А ну-ка… – Кано подхватил на плечо своего старшего. – Не грусти, Лайна! Все хорошо будет, – сами предки дали нам знать об этом! Там, – он, не оборачиваясь, мотнул головой назад, – там и Зло осталось; я чувствую, оно не пойдет за нами! Наша тропа – чиста! Не грусти.

Жена улыбнулась в ответ, правда сквозь слезы.

– Онго, – Кано хлопнул по плечу молодого безбородого охотника, – не знаю, многому ли выучил тебя старый Колдун, – скоро узнаем! Но поёшь ты хорошо. Спой! Сейчас самое время, а то загрустили наши женщины!

Прошли еще немного, и Онго запел:

Раздвоилась тропа, наши братья уходят на север,

Уходят на север!

Раздвоилась тропа, мы уходим в края наших предков,

В края наших предков!

Нас Большая вода уведет за леса и за Белые горы,

За Белые горы.

Мы увидим Великую воду,

Великую воду!

Мы увидим широкие степи,

Широкие степи!

Наши предки и духи укажут нам место,

Укажут нам место,

Где поселимся мы, чтобы Род наш продолжить,

Чтобы Род наш продолжить…

Чистое горловое пение, отраженное Большой водой, разносилось далеко окрест.

На краю мыса, откуда широко открывается речная долина, стояли два человека, слушали песню и смотрели вслед уходящим.

– Йормер, – заговорил Рам, вождь детей Куницы, – я знаю, ты в эти ночи не раз обращался к духам. Все ли мы сделали как нужно?

Йормер – таково имя молодого колдуна-Куницы. Его знают очень немногие, в том числе вождь. Произносят крайне редко, даже наедине. Сейчас обращение по имени означало: вопрос очень и очень серьезный.

– Да, – ответил Йормер. – Ото всех духов после великой катастрофы я всякий раз слышал только одно: «Пусть уйдут те, кто нарушил Закон крови! Пусть уйдут и уведут за собой Зло!» Колдун детей Мамонта слышал то же самое. И не скрыл, не промолчал.

– Да, – только и произнес Рам в ответ и сам замолк, прислушиваясь к замирающей вдали песне уходящих изгнанников.

– Вождя что-то сильно тревожит?

– Тревожит. Сильно. А что – и сам не пойму. Все сделано как должно, ни себя, ни их упрекнуть не в чем. А у меня бессонница. Кажется, не отвели мы беду от себя тем, что сделали.

Уходящие скрылись за дальним мысом. В последний раз донеслось:

Наши предки нас не оставят,

Нас не оставят!

– А у них все будет хорошо, у людей Кано, – произнес Рам.

– Да, это так, – согласился Йормер.

– Скажи… – На этот раз вождь не произнес имени своего собеседника. Называть его нужно как можно реже! – Скажи, а не с нашими духами ты не пробовал общаться?

– О ком же говорит великий вождь? – спросил колдун, не скрывая удивления.

– Конечно не о Тьме. О Тех, кто поставил вас, Стражей.

Колдун печально покачал головой:

– Нет. Их ведь не призвать, как наших духов. Здесь я бессилен. Не знаю, как спросить, как получить ответ. И наставник мой не знал. Быть может, потерялось знание, ведь мы, сам знаешь, осколки… Отскочивший отщепок… А может быть, и никому это не было ведомо. Сами придут, сами скажут, – если нужно, если захотят.

Пора возвращаться в стойбище. По дороге Рам спросил:

– Ты сейчас туда, к своей невесте?

– Да. И не только к ней… Вождь, мне неведомо, верны ли твои предчувствия. Быть может, и верны, – узнаем рано или поздно. Но одно мне известно: нежить отправится за ними. За людьми Арго. И я должен передать им все то, что знаю сам об этом. Ведь я – Страж.

– Понимаю. Значит, дети Мамонта не оставляют своего Колдуна? Я очень этого боялся. И спасти бы не успели. А успели бы – новая свара.

– Все хорошо. Арго действительно мудр. И сын – ему под стать. Да и не только они.

Помолчали. У вождя детей Куницы было тяжело на сердце не только от дурных предчувствий. Долго скручивается нить, долго выделывается шкура, еще дольше рубаха шьется, узоры наводятся, а порвать ее – миг один! Так и здесь… Рушится в одночасье то, что годами создавалось, рвутся связи, и старые, и новые, на которые еще совсем недавно столько надежд возлагалось… Арго действительно очень ему нравился.

– Спроси у Арго: когда? Небесная Старуха окончательно проснется уже завтра.

– Вождю детей Куницы беспокоиться не о чем. Они уйдут так скоро, как только смогут. Здесь они уже чужие.

– Не за нас я боюсь, – вздохнул Рам. – За них самих.

Эти вечер и ночь колдун-Куница провел в стойбище Арго. Было заметно – люди спешат, но выступить смогут не раньше чем через два дня. Женщины трудились и по вечерам: складывали, паковали, увязывали все, что возьмут с собой в долгий путь, – пищу, одежду, часть шкур, инструменты, утварь… Не слишком много – все лишнее оставлялось, – но и не мало. А еще дети… Правда, в общине Арго в этом году ползунчиков немного, а подросшие и сами помощники: понесут часть груза, присмотрят за малышами.

Мужчины мастерили волокуши, проверяли и готовили оружие, запасы древков и наконечников. Следовало взять с собой, несмотря на тяжесть, и как можно больше хорошего сырья. Конечно, тащить невесть куда необработанные желваки кремня или целые бивни просто глупо: тяжесть большая, а основная их часть все равно уйдет в отходы. Поэтому все последние дни мужчины усиленно кололи кремень, расщепляли бивни и крупные кости на подходящие куски. Такие заготовки и нести полегче (все это на женские плечи ляжет!), да и в дело пустить проще.

Все же к ночи, когда свет от костров смешивается с сиянием Одноглазой, основные мужские дела откладывались до возвращения дневного света. Охотники, в одиночку или группами, прикидывали, сколько сделано за день, сколько предстоит еще сделать до того, как под женский плач и заклинания, попеременно произносимые Колдуном и вождем, будет сожжен их тотемный столб, чтобы поутру порвалась последняя нить, связывающая Род детей Мамонта с этим местом, чтобы люди Арго могли отправиться навстречу неведомому, не оглядываясь на пепелище. Если все будет как должно, духи-покровители отправятся вместе с ними. И великие предки не оставят своих земных сородичей без помощи…

Сейчас у общего костра мужчины спорили: нужно ли брать с собой два обтянутых кожей челна, выменянные в свое время у детей Серой Совы? Конечно, они легкие, но как их тащить? И потом, понадобятся ли они в пути?

– Не понадобятся! – решительно убеждал старый Гор. – Вначале идем вдоль русла, так? Потом сворачиваем… Старый слышал раньше: если на север – то впереди еще Большая вода будет. Сам-то не ходил, не знаю… Но все равно: пока доберемся, вода уже затвердеет, – и к чему нам тогда эти совьи штучки? А если и раньше дойдем, все в дырьях будут, пока дотащим. Все равно бросить придется.

Арго колебался. То, о чем говорил Гор, было вполне разумно… Хотя, конечно, устроить челны можно и так, что не продырявятся в пути, – было бы желание. Только нужно ли все это или в самом деле – лишняя возня, не больше?

К общему костру подошли старый Колдун, молодой Куница и Нава. Опять о чем-то совещались в колдунском доме.

Услышав, о чем идет спор, все трое встревоженно переглянулись.

– Великий вождь, – заговорил Колдун, – выслушай совет старого! Челны нужно взять! И так, чтобы не продырявить в пути, не погубить! Почему? Не к ночи говорить об этом, хотя и Огненный круг наведен. Но поверь: они не просто могут нам помочь; быть может, они нас спасут!

Арго молча кивнул. Вопрос решен, и даже старый Гор, самый главный противник «этих совьих штучек», сказал, не колеблясь и без тени насмешки:

– Ну что ж. Тогда о другом будем думать: как их лучше устроить. И кто потащит… Или, может быть, не на волокуше лучше, а на плечах?

Старый Гор понимал лучше, чем кто бы то ни было, насколько тяжела и опасна тропа изгнанников. За свою долгую жизнь он перевидал немало и чьих-то останков (был некогда, быть может, могучий Род, а теперь – скрюченные полуобглоданные трупы у потухшей золы) и изможденных, выбившихся из сил, забредших к чужакам уже без опасения за свои жизни. Убьют – что ж они уже почти мертвы! Да, подобный конец для изгнанников слишком обычен. А многие ли из них находят новую судьбу? Кто знает… Но одно-то старый Гор знал твердо: если пойдут распри среди них самих – надежды не будет никакой. Вот почему после того, что сказал им вождь в ту ночь, после Большого Совета, – он, Гор, оказывал Колдуну подчеркнутое уважение. Если он по настоянию вождя идет со всеми, авторитет его столь же непреложен, как и авторитет самого вождя!

Спор разгорелся вновь, но уже о другом. Больше возражающих не было; если у кого-то сомнения и оставались, хранили их при себе.

По приглашению Арго старый Колдун и гости подсели к общему очагу. Постепенно разговор перешел на людей Кано, ушедших сегодня на юг.

– Где-то они сейчас? – почти пропел Каймо. – А ведь где-то там еще и те, пришлые, кого мы заметили тогда… Помнишь, Вуул?

Вуул, конечно, все помнил, но промолчал. Ответил колдун-Куница:

– Где сейчас ваши сородичи – не знаю. А что пришлые им никак не помешают, – уверен. Мы ведь все же уже общались с ними. Думали даже, не наши ли родичи, – уж очень сколы сходны… Но нет. Их предок – Волосатый Бык, не Куница. Но тоже с юга пришли, как и мы… С миром пришли, хотят остаться. Видимо, так и будет.

– Но если они знают, что мы, дети Мамонта, изгнанники … – заговорил Вуул, и Куница продолжил его мысль:

– …То они могут причинить вред вашим сородичам, чтобы снискать наше расположение, так? Нет, они не станут этого делать. Разумеется, они знают, и не только они одни: у вестников хорошие ноги. Но у этих, новых, – иные обычаи. Едва ли они даже поняли, почему уходят дети Мамонта. Для них уходить – значит выполнять особую волю предков. Великий долг и великая честь. Иного они и не понимают… Думаю, их вождь и еду разделил с Кано и его людьми, и совет дал, – они ведь сами с юга.

– Совет? – удивился Арго. – Но если они пришли издали, то едва ли говорят по-нашему. А на языке жестов многого не насоветуешь.

– Язык странен, но не совсем чужд особому языку детей Куницы. И потом, у них есть толмач. Жил не у нас конечно, но, видимо, у кого-то из нашей родни: наш общий язык понимает и говорить может.

– Даже если они и разделили еду, – вмешался Дрого – то давным-давно, еще до полудня. А сейчас уже далеко.

(«Может, они свернули в ту самую низину? В то утро мы не нарушили обычай: оставили хорошие запасы хвороста. Больше, чем сожгли сами. Быть может, они кормят сейчас свои костры тем самым хворостом…»)

Разговор увял. Некоторое время спустя колдун-Куница обратился к Арго с подчеркнутой вежливостью:

– Великий вождь детей Мамонта! Да будет позволено мне, молодому колдуну детей Куницы задать тебе вопрос от имени нашего вождя, Рама.

– «Когда вы, дети Мамонта, встанете на свою новую тропу?» – понимающе улыбнулся Арго, предугадывая вопрос. Колдун молча склонил голову. – Пусть могучий колдун детей Куницы передаст своему великому вождю, Раму, что мои люди покинут этот край через два дня, на третье утро. Это не самое начало бодрствования Одноглазой, но раньше нам не успеть. И еще скажи: вождь Арго будет помнить вождя Рама добром. И сохранит дары сыновей Куницы. Жаль, что все прервалось там же, где и началось!

– Поверь, великий вождь детей Мамонта: Рам тоже жалеет об этом!

Дрого ошибался. Кано и его люди были не в низине, где охотники, уходившие далеко на юг, обычно устраивали свой первый привал. Гораздо ближе – в стойбище пришельцев, с которыми делили сейчас уже и вечернюю еду. И дивились гостеприимству тех, кого и видели-то впервые!

Видимо, за ними следили. Когда общинники уже круто свернули направо, чтобы обойти стороной нежданно-негаданно заселенное место, чтобы и в самом деле остановиться на первый ночлег в знакомой низине, – тропу внезапно преградили пятеро незнакомых охотников. Не со злом – с добром! Положили копья, протянули вперед пустые руки. И главный, ясноглазый седой старик, выступил вперед и улыбнулся подкупающей, доброй улыбкой.

«Мы хотели бы познакомиться с вами, мы хотели бы разделить с вами пищу, мы хотели бы помочь вам чем можем, – но, если вы против, мы немедленно свернем с вашей тропы!» – так было сказано на общепринятом языке жестов.

«Мы благодарим вас, незнакомцы; мы будем рады познакомиться с вами и разделить пищу», – таков был ответ на том же языке.

После этого в разговор вступил толмач, и общаться стало легче.

В стойбище, куда Кано и его людей провели как почетных гостей, многое было новым, и прежде всего – жилища. Их еще не окончили строить, но уже было видно: ничего подобного Кано прежде не встречал. Это были не округлые жилища, как у детей Мамонта, и у детей Серой Совы, и у детей Куницы, различающиеся лишь отдельными деталями. Новые люди строили самые настоящие дома, опирающиеся двухскатными крышами на землю и поэтому отчасти напоминающие шалаши, но только очень длинные. Один дом был уже почти готов, два других только сооружались, и было видно сквозь непокрытую еще шкурами кровлю-стену, что внутри дом разделен на части, по три очага в каждой.

– Кто вы, пришедшие сюда? – задал Кано традиционный вопрос первой встречи.

– Мы – дети Волосатого Быка, – через толмача ответил старик. Для Кано ответ мало что значил; не помог и рогатый череп, венчающий вход готового длинного дома. В здешних краях такой зверь не водился.

– А кто вы, уходящие на юг? – Старик задал встречный вопрос, ответ на который ему был наверняка известен.

– Мы – дети Мамонта.

– Мы знаем ваших старших братьев. Там, куда вы идете, их мало. Но дети Мамонта увидят там наших братьев. – Старик вновь указал на рогатый череп.

За общей трапезой разговор разгорелся весело, как молодой огонь пожирает сухую пищу. Молодые девушки хихикали, подталкивали друг друга, перемигивались.

Кано уже знал: ясноглазый старик – вождь детей этого самого Волосатого Быка. Он привел их сюда из родных мест. Зачем? Понять трудно; это не то, что у них, не изгнание. Что-то совсем иное. И похоже, сам вождь и его сородичи принимают Кано и его людей не за изгнанных, а за кого-то другого…

Говорили о женщинах.

– Неужели у великого вождя детей Мамонта только одна жена? – непритворно удивлялся его собеседник. – Как же так? Я вижу: великий вождь не слабый…

– Таков наш обычай! – все, что мог ответить Кано.

– Странный обычай, странный!.. Быть может, великий вождь детей Мамонта захочет породниться с Крейоном, вождем детей Шерстистого Быка? Посмотри: мои дочери и внучки будут рады!

(«Да, действительно, они-то будут рады, да вот моя Лайна едва пи обрадуется!»)

– Вождь детей Мамонта благодарит Крейона, великого вождя детей Волосатого Быка. У нас – своя тропа, свой обычай. Сын детей Мамонта может взять второй женой только жену умершего брата.

– Странный обычай, странный! – задумчиво повторил Крейон. – Жаль, что дочери Волосатого Быка не смогут отправиться к себе на родину с теми, кто туда послан… Такими храбрыми!.. Быть может, кто-нибудь из неженатых? Или жены есть у всех вас?

– Не у всех… – Кано решил не перечить.

– Так пусть тот, кто холост, возьмет в жены одну из наших дочерей! Смотри, они рады! А там, куда вы придете, вас встретят наши родственники. И будут рады вам, породнившимся с общиной Крейона! Что скажешь на это, Кано, великий вождь детей Мамонта?

Кано обвел глазами своих сородичей. Пожалуй… Кое-кто… Но не сразу же, не вдруг!

– Великий вождь! Мы не можем ответить немедленно: нашим юношам нужно приглядеться к вашим девушкам… И наоборот. Нужно подождать, но мы не хотим злоупотреблять вашим гостеприимством.

– И не нужно! Посмотри: кое-кто из твоих людей уже нашел себе пару… День-два поживите – а там и в путь, с молодыми женами! И тогда я расскажу Кано, моему другу, моему родственнику, – куда ему идти, как обрести на новом месте друзей и родню…

Можно ли устоять против такого напора?!

Догорает тотемный столб, утихает плач. Нужно отдыхать: это последняя ночь, которую дети Мамонта проводят в своем стойбище, где успело смениться не одно поколение. Нет, уже не в своем, уже в разоренном, разрушенном. Догорает тотемный столб; в эту последнюю ночь Колдун даже не пытается призвать духов, спросить… Знает: не придут, не ответят!

Последнюю ночь горят очаги в жилищах, завтра их засыпят, похоронят, перед тем как уйти. Но не совсем: частицы родного огня отправятся в путь на север – точно так же, как огонь из очагов общины Кано отправился с его людьми на юг.

Колдун не может заснуть, не отрывает своих глаз от дырявой кровли: шкуры уже сняты… Спит ли его гость? Или тоже ловит взглядом далекое небо? Не понять…

Очаг подмигивает; в последний раз подмигивает, играет сполохами… Завтра лишь кроха пламени в деревянной чаше отправится в путь вместе с Колдуном…

Сон все же приходит. Но сон ли это? Черная фигура нависла над ним; огненные глаза проникают в самую душу («Почему даже Огненный круг не защитил? Почему?!») – и голос звучит в самой голове:

– Думаешь, уйдешь? Думаешь, спасешься? Нет!

Круглые красные глаза все ниже, все ниже, и руки давят, давят…

– Старый! Старый! Очнись!

С трудом разлепляются глаза: рассвета еще нет, а над головой – встревоженное лицо колдуна-Куницы.

– Старый! Очнулся?! Хорошо! Я уже баяться начал… Он пришел?

С трудом выговорилось:

– Да. Во сне. Но как же так? Через Круг…

Невесело усмехнулся молодой колдун:

– Да. Во сне – и так может! Защита есть, но… Он силен, очень силен! А сейчас – спи, старый! У вас завтра тяжелый день. Я посторожу; спи!

Благодарно улыбнувшись, Колдун не уснул, мгновенно провалился куда-то в бездонную дыру, без снов, без страхов, без радостей, в молчание и тьму.

Вот и настало это утро – серое, моросящее мелким дождем, словно паутина ложащимся на лица. Дождь – не так уж плохо: кто сможет разобрать, что за влага на щеках?..

Женщины тащили волокуши, несли самых младших. Дети постарше – сами тащили что кому по силам. А мужья, отцы, братья шли рядом, с оружием в руках, готовые ко всему. Всякое может случиться с изгнанниками – не сразу, так позднее. У Арго на левой руке – щит, полученный на весенних свадьбах. И метательная дубинка детей Куницы – за поясом, рядом с кинжалом. Арго чувствовал: эти дары были даны от чистого сердца. Таким не пренебрегают, даже если оружие непривычно…

Только двое провожали их: колдун-Куница и его невеста, Нава, специально пришедшая поутру из стойбища детей Серой Совы. Что ж, колдунам можно многое, в том числе и такое, от чего простой охотник предпочтет воздержаться. Впрочем, и они провожали недолго: до того, как знакомая, хоженая-перехоженая северная тропа резко нырнула вниз. Здесь остановились, – не все, вождь и Колдун.

– Прощайте! – сказал Куница. – Пусть ваша новая тропа будет не слишком тяжелой. И да не оставят вас предки и духи-покровители!

Арго и Колдун молча прощальным жестом коснулись его плеча.

Жених и невеста, наставник и ученица, подождали, пока сумрачная, пронизанная утренней моросью низина не скрыла последних детей Мамонта, и медленно рука об руку пошли назад. Брошенное стойбище обошли стороной. Теперь это место лучше обходить стороной, по крайней мере до следующего года.

Ни Нава, ни ее жених не знали, что еще две пары глаз смотрели вослед тем, кто покинул эти края. Гарт и его сын Айон. Сами того не зная, они поступили точно так же, как несколько дней назад вождь и колдун детей Куницы: вышли на окраину своего стойбища, чтобы никем не замеченными проводить тех, с кем их столько лет многое связывало. Гарт ежился – то ли от ветра и мелкого дождя, то ли от невеселых мыслей. Его сын казался спокойным. Молчали.

– Одному я рад, – прервал молчание Айон. – По крайней мере, Туйя не успела стать женой мальчишки… как его… Каймо! Не лежит у меня к нему сердце, нет не лежит! И что моя дура нашла в нем? Такие у них есть парни! Хоть бы тот же Дрого…

– Сейчас уже все одно! – возразил Гарт. – Что хороший, что плохой, – какая разница? Их нет… А Начальный дар – возвращен?

– Куда там! – сплюнул Айон. – Возвращать-то сама должна! А она – ни в какую! Уйти хотела. Силой удержал.

Гарт ничего не сказал в ответ своему сыну – пусть решает сам.

(«Да, Айон, в три глаза смотреть тебе придется, если Туйя отказалась вернуть Дар! Она ведь – в отца! Углядишь ли?»)

– Пойдем домой! – хлопнул он по плечу своего сына. – Куница и наша Нава уже возвращаются…

И еще об одном не подозревал никто, ни один человек. Община Кано встала окончательно на свою новую тропу в тот же день и час, что и община Арго! Весело встала: три холостяка нежданно-негаданно обзавелись молодыми женами! Даже Йорг-неудачник! Повезло: дочери Волосатого Быка не успели разглядеть… Пусть не на Большом Празднестве – что ж! – не такое время, не те обстоятельства! Еще важнее другое: породнившись с сыновьями Мамонта, Крейон, вождь детей Волосатого Быка, дал вождю своих новых родственников не только добрые советы, но и амулеты, которые должны сказать его южной родне: пришли свои и от своих!

Кано задумчиво кивал. Он слушал объяснения вождя не в первый и даже не во второй раз, все хорошо запомнил. В том числе порядок, в котором нужно будет подавать чужому вождю содержимое свертка: вначале кремневое острие, обмотанное какими-то волосами (быть может, шерсть их тотема?), затем – кремневая пилка, и напоследок – три зуба песца с прорезанными отверстиями, надетые на нитку, сплетенную из таких же волос. Сейчас иной вопрос мучил его.

– Кано, Крейон – друзья! Дети Мамонта, дети Волосатого Быка – друзья, родня! Ваши братья – наши братья; ваши враги – наши враги! Но почему? Почему дети Волосатого Быка приняли как своих – изгоев?!

Крейон улыбнулся уже хорошо знакомой, завораживающей улыбкой:

– Мы знали: вы – не изгои! Ваши соседи не знают… не все знают то, что поняли мы: вы, дети Мамонта, – избранные и принявшие избранничество! Породниться с избранными – великая честь. Нам – важно, ведь и мы – не изгои, мы – посланцы предков!

Кано молча положил обе руки на плечи своего собеседника – братский жест детей Мамонта. Главное он понял. Даже если эти люди ошибаются… Что ж, тем лучше для них, для детей Мамонта!

Да! Так получилось, что люди Кано по-настоящему встали на свою новую тропу без боли и сожалений.

Труднее было людям Арго. Только в первый день своего пути испытали они тень, подобие былого гостеприимства – от своей родни, северной общины детей Мамонта. Нет, даже они, оставшиеся на прежнем месте под защитой своих соседей, не посмели пригласить изгнанных сородичей в свое стойбище. Но вождь, колдун и самые уважаемые охотники северной общины встретили людей Арго на тропе, с Путевыми дарами, и предложили разделить напоследок Дорожный огонь. И когда люди, собравшиеся вкруг символического костра, обменялись символической едой и подношениями, их вождь (не просто худым, больным выглядел он в этот день… Быть может, стыдился?) обратился к Арго:

– Великий вождь… всего нашего Рода! Все знают: ты – хранитель Священной кости! До сих пор ты безотказно делился сухой кровью со всеми твоими сородичами, а сейчас уходишь. Не по своей воле. Так поделись же напоследок с нами, теми, кто остается, – к добру ли, к худу ли… И не держи зла на нас, великий вождь!

Конечно, Арго не отказал в такой просьбе. Он никому не желал зла – из остающихся. Но каждый выбрал свою тропу. И на каждой тропе – свои ухабы, камни и корневища.

Шли дни. Люди Арго уходили дальше и дальше. Их путь шел на север, вдоль берега Большой воды. Люди уходили от мест, ставших теперь для них навек запретными. Все дальше на север шли они, обходя места самые удобные для стоянок: широкие, ровные мысы, площадки близ впадения в Большую воду мелких речушек. Они старались держаться подальше от тех мест, где могли встретиться с инородцами: весть о движении тех, кто нарушил Закон крови, передавалась от стойбища к стойбищу, опережая их самих. И те места, где жили или могли жить другие, становились запретными для них, детей Мамонта, для их проклятого Рода!

Они торопились. Зачем дразнить других? Они старались выбирать такие места для своих стоянок, чтобы те, кто здесь живет, кто воистину хозяева здешних тест, не тронули их, детей Мамонта, уходящих все дальше и дальше… Навсегда!

Позади остались хорошо знакомые места. Теперь нужно быть еще осторожнее: нежданная опасность может грозить отовсюду. Сумерки пали на высокие старые деревья, на серую, тускло блестящую гладь Большой воды. На небольшой поляне, со всех сторон укрытой деревьями, люди обустраивали временную стоянку: ставили легкие шалаши, разжигали костры. Ложбина дополнительно укрывала низкое пламя от постороннего глаза, а к ночи еще и туман обволок место стоянки. Теперь их можно заметить лишь с самого близкого расстояния. Правда, запах дыма охотник почувствует издалека, но ветер помогает сейчас детям Мамонта: он дует в сторону Большой воды. Быть может, духи не совсем еще оставили их Род без помощи?

Колдун не стал устраивать себе шалаш, только лапник да шкуры послужат ему постелью на эту ночь. А поутру – снова в путь! Сейчас он сидел усталый и от перехода, и от собственных невеселых мыслей. Но усталый или нет, до сна он все же вновь попытается проникнуть в Мир Духов. Хуже не будет!

– Как думаешь, старый, – тихо спросил его подошедший вождь, – здесь хорошее место? Духи все еще не дают вестей?

– Нет, – со вздохом сознался Колдун. – Миры закрыты, духи молчат… Но место должно быть хорошим, – я это чувствую. Только задерживаться все равно нельзя; ближайшие стойбища всего в двух переходах. Кажется, дети Большерогого; мы общались очень давно.

– Помню. Вражды не было, свадеб – тоже. Обмены. Что они сейчас, кто знает? Но весть о нас наверняка дошла и до них. Утром уйдем.

Уже отправляясь к своему костру, Арго добавил:

– Пусть мудрый Колдун даст знать, если духи ответят. Пусть даже разбудит.

Старик молча склонил голову в знак согласия, но думал он иное: «Нет, великий вождь! Будить тебя не придется. Они не ответят!»

Ночь прошла неспокойно. Нет, нападений не было, но людям казалось: к привычным звукам ночного леса – уханью филина, одинокому волчьему вою, треску сучьев под копытами то ли большерогого, то ли лошади, случайно отбившейся от табуна, – примешиваются иные, странные звуки. То заунывные, похожие на плач, то злые, гортанные, они перекликались, скрещивались, то замирая где-то в чаще, то словно приближаясь к самому уху. И еще казалось: привычные, знакомые шумы исчезают, испуганно затихают в такт этим звукам, будто сам лес внимает им в тревоге…

Люди знали: такие звуки – голоса мертвых, погибших недоброй смертью, не узнавших проводов на ледяную тропу как должно и поэтому томящихся здесь, в Среднем Мире. Их притягивает человеческое горе и беды, и сами они несут еще худшее горе… Только помощь и защита предков оберегает Род от этих мятущихся, злосчастных душ. Истончается покровительство, слабеет защита – и они тут как тут…

Дрого, Каймо и Йом держали последнюю, предрассветную стражу, начавшуюся в тот глухой час, когда тяжело больному или просто усталому, измученному бессонницей человеку начинает казаться: рассвет не наступит никогда! Не будет больше никаких рассветов – только тьма! И все же солнце всходит, хотя и не для всех.

И вот, в то самое время, когда тьма, нависшая над спящим становищем, стала едва-едва сереть, чуть-чуть растворяться, когда окружающий мир уже готовился принять знакомые, привычные очертания, – до чуткого молодого слуха донесся хруст сухих веток… Шаги – легкие, быстрые… Не зверь, человек; и вот странность: торопится, спешит, не пытается скрыть себя… К НИМ, ИЗГОЯМ?!

Бесшумно, с копьями наготове, охотники скользнули туда, откуда слышались эти непонятные шаги. Большая старая сосна уже выступала из мрака, и от нее отделилась одинокая фигура… Подросток?

Он явно почувствовал приближение охотников (опытен!), но не выказывал ни испуга, ни желания скрыться или напасть. Просто стоял и ждал, с опущенным дротиком в правой руке, сбросив с левого плеча какой-то мешок.

Дрого первым узнал загадочного «незнакомца», а узнав – выпрямился во весь рост, открыто засмеялся и хлопнул по плечу приятеля:

– Эй, Каймо, иди встречай свою невесту!

Там, у старой сосны, стояла усталая Туйя и счастливо улыбалась своему жениху и друзьям.

 

Глава 17

НАПАДЕНИЕ

– Почему же дочка Серой Совы сразу не пошла за своим женихом, если так решила? И коль скоро даже Начальный дар не был возвращен? – расспрашивал Арго, удивленно, словно в первый раз рассматривая нежданную гостью.

– Отец запрещал! – мрачно ответила Туйя, с сожалением оторвавшись от сочного, лакомого куска жареной оленины.

(«Натерпелась, бедная, наголодалась! Это надо же, столько дней прошло! И как только выследила, как чужому в руки не попалась!»)

– Не пускал, и все! – продолжала девушка. – Бил даже. «А Начальный дар от изгоев, мол, и не дар вовсе! Мне, мол, до него и дела нет!»

Общинники – и мужчины, и женщины, и даже дети, – собравшись в круг, завороженно слушали рассказ этой бесстрашной девочки. Дивились, перешептывались. Повезло же этому Каймо! Он сидел тут же, рядом со своей нареченной, кормил ее из своих рук и принимал пищу с ее ладоней, бросая победные взгляды на своих сверстников. Чаще всего – на Вуула.

Утолив первый голод, Туйя стала говорить подробнее:

– На третий день отец на охоту ушел. Решил, видно: время прошло, теперь и сама никуда не денется! А я – взрослая! И слово дала, и Начальный дар не отвергла! Как жить буду? Решила: что будет, то будет! Чужой след брать могу, свой скрывать умею. Духи помогут. А нет, значит, нет. Сгину, только от жениха не отступлюсь. – Она посмотрела на Каймо, улыбнулась и притянула к себе его руку с очередным куском оленины. – И другому не дамся. Живой.

Айя тихонько, как бы про себя, промолвила:

– Страсть-то какая – ночью, одной, в лесу! Мы – с мужчинами, и то… Сегодня такая жуть мерещилась, такая жуть!

Девушка улыбнулась:

– Я к жениху спешила. К тому, что долгую ночь вдали от стойбища провел. Вот и вспоминала про это, когда было страшно. И заклинания Туйе известны, и не без оберегов она. Только поголодать пришлось: спешила очень. Не до охоты. А припасов взяла мало.

(«Было страшно, было! Только зачем вам об этом знать?.. Хорошо, что вспомнила наставления жениха нашей Навы! С Колдуном нужно поговорить! До ночи».)

Дрого заметил, что при словах о долгой ночи Каймо отвел взгляд и покраснел. Стыдится все же. Вспомнились отцовские слова: «Винить его не могу: испытание было страшным». Но ведь и они не винили Каймо, почти не винили. Только потом, когда он сам начал…

(«Может быть, все еще образуется? Если такая девушка не побоялась оставить свой Род ради Каймо!»)

Арго и Колдун переглянулись. Затем вождь улыбнулся, протянул руки и шутливо стукнул лбами Каймо и Туйю:

– Ну что ж. Вижу: нужно посылать за Большерогим! И задержаться придется – здесь. Не возражаешь, Каймо?

В ответ – благодарная, счастливая улыбка.

Разными бывают свадьбы. Иная и вовсе незаметно проходит: взял вдовец себе в жены немолодую с ее согласия, или молодая вдова к очагу холостого охотника перешла… Бывало, вождь соединит, а остальные и узнают-то не сразу! Всем известно: лучшие свадьбы – на весенних и осенних празднествах. Но иногда и празднествамежродового нет, а свадьба веселая, счастливая, хотя вроде бы и не в срок, и не так уж много людей собралось – одна община, и все…

Вот такой и обещает стать свадьба Каймо и Туйи. Худо общине, совсем худо. А тут – как нечаянный лучик сквозь многодневные тучи… Или – как облегчение после долгой болезни, когда в измученном, ослабевшем теле нежданно просыпаются прежние силы.

Арго обратился к Туйе:

– Ты выбрала трудный путь, но это – твое право. Большой Совет решил: право выбора – за женщиной, а не за ее отцом или мужем. Что ж, помогай жениху строить шалаш. Жаль – на одну ночь, не больше. Завтра – в путь.

Он обвел взглядом мужчин:

– Кто добудет большерогого? Дрого и Вуул? Хорошо.

Йома, вызвавшегося было на помощь, остановил жестом.

– Не нужно, справятся сами. Оставайся с Нагой.

Йом больше других был рад нечаянной задержке: что ни говори, а его Нага – единственная с новорожденным; у других женщин или ползунчики, или уже подросшие детишки. Конечно, Ойми молодцом держится, мать не утомляет, да и он сам – единственный мужчина, которому разрешено тянуть волокушу – при свете и на открытых местах, где не подстерегает внезапная опасность. Но и матери, и малютке Аймиле лишний отдых только на пользу. Нага в этот раз спокойна за девочку, но Йом не мог забыть прежние смерти своих детей.

Да, эта свадьба была веселой, несмотря ни на что. После непрерывного пути («Уже восьмая ночь! Уже Одноглазая вновь смежает свое веко!») люди отдыхали не только телом, душой отходили. Нет, не все еще потеряно для них, детей Мамонта, если вот совсем еще юная дочь Серой Совы и отцовский запрет презрела, и свой Род оставила ради их молодого охотника. Пусть же счастлива будет! Пусть побольше сыновей Мамонта принесет в их общину! Они, изгои, еще найдут себе пристанище, такое, где и нежить их не достанет, и благосклонность предков и духов-покровителей вернется… Да и где она, кстати, эта самая нежить? Быть может, и осталась там, откуда явилась, – в Проклятой ложбине? Так оно и есть, не иначе…

В этот вечер, под защитой Огненного круга, проходя в Священном танце вокруг костра и напевая свадебные песни (пламя низкое и поют вполголоса: лучше слишком не рисковать, но и не лишать же храбрую Туйю и ее жениха этой радости!), все верили: да, так оно и есть! Даже Арго, ритмично хлопающий в ладони (барабана не было, но он чувствовал: связанные с ним духи – здесь, у костра!). Словно уже вот она, их новая родина! Словно и идти уже никуда не нужно, и не легкие шалаши, что будут брошены завтра поутру, окружают их, а настоящие жилища, в которых пройдет не один год… И лишь Колдун не разделял эти надежды, хотя и не показывал вида, – зачем? Пусть отдохнут, раз уж так получилось… Пока лишь он один знал, что настигло Туйю на ее пути…

Вступая на избранную тропу, Туйя не пренебрегла предостережениями колдунов: стебли и клубни дикого чеснока были при ней, вместе с оберегами, вплетенные в косы, перевитые с кожаным шнурком на шее. А лепестки белого цветка она прикрепила каплями смолы к своей одежде, к шапочке. Нава – лишь она одна знала замысел Туйи – показала ей узор. И Огненный круг научила строить.

«Каждую ночь! Помни: каждую ночь! Иначе к твоему жениху придет не та Туйя. И не для радости».

И еще кое-что объяснила Нава: как быть, если нежить все же явится.

Первая ночь прошла спокойно. Звуки – были, не одни лишь привычные шумы и шорохи ночного леса. Другие, незнакомые. Она знала: бояться не нужно, она защищена. И не испугалась: с головой укрылась своим плащом и заснула. Потом – целый день по следу детей Мамонта, скрадывая свой след, уклоняясь от случайных встреч, и все же быстрее, как можно быстрее, чтобы догнать. Никто не потревожил ее и на втором ночлеге, и на третьем. А вот на четвертую ночь…

Туйя торопилась как только могла. Замечая признаки свежего следа, она даже перестала слишком заботиться о том, чтобы скрыть свой. («Хорошо, что местабезлюдные. Никого не встретила. Слышала, конечно, каких-то охотников, да они меня не слышали и не видели. А то, чего доброго, убить бы пришлось!» Колдун только головой покачал в ответ.) И все же надежды нагнать детей Мамонта в пути или достичь их стоянки раньше, чем сядет солнце, не оправдались. Но и провести еще одну ночь, от заката до самого рассвета, в одиночестве, когда желанная цель так близка, она уже была не в силах. Решила идти, пока виден след, такой отчетливый; его же и скрыть никто не пытается, да и как скроешь? Движется целая община, и немалая. Она переждет только самый глухой час, когда и самый ясный след можно пропустить.

(«Как же ты могла?! И зачем?» – с досадой спрашивал Колдун. «На обереги надеялась. А еще больше на то, что вот-вот до вас доберусь».)

После захода солнца ночь сгущалась быстро: засыпающая Небесная Старуха поздно появляется в небе. В прежние дни Туйя выбирала ночлег уже на закате солнца, – так колдуны учили охотников, так настойчиво советовала ей Нава. Но теперь она шла и шла вперед, по горячему следу, заметному даже в сгущающейся тьме. Заметному не только для ее острых глаз: теперь она явственно обоняла след знакомых запахов стойбища; стопы ее и сквозь мокасины ощущали тропу, проложенную совсем недавно…

И все же долго идти не пришлось. Чем плотнее сгущалась тьма, тем явственнее смыкалось вокруг девушки иное, невыразимое словами.

(«Голоса неприкаянных?» – спросил Колдун. «Да. Но их я уже не боялась, знала: обереги – сильнее. И заклинания знала. А тут… не знаю как сказать… Будто какие-то черные невидимые крылья смыкаются. Не могут сомкнуться до конца, но силятся, силятся… И я сдалась. На первом попавшемся пригорке навела Огненный круг, произнесла заклинания и упала без сил… А ведь оттуда уже эти сосны были видны, даже ночью… Совсем близко!»)

Она очнулась поздно, полузакрытое око Одноглазой уже поднялось над кронами, и в его тусклом сиянии, смешанном со светом Небесной Тропы, земная тропа, ведущая к стоянке детей Мамонта, совсем уже близкой – Туйя ощущала это всем своим существом! – притягивала, манила… «Иди! Не нужно ждать рассвета! Они рядом! Каймо ждет!» Она словно слышала эти призывы; вот только откуда?

Девушка вслушалась, всмотрелась в ночь. Ничего, даже плач неприкаянных смолк. Только тихая, тихая ночь, уже идущая на уклон. Какая-то птица, вычертив сложную петлю, скрылась в ближнем ельнике. Внизу, слева, послышались фырканье и плеск: большерогий утоляет жажду… И Туйя решилась. Встала, еще раз осмотрелась… Все спокойно, а зов так близок, так нестерпимо манящ… И она покинула Круг.

(«Старый, не сердись! – умоляла Туйя, виновато вглядываясь в нахмуренное, строгое лицо Колдуна. – Понимаешь, я подумала: может, это и в самом деле Каймо меня призывает? Ты ведь знаешь, как это бывает, когда один о другом тоскует, а тот слышит его тоску, даже голос слышит…» Колдун молча кивнул; его суровые черты смягчились. Да, он знал, как это бывает!)

Она шла скорым шагом. Горячий след вел без труда, сейчас с пригорка вниз, потом через ельник, дальше снова вверх, к соснам, а там… Да, наверное, там…

ОН появился внезапно, беззвучно – и сам лес как будто замер при его появлении. Бледный свет Небесного засыпающего глаза почти не проникал сюда, в глухой ельник. И все же она узнала и вскрикнула удивленно и радостно: «Каймо?!» Ибо это был он, Каймо, невесть как очутившийся здесь… Или он сам отправился навстречу своей невесте? Но как он догадался, как смог разыскать ее?..

Недоумение удержало Туйю от того, чтобы немедленно броситься к любимому, спасло от неминуемой гибели. («От ГИБЕЛИ?! Хуже, гораздо хуже!») Впрочем, не только оно. После мгновенной радости и замешательства приближающаяся фигура показалась… какой-то иной… Каймо не так двигался! И почему он вдруг резко остановился и манит ее к себе, не приближаясь, не говоря ни слова?

Но лишь тогда, когда ощерился рот, обнажив необычайно белые зубы, когда прозвучали слова: «Туйя! Я жду тебя! Твой Каймо замерз в одиночестве! Сними все, все сними и иди ко мне. Я жду тебя!» – она поняла окончательно: НЕ Каймо! ТА тварь, о которой столько говорилось этим летом!

Тогда-то настоящий страх и пришел. Ее ТЯНУЛО к этой нечисти, к этим красным глазам… («НЕ СМОТРИ! НЕ ОТВЕЧАЙ НА ПРИЗЫВ! ГОНИ ПРОЧЬ ОТ СЕБЯ – СЛОВАМИ, ОБЕРЕГАМИ! И ДА ПОМОГУТ ТЕБЕ ВЕЛИКИЕ ПРЕДКИ!» – вспомнились вдруг наставления Навы о том, что делать, если все же она столкнется с нежитью.)

– Нет! НЕТ! Ты не Каймо, и я не подойду к тебе. И тебя не подпущу! Прочь, тварь, прочь! – закричала Туйя, выставив дрожащую левую руку в бессильном защитном жесте… А потом повернулась и, не выбирая тропы, напрямик, бросилась туда, где сосны, где – она уже знала это! – ее будет ждать настоящий Каймо.

Она бежала, не обращая внимания на царапающие лицо ветки, спотыкалась о корни и думала: «Только бы не упасть!» – а сзади слышался зов:

– Туйя! Туйя!

И вернулись голоса и плач неприкаянных, и ощущение этих смыкающихся черных крыльев, которые вот-вот отрежут дорогу…

Проклятый ельник позади, крылья не успели замкнуть ее! Туйя бежала наверх, к соснам, задыхаясь; ей казалось: вот-вот лопнет сердце, вот-вот подкосятся ноги… И все же с великим облегчением замечала не только глазами – и слухом, и кожей: НАСТУПАЕТ РАССВЕТ! И с каждым ударом сердца чувствовала, как теряют силу эти страшные крылья, как отступает, уползает назад, во тьму, ненавистный Враг…

Изможденная, измученная прислонилась она к стволу большой сосны, уже зная: опасность миновала! И не ошиблась: стоянка детей Мамонта – внизу, и сейчас к ней скрыто подкрадывается стража… вместе с Каймо! «Скрыто?» Туйе стало смешно: ее предельно обостренные чувства могли бы различить охотников – всех вместе и каждого в отдельности – и с намного большего расстояния. А вот сама она – пожелай только! – смогла бы сейчас так бесшумно укрыться от этих сторожей, что если бы и вышли они на след, то лишь при солнце…

Вот такой, вконец измотанной, но счастливой, улыбающейся молодым охотникам (и своим мыслям), и нашли ее Дрого, Йом и Каймо… Но о том, что случилось, что пришлось пережить юной дочке Серой Совы, знает только Колдун…

– Повезло тебе! – сказал старик. – Повезло! Любовь спасла тебя, – говорят, так бывает…

– Старый! Прошу – никому не говори! Думала, Туйя храбрая; оказалось: Туйя – трусиха!.. Не говори, прошу. Стыдно!

– Не скажу. Но Туйя – не права. Туйя – молодец; поверь старому…

Девушка печально улыбнулась:

– Спасибо, старый! Спасибо на добром слове! Но… Я же знаю! Я понимаю!.. Хотела быть достойной Каймо, но…

(«"Достойной Каймо!" А он-то – будет ли достойным тебя?!»)

Вот почему, глядя на идущую круг за кругом молодую пару (такие счастливые!), смешанные чувства испытывал Колдун. Нежить все же настигла их (а разве на иное он мог рассчитывать?!), и завтра нужно всем снова напомнить об осторожности. Опасность близка, совсем рядом, в ночной тьме, быть может, всего лишь в двух-трех шагах от их Светлого круга…

А люди веселились – от души, не взирая ни на что… Как бы то ни было, а эта свадьба казалась счастливой!

Действительность напомнила о себе на следующее утро. На рассвете стража дала сигнал тревоги. Шум не был слишком угрожающ: те, кто направлялся к стойбищу детей Мамонта, не скрывали своих намерений, но их было много. Мужчины, вооружившись, напряженно вглядывались в подернутые туманом заросли, – оттуда слышались шаги и голоса, оттуда должны были появиться нежданные гости… («Даже не скрываются… Впрочем, это как раз неплохо.»)

Десятка два коренастых людей – при оружии, в предупредительной раскраске, – вынырнув из тумана, молча стали в полукруг, лицом к лицу с детьми Мамонта. Дрого обратил внимание на их прически: не хвосты, стянутые кольцами из слоновой кости, как у них самих, не налобники, как у их бывших соседей, детей Серой Совы, – множество мелких косичек с вплетенными оберегами. У разных мужчин косички переплетены по-разному – видимо, особые знаки… Во взглядах не чувствуется особой злобы, оценивающие взгляды…

Вперед вышел пожилой мужчина, похоже постарше Арго. Его косички образовывали особенно сложный узор. На плечах – странное сооружение явно из венца большерогого (как только таскает этакую тяжесть!) Копье – в левой руке, наконечником к земле… Все будет зависеть от исхода разговора.

Арго выступил вперед; копье церемониальное, бивне-вое, также острием вниз. Воевать пока никто не хочет!

– Мы – дети Большерогого, – без обиняков заговорил старик, по-видимому, их вождь. – Вестники сообщили нам о пути изгнанного Рода детей Мамонта. Сейчас мы пришли узнать: почему изгнанники задержались на нашей земле? Разве им не ведомо, что такая задержка несет несчастье? И почему вы убили на нашей земле нашего старшего брата?

– Арго, вождь детей Мамонта, приветствует великого вождя детей Большерогого. Пусть великий вождь не посетует: наши тропы скрещивались много лун назад, и имя забыто. Но Арго помнит: между нашими Родами не было ни войн, ни обид. Не нужны они нам и теперь. И я готов ответить на твои вопросы, великий вождь детей Большерогого!

Вожди сели на землю скрестив ноги, лицом к лицу. Копья примостили на коленях: не мир, но и не война. Беседа.

– Нук, вождь детей Большерогого, ждет ответа!

– Дети Мамонта помнят о своей новой тропе. Дети Мамонта хотели уйти накануне, но их нагнала невеста одного из молодых охотников, дочь Серой Совы. Она не вернула жениху Начальный дар и добровольно пошла в изгнание. Мы задержались ради свадебного обряда.

Нук с удивлением посмотрел на Туйю и Каймо. Ему не верилось, что такое возможно. Сзади послышался сдержанный говор, явно не враждебный. Наоборот. Следовало закрепить успех.

– Пусть Нук и его сородичи не посетуют на нас, детей Мамонта. Ваш старший брат, большерогий, отдал свою кровь, сердце и печень, чтобы скрепить свадебный обряд. Таков наш обычай. Конечно, мы проводили большерогого на ледяную тропу с почетом. И мы готовы заплатить его младшим братьям необходимый выкуп.

Теперь лицо вождя детей Большерогого разгладилось. Не об обиде, подлинной, мнимой ли, думал он, теребя одну из косичек. О выкупе.

– У детей Мамонта хорошие дротики! – прозвучал ответ.

(«Да. Хорошие. И ты их получишь, что делать. Ты и твои люди уже присмотрелись к нам, поняли: здесь нет слабаков! И вам лучше оставить нас в покое на новой тропе… Но мы будем настороже: кто знает, нет ли среди вас жаждущих крови?»)

Арго кивком подозвал Йома:

– Принеси три дротика. Лучших. И запасной колчан.

Нук остался доволен подношением. Прицокивая языком, разглаживал куний и песцовый мех, оторачивающий берестяной короб, обтянутый кожей, любовался узором из костяных нашивок. Затем бережно, один за другим осмотрел бивневые дротики… Даже покраснел от удовольствия!

– Дети Большерогого от имени их старшего брата, ушедшего к предкам, благодарят детей Мамонта за щедрый дар. Наш старший брат идет по ледяной тропе без обиды. Он желает молодой нарожать своему мужу побольше крепких сыновей. Пусть новая тропа детей Мамонта будет легкой и завершится добром!

Вождь детей Большерогого не без усилий поднялся на ноги, два охотника почтительно поддержали его под руки. Копья были уже на плечах – знак мира. На прощание Арго и Нук обменялись дружескими жестами: правая рука на левое плечо.

Когда хозяева здешних земель скрылись, Арго облегченно перевел дыхание. Все хорошо, что хорошо кончается, но… Нужно уходить! Не мешкая и как можно быстрее. Отдохнули, теперь нужно торопиться. Подальше от мест, где вестники так быстро разносят молву об изгнанном Роде!

Еще три дня миновало. Погода испортилась: голубое Небо, солнце, совсем недавно весело игравшее в желто-красной листве, – все это скрылось в сплошной серости, в нудной, бесконечной осенней мороси. Вроде бы и дождь не так уж силен, да другим берет – непрерывностью. Скользят ноги по мокрой траве, утопают в лужах, вязнут в глине… Идти все труднее, все короче переходы, длиннее привалы. Но идти нужно. Сколько идти, неведомо никому. Дальше. На север. Без зримой цели…

Колдун мрачнел с каждым днем. На осторожные вопросы вождя отвечал одно: «Молчат. Или говорят; „Дальше! Скорее!“» Арго знал и о другом. О том, что видела Туйя. Пока нежить себя не проявляла никак, но по крайней мере трое знали: она здесь, рядом! Подстерегает!

Арго приглядывался к людям. («Ах ты!.. Все одно к одному: и спешить нужно, пока на беду не нарвались, и спешить нельзя…») Тяжело! У Наги – новорожденная, но Арго боялся не столько за нее, сколько за ее мужа. («Йом, Йом! С лица уже спал! Все понимаю, да что же делать?! Идти нужно; отдых, если и будет, – там, впереди…»)

Веселее всех – Каймо и Туйя; на каждом ночлеге хоть какой, а шалаш себе построят… Что ж, их дело – молодое. Вот и сейчас: идет Колдун, еле переставляя ноги, Огненный круг налаживать; кто – шкурами укрылся, даже от волокуши не отошел; кто – копья, да палки, да шкуры – вот и весь заслон на ночь. Только Йом для Наги старается, да Каймо и Туйя… И весело им, молодым!

Арго крикнул сыну:

– Эй, Дрого! Что-то совсем мы с тобой обленились! Под шкурами да на дождике… Давай-ка для матери хотя бы крышу соорудим!

Дрого кивнул – и дело пошло! Моросит дождь, противно, скучно, – а все не так, все легче!.. Когда кровля была готова, Арго предложил:

– Может, и ты с нами? Совсем, поди, намок… Но молодой охотник только хмыкнул:

– Не беда! Вторую шкуру возьму – и ладно! В случае чего, не просплю!

– Не призывай лиха! – серьезно предостерег отец.

Лихо первым почуял Вуул. Сквозь монотонную капель, сквозь безопасные шорохи промозглой ночи… Не спутать, подкрадываются! Сделал вид, что дремлет; склонился к напарнику по страже (а Морт, кажись, и впрямь задремал!):

– Сухой хворост – в огонь! По моему сигналу!.. Да тихо ты!

Нервы напряжены до предела. Глаза пока бесполезны, только слух… Ага! И Морт вздрогнул, услышал…

Их стражу, почуявшую врага, врасплох уже не застать. Но важно – подать сигнал. Так, чтобы сбить нападающих, а самим… Сейчас!

– И-о-го-го-го-го! Й-я-а-а-а! (Опасность! Враг – рядом!)

Взметнувшееся пламя разорвало дождь и ночь. Сыновья Мамонта, мгновенно вырвавшиеся из сна, из-под шкур, с оружием наизготовку, метнулись навстречу темным фигурам, с боевым кличем вылетающим из мрака.

В отблесках пламени – не лица, бело-красные рожи… Словно это и не люди вовсе – злейшие из злых духов, внезапно обретшие плоть и кровь…

Первый – на копье! Попал, нет ли, – а он под ногами! Второй! Отбито – и древком!.. Умеет! Еще удар! Еще!..

Схватка – это один на одного, грудь с грудью, равный с равным… Оружие – любое; что по нраву!..

Старый Гор – один из первых; его оружие – дубина; двое уже лежат, один шевелится… Один с копьем отскочил, настороже…

– Эй-х-ха!!

Копье – в одну сторону, владелец – в другую…

– Эй-х-ха!!

Дубина врезалась в бок – и напавший отлетел прямо в костер, и взвыл…

– Эй-х-ха!!

Арго – лицом к лицу с кроваво-белой мордой… (Вожак?/) Копье… Щит! Отбито; Куницы не лгали!.. Снова копье… Ах! ВЫБИЛ! Дубинка, дубинка… БРОСОК!

Увы! Неумелый бросок… Плоская изогнутая дубинка сыновей Куницы, казалось бы направленная точно в лицо врага, взметнулась над его головой и, описав петлю, долбанула по шее насевшего на Йома…

ГОТОВЬСЯ! Отбито!

Враг был опытен и силен. Арго оборонялся уже вторым копьем и щитом; первое – выбито умелым ударом.

Их поединок решит все! Кто бы ни были напавшие, а бой решают вожди!

Враг опытен, умел, но и Арго – не промах… Отбито! Не прошло! А теперь…

Вождь детей Мамонта сосредоточился… (Враг мог подумать: ослаб! Пусть думает!)

Копье, направленное прямо в лицо, отведено краем щита, а сам он, нырнув, уже был готов нанести удар в сердце…

ПРОКЛЯТАЯ ГЛИНА!

Поскользнувшись, Арго промахнулся и, хотя сбил врага с ног… пролетел вперед, в землю носом, вместе с копьем и щитом, и враг вырвался, увернулся, вскочил первым, и спасения нет, даже щитом не закрыться, и…

– Ой-яха-ха-ха-ааа!

Дрого замешкался: запутался во втором одеяле! Вырвавшись – с копьем, с дротиками! – увидел: ОТЕЦ ПОГИБ! Бело-красное чудовище, издав победный клич уже изготовилось для смертельного удара…

НЕ ДО МЕТАЛКИ!

Дрого метнул дротик с руки, из самой неудобной позиции…

Он не верил своим глазам: бивневое оружие по самое кольцо вонзилось в предплечье врага! Победный клич перешел в крик боли (ДА! И мужчина не выдержал!), – и враг, выронив копье, упал на колени, а затем…

– Хай-я-я-я-я! – Дрого метнулся с копьем наперевес, чтобы добить, и отец уже на ногах, и их копья сейчас враз…

– НЕТ! ХВАТИТ КРОВИ!

Его мать, Айя, метнувшись вперед, заслонила собой поверженного врага от копий сына и мужа.

Война – мужское дело. Не срами свой Род, не проси пощады, коли побежден. Но лучше сам убей врага, съешь его сердце и печень, чтобы сила твоя усилилась во славу Рода. Война есть война, и горе побежденному! Нет и не может быть ему пощады… за единственным исключением: если жена или дочь победителя закроет своим телом поверженного врага! Но если такое случается, это конец вооруженной распре! Победители, побежденные – опускают оружие и не смеют обратить его друг против друга… По крайней мере в этот день!

После крика Айи опустились копье Вуула и дубинка Гора; Морт, уже готовый всадить костяной кинжал в горло своего противника, отпустил хватку и даже похлопал его по спине, помогая прокашляться… Арго с ужасом посмотрел на жену (в самый последний момент задержал удар!) – а затем улыбнулся, отвел копье и подал руку поверженному.

Приняв предложенную помощь, тот сел и, сморщившись от боли, коснулся дротика:

– Чей удар, Арго? Небось твоего сына? Вот теперь понимаю, каково пришлось тому… Неуязвимому на Большой охоте.

– Айон?!

Арго не мог сдержать удивленное восклицание. Перед ним был Айон, сын Гарта. На них напали сыновья Серой Совы, проделавшие для этого немалый путь!

– Айон, Айон, кто же еще? – невесело усмехнулся обессиленный охотник. – За своей дурой пришел, да вижу: хорошо защищаете!.. Дрого! – Он встретился взглядом с победителем. – Если уж добивать не будешь, то помоги!

Дрого молча приблизился к бывалому охотнику. Резко, как учили, выдернул из раны свой дротик. Кровь хлынула ручьем, даже в неверных отблесках костра было заметно, как побледнел Айон.

– Хороший удар!.. Небось кость перешиб? – Он старался говорить спокойно, как положено мужчине.

Дрого разорвал куртку и осмотрел рану:

– Кость цела. Если храбрый Айон позволит, я уйму кровь и наложу жгут и листья.

Айон кивнул в знак согласия и прикрыл глаза. Подошедший Колдун молча наблюдал за работой Дрого, одобрительно покачивая головой:

– Не зря учил…

Мужчины успокаивались: бой кончен не в пользу напавших, но новых жертв не будет. Предстояло лишь разобраться с пострадавшими. Недавние враги, еще не отдышавшись от смертельной схватки, теперь безо всякой злобы, даже перешучиваясь, осматривали друг у друга раны и увечья. В основном, ничего страшного: две-три колотые раны, четыре выбитых зуба, сломанное ребро (дубинка Гора поработала!). Но три тела лежали неподвижно: молодой сын Мамонта и двое сыновей Серой Совы. Айму, любителю страшных историй, не повезло: дротик, пущенный чьей-то меткой рукой, насквозь пробил его горло. Один из сыновей Серой Совы – тот самый, которому, помимо удара копья, досталось по затылку метательной дубинкой Арго, – был еще жив, хотя и очень плох. А третий… Йом, сваливший его ударом в сердце, перевернул мертвое тело и горестно воскликнул:

– Эбон!

Да, это был тот самый охотник, вместе с которым преследовали они лишенного имени, тот самый, что перебрался вместе с Мортом через Большую воду… Одинокий, неухоженный, но храбрый охотник, настоящий следопыт!..

– Как же так?! От моей руки…

– Перестань, Йом! – возвысил голос Айон. – Мы еще легко отделались. Если бы не Айя, валяться бы и мне сейчас рядом с Эбоном… И не мне одному.

– Отец, что все это значит?! Как ты мог?

Айон обернулся на голос. Вот она, донельзя возмущенная дочь, а за ней… За ней прячется непутевый муженек. С копьем – надо же!..

– Отец! – продолжала возмущаться Туйя. – Я – взрослая; я не отвергла Начальный дар, я ушла к своему жениху по своей воле! Как же ты мог… Люди погибли; а если и захватил бы, что, своей второй женой сделал бы меня?!

– Замолчи! – рявкнул Айон. – Замолчи! Ты и впрямь дура! Для чего мужа взяла? Под своим подолом держать?! Изо всех – нашла кого? Кто тебя защитил? Муж? Как бы не так, «муж»! Он хоть копье-то держать умеет?..

И пошло, и поехало! Бой проигран, но худший позор – не на сыновьях Серой Совы… Виновен Каймо, нет ли, но он не сражался. За жену свою не сражался; другие отстояли! А уж такое… Хуже позора и не выдумать!.. И никто не вправе защищать такого от насмешек, даже если смеются побежденные! Никто, даже вождь победителей!

Один за другим, наперебой насмешничали сыновья Серой Совы над злосчастным Каймо:

– Эй, а жена твоя копьем владеет?

– Эй, а спите-то как? Кто сверху?

– Эй, а рожать-то ты умеешь? А грудью кормить?..

Каймо молчал, уставившись в землю. Защитить его не мог никто из сородичей, – никто, кроме него самого. Все, что нужно было для этого сделать, – выйти вперед, ударить копьем оземь и сказать: «Ну, храбрецы! Языки у вас остры, а вот как копья? Кто первый?»

Этого и ждали. И Серые Совы, и сородичи, и, быть может, больше всех – его Туйя… Но Каймо молчал! А когда молодая жена осторожно опустила ладонь на его руку, – выдернул со злобой.

Наконец Айон прервал издевательства.

– Довольно! Вижу – моему другу (он показал на Дрого) это неприятно. Ты, Туйя, не того выбрала! Был бы Дрого твоим мужем, я бы только порадовался.

Почти все женщины, видя, что опасность миновала, уже разбрелись по своим местам, уложили встревоженных детей. У костра остались только мужчины, слишком возбужденные горячкой боя, чтобы устраиваться спать. С ними остались только Айя и Туйя.

– Айон, – заговорил Арго, радуясь тому, что неприятные для всех насмешки прервались, – вы встали на наш след очень поздно. Но почему? Ведь согласие Большого Совета мы не нарушили; твою дочь никто не похищал… Неужели Гарт так распорядился?

Айон хмыкнул:

– Не распорядился, нет. Не возражал – и только. Узун сказал: «Не вернем беглянку, – беды на весь Род обрушатся!» Нава была против, но ее… В общем, ушла она к своему жениху, колдуну-Кунице. А мы пошли за вами. Глупо, быть может, да уж очень обидно мне показалось… И колдун сказал…

Арго ничего не ответил. («Странные дела у вас там, на родине, твориться стали после нашего ухода! Очень странные: „мудрый Узун“ советы дает, вождь ему потворствует… А ученица настоящего колдуна уходит…»)

До рассвета далеко, ночь и усталость берут свое. Многие мужчины начинают дремать… Откуда-то из темноты послышался странный жалобный крик… Филин, быть может? Но на уши давит еще что-то, помимо звука…

– Круг-то разомкнут! – встревожился Арго, но тут же облегченно вздохнул, увидев возвращающегося Колдуна. (Да/ Колдун детей Мамонта в напоминаниях не нуждается!)

– Вы еще заботитесь о Защите? – спросил Айон.

– Да. А вы?

– По-разному. Дети Куницы – еще сильнее, быть может… Мы – все меньше и меньше… К вам подбирались без Защиты на ночевках. И ничего.

Арго спорить не стал. Это не его дело. Утром расстанутся. Навсегда. («Надеюсь, что навсегда!»)

Айон словно подслушал тайные мысли.

– Пусть великий вождь детей Мамонта не тревожится. Сыновья Серой Совы знают, как должно поступать. Наши копья никогда не поднимутся против вас. Пусть твои люди спокойно спят: они устали, и тропа ваша долга… А чтобы не было лишней тревоги, мы сложим свое оружие у ног ваших стражей. До утра. Утром – простимся.

– Это ни к чему, Айон! – твердо ответил вождь. – Располагайтесь у костра где хотите, при оружии. В случае чего, наши стражи дадут общий сигнал. Они внимательны, – ты мог убедиться.

– Благодарю. Перед тем как уйти в сон, я хотел бы обменяться кровью с твоим сыном. Если, конечно, он не против.

Обмен кровью – не братание: нельзя побрататься инородцам. Но обряд очень важен – ко многому обязывает. Это – особая дружба, доверительные отношения; война и вражда между теми, кто обменялся кровью, немыслимы. Преступить через это – отступничество, клятвопреступление.

Дрого с готовностью обнажил правую руку, вскрыл вену и дал слизнуть кровь сыну Серой Совы. Отворяя свою кровь, тот с улыбкой сказал:

– Храбрый Дрого уже сделал мне сегодня хорошее кровопускание. Поделом, быть может. Но эту кровь я даю добровольно, в залог того, что копья наши не скрестятся. Никогда.

А обнявшись, шепнул на ухо своему молодому кровному другу :

– Может, и зря я так с вашим Каймо… Тебе лучше знать! Все же приглядывай за моей дурой. Позаботься, если что.

Дрого выдохнул почти неслышно:

– Хорошо.

Наутро расстались не сразу: нужно было похоронить погибших. Похоронили их вместе; дополнительный знак: с враждой покончено, нет ни долгов, ни обид. Самый пострадавший из сыновей Серой Совы к утру немного оправился, но все же идти почти не мог. Пришлось сооружать носилки.

Обменялись прощальными словами, пожеланием друг другу легкой тропы. Колдун предупредил:

– Пусть сыновья Серой Совы будут осторожны на обратном пути – по ночам! Пусть от заката до рассвета друг от друга не отлучаются, пусть не забывают о Зашйте! Опасность очень велика, и Зло может настигнуть вас прежде, чем до нас доберется!

Айон поблагодарил – сдержанно, из вежливости. Было видно: «колдовские штучки» его мало волнуют. Прощаясь со своей дочерью, он все же не выдержал, заявил во всеуслышание, под смешки сородичей:

– А все же жаль, что не того ты выбрала! Быть может, еще передумаешь?

Каймо стоял сзади всех как оплеванный.

 

Глава 18

НЕЖИТЬ

Дожди и дожди, – кажется, им не будет конца. Дети Мамонта уже давно миновали земли, принадлежащие детям Большерогого, и их северных соседей оставили позади, даже не узнав, кто они такие? Нападений не было, только сигналы – издали, дымами и ритмичным рокотом барабанов: «Уходите! Скорее уходите! Подальше от нас! Не приближайтесь к нам!» Похоже, чем дальше уходили люди Арго, тем больше их боялись, сильнее гнали… Понять можно: на длинной тропе и вести меняются. Порой – до неузнаваемости.

Место, где они остановились сейчас, – плоское, почти голое, бесприютное. Здесь никто не живет, ничья земля. И все же знают о нем, наверное, все общины, чья жизнь связана с Большой водой: ведь именно здесь, в этом озере, напоминающем сейчас какую-то гигантскую лужу, она и рождается – их Большая вода! Бывшая их…

Дрого зачарованно смотрел на ручеек, выбивающийся из озера, смотрел, пытался и не мог убедить себя в том, что вот оно – начало Большой воды, с ее весенними разливами… А ведь он сам пришел сюда по ее берегу, какие же могут быть сомнения!

Кажется, и брат его Йом, и друзья, Донго и Вуул, испытывали сходные чувства. Йом и Вуул молчали, а Донго вдруг вздохнул зачарованно и со свистом втянул в себя воздух.

Две сильные руки опустились сзади на их плечи. Гор!

– Да, вот оно как! Не думал, что еще раз это увижу, не думал! Первый раз тоже не верилось, хотя слышал от стариков, где и как Большая вода начинается… Отсюда-то мы и повернули назад; тоска взяла… А ведь совсем не хотели возвращаться. Никогда…

– Гор! Старый! А почему…

Дрого осекся, почувствовав, как пальцы Йома с силой впились в его ладонь: «Молчи!»

Ни Дрого, ни Донго, ни Вуул не слышали той истории, о живом мертвеце. А Йом спросил:

– Старый! Вы хотели покинуть свой Род… тогда?

– Да, – вздохнул Гор, – помню: пятеро нас было. Молодые, глупые… Хотели, да не покинули! К счастью… Зато начало Большой воды увидели своими глазами, как сейчас и вы видите. – Уходя, сказал Йому: – Потом ребятам расскажешь, пусть и они знают. Только не к ночи.

Здесь, где никто не живет, где бывают только охотники, оставляющие свои дары Большой воде, ее истоку, решили задержаться. Отдохнуть, осмотреться. Подумать о продолжении тропы. Зимовать здесь? Плохо: слишком все ровно, слишком пусто… И грустно здесь покажется; не случайно Гор с товарищами именно отсюда повернули назад, на родину… Да и те, кто наслышан об изгнанниках, совсем близко, и не раз посетят эти места… Что будет, если они застанут нарушителей Великого Закона крови, теперь еще самое начало Большой воды оскверняющих? Догадаться нетрудно: беда будет!

Но задержаться можно, хотя бы дня на два. Что там дальше, на севере? Никому не ведомо, только слухи. А вдруг духи все же откликнутся, дадут весть хотя бы во сне?

Так думал Арго, так думал Колдун… Да и остальные мужчины. Стоянку свою дети Мамонта прижали к краю хилого сосняка – хоть какое-то укрытие от ветра и и дождя. Правда, вода поодаль, но на это есть бурдюки. Да и не слишком-то пить хочется в такую промозглую осень… Рановато холода начались, быть может, еще будет тепло?

Первую ночь почти не говорили: отдыхали, измученные дорогой, погодой, устройством какой-никакой защиты от дождя и ветра. Для вечерней трапезы почти все сгрудились вокруг четырех костров. Арго внимательно всматривался в усталые, понурые лица. Не подкралась ли к кому-нибудь хонка? Кого нет?..

– Йом, а где Нага?

– Устала, отец. Я им постель да кров устроил, накормил пораньше и уложил спать. Пусть отдохнет.

– Хорошо.

(«Хорошо-то хорошо, да здорова ли она, твоя Нага?»)

Тяжела была эта ночь. Сквозь мрак и непрерывный дождь (ничто не могло от него защитить: ни временные кровли, ни шкуры!) непрерывно доносились голоса. Тех, неприкаянных. И еще – нечто! Вой ли волков (НЕТ!), крик ли ночных птиц (НЕТ!), – звуки эти завораживали, замораживали душу… И было еще нечто, НЕ воспринимаемое слухом… ДАВЯЩЕЕ …

Никто не говорил об этом, все думали. Каждый – по-своему.

Наутро Арго с нетерпением поджидал Колдуна, заранее договорились. Старик приплелся измученный, измотанный, еле живой.

– Ничего, вождь! Только одно…

Арго молчал. Казалось, он весь сосредоточился в одном своем взгляде… И еще одно казалось: еще более настойчивые, еще более притягивающие глаза – ОТТУДА, ИЗ ШАЛАША! АЙЯ!!!

…Колдун тряхнул головой:

– Великий вождь! Твой Колдун пытался говорить с духами… И нашими предками! К себе они меня не допускают. Приходили во сне… Скажу одно: говорят: «На север! На север! Дальше! Дальше! Уходите!» Пытался спросить: «Как же здесь? И где встать? Устали!» Ответ один: «УХОДИТЕ!.. ЧЕМ ДАЛЬШЕ, ТЕМ ЛУЧШЕ!..» А потом – все, конец…

Арго задумался:

– Дальше… А куда? Колдун знает?! Колдун печально покачал головой:

– Нет. Не знает. И никто из нас не знает! Но ведь таков был твой выбор, великий вождь! ПО ТРОПЕ ЧТО НАЧАЛИ ПРОКЛАДЫВАТЬ НАШИ ПРЕДКИ…

Арго улыбнулся. Хорошо улыбнулся: без злобы, без гнева.

– Я знаю, Колдун! Путь по звездам мне ведом, и мы пойдем этим путем. Но не о том я говорю: ДУХИ СКАЗАЛИ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ О ТОМ, ГДЕ ОКОНЧИТСЯ ЭТА ТРОПА?!

Колдун опустил голову:

– НЕТ! И пусть великий вождь детей Мамонта простит своего Колдуна… Или убьет… Но не нужно больше вопросов!

– Так как же дальше? – только и спросил Арго. И Колдун ответил просто:

– Не знаю. УБЕЙ!

(«УБИТЬ? Легко сказать тебе, уставшему от жизни… А МНЕ КАКОВО? А ВСЕМ НАМ?!.. УБИТЬ? А что дальше будем мы делать, как жить, – мы, сыновья Мамонта? „Убить!..“ Эх ты, „Великий Колдун“!..»)

Распогодилось. Хотя и земля и сам воздух насквозь пропитаны влагой, дождь перестал, и солнце то и дело проглядывает сквозь рваные облака. Ветер гонит их, не дает собраться вновь… Быть может, еще будет последнее тепло?

Несмотря на холод и сырость, Колдун скинул рубаху, с наслаждением подставляя тело неверным солнечным лучам. Он запрокинул голову и прикрыл глаза.

(«Нет, великий вождь, не все поведал тебе Колдун о своем ночном разговоре с невидимыми, не все!.. Быть может, ты сделал ошибку, взяв меня с собой; быть может, нежить не пошла бы за вами, мной одним натешилась бы!.. А теперь… Сможет ли помочь Роду теряющий силу? И еще об одном ты не узнаешь – ДО СРОКА. И Айя не узнает. Почему она так смотрела?»)

На следующий день отдыхали – только отдыхали, ничего больше… Молодежь и подростки пошли к озеру: рыбу подколоть, если получится, поохотиться, если повезет. Но это же не труд – баловство. Женщины по привычке старались благоустроить свое временное пристанище – с помощью мужей, хотя те не видели в этом особой необходимости: завтра – в путь! Вот только куда?..

Арго и Колдун говорили об этом снова и снова.

– Большая вода не одна, – говорил Арго. – Наша – с севера течет. Быть может, дальше такую встретим, что течет на север? Тогда – по берегу, до снега, до зимовки… Вот только подсказали бы духи, где лучше встать на зимовку?

– Большая вода не одна, – соглашался Колдун, – и, быть может, есть и такая, что течет на север. Путь ясен, ночью еще раз посмотрим: похоже, звезды покажут… Но если великий вождь детей Мамонта не захочет сменить тропу, – нужно быть готовым к тому, что следующую Большую воду нам придется пересечь… Может, оно и к лучшему.

– К лучшему? С женщинами и детьми?! О чем говорит мудрый Колдун?

Старик вздохнул:

– Мой собрат Куница сказал: «Нежить не может пересечь текучую воду! Ни вплавь, ни по воздуху. Только – обогнуть!» Может, удастся сбить врага со следа?

Арго помолчал, потом заметил:

– А я уж начал думать – она там осталась… Ведь и не видел никто, и не слышал.

– Видела. Туйя. А слышим… Мы все слышим, каждую ночь. Голоса неприкаянных. Нежить притягивает их, не мы!

– Так что же, – продолжил Арго, – неужели эта девчонка…

– Нет, вождь, нет! И не думай! Не подманила, не привела, тропу не показала. Она сама чуть-чуть не погибла. Просто так уж получилось. Думаю, нежить хотела с ней к нам проникнуть. Да не вышло! Может, потому и духи говорят: «Нельзя стоять! Идти нужно!» Может, не гонят нас, а боятся. Берегут… Не знаю!

– Завтра пойдем! – решительно сказал Арго. – Завтра! А там – одну, две, три Большие воды пересечем, пока не застыли, – и дальше! Уйдем, быть может.

К вечеру совсем распогодилось: и облака развеяло, и ветер утих. Общинники, собравшиеся вокруг общих костров, повеселели. Жарили рыбу – лакомство нечастое, но в озере ее было хоть наугад бей копьем! Охотники добыли жеребца и двух олешков, а дети насобирали в воде всякой всячины – от сладких стеблей до улиток. Совсем пир получился! Люди знали: завтра – в путь! Жаль, конечно, что так быстро, но все равно – отдых хорош! И сон будет хорош: хоть и на ночь, а устроились как на зимовку; женщины постарались. И погода не подвела: не будет так надоевшей сырости.

Ойми за обе щеки уписывал печеных улиток, важно угощал мать:

– Ешь, женщина!

Он отличился: даром что мал, а улиток собрал столько, что и те, кто повзрослей, только присвистнули!

– Отец, я б и селезня подшиб, и гусака, да дротика не было. Ты сделай мне дротик, обязательно сделай! Только настоящий! Ладно?

Йом шутливо потеребил сынишку за рыжий вихор. (В отца!)

– Нет уж! Делай сам, как умеешь. Ты же знаешь закон: охотник делает свое оружие сам. Или меняет на свою добычу.

– А это – не добыча, что ли?! – Возмущенный Ойми протянул отцу очередную улитку. – Ойми завтра еще наберет! Много-много! Знает – где!..

– Ты же слышал вождя: завтра – выступаем! Так что не до улиток, матери помогать будешь… Не дуйся, не дуйся, погоди до зимовки: так и быть, сделаю тебе короткие дротики, если будет за что…

(«И то! Приучать пора; к зиме и совсем окрепнет!»)

Нага, сытая, умиротворенная, привалившись к плечу мужа, кормила грудью Аймилу.

Подошел Дрого:

– Брат! Отец сказал: наша стража – третья!

– Третья так третья, выспаться успеем… Сегодня – по двое?

– Да. Чужаков нет. Спокойно. Завтра – на тропу. Пусть спят.

– Ну и правильно!

Хорошо, спокойно. В холодном зеленом небе над озером – совсем тонкий белый отщепок: Небесная Старуха едва-едва начинает приоткрывать свой единственный глаз. Интересно, будут ли сегодня голоса неприкаянных?

Хорошо, если бы не было: и не так страшно, как противно…

Огненный круг уже наведен и все еще мерцает в сгущающейся тьме.

Йом почувствовал, как его трясут за плечо… Дрого!

– Эй, брат! Заспался? Наша стража.

Уже у костра продолжал посмеиваться:

– С женой хорошо было? Едва добудился.

Йом улыбнулся и, ничего не отвечая, легонько хлопнул брата по макушке.

(«Не женат еще, а понимает! Сегодня действительно было очень хорошо…»)

Они немного покормили костры (пламя должно быть ровным и низким ), прошлись вдоль всего Круга, вглядываясь и напряженно вслушиваясь во мрак. Ничего опасного. Тишина. Какая-то звенящая тишина.

Еле открывающийся глаз Небесной Старухи уже исчез. Только звезды. Дрого вертел запрокинутой головой, ища знакомые очертания.

– Вон они, Гуси, – показал Йом, – и Большой, и Малый. Стало быть, завтра наш путь – туда.

Тьма. Глухая осенняя ночь. Сегодня небо ясное, звезд много, но они не дают света. Куда ни посмотри, взгляд вязнет во тьме…

– Что это? – вдруг спросил Дрого, указывая в сторону озера. Йом присмотрелся…

Две кроваво-красные точки. Далеко. Будто светятся… Дальние костры? Не похоже. Почему-то вспомнилось ночное сияние над Проклятой ложбиной.

– Не знаю. Что бы ни было, от тех мы защищены. А люди… Будем слушать, будем следить. Пойдем к кострам.

Уже на ходу Йом оглянулся, и ему показалось, что красные точки приблизились.

Дрема навалилась неожиданно. Тяжелая, непереносимая. Их стража только началась, а уже не было сил бороться со сном.

– Да что же это такое! – ворчал Дрого, в третий Раз смачивая глаза водой из баклаги. (Промыл бы как следует, да воды мало. Выльешь всю – пить сразу захочется, да и что будешь делать, если сон не пройдет?!) – Сроду со мной такого не было!

Йом и сам ничего не понимал. Знал одно: ни усталость, ни Нага здесь ни при чем. Он ходил взад-вперед, он тер буквально раздирал кулаками слипающиеся глаза, старался слушать ночные звуки, но ничего не было слышно. Совсем ничего, все та же глубокая мертвящая тишина. И хотелось только одного: упасть прямо здесь, на месте свернуться калачиком, как его Ойми, – и спать, спать…

– Пройдемся еще раз вдоль Круга!

– Хорошо, идем, – ответил Дрого и… сел на землю, положил копье, опустил голову в колени… – Я сейчас, сейчас…

Нужно растолкать, растормошить брата, пока не стряслось беды.

Йом сделал шаг… другой… Но непреодолимая сила так тянула его самого к земле, что противиться уже не было никакой мочи. Он только посидит чуть-чуть, немного отдохнет…

…Йом резко вскинул голову, словно от удара по плечу. Как? Он заснул на страже?!

Посмотрев на небо, охотник облегченно перевел дыхание. Если и спал, то действительно чуть-чуть: звезды не сместились с тех мест, на которых были, когда он в последний раз глядел на них, и до конца третьей стражи было по-прежнему далеко. И сон прошел совершенно, Йом чувствовал себя бодрым и сильным.

(…Э-э-э! А вот братишку совсем сморило. И впрямь калачиком, словно Ойми, свернулся, а копье обнял, из рук не выпускает!) Йом сделал было шаг вперед, чтобы разбудить Дрого, но остановился. (А зачем? Пусть и он чуть-чуть поспит, а Йом тем временем сделает то, что они собирались сделать: еще раз обойдет Круг. До смены еще о-го-го сколько!)

Обход завершился быстро. Йом задержался, пытаясь всмотреться во мрак, там, где они видели красные точки. Ничего! Он уже повернулся, чтобы вернуться к костру и разбудить Дрого, как вдруг…

Из темноты, издалека, от озера послышался знакомый голос:

– Йом! ЙОМ!

Что это? ОТКУДА?! Нага зовет!.. Но почему? Что случилось?! Как оказалась она там, в ночи, далеко от стоянки?!

– Йом! ЙО-О-ОМ!

– Нага? Ты где, Нага? Что стряслось?!

(Ах ты!.. Ну конечно, это его непутевый сынишка отправился ночью за улитками! Как тогда – к деду! И пока они спали, Нага обнаружила пропажу и теперь бежит за ним. А там, в ночи…)

Голос – все дальше и дальше…

– ЙО-О-ОМ!

Не думая больше ни о чем, забыв все наставления Колдуна, даже не подняв тревогу, так и не разбудив своего брата, Йом переступил черту Огненного круга, разорвав его Защиту, и бросился туда, в густую тьму, на родной призыв.

Он бежал на голос, не замечая ничего вокруг: ни сгущающейся тьмы, ни того, что их стоянка теперь – все дальше и дальше… Случилось что-то ужасное, чудовищное!.. Как уже было однажды!..

– Нага! Н-А-А-АГА!

Ее голос не приближается – отдаляется! Почему?!

– ЙО-О-ОМ! ПОМОГИ!!

Рвется сердце, стучит кровь в висках… Быть может, ее кто-то схватил?! Сейчас, сейчас!.. СКОРЕЕ!

– ОТ-Е-Е-ЕЦ! ПОМОГИ!!

ОЙМИ?! Великие предки, духи-покровители, да что же такое делается?!

Йому казалось, он уже видит, различает фигуру своей жены… Только почему она ускользает от него, несмотря на зовы? Сама зовет и ускользает…

– НАГА! ОЙМИ! Где вы?!

Поскользнулся на палой листве, скатился в овражек… Вскочил – и дальше, на голос, на голос!

– ЙО-О-ОМ!

…Как долго длится эта безумная гонка?! Йом не знает, он уже не понимает ничего… Только голос, только зов… И ОНА, его жена… Вот снова мелькнула… Чтобы тут же скрыться!..

– Н-А-А-АГА!

…Наконец-то! Спит Одноглазая, темно… Но жена – вот она, совсем рядом… ЧТО ЖЕ СЛУЧИЛОСЬ?!

– ЙО-О-ОМ!

Вот она, в двух шагах… Остановилась, ждет… А где Ойми?!

– Йом! Наконец-то! Только сними ЭТО!

Ее палец указывает на стебли чеснока, сплетенные с ремешком оберега… И сейчас, когда наконец-то он нашел жену, и Ойми, конечно, где-то здесь, рядом, и Аймила… Йом не колеблясь сорвал и отбросил в сторону то, что раздражает Нагу, чтобы скорее, скорее обнять ее…

– НУ ВОТ И ХОРОШО!

Руки, сомкнувшиеся на его шее… Глаза… Хищная улыбка, оскал… ЭТО НЕ НАГА!!!

– ВОТ МЫ И ВСТРЕТИЛИСЬ! СНОВА ВСТРЕТИЛИСЬ! Я ДАВНО ЖДАЛ, ДАВНО…

Черты на миг расплылись – и преобразились в иные, хорошо знакомые… Йом рванулся, попытался извернуться, сдавить, скрутить врага. Но этой силе невозможно противостоять, она все сломит, все сокрушит…

– ТЫ СТАНЕШЬ МОИМ ДРУГОМ! СОВСЕМ СКОРО, А ТАМ И ДРУГИЕ!..

Последний отчаянный рывок! Бесполезно… Красные огненные глаза – у самого лица; они втягивают, всасывают в себя, и там, за ними, не ледяная тропа – нет! – бездна! Йом почувствовал, как в горло вонзаются длинные, необычайно острые зубы…

Дрого вырвался из сна, из какой-то глубокой норы, куда он падал и падал – навстречу двум огненным точкам. (Или это две светящиеся капли крови?) Словно кто-то рванул за волосы, – так быстро очутился он на ногах.. КАКОЙ ПОЗОР!.. А ЙОМ?!

– Йом! – Дрого позвал вполголоса, чтобы не разбудить спящих. Он вспомнил непонятную, непреодолимую дрему. Должно быть, и Йома сморило! Ничего! До конца их стражи – Дрого, наморщив лоб, стал всматриваться в небо, пытаясь сообразить, – да! до конца их стражи время есть, сейчас он найдет и разбудит Йома… Ну что за напасть с ними приключилась?!

– Йом! Йом! – продолжал окликать он, напряженно всматриваясь в землю… (Не мог же в самом деле его брат уйти к Наге! Ах да! Они ведь еще раз собирались обойти Круг! Наверное, Йом проснулся первым и сейчас где-то там, неподалеку…)

Так случилось, что Дрого начал обход Круга с того самого места, где Йом закончил его. (Что-то не так… Или это только кажется? ) Отбежав к костру, он зажег один из подготовленных факелов и поспешно вернулся… Так и есть! Молодой охотник похолодел, увидев здесь, на самом Круге, заметный даже при свете звезд четкий отпечаток человеческой ноги, ведущий прочь от стоянки…

(Йом ушел? Йом разорвал Защиту?)

– ЙО-О-М! – закричал он в ночь, уже не заботясь о том, разбудит людей или нет.

Далеко, видимо у самого озера, вновь загорелись две точки. Теперь они безошибочно и мощно впились прямо в него, в Дрого, в саму его душу, вытаскивая наружу, заставляя идти…

НЕЛЬЗЯ СМОТРЕТЬ В ГЛАЗА НЕЖИТИ!

Резко отпрянув назад, закрыв рукавом глаза, Дрого срывающимся голосом подал сигнал – тот самый, что несколько дней назад:

– Й-о-го-го-го-го! Й-я-а-а-а! (Опасность! Враг – рядом!)

– Как же так? Как ты мог заснуть на страже?!

Отец еще ни разу не говорил с Дрого таким голосом. Взгляд его, исходящий презрением, почти ощутимо отталкивал сына, – даже ночная тьма не могла этого скрыть. И жалко, безнадежно убого звучал его ответный лепет:

– Не знаю… Нас обоих сморило…

– ОБОИХ?! И где же твой брат? Его нет! Дрого опустил голову под взглядами охотников. Они стояли около прохода сквозь Огненный круг. Позади в темноте слышались рыдания Наги.

– Факелы! – командовал Арго. – Уходим на поиск. Колдун! Старый! Что еще нужно для защиты?

– Вас много. Чеснок, обереги у всех? Будет огонь… Тогда – ничего больше; ОН не посмеет напасть. Только держитесь все вместе. А это – на случай. – Колдун протянул вождю свой осиновый посох. – В случае чего – бей этим : ваши дротики бесполезны.

Арго недоверчиво хмыкнул, но посох взял.

– Когда уйдем – замкни Круг и жди нас. Остается четвертая стража… А ты, – он так посмотрел на сына, что лучше бы Дрого ослеп! – ты иди к матери. Досыпай.

Из группы охотников послышался смешок… Каймо!

Ни на кого не глядя, Дрого двинулся во тьму. Вернувшиеся не застанут его в живых, – это понимали все. И отец тоже.

Спас Колдун.

– Великий вождь, не спеши! Твой сын не виноват, не слабость его одолела – сила, которой простой охотник противостоять не может. И Йома – тоже. Не их вина; не всякий колдун может с этим сладить… Ты должен гордиться своим Дрого. Смотри: его не увело туда, вслед за Йомом. Он даже тревогу поднял. А это непросто, ты уж поверь старому!

Арго помолчал. Затем кивнул сыну:

– Хорошо. Пойдешь с нами. Но может, тебе и впрямь лучше остаться? Не спать, сторожить.

Сейчас в его словах не было ни презрения, ни даже укора. Но Дрого решительно замотал головой и едва смог выговорить:

– Нет. Я туда. Брата искать.

След на влажной земле был хорошо виден при свете факелов.

– Он бежал! – бормотали охотники. – Куда, зачем?

Руки стискивали древки копий – неужели их оружие и впрямь бесполезно?! – глаза озирались вокруг. Опасность мерещилась всюду: в каждом кусте, каждой кочке… Неведомая опасность, и от того еще более страшная.

Берег озера. Здесь светлее, да и ночь – Арго взглянул на звезды – на исходе. В камышах заухала какая-то неведомая птица, и кое-кто из бывалых охотников вздрогнул.

Здесь следы еще яснее: Йом бежал, увязая в песке, бежал изо всех сил… К кому-то или к чему-то! Они обогнули низкорослый кустарник, – видно, Йом прорывался сквозь него, не разбирая тропы, – открылась широкая песчаная отмель. И здесь… Сыновья Мамонта не только остановились, но и невольно попятились.

Там, впереди, куда уводила цепочка следов, вырвавшихся из кустарника, лежало распростертое тело. А на нем…

На нем сидела огромная крылатая тварь, бесстрашно и зло взирая на охотников кроваво-красными глазами…

КРЫЛАН!

(«Так вот ты каков, наводивший ужас на детей Мамонта, сгубивший моего племянника, а теперь еще и брата… Тварь, из-за которой я, охотник, опозорился, заснув на страже!..»)

Перебросив копье в левую руку, Дрого выхватил из колчана дротик и метнулся вперед.

– Дрого! ПОДОЖДИ!

Арго, сжимая колдовское оружие, бросился вслед за сыном. И тут…

Тварь, сидящая на теле Йома, расправила свои перепончатые крылья, разинула пасть (какие белые, какие длинные зубы!)… И охотников ударило нечто – в самую голову, в самый мозг…

Когда открыли глаза, на песке осталось лишь неподвижное тело. Крылан исчез.

Мертвого Йома внесли в лагерь уже на рассвете. Дрого не уходил, терпеливо вынес рыдания и причитания Наги, но когда маленький Ойми посмотрел на него своими круглыми, еще не осознающими случившееся глазенками, когда задрожали его пухлые губы, – молодой охотник не выдержал. Ушел, убежал, упал на лежанку, до тошноты закусил край вонючей лошадиной шкуры… Лишь бы не разреветься!

Мать неслышно выскользнула из шалаша, а через какое-то время появился отец. Посидел рядом, помолчал. Потом твердой ладонью хлопнул сына по спине:

– Все, хватит, идем! Ты – мужчина!

Вначале мужчины, а потом и женщины, обмывавшие тело Йома, диву давались: ни одной раны! Отчего же он умер?

И еще странность: тело обмывали на солнце, и оно казалось давно, безнадежно мертвым. Но когда Йома обрядили и уложили в им же построенном шалаше – хоть и временный, а дом! – у каждого, кто подходил проститься с сородичем, невольно возникала мысль: «Да полно! Мёртв ли он?!» Казалось, Йом спит. Необычайно бледен, быть может, болен, но спит. Колдун, осмотревший мертвого охотника особенно внимательно и расспросивший обо всех подробностях, сосредоточенно о чем-то думал, но молчал.

По обычаю детей Мамонта, хоронить следовало на другой день, после ночи, проведенной под родным кровом. Решили не нарушать обычай: все равно раньше, чем назавтра, на тропу не встать. Тяжело будет без Йома. Все любили этого веселого храбреца (лишь в последний год, после случившегося, веселье его заметно поубавилось), многие женщины завидовали Наге…

А Колдун чем ближе вечер, тем все больше мрачнел. Наконец, видимо приняв решение, пошел к Арго.

– Великий вождь! Твой погибший сын лежит сейчас в своем доме. Где проведет эту ночь его семья, Нага и дети?

Арго изумленно посмотрел на старика:

– Разве изменились наши обычаи? И неужели мудрый Колдун не заметил?..

Колдун взглянул туда, куда показал Арго. Действительно не заметил, старый дурень! Из-за мыслей своих не заметил. Они расширили свое временное пристанище так, чтобы принять на ночь вдову и сирот.

– Пусть Колдун не сомневается: семью своего погибшего сына я не оставлю! И Дрого не оставит семью погибшего брата.

– Это хорошо… Нет, я не о том. Хорошо, что в эту ночь вы будете все вместе. – И Колдун, наклонившись к самому уху вождя, что-то зашептал.

Арго смотрел на Колдуна недоуменно и недоверчиво. Конечно, о нежити он тоже многое слышал. Но чтобы Йом?!

– Да, великий вождь! Это так. Придется в эту ночь быть сильными! Предупреди и Нагу, и своих и особенно следи за Ойми.

День простоял ясным, но солнце садилось в тучу. Подул ветер, постепенно усиливаясь к ночи. Удрученные общинники торопились покончить с едой, чтобы поскорее отойти ко сну, завернуться в шкуры, потеснее прижавшись друг к другу, а то и с головой укрыться, лишь бы не видеть и не слышать ничего.

Колдун не знал, как широко распространился слух о его разговоре с вождем, но видел: напуганы все! Конечно, Арго предупредил кого нужно, и понятен расширенный от ужаса взгляд Наги. Знали и Дрого, и Айя, и, должно быть Вуул и Донго… Кто-то еще, быть может. Но и все другие, даже те, кто наверняка ничего не слышал, подавлены. Не только внезапной и загадочной смертью одного из лучших… Сама надвигающаяся ночь давит.

Началось на закате – с птиц. Опять, как тогда, в незапамятные времена, серая мелюзга, слетевшаяся невесть откуда и заполнившая окрестности. И какое-то ритмичное, почти осмысленное чириканье…

Птицы смолкли разом, как только село солнце и надвинулась ночь, – словно их вожак отдал приказ. Тьма распространялась удивительно быстро, – быть может, еще и потому, что усиливающийся ветер нагнал облака, сквозь которые даже просыпающаяся Одноглазая не могла увидеть то, что происходит на их стоянке. И в порывах ветра вновь зазвучали голоса. Неприкаянные? Да, конечно, и они тоже. Но только ли они? Вслушиваясь в изменившиеся напевы – теперь в них явственно ощущалась злобная радость, – Колдун не был в этом уверен.

Смолкал людской говор (и говорили-то как будто робко, вполголоса), одни за другими, семья за семьей уходили общинники от костров к лежанкам, к теплым шкурам… Простившись с Колдуном, ушел и Арго. Айя увела Нагу и детей заранее, почти сразу, как только начало темнеть. У костров, кроме Колдуна, осталась только первая стража: Гор и Морт.

(Они долго решали с вождем, кто из охотников будет бодрствовать в эту ночь? И когда? Колдун не ведал, в какую стражу должно произойти то, что он предвидел. Думал, в первую или вторую, но кто знает? Нежить-то напала только в третью стражу!)

Гор и Морт с удивлением посматривали на старика, обычно уходящего к себе одним из первых, сразу после наведения Огненного круга, а сейчас почему-то оставшегося коротать ночь вместе с ними. Арго, вероятно, или не захотел ничего объяснять, или не успел. В нескольких словах Колдун изложил то, чего он опасается. И ждет. Гор молча кивнул. Морт поежился.

– Кто во вторую стражу? – спросил Гор. Услышав имена, сказал: – Подходяще! А в третью? За четвертую, наверное, бояться нечего. Рассвет.

– Вождь сам хотел, но я воспротивился. Там, под его кровом, – самое опасное. Решили: Вуул и Донго.

– Ну что ж. А сам могучий Колдун не боится устать? Вся ночь, да после такого дня!

– У меня есть снадобье.

Стража ушла в обход Круга. Колдун предупредил:

– В случае чего, не смотрите в глаза, не откликайтесь на зов. Что бы ни померещилось, не бегите через Круг. Меня зовите, тревогу поднимайте, но не нарушьте Защиту!

Он сидел так, чтобы видеть оба шалаша: и тот, что стал теперь обиталищем мертвого, и тот, где спят Арго, Айя и Нага с детьми… Дрого, кажется, устроился с Вуулом и Донго, – видимо, хочет выйти с ними на стражу. Переживает…

Вслушиваясь в ветер (теперь в нем явно слышались всплески злобного хохота), Колдун все свое внимание сосредоточил на обиталище мертвого, ожидая того, что непременно должно случиться…

ВОТ ОНО! Воздух словно качнулся от ледяного порыва, а оттуда послышался шорох… Еще и еще… Шум упавшей шкуры, возня… И во входе в обиталище мертвого появился он сам. Мертвый Йом.

Колдун слышал, как сзади него засопел Гор и тихо ахнул Морт, но не обернулся. Он завороженно смотрел, как темная фигура, постояв, как бы привыкая к новым ощущениям, двинулась неуклюжей, переваливающейся походкой, так не похожей на прежнюю легкую поступь Йома, в сторону шалаша, где спали Нага и дети.

Колдун ждал этого, и все же, чтобы двинуться с места, ему пришлось сделать над собой настоящее усилие. Он извлек из-за пазухи свой знаменитый оберег, так чтобы тот лег поверх одежды, и, опираясь на осиновый посох, направился туда же.

– Нага! Нага! Я здесь. Твой муж здесь. ПУСТИ!

Голос глухой, низкий, но в нем еще можно узнать прежнего Йома!

В шалаше завозились; послышался детский плач… Прерывистый, захлебывающийся от сдерживаемых рыдания голос Наги:

– Нет, Йом, нет, муж мой! Ты теперь не можешь быть с нами. Вспомни: ты любил нас, меня, сына… Ты так радовался нашей дочери! Уходи! Ради Ойми, ради Аймилы… Ради меня – уходи на ледяную тропу!

– НАГА!

Глухо, безнадежно…

Колдун выступил вперед и, стискивая правой рукой свой посох, словно оружие, а левой – выставив вперед o6epeг, позвал негромко:

– Йом!

Мертвец повернулся на зов не как живые – медленно, всем телом…

– Колдун!.. Старый!..

– Йом! Твое место не здесь!

Тот, кто был Йомом, заговорил вновь, но не так, как с Нагой. Медленно. Так, будто каждое слово дается ему теперь с великим трудом, с мучением!

– Старый… я… не… могу. Ледяная… нет пути… Старый… помоги… Йом не хочет… помоги…

Низкий утробный вой донесся из тьмы. Длинная судорога сотрясла тело Йома, и он замолчал.

Какое-то время молчал и потрясенный Колдун. Потом заговорил – мягко, дружелюбно, но со всей внутренней силой, на которую только был способен:

– Я понял тебя, Йом. Ты – настоящий мужчина, настоящий охотник. Я помогу тебе уйти по ледяной тропе к предкам, чтобы ты мог вернуться потом к своим сородичам. Помогу обязательно. Завтра. Но сейчас – иди в свое последнее пристанище, ложись на свою постель и не вставай больше. Не тревожь свою семью. Они тебя любят. Уходи же.

Опираясь на посох, но не опуская оберег, Колдун наступал на мертвеца, а тот – медленно, с трудом, но отходил к своему обиталищу… Уже изнутри до Колдуна донеслись последние слова:

– Отдыха… нет… помоги!

Всю ночь, все четыре стражи Колдун не сомкнул глаз. Но больше ничего не случилось, только вой звучал снова и снова. Бессильный вой. Враг заманил в ловушку одного из лучших сыновей Мамонта, враг торжествовал победу и все же проиграл!

– Йом был воистину лучшим охотником детей Мамонта! – говорил Колдун перед притихшими общинниками. – Он и сейчас – лучший! Он сопротивляется Врагу даже теперь. И мы должны спасти Йома, вырвать его из-под власти Врага, помочь уйти по ледяной тропе. Колдун верит: такой охотник возродится очень скоро!

Арго задал вопрос, который был на языке у всех:

– Помочь? Но как?

– Убитого нежитью нельзя хоронить как убитого человеком, хонкой или иными духами. Со мной останутся вождь и… (Колдун обвел глазами мужчин) и Донго. Остальные пусть отойдут подальше. Покинут стоянку. Потом, когда скажу, вернетесь, а мы втроем унесем тело. Хоронить нужно не здесь. У воды.

У воды?! Среди общинников пробежал сдержанный ропот. Не осквернят ли они тем самым Большую воду? Ведь здесь – ее Исток!

Колдун успокаивающе поднял руку:

– Вода очищает, как и огонь. Здесь – лучше вода: очистить нужно не убитого врага, а погибшего друга.

– Колдун! Старый! – робко заговорила Нага. – Скажи, я могу проститься с мужем?

Какое-то мгновение он колебался.

– Сможешь. После обряда. Остальным лучше этого не делать.

Люди ждали на ветру – здесь не найти укрытия поблизости от стоянки, чтобы можно было услышать зов Колдуна. Плакали женщины, угрюмо молчали мужчины. Такого погребения еще не знал никто из них. Правда, и того, что случилось этой ночью, до сих пор не переживал никто. Почти никто.

– Колдуну виднее! – сказал старый Гор, и с ним молча согласились.

Дождя нет, но солнце играет с белыми облаками. Ветер гонит их от озера, может, и собьет в большую стаю.» Не слишком ли далеко ушли? Услышат ли зов Колдуна? Ветер-то с другой стороны!..

Что это? Крик? Колдун зовет, быть может?

Люди тревожно переглядывались, всматривались в сторону своей стоянки. Конечно, сейчас утро, солнце… Ну а что, если не нежить, а чужаки?

– У кого глаза поострее? Что там? – проворчал Гор.

– Ничего вроде, – пожал плечами Каймо.

Но вот наконец у крайнего шалаша появилась фигурка, призывно машущая руками… Донго!

– …а-айтесь! – долетел отголосок.

Трое совершавших обряд стояли у входа в обиталище мертвого. Дрого заметил, что на Колдуне – другая рубаха У Донго трясутся губы и лицо – белое, как первый снег. Да и отец…

Колдун казался спокойным.

– Нага, ты можешь проститься с мужем.

Нага вошла в шалаш с Аймилой на руках, Ойми цеплялся за край ее рубахи. Колдун покосился на Ойми, но промолчал. Вернулись быстро. Ойми плакал, а Нага, хотя и бледная, казалась… успокоенной.

– Теперь… – начал было Колдун, но его прервала Айя:

– Я мать. И я прощусь с сыном. Дрого тоже выступил вперед:

– А я – брат!

– Хорошо, – вздохнул старик, – идите. Вначале Айя. Недолго.

Дрого вошел в полумрак обиталища мертвого и приблизился к ложу. Йом лежал прикрытый лошадиной шкурой от ног до подбородка. Лицо совершенно белое и уже не такое, как вчера. Мертвое. Пахло чесноком.

– Прощай, брат! – прошептал Дрого. – Прощай и прости мне мой сон!

Он хотел коснуться рукой груди Йома, но ладонь на что-то наткнулась… Приподняв край шкуры, Дрого с ужасом увидел, что из груди его брата торчит конец палки, вогнанной в самое сердце, прямо сквозь рубаху, в которую был обряжен покойный! Сама рубаха вся забрызгана кровью! Дрого поспешно прикрыл тело шкурой и вышел наружу – к свежему ветру, к солнцу, играющему с тучами в прятки.

 

Глава 19

ДОЛОГ ПУТЬ ДО ЗИМОВКИ…

Вот и зима – самая настоящая зима: и снега кое-где уже по колено, и вода встала, а кажется, все случилось только вчера. Впрочем, иногда наоборот: мерещится, что Йома потеряли давным-давно, а родину свою покинули и вовсе в незапамятные времена! Столько всего стряслось…

Дрого, спустившийся к ручью за водой, не спешил возвращаться на зимовье. Смахнув снег ладонью, он осторожно присел на пенек, вытянув вперед больную ногу. Перед подъемом нужно дать ей роздых. Перелом да еще эта проклятая коряга, пропоровшая бедро… И когда наконец болеть перестанет? Надоело!

По старой привычке он ловил языком снежинки, снова и снова оглядывал окрестности. Какая унылая, безрадостная земля! Может, это еще и погода действует? Низкое серое небо, под которым даже первый снег кажется изжелта-серым… Нет, не только. Такие дни – обычное начало зимы, и дома она так начиналась…

Место, где дети Мамонта, вконец измученные, бессильные двигаться дальше, остановились наконец-то на зимовку, чем-то неуловимо напоминало их старое покинутое стойбище: широкий мыс, зажатый соснами (они, пожалуй, еще выше, чем там !), открытый к ручью, что совсем неподалеку впадает в Большую воду. Жилища располагались на этом мысу, полого спускающемся к ручью и реке, на самой опушке леса. Но это отдаленное сходство делает новые места еще более чуждыми, даже враждебными… Ручей здесь пошире, а течет медленнее, чего доброго, застынет на зиму, долби тогда ледяную корку! Зато Большая вода – смех один в сравнении с их Большой водой! Узкая, наверное, неглубокая… Она встала буквально на следующий день после того, как они здесь разбили лагерь. Должно быть, неспроста, только кто теперь поведает об этом? Колдун потерял Силу и с духами больше не общается…

Все было другим. И дали, и окрестности холмисты, но, казалось, их загладила чья-то гигантская рука: здесь нет больших, глубоких логов, которые так хорошо защищали от осенних ветров и зимних буранов. Открытых мест больше, а леса – глуше, мрачнее, лиственных деревьев очень мало; сейчас, зимой, это не так заметно, а вот если доживут до весны… Как, где устроить загон для Большой охоты? Впрочем, сейчас не до этого…

Увязав как следует наполненные водой кожаные мешки, Дрого задумался. Скучно здесь. Тоскливо. Пора возвращаться назад, в их новое жилье… Но не хочется и этого. Он снова и снова вспоминал путь, приведший в конце концов сюда, в эти безрадостные, чужие края…

Тогда, после погребения Йома (ни отец, ни Донго так и не обмолвились ни единым словом о том, ЧТО это был за обряд. Впрочем, кое-что Дрого знал по слухам, кое о чем догадывался, а главное – увидел своими глазами там, в обиталище мертвого), они не шли, бежали, спасались! Двигались по-прежнему на север. Колдун все время повторял: «Нежить не может пересечь текучую воду. Только в обход. Или если кто-то переправит ее на себе». И вот, все – от мала до велика, даже совсем не умеющие плавать, – как спасения ждали переправы, чтобы сбить Врага со следа. Но, как на зло, вначале попадались только ручьи да неширокие мелкие речушки. Их пересекали без труда, но, видимо, и Враг находил путь…

Нет, он не преодолел Защиту и никого больше не выманил за пределы Огненного круга. Сторожили вновь по трое, и Колдун предупреждал снова и снова: «От страха – крепитесь, на зовы – не откликайтесь. Ни в коем случае не поддавайтесь Врагу! Любая странность произойдет – сон ли навалится, близкий голос ли позовет, – поднимайте тревогу, но только не разорвите Круг!» Об этом помнили все; никто больше не совершил оплошки… И Враг действовал иначе: спать не давал! Страже мешал голосами, – похоже, все неприкаянные стеклись на его зов, но если бы только они! Чего только не переслушали мужчины в эти страшные ночи! Дрого и сам едва не бросился через Круг на голос Айрис… Не только голоса, были и видения, кому что. А в первую ночь после похорон Йома и спящим не было покоя – ни женщинам, ни детям. В сны Враг ухитрялся проникать и через Круг. Правда, с этим Колдун быстро справился: заговорил налобники, научил заклинаниям. Сам раз за разом обходил спящих, отгонял мару…

Вот почему все труднее и труднее давалась тропа, вот почему первую по-настоящему БОЛЬШУЮ воду встретили как счастье, как спасение. Она открылась нежданно, с одного из высоких холмов, на которые столь щедры были те места. Переливалась вдали на солнце (тогда еще было солнце, а снега еще не было, нои листвы на деревьях не было). И текла она подходяще: с запада на восток… Все равно бы пересекать пришлось!..

Дрого скрепил оба бурдюка ремнем и взвалил на шею – по одному на каждом плече. Тяжело поднялся опираясь на посох. (Колдовской! Прежде был приострен с обоих концов, но после похорон Йома стал покороче, и верхний конец больше не заострен – скруглен. Для руки так даже удобнее.) Не тяжело – какая это тяжесть? Больная нога мешает. И грустно. Ну да ладно! Что уж теперь!

В тот день они так и не переправились, хотя и могли бы. Нужно было подготовиться. Ведь плыть предстояло и тем, кто совсем не умел плавать, а таких – большинство: почти все женщины и дети, многие мужчины… Это умение не входило в число достоинств детей Мамонта, как, впрочем, и их бывших соседей. А тут еще в обрыве высокого берега обнаружился толстый слой темных желваков. Кремень! И как раз тогда, когда охотники, в очередной раз осматривая остающиеся запасы сырья, взятого с родины, только головой качали: слишком большой расход! С чем на зиму останутся? Быть может, это – подарок предков, знак того, что дети Мамонта не покинуты своими родоначальниками и покровителями? Решили: те, кто посильнее и помоложе, займутся кремнем – соберут, выковыряют из белой земли как можно больше желваков; а остальные займутся подготовкой переправы – осмотрят и проверят кожаные челны, постараются найти и связать подходящие стволы деревьев.

В тот раз лагерь разбили на самом берегу, под защитой склона и так, чтобы и посланные за кремнем, и готовившие переправу могли работать как можно дольше. И те и другие вернулись на закате. Те, кто работал на берегу, сказали, что увязаны три надежных плота, а вернувшиеся от обрыва принесли очередные три мешка с начерно оббитыми желваками кремня. Потом, при закатном солнце, а после ужина – при свете костров, мужчины дружно кололи этот непривычный коричневато-красный кремень. Кое-кто ворчал: «На вид – хороший, а колется – хуже некуда! Каверз много!» Другие возражали: спасибо и за такой! Да и не так уж он плох, этот странный кремень, совсем не плох! Непривычен немного, это так. И потом, всякий знает: свое, старое – всегда милее, всегда надежнее…

И еще кое-что принесли сборщики кремня: чужие сколы, а среди них – довольно длинную, но толстую приостренную пластину. Не похожа на те, что скалывают дети Куницы, и края иначе оббиты… и уж конечно совсем не так, как это делают они, дети Мамонта! Арго оглядел находку со всех сторон, молча передал старикам. Но даже Тор только плечами пожал: незнакомо! Ясно одно: люди здесь бывают, и люди эти – совсем чужие; изгнанники и не встречались с ними, и даже не слышали о них.

Дрого последний раз обвел взглядом пустые синевато-серые окрестности с черными пятнами дальних и ближних лесов и вздохнул. Ведь с того самого дня, как расстались с Айоном, они так и не видели больше ни разу живых людей, хотя бы и чужаков! Только следы… Конечно, он помнит дымки далеких стойбищ, и, конечно, понимает, почему в таких случаях дети Мамонта круто сворачивали, шли в обход. Все правильно, иначе и невозможно, но… все равно, вопреки всему, чем дальше, тем больше хотелось встретиться с кем-то еще. Или это он один такой дурень?

Пора возвращаться. Не хватало еще, чтобы отец подумал: что-то стряслось! А потом – посмеялся бы над сыном-копушей.

Придерживая левой рукой полные бурдюки, а правой опираясь на свой костыль, Дрого медленно, как бы нехотя захромал наверх, к жилищам, продолжая предаваться своим невеселым воспоминаниям.

Да, следы чужаков встречались, и не раз. Порой – страшные следы. Это было… Да, уже после той, третьей, роковой переправы, на пути сюда… Уже и снег ложился…

Двигались медленно, с остановками – из-за усталости, из-за больных… Из-за его собственной хромоты. На дневных привалах четыре-пять охотников – по уговору, кто устал меньше – отправлялись на разведку окрестностей. Об охоте тоже не забывали, конечно… В тот день их было трое: Донго, Вуул и Морт. Вуул рассказал потом, как все произошло.

Ничто не предвещало опасности, все казалось таким спокойным, таким надежным… В лесу тишина. Первый снег медленно ложится на черную, уже подстывшую землю, закрывает палую листву. И никаких признаков хищного зверя – четвероногого, двуногого ли. Словно их и вовсе нет в этом лесу!

– Уютная балочка! – воскликнул вдруг шедший впереди Морт. – И недалеко от наших. Знать бы, так здесь бы и… – И тут он вскрикнул.

Когда Донго и Вуул подбежали к оцепеневшему охотнику, они сами едва подавили крик.

Внизу, на дне действительно уютной балочки, вокруг давным-давно погасшего костра валялись беспорядочно разбросанные, обглоданные, полуистлевшие останки… – Донго не мог сообразить вначале, потом понял: по головам считать нужно! – …останки по меньшей мере пятерых… Мужчина… Ребенок… остальных уже не понять…

Их привал и в самом деле был совсем неподалеку. Донго привел вождя, Колдуна и Тора. И Дрого, как ни возражали, приковылял по их следу. Спустились в балочку. Смотрели. Гор кивал, как чему-то давно знакомому:

– Лашии. Их дело!

– Давно уже, – заметил отец. – Пожалуй, самое начало лета.

Да, все указывало на то, что это произошло здесь примерно в те же дни, когда Дрого был еще не Дрого, а Нагу, готовившийся в Потаенном доме к встрече с духами. Когда дети Мамонта и дети Серой Совы готовились к свадьбам. Или немного позднее…

– Смотри, отец!

Дрого первым заметил почерневший от дождей, потрескавшийся от солнца обломок копья, оснащенного красноватым кремневым наконечником, похожим на тот, что разглядывали они при свете костров далеко отсюда, на берегу Большой воды, через которую предстояла их первая переправа…

– Не трогай! – резко остановил Колдун, заметив, что молодой охотник собрался было поднять обломок копья.

Снялись быстро; шли, настороженно присматриваясь и прислушиваясь. Конечно, их много, они все еще сильны, и никакие лашии не осмелятся… Но кто знает, сколько было тех, когда пришли они в эти края? А ведь никто не нашел после своих собратьев, не похоронил их, не отплатил полной мерой за ужасную гибель…

Ноша не тяжела, и путь к стойбищу не крут, но здесь, на тропе, от ручья наледь. Даже у здорового мокасины скользят, а тут еще эта нога… Отсюда, снизу, их зимовка совсем не похожа на старое родное стойбище. Но если подойти поближе… Есть одно место на тропе – Дрого давно его заприметил! – от него, если смотреть на сосны и жилища, особенно прищурив глаза, может показаться: он все еще там, в старое стойбище возвращается. Там, где никакие лашии не страшны, где нежить – только страшилка из ночных рассказов. На этом месте он и отдохнет.

Они все же ушли от нежити. Ушли, – в этом убеждены все; и Дрого тоже в это верит. Но иногда подступают сомнения.

Да, нежить уже давно не дает знать о себе. Никак, даже голоса неприкаянных перестали тревожить их ночные сны. С той самой ночи, накануне первой переправы.

Тогда все ждали чего-то очень плохого. Если не нового горя, то особенной жути. Не потому ли еще и ругали сырье некоторые охотники, что их собственные руки слишком часто ошибались в тот вечер, наносили неверный удар? Никто ничего не говорил вслух о нежити, но думали все. И Дрого. Не может же Враг так просто упустить добычу? Если, конечно, он все-таки может последовать за ними напрямик, через текучую воду… Значит, быть беде!

И – ошиблись. Ушел Враг. Отступил, даже не попытавшись достать напоследок еще кого-то из детей Мамонта. Почему? Никто об этом и не думал поутру на переправе; все только радовались. И солнечные блики на водной ряби радовали еще больше, и вода не страшила, и ветер был хотя и холодный, да дул в спину, не в лицо. Весело прошла их первая переправа, под смешки, под шуточки! Ожидавшие своей очереди на правом берегу перекликались с теми, кто первыми оказался на левом: «Эй! Как там у вас?» – да только ответы ветер относилназад… И никого из людей не потеряли. Да что там из людей – куска шкуры не упустили в воду! Намокнуть конечно намокли, кто побольше, кто поменьше, но хонка ни к кому не подкралась. Тогда не подкралась…

Люди и хотели, и боялись верить: миновало! Неужели и впрямь миновало?! Но проходили день за днем, ночь за ночью – и все оставалось так, как некогда: ни голосов, ни видений, ни давящего чувства, ни даже тягостных снов… Враг отступил, или же сами дети Мамонта сумели от него уйти! Но по-прежнему, раз за разом, на закате наводил Колдун Огненный круг. И говорил: «Нужно искать новую Большую воду! И вновь переправляться через нее! И еще, и еще, пока не покрылись все воды льдом, пока не откроются нежити прямые пути!» Глядя на хмурое, вечно озабоченное лицо старика, Дрого понимал: Колдун не верит в то, что ушли, скрылись, сбили нежить со следа!

ВОТ ОНО! Дрого остановился на своем любимом месте, на том самом, откуда кажется: не было никакого пути на север, все это – сон, что приснился малышу Нагу, а сейчас Нагу выспался и возвращается к себе домой, туда, где его ждут…

Да, все это можно вообразить – здесь. Особенно если прищурить глаза… Или если глаза вдруг сами…

ДОВОЛЬНО! Никакая боль его не одолеет, и стоять здесь больше ни к чему. Отдохнул, хватит! Дрого поправил поудобнее ремень, скрепляющий бурдюки, и решительно двинулся в стойбище, глядя только себе под ноги.

Как всегда, навстречу ему выбежал племянник:

– Дрого, Дрого! А я убил вyppa ! Он в стойбище залез – и к нам! А я его – р-р-раз!.. – кричал Ойми, размахивая коротким дротиком (Дрого смастерил, как настоящий, даже наконечник есть, такой, как у больших, только маленький).

– Ну, молодец! – Охотник хлопнул племянника по плечу, как мужчина мужчину. – Тихо, тихо! Это не вурр, это бурдюк с водой! Не коли, а то превратишь меня в ледышку.

Нага, Ойми и Аймила. Вдова погибшего брата и ее дети… Они совсем свои, всегда рядом. Теперь – самая близкая родня (сестры остались там, далеко). И отец, и мать помогали Наге как только могли. Он, Дрого, тоже.

В пути – то поможет тащить волокушу (последние дни и вовсе в две руки тащили: отец распорядился), то племянника подхватит на плечо. Вот только долго нести не мог: он хоть и мужчина, да еще растущий, а Ойми тяжел. Зато на привалах и ночевках (они все теперь и устраивались как одна семья) дядя и племянник были неразлучны. Свободен Дрого – идет игра: дядя – тигролев или сам вурр, племянник – бесстрашный охотник, гордость Рода детей Мамонта. («Ох! А палка-то порой пребольно колется!») Или: они вдвоем вместе выслеживают Врага… «Как папа!» – пробормотал однажды Ойми, почти про себя. В тот раз Дрого с такой силой вонзил свой дротик в воображаемого Врага, что пришлось делать новый – даже наконечник сломался! Да что скрывать? Дрого подчас увлекался игрой не хуже Ойми…

Ну а если у дяди какое-то дело, Ойми и тут не отстанет (если можно, конечно): Дрого за дровами – и Ойми хворост несет, немного, быть может, а все помощь! Когда же сил не стало ни на игры, ни на дела, – племянник быстро все понял. В походе не просился на руки, а на привале подсядет рядом, спросит: «Очень болит? Давай полечу!» – и ладошками над ногой водит, бормочет что-то себе под нос, словно колдун…

Все было бы неплохо (насколько это вообще возможно, когда погиб муж и отец… и твой брат!). Но чем дальше, тем больше мучил Дрого один вопрос. И наконец он не выдержал. Улучив минуту, когда они остались с отцом наедине, спросил:

– Отец, по нашим обычаям мужчина берет жену покойного брата своей второй женой. Значит, я должен жениться на Наге, так?

Арго задумался – всерьез, хотя и ненадолго, – и ответил:

– Не так. Мужчина может взять второй женой вдову своего брата. Может, но не обязан. И потом, я ни разу не слышал, чтобы вдову брали первой женой. Ты же еще не женат вовсе.

У Дрого отлегло от сердца. Он будет и впредь заботиться о Наге и ее детях. Но… не как муж!

Уже на краю стойбища дядя и племянник столкнулись с мужчинами, возвращающимися с охоты. Удачной охоты, – отметил Дрого с первого же взгляда.

– Ха! Смотрите-ка: Дрого – хромой водонос! Чего это ты?

(Каймо. На плече – голова северного оленя, стало быть, его удар.)

– Нага нездорова. И Аймила. Небось не переломлюсь.

– Ну-ну.

Усмехнувшись, Каймо направился к своему жилищу. Уже миновав его, Дрого услышал традиционное: «Женщина, возьми нашу долю!» – и невольно обернулся…

Туйя. Нет, никому не принесла счастья их необычная свадьба, не все надежды сбываются! После набега Серых Сов Каймо день ото дня становился все мрачнее и мрачнее. Почти не разговаривал, только «да», «нет», а с Дрого так и вовсе молчал. Впрочем, и сам Дрого не стремился общаться со своим бывшим приятелем. Да и не только Дрого. О том, что случилось вдали от стойбища во время долгой ночи и нетающего снега, сыновья Мамонта так и не узнали. Большой Совет и то, что случилось после! Осудить Каймо за это могли только самые мудрые, да и то лишь в своем сердце. В начале их изгнаннической тропы он вел себя как должно – не лучше и не хуже остальных, а когда появилась Туйя, другие охотники, особенно те, кто помоложе, стали было смотреть на Каймо даже с завистью и уважением: в конце концов, за никчемным не побежит девушка из своего дома, от своей родни невесть куда. Если уж все бросила, значит, жених того стоит!

Но после той злополучной ночи отношение к нему переменилось. Не в том дело, что не выскочил вовремя, не вступил в схватку: она длилась недолго, а от молодой жены не вдруг оторвешься, это понимают все. Но настоящий мужчина не смеет стоять под градом насмешек, не бросив вызов обидчикам! И если потом ему не пришлось вынести худшего, но уже от своих, то лишь по одной причине: на тропе, выпавшей на долю детей Мамонта, дорог всякий человек, и любые свары и раздоры должны пресекаться изначально.

Каймо же, похоже, в случившемся винил кого угодно, только не себя. Вуул заметил однажды, в ответ на поджатые губы и очередное односложное «нет»: «На кого ты дуешься? Ты что, совершил великий подвиг, а кто-то украл у тебя славу?» Но в ответ последовало только презрительное молчание.

Но и это бы ничего – его дело. Другое не нравилось. Туйя. Конечно, она не жаловалась никому. Но не может быть у счастливой жены, наконец-то нашедшей своего любимого, своего долгожданного мужа, такого взгляда – отрешенного или опущенного долу, таких горьких складок у губ, такой неуверенной поступи… На тропе, в походе можно было бы думать – от усталости, от тягот, от тоски по своему жилью. Но здесь, на зимовке, Дрого убеждался все больше и больше: Туйя несчастна, и виной тому не она! Даже сейчас, почему Туйя надвинула свой капюшон чуть ли не на нос, так что и глаз не увидеть? От холода? Эх, Каймо, Каймо!..

И невольно приходили на память слова, что прошептал ему Айон, отец Туйи: «Приглядывай за моей дурой. Позаботься, если что». Только как это сделать? Даже вождь в семейные дела не вмешивается.

А вот и вход в его жилище. Откинув полог, Ойми первым шмыгнул внутрь:

– Мама! Мама! А мы с Дрого воду принесли!

– Вот хорошо, что дяде помог!

Полулежа, завернувшись в медвежью шкуру, Нага кормила Аймилу.

– Нага, ты как?

– Жарко. Наверное, хонка подкралась!

Голос хриплый, совсем не похожий на прежний, и глаза больные.

– Не бойся, нет. Колдун сказал: это лишь ветер. А хонку не пустим. Сейчас я согрею питье.

Нага улыбнулась и зашлась в кашле, отводя лицо от дочери.

Дрого откинул капюшон и потряс головой, отгоняя ненужные мысли. За дело!

Прежде всего он установил полные бурдюки в специально вырытые в полу ямы, обложенные шкурами и лапником, чтобы не дать воде затвердеть, плеснув предварительно в долбленую деревянную колоду, примерно на треть ее объема. Подошел к очагу. Огонь сердится, грозится уснуть. «Потерпи, сейчас покормлю, прежде только камни возьму!»

Дрого выкатил из огня несколько камней, с помощью палки и куска шкуры перебросил их, один за другим, в колоду с водой. Поднялся пар. Пока вода грелась, дядя и племянник вдвоем покормили очаг. Затем Дрого снова подошел к колоде. Вода поднялась почти до краев. Горячая. Он бросил туда травы, оставленные Колдуном, и зашептал заклинания. Деревянной миской зачерпнул варево, подал Ойми:

– Отнеси матери. Осторожно, не обожгись. Приподнявшись на локте, Нага стала пить глоток за глотком. Сытая Аймила уже спит у ее груди. Выполнив свой сыновний долг, Ойми спросил дядю:

– Что-нибудь еще нужно?

– Нет.

– Тогда я – на охоту. За… за бизонами!

И убежал, победно размахивая своим дротиком.

Все! Можно дать отдых и своей злополучной ноге. Дрого сел на свою лежанку. Очень хочется выйти вслед за Ойми. В лес бы сейчас! Очаг горит ровно: пищи ему надолго хватит. Нага, кажется, задремала… Нет! Нужно дождаться отца или Колдуна.

Отец с утра ушел с охотниками – не столько ради добычи, сколько на разведку. Как бы то ни было, а из этих мест они не тронутся до весны. Значит, нужно все изучить как можно лучше. Даром что пока ничего дурного даже не чувствовалось. Та «уютная балочка» ведь совсем неподалеку.

Часть охотников уже вернулась с добычей – их-то Дрого и встретил. Что ни говори, а дичь здесь водится в изобилии, голодать не придется. Неудивительно: они одни. Если люди и есть, то далеко. Иначе уже узнали бы друг о друге. Хорошо и то, что здесь так много северных оленей, едва ли не больше, чем лошадей. А их и взять легче, и мясо вкусное, и рога. Прекрасный материал, не хуже мамонтовой кости!

Надо чем-то заняться. Дрого достал снегоступы – широкие деревяшки, обтянутые кусками оленьей шкуры. Он сам мастерил их в эти долгие дни, когда и ходить-то еще толком не мог, – выползал время от времени с помощью отца или кого-нибудь из друзей. Чаще всего Вуула. Сейчас они почти готовы, только ремешки нужно подогнать. Но это потом, когда его нога заживет окончательно и Дрого сможет наконец-то обновить свое изделие… Вздохнув, охотник огладил ладонью основу снегоступов, представляя, как ладно заскользит эта короткая шерсть по насту, как хорошо будет держать его и на самом глубоком и мягком снегу… Скорей бы!

У входа послышались голоса. Отец вернулся, с ним – Колдун. Заплакала Аймила, и ее мать, мгновенно очнувшись от забытья, принялась что-то напевать, приговаривать, баюкать.

– Ого! – воскликнул Арго, заметив бурдюки со свежей водой. – Это кто же постарался?

Дрого уже выходил из жилища, даже по тропе, ведущей из стойбища, прогуливался, но к самому ручью еще не спускался ни разу.

– Я, – улыбнулся он.

– Смотри. – Отец с сомнением покачал головой.

Колдун уже скинул плащ и грел над очагом руки. Вначале подошел к Наге.

– Все хорошо, – сказал наконец, – жар не от хонки ; нанесен простым ветром. Скоро будешь здорова. Спи больше, пей горячий отвар. Сегодня-то пила?

– Да. Дрого приготовил.

– Ну и спи себе. Не хонка это, не бойся.

Настала очередь Дрого. Колдун внимательно осмотрел, огладил уже затянувшуюся рану на бедре, скороговоркой бормоча заклинания, переменил приложенные к ране листья, затем поправил кожаные ремни на щиколотке.

– Подживает. Все как надо. Может, оно и неплохо, что ты прогулялся до ручья, только теперь до завтра – никуда! Поешь и ложись. Самое лучшее – спи. А то смотри: и снегоступы обновить не придется!

С Колдуном распрощались церемониально, по всем правилам.

Дрого и в самом деле задремал. Полуявь, полусон. Тепло телу под медвежьей шкурой; хорошо ноге: не болит, даже не ноет. Отдыхает. Глаза закрыты, но и веки, и щеки чувствуют игру огня в очаге. Здесь покойно. Но издалека, из прошлого наплывает иное: свист ветра, волны, захлестывающие через край… Крики и ледяная вода, тянущая за одежду вниз, вглубь (а может, и не вода это вовсе, а руки водяных?)… И крики, и отчаянная борьба, не только за себя самого… Третья переправа. Роковая.

К этой Большой воде они подошли, когда поздняя промозглая осень уже готовилась перейти в настоящую зиму. Дул пронизывающий ветер, дождь вперемешку со снегом хлестал в лицо. Лезть в воду не хотелось никому – ни на бревнах, ни на лодках, выдержавших уже две переправы и невесть сколько переходов. О зимовке думать пора. А это значит, лучше двинуться дальше вдоль берега, вниз по течению, хотя и ведет оно не на север – на восток. Именно так легче всего найти подходящее место: защищенный от ветра мыс, впадающий в Большую воду ручей. Так, может, лучше искать удобное место здесь, на этом берегу?

Вечером охотники долго говорили. У всех тайная надежда была обойтись в этот раз без переправы. Ведь оторвались от нежити, чего же еще? Но Колдун настоял на своем. И вождь его поддержал: «В последний раз. Все равно вода скоро затвердеет. Переправимся – и по другому берегу. Он высокий, значит, и места для стоянок удобнее. Где-нибудь там и встанем на зимовку». Повздыхали, пожалели (про себя), но решили: «Колдуну и вождю виднее».

Тяжко далась эта переправа. Мокрый снег беспрерывно ложился на серую, враждебную воду, чтобы тут же исчезнуть, хотя оба черных осклизлых берега постепенно покрывались тонким белым налетом. Утро – словно сумерки: и так все застилает небесная морось, а тут еще режущий встречный ветер мешал грести, залеплял глаза. Может, потому и не заметил он эту проклятую корягу.

Дрого пловец, и ему пришлось не один раз переправляться на легком челноке детей Серой Совы, туда и обратно. И не ему одному: за один раз всю общину на другой берег не переправить даже в самую хорошую погоду. В такой день – тем более. Вождь до конца оставался на правом берегу – следил за переправой. Айя конечно же была рядом с мужем.

Дрого надеялся, это будет последняя ходка! Плоты оставили на другом берегу; за семьей вождя поплыли на челнах он и Морт. Так было и прежде: в челн Дрого садились Айя и Нага с Аймилой, к Морту – Арго с внуком Ойми. Но в этот раз вождь с сомнением покачал головой:

– Отдохните, руки хоть разотрите. Устали?

Что правда, то правда. Грести приходится зажатыми в кулаках лошадиными лопатками. И в хорошую-то погоду кисти устают, а сейчас они от ледяной воды и совсем окоченели. Морт и Дрого без возражений наскребли сколько могли снега (пополам с грязью) и принялись усиленно, докрасна растирать свои руки. Вождь в сомнении смотрел на реку. Другой берег, люди почти терялись в густой пелене.

– Сегодня так поступим. Нага и дети садятся к Дрого, а ты, Морт, только нашу поклажу переправишь. Мы с Айей здесь останемся. Тебе возвращаться больше не нужно: Дрого второй челн к своему привяжет и за нами один вернется. Заберет мать, а я как-нибудь и сам выгребу.

А вот и действительно последняя переправа! Эта мысль придавала силы, которых, казалось, уже и нет вовсе. Мать за спиной, он ее не видит, но чувствует: сжата, напряжена! Отцовский челн неподалеку: Арго гребет сильно, уверенно. Он давно мог бы быть на другом берегу, но сдерживает себя, старается не вырываться вперед…

Дрого не понял даже, как все это произошло. Вдруг онемела левая рука, и лошадиная лопатка выскользнула, ушла вниз, и челн развернуло, понесло вниз по течению! Он старался изо всех сил; ведь берег вот он, кажется, совсем рядом, течение вынесет челн на отмель, а он поможет! И уже бегут и кричат люди…

Быть может, так оно и было бы, будь это на их Большой воде, где все так знакомо, но тут… Краем глаза сквозь серую пелену дождя Дрого увидел вспененный гребень воды, услышал рокот…

Перекат!

Дрого знает, что это такое: и лучшему пловцу не пришло бы в голову связываться с перекатом – на бревне ли, в челне или вплавь! Начав переправу, они не заметили, не услышали из-за дождя, что опасность совсем близка!..

Дрого греб изо всех сил – лопаткой и голой рукой; ему удалось развернуть челн носом к берегу, такому близкому… Но рокот переката еще ближе, он бьет в самые уши…

Удар!

Челн перевернуло, закрутило, его самого бьет по камням, но он выберется, он пловец…

«Мать не умеет плавать!»

Дрого не знал до сих пор, как долго длилась эта схватка с водяными, уже почуявшими желанную добычу, уже ликовавшими. Да, конечно, он – пловец, но все его силы уходили на одно: не дать утонуть матери! Водяные их возьмут только вместе! Так бы оно и было, окажись берег хотя бы чуть дальше, а перекат – ниже по течению: их бы просто не успели спасти! В то страшное утро они спаслись лишь потому, что берег был совсем рядом. И отец. Его челн был к берегу ближе, он сразу копьем дно нащупал, понял: стоять может, – и в воду! Первым добежал, первым копье утопающим протянул, а потом и руку… Так и выкарабкались!

Только не хотели водяные свою добычу упускать! Дрого уже по дну шел, когда его левая нога завязла в чем-то, запуталась, и так стопу вывернуло, что он вновь с головой в воде очутился. Но тут уже не только отец – другие бросились на помощь…

На тропу встали не сразу. Костер разожгли, просушиться да согреться хотели. Только разве в такую погоду без кровли это сделаешь? Дрого ногу свою осмотрел. Стопа ноет, да вдобавок бедро распорото, кровь хлещет – то ли на камень, то ли на корягу напоролся да в горячке только сейчас и заметил. Что ж, к ране листья приложил, перевязал заячьей шкуркой и снова штаны натянул. А стопа, думал, в походе промнется. Думал, вывих. Оказалось – хуже…

Сквозь дрему доносится отцовский голос. Вернулся, с матерью о чем-то разговаривает… (С МАТЕРЬЮ?!) Нет, конечно с Нагой. Это сон все путает, все смешивает…

Они шли вдоль берега, то удаляясь, то вновь приближаясь к нему. Хромота? Она пройдет; еще один-другой переход – и нога разойдется, разработается. Но получилось иначе: чем дальше, тем труднее и труднее идти, и вот уже в левой руке волокуша (тянут вдвоем с Нагой), а правая опирается на копье, как на посох… И то сзади, то рядом все чаще и чаще сухой отрывистый кашель. Айя. Мать.

Сколько дней длился этот путь – три, четыре? Больше? Не вспомнить; уже тогда, под конец все мешаться стало. Держался как мог. Попытался широким ремнем щиколотку стянуть. Вроде бы помогло, да ненадолго, потом словно хуже сделалось… Он, Дрого, скрывал, что слабеет, что хотя и чаще привалы, а для него словно не чаще, а реже. Оттого и потащился тогда вслед за Донго, посмотреть, что они там нашли, в «уютной балочке»? Да только как скроешь, если все сильнее хромаешь, все больше отстаешь. Не он один. Мать кашляет все чаще, все мучительнее. И отец чем дальше, тем мрачнее, тем озабоченнее…

Какой это был день? Вскоре после той страшной находки. Дрого двигался, не замечая ничего вокруг, почти бессознательно, весь сосредоточенный лишь на одном: «Шаг. Еще шаг… Не больно, забудь!.. Еще шаг…» Привычно вспыхивает боль в левой ноге, когда на нее ступаешь, привычно кружится голова, привычная тяжесть и шорох волокуши, привычный кашель… вдруг он усилился, стал захлебывающимся, лающим… Движение сбилось, скомкалось… Крики… Женщины сгрудились вокруг упавшей…

Поняв, КТО упал, Дрого бросился туда, и его многострадальная нога подвернулась вновь, на этот раз с такой болью, что он рухнул, как от смертельного удара, во весь рост, мгновенно потеряв сознание.

Очнулся на мягкой медвежьей шкуре. Рядом отец и Колдун.

– Что, привал?

– Да. Покажи-ка свою ногу старому.

До сих пор Дрого к Колдуну не обращался, сам возился со своей ногой. Право охотника – самому решать, что делать со своими болячками.

– Зачем? Я могу идти дальше.

– Может быть. Но сейчас решать мне. Показывай.

Колдун, неодобрительно покачивая головой, трогал кожу около раны, почти не касаясь, изучал стопу. От его ладоней исходило приятное покалывающее тепло.

– Что с матерью? – спросил Дрого.

– Плохо. Горит.

– Так пусть…

– Уже. Лежи и молчи.

На этом их путь, в сущности, и закончился. Колдун сказал коротко:

– Пойдешь дальше – жди в гости черную хонку. Она уже на твою ногу облизывается, – а потом долго о чем-то с отцом говорил.

Потом вождь всем сказал:

– Встаем на зимовку. Здесь – привал, пока мужчины получше место найдут. А там…

Дрого до конца не дослушал, снова впал в забытье.

Так вот и получилось, что и не помнит толком, как очутился на зимнем стойбище, в новом жилище, которое и построили-то без него! Со стопой худо оказалось: перелом. И жилы разорваны. И на бедре вокруг раны краснота пошла: черная хонка подбирается… А на женской лежанке, по другую сторону очага, – Айя. Мать. Водяные свою хонку на нее напустили…

Колдун рану лечил травами, а к стопе деревяшки приладил и ловко закрепил. Двигаться запретил, да Дрого и не мог: первые дни (интересно, сколько их было?) между Мирами находился – и здесь, и не здесь. Все смутно – только в дреме, на грани сна что-то вспоминается…

Кажется, Колдун пытался дать им и сильное лечение, через духов, да не вышло. Помнит: и напев обрывался, угасая тут же, на месте, не отворяя вход в иное, и звуки флейты тускнели, и рокот барабана не уводил в глубину – просто стук, и ничего больше… После сквозь забытье, выплывая оттуда и вновь погружаясь, он слышал, как Колдун говорит отцу: «Не могу… Духи оставили… закрыто… не одолеть… травная сила… простой наговор… главное – сами…»

«Главное – сами!» Что ж, он, Дрого, выплыл, выкарабкался, как тогда из ледяной воды. Но на этот раз – один.

Дрого раскрыл глаза. Ночь, все спят, а у него и сна нет: выспался за все эти дни. И вновь вместе с печалью приходит мучительный вопрос: почему, ну почему так все случилось?!

…Как ненавидел он теперь эту нежить, кем или чем бы она ни была! Во много раз сильнее даже, чем тогда, после той злополучной ночи наведенного сна, после гибели брата! В тот день, когда все уже закончилось, Йома похоронили и общинники поспешно сворачивали лагерь, чтобы уйти засветло как можно дальше, Дрого не выдержал, прямо спросил Колдуна: почему-де они бегут? Неужели на эту тварь нет управы? Ведь днем она вроде как бессильна! Вот бы и выследить ее! Но Колдун только головой покачал. «Дрого, – ответил он, и Дрого запомнил эту речь слово в слово. – Я знаю: ты хочешь отомстить. Не ты один этого хочешь. Я знаю: охотники храбры. Но здесь одной храбрости мало. Да и храбрость нужна… – он задумался, – не такая, как на охоте или в бою. Трудно объяснить… Знаю я и то, что сыновья Мамонта – хорошие следопыты. Но поверь: и самый лучший из вас нежить не выследит. Она… она меняет личину! Где искать ее? В каком обличье? Колдуну ведомо лишь одно: НЕЖИТЬ НАБИРАЕТСЯ СИЛЫ ОТ ЗЛА И ТЬМЫ, ОТ ЧУЖОЙ КРОВИ И БОЛИ. Вот и пойди поищи! Нет. Попытаемся уйти, оторваться от Врага, а там – будет видно!»

Да, похоже, они и в самом деле от Врага оторвались. Но цена, которую пришлось за это заплатить, слишком велика. Во всяком случае для него, для Дрого. Сейчас он почти жалел о том, что это удалось… Да что там «почти» – ЖАЛЕЛ!! Неужели он никогда не встретит теперь эту тварь лицом к лицу, не всадит ей в брюхо тяжелое бивневое копье, да так, чтобы…

Ну вот! Едва зуб не хрустнул! Прекрати все это и постарайся заснуть! Дрого давно понял: стоит ему только отдаться во власть мыслям об этой… нежити – и подступает откуда-то снизу тяжелый липкий ком, к сердцу, к горлу… выше. И мелкая дрожь пробирает тело, и плывет голова, и хочется убивать… Или хотя бы завыть и бить, бить кулаками по земле, по стволу сосны, по чему угодно… НЕЛЬЗЯ! Это не сила, это – слабость и радость Врагу.

Дрого ошибался. Не один он – все ошибались. Никто из детей Мамонта, даже Колдун, не знал о том, что произошло в те дни, когда люди готовили свое зимовье.

Волчья семья облюбовала себе заброшенную барсучью нору, вырытую у корней старой, вывороченной ураганом ели, неподалеку от небольшого лесного озерка, мелкого, заросшего камышом. Волк и волчица долго обустраивали свое жилье, расширяли вход, нарыв близ него кучу желтого песка. Волк, сильный, широкогрудый, легко работал мускулистыми задними лапами, потом его сменяла подруга. На дно притащили куски мягкого мха. Можно ждать приплод!

Волчица родила шестерых. Она долго облизывала слепых дрожащих детенышей. Вся забота о пропитании большого семейства легла на отца. Он выходил на охоту не только ночью, но и днем: выслеживал длинноухих, подстерегал жеребят и оленей, не брезговал и мелкой добычей – семью надо кормить!

Волчата подрастали. Этот помет был необычным: пятеро самцов – все как один в отца! Такие же сильные будут… А шестая – самочка, отличавшаяся странным, бурым окрасом. «В кого бы она такая? – думала мать. – Мы оба серые, и родители мои были серыми; помню…» Но она любила свою странную дочурку не меньше сыновей. Отец тоже.

Ничто не предвещало беды в ту страшную ночь. Волчата, уже подросшие, пригрелись под маминым теплым боком и сладко спали. Спала и она, но чутким, тревожным сном.

Ее пробудил ни на что не похожий запах, просачивающийся снаружи. Не зверь, не птица, не двуногий… это было не похоже ни на что, но таило в себе угрозу. Смертельную угрозу! Столь же странными были шаги, приближающиеся к их жилищу. Коротко взвыв, волк-отец ринулся наружу, чтобы встретить неведомого врага.

Волчица услышала, как боевой клич сменился тоскливым воем, исполненным неимоверного ужаса! Она не могла поверить, что это голос ее бесстрашного мужа… Но нет, ее Серый не изменил себе! Какой бы ни была опасность, он не отступил! Вой сменился злобным рычанием, послышался шум схватки… короткой схватки!

Она поняла, что Серый погиб, защищая семью. Но кто бы он ни был, их нежданный враг, он узнает, как иметь дело с разъяренной матерью-волчицей в ее собственной норе… даже если ее сердце леденеет от страха, ползущего в нору вместе с запахом! Кажется, она завыла, в тоске и отчаянии, и тонким жалобным подвыванием ответили матери ее крохотные сыновья.

То, что появилось у входа… Это было похоже на двуногого, но она знала : это НЕ двуногий! Это – сама смерть! Но она не отдаст своих малышей даже… даже этой твари! Мать-волчица, собрав все свои силы, рванулась к горлу Врага.

Ей переломили хребет прежде, чем лязгнули зубы. Полумертвая, бессильная шевельнуть и когтем, она смотрела, как Он хватает одного за другим ее серых малышей и не спеша, с наслаждением откусывает голову, чтобы швырнуть обезглавленный трупик на ее неподвижное тело! Затем настал черед и самой волчицы…

Изголодавшись за время долгого пути, Он наслаждался теперь не столько живой кровью, сколько гаввагом. Жаль, что это не люди – волки. Все равно нора надолго пропиталась болью, ужасом и бессильной яростью; это самое подходящее для Него дневное лежбище… А до людей дело дойдет!

Дрожа всем тельцем, бурая волчья самочка проползла мимо остекленевших глаз отца, в которых отражалась луна. Хотелось скулить, но она понимала: этого делать нельзя, во всяком случае – здесь, где только что был их дом… Можно только тихо плакать, уползая в глухую осеннюю ночь.

 

Глава 20

ИЗМЕННИК

Дрого был прав: в своих бедах Каймо винил кого угодно, только не себя. Свою жену («Из-за нее тогда и задержался в постели! Навязалась тоже!»), своих друзей («Почему не вступились?»), вождя, Колдуна («Не могли, что ли, защитить? Другим-то потакают. Тому же Дрого»). Первые дни после нападения сыновей Серой Совы он шел мрачный, молчаливый, обиженный. Делал все, что нужно, но во всем чувствовалось: «Нате вам!» Потом, когда отстала нежить, когда понял: сородичи над ним не смеются даже, просто не замечают, не обращают внимания, – стал заговаривать первым. То с одним, то с другим. Настороженно вслушивался в ответы, всматривался в лица, первым смеялся чужим шуткам, порой сам шутил… Вроде бы все в порядке! Не насмешничают, даже отвечают… И только своих прежних друзей он упорно продолжал сторониться. Кроме разве что долговязого Ауна.

В глубине души Каймо понимал: между ним и остальными охотниками далеко не «все в порядке». Отвечать-то отвечают, но как! А Гор, старый хрыч, так и вовсе отворачивается! А что он такого сделал? Струсил, что ли? Нет, просто… растерялся, да-да, растерялся со сна да под градом насмешек! Вот если бы снова!.. Сколько раз в своих мечтах Каймо бросал вызов этим… ублюдочным Совам! Сколько раз поочередно вспарывал им всем животы – одному за другим и первому… Ох, как люто ненавидел он Айона! Ишь ты, не того выбрала! Небось как Начальный дар брать, так и Каймо был хорош, а как девку свою отдавать, так нет, есть и получше! Вот его-то, отца Туйи, он убивал в своих мечтах особенно часто и особенно кроваво. Копьем его в брюхо, а потом, схватив за волосы, запрокинуть назад эту ненавистную башку и медленно, слушая его мольбы и стоны, ме-е-е-дленно, кинжалом… Сводило скулы и живот, замирало сердце, а губы сами, против воли что-то бормотали. Туйя однажды спросила удивленно: «Что за заклинания ты бормочешь?» В глаз ей, дуре!

Но не одного лишь Айона ненавидел он. Дрого понял главную беду своего бывшего приятеля и даже жалел его: не видеть своей вины – это же глупо, себе хуже! Вуул посмеивался: «Воротит нос? Ну и прекрасно: ты не девица, и я не твой жених!» Но ни тот ни другой даже не подозревали: здесь уже не глупая мальчишеская обида ни на что, над которой и сам обиженный потом только посмеется. Ненависть – иссушающая, непреходящая. И прежде всего – к Дрого.

Да, просто обида – это было прежде. Она уже прошла в то утро, когда Дрого воскликнул: «Эй, Каймо, иди встречай свою невесту!» В тот день казалось: теперь снова все как было: они опять вместе, старые друзья-приятели. И Туйя! Но потом…

Каймо чувствовал, что ненавидит Дрого почти так же сильно, как Айона. И за то, что Дрого, а не он, Каймо, свалил этого проклятого тестя. И за то, что не добил. И за кровную дружбу. И конечно же за эти слова: «Жаль, Туйя, не того ты выбрала! Был бы Дрого твоим мужем, я бы только порадовался: с таким и изгнание не страшно». Они врезались в память навечно; Каймо вновь и вновь повторял их про себя, стискивая кулаки, скрипя зубами от бессильной злобы. Давно, еще до Посвящения, еще будучи Туули-подростком, он прекрасно понимал: Нагу тоже неравнодушен к его Туйе, хотя и скрывает. Тогда это радовало. Потом – тоже, даже во время свадьбы. Но сейчас…

Дрого! Все сходит с рук этому сынку вождя, все! Даже то, что на страже заснул! Как же! Колдун заступился, да еще чуть ли не героем провозгласил: «Даже теперь ты можешь гордиться своим Дрого!» А почему? Да потому, что – сынок, ясное дело! Всем хорошо, все рады: и Колдун, и папаша, и этот… Сердце замирало, когда этот пловец в воде барахтался со своей мамашей! Так нет же, вытащили!

И с женой – чем дальше, тем хуже. Раньше, бывало, Каймо гордился своей подругой, радостно бежал на свидания, знал: у него – лучшая девчонка и будет лучшая жена, всем на зависть! А уж когда Туйя доказала на деле свою любовь, свою преданность, – что тут говорить! Нет и не может быть никого лучше, чем его молодая жена! Но теперь он уже и сам не понимал, любит ли свою жену? Нужна ли она ему? Порой, особенно днем, ненавидел почти так же, как тех двоих, а то и сильнее. Временами, особенно ночью, прижимался, гладил, шептал ласковые слова, совсем как прежде, так что самому начинало казаться: все будет хорошо! Иногда злился: и зачем только она за ним потащилась? Выгнать бы, к отцу, назад отправить; пусть себе добирается как знает, если такая смелая! И при всем при том – ревновал безудержно; судорога сводила от одной только мысли: а ведь может и к другому уйти! И к сынку вождя… Как же! Отцовскую волю исполнит! Кружилась голова, и в серо-красном тумане, застилающем ум, возникало лишь одно желание, заполнявшее все его существо – от затылка до кончиков пальцев: УБИТЬ!

Здесь, на зимовке, пока Дрого отлеживался и ногу свою лечил (может, и не вылечит еще? Мать-то не спасли!), стало полегче. Решил: он еще покажет себя! Всем покажет! Первым охотником станет, общину свою спасет от… Нежити нет больше? Тем лучше, спасет от каких-нибудь чужаков, от лашии, от тигрольва… Туйя еще поймет, как ей повезло, еще будет просить прощения!

До одури метал дротики в цель, упражнялся с копьем. На охоте не отставал от самых опытных. Приглядывался. Спрашивал. Советы слушал. И вот – завалил оленя одним ударом! Не хуже, чем этот общий любимчик! Сердце пело, когда нес на плече рогатую голову, а в мешке – сердце, печень и лопаточное мясо. Тушу будут делить между семьями, но это – неотъемлемая доля охотника, нанесшего зверю смертельный удар! Сейчас Туйя увидит… И надо же! Первый, кого встретил в стойбище, – Дрого! За водой хромоногий таскался, бабью работу делал! И ведь не позавидовал даже! Или виду не показал?

И все. Теперь, стоило только Каймо покинуть стойбище, одно мерещилось: он, Каймо, здесь, а хромоногий – там, в его жилище, с его женой, на его постели… Какая уж тут охотничья удача! Зверь загодя срывается с места, то ли почуяв, то ли даже услышав незадачливого охотника, и напрасно пущенный вслед дротик позорно падает в снег…

И вот настал день, когда его ревность получила наконец-то подтверждение – если не зримое, то по крайней мере слышимое. В этот день Каймо отправился осматривать свои силки. (Что-что, а петли настораживать он умел: выучился раз и навсегда!) Вернулся вскоре, пусть не с десятком, но с двумя хорошими зайцами, подвешенными к поясу по бокам, мягко и приятно бьющими по ногам при ходьбе – справа и слева. Остановился у входа:

– Женщина! Возьми добычу!

(О зайцах такое обычно не говорят: не принято. Но никого нет, никто не услышит. А он слишком давно не произносил заветных слов! Туйя выйдет – он ей даже улыбнется: пусть думает, что пошутил.)

Однако никто не отозвался, не откинул полог входа. Жилище было пустым.

Каймо зашел внутрь, сбросил зайцев наземь. Очаг горит ровно, хорошо – кормили совсем недавно… Где же Туйя?

Конечно, нет ничего удивительного, что хозяйки очага нет дома. В жилище все налажено, а она может и за водой пойти, и к соседке, и… мало ли за чем еще! И все же сами ноги понесли Каймо именно туда, к ненавистному жилью. Не ко входу, нет. В обход. Осторожно. Тихо. Лучше, чем вчера, когда он вновь вспугнул оленя…

Так и есть, голоса! Дрого говорит, и явно не с Нагой! Каймо огляделся: никого, да и не подойдут отсюда, а издали кусты заслоняют, – опустился прямо на снег и стал вслушиваться.

– Все виноваты у твоего Каймо в его неприятностях, – с досадой говорил Дрого, – все, только не он сам! Мы почему-то больше всех. Ну как такому поможешь? Да и не о нем разговор, о тебе.

(Вот оно, вот!)

– Нет, о нем, о нем! К нему я шла, Дрого! И я знаю: не такой он, как вы все думаете! Не такой! Просто не повезло ему с самого начала. Да еще я… Он же не трус, нет! Вы же дружили, мы все дружили! А теперь вы его оттолкнули, вот у него из рук все и валится…

– Да не отталкивали мы его! Сам отошел, сам дуется на нас, как ползунчик … А за что?

– Вот-вот! Ты еще себя обвини! – Новый, насмешливый голос… Вуул?! – Я виноват в том, что пошутил пару раз, Дрого – в том, что оружие его тащил, а ты… в том, что своих ради него бросила!

– Какое оружие?!

– Не важно… Никакое, это он опять шутит… Тоже мне шутник! – Голос Дрого. Недовольный. – Но вот что я еще скажу, Туйя! Откинь-ка капюшон!

– Нет! Оставь!…

(Легкий шум. Кто-то присвистнул. А эта дура заревела… «О, что б тебя!..»)

– Так вот. Мы оба – холостяки и даже щек пока не скоблим. Но я так понимаю: заслужила? Получи! Только ты-то чем заслужила? Это ему, не тебе глаз подбить надо! И я, пожалуй, это сделаю! Так, Вуул?

– Так, да не так. Он, конечно, водяная крыса. Но ты-то при чем? Ты – не брат, не отец. Хуже сделаешь, и только.

– Я – кровный друг Айона, ее отца. А он просил: «Присматривай за моей дурой!» Так что не совсем чужой. Так?

– Не знаю. Поговори с отцом.

– Дрого! Если ты Каймо хоть пальцем тронешь, и слова с тобой больше не скажу, так и знай! Наше дело! И заступники мне не нужны!

(«"Не нужны?" А зачем же ты к ним полезла, как последняя…»)

– Да не собираюсь я на него с кулаками бросаться! Поговорить хочу, – ты же сама просишь! Может, и вправду не так мы с ним обошлись, не знаю. Может, нам на охоту вместе сходить, а, Вуул?

– Без меня! Я уже охотился с ним. И не раз… Где он, кстати?

– Пошел проверять капканы.

– Ну так тебе пора. Вернется, хозяйку очага не застанет, – вот тебе и новые обиды.

– Да. Пойду. Только, Вуул, вы все же…

(«А! Так тебе твой кровный друг поручил присматривать за чужой женой?! И ты мне глаз хочешь подбить?!! Хорошо! Посмотрим!»)

Каймо не стал дальше слушать. Так же осторожно, как подбирался сюда, вернулся к себе, запорошив след. Снег уже падает, – похоже, вскоре будет настоящий снегопад. Если его следы не обнаружат сразу, потом все будет скрыто, не узнает никто.

Когда Туйя вернулась, ее муж, будто только что пришедший из леса, рассматривал свою добычу.

– Ты где была? Думал, дома.

(Голос спокойный, не злой.)

– Я все приготовила и решила Дрого навестить. Вуул позвал.

– А… Это хорошо. Как его нога?

– Почти зажила. Он уже без посоха ходит, об охоте думает.

– Да. Хотел бы и я к нему заглянуть. Дружили как-никак. Да не знаю, будет ли рад.

– Ой, Каймо, что ты говоришь? Конечно будет! Знала бы, я бы с Вуулом не пошла, тебя бы дождалась! Ого! А зайцы-то! Я же знаю: муж мой – лучший добытчик!

Туйя раскраснелась, повеселела, глаза блестят как прежде, как когда-то. Рада! И вот странно: Каймо потому и был так спокоен, что уже решил и решился. А вот, поди ж ты! Даже ему показалось в этот миг: все в порядке! Все будет хорошо!

Может, и в самом деле все будет хорошо… когда он выполнит задуманное.

Снег валил два дня подряд, то ослабевая, то усиливаясь. А на третий день настало ослепительное утро с пронзительно синим небом и искрящимся свежим снегом; для охоты лучше и не придумать: морозно, весело, и все следы – как на ладони!

– Ну что, Дрого, идем? – Каймо благодушно улыбался. – Для начала – самый подходящий денек! Окрестности посмотришь, может, оленя добудем – и ладно!

Он и в самом деле заглянул к Дрого в тот же вечер, когда все уже собрались: и Арго, и Нага. Хорошо говорил. Объяснил: и раньше бы зашел, да не знал, как на него посмотрят. Плохо это, ведь друзьями были!.. Хорошо, Туйя навестила; сказала: Дрого будет рад! Вот он и поверил, зашел. Давно хотел…

Арго молча прилаживал наконечник к древку, Нага возилась с Аймилой, а Ойми старательно «помогал»… Дрого сидел рядом с Каймо, вытянув по привычке свою левую ногу. (Уже не болит. И дощечки сняты, и ремни размотаны.)

– Хорошо, что пришел. Правильно. Поговорить нам нужно. Давно.

– Знаю, знаю! – замахал руками Каймо. – Все понимаю, кругом виноват! И перед вами, а больше того – перед Туйей! Ты не женат, не знаешь еще, как оно бывает… Особливо ежели все на тебя, как… – И он обиженно шмыгнул носом.

Вот тогда-то и решили: кончится снегопад – они вдвоем и сделают первую вылазку. Для Дрого первую, конечно, – не для Каймо. Можно и Вуула позвать, если, конечно, согласится. Только не любит он задержек. Для него – чтобы охоте ничто не мешало!..

Когда Каймо ушел, отец, поставив на место готовое копье, спросил только:

– Что скажешь, сын?

Дрого понял.

– Должно быть, хочет жизнь наладить, а как – не знает.

– Да. Не знает…

Арго надолго замолк, завороженно вглядываясь в огонь. Потом решительно сказал:

– Вот что. Взрослому мужчине не нужны непрошеные советы. Но все же: будь с Каймо поосторожнее.

Дрого закрепил на ногах свои снегоступы («Наконец-то!»), всей грудью с наслаждением вдохнул морозный воздух…

– ВПЕРЕД!

Первым – Каймо, следом – Дрого. Снегоступы легко скользили по притоптанной тропе, уводящей из стойбища в лес. А вот и первый овражек! Сейчас проверим, не забылось ли старое, не подведет ли нога…

– Эй-хо!

– Эй-хо!

Оттолкнувшись основаниями копий и перехватив их поперек, охотники один за другим ринулись вниз. Хорошо! Оба удержались, не зарылись в снег.

– Эх, хоть снова на горку! – засмеялся Дрого. – Соскучился по такому!

– Ничего! Впереди будет и покруче.

Снег искрился на солнце, проникающем даже сюда, сквозь густые кроны сосен, отбрасывающих синие тени. Мягкий, чистый, он проседал под снегоступами меньше, чем можно было ожидать.

– Давай медленнее, – сказал Дрого.

– Нога заболела? – участливо спросил Каймо.

– Нет. Просто приглядеться хочу. Ты-то небось все уже тут облазал, а я еще ничего не знаю.

Не просто приглядеться. Дрого любил зиму, и сейчас, после всех горестей, после стольких дней вынужденного бездействия, ему хотелось вдоволь насладиться искрящейся радостью этого дня.

– Хочешь, постоим немного?

Они остановились под большой разлапистой елью. Вдруг сверху на Дрого упал ком снега, скорлупки и опустошенная шишка. Послышалось сердитое цоканье.

Дрого посмотрел вверх. Прямо над его головой, на конце ветки, сжавшись в комок, сидела белка. Внимательно смотрела на Дрого своими черными выразительными глазенками и торопливо выговаривала что-то длинное и сердитое. Ругалась, а может быть, о чем-то предупреждала?

– Выйдем из леса, – говорил Каймо, – дальше – в низину, там – через поле промеж двух ельников. Оленя там взять можно, и жеребца можно. Если не устанешь, можем подальше пройти. Места покажу…

Дрого улыбался. Когда Каймо махнул рукой, показывая направление, края его мехового плаща разошлись, и на левом боку открылся довольно необычный предмет. Необычный для той охоты, на которую они отправились.

– Что смеешься? – Похоже, Каймо немного смущен.

– Смотрю, ты со старого Гора пример берешь. На оленя – с дубиной? И как? Хорошо получается?

– Увидишь! – улыбнулся Каймо. – А может, и не увидишь… Это не для оленей. Забыл тебе сказать, чтобы и ты прихватил на случай. Лашии.

Дрого посерьезнел.

– Видели? Следы? Отец не говорил ничего…

– Видеть не видели, ни их самих, ни ясных следов. А только Гор говорит: должны они тут водиться! И Колдун.

Дрого невольно удвоил внимание, когда, промчавшись по довольно-таки крутому склону, вышли на открытое пространство, еще раз остановились, всматриваясь в ослепительные снега, черный кустарник, одинокие деревья и отдаленный лес. Да, оленей много, взять легко, можно и на обратном пути. Заячьи петли… Волк – и не один… Лошади… А что это за подозрительная тропка, там, у самой опушки? Нет, отсюда не разглядеть!..

– Каймо, что там такое? Не ваша тропа?

(Конечно нет! Старую занесло бы снегом, это свежий след!)

– Не знаю. Хочешь, посмотрим.

(Да! Вблизи след выглядел более чем подозрительно. Двуногие. Двое. Двигались уверенно, хотя снег глубок, а они без снегоступов, это ясно. Либо чужаки, либо… Жаль, здесь не понять: есть ли у них обувь? Может, пройти по следу хоть немного? Нет! Их только двое, это опасно. Прежде всего нужно предупредить своих.)

– Похоже, прогулка закончилась! Нужно возвращаться.

Каймо долго смотрел на этот странный след, закусив нижнюю губу. Наконец сказал, заметно колеблясь:

– Может, возьмем оленя? А то без добычи нехорошо. Надо мной и так посмеиваются, сам знаешь.

Дрого колебался недолго: слишком стосковалась рука по хорошему охотничьему удару!

Самца с отличными рогами завалил Дрого. Каймо настоял: «Я-то охотился вдоволь, а у тебя рука, поди, застоялась». Пока разделывали тушу, оба присматривались и прислушивались. Ничего. Вот разве что длиннохвостые птицы подняли в ельнике стрекот, постепенно удаляющийся вверх по склону. Но это мог быть кто угодно – волк, лисица… Медведь-шатун, наконец. Не обязательно человек, не обязательно лапши.

Когда работа уже подходила к концу, Каймо неожиданно заговорил. Мирно, с улыбкой:

– Слушай, а как тебе моя жена? Нравится?

(Странный вопрос! С чего это он вдруг?)

– Еще бы! За женихом пойдет не всякая. Нату за мной не пошла бы, даже оставь я тогда Начальный дар.

(Мирный разговор приятелей. И намек: не за каждым невеста пойдет в изгнание!)

– Да. – Каймо работал сосредоточенно, не поднимая глаз. – Вижу, ты ей тоже нравишься. Как же! Герой! Отца ее едва не завалил! Слушай, а может, и впрямь, это ты для нее самый подходящий мужик? А?

– Не дури! – Дрого начал всерьез злиться. – Тебя что, весенний заяц укусил? Так сейчас вроде бы зима! Тебе такая хозяйка очага досталась, а ты…

– Вот-вот, и я про то же, – смиренно вздохнул Каймо. – Такая хозяйка очага – и кому? Трусу, неумехе. Только зайцев ловить и способен! Да у вас, может быть, все уже слажено, а? Со мной разобраться – и порядок! Вы же встречались, пока меня не было. Договорились о чем или пока – так?

– Что ты несешь?! – Дрого разгневался не на шутку. – Я твою Туйю вижу-то только издали. Вчера, правда, приходила ко мне, так не из-за меня – из-за тебя, дурака! Вуула спроси, он с нами был. Переживает она. Мучается. За тебя, дурака, переживает!

Казалось, Каймо слушает, но не слышит. Сосредоточенное, злое лицо, плотно сжатые губы… Закончив разделывать добычу, он снегом тщательно вытер кремневый и костяной ножи, убрал их в поясной мешочек.

– Все! Пошутили, и ладно! Давай укладываться. Дрого огляделся. Хотя тени уже удлинились, до заката оставалось еще порядочно времени. Но Каймо прав: лучше вернуться засветло. Нежить не давала о себе знать, но по-прежнему неукоснительно соблюдалось установленное: охотники возвращаются до заката или ночуют вне стойбища; по-прежнему Колдун ежевечерне наводил Огненный круг.

Возвращались молча. Теперь Дрого шел впереди с головой оленя на плече, с лучшими кусками мяса в охотничьей торбе. Каймо нес шкуру и свою долю туши. На подъеме дважды оглянулся. (Следы. Утоптанное место, кровь… Самое лучшее – снегопад, но едва ли он начнется… Подождать? В другой раз? НЕТ! Другого раза не будет, он знает себя…)

Дрого шел не оборачиваясь. Почему-то присутствие Каймо за спиной раздражало, и он не хотел, чтобы случайный взгляд выдал его чувства. (Не в себе парень! Похоже, прав был Вуул: тут уже ничего не сделать, ничего не изменить. Подальше и от него, и от Туйи, – пусть живут себе как знают… Но ведь он обещал Айону! Да и что душой кривить: Туйя ему и впрямь небезразлична…)

День все так же хорош, бодрящ и ярок, но для Дрого он словно потускнел. Исчезла куда-то утренняя радость, и даже оленьи рога, ощущаемые на ходу затылком сквозь меховую шапку, казались не столько долгожданной добычей, сколько досадной помехой… Вспомнились отцовские слова:«Будь с Каймо поосторожнее».

Вот и та самая ель, под которой остановились они на пути туда, с которой верещала белка. А вот и скорлупки, но сам зверек исчез. Нет, вновь «цок-цок-цок-цок-цок», только откуда-то с вершины…

Дрого остановился, опустил оленью голову на снег. Сопение за спиной раздражало все больше и больше.

– А морозец-то прихватывает! – заметил он не оборачиваясь. Скинул рукавицу, зачерпнул горсть снега и стал растирать щеки и нос. (Почему этот хмырь так нестерпимо сопит?!)

– Значит, твой кровный друг поручил приглядывать за моей женой? И если что, ты мне подобьешь глаз за Туйю?!

Голос, произнесший это как будто над самым ухом, звучал так странно, что Дрого не поверил, что это сказал Каймо. Он хотел обернуться, чтобы увидеть говорящего, но не успел. Страшный удар обрушился на голову. Мир раскололся и почернел. Все исчезло.

Каймо стоял над поверженным, пытаясь разобраться в своих чувствах. Когда Дрого упал, он в первый момент прикрыл глаза и стоял так какое-то время, не думая ни о чем. Одинокий. И гордый собой. (Получилось! Он все же решился – и получилось! Сразу, с одного удара! «Ну что, умею ли я владеть дубинкой? Узнал теперь?») А ведь до самого последнего момента он не знал, осмелится или нет! Зато теперь он знает точно: Каймо – не трус, не слабак. Он еще посмеется над всеми, кто так думает; и не только посмеется! Мы еще увидим, кто сильнее, кто удачливее!..

Еще многое предстоит сделать. Каймо знал, когда он вернется (на закате!), что скажет: «Пусть великий вождь простит слова Каймо, но Дрого, твой сын, обезумел! Он пытался меня убить – вот, взгляни, – а потом бежал. Я очнулся, за ним пошел, искал, звал, но…» Но к этому нужно приготовиться. Следы замести. Навести новые… Трудно, очень трудно (ах, если бы снегопад!), но время есть… Пойдут ли ночью с факелами? Пойдут, должно быть: еще бы, сынок вождя! Любимец Колдуна! Но понять след будет трудно, уж он постарается… А там, глядишь, и снегопад поможет.

Следовало действовать. Прежде всего – тело. Каймо знал, где укроет его: внизу, в балочке, есть щель. И много волчьих следов поблизости. Пройти туда незамеченным поможет тот странный след, что они видели утром. И следы их снегоступов помогут (вот бы еще и снегопад!..). А потом… Если что-нибудь и найдут, то не раньше весны. Но сначала… Едва ли его удар убил Дрого, скорее всего, только оглушил. Значит, следует…

Каймо почувствовал вдруг, что содержимое его живота подкатывает прямо к горлу. Оказывается, одно дело – нанести первый, внезапный удар, и совсем другое… Он нерешительно поднял копье. Под левую лопатку? Предательски задрожала рука. Этак и малицы не пробьешь! А может быть, перевернуть его на спину и кинжалом – в горло?

Каймо понимал: оттягивая неизбежное, он сам себя обманывает. Да и опасно это: Дрого ведь и очнуться может… Если жив конечно; но он же и проверить не смеет, жив ли! А вдруг уже сейчас его враг очнулся и только ждет, когда Каймо приблизится?! Нет, медлить нельзя! Как бы то ни было, еще один-два удара дубинкой не помешают! А там будет видно, – может, на том и кончится.

Каймо воткнул копье в снег и вновь взялся за дубинку. Отошел на два шага назад, примериваясь… Зловещее цоканье, казалось, ударило его прямо в лицо, заставив вздрогнуть всем телом. («О, жабье дерьмо! Опять эта треклятая белка!») Плохо соображая, что он делает, Каймо перебросил дубинку в левую руку, выхватил дротик, метнул… Мимо конечно! С еловой лапы упал снежный ком, поднялась серебристая пыль, а зверь порскнул вверх по стволу и, невидимый, продолжал посылать свои проклятия убийце.

Нужно взять себя в руки, нужно кончать с этим делом… пока и впрямь беда не стряслась! Каймо не присутствовал на казни Мала, но видел другие казни, еще будучи Туули-несмышленышем, и понимал, что его ждет в случае неудачи, если все будет раскрыто. Тотемного столба нет? Привяжут к ближайшей сосне, а там… Он вновь невольно зажмурился и закусил губу, словно почувствовал, как медленно вспарывает кожу кремневый нож, как булькает и шипит горячая смола…

ДОВОЛЬНО! Правый кулак вновь стиснул рукоять дубины. Сейчас, сейчас…

Где-то поблизости послышался шорох еловых ветвей, и затем… скрип шагов… не звери, ДВУНОГИЕ!

Дико вскрикнув, Каймо раскрыл глаза. Первая мысль была: «Сородичи! Заподозрили, выследили, следом пошли, все, конец!» Но то, что он увидел, оказалось еще страшнее.

От старых елей, передвигаясь в снегу какими-то странными полушагами-полупрыжками, на него надвигались два человекоподобных существа – одно побольше, другое поменьше. Солнце сквозь вершины деревьев косо било им в спины, деталей не рассмотреть, но Каймо понял: «Голые! Злые! ГОЛОДНЫЕ!» Показалось: ОГРОМНЫЕ!

– Лашии!!! – закричал он неведомо кому.

– АРР-ХА! – вырвалось из их глоток. Сейчас эти лапы вцепятся в него, и эти ухмыляющиеся пасти…

Каймо не закричал – завизжал. Так, только, конечно, слабее, верещит смертельно раненный заяц. Не целясь, не примеряясь, запустил дубинку навстречу приближающимся чудовищам, судорожно схватил копье и, отталкиваясь им, устремился на своих снегоступах…куда угодно! Подальше! Скорее!

– Спаси-и-ите! – С каким-то отрешенным удивлением Каймо понял: это он сам кричит!

(Спуск. Крутой. Туда, к полю… Может, там не догонят?)

Ноги запутались на середине склона; он перекувырнулся через голову, покатился, не чая остаться целым… и, запутавшись в кустарнике, сквозь снег, залепивший глаза, увидел: догоняя хозяина, скользит по склону его копье. А колчан – вот он, рядом, только ремень порван. И дротики, должно быть, не все целы.

(Да что же он расселся здесь, под кустом? Его же нагонят сейчас!) Встал. (Ох! Нога! Сломал?) Колчан – пока в охапку. (Бросить? Нельзя!) Теперь – копье. И – скорее, скорее!

Каймо немного опомнился где-то посредине поля. Он бежал не разбирая дороги, но подсознательно – в сторону, противоположную той, где они видели утром необычный след. Он заставил себя остановиться. Осмотрелся. Погони не было – ни вблизи, ни вдали. Нужно подумать, как быть дальше. Запутывать следы? Каймо вдруг отчетливо понял, что дело это, казавшееся столь простым еще вчера – да что там вчера, сегодня, совсем недавно! – ему просто не по силам. От пережитого? От страха? Быть может, и так, да только теперь вдруг пришло ясное понимание: и не будь этой встречи с лашии, все равно все его хитрости следопыт распутает без труда. Даже ночью, при свете факелов. Вот разве что снегопад поможет…

А ведь еще придется возвращаться! Через ТО место! При одной этой мысли взопревшее от панического бега тело пробрала ледяная дрожь. Каймо со страхом вглядывался в эти холодные, чужие, враждебные окрестности и чувствовал себя одиноким и потерянным… Ему до слез стало жаль себя самого. (Ну почему так? За что? Стал мужчиной, и вот на тебе! Одни неудачи, одни обиды…)

Все равно нужно что-то делать. Еще светло, еще небо синее, но по теням видно: времени осталось не так уж много! А возвращаться в сумерках или, чего доброго, ночевать одному … Каймо глубоко вздохнул, вытер слезы. Связал ремень колчана, проверил дротики. Один цел, два сломаны, один потерян (ах да! тот, что в белку…). С колчаном через плечо, с копьем в руке он заскользил через поле к дальней опушке. Потом нужно будет вернуться к месту охоты, потом – туда, где они разделали оленя (там можно оставить сломанный дротик), потом… придется еще раз к тем следам. Он ведь ищет своего пропавшего, ополоумевшего друга!

Запутывая след (или убеждая себя в том, что он это делает), Каймо с трепетом прислушивался к малейшему шороху, приглядывался ко всему хоть сколько-нибудь подозрительному. Лашии ничем не давали о себе знать, и он понемногу стал успокаиваться. Но предстояло самое страшное: идти туда, где они появились! Конечно, можно было бы, возвращаясь, обойти то место стороной. Но ведь нужно посмотреть… Проверить…

Он убеждал себя: все в порядке! Лашии потому и не погнались за ним, что довольствовались найденным мясом. Олениной и человечиной. И это – самое лучшее, теперь можно сказать общинникам: «Бегал в низине, искал повсюду. А что случилось – понял, когда пошел по обратной тропе, в стойбище». Тем более нужно увидеть все своими глазами. Быть может, подобрать что-нибудь… Там будет видно!

Когда поднимался по склону с копьем наготове, сердце стучало бешено, за каждым кустом засада мерещилась. Но – тишина вокруг; кажется, проклятущая белка и та замолкла. А вот и само место! Каймо облегченно перевел дух. Да! Все произошло именно так, как он и ждал, как надеялся. Тела не было нигде, зато оставался след, уводивший в ельник, в самую глушь. Видно, за ноги волочили. Мертвого конечно… Копье валялось на том самом месте, куда оно выпало из руки Дрого, оленья голова исчезла. Каймо не собирался идти по следу, но его заинтересовал какой-то предмет, чернеющий поодаль на снегу, в желтом сиянии солнца, клонящегося к вечеру. Изо всех сил стиснув копье, с опаской подошел поближе. Колчан Дрого! Видно, за куст зацепился, когда волокли хозяина. Мертв! Ясное дело, мертв!

Подобрав колчан, он вернулся к большой ели. Взял в руки чужое копье, воткнул поглубже древком в снег… (Не хочется! Но сделать нужно, иначе могут и не поверить.) Наконец, набрав в грудь побольше воздуха, зажав древко у самого наконечника правой рукой, резко налег левым предплечьем на острие так, чтобы, порвав рукав малицы, оно нанесло неопасную, но кровоточащую рану. Вот теперь – действительно порядок!

Собираясь в обратный путь, Каймо повеселел. То, что случилось, – самое лучшее, гораздо лучше его первоначального замысла: спрятать труп. Следопыт спрятанное разыщет, почти наверняка нашли бы – сын вождя как-никак! А сейчас – и добивать не пришлось самому, лашии постарались. (А смерть-то какая паскудная!) И пожалуй, никто из следопытов не станет теперь слишком внимательно искать там, в низине. Следом лашии займутся, это – главное. Ну а потом, глядишь, и снегом завалит – ищи тогда, распутывай, что хочешь и как хочешь!

Каймо улыбнулся, перекинул через плечо оба колчана. (Жаль, торба с мясом где-то пропала. Но эту потерю объяснить легко: друга искал; не до мяса было!). Взял в каждую руку по копью и так, с улыбкой, заскользил на своих снегоступах по синему вечереющему снегу назад, к стойбищу.

– Не знаю, великий вождь, сам ничего понять не могу! – шмыгая носом, скороговоркой частил Каймо. – Все хорошо было, все мирно! Оленя вместе добыли. А стали разделывать, разговор пошел. О моей жене, о Туйе. И что с ним только случилось – не знаю. Вначале с кулаками на меня кинулся; оттолкнул я его, он – за копье! Еле увернулся. Вот. Смотрите!

(Да. Есть на что посмотреть: не рана – царапина. Даже неглубокая… И это – удар Дрого? Копьем?!)

Арго вспомнил дротик, вошедший в плечо Айону. И ведь с руки был бросок, без металки! Но вопросы после. Сейчас другое важно…

– Как ударил – мне враз память отшибло…

(Отшибло память от такой царапины?!)

– Очнулся, думаю: «Хорошо хоть не добил! И с чего это он?» Туда, сюда, Дрого нигде нет! Уж я искал, искал… Кричал, звал – никого! А на обратном пути вижу его оружие валяется, а самого нет, только следы. Двуногие. Двое. И видно, тело волокли! Хотел бежать за ними, да подумал: уж лучше всем! А то что ж одному-то? Дрого – не мне чета, а все равно скрутили…

Когда Каймо закончил свой рассказ, Арго задал только два вопроса:

– Ты уверен, что его похитили лашии ? Не чужаки ?

– Думаю, лашии. Видно, шли без снегоступов. Но кто знает? Не видел же я их.

– До места далеко?

– Дотемна не дойти. А в темноте и сбиться можно. Разве что с факелами.

Розово-желтое закатное сияние постепенно гасло. Наступали синие сумерки. До ночи совсем недолго, а Небесная Старуха только-только начинает просыпаться, на свет ее ока рассчитывать не приходится.

– Приготовьте факелы, – скомандовал вождь, – трут и огневые палочки. Выступаем сейчас. Не все. – Он поднял вверх растопыренную ладонь. – Пятеро. И я. Поведет Каймо.

Большинство мужчин оставалось в стойбище. Следовало быть настороже: кто бы ни похитил Дрого, возможен налет. Арго надеялся на Колдуна. И на старого Гора.

Подбежала Туйя. В глазах – недоумение и слезы.

– Великий вождь, позволь мне пойти с вами! Туйя не боится ночного леса! Туйя не боится врагов! Туйя умеет ходить на снегоступах, умеет обращаться и с копьем, и с металкой!

Арго улыбнулся – одними губами:

– Это хорошо, что Туйя храбра и знает оружие. Все это и здесь может пригодиться. Туйя должна остаться.

Собрались быстро, но смеркалось еще быстрее. Отряд все дальше и дальше уходил в темнеющий лес. Факел пока не зажигали: след на снегу просматривался хорошо, несмотря на сгущающийся мрак.

Вел Каймо, Арго шел за ним, след в след, внимательно всматриваясь в каждое движение вожатого. Он не взял Туйю еще и потому, что понимал: ее муж врет! Но в чем? И что случилось с Дрого на самом деле? Это предстояло выяснить, и в любом случае лучше, чтобы при этом не было женщин. Тем более – жены того, с кем может произойти беда.

 

Глава 21

ЛАШИИ

Когда-то они были людьми. Были ли они людьми сейчас? Трудно сказать. Приземистые, сутулые, коротконогие, они тем не менее очень походили на людей, даже несмотря на густую шерсть, что покрывала их тело, распространялась на лицо, гораздо сильнее, чем у тех, кто в незапамятные времена встречал длиннотелых пришельцев. Речь? Да, у них еще была речь, почти членораздельная, сопровождаемая мимикой и жестами, но гораздо более простая, чем прежде. Говорят, что люди отличаются от зверей тем, что способны раскалывать камни, использовать для своих нужд сучья или осколки костей. Что ж, лашии еще не забыли совсем, как колоть камень, для чего может пригодиться крепкий, утолщенный к одному концу сук или острый осколок кости. Но и здесь отличия от предков были налицо: Чем дальше, тем больше лашии предпочитали свои мощные руки и крепкие зубы всяким посторонним штучкам. Одежда? Они понимали, что кусок шкуры может защитить от ветра и холода, и при случае могли в него завернуться или набросить на плечи, но все же обычно ходили голыми, даже зимой. Законы? Когда-то, в незапамятные времена, их дальние предки блюли закон: не трогай своих, помогай своим и, чтобы исполнять это, обуздывай себя, воздерживайся от своих женщин, хотя бы пока на небе эта Белая светится! У лашии остались какие-то смутные воспоминания о законе, но и эти воспоминания давным-давно сделались лишь предметом издевок.

Еще говорят: люди отличаются от животных тем, что умеют шутить. Что ж, на такое способны и лашии. Забавно дать тумака зазевавшейся бабе, пнуть того, кто послабее, и слушать его скулеж. Намного смешнее, насытившись всласть пойманной длиннотелой, вытворить с ней еще что-нибудь этакое!.. Как эти длиннотелые уморительно визжат, когда отрываешь от них, кусок за куском, кровоточащее сладкое мясо! Но самое большое веселье наступало тогда, когда удавалось захватить длиннотелую вместе с ее отродьем, особенно с девчонкой! Уж тут выдумкам и забавам не было конца и края…

Мал был прав: лашии воистину могли бы с гордостью называть себя свободным народом, если бы только они были способны понять и выразить столь сложную мысль. У них был один закон: все позволено! Все, что тебе не помешает сделать тот, кто сильнее тебя! И единственным чувством, заставлявшим эти существа держаться вместе, была ненависть. Всеобщая, постоянная, жгучая и непримиримая ненависть к длиннотелым.

Давным-давно, когда в Среднем Мире не было даже предков наших героев, предки лашии – коротконогие – были его подлинными хозяевами. Потом невесть откуда явились длиннотелые – со своими бабами, своим оружием, своими законами. И вот, вместо того чтобы сразу же истребить непрошеных гостей, сохранив навечно свою кровь, свои законы и обычаи, прежние хозяева Среднего Мира соблазнились чужими бабами, породнились с чужаками, стали им подражать, перенимать их обычаи и законы! Но – не все, не все!..

Те коротконогие, для кого голос крови был превыше всего, почувствовав, что они не могут сопротивляться пришельцам и предателям, старались держаться подальше от тех и от других. Мир был велик, места хватало всем – и они уходили, чтобы сохранить свое «я», ту жизнь, к которой привыкли и которую считали единственно возможной. Тогда они еще были людьми.

Время шло; Великий червь наматывал свои кольца. От поколения к поколению, коротконогие-предатели сами превращались в длиннотелых и шаг за шагом завоевывали мир. А те, кто не хотел путаться с длиннотелыми, оттеснялись все дальше и дальше, теряя связи, утрачивая прежние навыки, шаг за шагом освобождаясь от человеческой сущности, превращаясь из людей-коротконогих в лашии. И чем дальше, тем больше крепла их ненависть к длиннотелым, к людям… Уже и слово-то само почти исчезло, а ненависть только росла! Постепенно она становилась взаимной: люди не выносили лашии, само их сходство с людьми отталкивало и ужасало. Но не только отвращение проложило между ними непреодолимую пропасть. Лашии похищали детей и женщин, причем делали это очень умело. Эти существа, все дальше и дальше удаляясь от человека, приобретали такие свойства, которые делали их одинаково опасными как для зверей, так и для людей. Наделенные огромной физической силой, они были вместе с тем чрезвычайно изворотливы, хитры и коварны. Поговорка «прятаться, как лашии» была широко распространена в самых различных Родах и общинах, и применительно к человеку, охотнику, она отнюдь не выражала осуждение. Ни один хищник не мог так скрытно подобраться к самому стойбищу, так терпеливо, часами выжидать подходящего случая, чтобы, схватив свою жертву, бесследно исчезнуть. Бесследно, несмотря на то что в погоню за лашии отправлялись самые лучшие следопыты.

По-видимому, дело было не только в исконной ненависти. Лашии не понимали, но чувствовали: их главная задача, пусть и не выполнимая, – выжить. Выжить любой ценой, любыми способами. А это означало – как можно больше рожать. Все прежние запреты были давно забыты – лашии трахались между собой без каких бы то ни было ограничений. Но самок не хватало, особенно для самцов послабее. А те, что были, рожали все реже, притом слабых детенышей. И древняя традиция – похищать чужих баб – не только сохранилась, но и закрепилась. Первоначально украденным женщинам, если только они не умирали от беспрерывных насилий, давали возможность родить и даже выкормить младенца и лишь потом съедали мать, оставляя ребенка, чтобы воспитать его как лашии. Восполняли недостаток чистопородных лашии и похищенными детьми. Но так было прежде, а во времена Дрого лашии уже давно, не дожидаясь приплода, использовали своих жертв лишь для сиюминутного удовольствия – забав и еды.

Люди, в свою очередь, не щадили лашии. Обнаружив их становище, убивали всех без исключения. Иногда, при очень удачном стечении обстоятельств, удавалось даже отбить жертву, но такое случалось крайне редко: лашии никогда не селились в местах, прочно обжитых людьми; похищенных уносили за десятки и даже сотни километров. Погоня почти никогда не приводила к успеху: следы терялись, следов не было… Там же, где появлялись лишь отдельные человеческие общины, вытесненные из других мест врагами, голодом или болезнями, а то и всем вместе, лашии могли жить и поблизости, почти ничем себя не обнаруживая. Обычно и в этих случаях они первоначально ограничивались отдельными похищениями, а дальше – смотря по обстоятельствам. Если люди были достаточно сильны, чтобы организовать поиск и карательный поход, лашии предпочитали убраться восвояси. Если ответных мер не следовало, оставались на месте, и тогда исчезновения детей и женщин случались все чаще и чаще. Росла и наглость: лесные нелюди уже не стремились скрыть свои следы, – напротив, гадили и мочились поблизости, а то и в самом поселке. Если же община окончательно слабела, – следовал внезапный налет и «пир победителей». К счастью, такое удовольствие на долю лашии выпадало нечасто.

Эти злобные, коварные и чрезвычайно осторожные существа никогда не нападали на мужчин-охотников: они давным-давно уяснили, что такие нападения обходятся очень дорого. Разумеется, одинокий следопыт мог бесследно исчезнуть, но кто же охотится в одиночку в незнакомых местах? То, что произошло между Каймо и Дрого, явилось для лашии, давно следивших за ними, приятной неожиданностью. Вдвоем на двух вооруженных мужчин-длиннотелых они бы никогда не напали. Двое против одного – иное дело: можно хотя бы добычу отбить. И отбили!

Должно быть, холодная примочка помогла: Дрого стал приходить в себя, когда его волочили за ноги, головой по свежему снегу. Сознание возвращалось какими-то рывками. Вместе с болью. Боль в голове не прекращалась и особенно ухала, когда затылок подпрыгивал на очередном корневище, даром что защищен меховым капюшоном.

Потом провалы сознания стали реже. Дрого приоткрыл глаза. Синее небо слепило нестерпимо, а черные ветви, верхушки елей качались, вращались и, казалось, готовы были все разом рухнуть на его голову… Вновь пришло забытье.

Опять пришел в себя от толчка. Понял: лежит на животе, неподвижно. (Привал? Или уже конец?) Ни стоном, ни движением не выдал Дрого, что очнулся. Он пытался собраться с мыслями. Кто – эти? (Ответ почему-то пришел сразу, хотя он еще даже не видел своих похитителей: лашии !) И где Каймо? Ведь они вдвоем были, когда… Тоже схвачен и где-нибудь рядом лежит? Отбился и ушел? Если так, то подмога будет и будет скоро, но рассчитывать на такое нельзя: Каймо может быть и убит, и ранен… Нет! Надеяться сейчас можно лишь на себя… и на духов-покровителей, если не вовсе отступились они от сыновей Мамонта!

Два голоса. Грубый, но в то же время какой-то визгливый, и тонкий, будто детский или женский. Слова? Не слова даже, какие-то выкрики… Дрого осторожно приоткрыл глаза. Впереди, шагах в пяти, – две фигуры. Голые. Один – самец, все тело в рыжей шерсти (так и должно быть, так и говорят про лашии ), а второй действительно голый. Подросток… Лиц не разглядеть толком, нельзя шевелиться.

Было понятно: лашии о чем-то спорят, быть может, ругаются. А! Похоже, тот, что поменьше, кусок мяса просит – от оленьей головы. А самец не дает, сам все хочет сожрать. Дело кончилось двумя затрещинами – младший, скуля и визжа, покатился в снег. Вскочив, запустил в спину самца еловой шишкой и прокричал что-то угрожающее, на что тот не обратил никакого внимания. Другим делом занялся, поважнее. Головой оленя.

Дрого многое слышал о неимоверной силе лашии, но лишь сейчас, завороженно глядя, как эти могучие волосатые ручищи (лапищи, быть может?), ухватившись за рога, с натугой, но разорвали надвое череп северного оленя, понял, что это такое – сила лесных нелюдей! И другое понял: спастись можно лишь сейчас, пока врагов только двое. Потом, когда эти твари дотащат его к своим, – о спасении будет нечего и думать! Но как? Если бы при нем были дротики и копье, все было бы просто, даже гудящая голова не помешала бы ему немедленно разделаться с обоими врагами. Но копья нет, и дротиков тоже нет. Лашии они не нужны, брошены там, у ели. А что же осталось, какое оружие? Кинжал – в кожаном чехле, надежно прикрепленном к поясу с левого бока… Кажется, на месте. Проверить бы, но шевелиться опасно. Заметят – сразу придется вступать в бой. А вдруг кинжала нет? Осторожно, не двигая руками, Дрого попытался телом ощутить оружие… Нет, все же на месте!

«Мало, очень мало надежды на кинжал, – думал Дрого, следя, как лашии, с хрустом ломая черепные кости, жадно пожирает олений мозг, обсасывает окровавленные пальцы, – но другой надежды нет. Значит…»

Сбоку послышался осторожный скрип снега. Дрого закрыл глаза и замер. Рядом послышалось дыхание, резкий отталкивающий запах, явственно ощутимый даже на морозном воздухе. Он почувствовал, как пальцы стискивают капюшон и край малицы. Его хотят перевернуть на спину.

В голове пронеслось: «Всё! Теперь, сразу, или будет поздно!» И все же что-то удержало молодого охотника от немедленного броска, несмотря на то что промедление могло стоить ему жизни. Уже потом, снова и снова вспоминая эти страшные мгновения, Дрого догадался, что заставило его промедлить – и спасти тем самым свою жизнь. Конечно не страх, хотя вступить в схватку с этими чудовищами вот так, неподготовленным, быть может даже без оружия, означало верную гибель. Но погибнуть в бою не так страшно, если ты мужчина, куда страшнее быть заживо съеденным, а в том, что именно такая участь уготована ему, если только лашии дотащат его живым до своего обиталища, – Дрого нимало не сомневался.

Его остановили сами руки. Против ожидания, они обращались с его телом осторожно, чуть ли не ласково… или у него от удара в голове все перепуталось и теперь воображает невесть что? Как бы то ни было, очутиться на спине Дрого постарался с таким расчетом, что его правая рука как бы невзначай легла на пояс. (Кинжал на месте!!)

Вновь дыхание у самого лица, вонь еще нестерпимее… Только бы не выдать себя гримасой! И вдруг… невозможно поверить! Руки склонившегося над ним существа начинают снегом омывать его лицо! Его осторожно трясут, пытаются привести в чувство! Это друг?!

Дрого решился разомкнуть ресницы – и сразу же на его губы мягко легла маленькая ладонь. Совсем человеческий жест, столь знакомый некогда Нагу-несмышленышу. И склонившееся над ним лицо… Разве это лашии? Гладкое, без всяких признаков шерсти, удлиненное, худое лицо, скулы выпирают, а глаза словно в глубоких ямах. Рот большой, мягкие губы… улыбаются! Это человек! Подросток, – может, младше его самого, а может, и нет.

Убедившись, что пленник очнулся и не собирается шуметь, подросток протянул руку в том направлении, откуда доносилось смачное чавканье, и что-то прошептал. Ошибиться невозможно: по его лицу пробежала гримаса ненависти, настолько жгучей, что Дрого едва не схватился за кинжал… но ладонь вновь мягко опустилась на его губы. Так не обращаются с теми, кого столь яростно ненавидят.

Дрого осторожно стал приподниматься на локте и поворачиваться в ту сторону, где лашии-самец справлял свое пиршество. Его «собеседник», начавший было помогать, вдруг резко толкнул его в снег. Дрого не сопротивлялся, он понял… да и рука уже прочно стискивает рукоять кинжала! Вновь началась перебранка: над головой Дрого так и сыпались необычные полуслова-полувыкрики. Злые – в этом он был уверен.

Ругань стихла быстро, и чавканье возобновилось. На этот раз ничто не помешало Дрого развернуться и осторожно приподнять голову. К великому недоумению, он обнаружил, что лашии уписывает оленя… повернувшись к пленнику спиной! Не сразу удалось догадаться, что этот рыжеволосый самец отвернулся вовсе не от распростертого на снегу обреченного пленника, – от своего, от слабого, с кем упорно не желал делить лакомый кусок!

А обиженный подросток настойчиво тряс Дрого за плечо, привлекая к себе внимание. Обернувшись, Дрого понял: девочка! Худая, все ребра наружу, и живот вздут явно не от сытости. Тело безволосое, человеческое, и лицо человеческое – теперь в этом сомнений нет! НЕ ЛАШИИ! То-то и куском ее обделяют, и ведет она себя явно как человек!

Девочка, видимо, поняла, что звуки, которыми она обменивалась с рыжешерстым, для пленника непонятны, и пыталась объяснить, чего она хочет, жестами и мимикой. Действительно, ее подвижное, выразительное лицо говорило лучше всяких слов. Девочка несколько раз ткнула рукой в сторону лашии, затем, показав на Дрого, изобразила ртом, что с ним хотят сделать «ням-ням»! Не понять нельзя, и Дрого энергично закивал головой: «Понял!», затем столь же энергично помотал (ох, как больно!): «Нет! Не бывать этому!» – и наконец-то извлек на свет свой костяной кинжал.

(«Интересно, что ты теперь скажешь? В случае чего…»)

Но девочка почти не обратила внимания на оружие, – может, и не поняла, что это такое. Она продолжала жестикулировать: показала на Дрого, на себя, вновь ткнула в сторону лашии (лицо ее исказила уже знакомая гримаса ненависти, и теперь уже было невозможно усомниться в том, на кого она направлена), сделала руками выразительный жест: задушить !

Дрого не мог поверить, все это просто не умещалось в голове. Как же так? Их двое, пусть даже одна и не похожа на лашии, но они вместе захватили добычу, сомневаться не приходится. И вот теперь не похожая на лашии предлагает этой добыче… не больше не меньше как убить ее напарника?!

А девочка, очевидно подумав, что ее не поняли, повторила все снова, только в обратном порядке: «Не убьешь – съедят!» А что, если… Что, если она – пленница? Дрого слышал от стариков, что вроде бы лашии съедают не всех попавших в их лапы; некоторых оставляют – рожать. Такая, конечно, сейчас родить не сможет. Но, быть может, лашии ее держат у себя, ждут, когда подрастет? Чем иначе можно объяснить такую ненависть? Своих так ненавидеть нельзя, только чужих. Да и видно же: она человек, не лашии!

Так думал Дрого, ползком подкрадываясь к увлеченному жратвой силачу. Тот хрумкал костями, со свистом высасывал остатки мозга и жира. Пиршество приближалось к завершению, и следовало торопиться. Несмотря на преимущество – на его стороне и внезапность, и нежданный-негаданный союзник, – Дрого сомневался в исходе схватки. Эту тушу следовало свалить первым же ударом: для второго едва ли представится возможность – напавшего просто разорвут, как этот череп! Но как это сделать? Конечно, он знает приемы боя, хотя на деле применять их пока не пришлось ни разу, даже в той стычке с Серыми Совами. Но здесь не чужак, то, что перед ним, гораздо хуже, намного сильнее и опаснее…

Дрого прекрасно понимал: КТО КОЛЕБЛЕТСЯ, ТОТ НЕ БОЕЦ! И все же колебался, все же никак не мог собраться для решительного броска. Сердце билось так, что Дрого не мог понять: почему его враг не слышит этого стука?

И вновь выручила девочка. Когда Дрого подобрался на расстояние, с которого мог одним коротким прыжком упасть на спину лашии, она неожиданно забежала вперед, очутилась прямо перед сидящим и внезапно схватила кусок, который тот уже поднес ко рту! Рычание и короткая борьба… лучшего момента не будет! Дрого резко вскочил на ноги, и затылок отозвался на это движение столь же резким приступом боли. Не обращая внимания на поплывшие перед глазами круги, собрав всю волю, все силы, Дрого прыгнул на рыжешерстую, отвратительно воняющую спину, согнутой в локте левой рукой завернул подбородок, а правой всадил кинжал так, как его учили, моля Великого Мамонта лишь об одном: только бы Жила Жизни проходила у лашии там же, где у людей!

В следующий миг страшные, измазанные в жиру и крови лапы стиснули его, швырнули в снег, и он уже прощался с жизнью, радуясь, что уходит на ледяную тропу так, как подобает мужчине… Но рев лашии захлебнулся, едва начавшись, потонул во всхлипах и бульканье… кровь щедрой струей выплескивалась из разинутой пасти при каждом выдохе, лапы рвали, царапали собственное горло, в тщетных попытках освободиться, прекратить это… Кинжал Дрого насквозь пробил шею врага!

Рыжее существо еще какое-то время билось в снегу, орошая его кровью и мочой, разбрасывая объедки своего недавнего пиршества. Дрого с трудом поднялся на ноги. Шатало. Голова болела нестерпимо. Его сообщница, отлетевшая в сторону во время схватки, уже исполняла вокруг еще вздрагивающего тела победный танец: высоко подпрыгивала на обеих ногах, оглашая окрестности радостными нечленораздельными выкриками.

(Ну конечно же, была в плену! Что она так орет? Словно опять палкой по голове…)

Нужно извлечь свой кинжал. Дрого, мягко отстранив девочку, приблизился к окончательно затихшему врагу и наклонился над ним. Уже знакомый смрад, смешанный с запахом свежей крови, ударил в ноздри; прямо в глаза сверкнуло ослепительное, безжалостное солнце. Мир закачался, закружился – и потерявший сознание охотник ничком рухнул на труп лашии.

Дрого очнулся от новых снежных растираний. Он не знал, как долго пробыл без сознания. Хотелось лежать: сейчас голова почти не болела, и телу было тепло… хотя Дрого прекрасно знал: это обман, и если он действительно хочет спастись, нужно немедленно подниматься и идти, каких бы усилий это ни стоило.

Девочка казалась очень встревоженной… почему? Увидев, что охотник очнулся, она залепетала что-то непонятное, упорно тянула его за рукава:«Вставай! Вставай скорее!» Преодолевая головокружение, опираясь на плечо своей спасительницы (конечно спасительницы: если бы не она, Дрого в лучшем случае погиб бы в схватке), Дрого с трудом выпрямился. Непонятной речью, жестами и мимикой ему пытались втолковать что-то важное. Очень важное!.. Девочка показала на небо, закрыла ладонью свои глаза, затем – его. Еще раз на небо – и одновременно обе ладони на глаза себе и ему. Отняв ладони, неожиданно скорчила страшную гримасу, оскалила зубы. Слегка потянув Дрого за рукав, прошла несколько шагов в том направлении, откуда тянулся их след… побежала! Тут же вернувшись, в нетерпении затрясла, затормошила его рукав:«Пойми, пойми!»

Он понял одно: советуют уходить отсюда как можно скорее! Он и сам так думает. Пора собираться. Конечно, еще светло, но он даже не знает, как долго придется идти отсюда до той самой ели, где его так хорошо и неожиданно угостил этот самец-лашии. (Что ж, теперь квиты!) А ведь еще оттуда до зимовья – ой-ой-ой! Доберутся ли засветло?

Прежде всего следовало забрать оружие и надеть снегоступы. Ему повезло: не сорвали с ног, за них-то и приволокли сюда безжизненное тело. Беспокоило только одно: когда Дрого, готовясь ползти к своему врагу, попытался освободить ноги от мешавших деревяшек, его сообщница сделала это сама. Слишком быстро, – должно быть, ремни порвала. Скреплять их – еще задержка, но, если двинуться в обратный путь без снегоступов, времени будет потеряно гораздо больше.

Кинжал вытащить удалось с усилием и с помощью своего нового друга, придержавшего голову мертвого лашии. Приладить снегоступы оказалось не слишком сложно, хотя ремни действительно были не развязаны, а разорваны. Ничего! Серьезной починкой он займется дома, а сейчас – хоть как-то прикрепить, лишь бы держались на ногах.

Все готово, пора в обратный путь. Дрого постоял, собираясь с силами, махнул девочке рукой: «Идем!» – и неуверенной, шаткой походкой двинулся назад, по следу, проложенному его собственным телом.

Первые шаги дались с трудом, но вскоре дело пошло легче. Дрого уже было знакомо такое – идти вперед, невзирая ни на что, ни на какую боль. Сейчас было даже полегче, чем тогда: голова вскоре притерпелась к размеренной поступи, да и снежные примочки помогали. Очень мешало отсутствие опоры: копье осталось там, у елей, но Дрого вскоре удалось найти подходящую палку.

Девочка же легко передвигалась по довольно глубокому снегу без всяких снегоступов, какими-то полушагами-полупрыжками. Конечно, будь Дрого в порядке, он без труда оставил бы ее далеко позади, но сейчас двигаться быстрее ему было бы просто не по силам. Глядя на ее голое тельце, свободно ныряющее в снег, как будто совершенно не чувствующее холода, он невольно ежился. Наконец не выдержал. Остановился, развязал ремешки, стягивающие под подбородком его меховую накидку.

– Подойди-ка сюда! – поманил рукой спутницу. И когда та доверчиво приблизилась, накинул свой плащ на ее плечи.

– Вот так-то будет лучше! – проговорил, завязывая ремешок. – Доберемся до стойбища, оденешься как надо. Ты человек, не лашии, чтобы голой по снегу бегать!

Сказать по правде, у Дрого на этот счет, как ни странно, появились некоторые сомнения. Он был уверен в том, что девочка, так настойчиво торопившая его в обратный путь, последует за своим спасенным-спасителем по первому же знаку. И когда Дрого решительно двинулся по обратной тропе, он не сразу понял, что его никто не сопровождает. Обернувшись наконец, он, к великому своему удивлению, увидел, что девочка собирается поворачивать совсем в другую сторону, уходить куда-то в одиночестве! «Эй, эй! Сюда! Идем со мной», – кричал он, делая знаки, которые было нельзя не понять. И все же ему пришлось вернуться, взять за руку свою спасительницу, потянуть за собой, – только тогда она пошла, вначале как бы колеблясь, а потом – все увереннее, все веселее… Вот тогда-то и пришла мысль: «Да пленница ли она на самом деле?! Может, и лашии – разные?» Во всяком случае, похоже, все не так просто, как казалось с первого взгляда.

Было совершенно очевидно: ни об оружии, ни об одежде эта девочка не имеет никакого понятия… или почти никакого. Подарок Дрого вначале смутил ее, а затем привел в несказанный восторг. Уж как она трогала, оглаживала, осматривала края старой и довольно-таки потрепанной накидки (добрая половина нашивок оборвалась, – видимо, пока его волокли по снегу)! Поворачивалась туда-сюда, улыбалась, радостно посматривая на охотника, который тоже не мог сдержать улыбки. И вдруг – с каким-то пронзительным визгом закружилась на месте, поднимая искрящуюся снежную пыль, так что плащ распластался в воздухе, словно крылья.

Дрого расхохотался – и вдруг почувствовал, что за плечами все еще какая-то тяжесть. «Неужели!» – блеснула радостная мысль. Точно! Скосив глаза, он увидел на груди завязки охотничьей торбы. Так значит, ее не сорвало, пока его волокли, ее не заметил и не разграбил рыжешерстый, удовлетворившийся оленьей головой! Самому же Дрого, изнывающему от головной боли, до сих пор казалось: это меховой плащ давит ему на плечи!

Скинув торбу, он убедился, что запас цел и хорошо прохвачен морозом. Это была подлинная удача! Дрого ничего не ел с самого утра, а его спутница, по-видимому, вообще не один день голодала. Им еще идти и идти, и подкрепиться просто необходимо. Дрого подумал об этом, еще готовясь в путь, но никакой голод, никакая сила не могли заставить его копаться в объедках лашии! Зато теперь…

– Эй, Найденыш! Хватит любоваться этой ветошью! Иди-ка сюда!

Конечно, слов она не понимает, но кусок оленьей печенки говорит сам за себя! Завороженно глядя на лакомство, она сделала два робких шажка и остановилась в нерешительности.

– Иди, иди, подкрепимся! – Дрого извлек кремневый нож. – Подставляй-ка ладони! (Не понимает. Вот так!) С костром некогда возиться, – ну да свежая печень на морозе и так сойдет!

Да! Если бы девочка, жадно набивающая рот строганиной, могла понять обращенные к ней слова, она бы полностью согласилась! Тем более что о существовании таких вещей, как костер и жареное мясо, она, всю свою короткую жизнь прожившая у лашии, не имела ни малейшего понятия. Но сейчас девочку больше всего поразило не мясо, взявшееся невесть откуда, не кремневый нож, а то, что загадочное существо, на котором так много шкур, а в шкурах такие странные предметы – и даже еда! – не швырнуло ей полуобглоданный кусок, не наградило тумаком, но подозвало, чтобы накормить! Ее первую – не себя! И это было самым странным, самым невероятным происшествием в ее жизни!

Поели наскоро. Но перед тем как двинуться дальше, не мешает все же познакомиться. Дрого, тыча себя в грудь, несколько раз произнес свое имя. Затем, улыбнувшись, вновь показал на себя и стал ждать («Ну, так как меня зовут?»).

– Дро-га, – неуверенно проговорила девочка и, увидев, что он смеется и радостно кивает: «Правильно! Поняла!» – засмеялась сама.

– А тебя как зовут? – Дрого коснулся ее рукой, не сомневаясь, что вопрос будет понят. Тем не менее девочка ответила не сразу. Прозвучало какое-то непривычное, труднопроизносимое слово, что-то вроде«Гхкша».

Дрого отрицательно замотал головой. Он не знал, что этими звуками лашии обозначают собственный помет, дочиста обглоданный кусок кости, падаль, непригодную для еды и тому подобное. Другого имени у девочки не было, по крайней мере в последнее время. Но даже не зная всего этого, Дрого не собирался осквернять свой рот звуками, которые издает лесная нелюдь.

– Нет. Так тебя звали лашии, а ты – человек. Мы будем звать тебя Анга (Найденыш). Поняла? Анга. Я – Дрого, ты – Анга.

Да, она поняла. Приплясывая на месте, показывая то на него, то на себя, девочка радостно повторяла:

– Дро-га! Ан-га! Дро-га! Ан-га!..

– Ну вот и хорошо. А теперь – в путь.

Еда придала сил, и идти стало легче. Вначале показалось, даже голове полегчало, но потом боль стала возвращаться. Тупая. Уже привычная. Дрого чувствовал: он идет слишком медленно, медленнее, чем нужно. А вечер все ближе и ближе, и небо уже не такое синее, и солнечные лучи ложатся совсем косо… Ну где он, тот ельник? Там будет по крайней мере ясно, сколько еще осталось идти.

Чем ближе вечер, тем тревожнее Анга. Похоже, Дрого догадался, что означали те жесты, когда она закрывала глаза ему и себе. Торопила уйти до темноты. Боялась и сейчас боится. Почему? Быть может, лашии выходят на охоту именно ночью и тогда становятся особенно опасными? Как нежить? Зря он вспомнил об этом! Лучше даже не вспоминать, особенно сейчас, когда вот-вот начнет темнеть. Успеют ли они добраться домой до ночи? Едва ли. Значит, ночевать в лесу… Анга будет бояться. Но чего? Ведь ей-то не привыкать!

Все же хорошо, что они оторвались от нежити! Дрого не боялся лашии : он надеялся, что найдет у елей свое оружие – дротики и копье. А с ними он спокоен: пусть попробуют напасть! Анга боится лишь потому, что не знает, на что способен ее спутник! Может, она и огня не знает? Дрого улыбнулся, представив, с каким восторгом будут смотреть эти серые доверчивые глаза на пляшущее пламя! Это не рваная накидка, это посерьезнее! А если нападет лесная нелюдь, он покажет, что такое металка и дротик в умелых руках! Они ведь никуда не делись, коль скоро лашии не захватил его оружие. Лежат себе где-нибудь в снегу, хозяина дожидаются.

До ельника добрались на закате. Старую ель, с которой с ним говорила белка, Дрого узнал издали. (Дошли! Хотя бы сюда дошли! Теперь хоть ясно, как до зимовья добраться!) И тут его поджидала еще одна неожиданность. Палка, косо торчащая из сугроба, показалась чем-то знакомой. Взяв ее в руки, Дрого вспомнил: дубинка Каймо! Та самая, что он взял, опасаясь лашии! Но где же сам хозяин? Что случилось с ним?

Дрого беспокойно озирался вокруг, опасаясь увидеть в снегу распростертое тело своего сородича. Он чувствовал, что горят уши: как же так? Как мог он до сих пор ни разу не вспомнить о Каймо? Не спросить!..

Он постарался как можно понятнее объяснить Анге, что хотел бы знать, что произошло со вторым, владельцем вот этой палки? Но когда Анга, поняв вопрос, нет ли, принялась рассказывать с помощью все того же языка жестов о Каймо, ее рассказ, а точнее, «показ» оказался настолько чудовищным, что Дрого отказывался верить собственным глазам.

Видя его растерянное, недоумевающее лицо, Анга постаралась объяснить еще раз. Она (пальцем себе в грудь ) и тот лашии (жест в сторону, откуда они пришли, и гримаса ) прятались за елями. (Она потащила Дрого за руку к месту засады. Действительно, сомневаться не приходится: лашии были именно здесь! ) А он, Дрого…

Анга подвела его и поставила точно на то самое место, где Дрого остановился, чтобы растереть нос и щеки, показав, как он это делал. Взяла из его рук дубинку. Дала понять, что сейчас будет изображать того, второго, в одежде. Встала на его место и, взмахнув дубинкой, изобразила удар. Показав рукой на место, где пряталась она и лашии, скорчила испуганную гримасу и, швырнув дубинку туда, где нашел ее Дрого, пробежала несколько шагов в том направлении, куда ринулся Каймо, спасаясь от лашии … Сомнений не оставалось: сородич и бывший друг пытался убить его предательским ударом. И если бы не лашии, Дрого уже уходил бы сейчас по ледяной тропе!

Мучительно разболелся затылок, словно по нему только что нанесли новый удар. Дрого без сил опустился в снег и, привалившись головой к стволу ели, прикрыл глаза…

И вновь, в третий раз за этот бесконечный день, его тормошат и оттирают снегом. На лице Анги – неподдельный ужас, его зовут идти дальше. И старый длиннохвостый приятель, с той же самой ветки, похоже, о том же трещит: «Скоррей-скоррей-скоррей!» Но как идти? Куда? Смеркается, вот-вот настанет ночь, – а до стойбища еще идти и идти. Даже будь он в полной силе – и тогда путь долог, и тогда все равно пришлось бы в лесу ночевать: нежить осталась позади, но старый запрет в силе. Можно, конечно, пройти по тропе еще, поближе к дому, но стоит ли? В глухую пору с тропы и сбиться можно, а здесь – чем плохое место для ночлега? Вдвоем наломают лапник, он огонь разведет; еда есть. Вот с оружием плохо: видимо, Каймо забрал. Ну да кинжал и дубинка – не так уж и мало!

Плохо было и другое: Анга упорно, настойчиво звала идти дальше, никак не хотела оставаться здесь на ночлег. И лишь поняв, что Дрого не изменит своего решения, принялась помогать обустраиваться на ночь. Дрого сразу увидел: она прекрасно понимает, для чего нужен лапник; маленькие, но недюжинной силы руки ловко управлялись с работой, которая, похоже, была ей знакома. Это хорошо: у самого Дрого сейчас каждое неосторожное движение отдавалось резкой мучительной болью в затылке. Так пусть Анга готовит лежбище, а он сам займется костром.

Мешочек с огневыми палочками и трутом был надежно прикреплен к внутренней стороне пояса, защищен от снега и от всяких случайностей. Анга, удобно устроившись на лапнике, с интересом наблюдала за действиями Дрого, даже о страхах на время забыла. Зачем он вытоптал в снегу ямку и собрал туда ни на что не пригодные палки и ветви? И для чего так старательно трет сейчас одной палкой другую? Когда закурился дымок и искорка начала разгораться, она придвинулась еще ближе, забыв обо всем остальном. Когда пламя занялось, девочка в испуге отпрянула, но, глядя на Дрого, быстро успокоилась и даже стала протягивать к огню руки, подражая своему спутнику. Дрого с удовольствием заметил, что прежние страхи Анги если не исчезли вовсе, то по крайней мере уменьшились. Очевидно, помог огонь. Следовало еще навести Огненный круг, но Дрого чувствовал, что он просто не в силах сдвинуться с места. В конце концов, тот, против кого эта защита направлена, далеко позади, а тех же лашии она не остановит.

Они вновь поели строганину и стали коротать ночь, зарывшись в лапник и тесно прижавшись друг к другу. От костра шло ровное тепло: Дрого уложил топливо так, чтобы оно давало долгое низкое пламя. Он почувствует, когда настанет пора подкормить огонь, а пока можно поспать.

Дрого не знал, дремал ли он? Сон, полуявь, на грани Миров… Лесные приходили, грозили чем-то. Или предупреждали?..

Он очнулся от того, что понял: Анга не спит, дрожит от страха. Почему? Вроде бы все тихо, все спокойно. Огня еще достаточно – для тепла, но можно и подкормить, чтобы стало повеселее.

– Не бойся, Анга, не бойся! Никого нет, никто нас сейчас не тронет; нас огонь защитит. А утром дальше пойдем…

Он говорил мягко, успокаивающе, но чувствовал, что страх не отпускает девочку. И пламя не помогало. В чем же дело?

Дрого стал прислушиваться к лесу – не одним лишь слухом, всем своим существом. Он был уверен: поблизости нет никаких лашии… Но в то же время начал ощущать: издалека… откуда они пришли… …надвигается НЕЧТО. Темное. Знакомое. То самое!

(Почему он не навел Огненный круг?! Теперь не успеть! Нужно хотя бы попытаться…)

Дрого хотел встать, но Анга вцепилась в его рукав изо всех сил, всхлипывая, прижимаясь…

(Ого! А сила-то у нее изрядная!)

Издали донесся волчий вой (действительно волчий?), и где-то поблизости ему ответило свирепое рычание тигрольва.

– Анга, пусти! Пусти, а то пропадем!

Дрого наконец-то вырвался, встал, преодолевая головную боль, вспоминая заклинания… Но что это?

С той стороны, куда ведет обратная тропа, в промежутках между деревьями показались отблески света… Шум… Сюда идут с факелами! Сородичи, больше некому!

– Анга, мы спасены! Слышишь, Анга?

Из-за деревьев показались люди. И первым… это ненавистное сопение он запомнил навсегда!

– Дошли! Наконец-то дошли!..

При звуках голоса предателя рука сама стиснула его дубину, которая чуть было не оборвала жизнь Дрого. Весело, легко (даже головная боль прошла!) он выступил навстречу и, вместо того чтобы нанести удар, протянул оружие оцепеневшему врагу и сказал спокойно, без злобы:

– Возьми свое. Плохо ты ею действуешь! Совсем плохо!

Охотники шли следом за Каймо. Ночь уже вступила в свои права, и факелы были зажжены. След ясен, и все же их вожатый дважды умудрялся его терять. Волнуется, что ли?

– Далеко до места? – спросил Арго. У него уже почти не осталось сомнений в том, что Каймо темнит. И очень сильно темнит: если первый сбой следа был еще более или менее правдоподобен, то второй выглядел явно нарочитым. Но разбираться – после.

– Нет, вождь, нет! Почти дошли. Еще через один овраг, за ним ельник начинается. Там все и случилось… Только бы полянку ту найти, не сбиться в темноте!

– Да. Ты уж постарайся не сбиться. По-видимому, в его голосе было нечто такое, что заставило Каймо поежиться.

– Конечно! – заверил он, оглянувшись и пытаясь в трепещущем свете факела поймать взгляд Арго. – Вот только темно…

Спустились в овраг, причем Каймо неловко упал, поднялся не сразу, с трудом, долго отряхивался.

– Ушибся? – участливо спросил Арго, выдергивая его из сугроба. – Что-то ты неловок сегодня! Так ведь и ногу сломать недолго.

Начался ельник. Стало совсем темно и факелы подносили к самой земле.

– Сюда! Вот он, наш след!

(Возвращаясь в стойбище, Каймо успел проложить круговую тропу. Конечно, и она приведет к тому месту, где появились лашии, но с задержкой.)

Однако Арго, отстранив Каймо, сделал остальным знак остановиться и сам принялся при свете факела внимательно рассматривать снег.

– Нет, Каймо, ты опять ошибся. Вот она, ваша утренняя тропа!

(О, проклятый следопыт!)

Каймо не смел перечить. Его трясло, он понимал: ПОГИБ! Или, быть может, еще нет? Когда увидят следы лашии, когда потом… Он будет драться с лесной нелюдью! Изо всех сил, первым бросится… Он докажет! Чтобы знали: он и сбивался потому, что волновался. За друга переживал.

Каймо вздрогнул: вдалеке послышался вой. Вроде бы волчий. И вдруг совсем рядом – могучий, грозный рык. Тигролев!

Теперь вел Арго – уверенно, быстро. Казалось, ему даже не нужно разглядывать тропу, и он опускает время от времени свой факел лишь для того, чтобы мельком удостовериться: все верно! А ведет его что-то совсем иное…

Вот оно, то самое место! Каймо казалось, будь у него сейчас глаза завязаны, и то бы узнал! Теперь нужно говорить, показывать, где валялось копье, где подобрал дротики… Неужели они пойдут по следу лашии прямо сейчас? А что, если лесная нелюдь совсем неподалеку? Но сейчас главное – не молчать!

Он выскочил вперед, опережая вождя, и возбужденно воскликнул:

– Дошли! Наконец-то дошли! Вот здесь… – и осекся.

Ни утром, ни днем этого не было. Около старой ели в ямке, вырытой в снегу, тлел умело разведенный костер. А у ее корней темнела куча лапника, на которой кто-то зашевелился.

(Лашии? Но ведь лашии костров не разводят! Или разводят?)

Нет, это был не лашии. Хуже.

Дрого, тот самый Дрого, от которого должны были остаться только окровавленные ошметки, стоял перед ним живой и невредимый. Вглядывался, щурясь от света факелов, а затем протянул ему дубинку со словами:

– Возьми свое. Плохо ты ею действуешь! Совсем плохо!

От неожиданности оцепенели все, и это спасло Каймо. Оттолкнув вождя, он бросился в ночь… куда угодно, лишь бы подальше от этих … Сзади послышались голоса и шум. «Это не лашии. Нагонят, обязательно нагонят!» – с тоской думал беглец, чувствуя, что штаны его отсырели, и, кажется, не только… Но ему уже все равно, только бы уйти, уйти, уйти…

– Стойте! Назад! – одновременно закричали отец и сын, когда охотники рванулись было в погоню за Каймо.

– Ни к чему сейчас! – уже спокойно проговорил Арго. – Никуда он не денется. Глядишь, еще и сам вернется. А сгинет, туда и дорога!

Арго обнял сына, отстранил, пытаясь рассмотреть его лицо, взглянуть в глаза:

– Жив! Что с тобой было? Действительно лашии?

Дрого кивнул:

– И они тоже… Потом, дома!

– Дойти-то сможешь?

– Дойду. Только я не один. Эй, Анга! Охотники непонимающе переглянулись. Казалось, ни на лапнике, ни вокруг никого больше нет. Дух, быть может?

А Дрого, встревоженный, бросился к ели, продолжая звать:

– Анга! Анга! Да где же ты?!

И вдруг, рассмеявшись, раскидал лапник – и в неверном факельном свете перед охотниками предстала заморенная девочка, на которой не было ничего, кроме старого охотничьего плаща. Ее взгляд затравленно перебегал с одной фигуры на другую, она дрожала, и было понятно: не от холода, – и жалась к плечу Дрого.

– Не бойся, Анга, не бойся! – приговаривал тот, обняв ее одной рукой и подводя к вождю. – Вот, отец! Анга, Найденыш. Моя спасительница. Если бы не она, собирать бы вам останки Дрого в логове лашии !

Помолчав какое-то время, Арго улыбнулся:

– Анга, говоришь? Кто же дал ей такое имя?

– Я.

И тут девочка, видимо заметив улыбку могучего мужчины, сама несмело улыбнулась, показала рукой вначале на себя, затем на того, кто стоял рядом:

– Ан-га! Дро-га!

Все дружно засмеялись.

– Ну что ж, Анга! – сказал вождь. – Идем с нами!

– Отец! – спохватился Дрого. – Обереги при вас?

– Да, – настороженно ответил Арго. – Колдун проверял.

Он молча подал высохший стебель. Дрого располовинил его, одну часть прикрепил к своему оберегу, вторую – к завязкам плаща своей спутницы. Люди хмуро молчали. Повеяло холодом. Тем самым, злым холодом.

Вновь откуда-то донесся низкий утробный вой. Волки?

– Идем! – сказал Арго. – А то и запасных факелов не хватит. Путь неблизок.

 

Глава 22

НОВЫЙ БРАТ

Хотя отряд вернулся глубокой ночью, спали далеко не все. У тропы их встретили Колдун и Туйя, и уже здесь было видно: в центре стойбища, у костра, не только стража. Все сыновья Мамонта. Ждут.

Увидав Дрого, Туйя радостно вскрикнула, но радость быстро погасла, когда она поняла: мужа нет! Встретив вопрошающий взгляд молодой женщины, Арго полуобнял ее:

– Пойдем к костру! Дрого все расскажет.

(Расскажет? Да он же на ногах не стоит, сейчас рухнет!.. И что за чучело с ним рядом?)

Действительно, увидев Туйю, Дрого потерял последние силы. Он и улыбнулся-то ей, встречающей, машинально, уже оттуда. Возликовал на миг: «Дошел! Сам дошел, не донесли!» – и медленно осел в снег.

Пришел в себя от покалывающего тепла : руки Колдуна, не касаясь, скользили вокруг его головы, как бы поглаживая и снимая боль. Затылок покоился на чьих-то других руках. Он услышал знакомый голос:

– Дро-га! Ан-га!

– Очнулся? – Старик не прекращал своих движений ладонями. – Пока не шевелись. Тебе бы сейчас домой и спать, да люди ждут. Расскажи коротко.

(Похоже, старый ждет его рассказа не меньше остальных.)

Рассказывая обо всем, что случилось за этот неимоверно долгий день, Дрого старался не смотреть на Туйю. Понимал: все это для нее – удар посильнее, чем тот, что обрушился на его собственный затылок. И все же – как удержишься? – время от времени бросал мимолетные, как бы случайные взгляды, благо она сидела рядом с отцом.

Впрочем, он мог смотреть и открыто: Туйя едва ли заметила бы это. Намертво стиснув пальцы рук, она не смотрела ни на рассказчика, ни на общинников. Казалось, она думает совсем о другом… Но когда рассказ был закончен, среди нависшей тишины первым раздался ее голос:

– Дрого, ты ведь узнал об этом только… только от лашии. Что, если она солгала? Или ты не так понял?

(«Солгала? Зачем? Да и умеет ли она лгать? На ее „языке“ сделать это довольно мудрено… А не так понял… Видела бы ты это! Не понять было нельзя. Да и следы… Бедная Туйя!»)

– Туйя, я был бы рад, если бы ты была права. Но то, что я сказал, – правда.

Арго осторожно опустил руку на ее плечо:

– Не обманывай себя, Туйя. Я с самого начала знал, что он врет, хотя и не думал о таком. Думал, просто струсил.

Пламя костра ярко освещало лицо молодой женщины. Она не плакала. Смотрела сухими глазами в одну точку. И вдруг, простонав, прижала стиснутые руки ко лбу:

– Почему вы его не привели? Почему? Я сама пойду искать его!

– Нет. Он сам выбрал свою тропу. Лашии рядом, а нас не так много. Никто не должен рисковать собой ради… ради этого выродка!

(…К тому же дело не только в лашии. Похоже, все начинается сызнова! Но об этом лучше помолчать.)

Туйя молча поднялась и ни на кого не глядя ушла в темноту. К своему жилищу. Арго обвел взглядом общинников. Остановился на двух понуро сидящих, как бы отстраненных от остальных. Родители Каймо. За все это время ни отец его, ни мать не проронили ни слова.

– Корт, Дана! Возьмите Туйю к себе. Новых жертв не нужно, хватит и того, что случилось.

Молча кивнув, еще вчера сильный мужчина, а теперь глубокий старик поднялся и помог встать своей жене.

(Единственный сын – и такой позор! Там, на родине, они ушли бы в ночь – навсегда, но здесь, на чужбине, и этого не смеют. Сейчас каждый дорог Роду…)

С этой ночи имя Каймо больше не произносилось. Никем и никогда.

– А что делать с лашии? – раздался из темноты чей-то голос.

Девочка, не отходившая от Дрого, конечно, не понимала, да и не интересовалась происходящим. Гораздо больше занимал ее очередной кусок мяса, какой-то странный, непривычный на вкус: это был первый жареный кусок в ее жизни. Еще никогда не бывала она такой сытой, как в этот день, – а все ела и ела и не могла насытиться. За себя Анга больше не боялась: если бы ее хотели съесть, не кормили бы.

– Она не лашии, она человек! Найденыш! Пленница! – возмутился Дрого. – Лашии людей не спасают!

(Он стерпел, когда Туйя назвала так его спасительницу, но больше ни от кого не потерпит такого!)

– Утром! – сказал вождь. – Разговор на ночь бесполезный. Сейчас – всем спать! Кто на страже?

Вперед выступил старый Гор:

– Наша череда. Я и сын. Великий вождь, хочу все же спросить: погони не будет?

Арго ответил не сразу:

– Поутру и решим. Нужна ли погоня? С ним и лесовики разберутся. Уже разобрались, быть может.

Люди разбредались по своим жилищам. Анга, обглодав кость не хуже лиски, хотела было бросить ее в огонь. Дрого едва успел перехватить руку:

– Нельзя! Нельзя! Обидишь Огонь – всем большая беда будет!

Взяв обглодыш, Дрого швырнул его за спину, в темноту. Увидев его строгое лицо, девочка поспешно закивала: она поняла!

– Дро-га! Ан-га!

– Поняла? Вот и хорошо!

Подошел отец:

– Спать ей придется с нами, на мужской половине: все равно от тебя она не отойдет. Только вот что. – Арго улыбнулся. – Кто бы она ни была, твоя спасительница, а воняет, как лашии. Займитесь-ка с Нагой. Снег, дым, после – жиром протрите. А я пойду постель приготовлю да одежду твою старую посмотрю.

– Хорошо, отец. Я в порядке: даже голова не болит.

– И постарайся сразу растолковать своей Анге, – вновь усмехнулся Арго, – люди не гадят там, где спят и едят! У тебя, я вижу, получается.

– Отец, она все понимает. Она же человек!

– Утром поговорим.

Арго понимал: его сыну все кажется простым и ясным. Община должна принять ту, кто его спас, – как же иначе? Но понимал он и другое: завтрашний разговор будет долгим, и не известно, чем он закончится. Сказать по правде, вождь и сам еще не знал, какое решение будет лучшим. Быть может, утро само подскажет?

– Дрого, одумайся! Лашии не может войти в наш Род!

Спор длился уже давно. Поели – и началось!

От погони сразу отказались: еще до рассвета снег повалил, на редкость густой. После такого снегопада искать следы – хуже некуда! За день не справиться, значит, мужчинам зимовье бросать? И потом, стоит ли гоняться за Каймо? Все понимают: здесь, где ближайшие соседи только лашии, одинокий охотник обречен.

Гораздо важнее решить, что делать с этой необычной девчонкой. По рассказу Дрого, она его спасла. Вместе прикончили лашии-самца. Но ведь она сама – лашии! Правда, голая, не волосатая, но говорить по-человечески не может. Почему Дрого решил, что она пленница? Откуда он знает?

– Я не брошу Ангу! Не прогоню! Хотите, гоните нас вдвоем!

(Отец молчит. Слушает и думает!) В этот момент Дрого почти ненавидел его. И всех остальных тоже.

– Да поймите же! Если бы не Анга, меня бы и в живых не было! Гнать хотите? Гоните вдвоем; зачем только потащились тогда в ночь! Драться? Давайте, кто первый? Но от Анги я не отступлюсь!!!

– Дрого, послушай…

Все заново. Дрого отругивался. Анга была рядом. Жевала очередной кусок мяса (и как только все это в нее помещается?!) и, ничего не понимая, смотрела на Дрого с нескрываемым восторгом. В чем, в чем, а в одном она была уверена: НЕ СЪЕДЯТ! ХОТЕЛИ БЫ СЪЕСТЬ, НЕ КОРМИЛИ БЫ! А в случае чего, Дрого заступится. Или этот… Могучий…

– Дрого, послушай! Мы же с ней – не как с лашии! Накормили даже. И пусть себе уходит к своим!..

– Дрого! Да опомнись же ты! Чего ты хочешь от нее, в конце концов?

(Как он устал, несмотря на сон! Все – против! Даже Вуул!)

– Да поймите же! Нет у нее своих – там, у лашии! Похитили ее! И не съели – пока! И НЕ СЪЕДЯТ! Я для нее свой! Я, а не те рыжешерстые!

– Ну почему ты думаешь, что ее непременно похитили? А вдруг все лашии такие – до срока? Ведь и у нас с тобой борода пока что не растет!

(Это Вуул. «Эх, ты!..»)

– Ни я, ни ты лашии-детенышей не видели; что у них там растет и как – не знаем. А только не слышал я такого, чтобы лашии своего убила, чтобы человека спасти! А о том, что не всех похищенных женщин они сразу съедают, – слышал! Где глаза твои, Вуул?! Человек это, не лашии!

– Ни я, ни ты обычаев лашии не знаем. Мало ли почему могла она своего возненавидеть? Мы люди, а и то… потрогай-ка свой затылок!

Дрого не сразу нашелся с ответом. Потом сказал – тихо, глядя прямо в глаза Вуулу:

– Она поступила со мной как человек. А вы хотите, чтобы я в ответ обошелся с ней как лашии!

Нависшую тишину прервал голос вождя:

– Почему-то молчат те, кто знает лашии не понаслышке. Пусть скажет старый Гор. И мудрый Колдун.

Гор заговорил не сразу и с неохотой:

– Детенышей лашии я… видел. Не такие. Шерстистые, хотя и не так сильно, как взрослые. И морды другие. – Помолчав, продолжил: – Должно, и впрямь пленница… Да только чья она? Оставить чужачкой, пока родня не сыщется, а ну как не сыщется, что тогда? Жертва духам в голодный год… Или – возьмет ее Дрого в жены, а ну как она в лашии перекинется? Жила-то с ними долго; ничего людского и не помнит… Предки от нас и так, почитай, отвернулись, а родись от сына Мамонта ребенок-лашии, – и все! Совсем Род загинет!

Дрого возмутился не на шутку.

– Да с чего все вы взяли, что Анга моей женой будет? Кому я Начальный дар понесу – лашии, что ли?!

Все рассмеялись. Невольно улыбнулся и сам Дрого. Потом продолжил уже спокойнее:

– Не о том речь! Не чужачкой она должна войти к нам – дочерью Мамонта! Сестрой мне будет. На сестрах не женятся.

И снова – протестующие возгласы:

– Вдруг и впрямь она – лашии? Род оскверним!

– В другой Род уйдет хозяйкой очага, да и принесет мужу лашии-ползунчика! И все, опять изгнанники!

– Если не перебьют…

– Оставлять – так чужачкой! А там… смотри, Дрого, не было бы хуже! Тебе же выпасть может – жертву принести!..

Анга начала волноваться. Конечно, она не понимала слов, но зато прекрасно чувствовала тон, общий настрой говорящих, враждебный, только Дрого вступается! Неужели ее все-таки съедят?!

Голос вождя перекрыл и остановил беспорядочный говор.

– Пусть великий Колдун скажет свое слово. Какова воля духов и наших предков?

Они обменялись понимающими взглядами. Арго знал: Колдун обессилел! Он прямо сказал об этом еще тогда, когда сильное лечение ему не удалось. Айя лежала в глубоком забытьи, Арго не выпускал из своей ладони ее сухую горячую руку. Понимал: уходит! Улетает его лебедушка! Колдун упал перед ним на колени, бессильные слезы катились по его старческим щекам.

– Убей меня, вождь! Я не могу спасти твою Айю, я больше не Колдун!

Ни в радости, ни в горе вождь не должен быть слабым.

– Может ли к Колдуну вернуться его Сила?

– Не знаю. Если одолеем Брага, – быть может.

– Пусть же Безымянный никому больше не скажет о том, что духи оставили его. Если людям понадобится его совет, он должен дать свой совет. Как прежде, от имени духов.

– Как Узун?!

– Нет. Не так. Колдун стар, знающ и мудр. Это – при нем, и это может понадобиться Роду, хотя бы и без помощи духов. Наша тяжкая тропа изгоев еще не пройдена до конца. Люди должны верить своему Колдуну.

И вот наступил момент, когда нужно это сделать.

Колдун стал, опираясь на свой осиновый посох, прямо напротив Дрого и Анги. Заговорил медленно, торжественно. Дрого понял: его слово решит все!

– Прав старый Гор, правы сыновья Мамонта в своих сомнениях: кровь лашии ни в коем случае не должна смешиваться с человеческой кровью в потомстве! Это недопустимо, если есть хотя бы капля сомнений! Иначе предки и духи-покровители не замедлят с карой!

(Как?! Все кончено, и… что же он должен теперь делать как мужчина?)

Колдун продолжил речь, как бы не замечая разом побледневшее лицо Дрого:

– Но прав и сын нашего вождя: дети Мамонта не должны поступать как лашии с тем, кто спас жизнь одного из них и тем самым поступил как человек! Иначе кара предков и духов-покровителей неизбежна!

– Как же быть? – Колдун сам задал этот вопрос и сам же ответил на него: – Найденыш должен быть принят в наш Род, но не как дочь, а как сын Мамонта! Обменявшись кровью с Дрого, станет его кровным братом. Этого хотят наши предки и духи-покровители.

Среди общинников прошел радостный говор. Такой обряд происходит редко, никто его даже не видел ни разу… Должно быть, потому и забыли о такой возможности. А ведь это и в самом деле лучший выход!

Повеселела и девочка. Она поняла главное: этот странный старик заступился за нее, и теперь беды не случится.

– Ну что ж, – заключил Арго, – значит, ты, Дрого, нашел себе нового брата! Когда же могучий Колдун совершит обряд?

– Переменить естество человека нельзя без помощи Небесной Старухи. Одноглазая должна проснуться окончательно. Тем временем Дрого должен подготовить Ангу. Человеческому языку научить, хоть немного. И конечно объяснить, что в Род детей Мамонта она войдет не женщиной. Будущим мужчиной-охотником.

– Ну и работенка тебе досталась, – облегченно засмеялся Вуул. Он не хотел ссоры, а дело пахло худшим, чем простая ссора!

Дрого смущенно поскреб затылок (а шишка-то преизрядная!) и в раздумье посмотрел на Ангу. Понятлива-то она понятлива, но все равно объяснить будет трудно. И не так уж много дней осталось до той ночи, когда Небесная Старуха полностью раскроет свой единственный глаз…

Встретив его взгляд, девочка радостно засмеялась:

– Дро-га! Ан-га!.. А-гонь!

И, показав обглоданную кость, ловко отбросила ее назад, через плечо.

Дрого напрасно боялся за свою ученицу. Девочка оказалась даже понятливее, чем он думал. Язык схватывала на лету, а не хватало слов – помогали жесты и мимика. Анга была потрясена всем увиденным. Эти странные, голотелые, как она сама, существа жили удивительной, совершенно непонятной жизнью и творили невероятные вещи! Шерсть им заменяли какие-то странные шкуры. Красивые, – она поняла это с самого начала. И удивительные вещи прятались в этих шкурах. Даже еда: она не могла забыть, как «Дро-га» вынул еду прямо из своей шкуры! Откуда она там взялась?! И спят они не на куче веток, а в каких-то странных… норах? «Дро-га» сказал: «дом», «жилище». Снаружи холодно, внутри тепло! Еще бы, они ведь даже «а-гонь» приручили! То, чего все боятся. Все, да не эти, у кого она теперь живет!

Конечно, они всемогущи! Убивают не зубами, не руками, острыми палками, да так ловко, что никакие зубы и руки не спасут! Еды – вдоволь, самой разной еды. Такой удивительной! Им и «а-гонь» ее дает, и «зем-ля». Возьмут да и выкопают кусок мяса! Или такое, чего она и не видела никогда: крошево. Сладкое. Или кислое. А бывает – совсем непонятное, но вкусное!

Но удивительнее всего, непонятнее всего сама их жизнь. Анга здесь уже не первый день, следит – и ничего понять не может! Почему мужики между собой не грызутся – ни из-за баб, ни из-за еды? Ну пусть не «грызутся» как те, от кого она сбежала, а свои острые палки почему в ход не пускают? И ведь есть у каждого не одна такая палка – много! Положим, еды вдоволь, а вдруг да не хватит? Почему же самый сильный не берет себе больше, да еще баб и детенышей, бывает, из рук своих кормит?

И с бабами непонятно. Анга уже догадалась: самый сильный здесь тот, кто ее в свою нору взял, с кем она рядом спит. И с «Дро-га». Когда все друг с другом ругались, Анга догадалась: из-за нее! Ждала, когда драться начнут, да так и не начали. Знала уже: не съедят, если кормят. Думала: спорят, кому первым ее трахать. Там, у тех, мать к ней никого не подпускала, ну а тут – для того и оставили!.. Оказалось – вовсе и нет! Не лезут, не думают даже. Ни тот ни другой. Еще одна баба у них в «до-ме », и тоже – никто ничего. С детьми спит. Отдельно. А едят – вместе, да ей еще и куски подают! И она подает.

С «Дро-га»… (Не так! Дро-го! ДРОГО!) они неразлучны. Много говорят, как могут. Не все можно понять, но одно она поняла – и не только из разговоров: у них очень много запретов. На все: и на баб, и на еду, и на всякое другое. Сплошные запреты. Называется: закон! Потому и еды много, что закон! А кто нарушит – или сам умрет, или убьют, иначе всем будет плохо!

Она спросила:

– Кто Дрого ударил палка – нарушил закон?

Поняла: да, нарушил! Потому и не вернется сюда никогда. А если вернется – убьют его!

– Анга будет… закон! Анга хочет здесь! Не хочет там!

Оказывается, они родились от мамонтов… Или какой-то очень большой мамонт родил их всех… она не очень поняла. Этот большой мамонт и научил людей жить так, как они живут. И она, Анга, тоже может остаться здесь жить, стать своей этим всемогущим, научиться всем чудесам, которые они творят! Это трудно, но тот самый старик, что прекратил споры, поможет. Но для этого нужно знать закон, не нарушать закон!

Да, да, она будет стараться! Она на все готова, чтобы остаться здесь, стать такой, как они, всемогущие! Ведь недаром она и телом с ними схожа, и лицом! И тогда… Анга не сомневалась, что приютившие ее воистину всесильны; пожалуй, они могут справиться и с тем, страшным, кто приходит в ночи…

Она, Анга, станет одной из них! Могла ли мечтать она о таком счастье, когда решилась все же отправиться вслед за спасенным незнакомцем, пусть даже на съедение, лишь бы не видеть больше того …

Вечно голодная, вечно забитая, вечно в синяках из-за того, что не такая, как все, она даже представить себе не могла, что все может быть иначе. Ее мать, тоже голая, тоже другая, держала тем не менее в повиновении всех волосатых… Самые сильные самцы ей подчинялись, что говорить о бабах! Но дочери было не легче. Пока маленькой была, все хорошо, а после… от матери – главные колотушки! И не потому самцов не допускала, что жалела дочь. Боялась. За себя боялась!

В то утро ее вышвырнули вместе с Трупоедом на поиск жратвы. «Жрать хочешь – ищи сама!» И пинок под зад. А с Трупоедом что найдешь? И найдешь – отнимет, сильнее…

Увидели тех, гололицых, – испугались. Спрятались. Знали: опасно, очень. Убьют. А после видят: НЕТ! Им друг друга убить важнее! Тут Трупоед и решился. Знал: принесет гололицего тому, ночному, – может, и Трупоедом быть перестанет. Может, и Клыкастого заменит!

А ей – все равно. Она сама – гололицая, голотелая. Даже Трупоед, даже после всего и куска не бросил! Остальные – тем более не пожалеют, и мать тоже… Тот, ночной, прикажет – и все! А он прикажет…

И решилась: вдруг гололицый поможет, если она его выручит? Вдвоем-то сладят с Трупоедом! Так и вышло: сладили! А после – испугалась и сама не знала, куда лучше идти? Хорошо, что не ошиблась!

Дрого почти не расставался с Ангой. До полнолуния совсем близко, а он, хотя и рассказал о многом (только многое ли она поняла?), все еще не знает, как объяснить главное? Говорит она день ото дня все лучше и лучше, но все равно – поймет ли? А ведь еще растолковать нужно: переменив естество, мужчиной не станет! Еще и Посвящение предстоит – в начале лета, должно быть…

Замаялся Дрого, даже Туйю перестал замечать. Арго молчал, но на сына посматривал загадочно. Со значением. Дрого знал, что отец жалеет молодую женщину, то ли вдову, то ли брошенную жену, говорит с ней, пытается утешить. Он и сам бы хотел того же, да как это сделать, если все время Ангой занято? Да и сама Туйя явно встреч избегает. Даже случайных.

Конечно, Дрого понимал: теперь можно и о Начальном даре поговорить! Туйя свободна, и его сейчас никто за поспешность не осудит. Слова Айона припомнят, больше будут уважать. Понимать-то понимал и все же колебался. Если быть честным до конца, не в одном Найденыше дело. Можно для разговора с Туйей время найти. Можно-то можно, но… страшно! Сердце вздрагивает, когда представишь: а ну как откажет, да еще посмотрит с жалостью! Есть же и другие холостяки, ничуть не хуже. Тот же Вуул; и ведь в тот день, накануне злополучной охоты, она пришла к Дрого именно с ним, с Вуулом! Нет, лучше подождать! Недаром же говорят:«Спеши медленно!»

Но, очевидно, не всегда хороша эта поговорка. Началось с того, что однажды под вечер в их жилище появился Морт. С дарами: три пояса. Арго и Дрого с мужскими узорами, а третий, женский, – для Наги. Но еще до того, как развернул свой дар, отец и сын поняли по вспыхнувшему лицу женщины, с чем пожаловал молодой вдовец.

– Великий вождь! Морт, охотник, вот уже вторую зиму не делит ни с кем свою постель и очаг. Теперь он хочет, чтобы Нага, вдова твоего погибшего сына Йома, стала хозяйкой очага в жилище Морта. Нехорошо человеку одному оставаться!

Сказал последнее – и сам покраснел. Понял: лишнее, некстати, вождь ведь и сам совсем недавно проводил жену на ледяную тропу! Но Арго ответил спокойно:

– Да, Морт, охотник, ты прав: негоже человеку одному оставаться! И Наге я скажу то же самое. Ты согласна, Нага?

– Да, – проговорила она еле слышно. Ойми же о чем-то напряженно думал, думал, а потом вышел вперед и заявил без обиняков:

– Только Дрого все равно останется моим дядей!

Все рассмеялись, – тем и завершилось сватовство.

После Анга долго расспрашивала об увиденном и услышанном (она уже и слова понимала, правда не все). Объяснил как мог – и не в первый раз! – семейные обычаи детей Мамонта. Задумалась, а потом спросила:

– Дрого жену возьмет – когда? Кого?

Ну что можно ответить на такой вопрос, кроме пожатия плечами?

На следующий день отец вернулся домой чем-то озабоченный и даже удрученный.

– Поговорить надо! – кивнул он сыну.

Вышли в морозную ночь. Одноглазая проснулась больше чем наполовину. В ее сиянии было хорошо заметно, как их дыхание возносится к звездам.

– Туйя хочет уйти от нас, – только и сказал отец.

– Как… уйти? Почему? КУДА?!

– Сказала, по обратной тропе пойдет. Назад, к Серым Совам. Сказала, здесь она не нужна. Муж оказался трусом и предателем, другие сыновья Мамонта ее и видеть не хотят. Даже бывшие друзья. Сказала, они правы, и отец ее прав: дура она! Дойдет до своих – хорошо; нет – туда ей и дорога, вслед за мужем!

– Но… ты ведь запретил ей?!

– Как запретишь? Отец и тот не смог.

Дрого был ошеломлен. Закружилась и, кажется, вновь заболела голова.

– НЕ СМОГ? – воскликнул он вдруг и чуть ли не бегом кинулся к жилищу, где скрывались от людских глаз родители Каймо и Туйи.

Корт смотрел на гостя с недоумением:

– Родившие предателя на позор себе и Роду не смеют предлагать еду и питье отважному охотнику. Что привело Дрого, сына Арго, под кров тех, кто стыдится собственной тени?

– Дрого, сын Арго, всегда рад разделить трапезу с Кортом, сыном Мамонта, ничем не запятнавшим своего имени, и с Даной, хозяйкой его очага!

– Благодарю за сказанное. И за оказанную нам честь.

По знаку хозяина Дана разостлала на гостевом месте шкуру белой кобылы – знак особого уважения гостю. Маленькая девочка, их дочь, забилась в самую глубину женской половины жилища, не решаясь показаться на свет.

– Так что же привело сюда храброго Дрого?

– Туйя. Но я ее не вижу.

– Она скоро вернется. Ушла туда за одеждой. Знает ли Дрого о ее замыслах?

– Да. И потому я здесь.

– Правильно ли я понял…

Послышался шорох откинутого полога. Дрого вскочил, обернулся – и оказался лицом к лицу с Туйей, не ожидавшей этой встречи.

– Зачем здесь… – начала говорить она, но Дрого прервал на полуслове. Все заготовленные слова, которые следует произносить жениху, куда-то исчезли, забылись под этим настороженным взглядом темных, глубоко запавших, выплаканных глаз.

– Туйя, ты никуда не уйдешь; ты не должна уходить, мы построим вместе наш дом, ты мне нужна…

Он говорил и говорил, не останавливаясь, сам не слыша и не понимая собственных слов. Ему казалось: стоит только прерваться – и над ним посмеются. Все, кто здесь есть.

Но в ее взгляде не было и тени насмешки. Настороженность, недоверие постепенно уходили, сменялись чем-то иным. Она выпустила из рук узел, замотанный в оленью шкуру, и, кажется, не заметила этого. Ее правая рука мягко скользнула в рукав малицы Дрого, левая легла сверху.

– Ох, Дрого! Не думала я, что такое от тебя услышу! Я ведь опозорена. Думала, ты и видеть меня не хочешь!

– Боялся. Отказ услышать боялся, – только и сказал Дрого.

– Ох… – Она тихо, про себя засмеялась и сразу же заплакала, припав лицом к его плечу.

Дрого ждали все. И отец, и Нага, и конечно Анга. Ойми и тот не спал.

– Долгонько! – улыбнулся Арго.

– Отец! Туйя никуда не уйдет! Завтра же начнем делать жилище…

– Ты погоди. А как – Начальный дар?

– ОХ! – Дрого рассмеялся, поняв, что не только о Начальном даре забыл, но и говорит сейчас как Туйя! «ОХ!..»

– Отец! Завтра…

– Пойдем вместе! А сейчас давай посмотрим, что сгодится для твоего Начального дара.

– Дрого иметь жена? – заговорила Анга. С явным интересом. И не только с интересом.

– Да! – Дрого внезапно схватил свою спасительницу, закружил, посадил на прежнее место. – Да! А ты – будешь охотник! Воин! Мой брат! Мужчина, не женщина! Поняла?

И глядя в ее недоумевающие глаза, принялся растолковывать решение Колдуна.

Так и получилось: к пробуждению Одноглазой не один, целых три обряда следовало подготовить – две свадьбы и перемену естества.

Перемена естества… Через этот Обряд проходят все колдуны (все настоящие колдуны): ведь им приходится бывать в разных обличьях, они должны одинаково понимать, ощущать изнутри и мужчин, и женщин. Но к рядовым общинникам это действо не применяется. Почти никогда, и сейчас – тот особый случай, когда такое исключение необходимо. Колдун видел: та, что спасла Дрого, – человек, не лашии. Колдун понимал: она всеми силами стремится стать своей здесь. Но знал он и другое: та, что пришла к людям от лашии, не должна иметь потомства! Это слишком опасно для всего Рода. Тем более для них, изгнанников. И присматриваясь к Найденышу, Колдун верил: это будет надежный охотник и воин, верный брат Дрого! Но подействует ли обряд – сейчас, когда он сам оставлен духами-покровителями? Во всяком случае, для успеха необходимо, чтобы Анга поняла, что ее ожидает. И хотела бы этого.

Дрого! Колдун улыбнулся, вспомнив его поглупевшее от счастья лицо. Ничего! Это неплохо, а то слишком быстро уж он стал взрослеть! Только бы не забыл на радости и о своей спасительнице. Она лишь им и живет, и сейчас… сейчас перемена ее естества просто необходима!

– Могучий Колдун! Дрого, сын Арго, и Анга-Найденыш у твоего входа!

(Легки на помине! Оба! Это хорошо!)

– Колдун рад приветствовать вас в своем жилище!

Анга тиха, настороженна – и все же не в силах скрыть любопытство: ее серые глаза так и бегают по закоулкам таинственного жилища. Но в лицо Колдуна она старается не смотреть: стесняется или побаивается.

Дрого развернул традиционное подношение: пояс, костяную иглу и нож.

– Могучий Колдун! Дрого, сын Арго, просит за ту, что спасла его жизнь. Великий вождь детей Мамонта присоединяется к просьбе сына.

К первому дару добавился второй: меховая шапка и бивневый дротик.

– О чем же просят старого Колдуна мудрый вождь и его храбрый сын?

– Пусть могучий Колдун упросит Первопредков взять в родню того, кто спас одного из сыновей Мамонта. Пусть наши духи-покровители не откажут в помощи нашему новому родственнику.

Колдун, не произнося ни слова, сверлил взглядом замершую Ангу. Не отрывая глаз, снял с пояса белый мешочек и высыпал его содержимое в пламя очага. Повалил густой розоватый и едкий дым. Сладко закружилась голова – и вот уже ни Дрого, ни Анга не могут понять, как долго сидят они здесь… Вечность, быть может? И где – здесь?..

Анга с ужасом поняла: перед ней уже не тот старик, что говорил у костра, кто пригласил их в свое жилище… ЭТОТ был иной. Неведомый. Властный. Кого немыслимо ослушаться, кому невозможно солгать…

Он заговорил вновь, он и не он, теперь слова доносились из каких-то немыслимых глубин…

– Готова ли бывшая лашии принять законы и обычаи детей Мамонта, стать человеком?

– Да! – Не слово, а выдох!

– Бывшая лашии сможет войти в человеческий Род как сын Мамонта – охотник и воин. Готова ли бывшая лашии переменить свое естество?

– Да! Да!!

– Бывшая лашии должна стать не просто одним из сыновей Мамонта, но сыном и братом тех, кто просит за нее перед Первопредками.

– Да! Да!! Да!!!

(Она не совсем понимает, что означают эти слова, хотя Дрого говорил… Но не важно; она на все согласна, она все-все вынесет, любую боль… Она будет настоящим охотником!)

…Дым постепенно рассеивался, и вот уже снова перед ними знакомый старый Колдун. Улыбается. А голова кружится, но не болит. И в теле легкость…

– Хорошо. Дрого сейчас уйдет один. Ты останешься здесь на три дня, пока Небесная Старуха не проснется окончательно. Одежду отдай Дрого: ты еще не человек и не должна ее носить. Завернись в эту шкуру и лежи здесь. Слушай внимательно. Смотри. И – ни слова, ни звука, все три дня!

Колдун проводил Дрого до тропы. На прощание сказал:

– Приготовьте одежду и оружие. Найдется?

Дрого молча кивнул, вспомнив те самые рубаху и штаны, что шила мать в прошлую зиму, из которых он так быстро вырос. Для Анги – в самый раз.

Колдун понял, что не ошибся в судьбе Найденыша, когда почувствовал: дружественные духи, духи-покровители явились вновь! Нет, пути в Верхний и Нижний Миры были закрыты по-прежнему; как и прежде, он не получил бы ответ ни на один из своих вопросов о будущем их Рода, о продолжении тропы. И все же духи явились, чтобы помочь бывшей лашии стать человеком! Тогда, бросая в очажное пламя травную смесь, соединенную с сухой кровью Рода и еще с кое-какими веществами, шепча слова призыва, Колдун и не чаял уже, что последует отклик, уже был готов с отчаянием и досадой вновь взять на себя роль «мудрого Узуна»… Но они явились, и соединились с ним, и говорили его языком!

Значит, они на правильном пути! Значит, этот скорчившийся под лошадиной шкурой голый живой комочек – уже не лашии, но еще не человек, никто! – возродится к новой жизни как новый сын вождя и брат Дрого, рожденный не женщиной от семени Арго – посланный самими духами! Видно по всему: недаром так странно вступает в их Род необычный пришлец. Еще неведомое, но какое-то очень важное значение будет иметь его тропка, слившись с тропой всего Рода детей Мамонта!

Духи наполнили все его жилище, их становилось все больше и больше, особенно ночью. Это были дружественные духи, никакая нечисть, никакое направленное Зло не смогли бы проникнуть сюда, через тройную Защиту, возобновляемую на каждом закате. Они спешили подготовить к вступлению в жизнь нового сына Мамонта за столь короткий срок: настоящее, многоэтапное Посвящение невозможно здесь, на чужой земле, во временном пристанище, освященном лишь сухой кровью Рода. Оно еще предстоит, Посвящение, там, где изгнанники обретут новую родину и восстановят все связи с Мирами и предками. Где это будет? Когда?.. Но, быть может, впервые за весь их горестный путь Колдун поверил в сердце своем: это будет!

А пока Колдун вглядывался внутренним оком в бесплотных гостей, вслушивался в их «говор». Некоторых узнавал. Но не к нему спешили они все и не к нему обращались, – к той, кому вот-вот предстояло, сменив естество, стать человеком! И лишь очень немногое удавалось понять Колдуну: бесплотные с разными по-разному и говорят! Все, что он мог, – вновь и вновь призывать их, через травный дым, через сухую кровь, через заклинания, надеясь на то, что та, ради кого они собираются здесь, в жилище Колдуна, слышит и понимает хоть что-то.

Сам он тоже говорил, днем, на человеческом языке: рассказывал то, что должен знать мужчина, сын Мамонта. Да, мужчина, охотник! Тот самый невероятно редкий случай, когда принятый в Род через смену естества получит мужские знаки и охотничье достоинство до Полного Посвящения. Только Тайное имя не будет ему открыто, пока не свершится окончательный обряд.

Дрого был даже рад, что в эти дни он не должен заниматься Ангой: не до того! Он и Туйя строили для себя свой дом! И не так уж важно, что весной, после зимовки, им, скорее всего, придется покинуть эти места; главное – куда бы теперь ни привела его воля предков, у него всегда будет свой очаг и хозяйка очага … И дети будут!

Забавно, оказывается, многие и знали, и ждали… Вуул на следующий день открыто смеялся: «Ну, решился наконец-то! Наш Дрого ловок на охоте, наш Дрого храбр в бою, а вот с женщиной – хуже ползунчика!» Что говорить, ему и самому было смешно – теперь, когда они неразлучны с Туйей!

А вот отец выглядел озабоченным и хмурым. С Колдуном говорил: «Что делать? Большерогих-то здесь и вовсе нет!» А Колдуна, похоже, это и вовсе не взволновало: «Пусть великий вождь своих духов спросит: кем заменить? Горбоносой лошадью, быть может?» Так оно и вышло; сказали духи отцу: «Для свадеб – сердце и печень горбоносой кобылы!» Странный зверь: там, на родине, таких и вовсе не было. Здесь же добыть горбоносую – проще простого!

А Туйя… Всего лишь третий день на исходе после их разговора, второй – после Начального дара, а кажется, всю жизнь были вместе! И невдомек теперь, как это могло быть, что какой-то Каймо… Нет его! И не было! В утро свадьбы Туйя призналась: еще и потому уходить хотела, что приревновала Дрого! К Найденышу! «Да как же так?! – опешил он. – К брату?!» – «Не понять мне этого! Колдовские дела…»

Вот и вечер. Выведен Огненный круг, женщины готовятся к двум свадьбам. А мужчины собрались у жилища Колдуна – принимать в свой Род нового охотника. У входа – особый костер, тот, чье пламя должно опалить и отпустить прежнее, женское естество. Мужчины сидят полукругом, у огня уже расстелена шкура белой кобылы. Колдун играет на костяной флейте и, время от времени обрывая игру, затягивает речитативом:

Ой-ееей! Зову Великого Мамонта!

Ой-ееей! Зову Первобратьев!

Ой-ееей! Зову духов леса!..

Все тоскливее, все тягостнее мелодия, все громче и громче призывы:

Ой-ееей! Придите и помогите!

Ой-ееей! Родите нам нового брата!

Нового сына Мамонта!..

Она возникла на белой шкуре будто из небытия. Никто не успел заметить, как и когда это случилось.

(ОНА? Быть может, уже ОН?)

Бывшая лашии в глубоком трансе. Глаза полуприкрыты. Флейта Колдуна поет над самым ее ухом.

Ой-ееей! Рождается новый сын Мамонта!

Ой-ееей! Рождается отважный охотник!

Ой-ееей! Новый брат входит в наш круг!

Колдун трижды за руку обвел Найденыша вокруг костра и поставил спиной к пламени. Казалось, обнаженная девочка совершенно не ощущает холода; казалось, от ее тела исходит неведомый жар: снег таял под босыми ступнями, как под горячими головешками.

Колдун убрал флейту и высыпал в огонь щепоть белого порошка:

– Отпусти! Отпусти! ОТПУСТИ!

Красный порошок последовал за белым – и вновь те же слова, произнесенные с такой силой, что было заметно, как запульсировала жила на виске Колдуна:

– Отпусти! Отпусти! ОТПУСТИ!

И вдруг – среди общего молчания язык пламени взвился как будто из самой сердцевины костра, коснулся обнаженных лопаток, опалил спадающие на плечи волосы и опал, скрылся в недрах огня…

– А-а-а-а-а! – раздался единодушный возглас.

И словно Голос Неба, прозвучали слова Колдуна, вернувшие в Средний Мир не прежнюю девочку-дикарку – человека! Их нового собрата!

– Ты Анго, Найденыш, ставший сыном Мамонта!

 

Глава 23

КТО КОГО?

Вот и зажил своим домом, своей семьей Дрого. И Нага с детьми новую семью обрела. Опустело жилище вождя. Впрочем, не совсем опустело: в нем поселился новый, нежданно-негаданно обретенный сын. Анго. «Посланец духов», – так сказал Колдун.

Анго старался изо всех сил. Научиться всему тому, что знают и умеют всемогущие (так звал он про себя своих обретенных родичей), жить их жизнью, стать не просто охотником – лучшим. Таким, как его брат! Днем он постигал искусство ставить силки, метать дротик, управляться с копьем и кинжалом, стараясь не замечать стесняющей одежды («Даже думать об этом не смей! Ты не лашии, ты человек!»), а по вечерам завороженно слушал долгие рассказы вождя. О Больших охотах, о схватках с чужаками, о весенних многолюдных свадьбах и о многом другом. Рассказы о жизни переплетались с повествованиями о Великом Мамонте, о предках, о Начале Начал… Арго был рад, что обрел такого внимательного слушателя. Без него было бы совсем одиноко, совсем печально засыпать под горькие воспоминания, под мысли о том, что все проходит и скоро – на ледяную тропу. Вслед за Айей… Нет. куда как лучше вспоминать вслух. Хорошее. Особенно когда видишь эти распахнутые глаза, полуоткрытый рот, кажется втягивающий каждое слово… Это правда: к старости становишься болтливым. И одиноким.

Не все давалось легко. Анго уже хорошо понимал человеческую речь, сам говорил почти без ошибок. Но и здесь были сложности: порой все слова вроде бы понятны, а смысл все равно ускользает! Переспрашивать надо, а этого не любят. Он уже научился добывать и кормить огонь. Был уверен: это – самое важное и трудное дело! Оказалось же – совсем просто!.. А вот кремень никак не давался: разлетался под сильными, но неловкими ударами. И бросок копья был сильным, но не точным. Зато идти по следу – здесь и он кое-чему мог бы поучить своих братьев, если бы не стеснялся своей неловкости, неуклюжести. Рядом с другими охотниками он порой невольно чувствовал себя как лашии, особенно в тот момент, когда подавлял невольное желание прыгнуть на хребет оленя, отбросив все эти острые палки, зарычать и рвать, рвать его горло зубами и ногтями!..

И еще одно смущало и волновало Анго. Ему сказали: огонь отпустил его, слизнул и взял женское естество. Теперь он – мужчина, охотник! Да он и чувствовал себя совсем по-другому. Действительно мужчиной! Но почему же тогда не изменилось само тело? Долго колебался Анго и наконец решился спросить об этом самого Колдуна. Тот не посмеялся, ответил, хоть и не очень понятно:

– Переменилось основное: твой дух. Женское ушло. Переменится ли тело? Не знаю. Это как решат предки и духи-покровители. Но ты все равно мужчина. И на ледяную тропу мужчиной уйдешь, и вновь возродишься – уже в мужском теле.

Ну что ж. Главное свершилось: в этом ли, в ином ли теле он теперь не лашии. Сын Мамонта!

Колдун часто навещал жилище вождя. Иногда тоже рассказывал что-нибудь интересное и малопонятное. Чаще – расспрашивал. Он не забыл слова Дрого о ночном страхе. Сам-то Дрого, поди, и не вспоминает об этом, не до того! А Колдун помнил. Это мог быть, конечно, какой-то местный дух, из ревнивых и злобных, не терпящих чужаков. Но после обряда Колдун сильно усомнился в этом: духи – и знакомые, родовые, и новые, этих мест, – явно покровительствовали свершившемуся. Значит, страх был не от них. Так что же тогда? Неужели?.. Дрого что-то почувствовал, коль скоро оберег попросил. Он знает, он уже сталкивался с Врагом… Но при чем тут лашии? А ведь девочка чего-то боялась, что-то знала…

К сожалению, расспросы мало что дали. Анго явно не хотел говорить о прежней жизни, о лашии : ему казалось, что даже разговоры возвращают его назад, туда, в ненависть, грязь и голод… И в страх! Он отвечал – из почтения к Колдуну, но когда говоришь через силу, и слова улетучиваются куда-то, и язык становится невразумительным. Колдун все же понял, что у лашии девочку считали как бы чужой, но никакой другой жизни она не помнит. Боялась кого-то очень, очень страшного. Темный. По ночам приходит. Сильный, сильнее всех. Все боялись. Но теперь Анго не трусит: он человек, не лашии, он сильнее… А тогда, с Дрого, да, боялся. Не знал, что Дрого могуч. Боялся ли сам Дрого? Нет конечно, Дрого никого не страшится, Дрого всех победит!..

Трудно, очень трудно догадаться, кто такой этот Темный. Колдун готов был поверить в то, что это просто самый сильный самец. Вожак, которого боятся – пока, но который будет неизбежно убит и съеден, как только начнет терять силу. Но смущало одно: почему он «по ночам приходит»? И что означают эти взмахи руками, которыми Анго всякий раз сопровождает слова о Страшном?

– Анго, ответь: а днем Страшный приходит?

– Теперь Анго нет Страшный! Днем нет, ночь нет…

– Да, да! А тогда, у лашии, днем Страшный бывал?

– Страшный? У лашии всегда страшный, бить много-много…

– А Темный днем появлялся? Или только ночью?

– Темный день нет, ночь, только ночь. Темный. Страшный.

Вновь и вновь, как прежде, еще там, возвращаясь к себе, Колдун подолгу останавливался у самого Огненного круга, впитывая в себя глухую ночь. Нет, ничего, кроме обычных лесных звуков: скрипнет от мороза сосна, упадет ком снега – и вновь тишина. Только собственное сердце бьется почему-то все сильнее, все тоскливее, и крепче стискивают пальцы рукоять осинового посоха…

Дни шли за днями. Охотники все более привыкали к собрату-новичку, так неожиданно и быстро получившему Родовые знаки, охотничью одежду и оружие. Впрочем, то один, то другой нет-нет да и напомнят:

– Ты хоть и стал мужчиной, да Посвящения еще не прошел!

Особенно щедр на поучения старый Гор.

– Смотри! Пуще всего – закон блюди! Металку держать научишься, дротик делать научишься, след и так берешь! Только ежели от закона отступишься… Был у нас один такой…

– Да! Да! – взволнованно кивал молодой охотник. – Анго знать закон! Анго – человек, сын Мамонта! Великий Мамонт дал закон человекам, – Анго блюди закон!

Старый Гор улыбался и хлопал по плечу так, что Анго невольно вздрагивал.

– Вот-вот! А теперь – бери-ка свои дротики и пойдем к той сосне…

Анго, гордый и счастливый, шел за старым охотником, чтобы вновь и вновь учиться точному броску. Он научится, обязательно научится! А придет время – докажет всем, что нет у него иных братьев и сестер, кроме детей Мамонта!

Случай представился даже раньше, чем он ожидал.

Первые дни после возвращения Дрого охотники держались настороженно: соседство с лашии опасно! На промысел выходили по трое, не менее. Детей из стойбища вовсе не выпускали. Поговаривали о карательном походе, но в конце концов отступились: зачем? Сколько сил уйдет на то, чтобы узнать, где обитает лесная нелюдь, кто-то и жизнью может поплатиться, а их не так уж много… И соседей нет никаких! Не проще ли подождать, ведь старики говорят: лашии уходят, если по соседству с ними появляется сильная община, а дети Мамонта не утратили свою силу!

И действительно, шло время, а лашии никак себя не проявляли, даже следов не было. Видно, и впрямь ушли! Спадала настороженность, и вот уже детишки отбегают далеко от отцовских жилищ, а как же! На то она и охота! А у матерей свои заботы, и не всегда углядишь за сорванцом, не всегда спохватишься. Особенно если на руках еще и грудная, а сынок – неслух…

Ойми исчез в один из ярких, веселых дней, когда небо такое синее, снег маняще искрист, а воздух так легок и колок, что не хочется покидать эти молодые зеленые елочки, среди которых так здорово охотиться… И конечно, нет и не может быть никакой опасности в такой радостный день! Но Ойми исчез.

Нага спохватилась уже к вечеру, когда наигравшихся за день детишек потянуло в дом, к теплу, к оленине с морошкой…

– Ойми! Где ты, неслух?

Думала, прячется, играет. Или к соседям забежал с кем-нибудь из приятелей. Потом…

Ей навстречу бросилась соседка с остановившимся, умоляющим взглядом.

– Тана! Моя Тана! Кто видел мою Тану??

Собрались взволнованные мужчины. Морт, обняв Нагу, шептал какую-то бессмыслицу. Дрого расспрашивал детей. Ни Ойми, ни Таны не видели уже давно. Никто. Думали, дома…

– А где Ойми видели в последний раз?

Оказывается, совсем неподалеку, в молодом ельничке. Там вроде бы и спрятаться негде, все просматривается.

Чем ближе подходили к елочкам, тем больше волновался Анго. С силой втягивал воздух; как-то по-особому шевелил ноздрями. И еще одно: длиннохвостые, устроившись на верхушках молодых деревцов, стрекотали, предупреждая о чем-то. Они разом снялись с насиженных мест, когда Анго, будто убедившись в чем-то окончательно, бросился туда, опережая остальных…

– ЛАШИИ!

Чисто человеческим был этот крик, и человеческая ненависть звучала в нем. Но вслед за этим Анго, вероятно против своей воли, испустил какой-то полузвериный вопль – смесь боли, тревоги и ярости…

Охотники столпились на уютной полянке, испещренной следами детей… Вот здесь, можно было бы подумать, шла беззаботная возня… Быть может, она и была, беззаботная возня, но потом… Морт извлек из груды смятого переворошенного снега какой-то предмет и молча передал его вождю… Шапочка Ойми!

Да, здесь были лашии. Недавно, еще этим утром. И в этот раз они даже не пытались это скрыть, – наоборот, свежий снег в четырех местах просел под желто-коричневыми кучами, протаял от мочи…

– Оставили знак, уверены в себе, – пробормотал Гор.

– Анго! – позвал вождь.

Найденыш скользил от дерева к дереву, то ощупывая и разводя игольчатые ветки, то наклоняясь к самому снегу, вглядываясь, а больше внюхиваясь. На зов вождя подошел не сразу.

– Что скажешь, Анго? Быть может, знакомые?

– Да! Да! Анго знает! Два! – Он поднял два пальца и произнес какие-то полуслова. Затем, подумав, перевел: – Клыкастый и… Вонючка. Еще был один. Не знаю.

– Хорошо! – Арго полуобнял и слегка встряхнул дрожащие плечи. – Ты успокойся. Ты должен помочь.

Серые умоляющие глаза Анго метались по суровым лицам охотников. Ему казалось: его братья вновь стали смотреть на него как на лашии.

– Анго сын Мамонта! Анго поможет! Смерть лашии!

Колдун был уже здесь. Вновь начались расспросы, на этот раз более подробные и настойчивые. Анго старался изо всех сил. Теперь ему было понятно, как важно для детей Мамонта все то, о чем давно хотел знать Колдун. А он-то, бывший лашии, вместо того чтобы помочь, всячески увиливал! Порой и язык коверкать начинал, и непонимающим прикидывался, лишь бы в покое оставили, не напоминали! Зато теперь – те напомнили!

И сейчас, как всегда от волнения, язык Анго начинал сбиваться, путаться. Он спешил поправиться, торопился рассказать все, что знает, и от этого выходило еще хуже. Но все же главное удалось понять. Самцов меньше, чем сыновей Мамонта, но много. Да еще самки с детенышами. (Анго вначале не мог догадаться, как ответить, сколько врагов, а потом вспомнил, как его учили считать: начал выкладывать на снегу еловые шишки, называя каждую поочередно кличкой одного из лашии.) Огня не знают. В драке могут пустить в ход сучья, но главное оружие – лапы и зубы. Сильные: Клыкастый и Кривой вдвоем медведя одолели…

Как далеко? Если идти прямо сейчас и быстро, то всю ночь. Наверное. Будут ли утром все вместе? Нет, разбредаются рано, за добычей. Собираются только к ночи. А ночью они еще сильнее, еще опаснее. Ночью с ними Темный. Сильный. Сильнее любого лашии. Сильнее всех. Может такое, чего не может никто.

Не без труда, но в этот раз о Темном выяснилось многое.

Он не приходит, прилетает, как зверь, только крылатый. С ними он лашии и не лашии, человек и не человек. Темный. Сильный. Не просит – берет. Мясо – нет, бабу – да. Подолгу; каждая хочет, только он – не каждую. Сам выбирает. Ест ли? Не видел.

Колдун тяжело вздохнул, обменявшись взглядами с вождем:

– Он нас настиг! И у него теперь есть земные союзники! – И добавил, глядя на синие снега, на догорающую полоску заката: – Сегодня о погоне нечего и думать!

– Есть ли среди вас мужчины?! – кричала Нага. – Наших детей похитила лесная нелюдь, а вы, сильные, вооруженные, сидите здесь, у костра, под защитой Колдуна?!

Мать Таны, совсем молоденькая женщина, не говорила ничего, только плакала.

– Был бы жив мой Йом, он не потерпел бы этого! Он и один пошел бы за сыном, если остальные трусы! Морт! Ты сказал мне…

– ЗАМОЛЧИ, ЖЕНЩИНА!

Арго редко повышал голос. Знал: крик – удел слабака, пытающегося скрыть свою слабость. Но иногда…

Когда наступила тишина, он продолжил уже спокойно, глядя прямо в обезумевшие от горя глаза:

– Замолчи! Не оскорбляй тех, кому завтра, быть может, вступать на ледяную тропу. С одним из них ты делишь постель и кров! Мы все скорбим об Ойми и Тане. Была бы надежда, пошли бы! Но нет надежды! Пойми, – он взглянул на звезды, – дети уже мертвы! Выступим сейчас, – разгоним лашии, погубим себя, погубим всех! И – никого не спасем!

Помолчав немного, он добавил:

– Если бы и был жив твой Йом, никуда бы не пошел он сегодня! Арго, вождь детей Мамонта, сказал!

Вождь ошибался. В то время, когда он говорил свои горькие слова, дети были еще живы. Во всяком случае Ойми.

Он лежал на снегу обнаженный: одежду с детей с визгом сорвали сразу, как только рыжеволосые чудовища швырнули их на кучу колких веток, под общие смешки и улюлюканье. Их тыкали – палками, пальцами. Их пинали. На них плевали. На них по очереди опорожнились (а после, под вечер, по знаку какой-то бабы, принялись валять в снегу и оттирать снегом). Но все это время он верил: вот-вот придет Дрого, бесстрашный Дрого, и разгонит, и перебьет всю эту нечисть, и потом…

А потом появился ОН … И Ойми понял: конец!

Он смотрел на этих… ползунчиков и все его существо содрогалось от злобы.

«ТВАРИ!!! И ведь знал!..

Всё подготовил! Обо всем сказал! Не с кем… Эта…

ПОДАЛА ДОБЫЧУ!! ЖЕРТВУ!!! ХА!! ПАДАЛЬ!! ДА ТЫ ЖЕ ВСЕ РАЗРУШИЛА…»

Он смотрел, как подобострастно извивается у его ног голая лашии. И ненависть сотрясала его тело и то, что заменяло ему душу.

– СИЛЬНЫЙ велел принести в жертву детей длиннотелых? Завет СИЛЬНОГО исполнен!

(«Дура! Проклятая дура! Жабье дерьмо! Того ли Я ждал! Я мог бы получить свое, а они – все остальное».) (НО ОН ХОЛОДНЕЕ ВЕЛИКОГО ЛЬДА!)

– Ты, тварь, принесла НЕ ТЕХ! Ты, тварь, ПРЕДАЛА МЕНЯ ДЛИННОТЕЛЫМ!!!

– НЕТ! Сильный, НЕЕЕЕТ!!!

(Он впитывал в себя весь ее ужас… Слишком мало!)

– Знай же: МНЕ НУЖНО НЕ ТО, ЧТО ТЫ ДАЛА! ТЫ ПОСПЕШИЛА!

– Сильный! – Она пресмыкалась, извивалась у его ног – Сильный!..

– Хорошо…

Он вглядывался в лица жертв. Свежая кровь… Нет! Гавваг важнее! Гавваг лучше насытит.

– ВОЗЬМИТЕ ИХ СЕБЕ!

Вой. Мелькание отталкивающих друг друга волосатых лап. А потом, отбрасывая их всех, к Ойми протянулись ДВЕ ГОЛЫЕ РУКИ («Мама! Спасут?!») – и безволосое, голодное лицо приблизилось, и зубы впились и рванули…

– А-а-а-а-а!

Что делать, наметили еще с ночи. Решили: выступят почти все сыновья Мамонта. Поведет вождь. Тропу укажет Анго.

Сомневались: вождь может выступить только против другого вождя! Это закон! Арго сказал: «Это не поединок, это война. Вождь должен вести своих людей. Это – закон!»

Сомневались: почти все уйдут, – кому женщин и детей беречь? Что, если не вернется никто? Арго сказал: «Мы их или они нас! Не перебьем лашии – все равно никому не жить!»

Сомневались: может, в ночь идти, а напасть утром? Арго сказал: «Ночью Враг нас издали учует. Лашии даст знать. И людей потеряем, и лашии не перебьем».

Сомневались: как одолеть Врага? Крылана? Нежить? Арго молчал. И Колдун молчал. А после сказал: «Враг силен, да не всесилен, умен, да не всеведущ. Впереди ночь, предки помогут, подскажут».

Решили: выступать так, чтобы к ночи к логовищу лашии прийти, когда все лашии там будут. И Крылан. Убить – всех. Или лечь самим!

Арго приказал: «Всем спать! Кроме стражи». Но не все в эту ночь могли легко заснуть. Не спал Колдун: вновь и вновь пытался призвать на помощь духов и предков, хоть и знал, что это безнадежно. Просыпались матери от тревожных снов и тихо, чтобы не разбудить мужей, искали руками: здесь ли дети? В жилище Морта безмятежно посапывала только Аймила; муж и жена, прижавшись друг к другу, лишь притворялись спящими и оба это знали. Долго не мог заснуть Анго: снова и снова представлял будущий путь, вспоминал подходы к той поляне, где угнездились лашии, прикидывал, кто сильнее, кто опаснее… И ворочался на своей одинокой лежанке молодой Донго: думал о своем.

А поутру – еще и не рассвело – Донго поспешил к жилищу Колдуна. Старый не спал, – похоже, за всю ночь глаз не сомкнул. Увидев молодого охотника, удивился, к очагу не позвал, но и гнать не стал. Спросил только:

– Зачем?

И Донго рассказал о том, что не давало ему ночью покоя.

– Великий Колдун! Скажи: чем опасна нежить в будущем бою? Силой?

– От ее силы защитят обереги. Но Враг связал лашии своим даром. Они все будут действовать, как… как его пальцы. А это значит: каждый во много раз опаснее и сильнее. Каждый! И все они будут защищать нежить, и то, что страшно нежити, им не помеха.

– Так что, мы обречены?

– Мы обречены, если промедлим! Враг и силен, и хитер, и осторожен. Теперь я понимаю: он силы накапливал! Как долго, не знаю; как только среди лашии оказался. Хотел, когда будут готовы, их на нас повести: им-то Огненный круг не помеха! И ему бы тропу проложили! Внезапно бы напали – и все, и конец всем нам!.. Да не вышло: лашии безголовые силу почувствовали, ну и… поспешили. Вчера, с рассветом-то у него над лашии нет власти! Вот и получается: сегодня все решиться должно!

– Великий Колдун! Правильно ли я понял: если с нежитью сразу сладить, с лашии все проще обойдется?

– Правильно-то правильно, да вот только – как?

– Ну а если ее как-нибудь на лету подбить, отогнать хотя бы? Анго же сказал: Сильный каждый раз прилетает из одного и того же места. И… мудрый Колдун! Я сегодня почти всю ночь не спал, думал…

Услышав предложение Донго, Колдун помолчал, что-то соображая, затем удивленно хмыкнул:

– Должно получиться! Пойдем-ка подкрепимся, да еще раз все обмозгуем как следует… Так кто, говоришь, лучше всех короткие дротики в птиц пускал?

– Конечно Вуул!

Арго был немало удивлен, выслушав Колдуна, а Вуул просто-напросто возмущен.

– Великий вождь! Неужели я, мужчина, должен буду, как ползунчик, забавляться луком и короткими дротиками, пока мои братья сражаются насмерть?! – заговорил он срывающимся голосом, не глядя ни на Колдуна, ни на Донго.

Но Арго никогда не торопился с решениями.

– Подожди, Вуул. Пусть мудрый Колдун объяснит все подробно.

– Вуул, ты хотя и молод, но опытен и храбр, – строго заговорил старик. – Никто не усомнится в твоей храбрости. И то, о чем я говорю, – не детская забава, нет! Тебе все умение твое понадобится, все мужество! Враг, против которого будет стоять Вуул, сильнее всех лашии, вместе взятых!..

Но, несмотря ни на какие доводы, Вуул упорно отказывался «навсегда себя опозорить». Он даже принялся убеждать, что вовсе не был в детстве лучшим стрелком из лука, что тот же Донго пускал короткие дротики ничуть не хуже… Время уходило впустую, а впереди предстоял неблизкий путь. Наконец Арго, уверившись в том, что Колдун прав, произнес непреклонно:

– Вуул! Я, твой вождь, приказываю тебе! Ты сейчас же пойдешь делать лук – больше и сильнее, чем тот, что был в руках у Лоу-мальчишки. И в этот лук ты вложишь все свое умение. И короткий дротик сделаешь. Один, больше не успеть. Еще один подготовит мой сын, еще один – Донго или кого ты назовешь. Колдун их заговорит. Мы с места не тронемся, пока все не будет готово! И ты будешь стоять, куда тебя поставят, и ждать Крылана… Иначе – оставайся здесь! С женщинами!

Больше говорить было не о чем. Вуул подавил вздох и сказал спокойно, словно и не было никаких споров:

– Вуул сделает все, что может. А короткие дротики пусть мастерит Дрого. У него получится лучше.

Отряд остановился в неглубоком овраге. Логовище лашии, по словам Анго, находилось совсем близко: вон тот густой кустарник – его граница. Солнце оранжевым шаром нависло над самой кромкой дальнего леса, и здесь, в овражке, уже сгустился полумрак. Людям требовался отдых: сюда пришли скорым шагом, почти без задержек. А впереди бой. И еще нужно было разведать подходы к проклятому становищу. Времени осталось совсем мало: скроется солнце – и придет час Крылана. К этому моменту все должно быть готово.

В разведку пошли четверо: сам вождь, Дрого и Вуул, вел Анго. С отрядом за старшего остался Гор.

– Подготовьте факелы! – сказал на прощание Арго. – Огонь – он против любой нечисти хорош!

Лазутчики подобрались со стороны кустарника. Воняло нестерпимо: казалось, сам снег насквозь пропитался здесь уже знакомым, ненавистным запахом лашии. Кустарник, и сам по себе достаточно густой, был еще привален кучами сухих веток, между которых в изобилии встречались полусгнившие куски шкур. Арго послюнил палец и поднял его вверх. Точно! Это был примитивный ветровой заслон; даже сейчас слабый ветерок идет со спины, прямо на этот сухой кустарник и всю ту дрянь, которой его привалили. Это хорошо!

По знаку Анго, осторожно, пригибаясь и ползком, обогнув кустарник, приблизились к одинокий сосне и залегли у ее корней.

Ого! Об этом никто и не подозревал! Оказывается, здесь край крутого обрыва с обледенелыми склонами! Корни сосны частично нависли уже над пропастью. Здесь гуляет настоящий пронизывающий ветер. Дрого заглянул вниз – и вытянул трубочкой губы, изображая свист. Анго дернул его за рукав, показывая влево.

Вот оно, становище лашии! Чашеобразная поляна – зажатая с западной стороны краем обрыва, с севера, откуда они подошли, – кустарником и «ветровым заслоном», с юга – непролазной чащей она открывалась на восток, в редколесье. Видимо, здесь-то и был основной вход в их лагерь, прикрытый, впрочем, упавшей сосной.

Дрого вглядывался в темные силуэты, копошащиеся в центре поляны, надеясь на безнадежное – высмотреть среди них похищенных детей. По-видимому, делили убитого оленя. Впрочем, «делили» – не совсем верное слово: его жрали трое (среди них – женщина?! Иди нет? Не разобрать!), остальные сидели на корточках, протянув вперед лапы и что-то скуля. Кто-то что-то жевал. Драки вспыхивали, чтобы тут же прекратиться, побитый уползал. Дальше всех копошились самки с детенышами… Нет, человеческих детей среди них не видно. Нечего надеяться впустую! Дрого почувствовал, как его осторожно тянут за рукав. Отец.

– Отходим!

Вуул обдумывал то, что показал Анго. Крылан должен появиться не совсем из чащи – сбоку, от границы с редколесьем. Значит, если встать у поваленной сосны, его будет видно на фоне неба… И ветер подходящий! А если промажет, будет возможность послать еще один или два коротких дротика, пока эта тварь делает полукруг… Но мазать нельзя: это не глухарь и не утка!

Когда вернулись в овражек, солнце уже почти закатилось. Арго в нескольких словах рассказал о виденном.

– Обойдем полукругом – вон от того кустарника. Там – трое метальщиков. Лучших. Еще, – подумав, он показал растопыренную ладонь и палец на другой руке, – развернутся там, у бора. Им – запас дротиков, и чтобы ни один лашии в чащу не ушел! Остальных поведу я. От поваленной сосны; там увидите. Пойдут самые сильные, с копьями и дубинами. По дротику метнем – и вперед! Ты, Вуул?

– У сосны. Буду ждать.

– Хорошо. Для тебя главное – Крылан. В бой не ввязываться, даже если покажется, что свалил его.

– Когда метальщики выйдут к бору, – продолжил Арго, – дадут сигнал: тройной крик совы. По этому сигналу зажигать факелы – и вперед! Вы, – он обернулся к Донго и еще двум молодым охотникам, – поджигаете кустарник (загорится, да еще как!) и из-за пламени мечете дротики. Помните Большие охоты? Когда мы с лашии смешаемся, останетесь на месте, чтобы никто не прорвался. Из тех, кто будет у леса, трое могут присоединиться к нам. Трое, не больше!

– Ты, Дрого, – обратился он к сыну, – хороший метальщик. Возглавишь тех, кто у леса…

– Отец… Великий вождь! – перебил Дрого. – Я – с копьем. За Ойми…

– Отгоните дротиками тех, кто в чащу бросится, – и за копье! Вместе с Мортом и Ауном. Нам помощь будет кстати.

Дрого закусил губу и молча принялся пополнять свой колчан чужими дротиками. Их отдавали те, кто пойдет в атаку вместе с отцом… В первый раз Дрого пожалел о меткости и силе своего броска!

Оленя добыл Клыкастый. Но ОНА велела: жрут ОНА, Клыкастый и Одноухий! Остальным, как всегда, оглодки и кто что урвет. Клыкастый уже сыт и весел. Урчит, пяткой по снегу молотит. Мослы бросать начал. Тут не зевай! А ОНА будто не видит, Одноухого за шерсть дернет, и в оскал – мяса кус!.. «Вот придет Темный, не до того тебе будет! Может, и нам кус перепадет? Потом – с бабой! Или отобьют? Хрипун точно отобьет… Эй, Вонючка, куда? Я тя и одноухим, и одноглазым сделаю!..»

Наверное, так примерно звучали бы в переводе на человеческий язык выкрики, ворчание, хныканье этих существ, занятых сейчас главным: ЖРАТВА! А еще – похоть и злоба. Сейчас – друг на друга: и на того, кто вволю жрет, и на того, кому удалось урвать свой кус, и на того, кто пытается это сделать, и на того, кто, не надеясь, хнычет… Занятые своим, только своим, они не видели и не слышали происходящего вокруг. И когда подступившая ночь внезапно озарилась огнями, разразилась криком «Хай-я-я-я-я!», и отовсюду посыпались глубоко впивающиеся в тело острые палки – все это явилось для лашии полной неожиданностью.

Часть метнулась к лесу, но там огни, крики, оттуда одна за другой снова летят острые палки, сбивают с ног, да так, что иному и не встать. Метнулись к кустарнику, но там уже сплошное пламя, мечущее смерть, и вот уже воют, корчатся на снегу тела, и горящая шерсть трещит и воняет паленым… А спереди – ОНИ! Ненавистные длиннотелые со своими страшными палками: одна жжет, вторая колет…

– Хай-я-я-я-я!

И вдруг – прежняя злоба забыта, они единое целое, сплоченное общей ненавистью, перед которой отступает и страх.

АРР-ХА!

Новая, темная сила вливается в лашии, ее несет на своих крыльях их страшный друг…

Вуул, сжимая лук, изо всех сил вглядывался в темноту древесных крон, в клочок еще не совсем потемневшего неба. Больше всего он боялся пропустить свою «дичь», ошибиться и подстрелить не то. Какого-нибудь тетерева или филина. Колдун сказал: «Не ошибешься. Издали почуешь, как повеет ледяной тропой!» Но так ли это? Колдун, конечно, может такое чувствовать, да ведь он-то, Вуул, не колдун, простой охотник!

Но Колдун не ошибся! Еще до того, как Вуул увидел черную тень, оттуда дохнуло таким… ледяная ненависть, издающая неописуемый смрад, – вот что это было! На какое-то мгновение он был почти уверен, что ни за что не сможет вскинуть лук с уже наложенным на тетиву коротким дротиком. И в этот самый момент взревели лашии, перекрывая своим ревом боевой клич сыновей Мамонта. Вуул вдруг ощутил всем сердцем: от него одного зависит исход этого боя!

И когда появился ОН – огромный, неслышный, скользящий, более черный, чем сама Тьма, – рука, сжимающая лук, будто сама взвилась вверх, и навстречу Врагу ушел первый короткий дротик, заговоренный Колдуном, с наконечником, смазанным сухой кровью Рода, с древком, перевитым стеблем чеснока… Казалось, черная тень дрогнула в воздухе!

Не обращая внимания на боль в левой руке от удара тетивы и от чиркнувшего по запястью древка (Вуул для меткости стрелял без рукавицы), он выхватил из колчана и мгновенно наложил на тетиву новый… новую стрелу, – и она ушла вслед за первой… И третья!

Он не знал, попали ли в цель все три стрелы, но по ушам – да нет, по всему его существу! – внезапно ударил какой-то странный крик, неслышимый, но исполненный неистовой злобы… И БОЛИ! Черная тень косо ушла в сторону, назад за деревья и вниз… Отпустило! Вуул больше не чувствовал того, что предшествовало прилету Врага!

Арго вел свой отряд: в правой руке копье, в левой факел.

– Хай-я-я-я-я!

Впереди в отблесках занимающегося пожара метались и падали тени. Но вот большая часть лашии устремилась навстречу…

– Хай-я-я-я-я!

Встречный рев. И удар холода – по сердцу!

(Так! Крепче копье, готовь факел! Сейчас… Сейчас…)

– Хай-я-я-я-я!

Прямо на вождя с рыком бежит огромный лашии. В лапе зажат кусок оленьей ноги… Не дожрал…

ПОЛУЧАЙ!

Факелом в морду, прямо в глаза – и страшные лапы отпрянули, и вой! Теперь – копье в брюхо, рывком назад – кишки, воняет шерсть, дубина Гора крушит череп…

– Эй-х-ха!!

Началось!

Лашии отпрянули от леса, оставив на снегу несколько мертвых и раненых. Из пущенных им вслед дротиков лишь два достигли цели: зарылась в снег самка, подкошенная ударом под левую лопатку, завертелся на месте почти взрослый детеныш, визжа и пытаясь вырвать из плеча засевший дротик.

А впереди – уже смешались люди и лашии … Так их! Факелами!

– Дрого! Дрого! – приплясывая от нетерпения, умолял Морт.

– Погоди! Еще раз – в тех, задних!

Толчок – и рука с осиротевшей металкой падает к колену. Этот бросок был удачнее: лишь один из шести дротиков, не найдя цели, ткнулся в снег.

– Ну, ВПЕРЕД!

– Хай-я-я-я-я!

Новые воины подоспели, когда бой был в разгаре. Люди теснили лашии, но те дрались остервенело. Дрого на ходу заколол того, с дротиком в плече. Рядом на некстати споткнувшегося охотника насел лашии и легко, одним движением переломил ему шею.

– Хай-я-я-я-я! За Ойми!

Удар тяжелого бивневого копья, пришедшийся прямо в ухо, насквозь прошил череп. Кровь брызнула не только из ушей, но даже из глаз.

– Хай-я-я-я-я!

Дальше все пошло какими-то отдельными пятнами. Вот он бок о бок с Анго, тот с силой всаживает копье в рыжее брюхо и застывает, старается удержать нависающую над ним тушу, уклониться от тянущихся лап…

– Назад! – кричит Дрого прямо в лицо брата, в огромные, ничего не видящие глаза, – и едва не гибнет сам! Другой лашии уже совсем рядом, так что копьем ничего не сделать, а взяться за кинжал не успеть, и сейчас ему самому вырвут горло…

– Эй-х-ха!!

Дубинка Гора с размаху врезается прямо в оскаленную морду, и никакой морды уже нет, бесформенное месиво, а Дрого прямо в лицо брызжет кровь и зубное крошево…

А вот волосатые лапы рвут чье-то лицо (Корт?), и глаз уже нет, Анго бьет копьем, но копье насквозь прошивает обоих, и Анго кричит в отчаянии, а Корт хочет сказать, что это ничего, зачем жить без глаз, и быть может, говорит…

Лицо отца. Страшное, улыбающееся.

Гор. Дубина крушит очередной череп, и сам он, безумный, всклокоченный, залитый кровью и потом, забрызганный комками мозга, похож на лашии …

И еще запомнилось: край обрыва, лашии вцепился одной рукой в корень и всхлипывает совсем по-человечески, а он бьет, бьет копьем и никак не может сбить его вниз…

Казалось, бой кончился внезапно, неожиданно: только что кололи, рвали, орали, визжали – и вот, нечего отбивать, не на кого направлять копье; он один на обледенелом краю, и подрагивает стиснувшая древко рука, и ветер студит лицо, а в небе – огромные звезды…

– Кажись, все?

Это Гор. В голосе не радость, удивление. Охотники приходят в себя, оглядываются по сторонам.

– Ну, идем! Чтобы никто не сбежал.

Разгромленное становище лашии освещено сполохами все еще горящего кустарника. Горит одна из куч хвороста в центре, – видимо, в нее во время боя попал факел… или забился опаленный огнем лашии. Приближаются еще факелы. Это метальщики.

Нет, еще не все кончено!

Они шли двумя полукругами, смыкаясь от краев к центру. Останавливались, осматривали тела. Время от времени то один, то другой наносил удар. Иногда удару предшествовала короткая возня, рычание или визг.

Анго, шедший рядом с Дрого, внимательно вглядывался в каждое поверженное тело, словно кого-то искал.

Быть может, тем, кто спрятался под одной из куч веток, и удалось бы какое-то время остаться незамеченными, а то и скрыться в чаще, в спасительной темноте, но завизжал детеныш. Завизжал в предсмертном ужасе. Когда копьями разбросали ветки, глазам мужчин предстали сбившиеся в тесную кучу три самки-лашии и четыре детеныша. Совсем маленькие. Волосатые. Они не пытались бежать или сопротивляться. Только кричали.

Охотники знали, что нужно делать, и все же невольно замешкались.

Вдруг Арго выхватил факел из руки метальщика и осветил какой-то предмет, выкатившийся к его ногам, когда орудовали копьями.

– Смотрите!

Полуобглоданная голова Ойми с единственным уцелевшим глазом, мертво блеснувшим в факельном свете.

Предсмертный визг самок и детенышей взлетел и оборвался под ударами копий и дубинок.

– Все ветви, все, что горит, – в одну кучу! – командовал Арго. – Смотрите, может еще кто-то прячется. Поопаснее… Туда же – трупы лашии и зажечь! Огонь все очистит.

– Анго, – обратился он к своему новому сыну, – вспоминай: все ли здесь?

Анго хотел что-то сказать, но лишь молча кивнул в ответ. Как и все воины, он был забрызган кровью. Не только чужой, своей: левый рукав оторван в схватке, рука прокушена до кости… Теперь он был воистину сын Мамонта! И каждый охотник старался подойти, хлопнуть по плечу, сказать что-то хорошее… И все же Анго казался озабоченным.

Вождь стоял неподвижно, опираясь на копье. У его ног горел небольшой костер и два воткнутых в снег факела. Сюда же сносили павших в бою сыновей Мамонта. (Трое… Несут четвертого. Все?)

На убитых жутко смотреть даже ему, бывалому охотнику и воину. У Корта не только вырваны глаза, содрана вся нижняя часть лица. Голова молодого Нарга (год как Посвящение прошел!) вывернута к спине, едва не оторвана. Остальные не лучше.

Подошел Вуул. Теперь, после боя, к нему вернулись все прежние сомнения, и когда он увидел трупы сородичей…

– Великий вождь, мне стыдно! Я развлекался, как мальчишка, пока мои братья сражались! Твой приказ исполнен, но жить я больше не смогу!

Арго широко шагнул к нему, прижал к себе, не выпуская копья, отстранил и указал на мертвых:

– Смотри! Нет, смотри и слушай: их четверо! ТОЛЬКО четверо! А если бы не твой лук, все мы, быть может, остались бы на этой поляне! Арго, вождь детей Мамонта, благодарит тебя, Вуул, отважный охотник, за то, что ты спас наши жизни и принес победу! И запрещает тебе думать и говорить о ледяной тропе! Я сказал.

Коснувшись рукой первого боевого лука, добавил:

– Грозное оружие! Не забывай его, отважный охотник!

Вдруг оттуда, где готовили погребальный костер для лашии, послышался крик:

– Великий вождь! Сюда! Скорее!

Если бы на нее наткнулись немного раньше, пока света было мало, – прикончили бы прежде, чем заметить ее отличия от самок лашии. Но она выползла из своего укрытия сама, в центр поляны, в круг света от многих факелов и от разгорающегося костра, так чтобы ее рассмотрели, прежде чем нанести удар.

Гор первым заметил чужачку и, уже готовясь пустить свою дубинку в ход (кто же, как не лашии?), вдруг остановился и закричал в удивлении:

– Эгей! Да что же это такое? Еще одна пленница?! Охотники замерли в изумлении.

Ибо перед ними была явно НЕ лашии. Голая. Исцарапанная. Ежащаяся в снегу, прижав к груди руки – то ли от холода, то ли от стыда. И человеческие глаза умоляюще смотрели на них с человеческого лица. И она улыбалась.

– Анго, ты не знаешь… – начал кто-то. Но он уже бежал к этой невесть откуда взявшейся женщине, упал перед нею на колени и закричал, по-человечески закричал:

– МАМА! МАМА!

А она обняла его, затормошила и залепетала что-то непонятное…

Тогда и позвали вождя.

– Великий вождь, это моя мать, – говорил Анго. – Сколько себя помню, мы были у лашии. Потом я стал сыном Мамонта. А она сказала сейчас: вчера наших детей хотела спасти, ее избили и сегодня должны были отдать в жертву тому … – Он махнул рукой в сторону леса. – Но мы пришли и спасли ее!

Женщина, поняв, кто здесь главный, подползла на коленях к вождю и принялась тереться лицом и облизывать его обувь. Отстранившись, он взял ее за предплечья, заставил встать на ноги.

(Сильная. Молодая. Мало рожавшая.)

И сделал то же, что некогда его сын: снял свою меховую накидку и набросил на голые плечи:

– Укройся, женщина. Нехорошо человеку ходить зимой без одежды.

Пораженное стрелами Вуула существо – теперь это было воистину Нечто, не имеющее даже определенной формы и не способное изменить свою бесформенность, пока! – лежало в глухой чаще и впитывало, жадно впитывало гавваг, льющийся щедрым потоком оттуда, где шел бой, где страдали, ненавидели, убивали и умирали. При всем своем могуществе, он мог испытывать что-то подобное человеческой боли, и та его часть, что неисчислимое время жаждала воплощения, сейчас наслаждалась этой болью, как и всем, что доступно телу, но недоступно даже самой могучей бестелесности. И собственной непреходящей ненавистью. Ко ВСЕМ вместе и к отдельным. К ним прибавился еще один. Вуул. И гаввагом… Хоть на что-то сгодились эти безмозглые твари. Эти лашии.

Там, в своем истинном обиталище, он не был самым могучим. Вовсе нет, одним из ничтожнейших! Но если Врата плотно заперты и под охраной, которой не страшны и сильнейшие… Там, куда не проникнет ни мамонт, ни тигролев, легко проскользнет муравей и блоха! А вернувшись назад, он уже не будет тем, чем был там!

Здесь же и ничтожнейший из обитателей Великой Тьмы воистину могуч! Тот же, кто еще и обрел телесность… Он млел от наслаждения, смешивая собственную боль с ужасом и мукой той своей частички, что была когда-то отделенной от него… И на тем горшие муки обрекал он эту жалкую частичку, чем острее ощущал: ей-то и обязан он тем, что обрел плоть! И лился гавваг с поляны лашии.

Он знал, что при таком потоке гаввага Сила вернется еще до рассвета – и он сможет ускользнуть отсюда неразвоплощенным. А здесь, посреди чащобы, останется мертвое пространство, которое стороной будут обходить звери, облетать птицы. Еще одно плохое место.

Людишки радуются своей победе – пусть их! Они и не догадываются, с какой алчностью впитывает сейчас плоды этой «победы» он, их извечный, заклятый Враг!

 

Глава 24

ЛАШИЛЛА

Они трудились почти до рассвета. Из лашии-самцов не спасся никто, – так сказал Анго. В отношении самок и детенышей он был не так уверен, но решили: если кто и вырвался, все равно обречен, не страшно. Пылало огромное пламя, чадило сгорающей плотью, и таял снег, и было светло, как днем…

Женщина сидела закутавшись в плащ Арго, хотя холод ей был нипочем, это ясно;, выискивала глазами…свою? своего? – как тут скажешь, если у нее была дочь, а пришел сын, и к тому же не ее?! Анго вместе со всеми трудился над погребальным костром, подтаскивал, швырял в пламя мертвых лашии, помогал сооружать снежные заслоны: лесной пожар не нужен никому! Она с явным интересом следила за происходящим – намучилась, должно быть, от этих тварей! Покормить бы, да нечем: в сражение еду с собой не берут!

К рассвету стало ясно – костер будет гореть еще долго, но огонь дальше не распространится: снежные валы постарались устроить повыше, особенно с наветренной стороны, и теперь ровное пламя даже не выбивалось из-за них. Можно уходить.

Арго еще раз придирчиво осмотрел сыновей Мамонта. Убитых четверо, для них приготовлены носилки. Раны – почти у всех, кто сражался врукопашную, но в основном не опасные. Только у Ауна рука висит безжизненно, еле его отбили! Морт действовал в самой гуще, но отделался легко: прокушена левая ладонь, разорвана щека… Дойдут все!

От Таны не осталось ничего. Голову Ойми похоронит Колдун, Нага не должна ее видеть.

В эту ночь в стойбище детей Мамонта спали только малыши да старухи. Горели общие костры, понуро сидела стража, стараясь не смотреть на бормочущих заклинания женщин. Мужчин, что остались, никто не упрекнет: так распорядился вождь, они необходимы здесь, чтобы в случае опасности защитить детей и женщин. Но все же…

У костра появился Колдун.

– Идите спать! – увещевал он. – Вернутся завтра ваши мужья и братья, – кто и как их встретит? Идите все равно вернутся они не раньше чем утром. Поздним утром. А может, и позднее.

– Могучий Колдун, – робко заговорила Туйя, – что духи вещают? Как там… – Она хотела сказать «Дрого» но удержалась. – Как там наши мужья?

– Все хорошо, все хорошо! Они побеждают!

Женщины зашевелились. Посыпались вопросы, вначале робкие, затем все более настойчивые. Нага, сидящая рядом со своей племянницей Туйей, в обнимку с женщиной, потерявшей первую дочь, не спрашивала ничего. Но ее взгляд, обращенный на Колдуна, был молящим и почти безумным. Старик ударил посохом оземь:

– Стойте! Замолчите, женщины! Не о том вы спрашиваете, и не то пришел я вам передать! Духи говорят: «Если женщины хотят добра своим мужьям и братьям, сыновьям Мамонта, они должны разойтись теперь по своим жилищам. А наутро быть готовыми к встрече». Такова воля духов и предков!

Вскоре у костров остались только стражи и Колдун. Старик сел на прикрытую шкурой колоду, опустил подбородок на руки, опирающиеся на рукоять посоха, и уставился в огонь. Нет, духи вновь не явились на его призывы, и внутреннее око остается слепым. Но порою и в пламени можно увидеть нечто, касающееся судьбы общины.

…В пламени открылся проход, а в нем факелы и пламя то ли костра, то ли пожара… А вот – пожар, настоящий пожар, пожирающий все на своем пути, и он охватывает их полукольцом… И еще пожар: пылает какое-то громадное жилище, не виденное ни разу и все же странно знакомое…

Колдун сморгнул, все кончилось.

Нет, такие видения мало о чем говорят! Почти ни о чем; если так и будет, то где и когда? И чем это может помочь их Роду здесь и теперь?

Они вернулись, когда тени уже удлинились и многие женщины, замученные бессонницей и ожиданием, начали тихонько всхлипывать, теряя надежду. Радостную весть принесли подростки, дошедшие по тропе до самого спуска, откуда далеко просматриваются окрестности.

По знаку Колдуна подкормили общие костры, принесли и расстелили самые лучшие, белоснежные шкуры – для победителей! В том, что возвращаются победители, сомневаться не приходилось: побежденные из таких походов не возвращаются.

И наконец-то – вот они! Усталые, в рваных, испещренных бурыми пятнами одеждах. Их лица, почерневшие от пота и крови, смешавшихся с боевой раскраской, суровы и отрешенны. Казалось, они похудели за одну ночь, возмужали за одну ночь, а быть может, и постарели. Даже те, чьи одежды почище и на ком не видно ран… А это кто такая?!

По знаку Арго на белоснежные шкуры у его ног опустили тела павших. Остальные воины опустились на снег, скрестив ноги. Голая женщина, прикрытая только меховым плащом, испуганно озираясь, хотела подбежать к вождю. Ее удержали, указали место поодаль.

– Женщины! – заговорил Арго, обращаясь к двум неразлучным теперь матерям. – Мы не спасли ваших детей; нет больше Ойми и Таны! Но мы отомстили: ЛАШИИ ИСТРЕБЛЕНЫ! Никто не ушел живым: ни самец, ни самка, ни детеныш! Их туши сожжены вместе с остатками их поганого обиталища! Похищений больше не будет!

Он обращался уже ко всем женщинам.

– Бой был тяжел, враг силен, и мы потеряли четырех воинов. Самых лучших. Они уйдут по ледяной тропе к Первопредкам, они расскажут Великому Мамонту о доблести его детей, и он поможет нам. Позаботьтесь о павших, их нужно достойно проводить на ледяную тропу.

Многие воины ранены, все утомлены и голодны. Помогите своим мужьям, сыновьям, братьям, омойте их раны, дайте им еду, отдых и вашу любовь. Они заслужили это!

Немногие, только самые чуткие, лучше остальных знающие своего вождя, заметили, что голос его чуть дрогнул. Арго невольно вспомнил, как совсем недавно возвращался он – из похода ли, с охоты ли – сильный, смелый, удачливый… молодой!.. Айя!.. А теперь – его ждет пустой дом, холодный очаг. Конечно, о вожде позаботятся вдовы. Но все равно никто не согреет больше его осиротелое жилище как должно. Никто. Навсегда улетела его лебёдушка! Разве что там он сможет ее догнать…

– Великий вождь! – В голосе Колдуна явно сквозило недоумение. – Но кто это? Кого ты привел в свою общину?

Арго очнулся от невеселых мыслей.

Женщина сидела на снегу, скрестив ноги по примеру остальных и кутаясь в его плащ. Всклокоченные, видимо, светлые волосы, округлое лицо, тонкогуба. Маленькие серые глаза не отрывались от вождя. Конечно, она не могла понимать, о чем он говорил, но казалось, понимает все. И сказанное, и несказанное.

– Эта женщина – пленница лашии. Бывшая пленница. Она хотела спасти наших детей, но не смогла, – за это ее должны были убить в ту ночь, но не успели. Так сказал Анго. Эта женщина и выносила его во чреве; она – мать той девочки, что спасла Дрого. Пусть вдовы позаботятся о ней. Надеюсь, мы поможем ей вернуться в свой Род. Если же это не удастся… – Он задумался: в самом деле, а что тогда? – Тогда Колдун спросит у духов и предков совет, и мы решим, что делать дальше со спасенной.

Дрого слушал отца, время от времени посматривая на женщину. Странно! Ему казалось, особенно сейчас, что он ее уже где-то видел! Может, похожа на какую-то малознакомую дочь Серой Совы или Куницы? Никак не вспомнить!..

Три бездетные вдовы уже давно жили одним очагом, в одном жилище, не очень дружно, быть может, но привычно. У каждой была причина не возвращаться в свой Род и даже разделить изгнание с общиной Арго. Здесь, на зимовке, они продолжали жить так же, как и там, на покинутой родине. Им-то и поручил Арго принять под свой кров спасенную женщину, позаботиться о ней.

– Одежду какую-никакую дайте старую, поучите нашим обычаям, заодно и человеческому языку. Она очень долго жила у лашии, забыла человеческое.

– Слишком долго! – проворчала себе под нос сухая, вечно всем недовольная Эйра, когда вождь отошел.

– Не ворчи, старая! – добродушно усмехнулась низкорослая толстушка Ола. – Нам же лучше, а то все меж собой цапаемся!

– Вот и устраивай ее где хочешь, – огрызнулась Эйра, – хоть на свою лежанку!

– Ну и ладно! Для всех места хватит.

Привычно переругиваясь, они вместе отправились готовиться к приему незваной гостьи. Дел много: новую лежанку приготовить, подумать, как лучше отбить от тела запах лашии, а не то и одежда, и жилье провоняют. Об одежде не беспокоились, знали: подойти может только что-нибудь из вещей Ланы, их третьей подруги. Знали и то, что именно она, молчунья Лана, молодая, красивая, но бесплодная, приведет гостью.

Унесли тела погибших, – вдовы, матери и сестры будут готовить их к ледяной тропе. Разошлись по своим очагам уцелевшие в схватке: их ждут тепло, покой и ласковые руки. Вождь, Анго и Лана подошли к женщине. Она сидела на прежнем месте, покорно ожидая своей участи.

– Анго, ты теперь толмач, – улыбнулся вождь. – Она может понять наши речи только с твоей помощью, – добавил он в ответ на немой вопрос. Слово «толмач» Анго не знал.

– Скажи: эта женщина, – он указал на Лану, – отведет ее туда, где она будет жить. Пока. Скажи: она должна слушаться тех, кто ее приютил, делать все, что они скажут.

Женщина закивала, подобострастно улыбнулась и вновь, как там, припала лицом к мокасинам Арго. И снова он поднял ее на ноги. Края плаща разошлись. Воняло нестерпимо, и все же в ярком солнечном свете это тело, сильное, гибкое, упругое, не боящееся мороза…

Он обратился к Лане:

– Постарайтесь прежде всего запах отбить. Еда будет, шкуры будут – из моей доли. Понадобится – зовите Анго, только не сегодня, сегодня отдых ему нужен… На закате приведи ее к Колдуну, я буду там. Поговорить надо.

Женщины направились в одну сторону, мужчины в другую. Анго молчалив, задумчив и как будто чем-то удручен.

– Послушай, Анго, – обратился к нему вождь, – ты – перерожденный, ты охотник нашего Рода, ты мой сын. Но та женщина выносила, выкормила и спасла жизнь Девочке, ставшей сыном Мамонта! Понимаешь? И об этом надлежит помнить! Вот потому-то ее не только не убили, сюда привели, к нам! Раз уж привели, помочь нужно! А для этого узнать: откуда она, чью дочь лашии захватили? Ты-то и в Средний Мир вошел там, у них, – ничего знать не можешь. Быть может, она помнит? Вот и хочу расспросить. Вместе с Колдуном. Тут без тебя никак… понял, что значит «толмач» ? То-то!..

– Отец! Я позову брата. Можно?

– Конечно! А то он уж о нас и забыл совсем, от своей Туйи на шаг отойти не может! Заупрямится, скажешь: вождь приказал! Но это – на закате, а сейчас… Поесть и отдохнуть тоже не мешает. А о пустом не думай, не волнуйся: было и нет! Ты – наш, и это неизменно! Если, конечно, сам все не порушишь.

Но Арго не знал о том, что действительно волновало его нового сына.

(…«Надлежит помнить»! Что же и бросило его, воина, сына Мамонта, на колени перед этой женщиной, если не память? О тепле и защите, о материнской груди и теплом молоке, о сунутых тайком за щеку лакомых кусочках… И о ласке! Да-да, и о ласке, почти неведомой даже детенышам лашии. А ту маленькую девочку мама любила. И выходила. И спасла – от зубов, от лап! И видно, не умерла вовсе та девочка, что-то от нее осталось глубоко запрятанным в сердце молодого охотника Анго! «Помочь»? Да, он поможет, хотя помнит не только об этом…)

Женщина сидела у очага спиной ко входу, чуть в стороне от гостевого места. Теперь никто не мог бы даже подумать, что еще день назад она, голая, жила среди лашии, как лашии, была среди них почти своей… хотя и обреченной. Лана не поскупилась: малица почти новая, и меховые штаны, и торбаса. Светлые волосы уложены по женскому обычаю, с помощью кожаного налобника, лицо обильно смазано жиром, и ненавистный запах лашии совсем не ощутим. Похоже, ее нисколько не стесняют ни одежда, ни то, как она сидит: скрестив ноги, руки на коленях, ладонями вперед – поза, привычная для детей Мамонта, но едва ли принятая у лашии. И огонь нисколько не пугает, – видно, вспомнились прежние времена, стоянка, откуда ее похитили… Отсветы пламени играют на широком лице, и кажется, выражение его неуловимо меняется.

По другую сторону очага – его хозяин Колдун, вождь и дети вождя – Дрого и Анго. Толмач рядом с отцом, Дрого – с Колдуном.

– Анго, ты готов?

– Отец, Анго будет стараться!

– Хорошо. Спроси: как приняли ее вдовы? Все ли хорошо? Еда? Одежда? Постель?

– Да, отец. Она благодарит. Говорит, они очень добры.

Трудности появились с самого начала. «Добро»! В «языке» лашии и слова-то такого нет; все близкое к тому, что у людей зовется «добром», «любовью», «нежностью», «лаской», они обозначают гортанным выкриком, имеющим великое множество других значений. Если выбирать главные, на человеческий язык этот выкрик было бы правильнее всего перевести словом «глупость». «Благодарностью» же Анго назвал другое «слово», обозначающее у лашии предельное унижение «говорящего», преклонение перед силой того, к кому он обращается. Дальше пошло не легче.

– Анго, расспроси, помнит ли она о том, как жила среди людей до того, как попала к лашии? Чьими детьми были ее сородичи?

Анго долго обменивался с женщиной звуками, которые странно было слышать из человеческих уст. Они раздражали слух, и было видно: Анго этот «язык» крайне неприятен. Но он помнил о своем прежнем промахе. (Расскажи он тогда все и как можно лучше, – быть может, и малыши бы не погибли!) Теперь он старался изо всех сил.

– Отец, она почти ничего не помнит. Родового имени не помнит. Где жили – тоже не помнит. Говорит: похитили совсем молодой. С мужем куда-то шли. Мужа убили, ее похитили. Говорит: ребенок уже был. В ней. Девочка… Ну, ты понимаешь!

Анго сморщился и помотал головой. Вождь успокаивающе прикрыл ладонью его руку:

– Понимаю, сын! Спокойно! Спроси: рожала ли она еще? От лашии?

– Нет, отец! Говорит: насиловали постоянно. Разные. Но ребенка не дали. Никто. Говорит: старалась, как могла, чтобы спасти… ту девочку. Говорит: лашии не любили ее дочь. Убить хотели. Съесть. Не дала. Потом изнасиловать хотели. Не дала…

(Да. Так оно и было!)

– Потом, когда девочка исчезла, – решили: новые люди виноваты. Детей у них похитили. В отместку…

(Неужели это он во всем виноват?!)

– Она просила, чтобы оставили. Спасти хотела. Не дали. Убили и съели. Ее заставляли. Не стала. Тогда сказали: «Отдадим тебя Темному. Он тебя разорвет и твое мясо между нами разделит»…

(«Да. Он так делал. Только… почему же Темный не сделал это сразу? Ведь наверняка он был там, когда наших детей убивали!» )

Анго сам обменялся с женщиной несколькими фразами и продолжил:

– Она говорит: Темный детей разделил на всех, а когда она отказалась есть, сказал: «Ее – завтра!» Она благодарит храбрых воинов, спасших ее от ужасной смерти!

Колдун сказал:

– Спроси о Темном!

К тому, что рассказал накануне похода сам Анго, женщина почти ничего не добавила. Сказала только, что он редко брал самок лашии, предпочитал ее. Отказаться было невозможно: первой погибла бы дочь – на ее глазах, следом она сама.

(«Это похоже на правду, – думал Анго, – очень похоже! И все-таки…»)

После тяжелого молчания вновь заговорил Арго:

– Она не помнит Родового имени, не знает, где жили ее сородичи. Спроси: быть может, ей что-то напомнит вот эта вещь?

Он достал из поясной сумы тот самый наконечник, что был найден на выходах кремня у первой переправы.

То, что произошло, не требовало слов. Женщина какое-то время разглядывала наконечник – и вдруг, прижав его к щеке, залилась слезами.

Дрого и отец переглянулись. Оба помнили вторую такую находку, совсем неподалеку отсюда, там, в «уютной балочке».

– Хорошо, – заговорил вождь, – теперь мы хоть что-то знаем о том, откуда ты родом. Жаль, что о тех, кто такие наконечники делает, мы пока ничего не знаем. Почти ничего. Пока мы здесь одни, без соседей. Но теперь будем искать. Найдем – к своим вернешься, от лашии возвращаются редко. А до той поры поживешь среди нас. Как чужачка. Вот только твоего человеческого имени мы не знаем, а как называли тебя лашии нам и знать не нужно: все равно будет по-другому! Придется дать тебе временное имя. Вот только какое?..

И тут у Анго неожиданно для самого себя вырвалось:

– Лашилла!

Все взглянули на толмача.

– Лашилла? – как бы пробуя на вкус, повторил Арго. – Отнятая у лашии? Что ж, хорошо! Вот только произнес ты это слово немного не так…

Но Колдун нахмурился, а Дрого улыбнулся. В языке, на котором говорили дети Мамонта, значение некоторых слов меняется, если произносить эти слова немного по-разному. «Лашилла », произнесенное так, как это сделал Анго, означает не «Отнятая у лашии», а «Пришедшая от лашии» – лашии-лазутчик, лашии-соглядатай, лашии-похититель. Обычно это ругательство: так обзывают женщин, излишне интересующихся чужими делами, ломающих чужие жизни… Наверное, Анго слышал это ругательство, да не так его понял. «Это хорошо, – думал Дрого, – хорошо, что не понял! Если моего братишку самого так обозвали (всякое может быть!), да еще недавно, он, если бы понял, тут же за копье бы схватился! Небось не Каймо!»

Но Колдун думал о другом…

Женщина поняла, как будут звать ее здесь, улыбнулась и с видимой неохотой подала Арго кремневое острие.

– Оставь себе, если хочешь! – показал он жестом. Лашилла с благодарностью поклонилась, прижимая драгоценный дар обеими руками к сердцу, и стала ощупывать свою одежду.

– Анго, помоги! – кивнул вождь. Он с самого начала заметил, что Лана и о женском мешочке у пояса не забыла!

Но Лашилла и сама справилась. Кремень опустился в кожаный чехол, в котором женщины обычно хранят свои инструменты для выделки и шитья шкур.

(Ловко! Быстро возвращается к ней человеческая память! Это хорошо!)

– Еще одно ей скажи. Последнее. Пусть человеческому языку учится! У всех. Как может. Скажи: и ты поможешь! А то от гомона этих лашии … – Вождь скривился в отвращении.

Он велел братьям проводить Лашиллу назад, во вдовье жилище, назвать женщинам ее временное имя и возвращаться к себе.

– Ложитесь пораньше спать, а то и не отдохнули толком! А у меня еще с Колдуном разговор.

– Не знаю, великий вождь! – в сомнении качал головой Колдун. – Что сделано, то сделано; понимаю, да только… Духи молчат, от себя скажу: Анго, твой сын, что от духов, – ясен. И сразу был ясен, еще до перерождения. Она – нет!

– Ей хуже пришлось. И это она спасла…

– Понимаю. И все же… Ты однажды сказал мне, старому: «Колдун стар, знающ и мудр. Это может понадобиться Роду, хотя бы и без помощи духов». Так вот, говорю тебе без помощи духов: СТАРЫЙ ЛАШИЛЛЕ НЕ ВЕРИТ! ОПАСАЕТСЯ СТАРЫЙ!

Помолчали. Затем Арго сказал примиряюще:

– Будем искать ее сородичей. Ясно: они где-то неподалеку. Не гнать же ее…

– Да. Только вот еще что скажет тебе старый. Хочешь – прими, хочешь – забудь, но выслушай.

– Вождь всегда рад выслушать мудрого Колдуна.

– Так вот, ты, вождь, можешь взять чужачку в свою постель. Не хозяйкой очага, нет, просто так. Можешь. Таков закон. Но сейчас – остерегись! Она нечиста! Она осквернена не только лашии – нежитью! Остерегись. И другим накажи.

– Может ли мудрый Колдун очистить Лашиллу? Ведь если мы найдем ее сородичей…

– Сейчас – нет. Сейчас мудрый Колдун – что «мудрый Узун», не лучше. Прежде нежить одолеть нужно, а там…

– Но ведь нежить одолели! Вуул сказал: сам видел, как черная тень в чащу рухнула! Да и я почувствовал, когда шел с копьем на лашии. Да и не вернулись бы мы иначе оттуда!

Но Колдун печально покачал головой:

– Если бы так! Нет, великий вождь, не обольщайся! Одно дело – отогнать нежить, и совсем другое – убить. Развоплотить … Она вернется, она от нас не отстанет. Потому-то и опасаюсь!

Они еще долго говорили. Колдун расспрашивал о всех деталях ночной схватки, о том, как и где нашли Лашиллу, о ее поведении. Прощаясь с Арго, печально сказал:

– Пусть великий вождь завтра скажет Наге: ее сына проводили на ледяную тропу.

Дрого и Анго остановились у общего костра. Пора расходиться: Дрого – направо, Анго – налево. Но расставаться не хотелось. Даже несмотря на то, что одного из них ждала женщина, с которой он смог забыть не только о своих прежних бедах, но даже и о радостях. Женщина, которая сама стала самой большой его радостью.

– Анго, о чем спросила тебя Лашилла?

(От Колдуна они возвращались молча и уже подходили ко вдовьему жилищу, когда женщина, не меняя походки, без выражения произнесла внезапно несколько коротких, отрывистых «слов». Анго ответил, затем прозвучала еще одна короткая реплика – и все. Но Дрого показалось, что брат его смущен… быть может, даже, покраснел до ушей!)

– Да… так. Почти ни о чем.

(Она спросила о том же, о чем он решился спросить Колдуна. Только грубее. И с насмешкой. Или это только показалось?)

– Ну ладно. Не хочешь, не говори.

– Да нет! Просто… она удивилась, что я стал мужчиной.

Помолчали. К вечеру натянуло тучи, и сейчас – ни одной звезды. И Небесная Старуха еще спит. Ветер чувствуется даже здесь, в центре стойбища, под защитой деревьев, что же делается там, на склоне! И в этом ветре Дрого впервые ощутил нечто новое… влажное и свежее. Говорят, весной запахло, хотя до весны – еще ждать и ждать! Одноглазая не раз и не два будет просыпаться и засыпать и снова просыпаться и засыпать…

– Пора, брат! – проговорил Анго и положил обе руки на плечи Дрого.

– Пора! – согласился тот, повторяя жест. – Совсем я тебя забросил, ты уж прости! Меня уж и Туйя корит. Да ты бы и сам к нам захаживал! Ничего! Вот пойдем с тобой на охоту, покажу еще раз, как петли ставить. Хитрость одну покажу! И металке поучу еще!..

– Да, брат! – улыбнулся Анго. – Анго понимает. Ты вчера в бою меня спас!

Дрого любил его улыбку – мягкую, открытую и всегда немного грустную. Сказать?

– Знаешь, Анго, моя Туйя уже малыша носит! Говорит, сына! Говорит, к лету родится!

Анго сжал и слегка встряхнул его плечи:

– У Анго будет… как это?.. пле-мян-ник! Отцу сказать?

– Нет! Завтра сами к вам придем, тогда и скажем. Уже на ходу Дрого вспомнил:

– Да! Послушай, от кого ты это словечко узнал – «лашилла» ?

Он произнес так, как Анго у Колдуна. И был очень озадачен услышанным.

– Ни от кого! – все так же улыбаясь, ответил Анго. – Мне его там словно кто-то на ухо шепнул. Я даже не сразу понял, что это значит.

Когда Анго вернулся домой, отца еще не было. Прежде всего он покормил очаг, – Анго всегда делал это с особым старанием и удовольствием, словно никак не мог поверить до конца, что действительно умеет приручать огонь, заботиться об огне, говорить с огнем! Подумалось: «Может, поесть перед сном?» (Вот еще одно, к чему никак не привыкнуть: обилие пищи!) Но нет. Сыт, да и глаза слипаются.

Сняв малицу и торбаса, он сложил свою одежду в изголовье, так чтобы она не закоченела от утреннего мороза, нырнул под медвежью полость и с наслаждением вытянулся на мягкой оленьей шкуре, прикрывающей сладко пахнущий лапник. Наверное, он уйдет в сон, не дождавшись отца.

Странно! Только что слипались глаза, телу удобно, мягко, тепло, а сон не идет! Мысли приходят в голову. И на сердце тревога. И он знал – почему это так. Снова и снова перебирая в памяти разговор в жилище Колдуна, свое толмачество, Анго мучился вопросом: все ли правильно? Не ошибся ли он в чем-то – не в словах, нет! – в чем-то главном?

Да. Все, что говорила она, походило на правду, – в том, что касалось и его памяти. Но даже здесь…

Самоотверженная мать, мать-страдалица, защищавшая дочь, спасавшая дочь единственно доступным способом – своим телом, человек, пытающийся выжить среди нелюди… Если так и было, то давно, в раннем детстве, когда девочка и в самом деле знала материнское тепло, материнскую ласку, но не могла судить о том, кем была ее мать среди лашии. Но после…

Да, мать трахалась, жадно, помногу, с разными самцами, – так поступают все лашии-самки. Но только не ее насиловали против воли, она сама выбирала подходящих самцов. И меняла сама. Или давала по очереди, как хотела. И не она боялась лашии – ее боялись. Все – и самки, и самцы. И слушались. Она же боялась только Темного. Который действительно брал только ее… всем остальным на зависть!

Да, она не подпустила ни одного лашии к своей дочери, достигшей возраста, когда лашии-самки уже ложатся под самцов. Из жалости? Но почему же тогда подросшая девочка оказалась самой забитой, самой загнанной, самой голодной, почему мать не только перестала ее подкармливать, не только не защищала теперь от щипков и оплеух, но и сама на них не скупилась? Казалось, она словно стремится загладить перед кем-то свою былую любовь к малышке: чем крепче любила тогда, тем сильнее ненавидит теперь! Нет, не из любви, не из жалости уберегла она свою подросшую, забитую дочку от насильника-лашии! Ревновала! За себя боялась, за свое место среди этой нелюди!..

Так думал Анго, и тяжелый ком ворочался в его груди, и стыдно, мучительно стыдно было за внезапно проснувшуюся в его сердце маленькую девочку, заставившую охотника и воина броситься к ногам этой женщины с криком: «Мама!» С человеческим криком…

И приходили другие мысли.

Его уберегли от смерти и насилия. Как бы то ни было, его уберегли! И только поэтому он теперь – Анго, охотник, сын Мамонта! Человек, с людьми живет, не с лашии. Вот нежится на мягкой постели, не на голых сучьях… Что говорить! А кто уберег? Она! Так, может, иначе она и не могла этого седлать?! Может, и зуботычинами-то стала награждать для того, чтобы ушла дочь! К людям ушла! Может, понимала: иначе все равно не уберечь! И ведь там, при свете горящего кустарника и костра, не только он, Анго, бросился к своей матери, она сама, как прежде, обняла свою бывшую дочку!

А здесь, у детей Мамонта? Как быстро схватывает Лашилла человеческие обычаи! У него так не получалось. Правда, она жила с людьми, сейчас – вспоминает. Вот и нужно, чтобы поскорее вспомнила она человеческое, наше, и забыла тех! Прав отец: он, Анго, перерожденный, должен помочь своей матери. Своей бывшей матери.

Вот еще одно чисто человеческое дело – думать! Никогда прежде, там, не размышлял он – нет, там был не «он» – «она »! – так много и подолгу… Когда вернулся отец, Анго все еще не спал, хотя и притворился спящим.

Вдовы, как могли, приветили гостью, и она им понравилась. Не понимая ни слова, старалась понять, угадать, что от нее требуется; безропотно, с улыбкой, позволила оттереть себя золой и снегом (когда поняла, чего хотят, сама стала изо всех сил трудиться ), дымом окурить, жиром тело намазать. А сколько было возни с волосами – грязными, спутанными, слипшимися! Должно быть, больно было, когда раздирали их, да чистили, да укладывали, а она только улыбалась! И улыбка хорошая, и взгляд хороший, и чуть что – сразу помочь норовит! А глазастая, углядывает быстро! Сразу видать, намучилась, намаялась у этой лесной погани, теперь хочет побыстрее к человеческой жизни вернуться. Вот только не говорит еще, ну да заговорит: сметливая, по всему видать!..

Так болтали вполголоса в этот вечер у своего очага три вдовые подруги. Болтала, впрочем, больше Ола. Лана, по своему обыкновению, молчала и что-то шила, а Эйра время от времени перебивала подругу, чтобы сказать какое-нибудь ехидство. Но не о гостье; видно по всему: Лашилла понравилась даже Эйре.

Ее привели братья-охотники, Дрого принес еду и оленью шкуру и рассказал о том, что было у Колдуна (не все конечно, лишь то, что могут знать женщины ). Ола охала и причитала: надо же – с дитем к этим тварям угодить да дите выходить! А когда узнала, что Лашилла Ойми и Тану спасти пыталась, так и вовсе заплакала в три ручья. Лашилла. «Отбитая у лашии». Хорошее имя! Свое-то узнает, нет ли; быть может, так с временным именем и на ледяную тропу встанет…

Когда охотники ушли, Лашилле дали поесть и устроили на ночлег. Она не противилась (еще бы! сколько ей, бедной, вынести пришлось, сколько перестрадать! ), только улыбалась и кивала: благодарила, как могла.

Сейчас и не слышно ее. Спит. Пусть спит подольше, от человеческих-то лежанок и отвыкла, поди. За столько лет…

Вдовы ошибались. Та, кого называли Лашилла, не спала. И она не отвыкла от человеческих лежанок. До этой ночи она их попросту не знала. Никогда.

Не было детства в человеческой общине, не было женского Посвящения, не было молодого мужа, убитого свирепыми лашии, – все это она начала выдумывать, лежа под кучей хвороста, а главным образом, по дороге в стойбище детей Мамонта. Поданный Арго наконечник видела впервые в жизни и даже не знала, что это такое. Сколько помнит себя, она всегда жила с лашии и была лашии, только не такой, как все. Голой лашии.

Как появилась она, голая лашии, на свет, откуда взялась? Неизвестно: «свободный народ» не имеет не только закона, памяти у него тоже нет. Быть может, и в самом деле похитили ее, только не молодую женщину, а девочку-кроху, и почему-то не съели, вырастили и воспитали. По-своему. А может, и другое: кто-то из их предков много лет назад «согрешил» с длиннотелым, и спустя поколения более сильное начало прорвалось – от лашии-самки родилась голая девочка. И своя, и в то же время ненавистная длиннотелая!

Как бы то ни было, это случилось. Голотелая выжила, голотелая вынесла все: щипки, побои, издевательства. И чем больше она подрастала, тем меньше приходилось на ее долю колотушек. Особенно от лашии-ровесников. Даже они замечать стали: беда происходит с теми, кто слишком уж допекает голотелую. Она поскулит-поскулит – и все. А потом – обидчица на острый сук напоролась, и тоже – ВСЕ! А одну из обидчиц и вовсе не нашли… да и кто бы ее искать стал?

Когда подросла, оказалось: одна она – молодая баба! Сгинули остальные куда-то. Нет их. Тут пошло иное: самцы порычали, потрепали друг друга, а лапу на нее (ну, не лапу конечно, другое) вожак наложил. Хрипун. И тут голотелая себя показала! Вскоре Хрипун вообще отпускать ее от себя перестал, других самцов и близко не подпускал, отгонял своим придыхающим рыком. Мол,вон они, самки, – берите, мне не нужно! А эту не замай! Да только недолго так было. Хрипуну череп камнем проломили во сне. И кто? Молодой совсем, правда, сильный. Только после и его одолели. А потом…

В конце концов поняли все: с голотелой лучше не связываться! Не перечить! Нахрапом полезешь – кончится одним. А так… Кого она выберет – тому хорошо. Другого выберет – тоже хорошо! А если первый рыпаться не будет, – и ему перепасть может, а то и снова первым станет… И в конце концов стали называть ее уже не Голотелая – ОНА! И знали: как ОНА захочет, так и будет! И не противились…

Не было никакого убитого мужа. Откуда же взялась ее дочь – голая, как она сама, не похожая на лашии?

У лашии две главные страсти: еда и похоть, похоть и еда. Но хотя «свободный народ» не стеснен никакими законами, они вечно голодны или полуголодны, а их самки рожают мало, причем слабых детенышей. ОНА же не рожала вообще. Не беременела. Вначале даже радовалась, но потом стала ощущать себя какой-то… неполноценной. Вон, худая, низкорослая самка самым последним самцам достается, а уже снова брюхата! А ОНА… подай она сейчас знак – и самку эту разорвут на клочки вместе с ее отродьем! Да вот только ей-то самой это ничего не прибавит: была порожней, порожней и останется.

Голая лашии догадалась в конце концов: потому и порожняя, что не похожа на остальных! Найти нужно такого же, как сама. Голого. Длиннотелого.

Она знала: длиннотелые неподалеку! Тогда они появились и заставили лашии затаиться. Похищать самок или детенышей у них и не собирались: слишком близко, а их – слишком много! За другим отправилась она тогда, на много дней покинув становище лашии.

Лашии умеют прятаться! Не один и не два дня вылеживала голая лашии рядом со становищем длиннотелых, наблюдая, прикидывая. А потом ушла. За молодым охотником, что любил добывать зверя в одиночестве, жить в лесу в одиночестве… да и среди своих-то жил он в одиночестве!

Он выслеживал оленя, она – его самого. Знала уже: не скоро вернется. Две-три ночи. Любит один. Так и получилось.

Охотник, как и все они, длиннотелые, вырастил Жгучий Цветок и долго с ним играл. Ладонями. Поделился мясом, поел сам. Лег на приготовленный лапник…

Она всегда была умна. И наблюдательна. Пошла бы к нему, да вовремя поняла: даже не прогонит, убьет! Из-за запаха… Весь следующий день, пока он охотился, она телом своим занималась. Чего только не делала: вода, песок, листьями терлась, ветвями – много чего! Она еще и цветы нарвала и в волосы натыкала – не так, как их самки делают, но все равно… А ночью пришла – в самый крепкий его сон. И разбудила…

О чем он бормотал, не знает. Знает другое: сильные они, длиннотелые! Очень сильные! Умеют… Только она – тоже длиннотелая, хоть и лашии, – умела не хуже… А когда заснул, утомленный, обессиленный, подождала – и его же острой палкой… Иначе искал бы! А ей – ни к чему!

Вот так и родилась у нее голая девочка.

Лашилла лежала неподвижно, дышать старалась ровно, но заснуть не могла. Не столько мысли ее мучили, сколько другое: ХОТЕЛОСЬ! Здесь ли, на мягкой их лежанке, там ли, на голых сучьях или на снегу, – а только ХОТЕЛОСЬ! Не с теми, рыжешерстыми, – с НИМ! С Темным, что холоднее льда! С тем единственным, кто заставил ее биться и выть, выть, с кем она узнала, что ЭТО может быть… холодным, как лед, что ЭТИМ можно насыщаться и насыщаться, не насыщаясь…

Лашилла повернулась и, кажется, застонала вслух… Только бы эти дуры не заметили!.. Постепенно дыхание стало выравниваться, но сон не приходил.

…ОН появился внезапно, и то, что сделал с их детенышем, было неожиданно и восхитительно… Вот потому-то она ЕГО и не поняла, решила: от длиннотелых ему нужны такие же… А ОН разозлился, и после ЕГО убили… Как они могли убить ЕГО, СИЛЬНОГО?!

Но это было: она не видела, но почувствовала, сразу почувствовала, ведь до того все шло хорошо, и ОН летел им на помощь, и они победили бы этих длиннотелых… Но ЕГО больше нет, и, когда она это почувствовала, поняла сразу: все, конец! И еще одно поняла: она сама может спастись! Попытаться может: ведь она – как они… Шел бой, и еще было непонятно, кто кого, аона уже выбрала себе подходящий схорон и забралась под кучу ветвей, боясь лишь одного: убьют прежде, чет захотят узнать, кто она такая, голая лашии. Не драться же ей самой в самом деле, – что за глупость!

Ее не убили, ей поверили, и теперь главное – не наделать глупостей! Ну да она не дура! Если уж девчонка-заморыш смогла…

Не зная ничего, не умея ничего, она, непохожая на лашии, сумела стать у лашии первой! Она и здесь будет первой, хотя они – не лашии, совсем не лашии! Намного сильнее, намного! Ведь даже ЕГО смогли убить, – вот уж ни за что бы не поверила, что ЕГО вообще убить можно!

Ничего! Она будет осторожной, она присмотрится, разберется во всем – и сама станет человеком. Первой, главной женщиной – здесь, у них! Нужно лишь быть осторожной и выжидать, выжидать… И язык их понять, не все же с этой… этим… (она тихонько хихикнула – под шкуру, в темноту). Только не подавать виду, что научилась: в чем-то ошибется, что-то не так сделает – оттого, что не поняла!..

Лашилла угрелась, размякла. Тепло, уютно, хорошо! Вот если бы еще…

Уже проваливаясь в глубокий сон, она подумала о том, что этот… их вожак… ничего, должно быть, наверное, силен, крепче тех рыжешерстых! Она не будет торопиться, но все равно потом… Жаль, ТОГО нет, Ледяного… Ну да и этот… Жаль, что не с ней…

 

Глава 25

ТИГРОЛЕВ

Здесь, на чужбине, зима держалась еще упорнее, чем в их родных краях. Казалось, вот-вот начнется: утром обволакивающий теплый туман, такой, что и в двух шагах человека не рассмотреть, днем капель… а ночью опять мороз, да какой! Одноглазая расплывется, вокруг – какие-то круги. И она землю высмотреть не может, и ее с земли почти не видно.

Но всему приходит конец, даже долгой зиме. Освободились от давнего снежного гнета тяжелые лапы елей. Чернеющий снег у их корней просел и потек ручьями. Их останавливали ночные заморозки, но ненадолго. Очень скоро едва ли не главными звуками ночного леса стал говор весенних вод: капель и журчание, ручьи переговаривались между собой, ветви говорили с корнями – и под этот постоянный, то стихающий, то усиливающийся гомон было особенно хорошо засыпать. Весна дышала полной грудью, весна говорила… Зима прошла, минул еще один год.

Зимой человеческая жизнь не стоит на месте, но даже люди весной словно пробуждаются от какого-то сна, словно обретают новую жизнь, вступают на новый Круг Бытия.

Так было и на зимовье детей Мамонта. Глядя на освобождающуюся землю, на талые воды, молодежь все чаще говорила о тропе. Не останутся же они здесь, – духи сказали бы, будь это место назначено изгнанникам как их новая родина. Раз не сказали, значит, скоро в путь! Между собой говорили; что думают об этом Колдун и вождь, не знал никто. Даже сыновья вождя.

Туйя под эти разговоры тяжело вздыхала, поглаживая прибавившийся живот. С грудным – на тропу! Как Наге. А то еще, чего доброго, рожать по дороге придется, если духи скажут: «Идите!» – раньше, чем это случится… Но даже такие мысли почти не омрачали ее огромную радость. Если предки без задержки посылают сына (она знала, что сын!), в первый же срок после того, как женщина становится хозяйкой очага, – значит, очаг этот угоден предкам обоих Родов! Значит, здесь ли, в пути ли все должно быть хорошо!

Теперь они часто бывали вместе: Анго, Дрого и Туйя. И еще Вуул. Объединяли трапезы, гостили – то у Арго, то у Дрого. Вуул еще не разжег свой очаг (и когда это случится, трудно сказать: соседей-то нет, да и родины нет, не брать же в жены порожнюю Лану… или, чего доброго, старую Эйру!), а при отцовском очаге гостей принимает отец.

В этот вечер они вчетвером ужинали у очага Дрого. Отца не было – ушел к Колдуну. Последние дни он стал бывать у Колдуна все чаще и чаще, но зачем, почему – молчал. Его звали, но не ждали: обычно Арго в таких случаях вечернюю трапезу делил с Безымянным и возвращался прямо к себе. Поздно.

Ужин окончен, и, уютно устроившись на шкурах на мужской половине, охотники говорили о своих делах. А Туйя шила. Дрого знал что : мешок для того, чтобы носить его сына!

В этот раз разговор шел о тигрольвах. Редкий зверь! Самый коварный, самый опасный! Сколько одиноких охотников, не вернувшихся в стойбище, закончили свою земную тропу в его страшных когтях! С тем, кто чем-то обидит Уумми, Хозяйку леса, или даже нечаянно вызовет ее гнев, такое произойдет обязательно: ее муж плохо ходит на своих коротких кривых ножках, ими он обхватывает бока тигрольва. Уумми, высокая, в полсосны ростом, мужа позовет, с тигрольва себе на плечо пересадит, а зверя пошлет обидчика наказать. Скажет: «Иди! Возвращайся скорее, да с добычей! А не то мой Хыхан ждать не любит; сердитый – у-у-у-у! Тебя съест и меня съест!» Только врет она. Пугает. Ее Хыхан хоть и катается на тигрольве, а совсем не сердит; она сердита – не он. И мяса не любит совсем, только ягоды, грибы. И поспать любит. А жену свою не боится совсем, даром что маленький, кривоногий, криворукий, только голова большая. С ним подружиться хорошо, да только забывает он – уж очень спать любит…

Рассказы из тех, что могут слушать все: и женщины, и дети. Есть и другие: их можно вести только среди охотников в мужских домах. И такие есть повествования, что, услышав один-единственный раз, при Посвящении, мужчина помнит его всю жизнь, но повторить не смеет. Никому и никогда. Даже намеком.

Тигрольва убить трудно. Но можно. Если убьешь – Хыхан на Хозяйку рассердится, ругать будет, бить будет: «Ты зачем моего зверя на смерть послала?» А к охотнику – ничего, понимает: тот не виноват! И Хозяйка леса такого охотника сама зауважает, даже побаиваться будет. Всегда пошлет ему добычу! Вот такой-то охотник, у кого на шее когти тигрольва, может потом и вождем стать!..

– Анго! – спросил Вуул. – Ты тигрольва в этих краях не встречал? Я за всю зиму – ни разу. Правда, рык слышал однажды. И след видел. Только старый.

– Встречал. Один… два… Нет, не помню!

Попрощавшись со всеми, Вуул ушел первым. Братья какое-то время сидели молча, глядя в огонь, поправляя угли, подкармливая пламя.

– Дрого, а ты тигрольва встречал?

– Только следы. И рык… Помнишь?

Еще бы не помнить! Анго ответил не словами, своей милой улыбкой.

– А там, у нас, – продолжал Дрого, – он тоже редок. Всего однажды только и видел его. Мертвого.

Братья вышли в мокрую весеннюю ночь. Было поздно: у общего костра уже грелась первая стража. Хотя лашии уничтожены, о нежити – ни слуху ни духу (в глубине души все надеялись, что с ней удалось наконец-то разделаться), соседей – никого: ни врагов, ни друзей, – вождь распорядился стражу продолжать.

– Дрого, – неожиданно сказал Анго, – я знаю, где тигролев! Недалеко; один, два… три дня вернуться можно! Ты убьешь тигролев, ты будешь вождь детей Мамонта! Потом, после отца!

Екнуло сердце. Конечно, дело не в том, будет или не будет он вождем детей Мамонта, – это же не обязательно! Тот же Мал… Но убить тигрольва в любом случае почетно. Принести сюда его голову и шкуру и всю жизнь носить на груди его когти…

– Три дня, говоришь? Скажи сегодня отцу: на охоту пойдем! А я скажу Туйе, прямо сейчас. Послезавтра выступим! Только об этом никому ни слова! На охоту – и все! И вот что, Анго! О том, что убивший тигрольва вождем может стать, – это так только говорится. Может, да не обязан! Вон отец наш когтей тигрольва не носит, а вождь детей Мамонта уже столько лет, что и не упомнить! Был у нас один, убивший тигрольва…

– Тот, что Закон крови нарушил? Из-за кого вы сюда пришли? Я слышал об этом, но никто не хочет говорить все! Расскажешь?

Но Дрого замолк. Ему показалось, что ветреная ночь не весной задышала, угрозой! Словно кто-то (враг или друг?) наложил на его губы холодную ладонь: «Молчи!»

– Потом. Не ночью.

– Вот и другие так говорят, – вздохнул Анго, – и Гор, и Вуул, и даже отец. «Потом»! А это «потом» все не приходит, все потом да потом… А ведь я – сын Мамонта! Беда Рода – моя беда!

– Ты Колдуна спроси! – улыбнулся Дрого. – Мы не скрываем, просто кое о чем лучше молчать, чтобы новой беды не накликать. Колдун знает, когда говорить, когда – нет.

– Нет, – помотал головой Анго. – Нет, не пойду! Боюсь я его!

Лашилла давно прижилась среди детей Мамонта. Ее уже считали почти своей, особенно женщины. Мужчины же, от мала до велика, волей или неволей бросали на скромную, работящую чужачку такие взгляды, значение которых невозможно не понять. Но более действенных шагов не предпринимал никто: вождь передал предостережение Колдуна, звучащее слишком внушительно, чтобы им можно было пренебречь.

– Ишь, самцы! – ворчала Ола. – Зайцы ополоумевшие! Мало им своих! Меня бы позвал, если мало! Нет того понятия, что ее за все годы нелюдь лесная вконец замотала, что она вас, самцов, и видеть не может! Мужчины хоть и наши, да не краше лашии!

А Лашилла, опустив глаза, ни на кого не глядя, удалялась с бурдюками к ручью за водой. Вода давно была предметом постоянных раздоров между Эйрой и Олой: чей черед нести? Обычно свара кончалась тем, что бурдюки незаметно брала молчаливая Лана. Бывало, уже и свежая вода на месте, а старухи все спорят, все ругаются! С появлением Лашиллы эти споры прекратились: поняв, в чем дело, она сразу взялась за бурдюки и с тех пор носила воду только сама.

Видно по всему: Лашилла всеми силами стремилась понять жизнь человеческой общины, войти в нее, стать полезной. Не всякое дело давалось ей, хотя и старалась. Попробовали учить шить одежду, да только рукой махнули. Зато тяжелая работа – пожалуйста, Лашилла первой старается: корм ли для очага в лесу наломать, новую слегу взамен старой, неудачно выбранной принести, сменить ли лежанку на свежую, – Лашилла все сделать готова, если втолковали как следует! И шкуры скоблить она научилась. А вот огня все еще побаивается: сама в стороне держится и кормить не решается.

Человеческий язык ей тоже с трудом дается. Расспрашивать любит – обо всем. Особенно Лану. А сама говорит плохо, путается часто… Не то что ее дочка: та на речь побойчее оказалась.

(Многие женщины так и считали Анго дочерью Лашиллы, которая только мужское платье по приказу Колдуна надела да с мужчинами якшается не по-бабьи, а как «свой». Перерождение? «Не понять мне этого! Колдовские штучки…» – могли бы повторить вслед за Туйей и Ола, и Эйра, и, пожалуй, даже Лана. Но, конечно, об этом помалкивали: в колдовские дела лучше нос не совать!)

Лашилла действительно любила расспрашивать именно немногословную Лану. Ее короткие, точные ответы легче понять, когда она могла ответить. Больше всего Лашиллу интересовали отношения между мужчинами и женщинами… И многое в них было очень трудно растолковать привыкшей к совершенно иным повадкам.

Долгими зимними вечерами сидят вдовы у очага, что-то шьют. И Лашилла рядом. Шить не может, но без дела не остается: шкуру скоблит или краску растирает. Ола вполголоса заводит заунывную песнь, чаще всего вспоминает мужа: «Любила, да на него хонку наслали! И не дознались – кто? А дочки в чужих общинах, с мужьями. А сыновей и не было вовсе».

Песня кончается. Молчание. И осторожный голос Лашиллы:

– Ола муж есть, нет? Бил?

– Нет у меня мужа! Ушел по ледяной тропе мой храбрый, мой ненаглядный, давно ушел…

(Ну! Теперь и не остановишь! И сколько пустых слов!..)

Поток иссяк. И Лашилла вновь спрашивает, уже у Ланы:

– Лана муж есть, нет?

– Нет.

– Мужчина есть много, муж нет Лана Ода Эйра. Лашилла не знает.

И вновь Ола разражается потоком слов, из которого удается даже кое-что выхватить. И припрятать на будущее.

– Мужчина один, женщина один, очаг один, дети, – так?

– Да.

– Вождь один, мой дочь один, очаг один – муж, Жена, – так?

– Нет.

Лана пытается объяснить, что Анго теперь перерожденный сын вождя, но запутывается сама, безнадежно машет рукой и смеется. Смех ее можно редко услышать а он красивый: мелкий, переливчатый…

(Так! Это лучше оставить. В этом они и сами ничего не понимают!)

– Лашилла знает: есть мужчина один, очаг один, есть женщина один, очаг один. Почему нет муж, жена?

Вздохнув, Лана уже в который раз принимается за почти безнадежные объяснения. На помощь приходит Ола. Время от времени и Эйра говорит что-то совсем непонятное… Пора замолкнуть и в постели, наедине с собой обдумать то, что удалось выхватить и припрятать.

Лашилла быстро уяснила: эти люди наложили на свою жизнь множество запретов. Сплошные запреты, особенно в том, что касается самого простого и самого нужного. Разбираться в этих запретах бесполезно: все равно ничего не понять! И не нужно: люди хитры. Они не только запреты наложили, но и обходить их научились! Вот это-то и есть самое главное!

Об этом Лашилла предпочитала говорить только с Ланой. И только наедине.

Однажды, уже ближе к исходу зимы, Лашилла поранила левую руку: огнем обожгла. Больно! А тут – за водой идти! Лана сказала:

– Сама схожу! Теперь мой черед.

– Нет! Нет! Лашилла нет здесь! Лашилла может! После споров решили: пойдут вместе. Один бурдюк понесет Лана, другой – Лашилла.

По пути Лашилла продолжала свои расспросы.

– Великий вождь жена нет. Так?

– Так. Умерла.

– Лашилла видеть: Лана ходить великий вождь – так?

– Так.

(А что еще скажешь? Что о таком не принято говорить? Не поймет.)

– Великий вождь, Лана – муж, жена, – так?

– Нет. Не так. Муж и жена живут вместе. У них дети. У меня детей не было. И не будет. Такие не годятся в жены. Но вождь потерял жену. Мужчина не может один. Я прихожу к вождю для этого. И все.

Лашилла почувствовала, что теперь лучше помолчать. У ручья говорила о чем-то совсем другом. Постаралась так исковеркать речь, чтобы было посмешнее. (Она уже достаточно хорошо понимала, как нужно говорить, хотя и не все, конечно.) Только на обратном пути, когда остановились отдохнуть, вернулась к прежней теме.

– Великий вождь мог взять любой женщина, так?

– Нет, не так. Из тех, кто здесь живет, он может спать только с немногими. Может с Олой, с Эйрой. Еще с некоторыми. Я лучше. Моложе.

(Ничего себе! Как же такое может быть? Они совсем себя заморочили!)

– Если великий вождь другой взять – что тогда?

– Плохо. Всем будет плохо. Ему – хуже всех.

(Как Малу.)

Лашилла долго колебалась, прежде чем задать самый важный для себя вопрос.

– Великий вождь спас Лашилла от еда. Великий вождь взять Лашилла. Лашилла благодарить великий вождь хотеть не знает. Великий вождь может взять Лашилла? Запрет есть нет?

Лана внимательно взглянула Лашилле в лицо, затем ответила:

– Нет. Запрета нет. Но это решает великий вождь.

Лашилла грустно вздохнула:

– Лашилла хотеть очень благодарить великий вождь! Очень! Лана сказать может? Лашилла хороший, для великий вождь Лашилла хороший!

Лана улыбнулась наивности этой несчастной:

– Хорошо, я скажу вождю.

(В самом деле, а почему бы и нет?)

– Когда вернетесь?

Вождь, не скрывая, любовался сыновьями. Почти одного роста, ладные, подтянутые, и одежда, и оружие – все подогнано как надо! Костяные нашивки блестят под весенними лучами. Одежда – это уж Туйя постаралась для обоих, а с оружием они вдвоем вчера провозились. Вождь тайком наблюдал за Анго и был рад: все получается! Наконечники, правда, еще неуклюжие, но приделывает к древку как заправский охотник!

– На четвертый день, отец!

(Дрого решил, что к сроку, названному Анго, нужно прибавить хотя бы день. На случай.)

– Все взяли? А обереги?

– Все взяли!

(Нет уж! После той ночи он без оберега – ни шагу! Нежить не показывается? Ее и тогда не было слышно и тогда все думали, что самое страшное уже позади! Сухой прошлогодний чеснок, да еще заговоренный Колдуном, не только сплетен с ремешками их охотничьих оберегов, прикручен к копьям. Дрого и о запасе позаботился. На случай.)

Их провожали не только отец и Туйя. Полукругом немного поодаль собрались ребятишки. Женщины, покинув жилища, вроде бы занимались своими делами, но тоже поглядывали на охотников. Прошли, позабылись времена (давно ли было? И года не прошло!), когда такие отлучки казались обыденным делом… Когда-то возродится нормальная жизнь – с соседями и свадьбами, с Большими охотами и долгими походами за добычей? Или за кремнем… А теперь вот двое мужчин идут на охоту, – что такого? А их провожают, словно на подвиг!

Туйя молодец. Не задержала, лишнего не говорила. Улыбнулась, коснулась щекой щеки и шепнула в самое ухо:

– Возвращайтесь поскорее!

Дрого и Анго двинулись вверх по уже подсохшей тропе. Уходящие не прощаются, руками не машут, – дурная примета! Но у поворота Анго все же оглянулся и заметил: Лашилла у входа во вдовье жилище из-под руки смотрит им вслед.

Вождь тоже заметил Лашиллу. Сразу же, как только она вышла и встала у входа. В последнее время он против своей воли замечал Лашиллу тотчас, как только она оказывалась в поле зрения. Хотя и не подавал виду.

Лана рассказала о своем разговоре с Лашиллой в ту же ночь. Арго дал понять, что ему это неприятно.

– Пусть не болтает лишнего! Пусть человеком становится! Мы не лашии! «Благодарить» – надо же! – ворчал он вполголоса, не хуже, чем Эйра. А у самого перед глазами стояла Лашилла. Босиком, на снегу. Под солнцем. Края мехового плаща разошлись – и вот оно, упругое, налитое желанием тело, не боящееся мороза, поэтому еще сильнее возбуждающее. Протяни руку, коснись… Сейчас, в воспоминаниях, даже запах лашии не вызывал дурноты.

А ведь все это – доступно! По всем их законам, по всем обычаям! Вместо Ланы, которой он, старый, явно в тягость… Не в тягость даже, хуже: которой все равно! А той – не все равно, нет! Такое нутром чуешь! Издали! И закрадывались сомнения: а прав ли Колдун в своих предостережениях? Ведь со всей нечистью она была против своей воли. И сейчас хочет только отблагодарить. И Закон крови от этого не будет нарушен: она не лашии …

Нет, вождь не давал себе воли, – для этого он был слишком умудрен. Старался видеть Лашиллу как можно реже. Она, притягивающая, возбуждающая, дышащая желанием, мешала спокойно жить, обдумывать дела общины… и свои дела. Похоже, Лашилла догадалась (а быть может, подсказала Лана): после той ночи она сама старалась встречаться с вождем как можно реже, сама всячески избегала даже случайных встреч. Да только как их избежишь, в одной-то общине?

Однажды, когда зима была уже совсем на исходе, Арго возвращался из леса – капканы проверял. Возвращался довольный удачей: два песца-красавца, да какие! Отличные шапки для сыновей получатся: Дрого – Туйя смастерит из отцовского подарка, а для Анго…

Невдалеке послышался треск сучьев и негромкое пение. Для себя.

Люди поют не только священные, церемониальные песни. За работой, у очага, в пути часто поют просто так. От полноты души, от радости. Или, напротив, от печали и горя. Чтобы подбодрить себя и других. Об охотничьей удаче, о Большой воде… И о самом сокровенном поют, особенно женщины.

В тот раз внимание Арго привлекло то, что он не вдруг узнал голос: грудной, надрывный и какой-то ломкий. А когда осторожно приблизился, удивился еще больше: спиной к нему, не видя вождя, собирала хворост Лашилла. И пела. Тихонько, вполголоса, думая, что она одна, что никто ее не видит и не слышит.

Арго, могучий, бесстрашный Арго,

Спасти Лашилла!

Лашилла хотеть тебя, могучий, бесстрашный Арго,

Лашилла хотеть тебя!

Лашилла смерть без твоя постель, отважный Арго,

Лашилла смерть…

Он хотел тихонько уйти, да, видно, неудачно: женщина обернулась, вскрикнула… Хворост посыпался на снег, а она закрыла обеими руками лицо, вспыхнувшее от стыда и ужаса:

– Великий вождь простить Лашилла! Великий вождь убивать Лашилла! Лашилла не хотеть! Лашилла не знать! Лашилла уйти!..

Арго ушел, не сказав ни слова. Просто не знал, что сказать!

Колдун, по-видимому, догадывался о мучениях вождя. Во всяком случае, когда Арго рассказал о своей беде, не удивился, только нахмурился, насупился даже. Проворчал: «Чем могу – помогу… если смогу! Но любовного корня у меня нет! » Поил какими-то травами. Только не помогало. Заговаривал об Айе. Вождь с радостью говорил о своей жене, покинувшей его так нежданно. Он и не забывал о своей лебедушке. Вспоминал по ночам, вспоминал за работой, вспоминал на одинокой тропе, когда никого рядом… Но это было совершенно другое. Память об Айе никак не могла прогнать мысли о Лашилле. Желание, растущее день ото дня. Они каким-то непостижимым образом угнездились в нем – эти две женщины, между которыми не было ничего общего.

И еще одно чувствовал вождь. Быть может, он давно бы пренебрег предостережением Колдуна, если бы в его доме не было Анго. Почему это так, он не знал, но чувствовал: при Анго – спящем ли, бодрствующем ли – он не сможет лечь вместе с Лашиллой! Это самому вождю казалось тем более странным, что приходам Ланы присутствие Анго ничуть не мешало.

Этот яркий весенний день, когда сынок вождя и эта… переряженная … скрылись за поворотом, чтобы не вернуться ни сегодня, ни завтра, был для Лашиллы самым долгожданным днем с тех пор, как только она догадалась, нутром ощутила: пока переряженная на месте, в постель к вождю лучше и не пытаться! Почему – не известно, но только это так, и все тут! Лашилла уже смирилась с мыслью о том, что придется ждать тепла и травы, а там уж найти случай. (В снегу или грязи эти чистюли, видите ли, не могут! На все запреты! На все «закон»!) И вот – такая удача! Нет, сейчас упускать свое она не собиралась! Ни одной ночи! Нужно только все обдумать… Целый день она была грустной, вздыхала, тайком утирала слезы.

– Да что это такое с тобой творится?! – волновалась Ола. – Устала? Еще бы, ты, почитай, одна по хозяйству колотишься, а мы, старые дуры…

И пошло, и пошло!

Лашилла только печально улыбалась:

– Лашилла нет устать! Лашилла нет болеть! Хорошо!

Ола корила Эйру, Эйра ворчала на Олу, а Лана молчала. Поймала взгляд Лашиллы и улыбнулась. Чуть-чуть, одними губами. Поняла!

Ола все же убедила Эйру за водой сходить. Вместе отправились, чтобы никому не обидно. С четырьмя бурдюками. А Лашилла, как только остались вдвоем, так и бросилась к Лане:

– Лана! Спасай! Лашилла смерть! Лашилла больше не мочь! Один! Один! Один только! – Она трясла указательным пальцем. – Один сегодня! Потом ты снова! Лашилла понимать: Лана вождь нужен!..

Та грустно улыбнулась:

– Лашилла! Да если бы ты меня заменила, я была бы только рада! Но ведь ты знаешь…

Словно ничего не слыша, ничего не понимая, Лашилла все повторяла и повторяла:

– Лашилла смерть без вождь! Смерть! Лана встревожилась:

– Лашилла! Я и рада помочь, да как? Говорила уже. Еще могу. Только боюсь, то же будет.

– Не говорить, нет! – И, словно спохватившись, встревоженно: – Но запрет Лашилла великий вождь есть, нет?!

– Я уже говорила: запрета нет! Лишь бы великий вождь захотел.

– Тогда…

К вечеру Арго почувствовал себя совсем усталым. К Усталости прибавилось беспричинное раздражение, а ведь все, казалось бы, хорошо: зиму пережили, Враг одолеть не смог. Подсохнет земля, зазеленеет, и… снова в путь? Да, очевидно, снова в путь! Вот только – куда? Духи молчат, молчат упорно. И об этом знают только двое: Колдун и он…

Ушли сыновья. Ненадолго, скоро вернутся – и все ж одиноко. Да, старость – это усталость и одиночество. И раз уж подступило такое, пора сыновьям Мамонта о новом вожде подумать! Вот доведет их до места, до новой родины … Только где она, эта родина? Кто скажет, что вот, дошли?

Огонь в очаге еле теплился, почти ничего не освещал. Арго уже давно лежал на своей постели, то задремывал, то вновь возвращался к невеселым мыслям. Ждал Лану. Она и огонь покормит, а заодно уж и его самого… Пусть так! Сегодня он ее ждал. И хотел. Не столько женщину, живое существо рядом хотел почувствовать! Хоть кого – хоть Олу, хоть Эйру, хоть…

Как не вовремя улетела ты, лебедушка! Пока ты была рядом, никто другой и не нужен был; самая молодая, самая красивая тебя не заменила бы! И теперь не заменит…

Вот она – участь вождя! Овдовел – без помощи не оставят, без женщины не останется. Как же! «Мужчина не должен быть один», – Морт прав. Вождь тем более: его благополучие и благополучие Рода неразрывны… Да только не каждую взять можно, – во имя того же благополучия выбирать приходится! Хорошо, когда соседи есть, общин много, – а здесь? Тихая Лана, молчунья Лана придет сюда и будет стараться как может… А может – плохо! А единственная из тех, кто поблизости, при одной мысли о которой… и можно бы, да нельзя! Опасно! Для всего Рода опасно! Вот и…

Приоткрылся полог, в темноту скользнула знакомая женская фигура. Лана. Наконец-то!

– Великий вождь устал? Спит? Лане уйти?

Рывком поднялся, сел на край лежанки:

– Останься. Я не спал. Думал.

– Очаг…

– Покорми. И давай поедим сами! Сыновья-то ушли. Очаг разгорелся. Лана подала вяленое мясо, сухие ягоды, свежую воду. Хотела обжарить на вертеле два куска оленины, но вождь остановил:

– Не нужно. Хватит и этого.

Арго ел мало. Лана, сама одинокая, понимала и жалела этого сильного человека, от которого зависела вся жизнь их общины. Жалела, но что могла она дать ему, чем помочь? Того, что могла, ему мало, а на большее… Бесплодным было не только ее чрево – опустошена душа, и тело давно ко всему равнодушно! Но сегодня…

Закончив ужин и убрав остатки еды, Лана, как всегда, помогла вождю раздеться и лечь. Уже приготовилась сама – и вдруг в последний момент:

– Пусть великий вождь простит! Лана сейчас вернется!

Полог откинулся вновь (быстро же!) – и женщина скользнула под мягкую оленью шкуру.

(Прерывистое дыхание, горячее тело… совсем другое! Это не Лана!)

Задыхающийся шепот, возбуждая, щекотал ухо:

– Великий вождь… простит не может Лашилла не может Лашилла хороший, очень хороший…

(Колдун! Великие духи!..)

Слов не было, и Арго ответил не словами… Ему показалось, такого он еще не испытывал! Никогда! Даже…

Утро, такое же ослепительное, как накануне, отражалось в широких лужах синевой и рябью белых облаков. Охотники, помогая себе копьями, стали спускаться по довольно крутому склону оврага, скользкому от талых вод. На дне шумел настоящий поток.

– Здесь? – спросил Дрого. – Ты уверен?

(Как-то не вязалось такое место с логовом тигрольва!)

– Должно быть здесь. Мой брат сам видел след. Свежий.

(Что да, то да. Следы. И клоки шерсти на кустах. И помет. Все – утреннее.)

Дно оврага оказалось каменистым. По нему шумел весенний ручей. В потоке и по краям его попадались ветки и целые коряги. И еще – кости! Такие, что один их вид говорил о многом… Дрого невольно оглянулся назад, затем вверх – на левую и правую стенки оврага… Следы ведут туда, вглубь, но тигролев – зверь коварный. Если почует преследователей, вполне может и за их спиной оказаться, пока они со следом разбираются. И неожиданно напасть, прежде чем охотники успеют понять, что к чему.

– Нора есть, – тихо-тихо, одними губами прошептал Анго. – Большая. Дальше. ОН там!

Чем дальше заходили они в глубь оврага, тем сумрачней становилось, и невольно замирало сердце. Не от страха – от предвкушения скорой встречи. Теперь охотники двигались совсем осторожно, молча, беззвучно. Не забывали осматриваться: пока один смотрит вперед, второй ощупывает глазами края, озирается, прислушивается.

Теперь говор потока, казалось, нес в себе угрозу… Дрого почувствовал, что его правая ступня начинает мокнуть. Должно быть, напоролся на что-то – и в мокасине дыра…

Анго коснулся руки Дрого, указывая вперед. Но он уже заметил и сам. Не нора даже – целая пещера, наподобие тех, что на склонах их родного лога, где летуны гнездились… Только эта – больше! Теперь нужно быть готовым, теперь в любой миг, внезапно…

Дрого перехватил копье поудобнее. Весь в напряжении, он внимательно изучал все, каждую деталь. Конечно, это ЕГО логово! Здесь кости, и свежие в том числе… кора поваленного дерева изодрана страшными когтями… и на стенках оврага полосы от тех же когтей… И следы, следы, повсюду следы!.. А это что такое?!

Дрого сделал несколько шагов вперед, привлеченный странно узнаваемым предметом…

Поток бил, шевелил и обтекал давным-давно утративший прежнюю форму, разодранный и насквозь пропитанный сыростью колчан. Дротики были здесь же, слипшиеся, с изодранными остатками перьев. Только наконечники, проглядывающие сквозь разорванный низ колчана, были как новые, словно посвежели под снегом, под водной струей… Дрого знал, чей это колчан, вон и две чудом уцелевшие бивневые нашивки хорошо знакомы.

Пройдя еще несколько шагов, уже забыв об опасности, Дрого увидел и то, что ждал увидеть: изодранные куски одежды и кости с останками гниющей плоти. Головы не было, но Дрого и без того знал, с кем нежданно-негаданно еще раз свела его судьба.

– Тот, кто тебя – дубинкой? – спросил подошедший Анго. Спросил, почти не понижая голос: в этот миг и он забыл обо всех тигрольвах, вместе взятых.

Дрого кивнул:

– Он. Каймо.

Но тут, не из пещеры, откуда-то сверху послышалось злобное:

– Р-Р-Р-Р-ХА-Р-Р-РА!

Могучий гривастый серо-желтый зверь с края оврага презрительно смотрел на охотников и, поигрывая мускулами, готовился к прыжку.

Тигролев почуял двуногих, едва лишь они спустились в овраг и стали приближаться к его логову, которое он облюбовал несколько лет назад, когда еще был совсем юн. Все звери, включая рыжеволосых двуногих, обходят это место далеко стороной: знают – здесь их ждет неминуемая смерть! И только эти странные двуногие второй раз идут к нему сами, хотят, должно быть, стать добычей самого могучего, самого свирепого. Подлинного Хозяина леса!

Положив морду на передние лапы, лениво приоткрывая и вновь смежая глаза, трепеща носом, тигролев какое-то время прикидывал: стоит ли покидать свое лежбище ради таких гостей? Быть может, встретить их, как того, первого, явившегося сюда зимней ночью и потревожившего сон Хозяина… Но нет! На этот раз он должен на них полюбоваться издали, прежде чем поступить с ними так же, как и с первым. Не спеша поднявшись, зверь потянулся и бесшумно скользнул из своей пещеры вверх по белому склону. Охотники уже подходили к последнему повороту.

Тигролев смотрел на двуногих с некоторым любопытством и брезгливостью. Точно такие же, как первый. И тоже с палками, тоже, наверное, будут ими швыряться, непонятно зачем. И так же визжать… Нет, лошади или олень умирают лучше. Достойнее. Тот, первый, визжал в его когтях непрерывно до тех пор, пока череп его на зубах не захрустел… Смотрят на старые оглодки, поняли, что их ждет сейчас!

Уже изготовившись к прыжку, тигролев на какой-то неуловимый миг почувствовал нечто вроде замешательства. Эти вели себя не так, как должно, словно и не боятся его вовсе, словно они его ждут, словно это он сам должен стать добычей двуногих, а не наоборот! Разъяренный этим, тигролев вложил в прыжок всю свою ловкость и силу.

– Спокойно, Анго, спокойно! – твердил Дрого, сам не понимая, что он бормочет. При виде зверя к нему вернулся весь охотничий азарт, а вместе с тем и хладнокровие. Разом вспомнились и уроки, и рассказы Мала – победителя тигрольва. Сейчас хищник прыгнет – и в точно схваченный миг нужно пасть на левое колено и выставить, уперев в землю, копье, так, чтобы зверь сам насадил себя на острие! Сейчас…

ПРЫЖОК!

Дрого не просчитался. Но даже прыжок с земли сбил тогда с ног более крепкого Мала! Высота удвоила силу броска и без того могучего зверя. К тому же при прыжке сверху точный расчет для охотника труден. Тигролев попал на выставленное вперед бивневое копье, но боком; острие пропороло шкуру, разорвало мышцы, но ни сердце, ни легкие затронуты не были. Разъяренный зверь подмял под себя охотника!

Дрого спасло то, что, ошеломленный нежданной болью, зверь в ярости делал много ненужных движений, удары когтей приходились в основном по земле, хотя задняя лапа и располосовала штанину и кровь хлестнула из ноги… Копье бесполезно, кинжал… Рука притиснута, не вывернуть, не достать!

Сверху – глаза Анго и взметнувшаяся с копьем рука.

(Пригвоздит обоих! Как тогда, в бою!)

Анго знал: тигролев – для Дрого, для будущего вождя! И когда зверь ринулся вниз, он отступил на шаг, чтобы не мешать брату. И тут…

Копье не пронзило напавшего, только порвало бок. И вот уже – оно бесполезно, и Дрого внизу, и тигролев сейчас… Остается одно, последнее! Анго с занесенным копьем бросился на помощь брату.

Один его удар прикончил бы хищника на месте! Но, встретившись глазами с Дрого, Анго вспомнил о том роковом своем ударе, намертво пригвоздившем к земле обоих врагов: и лашии, и сына Мамонта… Рука дрогнула, копье скользнуло вдоль лопатки!

Но этот удар спас Дрого. Разъяренный от боли зверь оставил свою жертву, чтобы схватиться с новым врагом. Он так и не понял до последнего своего мига, что не о добыче, не о мести нужно было заботиться ему сейчас, о спасении своей жизни от этих двуногих! Тигролев еще не успел изготовиться к новому прыжку, а вывернувшийся из-под него охотник уже отпрянул, уже сжимал в руках свое оружие! Теперь их было двое, и теперь тигролев знал, что это такое – их острые палки! Но выхода нет, и он рванулся вперед, чтобы быть принятым сразу на оба бивневых копья!

Весело трещит костер, и остановлена кровь – не хлещет больше из многострадальной ноги Дрого. Почему-то именно левой больше всего достается! Домой («Домой»? Странно, ведь по-настоящему у них еще нет дома!) они потащат на еловых шестах только шкуру – с хвостом и лапами (она подсыхает, выделанная лишь начерно), да отдельно – голову. Мясо останется здесь. Не на радость лисицам, нет. Они проводят своего могучего врага на ледяную тропу по всем правилам, чтобы не было у него обиды на своих убийц, чтобы ни Хозяева леса, ни Великие Предки тигрольва не стали преследовать охотников. Они встретились как враги. Но сейчас с побежденным должно расстаться друзьями.

– Дрого, а как же теперь?.. Кому быть вождем?

Дрого улыбнулся. Его брат искренне озабочен столь важным вопросом, хотя он уже пытался объяснить, что к чему.

– Анго, я уже сказал: это так только говорится! И не убивший тигрольва может стать вождем. И убивший – не стать. Это доблесть, и только.

– Убивший тигрольва носит на шее его когти, так?

– Так.

– Когти твои, Дрого! Твой удар был первым!

– А если бы не твой, тигролев делал бы сейчас свои амулеты из костей Дрого! Решать не нам, брат! Вождю. По мне, так оба заслужили. Ну да это потом! Сейчас могилу готовить нужно. И тризну.

– Скажи, Дрого… – Анго явно колебался: спросить или нет? И все же решился: – Скажи…Того, что в овраге, хоронить не будем?

– Нет! Он сам выбрал свою тропу. Он – не наш. И ничей, его уже погребли – и тигролев, и лисицы, и снега.

Похороны останков тигрольва заняли всю вторую половину дня. До заката постарались отойти подальше от этого места, и Анго, под наблюдением Дрого, впервые сам вывел Огненный круг. Впрочем, ночь хотя и действительно была прохладной (а весенний холод особенный: и зимой в снегу так не замерзнешь), но никакой угрозы не ощущалось. Спать не хотелось, и Дрого принялся рассказывать. Начал с Круга (зачем он нужен вообще), потом постепенно стал говорить о случившемся за год. И о гибели Йома, и про нетающий летний снег, и про изгнание, и про то, как сам он видел Врага … Говорил, от одного к другому перескакивая. И про Мала в конце концов поведал, – так уж сложилось, что и ночь не показалась помехой! О главном конечно. Без подробностей. Анго не перебивал, только слушал. А в конце задал странный вопрос:

– Дрого, скажи… Если сын Мамонта будет с лашии, – это еще хуже для Рода?

Дрого не знал что ответить: сказал только:

– Думаю, не лучше.

Арго любовался головой и шкурой могучего зверя, которые лежали у его ног. Что говорить, он давно мечтал втайне о таком даре – от своего сына! И вот мечта стала явью! Быть может, и все беды к концу близятся?

– Кто же из вас одолел его, дети мои? Чью шею должны украсить когти этого зверя, носившего на своей спине самого Хыхана, мужа Хозяйки леса?

– Анго! – произнес Дрого.

– Дрого! – произнес Анго. Вождь улыбнулся:

– Пусть мой старший сын расскажет по порядку, как было дело. А ты, Анго, если нужно будет, добавишь.

– Ну что ж! – сказал вождь, когда рассказ был окончен. – Вижу, вы оба одинаково достойны этой награды! Так пусть же два когтя с правой передней лапы получит тот, кто нанес первый удар, и один коготь – тот, кто спас своего брата!

Братья радостно переглянулись. Вождь сам вырезал когти, приготовил амулеты и торжественно надел их на шеи своих сыновей – победителей тигрольва!

Вся община была здесь, в центре стойбища, у общих костров. Что-то странное, непривычное ощутил Дрого краем сознания, не отдавая отчета… Словно камешек попал в плотно завязанную обувь, и не хочется возиться, развязывать, и думаешь: может, и сам угнездится там поудобнее? Вытряхну перед сном! Но нет, приходится садиться и браться за шнурки… Так и тут: много времени прошло, пока Дрого не догадался наконец, что именно показалось ему необычным.

Лашилла.

Лашилла стояла не как всегда, позади всех, стараясь быть как можно более незаметной. В первом ряду, прямо у костра была она в этот день и с интересом смотрела на происходящее, не опуская глаз по своему обыкновению. В ней появилось что-то другое… незаметное прежде и в то же время странно знакомое…

Не камешек в мокасине – старая, прочно застрявшая заноза заныла: «Где видел я ее прежде?»

 

Глава 26

СНОВА НЕЖИТЬ

Казалось, после возвращения братьев жизнь вошла в прежнюю колею. Так, да не так! Дрого действительно вернулся к уже привычному, уже обжитому очагу, к своей хозяйке, души не чаявшей в молодом муже, а теперь еще больше гордящейся им. Весть о Каймо не произвела на нее никакого впечатления, словно Дрого для полноты рассказа упомянул о какой-то падали, валяющейся подле жилища хищника. Впрочем, остальные общинники отнеслись к этой вести точно так же. Кроме Даны, быть может…

А вот для Анго изменилось многое, и он чувствовал это, хотя и не понимал, в чем дело. В отцовском доме почти все оставалось по-прежнему. Все те же вдовы готовили пищу, носили воду, убирали, следили за постелями и одеждой – Лана, Ола, Эйра, а порой и Дана; как и прежде, делать это они старались в отсутствие мужчин. Все так же проходили дни – в трудах и охоте, все так же гостевал он у брата – вдвоем с отцом или в одиночку. И чаще, чем прежде, мог бы он коротать вечера у своего очага, слушая рассказы Арго (теперь они с Колдуном почти не встречались), да только не хотелось этого! Тягостно стало в их жилище. Чем ближе к вечеру, тем тягостнее.

Нет, Лашилла, казалось бы, ничем не мешает. Не приходит, не сидит с ними подолгу, не встревает в разговор. Появляется, когда уже в сон уходить пора. И сразу – к отцу в постель. И никогда до рассвета не остается, возвращается к себе, во вдовье жилище. То, что отец в полном праве брать Лашиллу в свою постель, Анго знал. Знал и то, что многие этому даже рады – женщины, во всяком случае. Мужчины больше ворчали, но тоже добродушно: «Нас предостерег, а оно вон как обернулось!» Но и в этом не было осуждения: хороша вождю оказалась – ну и ладно!.. Так в чем же дело? У него не было ответа, но одно знал Анго несомненно: все более чуждым ему становится самое первое его человечье жилье с появлением здесь Лашиллы. Даже своя постель кажется не такой мягкой, не такой удобной. И словно что-то невидимое, но упорное и властное все больше и больше отделяет его от отца.

Пробовал с братом поговорить, но тот не понял, удивился даже: «Прости, Анго, но если кому из нас и ревновать отца, то это уж мне! Ты ведь мою мать, Айю, и не знаешь вовсе! А мы и потеряли ее совсем недавно, этой осенью. Может, если бы отец новую хозяйку очага взял, и я бы приревновал. А так – нет. Даже хорошо, если ему это в помощь! Так что нас с тобой это вовсе не касается. Перестань».

И не возразишь ничего: все так. Но и не так!

Анго понимал: он знает Лашиллу, свою бывшую мать, как никто другой. И все то, что он испытывает сейчас, все его беспокойство связано с этим, и другие все равно не поймут. Не поймут еще и потому, что ему, в сущности, и нечего им сказать: смутная, сосущая, изматывающая тревога – и больше ничего! А Лашиллу успели полюбить многие, и это несмотря на то, что она взята от лашии, что тот, кого дети Мамонта чаще всего называют Крыланом … Ну а сам он, действительно ли знает свою бывшую мать? Едва ли. Все прежние сомнения – как были, так и остались. Сейчас видно одно: Лашилла всеми силами стремится соблюдать все законы и обычаи детей Мамонта. Не хуже, чем сам Анго! Вот и с ним обращается она ровно – как с мужчиной. Посторонним мужчиной. И ни тени насмешки не сквозит в этом ее обращении.

Вождь заметил перемены, происходящие с Анго. Вначале пытался смягчить – и сам говорил, и через Дрого. Анго соглашался со всем, но взгляд его оставался хмурым, озабоченным. Не в лицо отца смотреть предпочитал – в землю, словно разглядывал пробивающуюся первую зелень.

Арго понял: этого не переменить! Разве что после, время сгладит… Или родственники Лашиллы найдутся, и она уйдет к ним.

(Трудно сознаться даже себе самому, но при одной этой мысли по сердцу пробегает неприятный холодок.)

Колдун тоже хмур. О том, что случилось, что не внял все же вождь его предостережениям, он и сам узнал, безо всяких духов. На следующее же утро после той ночи, когда Лашилла Лану собой подменила. Только и сказал наедине: «Твои дела, великий вождь!» Арго ничего не ответил. Жаль старого и понять его можно: когда духи отказывают в помощи, самому нужно что-то выдумать. Серьезное, заковыристое…

В конце концов, не собирается же он делать безродную хозяйкой своего очага! В конце концов, он не нарушил ни одного обычая, не говоря уж о Законе крови! Лашилла – не сестра и не лашии ; она – спасенная пленница лашии! Плохо, конечно, что она еще не очищена, но уж тут и сам Колдун виноват! Любовного корня у него нет, очистить женщину и то не может, а мог ли он, Арго, мужчина, не утративший мужскую силу, удержать себя в ту ночь?!

Так говорил себе Арго снова и снова. Очень убедительно! Но было одно в его памяти, одно, недавнее, о чем знал только он, вождь, и больше никто. О чем он старался не думать, не вспоминать, но как только его мысли обращались к Лашилле, за ними неизбежно вставало и это. Как собственная тень при свете: ее можно не замечать какое-то время, но прогнать прочь невозможно.

То же самое жилище, что и сейчас, – новое, только-только построенное. И женская половина не пустует: на своей лежанке догорает Айя. Только что ушел Колдун, за травами, хотя и сказал: «Безнадежно!» Сильного лечения он, оставленный духами, дать не может, а без него и травы бесполезны. Дрого в глубоком забытьи, для него надежда еще есть, если только черная хонка не подберется… За пологом входа – ветер и дождь вперемешку со снегом. Полог колеблется, и мечутся языки пламени, и как живые ползают по стенам причудливые тени…

Глаза Айи закрыты, горячая сухая рука – в руке мужа. Тени непрерывно скользят по ее лицу, губы шевелятся, силятся что-то сказать… Или это только тени?

Вдруг Лия резко раскрыла глаза, в них – боль и ужас.

– Айя! Айя!

Видно, она не сразу понимает, где находится, не сразу узнает его. Узнав, силится улыбнуться:

– Муж мой…

И вдруг – последняя вспышка: поток горячих, бессвязных слов.

– Берегись! Берегись ее! Айя знает, видела… Придет… Другая… Смотри, смотри – ЕГО ТЕНЬ!!! Приведет… Крылана… Всем вам, всем! Муж мой, берегись! Гони…

Обессиленная, откинулась на травную подушку. Вождя трясло: ему казалось, что тени извивались так, словно передразнивали слова умирающей, что одна из них вдруг нависла на какой-то миг над ложем Дрого… Злобная, безжалостная…

Уже оттуда, совсем оттуда послышался последний шепот жены:

– Айя подождет…

Когда вернулся Колдун, все было кончено. Арго сидел на прежнем месте, все так же сжимал руку жены, еще теплую, но уже мертвую.

Перемена в жизни Лашиллы почти не изменила ее. Все такая же работящая, все такая же услужливая, она стала еще внимательнее к Лане, всячески стремилась угодить ей. Лане было даже неловко: «Бедная, – думала она, – ей кажется, что мне от этого хуже, и не может понять, что самую большую услугу мне она уже оказала. Никто больше тревожить не будет. Никто. Буду жить спокойно. Одна».

Только в одном изменилась Лашилла: не опускала больше глаз под взглядами мужчин, смотрела прямо, спокойно. Теперь уже они, мужчины, невольно опускали взор: «Хороша, да не для нас!»

Лашилле было радостно: начало положено! Да, она знала: не жена, никто! Но это – пока, это временно! Она не остановится, она пойдет дальше, она знает, чего хочет! В конце концов, даже сам Арго заморочен: запрет на запрете! Может, и нужны они, эти запреты, – для других. Но ведь не для вождя! И уж конечно не для нее, нет! Главное – как их обойти; она давно поняла эту нехитрую истину. Со временем поймет и вождь… А он ничего, Арго! Неплох. Хотя, конечно, до ТОГО, КТО ХОЛОДНЕЕ ВЕЛИКОГО ЛЬДА, ему далеко. Но что говорить о ТОМ? Он убит, его нет…

Выйдя из жилища вождя, Лашилла пошла не к себе. По тропе, к краю Огненного круга. Вот еще непонятное: каждый вечер делают, и переступить его не смей, – а зачем? Почему? Говорят, Защита от нечисти! И зачем эта стража? От кого? Да и не сторожат они, болтают о чем-то – и все!..

Лашилла полной грудью вдыхала холодный, влажный воздух весны… Хорошо! И у нее – все впереди! И если уж на то пошло, у вождя – тоже! Он сильный, он могучий, он… может быть, и впрямь «мудрый»… Но – ГЛУПЫЙ! И она, Лашилла, прибавит ему ума! И они… а что? Неплохо заживут! Совсем неплохо…

Она стояла у самого края Огненного круга и всматривалась в глухую даль, все еще переговаривающуюся сама с собой капелью и журчанием… Она сама не знала, чего ждет здесь, когда все известно, все решено… И все-таки – ждала. Но Круг – НЕ переступала. Ни разу.

Дни шли за днями. И здесь прошел лед: с глухим ворчанием вспороло реку однажды под утро, и три дня уносила она на север остатки своей зимней коры. Ждали Большого разлива, как там, на родине, и он тоже пришел, Большой разлив, да только… посмеялись общинники, и все! И это – БОЛЬШАЯ ВОДА? И это – Великий Ее Разлив?! Там, на родине, глазом не охватишь эти весенние воды! А здесь… Ну вышла чуть-чуть из берегов, ну и что?! Нет, не видать им больше этого весеннего великолепия!

А тут еще и погода переменилась. Вначале пошли дожди, какие-то хмурые, безотрадные. Потом – вроде бы и не в срок уже, а повеяло холодом. Настоящим, зимним. И вот уже вновь ложатся белые хлопья на освобожденную было землю, на первую зелень… Этот негаданный возврат зимы в дни, когда весна уже перевалила на вторую половину, раздражал и даже пугал. Люди знали: такое бывало и прежде, такое ненадолго, следом – и уже совсем скоро! – придет и настоящее тепло. А снег этот все равно не настоящий : вот он прямо на глазах уходит в землю, умирает, и даже зелень не погибла… Все так! Но знали и другое: спроста в мире не бывает ничего! И этот поздний снег – тоже какое-то предвестие, как и тот, нетающий, летний, что выгнал их из родимых мест… Быть может, настало время и отсюда уходить? Дальше, пока их не остановит воля предков?

Задумывался об этом и вождь, все чаще задумывался. Понимал: нужно поговорить с Колдуном. Но… чем дальше, тем меньше желания испытывал он идти в знакомую хижину Колдуна, где еще совсем недавно проводил едва ли не все вечера. Почему? Ответ ясен: как бы то ни было, а он, Арго, вождь детей Мамонта, оказался слаб! Предостережению внял, но не исполнил. И ему стыдно.

В один из дней, на переломе погоды, Колдун подошел сам и решительно заговорил:

– Великий вождь! Скоро распогодится, скоро уснет Небесная Старуха. Пора думать о нашей тропе!

– Духи уже говорили с могучим Колдуном? – осведомился Арго как ни в чем не бывало.

– Нет. Выбирать тропу нам, людям. Без помощи.

– И что же думает о ней могучий Колдун?

– Думает, что настало время поговорить. Быть может, великий вождь детей Мамонта навестит Колдуна? Сегодня, после заката.

– Да будет так!

Разговор был недолог и сух. Оба собеседника и здесь, на одной шкуре, у одного очага, словно стыдились друг друга, избегали друг на друга смотреть.

Колдун сказал просто: духи молчат, а его собственное предложение – уходить! Чем скорее, тем лучше. И вновь – через текучие воды.

– Но, могучий Колдун, – усомнился Арго, – ведь после уничтожения лашии эта тварь не давала знать о себе. Ни разу! Быть может, ее уже нет и все предосторожности напрасны?

– Было бы так, мои духи-помощники вернулись бы ко мне! Да и пути в иные Миры открылись бы. Ничего этого нет, я по-прежнему глух и слеп! Нет, великий вождь, не дай себя обмануть: Он слишком хитер! Он выжидает!

– Но ты сам говорил: духи уже возвращались!

– К Анго и ради Анго. Не ко мне.

– Бежать! Снова бежать! – с горечью вымолвил вождь. – Что же, так и будем вечно бегать, пока последние дети Мамонта не полягут где-нибудь… как те, сородичи Лашиллы! Не лучше ли остаться здесь и дождаться эту тварь, и покончить с ней наконец! Если она еще и впрямь жива!

– Вижу, мудрый Арго не верит больше своему Колдуну! Что ж, выбирать тропу для Рода – дело вождя. Только пусть он призовет на помощь всю свою мудрость! И выслушает еще раз: будь это место для нас, духи дали бы знать, если не мне, то тебе, вождь! Последние дети Мамонта и здесь полечь могут… когда нежить вновь возьмется за дело! «Покончить»! – Колдун впервые усмехнулся, одними губами. – Поверь, Арго, если только ты можешь еще мне верить…

Не договорив, он махнул рукой. Но вождь понял. И почувствовал злобу. Совсем не ту, что вела его в бой на лашии. Иную, давно забытую: злобу на того, кто сказал неприятную правду.

(«Что это со мной? Или настал срок прийти новому вождю?»)

– Пусть так! За весь наш путь могучий Колдун ни разу не дал дурного совета. Должно быть, прав он и в этот раз! Когда же следует нам встать на тропу?

Колдун ответил немедля. Видимо, обдумал заранее.

– Новая тропа – важнее Большой охоты. Готовиться нужно. Одноглазая заснет не сегодня завтра, тогда и начнем. Мужчины от своих жен должны уйти, – как обычно, на весь срок. Мужских домов у нас здесь нет. Придется вождю прикинуть, как людей расселить. Мужчина может и у себя остаться, лишь бы женщины не касался все это время… Ни своей, ни чужой!..

Вождь понял намек. На этот раз он почувствовал не злобу – досаду.

(«Что же, он совсем уже беспомощным меня считает, если не выдержал тогда!.. „Не выдержал“! И сам он, и любой другой, в ком есть мужская сила, поступил бы так же…»)

– А когда Небесная Старуха вновь проснется, тогда и на тропу встанем, – продолжал Колдун. – Самое лучшее время! К тому сроку, глядишь, и внук у тебя появится! С новорожденным трудно придется, но Нага выдержала. А Туйя покрепче. Не разродится к сроку – день-другой и припоздниться можно, не беда.

Разговор окончен. Сегодня общинники узнают о решении вождя. Мужчины с радостью займутся подготовкой: разговоры о новой тропе идут уже давно, все заждались. Женщины загрустят, ну так что ж! Здесь еще не их земля, не их новая родина! Ее еще предстоит найти…

Пора уходить. Но Арго хотелось высказаться о наболевшем. Давно хотелось.

– Как быть с Лашиллой? Что думает об этом великий Колдун?

Старик удивленно поднял брови:

– Но, великий вождь… ты уже обещал этой женщине найти ее сородичей! Вот и будем искать. В пути.

(…Если только есть они вообще, ее сородичи!)

Колдун не сказал последнего вслух. Арго и без того нелегко. И о Лашилле он заговорил не случайно.

– Великий вождь! Что сделано, то сделано! Тогда я лишь предостерег. Закон не нарушен…

(Если только она действительно человек, похищенный лашии… а не одна из них!)

– И никто не знает, к добру или к худу все это. Да, я боялся и боюсь беды! Но, быть может, тревога напрасна… Найдем ее сородичей, будет яснее. Кстати, великий вождь… Видел ли ты на ее теле Родовые знаки?

Припоминая, вождь медленно покачал головой. Ночью в темноте конечно же не видел, и руки не ощущали рубцов… Впрочем, это ни о чем не говорит: его руки давно загрубели, а женские Родовые знаки могут быть и не слишком заметны… А тогда, на снегу, при солнце?.. Арго невольно усмехнулся: тогда ему было не до Родовых знаков! Чего проще – спросить!

– Я спрошу у Лашиллы, – это действительно важно.

Но Колдун сказал иное:

– Это было бы важно, знай мы тех, кто делает такие наконечники, как тот, что Лашилла признала за свой. Обычаи разные: я помню Род, где девушкам при Посвящении знаки наносили только краской и кровью. А рубцы – лишь после первых родов, да и то почти незаметные.

Помолчали. Самое время вождю покинуть жилище Колдуна! И все же он вновь не выдержал:

– Могучий Колдун по-прежнему считает Лашиллу не той, за кого она себя выдает? По-прежнему видит опасность…

Колдун не дал договорить, перебил:

– Великий вождь! Все, что мог я сказать о Лашилле, – сказал! Не знаю, кто она; сейчас тебе лучше знать это! Для меня – как была скрытой, так скрытой и осталась.

– Все видят: Лашилла хочет стать человеком!

– Все видят: Лашилла похожа на человека! Но не будем. Хватит! Найдешь ее родню, тогда и продолжим, а сейчас – что за разговор?

Вождь помолчал. Затем, глядя в одну точку, медленно, слово за словом, произнес:

– Все, чего она хотела, – отблагодарить меня! Она нечиста? Быть может! Но ее ли вина в этом?! А получается, я виноват перед Родом!.. Как же так?!

Колдун ответил не сразу…

– Великий вождь! Я рассказывал тебе о своем прошлом, помнишь? Когда ты колебался: есть ли мне место среди детей Мамонта? А приняв решение, не дослушал. Но, быть может, если бы дослушал, оставил бы меня ТАМ!

Арго улыбнулся:

– На горе всему Роду! Значит, прав я был тогда, что не дослушал!

– Ну а сейчас дослушать не хочешь?

– Сейчас – нет. После!

В тиши ночи только тени играют, меняют свое обличье. Крепко спит Арго (или это только кажется?). Лашилла – рядом.

– Лашилла, ты поняла? Завтра и потом – ни одна женщина не приходит к мужчине, ни один мужчина – к женщине!

– Лашилла поняла.

Вздох. (До чего любят они сами себя морочить!)

– Ты живешь там, где живешь. Ко мне не приходишь. Потом – пойдем вместе. Быть может, твоих сородичей разыщем.

– Хорошо, великий вождь. Лашилла рада.

Голос не радостный, – что же поделать!

– Великий вождь! Сегодня – последний ночь нам! Так?

– Так. До тех пор, пока не проснется Одноглазая.

– Тогда – Лашилла крепко обнимать вождь! Вождь крепко обнимать Лашилла! Так…

Уже засыпая на груди Лашиллы, обессиленный, Арго все же вспомнил:

– Лашилла… У тебя есть Родовые знаки?

(Это еще что такое?!)

– Лашилла не знать! Не помнить!

– У каждого человека на теле – Родовые знаки. При Посвящении … Смотри! – Он провел ее рукой по своим Родовым рубцам. – Чувствуешь? У тебя должны быть тоже: нельзя выйти замуж до Посвящения … Ты помнишь?

(Что отвечать?! Думать не думала, считала – это у них раны, увечья… Как же теперь, если найдет «родню»?!)

– Нет!!! Лашилла не помнить! Не помнить!!!

(Слезы, слезы, побольше слез…)

– Хорошо… Успокойся… Не важно, потом…

(Он заснул. И переряженный рядом спит…) Лашилла смотрела на тени, то свивающиеся, то расходящиеся, и ей казалось: они о чем-то говорят, к чему-то зовут!.. Пора уходить… Все заснули, даже переряженный, она одна не спит… Пора уходить… ждать не так уж долго, главное – не показать…

И тут она услышала зов.

Лашилла вышла в промозглую безлунную ночь. Даже если бы Небесная Старуха бодрствовала, ее бы никто не увидел, разве что светлую тень, отблеск сквозь клочья облаков… А теперь нет и этого. Безлунная ночь, беззвездная ночь, только ветер и черные тучи…

Стража притулилась к общим кострам, уже давным-давно никто всерьез не думал об охране. Колдовские штучки …

Стража – Морт и Вуул – болтала о чем-то своем; быть может, говорили о новой тропе, по которой вот-вот двинутся дети Мамонта. Ни тот ни другой не обратил на Лашиллу ни малейшего внимания.

Она пришла туда, к краю Огненного круга, где бывала уже не раз и не два. Где ждала невесть чего. И дождалась наконец!

Ветер оттуда звал не Лашиллу. Лашилла – это лишь здесь, для тех… А Он звал ту, кого знал прежде! И после третьего призыва, не колеблясь более, она перескочила через Защиту и бросилась туда, в самую тьму…

ОН ждал. Стоял и ждал – Темный, Сильный, Беспощадный.

– Зачем пришла? Есть имя, есть самец, есть другие. Зачем пришла?

– Лашилла…

– Лашилла – ТАМ! ЗДЕСЬ, со мной, – Лашиллы НЕТ! Забыла? ЗАЧЕМ ПРИШЛА?!

– Я… Ты…

Она не могла говорить. Упала на колени и стала лизать ЕГО ноги. Пальцы с кривыми, загнутыми ногтями. Жадно вдыхая ЗАПАХ! Прелые листья, труп и что-то кислое…

Резкий удар отбросил ее прямо к корням сосны. Лашилла захныкала…

– МОЛЧИ!

ОН приближался, медленно, шаг за шагом, и она знала, что теперь будет, и хотела этого скорее, скорее…

Удары сыпались – точные, рассчитанные! – один за другим. И все ее тело восторгалось, наслаждалось ими!.. Но неужели ЭТО ВСЕ?!

– ТВАРЬ! ДЕРЬМО! ЖАБИЙ ПОМЕТ! ТЫ ОТКАЗАЛАСЬ ОТ МЕНЯ РАДИ…

– Нет! НЕ-Е-Е-ЕТ!!!

Тело сотрясалось от ударов. Послушное тело, наслаждающееся ударами, приветствующее их…

– Могучий! Сильный!! ВЕЛИКИЙ!!! О-О-О-О-О…

– ХОРОШО! – Над ней нависла черная тень, та самая… – ХОРОШО! СНИМИ!

Она готова была рвать все, что напялили на ее тело! Рвать…

– НЕТ! ПРИГОДИТСЯ, СНИМИ!

Она не может дождаться… КОГДА?!

Наконец-то! То, что в нее входит… это не описать!.. Ледышка! Гигантская сосулька, разрывающая и сковывающая все внутри!..

Она билась, выла прямо в жесткую ладонь, пахнущую трупом и закисшей грязью, и снова билась и выла…

…Все кончилось, и она, Лашилла (Лашилла?! Что такое – Лашилла?!), впитывала в себя ЕГО повеления.

– Жертва. Ты поняла, что такое – ТВОЯ ЖЕРТВА?!

– Да! ДА!! Сильный, прости меня! Великий, прости меня!!

– Хорошо. ТЫ ГОТОВА?

– Да, ДА! КОГДА?!

– Не сейчас, нет. Ты будешь жить среди них и ждать!

– Долго?

– Нет. Скоро. И я буду ждать тебя здесь. Каждую ночь.

От восторга она не могла говорить. Лизала, вдыхала ЕГО запах… кажется, и ОН устал.

– Ты помнишь ВСЕ?

– Да, Сильный! Да, Великий!!

– Тогда…

И тут она вспомнила о Родовых знаках. Сбивчиво рассказала. В ответ – холодная усмешка.

– Я дам тебе Свои Знаки! Когда придет Срок Жертвы. А сейчас – иди назад. И жди.

Анго не спит. Которую ночь глаз сомкнуть не может, только притворяется… Говорить не с кем: никто не поймет, не услышит. А ему страшно. И чем дальше, тем страшнее!

Она ушла, и не вернется сегодня, и завтра тоже не придет, и еще долго… Завтра к ним сюда придет Дрого. Они будут много говорить, и, быть может, Дрого его поймет и даст совет… Больше не к кому! Отцу не скажешь, а к Колдуну… От одной этой мысли – тяжесть в голове, и круги перед глазами, и хочется самому в шкуру зарыться, чтобы ничего не видеть и не знать, и не говорить ни с кем ни о чем… Но где она ?! Анго прислушивается – а его слуху и лучший охотник позавидует! – и вот шаги!.. Какие-то не такие, не обычные. Анго давно знал, по слуху, что не сразу уходит она во вдовье жилище, вначале куда-то на окраину стойбища и потом только возвращается. Так и сегодня, – только что-то долго была она там, у Огненного круга ! И походка ее была… да-да, явно иной, совсем иной, совсем не такой, как во все прошлые ночи.

В эту ночь – последнюю перед Воздержанием – жены надолго оставались в мужниных объятиях. Завтра – разлука: рядом, да не вместе! Еще хорошо, что рядом, не так, как там, на родине: мужчины неведомо где…

Лана сама уложила замученную, счастливую Лашиллу. Ола и Эйра уже спали, Ола посапывала…

– Ну что? Рада? Вижу, что рада!

– Да! Да!! Лашилла благодарить Лана! Благодарить!!

(Жаль, что она – чужачка, хуже того, безродная! Хорошая была бы жена вождю! Похоже по всему, и сам вождь был бы рад…)

Дрого, опустошенный, счастливый, уже в который раз – не ухом, всем лицом! – зарылся в живот своей жены, с восторгом прислушиваясь к толчкам … Скоро, совсем скоро!.. Туйя, улыбаясь про себя, гладит и гладит распущенные по плечам жесткие прямые волосы своего мужа.

– Туйя! – поднимает он свое лицо навстречу ее руке. – Туйя! Не пойду я к отцу, рядом с тобой останусь! Не спать, так хоть глядеть на тебя…

Она нежно прижимается лицом к его лицу:

– Нет, Дрого, нет! Нельзя, чтобы над тобой смеялись! Да и все равно – скоро! Чувствуешь, как бьется?! Наружу просится, к отцу…

Дрого вновь прижимается щекой к животу жены. Но сейчас там тихо. Угомонился.

Туйя смеется:

– Спи, мой хороший! И не думай ни о чем плохом: мы врозь ненадолго! Вернешься не только к хозяйке очага, сын тебя будет ждать!..

Дрого вытягивается во весь рост, жена – под правым боком, ее голова на его плече, милый, домашний запах ее волос… И в самом деле хочется спать.

– Туйя! Не уходи сегодня на свою половину, хорошо? Останься со мной!

Он чувствует плечом согласный кивок и медленно уплывает в сон.

 

Глава 27

ЖЕРТВА

Заснула Небесная Старуха, и прошли холода, словно и не было их, и пошла зелень, да так быстро! День, два, три – и трава загустела, налилась, и вот уже желтянки со всех сторон. А деревья – совсем недавно покрывал их всего лишь слабый зеленоватый пух, а теперь в зелени. Настоящей, летней. И тепло. Поздняя весна ли, раннее лето? Скоро в путь, совсем скоро! Одноглазая уже просыпаться начинает, и нужно спешить.

Встать на тропу готовились все: и мужчины, и женщины. Мужчины готовят оружие, пополняют запасы, чинят лодки. (Что поделаешь? Вновь через текучие воды, хорошо, что не осень.) Решили даже еще один челн соорудить, вроде тех, что есть. Вуул и Донго, – это их идея. Старики ворчали: «Челны – это штучки детей Серой Совы; сыновья Мамонта сроду их не делали! И вообще, что этот Колдун вновь удумал? Мало мы по осени наплавались! Этак и вовсе в гусаков превратимся!» Но вождь одобрительно кивнул – и молодежь поступила по-своему.

В жилище Арго снова трое: отец и братья. Правда, забот прибавилось: в Дни Воздержания ни одна женщина не смеет даже подойти к жилищу, где живут мужчины, так что все приходится делать самим. Но это не так уж трудно, им хорошо вместе, и Анго вновь улыбчив и не опускает глаз долу, когда говорит с отцом.

С женщинами нельзя не только спать, даже разговор – табу! Можно лишь издали переглядываться, улыбаться друг другу. Дрого пользуется этим так часто, как только может. Туйя понимает: все дела по хозяйству старается делать не иначе как у входа в их жилище. Дрого колет кремень чуть-чуть поодаль от входа в отцовское жилище, а как раз напротив, через две хижины, – та, где горит его очаг, и Туйя там, корни какие-то растирает. Переглянутся, улыбнутся друг другу – и работать веселее! А Туйя еще порой и живот свой ладонью погладит, и даст понять: их сын опять наружу просится! К отцу!

Одноглазая уже почти проснулась, а в ежедневных свиданиях Дрого и Туйи перемен не наступало. Он уже беспокоиться начал: вот-вот – на новую тропу! Неужели ей по дороге рожать?! Спросил отца, тот немного успокоил:

– Колдун сказал: «День-другой и припоздниться можно, не беда». Подождем. Только, думаю, вот-вот, и ждать не придется.

Так оно и вышло. На следующий день Туйя, босая, в одной рубахе, что-то шила. И вдруг – Дрого запомнил все до мелочей! – отложила шитье… коснулась своего живота, но как-то не так, не для Дрого, и взглянула куда-то ввысь, где солнце играет в молодой еще листве… А потом посмотрела мужу прямо в лицо, и глаза ее сияли, но был в них и затаенный страх.

«Да?!» – спросил он взглядом, не веря, замирая и ужасаясь чему-то.

«ДА!!» – ответили ее черные ликующие глаза и немного растерянная улыбка. И, догадавшись, что Дрого сейчас может сделать то, что не положено мужчине, и стать смешным, она позвала сама:

– Нага! Нага!

Она появилась сразу (видимо, ждала), с Аймилой на руках. Пошепталась с племянницей и увела ее в жилище. Уходя, Туйя не отрывала глаз от мужа и улыбалась, улыбалась… А вскоре туда же торопливо проскользнули Ола и Дана, и начались непонятные для Дрого хлопоты…

– Ну что? Зря волновался!

Арго улыбался. Всем он был доволен в этот день: и тем, что сборы почти закончены и даже новый челн готов – право же, ничуть не хуже тех, что Серые Совы делают! – и своей невесткой (Молодец! Не задержала!). Да и тем, что сидят они, как встарь, как в мужском доме: он с сыновьями да друзья Дрого – Вуул, Донго, Аун. И уходить не хочется, хоть и обещался сегодня Колдуну…

– Год назад нас в Потаенный дом уводили, – вдруг произнес Донго. – Да, должно быть, как раз в один из этих дней.

(А общинники готовились к свадьбам, подумал Дрого, когда и его сестра должна была стать хозяйкой очага…)

Видимо, не один он вспомнил об этом. Мужчины примолкли и как-то погрустнели.

– Ну, мне пора! – Вождь поднялся с хозяйского места. – Колдун ждет на закате. А вы пируйте. Дрого, не скупись! Сегодня – ты хозяин. В путь все готово, но выступим дня через два… Значит, и отдохнуть можно.

Дрого понимал: отец шутит, – но все же и в самом деле добавил еды, нанизал на вертел свежие куски мяса, пустил по кругу хмельное питье (отдых так отдых!). Но есть уже не хотелось, говорить – тоже. Слова Донго, произнесенные без всякого умысла, почему-то все изменили. Словно тень легла на старых друзей… Из-за Каймо, быть может? Сам он прислушивался к тому, что происходит снаружи, ждал нечаянную весть из своего жилища. Рано, наверное, ну а вдруг – именно сейчас?..

Вуул демонстративно скрестил большие пальцы: чтобы шутка не обернулась злом!

– Ну, Дрого, считай, ты – отец! Как сына-то назовешь?

Дрого повторил жест.

– Ты о чем это? Детское имя дает мать!

– Ну а отец и присоветовать может, почему бы и нет? Скажи: пусть как тебя самого звали – Нагу! Будешь на самого себя любоваться… Такого еще и не бывало, поди!

(Конечно, отводящий жест оберегает, отделяет шутку от неосторожного слова, не дает ей бедой обернуться, но все же…)

– Вуул! А когда ты сделаешь Эйру хозяйкой своего очага? Страдает, поди…

– О, хорошо, что напомнил! Пойду Начальный дар готовить.

Дрого понимал, почему Вуул все это затеял. Говорят, мужская болтовня о таком помогает роженице. Может, так оно и есть? Все равно ничем другим помочь Туйе он не может. И даже узнать ничего не может: там только женщины. Разве что пригласят Колдуна… Нет, лучше не надо! Ведь его приглашают, если трудно, если все затягивается или идет не так, как должно!

Гости собрались уходить. Дрого и Анго вышли вместе с ними. Багровый, почти кровавый диск солнца больше чем наполовину скрылся за зубцы дальнего леса. Бабочка, словно из ниоткуда, опустилась на грудь Дрого, потрепетав крыльями, расправила их и замерла. В неестественном свете этого вечера она казалась на белой замше странным глазастым сгустком крови. Анго хотел ее прихлопнуть, но Дрого не дал. Осторожно подтолкнул пальцем – и, описав вокруг его головы замысловатый пируэт, непрошеная гостья растворилась в воздухе.

– Ну, добрых снов! – Прощальным жестом они поочередно опустили руки на плечи друг другу. Вуул рассмеялся:

– Сегодня ты, поди, и вовсе не заснешь! Ничего! Воля предков, – все хорошо будет! Завтра встретимся, а ты уже отец!

Он сам и все остальные слегка дернули каждый свою мочку левого уха, чтобы не сглазить! «Отведи худое!» – пробормотал вдобавок Донго, коснувшись рукой ближайшей сосны. Прочие последовали его примеру.

Вуул, Аун и Донго ушли – каждый к себе.

– Постоим немного? – предложил Анго. Он видел, куда смотрит Дрого, и понимал, как трудно его брату оторвать взгляд от своего жилища… Может, и в самом деле что-нибудь заметят или услышат?

Нет, ничего! По теням видно: там женщины, но что происходит – не понять.

– Подойдем к общим кострам?

Анго прав. Сегодня – последняя Ночь Воздержания, и запреты должны блюстись особенно строго. Нельзя подходить к женщине, нельзя говорить с женщиной… но кто может запретить подойти к общему костру! Тем более что там – стража… А оттуда до жилища Дрого – всего два шага, не более!

Сегодня в первой страже – Морт и Крейм, почти ровесник Дрого. Морт разглядывал Дрого словно в первый раз. Прищурившись, с улыбкой. Понимает…

– Не знаю, конечно… но мне кажется, все идет как надо!

(«Понятно! Ты здесь уже давно и переговариваешься со своей Нагой не хуже, чем я с Туйей… пока она не скрылась за пологом! Что ж, спасибо на добром слове!»)

Дрого кивнул, и только!

(Туйя хочет, чтобы он не был смешным. Да будет так!)

А глаза все равно приклеены к пологу, закрывающему вход в его жилище. Быстро темнеет, но за шкурами – только слабые отблески очага, да неясные тени… Хоть бы кто-нибудь!..

Повезло! Полог откинулся – ему даже почудилось: увидел на миг глаза Туйи! – и оттуда, семеня, почти выбежала Ола. Заметив Дрого, едва заметно кивнула и ободряюще улыбнулась: «Все хорошо!» Дрого невольно перевел дыхание.

– Ну что же, пойдем? – улыбнулся Анго.

– Сейчас.

Конечно, пора уходить домой, но что-то держало его здесь, в быстро надвигающейся ночи, в центре стойбища, которое через день-другой будет покинуто всеми. Дрого огляделся.

Подступившая ночь была теплой, безветренной, но какой-то… мрачной. Угрожающей. Молчащей. Не слышно птиц, и – Дрого вспомнил! – в травах на закате не звенело, как прежде. Из-за сосен вставало Око Небесной Старухи – огромное, воспаленное, в кровавых пятнах. Тишину нарушил одинокий волчий вой – в нем звучали тоска и ярость.

– Пойдем, Анго.

Уже повернувшись к жилищу отца, он вдруг схватил брата за руку:

– Смотри!

Женская фигура, почти неразличимая, двигалась к краю стойбища, к Огненному кругу. И что самое странное (или это только показалось?) – от их жилища!

– Лашилла?

Анго кивнул:

– Я знаю: она ходит туда каждый вечер. Потом возвращается. К себе.

– Зачем?

Анго пожал плечами:

– Хочет побыть одна, быть может? Так и люди порой поступают.

(«Люди»?! Странная оговорка!)

– Ты знаешь, – усмехнулся Дрого, – уже сколько раз вспоминаю и не могу вспомнить: на кого похожа Лашилла? Как заноза: словно видел я ее где-то прежде, и все тут!

Анго удивился:

– Прежде? Разве что у лашии, когда мы перед боем присматривались. Она оленя жрала. Вместе с Клыкастым. Клыкастого потом отец завалил…

– ПОСТОЙ! – Дрого схватил брата за руку. – Вспомнил, да! Я еще думал: самец это или самка?.. Но ведь она сказала потом: ее в жертву должны были принести! Крылану! Саму съесть должны были! Так почему же тогда…

Глаза Анго широко распахнулись. Как же он сам об этом не подумал?! Не вспомнил! Просто для него мать, набивающая брюхо, пока остальные лашии клянчат, – зрелище привычное… А здесь она сразу стала другой! Вот и не сообразил!.. А ведь здесь ответ на все его сомнения: она лгала! От начала и до конца – лгала и лжет!

– Нужно сказать отцу! Как только он вернется!

Братья пошли назад, к себе. Мысли Дрого мешались. Почему-то мучительно хотелось спать. Веки опускались, словно к каждому из них по кремневому желваку привязано. От хмельной воды, что ли?.. Дрого резко встряхнул головой. Впрочем, это к лучшему. Сейчас он придет, рухнет на свою мягкую, пахучую лежанку – и спать, спать! А завтра…

Вот и дом. И любимая лежанка. А отца еще нет, он все еще у Колдуна…

Взгляд Анго какой-то озабоченный.

– Брат! Да ты совсем спишь! Что с тобой такое?!

(«И вправду, что это со мной? Вуул сказал: „Сегодня ты, поди, и вовсе не заснешь!“ А он… Совсем как тогда, у истока Большой воды!.. Промою-ка глаза, на всякий случай».)

Немного полегчало. Но все равно хочется поскорее откинуться на лежанку, забраться под шкуру…

– Анго, а как ты? В сон не клонит?

– Нет. Пока что нет. А ты ложись, если хочешь. Да и я, пожалуй, скоро лягу.

– Если дождешься отца, скажи о Лашилле. Я, похоже, не дождусь. Впрочем, и утром не поздно…

Колдун встретил Арго приветливо: заранее разостлал белую шкуру, подал травный отвар. Почти бесцветные глаза внимательно изучали лицо гостя. «Словно в первый раз видит!» – подумал Арго.

– Великий вождь выглядит все лучше и лучше. Я рад; для новой тропы это особенно хорошо!

– О чем говорит могучий Колдун? Я не был болен.

– Быть может. Но оставим это, я хочу говорить о другом.

– О чем же?

Колдун помедлил. Как когда-то давно, еще там, на родине, во время долгой их беседы, мучительного рассказа, он опустил в огонь какие-то травы, подставил дыму свое лицо.

– Великий вождь! Быть может, мои опасения и напрасны – хорошо, если так! Но ты должен знать, как оно бывает, с женщинами… если еще и нечисть замешана! А для этого… Я должен досказать тебе. Помнишь? Ты остановил меня тогда, сам остановил. Сказал: «Ясно и без того!» Я не стал настаивать… Хотел это в себе оставить. Навсегда. Сейчас вижу: нет! Нельзя!

– Великий Колдун! Не знаю, о чем ты хочешь говорить. Но, быть может, и впрямь лучше не тревожить это? Ты видишь: я своему Колдуну и без того верю. А что не смог совету последовать, так…

– НЕТ! Ты называешь меня и великим, и могучим, и мудрым. Могучий? Куда там, потерявший Сипу могучим быть не может. Великий? Хорру был великий. И его враг из Рода детей Куницы. Мне до них далеко. А вот мудрый… быть может! Так наберись терпения, выслушай старого до конца! Вся мудрость его говорит: пора! Если еще не поздно!

– Хорошо. Арго выслушает все.

(«Ты имеешь на это право. Ты долго терпел, долго носил все это в себе… Неужели не только то, что мне уже известно, но и худшее?!»)

– Когда я вернулся из Проклятой ложбины второй раз, не найдя там тела Хорру, ко мне пришел нежданный гость: колдун из стойбища детей Куницы. Тот самый, помнишь? На кого Хорру порчу наводил, да лишь себя сгубил!.. Я испугался, не скрою, сделал защитный жест, а он улыбнулся, и я понял: не враг. Пришел с миром. Но зачем?

А он сказал: «Знаю, ты не пошел путем своего наставника, хоть он и открыл тебе обряд призыва. Хочешь, я научу тебя защите от того, к кому обращены эти слова?» Я ответил, что никогда не обращусь к тому, кто мне неведом и страшен, и Слова призыва, как и весь обряд, умрут вместе со мной. А он сказал: «Ты боишься, но ты не понимаешь, насколько опасно твое знание. Не лучше ли иметь оружие против Врага, даже если оно тебе не пригодится, чем встретить внезапную опасность безоружным?» Я согласился, и он показал мне Знак и назвал Слово… Имя Света – так он говорил. Он меня спас!

Зиму, весну, лето… еще зиму мне было хорошо. Первый Колдун. Единственный настоящий. Вначале боялся: придет Хорру. Не пришел… Люди меня полюбили, поняли: я не Хорру, другой. Я многое умел: трижды Посвященный! Лечил, помогал. Летал к духам… нашим, не тем … Хорру там не было, ни вверху, ни внизу… Советовал. Все – удачно. Все было хорошо… Потом…

Казалось, Колдун всхлипнул, как женщина, удерживающая слезы. Достал старательно перевязанный пучок каких-то трав, бережно положил его в огонь. Повалил пахучий дым.

– Потом подросла малышка Майа. Серая Совушка… Ты уже давно не был ползунчиком, но вряд ли помнишь ее.

(Нет, вождь что-то помнил. Имя. Тогда счастливчик Мииту, чудом вырванный из жарких лап хонки, еще мог невозбранно прыгнуть на спину вождя и прокатиться на его плечах по стойбищу, бесцеремонно втиснуться в круг пирующих и потребовать лакомства – олений язык и мозг… До возни с подружками было еще далеко, а взрослые девушки интересовали лишь тем, что у них можно было выпросить что-нибудь вкусненькое или интересное – бляшку, обломок булавки, кусок перламутровой раковины. Но имя Майа он запомнил потому, что его часто повторяли взрослые и в ту страшную ночь, и после нее…)

– Она приходила в наше стойбище и прежде. Конечно приходила, да я смотрел и не видел: девчонка. А в ту весну – увидел. И сейчас вижу. Стоит в весенней рубахе, босиком, ножки крепкие, пальчики молодую траву как будто гладят. На голове – не обруч, а венок из желтых цветов, тех, что потом пухом разлетаются. И волосы – как эти цветы, плащом на всю спину. Она с Корой о чем-то болтала. Видимо, почувствовала, что я на нее смотрю, обернулась… Личико круглое, белое, носик маленький, в крапинках… Только и они ее красили. А глазки синие и лучатся. Как свет. Посмотрела на меня Да как рассмеется! Видимо, хорошо я выглядел – великий Колдун, молодой дурень!.. Я понял: ходит она к Коре, а у Коры – брат. В то лето мужчиной должен был стать… Не было его тогда в стойбище. Значит, весной замуж не выйдет, значит, есть время. В ту же ночь стал себе делать любовную повязку. Все как надо. Все, что знал, исполнил. Духи обещали – смеялись, должно быть. Как Майа. Она всегда надо мной смеялась… Хоть и Колдун был, а молодой. В жены хотел ее взять. Ну вот. Майа ночевала у Коры. На другой день надел я повязку, иду мимо нее. А она увидела, вначале будто и не поняла, а потом… снова засмеялась. Да так, что и Кора вместе с ней принялась хохотать. Вождь, разным бывает смех. Ты вот думал, твоя Айя над тобой смеется. Верил, моя повязка ее приворожила. А я, когда делал тебе повязку, уже знал: не над тобой – тебе она смеется! А тут… Нет, она не насмешничала. Просто ей стало весело. Колдун! Могучий! Ученик самого Хорру! Такой сильный и такой глупый… Я перепробовал все. Все, что знал. Духи обещали, да не помогли: видно, веселились, как Майа. Брат Коры стал мужчиной, и Майа все чаще бывала у нас, будто это уже ее стойбище. Я понимал: после осеннего праздника она и совсем сюда переберется… Да только не под мой кров! Листья падали, охотники ушли в мужские дома, готовиться к Большой охоте. Загонят лошадей – и вот он, праздник! И я решился. Не мог я видеть ее здесь, рядом, каждый день, – чужой женой!

Колдун замолчал опять. Он протянул вперед руки, окунул их в дым и трижды омыл свое лицо. Глаза его слезились.

– Да, я решился обратиться к тем. Думал, из всего, о чем говорил Хорру, мне нужно лишь одно: Майа! Может быть, мы договоримся? Другого-то мне от них ничего не нужно! А за Майю – что ж, заплачу. Меня тогда и смерть Хорру уже не пугала. Даже на это был готов молодой дурень! Я пришел туда, в Проклятую ложбину, как было сказано, в самый глухой час ночи. И стал готовиться к обряду. Он был сложен. Очень сложен. И я чувствовал, как приходят те. Их становилось все больше, и они были невыносимы, как тогда… ХУЖЕ! Но я не сбежал. Я вытерпел и произнес Слова призыва.

Колдун смотрел не на вождя, не в пламя очага – куда-то очень далеко вглядывался. Словно заново переживал ту ночь.

С началом обряда пришло Великое Молчание. Всё смолкло, все звуки, воздух и тот замер, застыл. Никогда больше, даже в недавнюю Ночь среди Дня, Колдун не испытывал ничего подобного. Ночь?! Нет, словно сама Тьма – Та, Запредельная – сгустилась в Проклятой ложбине, стала уплотняться, окружать, окутывать его самого. И она не была пуста: наполнявшие Тьму неведомые вещали в самую его душу о приближении Того, при одном намеке на которого все его существо сковывали ледяной ужас и бессилие.

Губы твердили страшные, непонятные слова уже помимо его воли. И вот – последнее в обряде:

«ПРИДИ, ПРИДИ, ПРИДИ!

Во имя Повелителя мух, Того, чья Обитель – Тьма, чей…»

Колдун с ужасом понял, что снова шепчет, повторяет почти вслух эти Черные заклинания, Слова призыва! Внезапный вой одинокого волка заставил его вздрогнуть и привел в себя. Пробормотав Слова защиты, Колдун продолжил рассказ.

– То, что явилось… Оно было не похоже на наших духов. Совсем не похоже. Другое. Тот, кого нельзя назвать. Если бы и мог, не назвал бы. Я говорил, что та колдовская кость была наполнена злом, а это было само Зло! Я был для него как… как муравей, как мертвый лист на тропе мамонта… Ничто. Но мы говорили, говорили без слов. Просить было не о чем – и некого. Торговаться было нельзя. Майа? Да, я получал Майю – вместе со всем остальным. Все или ничего! А взамен…

Колдун искал слова.

– Взамен я должен был… стать таким, как Хорру. Хуже Хорру. Нет, я не хотел. Я понимал: так я не получу, а потеряю Майю. И не одну ее. Себя потеряю – все, все… Но я был бессилен. Совсем бессилен: может ли муравей одолеть мамонта? И вдруг я вспомнил о Защите. Да, колдун сыновей Куницы меня спас! Никогда, ни прежде, ни после этого, заклинание не давалось мне так трудно. Но я сделал Знак и сказал Слово. И он ушел. Исчез. Сразу. Но Зло осталось. Я чувствовал: им напитано все вокруг… Наверное, в ту ночь это место и стало Проклятой ложбиной. Я, а не умирающий Хорру принес туда настоящее Зло. Но я освободился и мог идти… Бежать. Когда я вернулся в стойбище, там все были в страхе. Налетел смерч – знаешь, что это такое? – повалил деревья, жилища, разметал костры. Два жилища сгорели – с людьми. Дом, где жила Кора, смяло упавшей сосной. Ее мать и маленькая сестренка погибли, а ей самой повезло – только ногу покалечило… Она еще жива была, когда мы уходили, – старая Кора, похоронившая двух мужей, но так и не родившая… Знаю: ее жизнь тяжела, но из стойбища детей Серой Совы она так и не вернулась… Меня боялись. Шептали: «Хорру вернулся!» Думали, это я сделал – из-за Майи… Ведь моя любовь не была тайной! Ее тоже ругали: зачем смеялась? Над Колдуном смеяться нельзя!.. Мужчины были на Большой охоте, готовили загон. В стойбище – старики, женщины и дети. Я пытался помочь, а меня сторонились. Отворачивались… В ту ночь Майа была в своем стойбище. Я радовался, думал – спасена! А потом пришли вестники от детей Серой Совы… Да, их стойбище буря почти не тронула. Но на Майю напала хонка! Люди совсем уверились: моих рук дело! Я просил, чтобы мне дали ее лечить: ведь я-то видел, знаю, как Хорру спас тебя и других. Не дали. Не верили. А их колдун… Тот был получше «мудрого Узуна», но все равно – не настоящий. Ведь колдуном нужно родиться, его распознать нужно… Хорру это умел, потому-то меня и выбрал. А иначе – учи не учи… И научиться-то ничему еще не успеет, так, два-три приема, а уже думает – всемогущий!.. Так и умерла Майа. Меня и на похороны не пустили, не знаю даже – как ее провожали… Потом мужчины вернулись. Загон подготовили, да не до охоты; жизнь нужно было налаживать. Пришлось в ту зиму поголодать. Все думали: это я сделал, из-за Майи. Убить хотели, да боялись: помнили, что бывало с теми, кто хоть слово скажет против Хорру. Так, шептались, друг друга подначивали… Знали бы, что я – не Хорру, убили бы. Вот и вышло: наставник меня спас! Его злоба и страх… Нет, я не стал Хорру. Понимал: беду принес я, значит, правильно говорят – моя вина, из-за Майи. Но ведь я не хотел… Я виноват и не я. Вспомнил: свое имя открыл тому, когда говорил Слова призыва. Решил: нужно забыть имя, иначе – приманит! Так и сделал, и другим запретил его называть. Так и живу с тех пор: Колдун. Безымянный.

И вновь, как тогда, вождь и не заметил, как подступила ночь. Наверное, хорошо, что услышал он все это только сейчас. Тогда… как знать? Быть может, решение его было бы иным. Худшим – теперь понятно, что худшим… Одно неясно.

– Колдун! Но почему ты утаивал до сих пор то оружие, что дал тебе старый Куница? Знак и Слово?

– Потому, что Это не магия, не колдовство. Иное, совсем иное! Само по себе может и не помочь. Человек должен быть готов… – Колдун подбирал или вспоминал слова. – Должен слиться со Словом, стать Его частью… Себя отдать… Тогда Это – всесильно! Так мне было сказано.

– И все же – знай Йом то, что ты утаил, быть может, жив бы остался!

– Да. Быть может. Но он бы остался жив, если бы через Круг не переступил или хотя бы свой оберег не сорвал! Круг защищает надежно, обереги – тоже. А Это … Это для самого последнего. Когда гибель и бессилие, и нет иной надежды. Как у меня тогда, в Проклятой ложбине. Понимаешь, вождь: если Это распылить, развеять, Оно не даст силы никому.

– Но мне ты скажешь?

– Да, скажу, потому что чувствую: ты в опасности! Для того тебя и позвал.

Порывшись в темноте, Колдун достал какой-то предмет, завернутый в белую замшу. Бережно раскрыл. Костяной, тщательно выделанный кинжал. Пламя очага заиграло на полированном лезвии.

– Это Девственный кинжал; его клинок еще не трогал ничьей плоти. Я изготовил его, когда боялся возвращения Хорру. Лезвие закалено заклинаниями, Сухой и Живой кровью, силами Земли, Воды и Огня. После я добавил и Знак. Живой мертвец не устоит перед этим оружием. Думаю, нежить – тоже. Храню его всю жизнь, но применить не пришлось ни разу. Взгляни.

Вождь бережно принял клинок, но рассмотреть не успел.

Страшный крик снизу, из стойбища, прорезал ночь.

– МАЛ! ЭТО МАЛ!

(Голос ДРОГО?!)

Они оба вскочили на ноги.

– Поздно! ПОЗДНО!! – закричал Колдун. Колдун и Арго бросились вниз, туда, где шумело растревоженное стойбище.

Она подошла к Огненному кругу. Огляделась. И, как приказал ОН ей накануне, не переступила через Круг, тщательно, обеими ногами утаптывая и отгребая налево и направо, проложила через него свой след.

Сегодня великая ночь, Ночь Жертвы, после которой она навсегда останется с Сильным. Так было сказано накануне.

ОН ждал там, где всегда.

– Ты сделала все?

– Да, Сильный!

– Ты хочешь принадлежать Мне до конца?

– Да, Сильный!

– Ты готова?

– Да, Сильный!

– Тогда слушай! Ты проведешь меня через Круг – той тропой, что ты проложила. Мы войдем в жилище вождя. – Ее качнуло от удара ненависти. – Его там не будет. И ты принесешь Мне свою Жертву – бывшую дочь. Ее кровь. Но прежде своей рукой вырежешь сердце того, «брата». – Вновь ее ударила неистовая злоба Сильного. – Его сердце мы разделим. А кровь – моя. И тогда твоя дочь станет безраздельно моей. И твоей тоже.

В ее руке появляется остро отточенный кусок ребра. Нет, она не колеблется и не боится. Но ведь есть еще стражи. И другие…

– О них – не думай!

ОН не дал насладиться собой, и она, подвывая, стонала у его ног:

– Сильный! Темный!… Хоть раз! Хоть раз!!!

– Так и быть. Но сегодня – только один раз!..

Все кончилось слишком быстро, и ОН сказал: «Пора!» На мгновение она заколебалась: все-таки двое мужчин. Сильных. Храбрых. При оружии… Но с НИМ не нужно даже говорить о сомнениях: понимает без слов!

– Они будут спать, крепко спать. А ты получишь мой Знак. И часть моей Силы.

Повинуясь жесту ЕГО руки, она опускается на колени. ОН словно вырос, выше сосны, навис, заполнил все, весь мир… А ее скручивает, тянет куда-то вниз… пена, белая пена на губах…

…необыкновенно длинно вытягивается палец, касается ее груди и…

…и вокруг левого соска начертан ЗНАК! Странный, угловатый. Выступившая кровь залила его изнутри, а за пределы почему-то не потекла…

…и еще три маленьких знака. Вроде червячков. Скрученных…

– ЭТО НЕ ВСЕ!

Коготь вспарывает самую привлекательную часть ЕГО тела, и толчками хлещет черная кровь, и приближается ЕГО плоть – пульсирующая, желанная…

– ПЕЙ!

Она пьет жадными, крупными глотками, и черная кровь обжигает ее горло знакомым, сладостным холодом…

– ВОТ ТЕПЕРЬ – ТЫ ГОТОВА!

Она торопится назад, в стойбище (скорей бы покончить со всем этим и остаться с НИМ! Навсегда!). ОН – рядом, за спиной… Круг?

Не замечая, не обращая внимания на все эти колдовские глупости, она, как прежде, легко, одним движением, хочет перепрыгнуть…

УДАР! ОСЛЕПИТЕЛЬНАЯ ВСПЫШКА, СЛОВНО РАСКОЛОЛАСЬ ЕЕ ГОЛОВА!

…Она лежит ослепленная, оглушенная, а над ней неистовый злобный шепот!

– ДУРА! ПРОКЛЯТАЯ! ЖАБЬЕ ДЕРЬМО! ТЫ НЕ ПРОДЕЛАЛА ПРОХОД, КАК Я ВЕЛЕЛ?!

– НЕТ! Нет, Сильный! Я все сделала, все!..

Она ползет вдоль Круга, опасливо, едва-едва касаясь рукой невидимой преграды, всякий раз бьющей резкой болью…

(Да где же, где!.. А, вот! НАКОНЕЦ-ТО!)

Проход найден! Она с трудом поднимается на ноги и идет – медленно, осторожно, ощупывая собственный след. ОН рядом, сзади. Но, обернувшись, она, к великому удивлению, за своей спиной никого не видит. И лишь опустив глаза вниз, замечает: странный остромордый зверь с длинным и голым хвостом смотрит ейпрямо в лицо кровавыми бусинками глаз и как будто ухмыляется!

– Ты хороший пловец и сам знаешь: главное – чтобы ногу судорогой не свело! И воды не бояться! А они…

Молодой охотник с увлечением излагал Морту свои представления о том, почему дети Мамонта не любят воду и порой даже тонут. Разумно излагал, приходилось удивляться лишь одному: почему он сам – пловец никудышный. Морт слушал вполуха: он любил воду и предпочитал плавать, а не рассуждать о плавании. Но сейчас, когда нельзя спать и все равно понапрасну теряешь время, даже такой разговор лучше бессмысленного молчания и клевания носом.

Давно миновали ночи, когда стражи серьезно относились к своим обязанностям. Так было даже после того, как уничтожили лашии. Но время шло, и не было никаких опасностей, ни днем, ни ночью, и становилось все яснее и яснее: они здесь – одни, и лашии нет, и чужаков нет, и Тот, Неведомый исчез… должно быть, «стрела» (странное слово Вуул выдумал!) не понравилась! И наконец, охотники убедились: все эти ночные бдения – колдовские заморочки, пустая трата времени, не более того! Похоже, и сам Колдун это понимает: раньше, бывало, сам по ночам возле своего Круга шастал, а теперь разве что Лашилла там только и появляется. В себя приходит, должно быть. После вождя…

Чуткое ухо охотника уловило едва слышную поступь. Морт оглянулся. А! Легка на помине!.. Но что это? Не ко вдовам направляется, а… Ну и ну! Вождь, а последнюю ночь дотерпеть не может! Впрочем, не его это депо, и хорошо, что молодой ничего не заметил.

И Морт с наигранным интересом принялся поддакивать своему собеседнику.

Дрого спит, и лицо его какое-то беспокойное. Или это только игра теней? Анго чувствует, как и его самого начинает обволакивать сон. Скорей бы пришел отец! Почему-то он знает, что нужно обязательно дождаться отца.

Он подкармливает огонь, плещет в лицо холодной водой из бурдюка. Помогает, но не надолго. Может быть, выйти, пройтись? К кострам или даже вверх, к жилищу Колдуна? Быть может, отец встретится по дороге…

Нет! Нельзя оставлять Дрого в одиночестве! Спящим.

Что делать, если хочется спать, а спать нельзя? Если глаза слипаются даже от холодной воды? Думать, быть может? О чем-нибудь очень важном… Но о чем? Все ускользает…

А почему он сегодня так боится заснуть? Почему? Совсем недавно он даже старался заснуть прежде, чем отец вернется, – только редко это удавалось… Что же случилось сегодня, что?

Лашилла?! Да, он упустил, а вот Дрого догадался, и нужно отцу сказать что-то важное для всех, но Дрого… можно завтра… завтра…

Анго все же сморило. Даже не раздевшись, он упал лицом вниз на оленью шкуру. Рядом с братом.

Из глубин, из самых недр его «я», несмотря на навалившийся сон, настойчивый зов:

«Не спи! Не спи! Беда! Беда идет!»

– Да-да, я сейчас, сейчас… – бормочет Анго, или это уже там, во сне?..

(Шаги, шаги… Беда… Беда идет… Отец наконец-то – нет, не отец… Беда… Беда идет…)

«Не спи! Не спи!..»

– Нет силы… Силы… Дайте кто-нибудь!..

Это не отец. К жилищу приближались она и ее спутник.

Его слова теперь звучат прямо в ее голове, и отвечать можно не раскрывая рта.

«Ты сняла обереги, защищающие вход?»

«Да, Сильный!»

«Ты войдешь туда первой. Они будут спать. Ты погасишь очаг, подойдешь к их постелям и скажешь – так же, как сейчас, не вслух: „ДУХ ТЬМЫ! ПРИНОШУ ТЕБЕ В ДАР СВОЮ ПЛОТЬ И КРОВЬ! СЕРДЦЕ ВРАГА ДА БУДЕТ ТОМУ ПОРУКОЙ!“ И ты вырежешь его сердце. А я выпью ее кровь».

«Да, Сильный! Да, Великий!»

Вот и жилище. Ненавистное. ОН долго добирался сюда, долго! И наконец-то – ОН здесь! Его ненависть неутолима, но и в самом ее горниле есть наслаждение. Местью!

Нет сил вырваться… А беда уже вот она! Пришла! Здесь!

Анго мечется, силясь разомкнуть глаза… (Да сон ли это на самом деле?!) Он знает: брат в опасности, и он сам в опасности, и нужно только проснуться, только…

Голос.

Ему помог голос, знакомый голос, говорящий прямо над ним что-то невероятно мерзкое! В отчаянном усилии Анго разлепил-таки глаза.

Очаг погас, но все жилище наполнено нереальным багрово-желтым сиянием, льющимся неведомо откуда. Черная тень вздымается у входа, а здесь, прямо над ними…

Лашилла?

НЕТ! ГОЛАЯ ЛАШИИ!

И она говорит, что отдает ЕЕ?! Темноту! И что порука тому – СЕРДЦЕ БРАТА!

В занесенной руке багрово сияет что-то безжалостное, несущее смерть, и нельзя медлить, и нет времени браться за оружие…

Анго метнулся навстречу удару, закрывая брата своим телом.

Хриплый, исполненный ярости голос, в котором не было уже ничего человеческого, не по ушам резанул, ударил ее изнутри:

«ТЫ РАЗБУДИЛА ЕГО!»

«Нет! Сильный, НЕТ! Вот твоя Жертва, видишь ее кровь, пей, пей, а я сейчас…»

«ДУРА! ПАДАЛЬ БЕЗМОЗГЛАЯ! ЭТА КРОВЬ…»

Анго, уже мертвый, рухнул на тело брата, и горячая струя из его пробитого сердца, брызнув в мертвенно-белое лицо, на закрытые веки… в одно мгновение вырвала Дрого из наведенного сна!

И он понял сразу, в то же самое мгновение: брат мертв! Анго умер, чтобы спасти его, Дрого, и весь их Род. От Того, кто там, у входа…

– МАЛ! ЭТО МАЛ!

И он увидел, как ненавистная черная фигура вдруг съежилась, припала к земле – и безумный, невозможный свет в их жилище начал меркнуть…

– НЕ-Е-ЕТ! СИЛЬНЫЙ, НЕ БРОСАЙ МЕНЯ!

Это ОНА, проклятая лашии, убившая Анго, едва не сгубившая их всех! Сейчас он разделается с этой тварью, а после… Не уйдет и Мал! Ненавистная нежить!

Не думая об оружии, Дрого рванулся, чтобы голыми руками задушить эту…

Он не ожидал, что столкнется с такой свирепой, такой невероятной силой!

Голая лашии оторвала Дрого от себя, словно это был не мужчина, а новорожденный младенец, не глядя, ударила куда-то заостренным ребром, что дал ей Темный, уже обагренным кровью Анго, швырнула обмякшее тело назад, на лежанку, и бросилась ВОН, за НИМ!

– СИЛЬНЫЙ! ТЕМНЫЙ! Я ВСЕ СДЕЛАЛА, ВСЕ! НЕ БРОСАЙ МЕНЯ! ПОДОЖДИ!

Она расшвыряла набежавшую стражу и, не обращая внимания на шум, крики, топот ног, побежала к своему проходу сквозь Огненный круг.

Два человека словно выросли на ее пути. Арго и Колдун.

(Хорошо! Она принесет сейчас еще две Жертвы, и Темный простит ее невольную оплошность!)

Она хотела расшвырять их на ходу, как тех, что остались позади, потом одним ударом перебить шею этому глупцу, под которым она столько раз лежала, а если старик не сумеет уползти, то и его!

Прыжок!

Но из правой руки Арго на нее ослепительно полыхнуло голубым пламенем – еще сильнее даже, чем от Огненного круга. Удар прямо в сердце свел ее тело в последней судороге, и голая лашии рухнула мертвой к ногам вождя. Девственный клинок впервые исполнил предназначенное.

 

Глава 28

ПОСЛЕДНЯЯ СХВАТКА

Последняя Ночь Воздержания еще не кончилась, и женщины собирались кучками у своих жилищ. К мужчинам подходить нельзя, говорить нельзя. Жилище вождя – особое табу. Ясно одно: что-то случилось! Очень плохое, судя по всему…

Лучше всех это понимала Туйя, хотя никто не говорил ей ни слова… да и что бы услышала она, переходящая от боли ужасной к боли невыносимой? И все же там, где она пребывала сейчас, где все – одна сплошная боль, Туйя понимала: случилось непоправимое – с ним, с Дрого!

Вооруженные общинники столпились около жилища, где совершилось убийство. Колдун подошел к Дрого, опустился на колени и стал осматривать рану. На первый взгляд она была нетяжела, но Колдун помрачнел. По его приказу мужчины спешно разжигали очаг, чтобы согреть воду, а Донго побежал в жилище Колдуна за нужными травами.

Арго сидел рядом, держал сына за руку. Молча вглядывался в его лицо, стараясь уловить хоть слабую надежду. Дрого, узнав отца, прошептал еще раз: «Мал!» – и впал в забытье. Но и в забытьи своей правой рукой он крепко обнимал плечи мертвого брата.

Воду нагрели быстро: камни в очаге еще не успели остыть. И Донго не замешкался и не ошибся – принес то, что нужно. Но, промывая рану, прикладывая к ней свежие и старые распаренные листья, накладывая повязку, Колдун с тревогой, переходящей в отчаяние, вглядывался в багровые пятна, проступающие на лице не приходящего в сознание Дрого. Колдун уже понимал: все кончено! Он ничем не смог бы помочь, даже если бы при нем была вся Сила… Устроив раненого поудобнее (Дрого так и не разжал объятий), Колдун осмотрел пол и с отвращением поднял оружие Врага. Жаль, что сейчас, когда он бессилен, эта находка ничем не может помочь Дрого! Но потом, кому-нибудь еще… Он попросил у Арго кусок кожи, завернул этот отточенный кусок ребра лашии и убрал в свою поясную суму.

– Старый! Что скажешь? – прошептал вождь.

Колдун лишь посмотрел на несчастного отца. Арго понял все.

– Это был Мал. Дрого успел сказать. Но как он прошел через Огненный круг?

– Она! – Колдун кивнул на труп голой лашии, принесенный и брошенный у входа.

– Проклятая тварь! Почему я не прикончил ее сразу, как только увидел там, у лашии?

– Тогда вождь поступил мудро и милосердно. Милосердие не всегда приносит добро, но нельзя об этом жалеть! А то, что случилось после … теперь я вижу: она перехитрила не только вождя. Всех нас перехитрила! Здесь ничего не изменишь, – значит, не нужно ни жалеть, ни корить себя.

Вошли Гор и Вуул. Гор заговорил первым:

– Вождь, люди готовы. Не знаю, не ведаю, как сумел Мал вырваться из могилы, но мы его найдем и загоним назад. Уже безвозвратно; я сам разделаю его так, что…

Вождь молчал. Ответил Колдун:

– Это НЕ Мал. СОВСЕМ не тот Мал, какого знали мы все. Даже не тот, кого зарывали живым в могилу. Это нежить!

Охотники переглянулись. (Непонятно, но Колдуну виднее.) Заговорил Вуул.

– Пусть так, пусть не Мал – нежить. Мы найдем и прикончим эту тварь! Я не добил ее тогда, стрелами, но теперь…

Колдун печально покачал головой:

– Нежить вам не покажется. Да, ее можно развоплотить, лишить тела. Она это знает и не будет рисковать. Ты видел, ты знаешь, как нападает нежить.

– Мы найдем ее!

– Невозможно. Даже лашии умеют прятаться, а нежить – не лашии. Она намного опаснее и сильнее. И она способна менять облик… Может быть, я бы и смог ее узнать в ином виде; не уверен. Вы – нет.

– Так что же делать? Ждать, пока он перервет нам глотки поодиночке?!

– Нет. Нежить хитра, нежить сильна, но не всесильна. Она выйдет, если будет уверена в своей победе. Идти на нее должен кто-то один, много – двое.

– Вуул понял. Вуул пойдет один и отомстит за своего друга! Пусть только мудрый Колдун скажет: где искать Врага?

Арго, все еще сидевший подле сына, тяжело поднялся и положил руки на плечи молодому охотнику:

– Вождь Арго благодарит бесстрашного Вуула от всего сердца. Но Вуул не пойдет. Пойдет Арго. Это моя охота!

Слова были услышаны всеми – между общинниками пробежал ропот:

– Это невозможно! Вождь не может идти! Вождь может выступить только против другого вождя! Это закон!

Арго откинул полог:

– Да, вы правы. Вождь не может выступить против Мала… даже если он стал нежитью. Но тот, кто привел в свой Род лашии, кто спал с лашии как с женщиной и погубил тем самым своих сыновей, не может больше оставаться вождем. Выступит не вождь, выступит охотник Арго!

Сняв с шеи Священную кость, он вложил ее в руку умирающему сыну:

– Дрого, ты – молод, но ты достоин быть вождем детей Мамонта! Я, твой отец и вождь, по закону, установленному Великим Мамонтом и Первобратьями, передаю тебе свою власть на оставшееся время!.. Прошу тебя: не торопись на ледяную тропу. Подожди меня.

Ропот усилился. Вперед выступил старый Гор:

– Арго, что будет с нами, если…

– Арго идет не умирать. Арго идет избавить свой Род от нежити. Пока нежить в этом мире, нам жизни не будет! Это должны запомнить все, если Арго погибнет. Но если Арго победит и вернется, вы будете его судить. И изберете нового вождя.

Колдун твердо сказал:

– Я иду с тобой! Это и моя охота!

– Нет. Ты сам сказал: нежить хитра и рисковать не будет. Мал может не выйти к нам двоим. И потом, я должен торопиться. Колдун стар и не поспеет за шагом охотника.

– Пусть так. Я выйду вслед.

– Хорошо. Но – один.

– Колдун должен сказать несколько слов бесстрашному Арго. Наедине.

Вуул вышел вон, и по его знаку сыновья Мамонта отступили на несколько шагов, Арго и Колдун остались вдвоем. Они, мертвый Анго и умирающий Дрого. Отец надел свой колчан с дротиками, протянул руку к бивневому копью:

– Я должен спешить!

– Торопись медленно – даже теперь!

Колдун устало опустился возле очага, скрестив ноги. Арго продолжал стоять.

– Сядь! Мне трудно говорить так.

Чуть помедлив, охотник присел рядом, и Колдун заговорил:

– Слушай и запомни! Легче всего привлечь нежить туда, где было совершено зло…

Арго резко вскинул голову:

– Зло?! Да в этом Мире все пропитано Злом! И ходить никуда не нужно, можно и прямо здесь…

Колдун успокаивающе коснулся рукой его колена:

– Опять спешишь и попусту теряешь время! Так, да не так! Сюда Враг не явится, даже если все уйдут и ты останешься один. Это место для него – табу. Здесь твой младший сын жизнь свою положил ради своего брата да и за всех нас! Думаю, Враг там, где было гнездовище лашии. Только далеко это, а ночи теперь коротки. Боюсь, не успеешь сегодня.

Арго сделал нетерпеливый жест:

– Сейчас не зима, идти легко.

– Перед рассветом – самый глухой час, его любит всякая нечисть. Только времени для боя у тебя будет не много… может, это и хорошо. Если все же не успеешь, придется тебе следующую ночь там ждать.

– Успею! Что я должен буду делать, чтобы встретиться с нежитью? Просто ждать?

– Нет. Очертишь вокруг себя Круг – концом моего посоха, на самом живом месте, со словами… Потом трижды позовешь Его. Старым именем. Помни: не смотри в глаза нежити! Не отвечай нежити! Не выходи из Круга!

– И что же, любоваться мне на Него?! Или ругаться, как языкастая баба?

– Подмани Его на удар копья! Помни: твои дротики и копья бесполезны – бивень, дерево ли, – все едино. Поразить Врага можно только моим посохом!

Колдун снял с груди мешочек с сухой кровью Рода, взятой из Священной кости, и, напевая заклятие, натер острие осинового посоха.

– Вот твое копье! А теперь – дай мой кинжал, которым ты сразил голую лашии.

Арго, все еще сжимающий кинжал в руке, молча подал его Колдуну.

Колдун, изменив напев, тоже натер лезвие сухой кровью и вернул оружие.

– Это тоже может пригодиться. А дротики бесполезны, поверь…

– Но ведь после моего удара и кинжал уже не Девственный ?

Колдун усмехнулся:

– Это не девушка. Этот кинжал после каждого предназначенного ему удара не только остается Девственным, силу накапливает! Но используй его хотя бы раз на охоте… или для чего-нибудь еще – и все! Сделается обыкновенным кинжалом. Хотя и очень хорошим обыкновенным кинжалом! А теперь – главное! Арго! Я рассказал тебе о том, что дал мне колдун Куниц. Имя Света и Знак Света. С их помощью я защитился и прогнал Невоплощенное Зло. Но теперь Оно воплощено! Ты можешь защититься оберегами, можешь – Знаком и Словом, но ты не можешь только ими отправить нежить обратно! Для этого нужно все твое мужество, ты должен быть готов к гибели! Только так! И тогда Имя Света поможет. Запомни Его…

– Теперь… – Колдун встал и возложил обе руки на плечи Арго. – Я больше ничем не могу тебе помочь! Я бессилен. Но я пойду за тобой, потому что это и моя охота! Да, быть может, ты прав, и нам не следует появляться там вместе. Но я буду спешить. А ты знай: подмога – идет!.. Быть может, не такая уж и слабая, подмога…

Арго молча кивнул. Склонившись в последний раз над сыновьями, вглядываясь в лицо Дрого (кажется, спит!), он снова взял его руку, в которой была зажата Священная кость, и еще раз прошептал напоследок:

– Не уходи без меня! Подожди!

Тяжелая ладонь разжалась, освобождая руку сына.

Арго не шел, бежал через лес, туда, к той поляне, где были истреблены лашии. Казалось, Одноглазая бежит, торопится вместе с ним (помочь? помешать?). Глаз ее какой-то красноватый, в багровых пятнах, как лицо Дрого… Рука сильнее стискивает – не копье, колдовской осиновый посох (это – оружие?!); колчан с дротиками в такт бегу мерно бьет по левому боку («бесполезны»? как знать!); за поясом, у правой руки, – кинжал (кровь голой лашии стерта сухой кровью Рода из Священной кости; лезвие заговорено, и на нем – Знак!). От него словно исходит тепло, проникающее в живот и выше – к сердцу, и от этого тепла легче бежать… Только бы успеть до рассвета!

Лес молчал. Ни ветерка, ни шелеста листвы, ни зверя, ни птицы! Ничего, кроме шороха его собственных шагов, треска ветки, задетой его плечом… Молчание тревожило, пугало, но Арго бежал не задерживаясь, не останавливаясь ни на миг.

Вот та самая старая ель, возле которой встретил Дрого тех, кто шел на его поиски (давно ли это было?). Анго (нет! тогда еще Анга, девочка!), помнится, в страхе под хворост спряталась… Подумать только, они еще спорили потом, можно ли ее оставить среди детей Мамонта!..

Выбравшись на открытое пространство, он взглянул на звезды.

Успеет! Должен успеть!

…Наконец-то! Вот он, овраг, где скрывался его отряд, готовясь напасть на становище лашии. Оно совсем рядом, и можно перевести дыхание: до рассвета время есть…

«О! – Выбираясь по склону оврага, он запутался в кустах боярышника. – Торопись медленно!»

…Край ненавистного становища. Даже здесь все дышит смертью и неизбытым Злом! Черный, обгорелый кустарник – их ветровой заслон, сожженный в ту ночь, – так и не зазеленел. А вон и та сосна на краю обрыва, откуда наблюдали они за становищем. Где же лучше выйти на эту проклятую поляну? Где здесь, в этом гнездилище Зла, самое живое место? Подумав, Арго направился туда, откуда он сам и его люди двинулись на лашии. Где стоял Вуул со своим дивным луком.

Сосны расступились, открывая поляну лашии, их бывшее убежище. Да, поистине впереди словно начало ледяной тропы! Поляна была мертва; в свете воспаленного Глаза, уже цепляющегося за вершины елей, видно: мертво не только громадное черное пятно – остатки погребального костра, – но и все окрест. Трава здесь так и не выросла, и Арго почему-то был уверен: та одинокая сосна на краю обрыва тоже мертва. Или умирает. И еще казалось: багрово-желтые, почти неуловимые для глаза испарения медленно, непрерывно тянутся ввысь из черного пятна, оседают и снова тянутся… Злоба и Смерть владычествуют там, на поляне лашии, Смерть и Злоба. И еще – запредельный Ужас!!

Но здесь, у края поляны, у поваленной сосны, где стоял Вуул, растет трава и ощущается жизнь. Лучшего места не найти! Острием посоха посолонь Арго очертил Круг, произнося нужные слова. Выпрямившись, трижды ударил колдовским оружием оземь и трижды произнес:

– Мал! Мал! Мал!

ОН появился сразу, вдруг, посреди черного пятна выжженной земли, словно испарения внезапно сгустились в эту темную фигуру. Темную, хотя Одноглазая освещала ее во всех деталях.

Мал? Да. И —нет!

Голое существо, колени полусогнуты, руки опущены. Мал был сутуловат – этот согбен, как лашии: кисти рук покачиваются ниже колен. Мал был скуласт – скулы этого раздались еще шире… Но главное – глаза! Красные, горящие, не похожие ни на человеческие, ни на звериные. И такая могучая злобная сила ощущалась в этих глазах, такая неистовая, непримиримая ненависть!.. К нему, к Арго? Да, и к нему тоже, как к ничтожной частице этого Мира!.. Вспомнились слова Колдуна: «Это было само Зло!»

– Вождь Арго соскучился по своему лучшему охотнику? Мал – здесь! И, как видишь, Мал по-прежнему лучший охотник! Надеюсь, все мои бывшие сородичи могли это оценить!

Ледяной, скребущий уши голос, казалось, раздавался внутри, в самой голове.

– Чего же хочет великий вождь? Зачем он позвал Мала?

(Не отвечай нежити!)

– Я хочу отправить тебя назад!.. Туда, где твое место!

Склизкое хихиканье, еще отвратительнее, чем голос! Словно что-то липкое, студенистое медленно, но неудержимо втягивается в ушные отверстия, чтобы проникнуть в мозг…

– Не многого ли хочет великий вождь изгнанного Рода?

Молниеносно брошенный дротик безвредно лег у ног нежити. И вновь это хихиканье!..

– Пусть великий вождь попробует еще раз! Мал не будет двигаться с места.

Второй дротик пронзил нежить насквозь, как воздух, и с печальным звоном вошел в ствол сосны. И опять…

– Нет, нет! Защищен не только вождь Арго! Защищаться умеет и Мал!.. Но для чего ты пришел, Арго? Отомстить? Или просто полюбоваться на меня?

(Не отвечай нежити!)

– Мал пришел для честного боя! Арго хочет отправить его назад? Так пусть он выйдет из Круга и встретится с Малом лицом к лицу! Мал безоружен, у Мала нет ничего, кроме рук, но Мал – готов!

(Не отвечай нежити! Ни в коем случае не выходи из Круга!)

– Ах да, я и забыл! Ваш «великий» Колдун снова наплел своему вождю про Мала разные небылицы. И глупый вождь вновь поверил этому старому лису! Будто Мал – это и не Мал вовсе, а кто-то совсем другой…

(Резкий смешок, проникающий в уши не просто слизью – ледяной слизью.)

– Нет, великий вождь, пинками выгнанный вместе со всеми остальными из родных мест! Не обольщайся, я – тот самый Мал, лучший охотник в твоем стойбище, да и во всех ближних и дальних общинах! Тот самый Мал, который неизменно приносил вам лучшую добычу! И удачу! Который защищал вас от чужаков и даже от лашии! Которого ты лицемерно называл своим другом! И которому ты в дочери своей отказал, наслушавшись бабьих сказок! Да, да, именно бабьих : все ваши колдуны – это старые бабы, языкастые и никому не нужные, никому не дающие жить!.. Или ты не отказал бы мне, принеси я в твое жилище Начальный дар? Нет, ты предпочел, чтобы Айрис умерла! И не только Айрис… Лишь бы следовать во всем бредням Колдуна! И впрямь – как будут жить эти бездельники, сосущие вашу кровь, если вы вдруг им верить перестанете!..

(Не отвечай нежити!)

А ОН продолжал:

– Я – тот самый Мал, которого вы, в благодарность за все, что я сделал для Рода, терзали ножами и огнем, чтобы после заживо зарыть в землю! Но у меня есть Могучий Друг, который мне помог. Ваш старый вонючий лис солгал: Друг не предал меня, не покинул в беде. Спас, вопреки всем вашим колдовским штучкам, спас и дал Новую Силу! И я вернулся. И говорю еще раз: выйди из Круга, великий вождь, для честного поединка с тем, кого ты незаслуженно изгнал из Рода иприговорил к жестокой смерти! Лицом к лицу, один на один!

(Не отвечай нежити! Ни в коем случае не выходи из Круга!)

– Похоже, великий вождь детей Мамонта и впрямь пришел сюда лишь для того, чтобы посмотреть на своего лучшего охотника! Что ж, мы повидались, и сейчас Мал уйдет, до следующей встречи! Не надейся, вождь, я вас не оставлю в покое! Бегите, пересекайте текучие воды, – Мал вас нагонит. И сживет со света всех до последнего. Последним будешь ты, великий вождь! Если, конечно, твои сородичи не зароют заживо тебя самого сегодня, когда ты приплетешься назад ни с чем, – зароют за то, что ты спал с моей бабой! Надеюсь, мой дар пришелся тебе по вкусу? Хорошо, что прикончил ее, спасибо, мне она уже давно надоела… Ну, чего же ты ждешь? Скоро рассвет, и я уйду, и тогда ты тоже убирайся прочь: на следующую ночь не приду, не надейся! Да что это я: «великий вождь» да «великий вождь»! Ты, быть может, оттого-то меня и не слышишь: ты ведь уже и не вождь больше! Но остался же еще Арго-мужчина, Арго-охотник! Или уже нет? Мал хоть и изменился немного, но остался мужчиной. Храбрым мужчиной! И он подаст пример трусоватому Арго и покинет свою Защиту!

Тварь вышла за пределы черного пятна. Теперь она стояла на чистой земле, всего в нескольких шагах от Арго!.. (Ни в коем случае не выходи из Круга!)

– Да, я вижу: Арго и не мужчина больше, просто трус! Трусливее Каймо!.. Малу стыдно, что он почитал вождем труса! Ну что ж, я ухожу. Прощай, старая, гнилая, трусливая баба, до следующей встречи! Не бойся, я не буду есть сердце труса. Мне оно ни к чему. Лисы сожрут тебя со всеми твоими потрохами…

Арго перехватил колдовской посох для броска и, переступив Круг, метнул его со всей силой.

Он успел заметить, как посох впился в землю. А Мал (Мал?! Теперь в нем не было ничего от Мала), НЕЧТО, расправившее перепончатые крылья, с победным криком ринулось на Арго!

Он был смят, скручен, стиснут такой чудовищной силой, которую не мог даже представить! Мамонт? Нет! Будто, целое стадо мамонтов навалилось на Арго! В этом нечто не осталось уже ничего от той согбенной фигуры, ничего, кроме глаз, горящих красным победным сиянием… Арго понял: он – погиб!.. Но правая рука охотника стискивала рукоять костяного освященного кинжала. И, не сомневаясь в своей гибели, желая лишь одного: чтобы это зловонное чудовище ушло вместе с ним, Арго из последних сил вонзил Девственный кинжал в навалившееся на него желтое гноящееся брюхо и произнес Имя Света!..

Колдун вышел в путь не сразу. Еще раз осмотрел Дрого (по-прежнему без сознания; багрянец уже на грудь перешел; безнадежно!), распорядился об уходе за раненым (Вуул и Донго – они самые верные). Прислушался к тому, что происходит в жилище, где рожает молодая женщина… Почти вдова! Он Колдун, он мог бы пойти и туда, но не сейчас, когда нужно встать на эту тропу. Быть может, свою последнюю тропу в этом Мире.

Уже собравшись в путь, наказал мужчинам:

– Смотрите в три глаза. Слушайте. Будет какой-то знак. Быть может, не один. Но выходите туда только с рассветом. И не все, пусть распорядится старый Гор.

Колдун спешил изо всех сил. Он ни разу не был на поляне лашии, но в эту ночь тропа вела его сама. Временами идти было мучительно трудно, особенно без посоха, а порой казалось, он и не идет вовсе – летит, не касаясь земли, не сминая травы, летит, поддерживаемый кем-то неведомым. Прислушиваясь к замершей ночи, всматриваясь в воспаленный глаз Небесной Старухи, Колдун старался понять, что происходит там, где Арго сошелся со злейшим Врагом для последнего боя. Неравного боя! Слишком неравного…

Колдун с великим трудом карабкался по склону какого-то оврага, цепляясь за ветви боярышника, не обращая внимания на боль от шипов… Вопль? Вихрь? Он не знал, что именно внезапно пригнуло кустарник, сбросив его на самое дно…

Ветер пронесся по стойбищу. Качнулись жилища, казалось, их вот-вот сметет порывом ветра… Мужчины, столпившиеся в центре стойбища у общего огня, невольно вскинули руки, защищаясь от взвившегося столпа искр…

Умирающий Дрого внезапно широко раскрыл глаза и привстал… Вуул и Донго метнулись к своему другу, стараясь уложить его поудобнее. Очнувшийся Дрого узнавал друзей и слабо улыбался, но говорить не мог. Слабый, почти неуловимый шепот…

Наклонившись к самым губам, Вуул разобрал:

– Туйя… Как… Туйя?

– Хорошо, все хорошо, не беспокойся, все хорошо, – бормотал Вуул. Мучительно хотелось нарушить все законы и запреты, побежать сейчас в то жилище, к его очагу, на руках принести сюда Туйю, чтобы хоть простились… Или хотя бы узнать: как она там на самом деле?!.

Вопль, прозвучавший вслед за ударом кинжала (Арго не был уверен, ушами ли он слышит этот истерический визг), не просто оглушал, он раздирал внутренности! Но – Арго не мог ошибиться – в нем чувствовалась не только древняя, вечная, неистощимая злоба – досада и отчаяние ощущались в этих звуках: досада хищника, от которого ускользает жертва, отчаяние победителя, терпящего внезапное поражение! Нет, тварь не собиралась сдаваться, но хватка ее ослабла, и Арго, полузадохшийся от зловонной жижи, струей хлеставшей из раны, нанесенной Девственным кинжалом, сумел вывернуться из-под навалившейся туши.

«Поразить Врага можно только моим осиновым посохом… Для этого нужно все твое мужество, ты должен быть готов к гибели! Только так! И тогда Имя Света поможет».

Осиновый посох? Вон он, в десятке шагов, не больше!

Тварь билась, судорожно пытаясь достать охотника. Гигантский коготь невообразимой, мохнатой, состоящей как бы из множества суставов лапы, раздирая замшу, впился в бедро. Арго освободился резким рывком, невзирая на боль и хлынувшую кровь…

Почему так трудно бежать? И как кружится голова!..

Казалось, посох не в нескольких шагах, а где-то неимоверно далеко, быть может, у самой Великой воды … Казалось, сам воздух стал вдруг плотным, как вода… Казалось, Арго не бежит, а медленно плывет в этом сгустившемся воздухе.

Вот он, наконец-то! Руки ухватились за дерево. (Вот твое копье!) Если бы не посох, он бы упал и, возможно, больше не встал. Откуда эта слабость? Почему так кружится голова?

Имя Света!

Стало легче. Прислушиваясь к себе, Арго, имевший дело с духами, понял: кто-то пришел ему на помощь! Кто? Он не знал, не понимал… Не важно! Это – Друг!

Стискивая свое оружие, Арго обернулся лицом к Врагу … То, что билось на земле, стремясь собраться с силами для борьбы, не могло быть описано человеческим языком! К тому же оно не оставалось одним и тем же, оно непрерывно меняло формы – глаз воспринимал отдельные мелькающие детали: нечто вроде крыла гигантской летучей мыши, членистая лапа с когтями, какие-то извивающиеся то ли ремни, то ли веревки, вздувшийся и опавший пузырь – все это являлось на миг, чтобы тут же смениться чем-то иным, еще более жутким, еще более невообразимым… Неизменными оставались только глаза – кровавые, горящие яростью! Если бы не новая Сила, Арго, вероятно, потерял бы рассудок! Но теперь он знал: чем бы или кем бы ни было это, его можно одолеть! И Оно будет побеждено!

Арго устремился к Врагу.

И снова он словно идет сквозь воду, ставшую еще более плотной…

Защищаясь, Оно выбросило навстречу охотнику нечто похожее на гигантскую клешню рака… Все равно! Вперед!

Арго не знал, где таится сердце этой твари (да и есть ли у нее сердце?!). Нацелившись колдовским копьем между огненных глаз, он всем телом нанес удар – с Именем Света!

Новый визг, начавшийся с того звука, которым закончился первый, усилился, перешел предел, доступный человеческому уху… Теперь он был где-то внутри – неслышим и все же оглушителен. С тяжелым стоном рухнула сосна… Помедлив – другая…

Колдун упал на тропу, закрывая голову руками. Нечеловеческий вопль (вопль?!) бросил его на землю. Что это значит?.. Ответ пришел сам собой: бой – завершен!

Черный вихрь пронесся над стойбищем. Мужчины пригнулись, заметалось пламя общего костра… Дрого вновь встрепенулся и широко раскрыл глаза.

– Дрого! Дрого!

Умирающий улыбнулся. В этот раз его голос был почти по-прежнему ясен:

– Все, Вуул! Все! Отец победил! Скажи Туйе…

Голос вновь слабеет, замирает. Наклонившись, Вуул сумел разобрать лишь отдельные слова:

– Хорошая… позаботься… и сын…

Арго шатался и смотрел на происходящее. Посох Колдуна почернел, обуглился и постепенно исчезал – таял. Исчезало и Нечто, в которое был нанесен удар. Теперь это превратилось в какой-то бесформенный ком. Тающий… Меняющий очертания…

На траве лежал глубокий старик. Похожий на Колдуна, но не Колдун. Кажется, Арго вспомнил… Маленький Мииту, уже видящий начало ледяной тропы! Над ним склонилось ЭТО лицо… ХОРРУ?! Живой?!!

Во взгляде старика не было ни злобы, ни вражды, ни надежды. Только бесконечная невыразимая мука…

И вновь – перемена!

Теперь это был Мал – тот, каким Арго видел его в последний раз: колени подтянуты к подбородку, стиснут ремнями… А в глазах – та же мука.

Почему так кружится голова? Откуда такая слабость?

Фигура Мала таяла, быть может, уходила в землю…

Но почему такая слабость?

Арго все понял, бросив взгляд на свое левое плечо. Тварь действовала четко: коготь разорвал шейную вену, и левый рукав был черен от крови… Странно, что он все еще жив…

Арго попытался зажать рану, понимая, что это совершенно бесполезно… Но вдруг он сможет дождаться Колдуна?

– Нет. Настала пора!

В нем самом или извне прозвучал этот голос?.. Арго понял: это Тот Друг, что пришел ему на помощь.

– И все-таки подожди. Совсем немного, сейчас придет Колдун.

– Не могу. Он поймет.

Арго отступил к поваленной сосне и медленно опустился на землю, прижимаясь к ее стволу.

Мир менялся на глазах, наполняясь дивными, невиданными прежде красками и неслыханными, чарующими звуками, в которых хотелось раствориться… Прежнее – лес, поляна лашии, одинокая сосна – оставалось видимым, но сквозь них словно просвечивало Иное. Намек на величественное великолепие, которому нет слов… во всяком случае, на его языке… Да и прежнее, знакомое, уже не оставалось прежним: каждая травинка, каждый мураш вдруг стали отчетливо различимы – все вместе и каждый по отдельности, и все яснее открывались их смысл, их связь с тем, неземным великолепием… Хотелось плакать и смеяться, совсем беззаботно, по-детски. Арго (нет, не Арго! сейчас он уже тот, кому пристало лишь Тайное Имя!) испытывал такой восторг, такую любовь к этому дивному Миру, такое счастье, по сравнению с которыми даже лучшие мгновения его земного бытия представлялись теперь лишь слабыми намеками…

На какой-то миг прямо перед ним предстал юноша в белых одеждах…

(Белый Охотник!)

Тот улыбнулся и словно шепнул что-то такое, от чего он понял всем своим существом: и это все – лишь отсвет…

Краски и звуки слились воедино, окружили белую фигуру и, словно огненный стремительный вихрь, переливающийся цветами и звуками неземной красоты, унеслись куда-то в запредельную высь… На миг он и сам словно поднялся в этом вихре, но не взлетел с ним вместе, был плавно опущен назад, на землю.

Этот Мир, хотя и потускневший, все равно оставался уже Иным. Или иным стал сам Арго, все его чувства… И видел он не только поляну лашии (да и что это такое – поляна лашии?!). Он видел и Колдуна, совсем рядом, он сейчас будет здесь и еще успеет сказать что-то тому… Арго… И стойбище, и всех, кто там есть, – всех вместе, и каждого в отдельности! И он услышал первый крик своего внука, и он пришел к сыну, который все же дождался… да и второй сын, Анго, ждет их, только немного дальше…

– Дрого! Сын! Ты слышишь меня?

– Да, отец!

– Все сделано! Я иду!

– Я тебя жду!

Проход открылся рядом, тут же, у его ног, и каким-то непостижимым образом одновременно и там, в очаге, подле постели, на которой лежал Дрого. И, уже вступая в этот проход – нору, туннель, ведущий на ледяную тропу и в Иное, – он успел поймать прощальный взгляд Колдуна, склонившегося над покидаемым телом, улыбнуться и сказать – не словами, ответным взглядом:

– Ничего, старый! У тебя тоже будет все хорошо… Хотя и не так, как ты думаешь!

Дрого нашел руку Вуула и слабо пожал:

– Все кончилось.

Его взгляд на миг задержался на лице друга и стал отдаляться… Что видел теперь Дрого, на что смотрели его стекленеющие глаза? Кто знает… Вуул упал лицом на его грудь и зарыдал – взахлеб, но стискивая зубы. Рядом – никого, кроме Донго; никто не увидит… А Донго поймет, он и сам плачет!

Удар черного ветра коснулся каждого общинника. Гор был единственный, кто помнил, как однажды от такого удара рушились деревья, вспыхивали жилища… Но сейчас он миновал без вреда! Гор легко отшвырнул в сторону свою дубину.

– Арго победил! Пятеро, – он вскинул вверх свою левую ладонь с растопыренными пальцами, – пойдут со мной на поляну лашии. Остальные пусть ждут!

В этот момент из жилища Дрого, откуда уже давно доносились стоны и крики роженицы, раздался последний, нечеловеческий крик – и вслед за ним плач младенца! Гор улыбнулся:

– Ну вот! У нашего нового вождя – сын! Быть может, предки и над отцом сжалятся?

Они уходили до рассвета. Гор решился нарушить запрет Колдуна потому, что поданный знак был слишком ясен: нежить охотникам больше не грозит. А с прочими опасностями предрассветного леса они и сами справятся!

Колдун опоздал совсем немного. Склонившись над умирающим Арго, он понял главное: перед ним не побежденный – победитель! И он уходит на ледяную тропу без боли и сожалений. И что-то еще светилось в прощальном взгляде бывшего вождя детей Мамонта, какое-то высшее знание, воистину великая мудрость…

Все кончилось! Колдун положил тело вождя на траву, в центр очерченного им Круга, и прикрыл плащом.

Уже занималась утренняя заря, и глаз Небесной Старухи, опускающийся за лес, очистился от багровых пятен. И лес не молчал больше: разноголосые переклички, радостное, чистое, ликующее пение лесных пичуг встречало это утро! Колдун был уверен, что такого ликования он не слышал уже давно… если вообще слышал когда бы то ни было! С Врагом покончено, нежить развоплощена, и…

(А как обстоит дело с его Силой?)

Колдун говорил вождю, и не раз: его Сила должна вернуться, когда будет повержен отнявший ее Враг. Но так ли это на самом деле? Не терпелось проверить – прямо сейчас, немедленно! Но духи капризны, их придется приручать снова… Нужно время, нужна осторожность!

(Но, быть может, все уже ясно? Сам, на своих стариковских ногах, да еще без костыля, да еще по неведомой тропе, он ни за что не смог бы достичь поляны лашии так быстро.)

Нет, нельзя обольщаться! Это как тогда, с Анго. Конечно, это духи помогли, но они и простому охотнику порой помогают не хуже! Но это не значит, что к тому, кем по прихоти своей овладели духи, вернулась Колдовская Сила! Но он верит: она должна вернуться, обязательно должна!..

(Ну а если?..)

Нет, не может быть, чтобы он лишился Силы навсегда! Ведь он все же пусть и не великий, но уж конечно и не последний! Но если такое случится, – что ж, он и так слишком долго подражал «мудрому Узуну»! Больше этого не будет. Если Сила не вернется, он не станет жить дармоедом в своей общине! Он сам уйдет на ледяную тропу! А их Род, их община… Что ж, пусть тогда о людях позаботятся предки. И духи-покровители. Встретившись с ними Там, в Земле сновидений, он сможет сделать для Рода больше, чем здесь, оставаясь не Колдуном, а бессильным, никчемным стариком, не способным справиться даже с самой простой болезнью… Кроме тех, что могут лечить и сами охотники.

Велик соблазн, но сейчас он не будет и пытаться проверять Силу. Он подождет охотников, проводит тело Арго и останется здесь один. При нем все необходимое, чтобы проверить: возвращаются ли духи-помощники? Слышат ли его вновь духи-покровители? Очищены ли пути в Верхний и Нижний Миры? Быть может, он сможет это понять только ночью…

Охотники пришли раньше, чем Колдун их ждал.

– Вышли до рассвета, – коротко бросил Гор, – поняли: с нежитью покончено! Это так?

– Да! – ответил Колдун. – Смотрите!

К огромному черному пятну от костра, на котором сгорели трупы лашии, примыкало еще одно пятно, тоже черное, но как бы присыпанное почти неуловимой желтой пылью. И в нем угадывался контур скорченного человеческого тела. Колдовской посох исчез бесследно, но костяной кинжал был тут, воткнутый в самый центр пятна.

Колдун извлек его из земли. Оружие словно посвежело, и утренние лучи заиграли на полированном лезвии. Это по-прежнему был Девственный кинжал!

– Нежити больше нет! Она развоплощена, и сейчас тело Мала там, где ему и должно быть. В могиле.

Охотники и Колдун молча склонились над телом Арго.

– Он спас нас всех! – со вздохом промолвил Гор. – Мы захватили белоснежные шкуры… хотя и надеялись, что не понадобятся. Будем готовить носилки, и пора в обратный путь! Великий Колдун, тебя ждут, ты очень нужен! Туйя родила сына, но она – вдова: Дрого умер, когда мы уже вступали на тропу. У детей Мамонта нет вождя, и только ты…

Но Колдун покачал головой:

– Гор! Старый! Я должен остаться – здесь. Быть может, ты не знаешь, но ваш Колдун потерял свою Силу, ее отняла нежить, и теперь я надеюсь ее вернуть. Но для этого я должен остаться один. Здесь.

Охотники взволнованно зароптали. Гор заговорил почти возмущенно:

– Колдун! Старый! Это невозможно! Нужно готовить павших к ледяной тропе, а нового сына Мамонта – к этому Миру! Кто, кроме тебя, может это сделать?! Мы должны выбрать нового вождя, – как нам быть, если мы не услышим голос предков?!

– Потому-то я и останусь! Чтобы вы смогли действительно услышать голос предков и советы духов… а не пустую болтовню выжившего из ума старика! Для того чтобы подготовить наших братьев к пути на ледяную тропу, я не нужен, а это займет остаток дня и всю ночь. Погребение будет завтра, и завтра я вернусь, обещаю! Если только ко мне вернется моя Сила!

Заговорили все разом:

– Как так – «если»?! А если нет, что тогда? Нам всем погибнуть? И вождя бросить без погребения?

Колдун ответил твердо, прекращая все споры, все возражения:

– Если нет, тогда я вам не буду нужен. Тогда и не ищите меня! Колдун детей Мамонта, ученик великого Хорру, – не «мудрый Узун» и дармоедом жить не будет! Тогда… вы знаете обычаи: пусть старый Гор бросит клич. Думаю, что отзовется Донго. Думаю, он настоящий; жаль только, я не успел его ничему обучить… И да помогут вам Великий Мамонт, Первобратья и наши предки!

Говорить больше было не о чем. Тело Арго, завернутое в шкуру белой кобылицы, положили на носилки, и охотники медленно двинулись в обратный путь. Колдун долго смотрел им вслед. До сих пор он верил: Сила вернется! Но сейчас ему казалось: своих сородичей, сыновей Мамонта, он видит в последний раз!

 

Глава 29

ВОЛЧИЦА

Поздняя ночь. Небесная Старуха, окончательно проснувшись, пристально смотрит на Колдуна, сидящего на корне одинокой сосны. В ее взгляде чудится насмешка. Колдун сидел, обхватив сцепленными пальцами колени, голова опущена на грудь. Можно было подумать, что он спит, но он не спал. И Одноглазая – единственный соглядатай – это знала.

Колдун близок к отчаянию. Еще не совсем, еще будет сделана последняя попытка, но надежды оставалось все меньше и меньше. По правде говоря, ее уже вовсе не было, надежды на возврат Силы! Хотелось хотя бы пообщаться с кем-нибудь из невидимых. Напоследок. Если уж до предков не добраться, если никакие духи больше не приходят… Если его потаенное око ослепло навсегда!

Да, он пытался. Снова и снова пытался стать тем, кем когда-то был. КОЛДУНОМ! Тем, кто действительно связывает Миры и Времена, видит скрытое, обращается с невидимыми. Тем, кто видит тайные, внутренние связи, когда невинный вроде бы поступок может привести к непоправимому. Услышать – и понять действительную волю предков; защитить не от копья, не от когтей тигрольва – от скрытого удара, – все это и многое, многое другое могут только колдуны. Настоящие колдуны!

Они разные. Есть и такие, как Хорру. Могучие и злые. Но и для таких главное – Род. Его защита, его процветание. Чтобы люди были здоровы и сыты, чтобы женщины много рожали – сильных, выносливых детей. Чтобы ни чужаки, ни несчастья, ни болезни не могли уничтожить Род.

Колдуны не всеведущи, нет! И за свои ошибки они платятся жестоко, как расплатился и он сам, Колдун детей Мамонта, не сумевший понять и предотвратить жестокий удар, нанесенный их Роду через отступника – слабака, казавшегося самым сильным.

Почему все так получилось? Пожалел! Вот тебе и пожалел, – и община его неведомо где, и Род распылен, и неведомо, что будет с ними со всеми! А он сам…

До заката Колдун готовился. Ничего не ел и даже не пил воды: сидел, скрестив ноги, вот здесь, на этом самом месте, осторожно пытаясь прощупать Иное. Потаенное око… нет, все попытки его раскрыть – хотя бы в сторону своих, стойбища, – не приводили ни к чему! Временами казалось: вот оно! Но нет, сны, мара, шутки духов! Это он отличал от настоящих видений даже теперь, даже потеряв Силу!

На закате Колдун сделал первую попытку. Призвать самых слабых, самых послушных. Осторожно призвать, как бы для совета (им это всегда лестно: с ними не советуются – им повелевают). Они пришли. Некоторые… и не всех он знал. Вначале выказали покорность, удивление, готовность ответить – и, не дождавшись первого вопроса, оставили его. Все, разом. Пришли, чтобы посмеяться! Даже над мелюзгой он не имеет больше власти!

Колдун пытался найти своих покровителей, самых сильных, самых надежных. Ничего! Серый искрящийся туман – и нет ответа, нет отклика!..

Он вернулся в Средний Мир, когда уже наступил поздний вечер. Начало ночи: Одноглазая, казалось, еще удерживает в своем сиянии свет уже ушедшего солнца. Колдун отдыхал, когда сгустилась ночь, для следующей попытки. Всем своим существом он впитывал этот Мир – прохладный, чуть сладковатый воздух, раз за разом, при каждом ритмичном, медленном вдохе, наполняющий все его тело, суховатую чешуйчатую кору, щекочущую голую спину (дерево умирает!), сосновые иглы под босыми ступнями… Он вслушивался в ночные звуки – не только в короткую птичью перекличку, топот оленьих копыт, жалобный призывный голос одинокого молодого волка, но и шуршание катящегося по склону комка глины, и стремительное движение ядовитого пластуна было ведомо его слуху. Земному слуху, только земному… И, вглядываясь в то, как почти погасший вечерний свет сменяется полновластием Одноглазой, в сиянии которой теряются даже звезды, Колдун уже и не пытался открыть свое потаенное око…

Отдохнув, до предела наполнив себя Жизнью, Колдун сделал другую попытку: пройти над ледяной тропой – к предкам. Тщетно! Стена, на которую он наткнулся, еще глуше, еще безнадежнее, и нет помощи, нет отклика, даже самого смутного… Ничего! Молчание и мрак!

В отчаянии, почти вернувшись, но оставаясь на грани Мира, он воззвал ко всем невидимым, ко всем, кто когда-то помогал ему, служил… Оставаясь на грани, Колдун пытался соединить Миры, увидеть, прочувствовать их сплетение… Он не ищет ответа, не интересуется ничьей судьбой, просто хотя бы ощутить вновь то, привычное для колдуна… Нет! Только Средний Мир – видимый, слышимый, осязаемый! Сосна за спиной, ночной ветер над обрывом, сыпятся сверху сухиеиглы, в глаза бьет белое мертвое сияние, заливающее мертвую поляну лашии… И во взгляде Небесной Старухи – насмешка!

…Он должен еще раз отдохнуть – перед последней попыткой! Хорошо отдохнуть, лучше, чем прежде! Колдун прикрыл глаза, стараясь отрешиться от окружающего, но еще не пытаясь уйти из Среднего Мира … Теперь он вспоминал и думал, снова и снова возвращаясь к тем, кто в тяжелых сомнениях покинул его здесь, унося тело победителя, павшего в неравном бою.

Первые лучи рассвета возвестили конец табу – Дней Воздержания. Мужья и жены, матери и сыновья, братья и сестры ждали этого момента с великим нетерпением и в большой тревоге: о том, о чем мужчины знали, женщины только догадывались по тому, что могли видеть и слышать. Правда, основное было понятно: дети вождя ранены или убиты (ночью говорили разное), и во всем виновата Лашилла! Знали и то, что Арго ушел на Врага (почему-то один!). Когда налетел черный вихрь, женщины были в жилищах (почти все мужчины собрались в это время у общих костров: лучше не выходить, чтобы невзначай не нарушить табу ), и многие ждали неминуемой гибели. Все, как одна, восприняли этот вихрь совсем иначе, чем мужчины: для мужчин он знаменовал победу Арго над нежитью, для женщин – гибель вождя. О том, что Арго уже не вождь, они не знали.

Сейчас, когда мужчины рассказали о том, что случилось, многие женщины тихо плакали, не дожидаясь начала обряда. Обряд нельзя начинать, пока не вернется Гор с охотниками… Быть может, и с Колдуном, и с Арго-победителем! Мужчины знали твердо: Арго победил, – и очень надеялись, что он жив. Женщинам не было дела до нежити, но, что Арго умер, они знали столь же твердо!

Вуул первым делом наведался к Туйе, конечно только ко входу: навещать роженицу на следующий день после родов могут только ее муж, отец или брат.

Вышла Нага, усталая, измученная. Улыбнулась:

– Все хорошо! Сын! А где же сам отец?!

Роды были так тяжелы, что и Нага, и Ола так толком и не поняли, что творится в стойбище. А те, кто знал и заглядывал ночью в жилище Дрого, молчали: боялись – Туйя услышит!

Узнав, что Дрого и Арго мертвы, что их отец, а вслед за ним и Колдун выступили на нежить, что сейчас все ждут возвращения Гора… а быть может, и победителей, Нага какое-то время стояла неподвижно, опустив руки. Губы ее дрожали.

– Вот так же и Йом! Хорошо, что Туйя спит.

– Что с ней?!

– Трудно было… Но бывает и хуже. Вот вернется Колдун…

Послышался требовательный плач младенца, и Нага, не договорив, скрылась за пологом.

До возвращения мужчин начинать обряд нельзя, но можно подготовить все, что нужно: шкуры, воду для омовения тел, инструменты для рытья могил, хворост для костров, много чего… И запасы сухой крови проверить (хотя это – дело колдуна ), и о тризне позаботиться (ну, это женщины ). Вуул зашел в жилище вождя (Донго так его и не покидал), присел рядом с мертвым другом и тихо заговорил:

– Дрого, ты уж прости меня, не могу я как Донго – сидеть да вспоминать, что было! Я уж займусь делом, хорошо? Готовиться нужно вас на ледяную тропу провожать.

Донго встрепенулся:

– Я тоже!

Но Вуул опустил руку на его плечо и легонько нажал:

– Сиди, сиди! Побудь здесь. С ними. Дрого будет рад, нехорошо ему сейчас без живого оставаться!

Выходя наружу, Вуул споткнулся о труп голой лашии :

– Эй, охотники! Для чего тут эта падаль валяется? А ну-ка, помогите кто-нибудь…

Странно, но Вуула, совсем еще молодого, охотно слушались. Голую лашии отволокли за пределы Огненного круга и швырнули в какую-то впадину – остаток неглубокого, почти целиком затянутого землей овражка. Что с ней делать дальше, решит Колдун.

Вуул заговорил о том, что надо бы и подготовкой заняться, а то пока вернутся, да пока расскажут, да пока обряд начнут, – и до завтра можно не управиться!

И вновь никто с ним не стал спорить, не почувствовал себя уязвленным: чего, мол, этот мальчишка тут распоряжается?! Напротив, казалось, все только рады, что вот нашелся кто-то, берущий на свои плечи общее дело! Впрочем, Вуул и не распоряжался. Он как бы… советовался с остальными охотниками, как лучше сделать то, что должно. Уважительно советовался. И каждый был рад дать дельный совет, и мужья призвали жен, отцы – дочерей, и работа пошла так, как если бы в их общине был вождь. Печальная работа, но она лучше бесприютного, мучительного ожидания.

Когда вернулся Гор, работа была в разгаре. Вуул и еще двое мужчин выделывали мотыги из рогов северного оленя и говорили о том, какая хорошая вещь эти рога! Порой – не хуже бивня…

Общинники столпились вокруг шестерых хмурых мужчин. На землю бережно легли носилки, и один из охотников откинул кусок шкуры, прикрывавший лицо Арго. Женщины заплакали. Вначале тихо, потом сильнее и сильнее.

– Арго погиб, – произнес Гор, – но он победил! Нежити нет больше, и Мал отправлен в свою могилу – рукой нашего прежнего вождя! Так сказал нам Колдун. И мы видели пятно на земле – все, что осталось от Мала!

Мужчины вполголоса переговаривались, женский плач становился все сильнее и сильнее. Трудно говорить, еще труднее слушать, но Вуул спросил:

– Гор! Старый! А где Колдун?

На этот вопрос Гор ответил не сразу, и ответ его вызвал не ропот – оцепенение!

– Колдун остался на поляне лашии. Он потерял Силу! Он сказал: «Если предки вернут мне мою Силу, ждите меня завтра. Если нет, я не приду никогда! Тогда – не ищите ни меня, ни мое тело: я сам уйду на ледяную тропу, чтобы упросить Великого Мамонта спасти наш Род!» Так сказал Колдун.

– Но… – Вуул никак не мог собраться с мыслями, настолько ошеломляющей была эта новость! – Но… как же без Колдуна мы проводим наших братьев на ледяную тропу?!

Гор шумно вздохнул и насупился. Всю обратную дорогу он только об этом и думал!

– Ничего не поделаешь! Главное – завтра. А сегодня… Будем делать что можем!

– А что с голой лашии? Бросить волкам и лисам?

Похоже, Гор рассердился:

– Ну что ты хочешь от меня, Вуул?! Я охотник, ничего не смыслю в колдовских делах! Будем ждать. Если завтра не вернется… Пусть тогда Донго решает, так Колдун сказал!

Донго побледнел:

– Но… Я даже учеником его не был! Только хотел!..

– Да не знаю я ничего! – с досадой повторил Гор. – Не знаю! Будем делать что можем, – да вы уже и сами начали! И будем просить духов и предков, чтобы они вернули нашему Колдуну Силу! А сейчас… Давайте делать, что начали! Хоть об Арго позаботимся!..

Но вышло иначе. Мужчины, пожалуй, и готовы были прекратить расспросы и делом заняться, да ведь есть еще и женщины!

Лана выбежала откуда-то из задних рядов и упала ничком, раскинув руки, с криком:

– Старый! Лана виновата во всем! Прикажи казнить Лану!

Она не вдруг поняла, что произошло, даже когда услышала рассказы охотников. Слишком не умещалось все это в ее сознании: Лашилла, которую она привыкла считать несчастной, которой они все покровительствовали, Арго, и в постели остававшийся для нее прежде всего вождем детей Мамонта, дети Арго, которых она всегда любила, и неведомая нежить, о которой она никогда и не думала…

И свою роль во всей этой истории Лана поняла не вдруг, настолько чудовищным, невозможным было все то, что случилось, по сравнению с ее намерениями. С тем, что никому и никогда не желала она зла! Она ведь только добра хотела – всем: и вождю, и Лашилле… и их детям конечно… да и себе самой – что скрывать!..

Лана заглядывала в жилище, где рожала Туйя и была Ола – единственный близкий ей человек! Но это было еще ночью, еще тогда, когда и сама она ни о чем не знала толком, так, слухи, и Оле было не до нее, и Туйя металась в боли…

А после – и подойти страшилась! Не могла, ведь если бы не она… Все были бы живы и здоровы!!!

Никто не корил Лану, никто и не знал даже, что Лана виновата, что именно она всему виной! Даже Эйра не знала – ругала Олу (а той и дома-то нет!), а Лане вроде даже сочувствовала:

– Ты что это? Словно с лица спала! Из-за той стервы, что ли? Брось! Не ты виновата – сам вождь, что лашии тебе предпочел! Может, еще и вернется… (говорили до возвращения Гора) и поймет, что нечего было тебя бросать! Вот Оле я задам, как вернется! А ты оставь…

Лана ничего не отвечала. Решила: и впрямь Арго нужно дождаться! Пусть сам ее своей рукой убьет, как Лашиллу! Да только не вернулся Арго, принесли его! Мертвого.

Гор, совсем уж было собравшийся заняться делом – строительством Обиталища Мертвых, остановился в тоске и огорчении:

– Ну что ты хочешь, женщина? Что случилось?! Делом займись!..

Лана говорила о том, что случилось, впопыхах, скороговоркой, но, будь даже речь ее связной и разумной, Гор все равно едва ли понял бы ее.

– Да не вождь я и не колдун, – сколько можно вам, дурам, повторять это! Не вождь и не колдун! Нет мне дела до того, что ты там натворила! С Колдуном говори, когда он вернется! Или с новым вождем… когда он появится! А по мне, так хоть всех бы вас, дур, водяные забрали!..

Лана не отошла даже – отползла, не поднимаясь с земли. Никто ее не слушал, никому до нее не было дела. Хмурые лица, озабоченные лица, каждый о себе думает, о детях своих, о Роде… Что им всем до нее – бесплодной? Не замеченная никем, Лана покинула толпу.

Лана забилась в самый дальний угол вдовьего жилища, свернулась калачиком, закрыла руками голову… Ничего не помогало; ей казалось, все здесь насквозь пропитано ненавистным запахом. Запахом лашии.

Так вот какие они, лашии! Не только прятаться умеют, не только похищать женщин и детей! Могут и людьми притвориться, да так, что и не узнать! Вождю не узнать, колдуну не узнать, не то что ей… дуре!

Эйра осталась там со всеми. Ола – у роженицы; сегодня еще ее и не видел никто, спит, должно быть…

– Лана! Лана! Пойдем, воду нужно носить, вечер близок.

Легка на помине! Что ж, Лана натаскает воду, как бывало! На всех хватит! А после… Пусть вода ее и примет! Зачем ждать? Гор – старый, но он всего лишь старый охотник. Вождь или колдун все равно ее приговорят – к смерти или изгнанию! И правильно: такое простить нельзя!.. Да и зачем жить? Ей, бесплодной…

В последний раз потрудится она для Рода… И для тех, кого погубила! Она не будет ждать восхода, она не будет ждать возвращения Колдуна. Дети Мамонта погребут своего бывшего вождя, погребут его детей. Но не Лану. Лана никому не нужна, и ее никто не найдет, никто не увидит больше!

Поднявшись с лежанки как ни в чем не бывало, Лана украдкой вытерла глаза и взялась за бурдюки.

Обиталище Мертвых уже готово – хорошее, из свежего лапника! – и ждут в нем Погребального времени обмытые и обряженные тела Арго и его сыновей: Дрого и Анго. Плачут женщины. Всю ночь будут они оплакивать мертвых. И сегодня это не просто дань обряду! Сегодня каждый общинник чувствует: горе, подлинное горе пришло к детям Мамонта! Страшнее, чем в тот день, когда покинули они свою родину!

Мужчины не плачут, мужчинам нельзя! Можно говорить о чем угодно… шутить и то можно, если уж совсем невмоготу! Но плакать нельзя! Табу!

Вуул, Донго и Аун разбирают оскверненное жилище. Завтра оно станет костром, завтра угли этого костра лягут на дно могил…

Мужчины почти все собрались в центре стойбища, у общих костров. Все говорят, говорят… О разном, вроде бы совсем о пустяках. Да только о чем бы ни шла речь – об охоте ли, о достоинствах ли оленьей кости, – а все понимают: это лишь попытки заглушить то, что черным камнем лежит на их душах.

Они сироты! Что толку в том, что нежить повержена, если они – сироты, оставленные вождем и Колдуном, брошенные предками и духами, обреченные… Потому-то и не говорит никто сейчас о новой тропе, что тропа эта теперь не ведома никому. Закрыта.

Одна надежда: быть может, Колдун все же вернется.

– Ты куда, Лана? – спросила Ола, только что вернувшаяся от Туйи. Ей хочется поговорить: Туйя уже знает, что Дрого нет, но она в себя почти не приходит: должно быть, вслед за мужем уходить собралась. А сын – как же с ним теперь быть?.. Правда, хорошо, что есть Нага, она еще дочь кормит, так что…

Но Лана не слышит. Она пытается слушать, она поддакивает, но ничего не слышит. Ей самой скоро – на ледяную тропу! Только не нужно, чтобы об этом знали другие – до срока! Пусть потом поймут, догадаются…

– Да ты меня и не слушаешь? Устала?

– Я сейчас…

Лана выскальзывает наружу. Стойбище – как растревоженный муравейник. Слышится плач в Обиталище Мертвых, слышится плач и в других жилищах… Гудит пламя в общих кострах, сегодня его почему-то сделали высоким. Мужчины говорят, говорят… И как только не устают они говорить так помногу?! До Ланы никому нет дела, ее никто не заметит, никто не остановит… Вот и хорошо!

Она осторожно пробирается задами на тропу, ведущую к ручью, хоженую-перехоженую. Сегодня – в последний раз!..

Лана торопится, словно боится погони… Или того, что сама может передумать, вернуться. Передумать? Зачем, для чего? Сегодня ее и не слушали даже, но потом вспомнят. Обязательно вспомнят! И тогда – все равно смерть, только после позорных расспросов, долгих пересудов. Изгнание, быть может? Но это – та же смерть!

Она остановилась на том самом месте, что любил Дрого. Откуда их временное пристанище казалось похожим на то далекое родное стойбище… Должно быть, не только Дрого – многие заметили это. Сейчас, в темноте, особенно похоже, только такое высокое пламя редко разводят. Жилища видны как днем, и люди различимы, и отблески играют на сосновых стволах почти до самых крон… Лана смотрит, и ей все труднее сделать следующий шаг. Она в последний раз видит и это, и словно бы то, покинутое стойбище. Старается угадать людей, попрощаться с каждым… Бедная Ола – ждет ее, чтобы досказать…

Ну а если даже ее пожалеют, оставят жить, – что тогда? Год за годом вдовье жилище, ворчанье и попреки… И, пока не состарилась, мужчины будут уводить ее, даже не спрашивая… Что еще с нее взять, с бесплодной Ланы?

НЕТ!

Машинально продолжая разглядывать людей, она заметила вдруг, что кто-то направился от костров на ту же тропу. За водой, что ли? Нужно спешить, еще не хватало, чтобы ее увидели!

Лана решительно отвернулась и, больше не оглядываясь, почти бегом пустилась вниз, к ручью, чтобы выйти потом по его течению к Большой воде.

Вот она, здешняя Большая вода! Чужая Большая вода! Она не такая широкая, как та, дальняя, и, должно быть, мельче, но и ее хватит на то, чтобы принять женщину, вовсе не умеющую плавать… Бывшую дочку Серой Совы, бывшую жену, рано потерявшую своего мужа, которому так и не сумела дать ни детей, ни радости… Быть может, потому-то и ушел он на ледяную тропу так рано? Ту женщину, что потом так долго, так мучительно пыталась забеременеть и найти мужа, что и мужчины-то стали ей одинаковы скучны, одинаково безразличны… Из-за этого и погубила вождя! Хотела как лучше, а погубила!

Под раскрытым оком Небесной Старухи вода сияла, переливалась, манила… Быть может, там будет все по-другому?

Лана шагнула в прибрежные камыши. Сердито закрякала потревоженная утка. Дно пологое, но скользкое, босым ногам трудно и больно идти из-за раковин, каких-то палок. Ничего, всего несколько шагов…

Лана и не поняла в первый момент, что случилось! Топот бегущих ног, прерывистое дыхание за спиной, ее всю окатывает водой, и чьи-то руки сжимают ее и тащат назад, на берег! Изумленная, она даже не пытается сопротивляться.

– Нет! Ты не должна!

Срывающийся, почти мальчишеский голос… Да это же Донго!

Это действительно был Донго. Единственный, кто вслушивался в сбивчивую речь Ланы. Впрочем, вот уже два года как он вслушивается в каждое ее слово, вглядывается в каждый жест, только никто, даже самые близкие друзья, и не подозревал об этом. Сэмми-заморыш, а потом Донго умеет хранить свои тайны, как никто другой! Он понял, в чем Лана себя винит, и догадался, что будет дальше… Быть может, слова Колдуна, переданные Гором, о его возможной участи – стать неподготовленным колдуном детей Мамонта, привели к тому, что Донго вдруг сделался в этот день особенно чуток и внимателен. Ко всем и всему, а уж к Лане – вдвойне. Лишь одного он боялся: как бы не опоздать! И все же едва не опоздал.

Они сидели рядом, в мокрой одежде, на открытом, поросшем густой травой берегу. Внизу у ног блестела Большая вода, и каждый камыш, каждая ракушка были отчетливо различимы в сиянии Одноглазой. Донго, молчаливый Донго говорил и говорил и все не мог наговориться, а она слушала, не произнося ни слова, и даже не пыталась освободиться от его робких рук. Великие предки, духи-покровители, этот милый, тихий мальчик говорит о том, что она, Лана, должна стать его женой, что ему все равно, что колдуны и не должны иметь детей… Впрочем, Лана почти не вслушивалась в слова – был ли в них какой-то смысл, нет ли, – она наслаждалась самим голосом, вздрагивающим от скрытой, так долго сдерживаемой нежности! Лана с удивлением поняла, что ее саму переполняет нежность к этому мальчику, такому чуткому, так боящемуся ее обидеть… Нежность и благодарность. Огромная, никогда не испытанная прежде… И уж конечно не потому, что Донго ее из воды вытащил! Совсем не потому.

Мягко освободившись из его рук, Лана сняла через голову свое насквозь промокшее платье, старательно отжала, расстелила на траве и приблизилась к замершему и вдруг потерявшему дар речи Донго.

– Нет, ты уж не противься! – приговаривала она, помогая своему спасителю раздеваться, едва ли не против его воли. – Не противься, а то Лана может подумать, что ты наговорил все это так, по-пустому!

И рассмеялась своим негромким, переливчатым смехом, который почти никто не слышал.

Одежду Донго разложила рядом со своей рубахой и только потом коснулась руками, подалась навстречу этому облитому белым сиянием, напряженному, вздрагивающему телу, телу молодого оленя…

(Милый! Да он – в первый раз!..)

Донго оторвался от Ланы, беззвучно заплакал и тихо засмеялся, не замечая ни слез, ни смеха!

– Как же так? Вождь мертв, мой лучший друг мертв, брат его мертв; быть может, и Колдун… А я… я счастлив!

Лана привлекла его голову назад, на свою ждущую грудь:

– Не надо, мой хороший, не надо! Они не в обиде! И Дрого, и Анго… и Арго – они только рады, ты уж поверь… мой молодой колдун! А старый – он вернется; Лана знает, Лана чувствует, что вернется.

В эту ночь она, ложившаяся со многими мужчинами в тщетной надежде родить ребенка, вновь чувствовала себя девушкой. И одновременно – матерью, держащей в своих объятиях долгожданное дитя.

Не было даже снов. Впрочем, и отдыхая, Колдун следил за собой. Он вспоминал общину, он ясно представлял, что там происходило весь этот день: слезы, хлопоты, разговоры… И растерянность! Но это были только мысли – не ясновидение.

Осталось последнее. Открыв глаза (Одноглазая уже вошла в полную силу и по-прежнему насмешничает!), Колдун достал черный мешочек. Этим снадобьем он пользовался очень редко: сильное и опасное, оно тем не менее позволяло резко, почти мгновенно пройти в Верхний или Нижний Миры. Нужно только уметь… Кто не умеет, тому лучше и не касаться этого снадобья: станет добычей насылающих мару, да не обычных, ночных, – других, опасных, вечно голодных… Трудно вырвать того, кто попался в их страшные объятия; присосавшись, они снова и снова будут заставлять человека возвращаться к себе – через снадобье, ради мары …

Крошево готово. Терять уже нечего, сегодня он примет не щепоть – больше. И усилит!

Надрез. Кровь по капле сочится в крошево под монотонные заклинания. Все готово.

Это последняя попытка!

Колдун вырвался с трудом, несмотря на то что ему, прошедшему три Посвящения, даже самые сильные из насылающих мару не должны быть опасны… Но так было раньше, пока он не потерял Силу! А теперь – даже это не помогло, даже это! Вместо скользящего полета над ледяной тропой, вместо встречи с обитателями Нижнего Мира, вместо предков и покровителей их Рода – ложные, наведенные сны! Приторный бред, словно он и не Колдун вовсе, а неразумный мальчишка, решивший тайком лизнуть колдовского зелья!

И вот он сидит изнеможенный, опустошенный. Надежды больше нет! Враг побежден, но Сила к нему не вернулась. Нет даже намека на то, что она когда-нибудь вообще вернется!

Быть может, неудачное место? Лашии… Смерть… Огонь… Нет! Сегодня это лучшее место, то самое, где развоплощена нежить! Где, как не здесь, Первопредки должны были бы вернуть детям Мамонта свое благоволение? Если бы только они пожелали. Но они НЕ пожелали. Погибли лучшие, нет вождя… и Колдуна нет: даже если он и вернется, Колдуна все равно нет! И новая тропа неясна.

Быть может, Хорру и впрямь был прав? Его боялись, он служит Злу и сам был злобен, но кто при нем посмел бы изгнать их Род? Никто бы не посмел, даже дети Куницы! И как бы то ни было, а при Хорру дети Мамонта без покровительства не оставались! Так неужели самую страшную свою ошибку Колдун сделал тогда, когда отказался принять покровителей своего наставника?! Если это так, то он потерял не только Колдовскую Силу, но и все свое прошлое! Выходит, вся его жизнь прошла напрасно, коль скоро ее итог – гибель Рода!

Он решил еще утром: назад пути нет! Колдун сам встанет на ледяную тропу, и он ступит на нее так, что никто не посмеет отвергнуть его – Там! Колдун знает, что для этого нужно делать: если отвергнутый предками и духами-покровителями Рода покинет этот Мир сам, с помощью священного оружия, примененного как должно, – Великий Мамонт вернет ему свое благоволение, и Первобратья помогут вновь вернуться в свой Род – более сильным!

Колдун извлек Девственный кинжал. Нет, не здесь! Сородичи не должны найти даже его тела! Нужно уходить. Уходить так, чтобы и самому не знать, куда он идет. Если решение верно, его поведут духи. И остановят там, где нужно.

Поднявшись, Колдун слегка смежил веки, так чтобы Мир проступал сквозь дрожание ресниц, и медленно двинулся прочь с поляны лашии. В чащу.

Колдуна словно что-то толкнуло. Он понял:«Дошел! Здесь!»

Где, куда шел он в эту последнюю свою ночь? Как долго? Его вели духи. Невидимые ; туда, куда им угодно. И место, где оказался он сейчас, могло быть и за много-много переходов от зимовья детей Мамонта… или в двух шагах от него. Не он выбрал это место – они. Невидимые.

Озеро. И березы. Совсем как там, на родине! (Уж не туда ли и занесли его духи напоследок?! Почему бы и нет?)

Одноглазая неистовствовала. Колдун давно уже не помнил такого ее сияния, заполняющего все вокруг, выделяющего каждый листок, каждую былинку!

Что ж, быть может, и не насмешничает она вовсе, а прощается с ним, Колдуном детей Мамонта, в этом Мире! Ему ведомы и иные Миры, но Колдун не имел ни малейшего представления, есть ли в тех Мирах своя Небесная Старуха? Или хотя бы ее предки?

Но место ему по нраву! Спасибо духам, что здесь! Где-нибудь в чащобе было бы хуже. Печальнее…

Колдун опустился на мох и прильнул спиной к белоствольному дереву. Нижняя ветвь с мелкими нежными листочками почти касается его лба. Одноглазая, не отрываясь, смотрит прямо в лицо.

Пора! Колдун вновь скинул рубаху, надетую перед тем, как пуститься в последний путь, постлал ее вместо шкуры и сел, скрестив ноги.

Глядя прямо в лицо Небесной Старухе, он развязал ремешок и приспустил края замшевых штанов, полностью обнажив подтянутый, мускулистый живот. Рукоять Девственного клинка удобно легла в правую руку. Сейчас …

Где помещается самая важная, самая сокровенная Жизненная Сила? В сердце? Нет, в животе! Так считают дети Мамонта… Да и не только они! Именно на живот наводят порчу. Именно там может угнездиться злая сила, именно оттуда отсасывает колдун конку… И если отвергнутый хочет вернуться к Первопредкам и вновь заслужить их покровительство, он должен в урочный час своей рукой взрезать Священным клинком собственный живот – и так вступить на ледяную тропу!

Колдун не боялся смерти. И боли не боялся: даже лишенный своей Силы, он мог погасить любую боль. Но сейчас… Чтобы достигнуть того, чего он хочет, требовалось встать на ледяную тропу таким, как ползунчик. Без защиты. Значит, боль будет.

Колдун не понял, что произошло. Белое сияние задрожало, потекло тягучими струями или каким-то струящимся пологом, занавесившим Мир…

(Или он уже нанес удар, сам того не заметив?!)

И он, не только Безымянный, но и Бестелесный, оказался вдруг там, где все так безотрадно и уныло. Над ледяной тропой.

В отличие от прошлых полетов, он в этот раз совершенно не воспринимал самого себя. Никак. Словно и не было его здесь вовсе. Но он – был. И ОНИ это сразу поняли.

ОНИ. Отец и двое сыновей, обряженные как должно, при оружии. Именно так завтра их тела лягут в могилы.

Они смотрели на него, все трое, и Колдун понимал: видят! Всего видят, всю его суть: и прошлое, и будущее… и Единое в нем, то, что вне Времени… Великий червь наматывает бесконечные кольца, но вечно кусает собственный хвост.

Арго, Дрого и Анго одновременно подняли руки в традиционном приветственном жесте сыновей Мамонта. И затем – загораживающий, запрещающий жест:

«Рано! Ледяная тропа – еще не для тебя! Твои тропы еще там, в Среднем Мире!»

Колдун слушал эту речь, речь мертвых, уходящих в Иное. И поведанное ими на ледяной тропе было невероятно, непостижимо! Он не знал, что такое вообще возможно! Теперь понятно, почему закрыты Миры, почему нет для него путей к предкам! К старым предкам, к прежним предкам! Теперь меняется все, и новые тропы берут свое начало там, в Среднем Мире, куда он должен сейчас вернуться.

Прощальный жест.

«Навсегда?»

«Надолго!»

Колдун сидел в той же позе, скрестив ноги, спиной касаясь березового ствола. Лишь правая рука его разжалась, и Девственный кинжал лежал на коленях. Очнувшись, Колдун убрал его назад, в кожаный мешок. Предстояло иное. Приведя в порядок свою одежду, он стал ждать.

Теперь его восприятие становилось иным. Возвращалась Сила, Колдун ощущал это всем своим существом – и менялся сам Средний Мир, и невидимые, играющие в сиянии Одноглазой, скрывающиеся во тьме, в стволах, в листве, переставали быть невидимыми – для него, и, робея, они это понимали и уже ни за что не решились бы сейчас затевать свои жестокие игры с человеком. Сейчас Колдун мог бы их призывать, расспрашивать, грозить… Но сейчас они ему не нужны, сейчас он ждет другого.

Зверь возник у его ног словно из ниоткуда. Не дух, не невидимый, принявший чей-то облик, – живой зверь. Волчица. Совсем молодая. И не по волшебству, не из Иного Мира возникла она здесь, – просто за все эти страшные дни и ночи одинокого выживания она научилась быть скрытой. Бесшумной.

Белое сияние ясно освещало ее шерсть, остроносую морду, поднятые уши. То ли в этом колдовском свете, то ли и в самом деле Колдуну показалось, что окрас ее шерсти какой-то не такой… необычный для волков. Не злобясь и не страшась, она легла, прильнув к его ногам левым боком, и бесстрашно посмотрела прямо в лицо человеческим взглядом. Глаза совсем человеческие, а вокруг глаз – темные круги. Такие круги, только белые, рисуют посланцы детей Мамонта, несущие в дальние общины особо важные вести.

«Привет!» – сказала волчица. Конечно не вслух, не словами.

«Привет, – так же ответил ей Колдун. – Я – Безымянный, Колдун детей Мамонта… Бывших детей Мамонта, – поправился он. – А ты кто?»

«Я – Олина. Посланница».

И начался долгий, непостижимый для обычного слуха разговор. Разговор между человеком, ставшим в эту ночь подлинно Великим Колдуном, и зверем, которого послали Те, кто пожелал спасти отверженных от неминуемой гибели, кто даст им новое имя, новых покровителей и новую тропу, ради великой жертвы, принесенной лучшими – для всех остальных.

 

НОВАЯ ТРОПА

(Эпилог)

Как и год назад, была поздняя весна, веселое солнечное утро. Но община готовилась не к свадьбам – к погребению. И в такое утро здесь, на чужбине, все казалось другим. Чужим, неприветливым, а может быть, и враждебным. Большая вода? Как не похожа она на ту далекую! На ту, что безоглядно разливалась ранней весной, почти скрывая за дымкой испарений и дальние леса, и ближние деревья, еще голые, безлиственные, – чтобы потом вдруг открыть в солнечном сиянии Поляну празднеств, покрытую сочной густой травой, окаймленную молодыми березами… Здесь берез мало – низкие, чахлые, одинокие… Здесь болотистая долина поросла кустарником. Сколько видел глаз, подступы к Большой воде были перекрыты зарослями камышей… Хохотали лягушки и зловеще кричали утки. А лебединого крика так никто и не услышал. Не прилетела Айя проститься со своим мужем. Видно, далеко теперь от этих мест ее гнездовье…

Община готовилась к погребению. И мужчины и женщины – в траурных нарядах: кожаных штанах и юбках, окрашенных красной охрой. На лицах и обнаженных по пояс телах – траурная раскраска: белые и черные круги и линии. Волосы распущены, украшения сняты – кроме амулетов-оберегов.

Плач не смолкал второй день, но руки делали все необходимое. Еще накануне женщины обмыли тела погибших и обрядили в парадные одежды. В этом мире сейчас тепло, но тропа мертвых – ледяная тропа, и по ней не пойдешь в летнем платье. На Арго были надеты меховая рубаха с глухим воротом и длинные штаны, сшитые у щиколоток с меховыми мокасинами. На голове – шапка. Весь наряд, как положено, сверху донизу обшит множеством костяных бус. Дрого уходил в своем парадном охотничьем наряде, впервые надетом меньше года назад, после Посвящения. Замша не так тепла, но от ледяных ветров тропы мертвых голову молодого вождя надежно защитит шапка, почти такая же, как у отца, ноги – высокие теплые сапоги, завязанные выше колен, а тело – меховой плащ-накидка. А его девочке-брату оказалась как раз впору та самая ни разу не надеванная одежда, заботливо приготовленная руками Айи для своего сына – будущего охотника, из которой мальчик Нагу так неожиданно вырос. Пожалуй, она была украшена еще богаче, чем та, которую впервые надел молодой охотник Дрого и в которой он покидал этот Мир. Вот – пригодилась… Как и у Дрого, наряд Анго дополняли высокие меховые сапоги и плащ. Только головной убор был иным: не шапка, а капор, – да кожаный пояс, немного широковатый для тонкой талии, пришлось закрепить второй пряжкой.

Тела с вечера лежали в Обиталище Мертвых. Его разберут и сожгут перед тем, как община покинет эти места. Или если вдруг задержатся здесь, то на девятый день после похорон. А жилище, где совершено убийство, уже разобрано; на месте очага мужчины копают двойную могилу, деревянный же каркас, еловые постели, шкуры – все догорает на костре. Именно эти угли должны будут устлать дно могил.

Работа закончена. Последнее прибежище Арго уже ожидает своего хозяина в четырех-пяти шагах от могилы его детей. Теперь здесь собралась вся община. Плакали в голос, кричали женщины, до крови царапали свои груди. Плакали дети. Мужчины молчали. Смерть – всегда горе, всегда слезы. Смерть вождя – тем более. Но сегодня, сейчас это была не только смерть вождя. Самые проницательные понимали: это смерть самой общины! Арго привел их сюда, уводя от той страшной, неведомой силы, что так внезапно обрушилась на их Род, неустанно преследовала на всем их тяжелом пути. Привел вопреки ей, неведомой, даже одолел ее в последней смертельной схватке – и все же был повержен! Погиб, ушел вслед за сыном, передав ему, умирающему, свою власть! Нет больше вождя! И Колдуна нет: солнце высоко, а он так и не пришел! Дети Мамонта одиноки, как никогда. Предки отвернулись от них, духи отказались помогать!.. Что теперь? Остаться здесь, в чужом, неприветливом мире? Идти дальше, неведомо куда и зачем?.. Значит, конец? Дети Мамонта обречены?

Колдуна уже и не ждали, не надеялись, когда на тропе, ведущей из леса, от жилища Колдуна, появился он сам! КОЛДУН!! Уже готовый к обряду, в красном траурном облачении, с траурной раскраской лица… И не один! Послышался удивленный говор, даже женщины на мгновение перестали рыдать. Рядом с Колдуном шел молодой волк необычного бурого окраса. Шел спокойно, неторопливо, шаг в шаг, как человек, как равный, как знающий: его место – здесь!

Колдун остановился между двух могил. Волк лег, положив голову на передние лапы. В его глазах не было ни злобы, ни угрозы, ни страха.

– Дети Мамонта! – заговорил Колдун. – Духи и предки долго молчали, и мне нечего было вам сказать. Но в эту ночь я получил ответ.

Все замерло. Прекратились не только плач и вопли – ни единый шепот не нарушал молчания застывших общинников.

– Дети Мамонта, – продолжал Колдун, – после всего, что случилось, мы не можем оставаться теми, кем мы были, и сейчас я в последний раз назвал вас этим именем! Но покровители нас не оставили, ради тех, кто принес себя в жертву, кто не пожалел себя! Мы не сироты. Нам дан другой Родич и другое Имя. От наших новых Родичей, новых предков, пришла ко мне посланница – Олина … Мы больше не дети Мамонта! Отныне, с этого дня, мы – дети Волка!

Посланница лежала неподвижно. Ее карие глаза, совсем человеческие, смотрели серьезно и строго. Колдун продолжал:

– Наша новая тропа – здесь; нам не нужно идти дальше, чтобы отыскать ее! Наша новая родина – вот она, вокруг! Теперь это наша земля, и завтра Олина покажет мне ее, и откроет Священные места. Потом мужчины начнут готовиться к новому Посвящению, его должны пройти все, рожденные как сыновья и дочери Мамонта… Но среди нас есть первый, рожденный в эту Великую ночь. Он изначально, по рождению – сын Волка! Где же он, Первый?

Нага выступила вперед:

– Великий Колдун! Новорожденный вместе с матерью, но Туйя очень слаба! Она хочет проводить своего мужа, и Нага пообещала ей помочь прийти сюда, когда настанет срок… Но Нага боится, что Туйя пойдет за Дрого слишком далеко. По ледяной тропе и дальше… И не оставит нам своего сына!

– Идем, веди нас! – сказал Колдун. – Остальные пусть ждут.

Волчица поднялась и пошла вместе с Колдуном, почти прижимаясь к его ноге.

В жилище за завешенный полог почти не проникает дневной свет. Только сверху, через дымовое отверстие, падают солнечные лучи, обесцвечивая и без того слабое пламя очага. Туйя, до пояса прикрытая оленьей шкурой, в забытьи. Ее новорожденный сын рядом, у груди. Спит или…

Колдун склонился над женщиной и ее сыном. Чуткие руки, источающие Силу, не касаясь, снова и снова пробегают вдоль тела. Темно, но Колдун знает: сейчас прильет здоровая кровь, и на лице Туйи проступит хороший румянец… Она не уйдет на ледяную тропу, хотя и очень туда стремится. Но нет, не уйдет, Дрого не даст! Дрого сейчас помогает Колдуну – оттуда. А с малышом все хорошо, малыш просто спит.

Волчица сидит подле и внимательно следит за руками Колдуна. Нага посматривает на нее с нескрываемой опаской, но молчит.

– Туйя!

Дрогнули ресницы, и из глубин сна она устремилась сюда, в этот Мир, еще сопротивляясь, но не в силах противостоять его воле.

– Туйя!

Глаза открылись, и рука невольно, как бы стремясь уберечь, прикрывает ребенка. Она узнает Колдуна, но говорить не хочет.

– Туйя, ты должна собраться с силами! Я видел Дрого. Он не хочет, чтобы ты шла за ним – сейчас. Он хочет, чтобы ты и сын проводили его – здесь!

Она молчит. Собирается с мыслями. И с силами.

– Туйя, я знаю: ты можешь. Ты должна сделать это – для Дрого! Он тебя ждет.

Она попыталась сесть. Нага и Колдун помогли ей. За-гулькал малыш, и, забыв обо всем остальном, Туйя поднесла его к своей груди. Пока малыш ел, ее взгляд скользнул вниз. Заметив волчицу, Туйя вопрошающе взглянула на Колдуна. Она все еще молчала.

– Это Олина, – пояснил старик. – Посланница тех, кто дал нам новую Родню. И новую жизнь. Мы больше не дети Мамонта, Туйя! Мы дети Волка. И твой сын – Первенец нашего нового Рода!

Колдун осторожно подвел Туйю с сыном. Усадил на приготовленной шкуре белой кобылицы, расстеленной подле вырытых могил. Туйя подчинялась безропотно, по-прежнему молчала.

По знаку Колдуна Вуул, Донго, Аун и еще трое мужчин пошли за телами. Их несли на шкурах белых кобылиц и положили у края могильных ям.

– Туйя! – заговорил Колдун. – Знаю: тебе тяжело! Но ты должна не только проститься со своим мужем! Ваш сын – первый, кто начинает Род детей Волка. При его отце, завершающем тропу нашего прежнего Рода детей Мамонта, ты должна дать ему детское имя!

Туйя не отрываясь смотрела на мертвого мужа. Можно было подумать, что она ничего не слышит, ничего не понимает. Но при последних словах Колдуна ее губы разжались, чтобы произнести первое слово за весь этот многострадальный день:

– НАГУ.

Колдун ничего иного и не ждал.

– Так покажи малыша Нагу его отцу! И пусть посланница приветит первого сына Волка!

Туйя развернула на коленях мягкую замшу, в которую был завернут малыш. Ее глаза по-прежнему смотрели на Дрого, губы что-то шептали.

Олина, подчиняясь руке Колдуна, приблизилась к женщине, внимательно посмотрела в ее лицо своими совсем человеческими, такими же карими, такими же печальными глазами. Ее жаркий язык несколько раз коснулся красного сморщенного тельца. Маленький Нагу не заплакал.

Вновь заговорил Колдун:

– Круг замкнут, и новая тропа открыта – для детей Волка. Проводим же наших братьев, последних детей Мамонта, на ледяную тропу, ведущую к их предкам. Наши тропы разошлись, но покидающие нас навсегда останутся у развилки: в Конце и в Начале. Теперь Великий Мамонт будет посылать нам в пищу своих детей, как он делал для наших прежних соседей, – через тех, кто вступает сегодня на ледяную тропу.

Из костра, тлевшего подле раскрытых могильных ям, мужчины лошадиными лопатками выгребли угли и ровным слоем покрыли дно каждой могилы. Колдун достал мешочек из оленьей замши, доверху наполненный крошевом заветного белого камня, соскобленного со Священной стены, перед тем как они навсегда покинули свою родину. Порошок покрыл тонким слоем горячие, еще дымившиеся угли. Затем с груди Арго был снят белый мешочек поменьше, хранящий порошок, использовавшийся прежним вождем во время весенних и летних свадеб, тот самый, с помощью которого привлекались на празднества духи веселья, любви и согласия. Там, куда уходят трое, помощь этих духов будет нужна не меньше, чем здесь: Арго – чтобы легче встретиться со своей Айей, его детям… Кто знает, как распорядятся духи и предки, приняв их к себе, в Землю сновидений?.. Из этого мешочка на дно могил легло не больше половины содержимого, остаток аккуратно завязан. В своем горе Арго забыл передать сыну, последнему вождю детей Мамонта, вместе со Священной костью и порошок веселья, и готовившие тела к погребению оставили его на месте. Колдун исправил ошибку и повесил белый мешочек на шею Дрого.

И вот – последнее, самое важное. Колдун осторожно взял с груди молодого вождя Священную кость, наполненную сухой кровью Рода, и засыпал дно меньшей ямы. Затем так же бережно вернул ее на место. Сухой крови требовалось много, и запас ее был принесен в двух вместительных кожаных мешочках. Но первая порция должна быть взята из Священной кости – осколка бедра их далекого предка, передававшегося из поколения в поколение на протяжении не сотен, многих тысяч лет! Колдун пел заклинания, обильно усыпая смертное ложе кроваво-красным порошком. Затем обратился к тому, кто был готов занять свое последнее в этом Мире пристанище.

– Арго, ты ушел последним, вслед за своими сыновьями. Но сейчас мы первым проводим тебя, великий вождь, спасший свой народ от нежити! Ты достойно завершил свой путь – здесь. Ты уходишь в Землю сновидений – к Первопредкам, к Началу Начал. Скажи им: по их воле меняем мы Имя и встаем на новую тропу. Но закона мы не меняем!.. Теперь и твоя тропа, Арго, – иная, и знать ее мы не можем. Удачи тебе на твоем новом пути. Доброй охоты!

Вуул и старый Гор опустили тело в могилу. Арго уходил в своем парадном наряде, с бивневыми, кожаными и бусинными браслетами на руках – каждый из них отмечал какую-то веху его долгого земного пути, – но безо всяких инструментов и без оружия. Все это брали с собой последний вождь общины детей Мамонта, Дрого, и его верный брат Анго… Лишь несколько кремней и осколок кости, случайно задетые концом лошадиной шкуры, упали на дно могилы, перед тем как в нее лег на спину тот, кто ценой своей жизни смог победить нежить.

И снова – сухая кровь… Вдруг послышался испуганный ропот. Колдун оглянулся. Ола, обряжавшая Арго, забыла надеть последнюю деталь его одежды: короткий плащ, расшитый крупными бивневыми бусами!.. Колдун принял из трясущихся рук меховую накидку, бережно, как одеялом, укрыл ею тело и еще раз посыпал сухой кровью.

И раздался еще один голос – далекий, идущий с самого неба. Люди подняли головы. Большая птица, распластав свои мощные крылья, одиноко кружила высоко в небе. Невозможно было ее не узнать, хотя в ослепительных лучах солнца она казалась не белой – черной. И крик был иной: громкий, трубный, не похожий на привычное «клпип-анг»… Айя все же прилетела – то ли проститься со своим мужем, то ли сопровождать его на ледяной тропе …

Мужчины начали сыпать землю лошадиными лопатками и по знаку останавливались, ожидая, пока Колдун, не прерывая пения, рассыпал красный порошок. Кровь предков, возрождающая покойного к жизни в ином мире, должна пропитать всю могилу насквозь… Не засыпав яму до конца, работы остановили по новому знаку и перешли ко второй могиле.

Покрыв ее дно сухой кровью, Колдун обратился к последнему вождю общины детей Мамонта и его брату:

– Дрого! Ты и Анго замкнули Круг. Дальше пути расходятся, но ты, Дрого, последний вождь нашего прежнего Рода, стоишь и у Конца, и у Начала. Дрого, сын Арго! Идя своим путем, ты будешь и с нами, на нашей новой тропе.

На груди юного вождя висел охотничий амулет: плоская фигурка жеребой кобылы – та самая, что была дана Колдуном в день, когда Дрого, пройдя Посвящение, вернулся в свой дом. Теперь Колдун достал еще один амулет – вырезанную из бивневой пластины фигурку мамонта – и положил ее под плащ, на левое плечо покойного:

– Поблагодари Великого Мамонта и Первопредков за то, что нас не бросили, не оставили сиротами, но показали новую тропу. Скажи Великому Мамонту: пусть не забывает своих бывших родичей! Пусть посылает для них своих детей, как посылал их детям Куницы!

– Анго, Найденыш! – продолжал Колдун. – Мы не ошиблись, приняв тебя в наш Род. Ты был верным другом своему обретенному брату. В том, что случилось, твоей вины нет.

Он немного помолчал.

– Ваш новый путь для нас закрыт: тропы мертвых – не наши тропы. Но знаю: по этому пути ты и Дрого пойдете нераздельно!

И нераздельно, голова к голове, легли они на красное, словно залитое их собственной кровью, ложе. Дрого, как и его отца, положили головой к ручью, на север, ногами на юг, откуда все они пришли в этот край. Ноги его брата-девочки, так и не прошедшего полный обряд Посвящения, обращены в противоположную сторону. В эту общую могилу были положены богатые дары. Прежде всего – два тяжелых копья из распрямленного бивня: большее – у Дрого, меньшее – у Анго, – те самые, которыми был убит тигролев… Его когти – знак победителя опасного хищника – оставались при них, вместе с остальными амулетами: два у Дрого, один у Анго. Кроме копий, в дорогу были даны бивневые и деревянные дротики и надежные костяные кинжалы. Отец Дрого отправился в путь налегке, но следовало позаботиться и о нем: никто не знает, что может приключиться на неведомой тропе, ведущей к Первопредкам, в Землю сновидений. Дополнительное оружие – четыре дротика и запасной кинжал – было поручено Анго.

Ни один охотник не покинет стойбища без инструмента, которым можно при необходимости поправить оружие. Два выпрямителя древков дротиков – куски оленьих рогов с отверстиями необходимого размера – были даны Анго: его не по годам сильные руки хорошо справятся с этой работой. А кремневые ножи – Дрого: он лучше знает, как ими пользоваться, и обучит своего брата в дороге… Один такой нож Колдун вложил ему в правую руку, второй, запасной, – в накладной карман, нашитый на обувь.

Последней в могилу, рядом с Дрого, легла Священная кость, вновь наполненная свежей сухой кровью. Знак Рода, вместе с его именем, навсегда уходил туда, откуда он пришел, – к Первопредкам.

И вновь, перед тем как сыпать красный порошок и землю, прозвучали традиционные слова прощания:

– Удачи вам на новом пути. Доброй охоты!

И эта могила не была закрыта до конца. Предстояло еще одно, последнее дело. Колдун распорядился:

– Принесите голую лашии.

Ее тело никто не готовил в последний путь. С раной в груди, нанесенной ударом Арго, почерневшей и уже облепленной мухами, лежало оно там, куда было брошено накануне.

Тропы мертвых и тропы живых в этом мире не должны пересекаться. Когда такое случается – нечасто, гораздо реже, чем об этом шепчутся ночами, в уютных отблесках костра, – плохо бывает и живым, и мертвым. Даже если эти мертвые – друзья, ушедшие без зла, без желания мстить. Убитый враг тем более опасен. И хотя перемена Родового имени должна помешать голой лашии отыскать тех, кому она захочет мстить… Колдун еще ночью, беседуя с посланницей, понял, что он должен сделать сейчас.

Читая заклинания защиты, он положил шею лашии на специально приготовленный камень и тем же самым Девственным кинжалом, которым она была убита, отрезал голову. Крови не было, это хорошо. Две части тела должны быть похоронены порознь. Голова, вместилище зла, даже отделенная от рук и ног, более опасна – ее следовало зарыть первой, усилив защиту. Колдун, работая тем же кинжалом и бивневым инструментом, похожим на клевец, отделил нижнюю челюсть вместе с языком, выбил верхние зубы и вместе с нижней челюстью положил их в почти опустевший кожаный мешок с остатками сухой крови. Это будет храниться особо, в его жилище. Из второго мешка, где содержимого было побольше, он рассыпал три горсти красного порошка на поверхность незаполненной до конца могилы Арго. На кроваво-красное пятно легли верхняя часть головы и камень. Под пение заклинаний могила была закончена. Затем Колдун сам, без чьей-либо помощи, перенес обезглавленное тело во вторую могилу и положил его на спину, ногами к ручью… Из внезапно разжавшейся руки выпала нитка бус, сорванная с груди Дрого во время схватки. Сюда же был брошен бивневый клевец. Кинжал Колдун забирал с собой: после очищения это оружие по-прежнему останется Девственным кинжалом, приобретшим новую, дополнительную силу. Когда и вторая могила была завершена, Колдун высыпал остатки охры, обозначив оба погребения на поверхности красными пятнами.

Теперь мертвая голая лашии не сможет встать, не сможет даже вредить оттуда, где лежат разрозненные останки ее тела. Кровь предков и те, кто покоятся ниже, надежно защитят живых от ее бессильной злобы. Важно и другое: если кто-нибудь из погребенных братьев, затосковав в начале нового пути, захотел бы вернуться, чтобы посмотреть, как живут друзья, его не пустит голая лашии. Это едва ли случится, но… Тропы мертвых и тропы живых не должны скрещиваться.

Пока Колдун завершал погребальный ритуал, выводя на поверхности свежезасыпанной земли кроваво-красные пятна, плач и крики женщин возобновились, казалось, с удвоенной силой. Но когда второе пятно было закончено, плач смолк. Женщины ушли, чтобы появиться через некоторое время с дымящимися кусками жареного мяса, деревянными мисками, наполненными разными кушаньями из сушеных грибов, ягод, лесных орехов, съедобных корней и трав. Этих кушаний было мало: тяжелый путь не позволил сделать запасы. Были принесены испеченные в золе лепешки, речные раковины, лесные улитки. Кожаные бурдюки были наполнены чистой родниковой водой, а большая деревянная чаша – травным отваром. Голова от этого напитка становилась легкой и ясной, легкость вливалась и в тело, даже усталое и измученное…

Поминками руководил старый Гор. Первый, самый лакомый кусок – лошадиная лопатка – был предложен посланнице. Бурая волчица во время долгого обряда лежала неподвижно, внимательно наблюдая за происходящим, а теперь не отходила от Колдуна ни на шаг. Получив подношение, Олина устроила кость между передними лапами и принялась не спеша, с достоинством обрабатывать ее своими крепкими зубами. Люди ели, запивали жирные куски родниковой водой, передавали по кругу чашу с отваром. Не забывали уходящих: клали на красные могильные пятна кусочки мяса, сыпали орехи и ягоды, лили питье… В конце пиршества к Колдуну нерешительно подсел Донго:

– Старый, ты сказал, что духи вновь отвечают тебе. Могу ли я спросить…

– Я знаю твой вопрос. Повремени, я еще не готов на него ответить. Завтра посланница покажет мне места, я должен многое понять. Потом я буду ждать тебя в своем жилище и дам ответ.

– Колдун! Старый! Ты не все знаешь. Дело в том, что я женюсь. Я знаю, что колдун может быть женат. Но может ли женатый стать учеником колдуна и готовиться к Посвящению?

(Вот это новость! Действительно нежданная! Он и подумать о таком не мог!)

– И кто же невеста?

– Лана.

(Еще одна неожиданность!) Колдун задумался.

– И как давно вы решили это?

– Вчера. Ночью…

Еще не дослушав рассказ до конца, Колдун все понял. Ответ ясен, нужно только задать совсем простой вопрос.

– Но ты по-прежнему хочешь быть моим учеником?

– Да!

(Ни тени колебания!)

– Случись это в любое другое время, я бы отказал: слышать о женатых учениках колдуна мне и впрямь не доводилось! Но вчерашняя ночь – Ночь, когда решилась судьба нашего Рода. Когда не люди избирают тропу, а тропа сама выбирает тех, кто на нее шагнет. Так было со мной. И с тобой тоже. И отказать тебе я не могу. Но это потом. А пока – иди к своей Лане!

Ясный, теплый, очень тихий вечер. Стволы сосен как будто изнутри светились янтарным светом. Дальние холмы, леса и поляны, бредущее по склону стадо мамонтов – все виделось необычайно отчетливо в золотистом сиянии уходящего дня. Только от реки поднимался легкий, чуть розоватый туман. В камышах по-прежнему кричали утки, но ни их крик, ни несмолкающее лягушачье пение не таили в себе ничего зловещего.

Колдун и его спутница – бурая волчица Олина, посланница новой Родни – сидели на склоне холма, откуда хорошо была видна и Большая вода, и впадающий в нее ручей. А если оглянуться, то и стойбище. Давно закончилась тризна, люди смыли с себя траурную краску, надели будничные одежды, и оттуда уже доносились веселые детские крики и даже девичий смех. Шла обычная жизнь – тяжелая, но уже не безрадостная, не безнадежная. Многое предстоит сделать, многое – начинать заново, но теперь это их земля, их дом… Вон мужчины уже собрались, приглядываются к стаду мамонтов. Теперь это уже не родня, не братья и сестры, а возможная добыча… И конечно, в центре – Вуул!.. Что ж, он должен быть хорошим вождем, Белый Волк … Вот только молод еще!..

Колдун улыбнулся. «Как же так: боюсь, что Вуул слишком молод, чтобы стать вождем, а Донго, его ровесник, слишком стар, чтобы стать моим учеником?! Видно, это я сам – слишком стар…»

Слишком или нет, – еще не пришло его время двинуться по той тропе, на которую сегодня вступили Арго, Дрого и Анго. Завтра он вместе с посланницей обойдет окрестности. Они понимают друг друга, и Олина сможет показать многое. Он поймет, где должен быть построен Потаенный дом, где будут проходить обряды Посвящения … Будущую Поляну весеннего и осеннего празднеств он, кажется, уже видит, чувствует. Завтра станет ясно, не ошибся ли он. Туда они пойдут вместе со старым Гором и Вуулом.

Многое предстоит сделать. Встретиться с Первопредками их нового Рода. Но прежде всего он постарается встретить тех, кого сегодня с почетом проводили из этого мира. Почему-то Колдуну казалось, что среди предков-родоначальников будут Дрого и Анго.

Да, ученик необходим. Донго? Что ж, пусть Донго. Колдун ведь и сам давно присматривался к молчаливому мальчику со взглядом, обращенным куда-то внутрь себя или еще дальше – за пределы этого Мира, мальчику, который не любил шумных игр, часто отвечал невпопад и легко сносил постоянные насмешки своих сверстников. А теперь вот и более злых насмешек не побоялся! Сделать бесплодную Лану хозяйкой своего очага – кто бы мог на такое решиться? Никто – ни самый храбрый, ни самый умный. Только Донго… Что же мешало взять его к себе раньше, еще там, еще до Посвящения? Он не только мог – он должен был это сделать, так почему же не сделал? Колдун хорошо знал ответ: потому, что он никогда не забывал тот страшный день, когда в их жилище как хозяин вошел Хорру и сказал: «Мальчик пойдет со мной!»

Он возьмет Донго. Ведь Донго – врожденный, не то что тот, у Серых Сов… токующий тетерев! А ведь и у тех когда-то был врожденный, и Колдун его еще помнил…

Да, начинается новая жизнь. Только он, Колдун, понимал, как все должно измениться, даже ножи и наконечники станут другими… Может быть, уже сыновья Вуула забудут, разучатся делать треугольные наконечники, которыми дети Мамонта искони оснащали свои дротики и стрелы. Но, быть может, они будут скалывать с кремневых желваков длинные узкие пластины – не хуже тех, что скалывают дети Куницы…

Колдун смотрел вдаль, за ручей, за реку. Темнело, вечер уходил, приближалась ночь. Но он чувствовал, как все шире раскрывается его потаенное око. И сейчас Колдун ощущал, наблюдал, как далеко, в двух или трех переходах, трое охотников разделывают тушу северного оленя и совещаются, поглядывая в направлении их стойбища. Колдун не мог их слышать, да и не понял бы на слух: язык был чужой, незнакомый. Но сейчас он вполне понимал смысл их разговора. Ощутив их тревогу и надежду, он углубил зрение и теперь знал, что охотники принадлежат общине, живущей в этих местах уже несколько лет, что люди пришли сюда, вытесненные более сильными и воинственными соседями, что они бедствуют, не только из-за болезней, но и из-за лашии, от которых не в силах защититься. Они уже давно заметили пришельцев, но только сейчас решились пойти на первую встречу.

Еще никогда его тайное зрение не было столь отчетливым! Колдун вспомнил, как однажды его наставник с гордостью заявил (правда, по другому поводу): «Мы, колдуны, не стареем! У других к старости силы слабеют, а у нас – только крепнут!» Еще вчера его состарившийся ученик мог бы лишь горько посмеяться над таким бахвальством, но сегодня он понимает: Хорру был прав! Хорру во многом был прав, хотя и ошибался в главном…

Что ж, это хорошо, что у них появились соседи. Значит, не нужны далекие и опасные походы за невестами. Завтра придут гости, будут дары знакомства. Понимание придет шаг за шагом, от всем известных вопросов и ответов, задаваемых при первой встрече, от языка жестов… Многое переменится, наверное, даже речь. Только Закон должен быть неизменным!

Даже при первой встрече многое станет ясным. И когда гости узнают, кто истребил ненавистных лашии, они поймут: мы здесь – не чужаки! Эта земля отныне – наша по праву, и мы – именно те, с кем должно обмениваться женами, устраивать совместные охоты, жить бок о бок, по-соседски. Их встретят не отверженные, не безродные. Когда будет задан традиционный вопрос: «Кто вы, пришедшие сюда?» – прозвучит уверенный ответ: «Мы – дети Волка!»

И Олина, их новая сестра, посмотрела в лицо Колдуну, глаза в глаза, и взгляд ее был печален и строг. Те, кто послал зверя к людям, кто говорил сейчас с Колдуном, – безмолвно, глазами волчицы, – предупреждали. Колдун не мог понять всего, хотя его Сила снова была при нем. Новая тропа не будет легкой! Арго спас свой народ, но для него, Колдуна, еще не все завершилось. Его собственный долг еще не оплачен, и горе тому, кто ступает на ледяную тропу отягченный таким грузом!

Развоплощенное Зло осталось Злом. И Тот, выбитый ударом Арго из оскверненного тела, отброшенный назад, в Проклятую ложбину, по-прежнему там, сжигаемый вечной ненавистью!

Почти против воли Колдун обратил свое внутреннее око на юг, туда, где осталась их прежняя родина, и увидел черную дымную тучу, стелющуюся по земле, медленно наползающую на лога и стирающую одно за другим хорошо знакомые стойбища.

И послышался жирный смешок «мудрого Узуна».

 

Получив от издательства «Азбука» предложение написать научный комментарий к фантастическому роману о каменном веке, я некоторое время колебался. Дело в том, что я вообще не являюсь любителем данного жанра. Что же касается тематики, связанной с профессиональными интересами, то мне уже приходилось иметь дело с рукописями, претендующими на статус «научно-популярных» или даже «художественных», но поражающими специалиста вопиющей безграмотностью в тех вопросах, которые их авторы пытаются раскрывать перед доверчивыми читателями. Я ждал, что столкнусь с чем-то подобным и в этот раз, заранее оговорив, что научный комментарий будет нелицеприятен. Тем большим было мое удивление при знакомстве с рукописью.

Скажу сразу: мистика, которой наполнена книга, очевидно в угоду ложно понятой занимательности, меня нисколько не заинтересовала и вызывала лишь раздражение. Соответствующие страницы приходилось попросту пропускать. Намеки автора на то, что он якобы является едва ли не очевидцем описываемых событий, пусть останутся на его совести. Но как бы там ни было, автор, в отличие от многих, берущихся за подобные темы, знает о времени, о котором пишет, не просто кое-что, выхваченное из разного рода научно-популярной литературы. Утверждаю со всей ответственностью: он владеет материалом едва ли не на профессиональном уровне, включая такие отдельные детали, которые, как мне представлялось, должны быть известны лишь узкому кругу специалистов.

Время, описываемое в романе О.Микулова, – очень важная часть каменного века, известная специалистам под названием «верхний палеолит». Это значительный отрезок времени, длящийся примерно с 40 000 до 10 000 лет назад. Именно в эту эпоху человек современного вида – Homo sapiens sapiens – впервые не только широко распространяется по земному шару, вытесняя или ассимилируя более архаичные формы (так называемых неандертальцев), – он впервые создает свою специфическую культуру, отличную от культуры предшествующей, так называемой мустьерской эпохи. Достаточно сказать, что именно в эпоху верхнего палеолита археологи зафиксировали первые несомненные проявления изобразительного искусства! Признаться, я ожидал, что автор смешает воедино пещеры Франции и Испании, жилища из костей мамонта, найденные в центре Русской равнины, граветтийские женские статуэтки и мадленские гравюры на кости – словом, все самое яркое, что только можно извлечь из популярной литературы, независимо от того, где то или иное явление обнаружено и как оно датируется специалистами. Я ожидал также, что герои романа будут загонять мамонтов в ямы-ловушки и много говорить о «Великих льдах» – коль скоро описывается ледниковый период. И я заранее решил, что все это прощу автору безоговорочно, – лишь бы у него не было явных ляпов: бронзовых или железных ножей и топоров, глиняных горшков, рыболовных крючков и сетей, одомашненных лошадей и посевов ржи или овса и т. п.

Тем большим было мое удивление, когда, по мере углубления в книгу, я убеждался: автор повествует не о позднем палеолите «вообще», но о совершенно определенном отрезке времени (вторая половина его ранней поры, по радиоуглеродным датам приблизительно 30 000 – 25 000 лет тому назад), что место действия романа очень конкретно: его герои отправляются в изгнание из района Среднего Дона (так называемый Костенковско-Борщевский район сосредоточения верхнепалеолитических памятников), а приходят в конце концов на Клязьму (стоянка Сунгирь, расположенная на окраине города Владимира). И сами герои мне, проработавшему 25 лет в Костенковской палеолитической экспедиции, очень хорошо знакомы. Дело в том, что мы, археологи, не имеем иной возможности выделить древние социумы – человеческие коллективы, отличающиеся друг от друга культурными традициями, – кроме как сравнивая между собой формы и технику изготовления орудий труда, украшений, произведений искусства и прочих, добытых на различных стоянках. Наиболее сходные между собой комплексы мы группируем в так называемые «археологические культуры». Так вот, из описания форм орудий и техники их обработки невозможно ошибиться: «дети Мамонта» относятся к так называемой костенковско-стрелецкой археологической культуре, «дети Серой Совы» – к городцовской, а «дети Куницы» – к тельманской. Более того, большинство описываемых в романе стойбищ хорошо увязываются с конкретными стоянками. Там, где описываются погребения, – ошибка просто-напросто исключена!

Само собой разумеется, не обошлось без отдельных погрешностей. Так, по моему мнению, хронология в романе слишком «спрессована»: едва ли носители костенковско-стрелецких культурных традиций переместились из района Среднего Дона в бассейн Клязьмы за столь короткий срок. Скорее всего, такие перемещения были длительным, постепенным процессом на протяжении жизни ряда поколений. Тем более что характер кремневого инвентаря Сунгирьской стоянки существенно отличается от такового из V культурного слоя Костенок 1. И уж конечно, выпадение «летнего снега» (вулканического пепла) предшествовало времени существования стоянок, описываемых в романе О.Микулова! Впрочем, возможно, это все объясняется «законами жанра», на которые ссылается автор. Не знаю, мое дело – дать научный комментарий.

Не скрою: личность Олега Микулова меня очень заинтересовала. К сожалению, все попытки познакомиться с ним хотя бы заочно успехом не увенчались; как меня информировали в издательстве, этот автор избегает каких бы то ни было личных контактов. Остается предположить, что «О.Микулов» либо скрывшийся за псевдонимом один из моих ближайших коллег-археологов (но, честно говоря, мне не на кого и подумать!), либо большой любитель археологии, может быть даже работавший какое-то время в нашей экспедиции. Впрочем, хотя за четверть века на раскопках в Костенках побывало множество людей, человека с такой фамилией я не помню.

О литературных достоинствах романа судить не берусь. Но как бы то ни было, несмотря на мистический антураж, мне как археологу-палеолитоведу этот роман представляется самым достоверным из всего того, что было написано на данную тему как нашими, так и зарубежными авторами – фантастами и популяризаторами науки о каменном веке. Со своей стороны могу лишь пожалеть, что О. Микулов предпочел такую форму добротному научно-популярному рассказу о том, что ему, по-видимому, достаточно хорошо известно. Тем не менее выражаю ему свою искреннюю благодарность за предоставленную мне возможность сделать научный комментарий.

 

Пролог

С археологической точки зрения в «Прологе» рассказывается о контакте людей современного вида – Homo sapiens sapiens («длиннотелые») и более архаичных неандертальцев – Homo sapiens neanderthalensis («коротконогие»). Долгое время в нашей науке предполагалось, что процесс трансформации неандертальцев в морфологически современных людей происходил параллельно в разных районах земного шара под влиянием каких-то внутренних, социальных факторов и что процесс этот повсюду приводил к культурным изменениям глобального порядка: мустьерская эпоха сменялась верхнепалеолитической эпохой. Считалось, что все это происходило примерно 40 000 – 35 000 лет назад. Сейчас ученые узнали, что процесс становления современного человечества был намного сложнее. В восьмидесятые годы параллельно антропологическими находками в Восточной и Южной Африке и генетическими исследованиями было установлено, что морфологически современный человек возник намного раньше – около 200 000 лет назад, но это, по-видимому, никак не повлияло на его культуру, длительное время остававшуюся такой же, как и культура его современников – более архаичных форм гоминид. Около 100 000 лет назад морфологически современные люди покидают свою прародину – Восточную Африку и появляются вначале на Ближнем Востоке, а затем и в других районах Старого Света. Это распространение сопровождалось активными контактами с местными неандертальцами. Контакты эти ученые оценивают по-разному. По мнению одних, физически современные люди исключительно вытесняли и истребляли более архаичных людей, не скрещиваясь с ними. По мнению других, основным результатом таких контактов было именно скрещивание и культурное влияние, в результате которого, естественно, доминировали более совершенные Homo sapiens sapiens. То, что изображается в «Прологе», отвечает второй точке зрения, на мой взгляд, лучше обоснованной как археологически, так и антропологически. Вместе с тем не могу не заметить, что неандертальцы («коротконогие»), изображенные здесь несколько шаржированно, выглядят «грубее», чем это представляется археологам, изучающим мустьерскую культуру. Впрочем, с другой стороны, некоторые ученые, хотя и немногие, склонны отказывать неандертальцам даже в членораздельной речи.

 

Глава 1

Тотем – вид животных или птиц, реже растений, с которыми по общераспространенным в архаических обществах представлениям состояла в кровном родстве определенная группа людей (род ). Вступать в брак людям, принадлежащим к одному роду (одному тотему), строго запрещалось, хотя позднее, с распадом родового строя, эти запреты постепенно теряли силу.

…с севера на юг текла река… <…> …Берег прорезался крутыми логами… – река Дон в районе села Костенки (примерно в 30 километрах к югу от Воронежа). Здесь в 1879 г. российским ученым, зоологом, этнографом, археологом И.С.Поляковым была обнаружена первая стоянка эпохи верхнего палеолита. За сто с лишним лет археологических исследований в этом районе (активные археологические работы велись с 1923 г. на протяжении 70 лет) здесь было открыто свыше 50 разновременных стоянок эпохи верхнего палеолита. Район является важнейшим для изучения палеолита всей Восточной Европы и привлекает внимание археологов всего мира. К сожалению, с 1994 г. археологические исследования в Костенках прерваны на неопределенное время. Для специалиста в тексте романа хорошо узнаваем не только сам район, но и некоторые конкретные памятники (см. ниже).

Тигролев – в литературе больше известен под названием «пещерный лев». Вымерший крупный хищник семейства кошачьих. По утверждению зоологов, совмещал некоторые признаки тигра и льва.

Большерогий – большерогий олень, гигантский олень, ныне вымерший вид. Размах рогов достигал 2,5 метра.

Посвящение – специальный обряд (так называемая инициация), через который в архаических обществах проходили все подростки; после него они считались взрослыми, полноправными членами рода. У мальчиков сопровождался разными мучительными процедурами.

Лашии – из дальнейшего текста понятно, что имеются в виду реликтовые неандертальцы. Как известно, многие верят, что таковые («снежные люди») существуют и поныне. Я отношусь к этой вере скептически. Однако в описываемый период (30 000 – 25 000 лет назад) такие формы, вероятно, должны были существовать, но о том, как они выглядели и каковым было их поведение, науке ничего не известно.

Дротик – короткое копье, обычно использовалось как метательное оружие.

 

Глава 2

Только они могут расчленить, а потом распрямить расчлененный бивень так, что из его частей делают не только метровые дротики, но и цельные тяжелые копья… – Такого рода цельные копья из распрямленного бивня (до 2,42 метра длиной!) обнаружены в парном (детском) погребении на стоянке Сунгирь (см. комментарий к «Эпилогу»). В костенковских памятниках стрелецкой культуры такого рода изделия не найдены.

…по рядам кремневых чешуек, приклеенных особой смолой к ударному концу. – Зафиксировано в том же сунгирьском погребении на копьях и дротиках.

Металка – копьеметалка – деревянный или костяной стержень с крюком на конце. Бросок дротика или легкого копья с помощью копьеметалки значительно увеличивал дальность полета.

…выковырял на склоне, где обнажается мягкий белый камень. – В Костенковско-Борщевском районе и окрестностях огромные залежи мела – остатки древнего моря, существовавшего здесь задолго до человека, во времена динозавров («меловой период»).

А второй, темный, покрытый белой коркой, колется удивительно легко. Он принесен издали сыновьями Куницы… – Подавляющее большинство орудий, собранных на костенковских стоянках стрелецкой культуры, изготовлено из местного цветного (валунного) кремня. Но там встречаются и немногочисленные орудия, выполненные из так называемого мелового кремня высокого качества. Действительно, археологи предполагают, что за таким кремнем совершались дальние походы на юг. На многих стоянках (включая Костенки 8, II слой, которая, скорее всего, должна отождествляться со «стойбищем детей Куницы»), встречается почти исключительно такой, приносной кремень.

Форма наконечников… такой же Родовой знак, как и рубцы на теле. – Совершенно верно! Для костенковско-стрелецкой культуры характерны двусторонне обработанные треугольные наконечники с вогнутым основанием. Процесс их изготовления здесь описан в общих чертах довольно правильно.

…мешочек с красной землей, или сухой кровью Рода… – так называемая охра – краска, как правило, красноватых оттенков, широко распространенная в палеолите. Добывалась обычно из пережженных железистых конкреций.

…куски твердой смолы… дальние раковины… – Археологами зафиксировано, что уже в эпоху верхнего палеолита и янтарь, и морские раковины передавались путем обмена на очень большие расстояния.

 

Глава 3

Второй дротик, деревянный, с треугольным кремневым наконечником… – Вот когда я уверился окончательно: речь идет о костенковско-стрелецкой культуре, – и стал «вычислять» памятники!

 

Глава 4

Община Кано отделилась от их общины уже давно. <…> …здесь была еще одна община Серых Сов, живущая подальше, через два лога, бок о бок с Куницами. – Поняв, что в романе говорится о Костенках, я приложил довольно много усилий, пытаясь отождествить описываемые стойбища с конкретными стоянками. Решающую роль здесь сыграли погребения, речь о которых пойдет ниже. Полагаю, однако, что уместно изложить результаты проделанной работы именно здесь. Итак:

«Дети Мамонта, община Арго» – Костенки 1, V культурный слой; «община Кано» – Костенки 11, V культурный слой.

«Дети Серой Совы, община Гарта» – Костенки 14, III (II?) культурный слой; «община Нерта» – Костенки 15.

«Дети Куницы, община Рама» – Костенки 8, II культурный слой.

Замечу, что отождествить удалось не все стойбища, о которых говорится в романе.

…кость предка, наполненная сухой кровью Рода. – См. также «Эпилог». Человеческая бедренная кость с отбитыми эпифизами, заполненная красной охрой, была найдена на Сунгирьской стоянке в парном погребении. По заключению антропологов, ее форма более архаична по сравнению с бедренными костями Homo sapiens sapiens.

А от нашей дубинки твоего врага и щит не закроет! – Судя по дальнейшему описанию, речь идет о какой-то разновидности бумеранга. Однако здесь я не собираюсь упрекать авторов в незнании исторических фактов, скорее напротив! С бумерангом связано много широко распространенных заблуждений; главные из них два: 1) свойство бумеранга – возвращаться после броска к охотнику; 2) бумеранг – какое-то необычное оружие, известное исключительно аборигенам Австралии. В действительности: 1) бумеранг – разновидность метательной дубинки, распространенной повсеместно. Возвращающиеся бумеранги австралийцы использовали только для игр и охоты на птиц. Тяжелые боевые и охотничьи бумеранги таким свойством не обладают; 2) такого рода метательные дубинки известны и в других местах. Бумеранги были обнаружены в египетских пирамидах. В верхнепалеолитической стоянке Мамутова Пещера (Польша) найдено изделие из бивня мамонта, аналогичное тяжелым австралийским бумерангам. Трудно сказать, насколько широко было распространено это оружие в верхнем палеолите, ведь бумеранги изготавливались из дерева, а дерево, как правило, не сохраняется. О.Микулов имеет полное право пофантазировать насчет верхнепалеолитических щитов и бумерангов, несмотря на то что такого рода изделия до археологов, конечно, не доходят.

 

Глава 5

Огневой струг – Архаичные общества применяли три основных способа добычи огня, называемые в науке огневое сверло, огневая пила и огневой плуг – по характеру соприкосновения палочки и дощечки. Вопреки распространенному мнению, добыча огня ударами кремня о кремень этнографами, изучающими архаические общества, почти нигде не зафиксирована (кажется, известны одно или два исключения).

 

Глава 6

Нижняя тропа поднималась вверх, на пригорок, откуда слева открывались вершины тех елей. Самое страшное место… – Не берусь точно идентифицировать «Проклятую ложбину», но, судя по этому описанию, она должна была бы располагаться в современных Костенках где-то между Покровским и Поповым логами. Там действительно много разных ложбин, но ничего страшного ни в одной из них мы не замечали.

 

Глава 7

Лук?! Детская игрушка?! Ты предлагаешь первому следопыту… – Долгое время в нашей науке было распространено представление о том, что лук и стрелы – сравнительно позднее изобретение, сразу же приведшее к принципиальным изменениям в охотничьем хозяйстве (на смену коллективной охоте приходит охота индивидуальная). Этот тезис был взят из известной схемы Моргана – Энгельса, рассматривавшейся в советской науке о первобытности как непререкаемая истина. Но находки наконечников стрел свидетельствуют о том, что лук и стрелы были известны людям очень давно – по крайней мере, с ранней поры верхнего палеолита. Однако массовое распространение наконечников стрел действительно фиксируется лишь с 11 000 – 10 000 лет назад. По-видимому, в течение длительного времени это оружие было «излишним»: при загонной охоте лук не нужен (см. главу 10). Вероятно, лук и стрелы стали развиваться и распространяться как боевое оружие начиная с того времени, когда военные конфликты становятся более или менее регулярными. К такому выводу пришел в своей кандидатской диссертации, посвященной изучению лука у народов Сибири, безвременно погибший петербургский этнограф и археолог Е.Ю.Глинский.

 

Глава 8

Тотемный столб – Такого рода сооружения археологическими методами не могут быть зафиксированы. Известны по этнографическим данным.

Его тело согнули так, что кулаки и колени оказались тесно прижаты к подбородку… <…> Его втиснули в тесную дыру. <…> …он от неожиданности даже прикусил до крови средний палец правой руки… – В середине пятидесятых годов на стоянке Маркина Гора (Костенки 14, III культурный слой) было обнаружено очень интересное погребение. По описанию его исследователя, ленинградского археолога А.Н.Рогачева, погребенный взрослый мужчина, приблизительно 25 лет, был предварительно связан так, что руки его оказались подтянуты к груди (причем верхняя фаланга среднего пальца правой руки была зажата между зубами), колени к животу, а пятки к тазу, и в таком сильно скорченном состоянии буквально втиснут в узкую могильную яму (0,99х0,39 метра). Какой-либо погребальный инвентарь отсутствовал, хотя дно могилы было обильно посыпано охрой. В те годы антропологи определяли человека с Маркиной Горы как негроида, что породило множество недоразумений, особенно в популярной литературе. Скорее всего, пресловутая негроидность есть не что иное, как неандерталоидные черты, наподобие тех, что были зафиксированы антропологами в сунгирьских скелетах.

Скелет с Маркиной Горы является лучшим среди всех известных скелетов людей верхнего палеолита как по физической сохранности костей, так и по полноте их сбора. Выполненная московским антропологом М.М.Герасимовым скульптурная реконструкция облика этого человека многократно публиковалась в разных изданиях. Но про его посмертные похождения науке ничего не известно.

…на двух легких, обтянутых кожей челнах… – Остатки подобных челнов, как и лодок иного типа, были найдены археологами в стоянках более позднего времени. Однако это не означает, что их не было в эпоху верхнего палеолита. Скорее всего, плавучие средства были известны очень давно, иначе невозможно представить их широкое распространение по всему Старому Свету, в частности заселение Австралии.

 

Глава 9

…вурром – громадным медведем… – Имеется в виду, очевидно, так называемый пещерный медведь, широко распространенный в горных районах в предшествующую, мустьерскую эпоху.

Левая ладонь бестрепетно легла на черную от засохшей крови поверхность Священного Камня… <…> Он приблизился, чтобы… запечатлеть на стене свой знак. – Отпечатки ладоней «позитивные» и «негативные», на которых отсутствует верхний сустав безымянного пальца, хорошо известны в пещерах Франции. В Восточной Европе этот обычай нигде не зафиксирован.

Мужчины! Возьмите свои одежды!.. – Одежды эпохи верхнего палеолита восстанавливаются по косвенным данным: гравюрам, статуэткам, а главное – по погребениям. Судя по последним, верхнепалеолитическая одежда была богато украшена костяными нашивками, позволяющими восстановить ее до деталей. Особенно показательны в этом отношении сунгирьские погребения.

Костяная фигурка жеребой кобылы… – Найдена в парном сунгирьском погребении на скелете мальчика.

 

Глава 10

Большая охота – Следы подобного рода охоты, когда уничтожается целое стадо животных, в эпоху верхнего палеолита зафиксированы в разных странах. В частности, на Украине (Амвросиевка, охота на бизонов), во Франции (Солютре, охота на лошадей).

Главная добыча – дикие лошади! – Действительно, так называемая широкопалая лошадь (вымерший вид) являлась основным объектом охоты в течение всего раннего этапа верхнепалеолитической эпохи (40 000 – 25 000 лет назад) не только на Дону, но и в других регионах Восточной Европы. Позднее преобладающие объекты охоты меняются: на юго-западе Русской равнины им становится северный олень, на юге, в приазовских и причерноморских степях, – бизон, а в центральной части – мамонт.

 

Глава 11

Хорошие лопаточки у них, у детей Серой Совы, рукоять удобная, из кулака не выскользнет: сзади – плоская головка-навершие. И красивые, с резьбой. — Так называемые «лопаточки городцовского типа» – одно из самых характерных орудий городцовской культуры. Рукоять со шляпковидным навершием имеется и на костяном кинжале, найденном на погребении из Костенок 15.

Маленький племянник Дрого, одетый в рубашечку и шапочку, сидел на дне могильной ямы… – Довольно точно зафиксированный погребальный обряд, встреченный на Костенках 15. Там, в склепе, в сидячем положении был похоронен ребенок лет 5–7. Снабдив всем необходимым, его посадили на «подушечку», устроенную из специально принесенной желтой ергенинской глины, и могильную яму, не засыпая, перекрыли сверху лопаткой мамонта. В конце концов лопатка подгнила и рухнула вовнутрь, опрокинув труп и сбив полуистлевший череп. Тело рухнуло на дно, а череп в шапочке, обшитой клыками песца, покатился по дну могильной камеры в ее противоположный конец, теряя по дороге клыки песца. Это было восстановлено открывателем и исследователем памятника, моим учителем А.Н.Рогачевым.

 

Глава 12

От горизонта до горизонта с юга на них надвигалась сама Ночь, сама Великая Тьма… <…> Тьма… разродилась странным, невидимым снегом. <…> …он лежал вокруг, неглубокий, все так же искрящийся и не тающий даже вблизи от огня. – В Костенках, в отложениях, вмещающих остатки древних стоянок, археологи и геологи обнаружили линзы вулканического пепла. Этот пепел является для нас очень важным хронологическим показателем, позволяющим дать первое приблизительное распределение стоянок по времени: лежащие ниже линз пепла – более древние, выше – более молодые. Но откуда взялся вулканический пепел в центре Русской равнины (его находят не только в Костенках, но и в других местах)? Исследования показали, что пепел этот итальянского происхождения и связан с так называемым катастрофическим извержением в районе Флегрейских полей. Огромные массы вулканического пепла были подняты на большую высоту и перенесены на такие дальние расстояния! Само событие, очевидно, и в самом деле выглядело как природный катаклизм хотя обычно пепел встречается в виде тонких линзочек, в Костенках есть и такие места, где его можно буквально черпать лопатами! Так что, вполне вероятно, происходило нечто подобное описанному в романе В то же время не могу не отметить хронологическую неувязку: костенковские стоянки, идентифицируемые со стойбищами «детей Мамонта» и прочих, залегают выше линз вулканического пепла Их радиоуглеродный возраст примерно 30 000 – 27 000 лет назад, выпадение же пепла произошло не позднее 35 000 лет назад.

 

Глава 14

Дети Куницы не имеют в этих краях сородичей, все другие, принадлежащие их Роду, живут где-то на юге – Помимо пространствен ной привязки и многократно упоминавшихся «длинных сколов», изготавливаемых «детьми Куницы», это существенное указание, позволяющее отождествить их стойбище со II культурным слоем Костенок 8. По общепринятому мнению, материалы этого памятника имеют наиболее близкие аналоги среди средиземноморского палеолита.

…общины, живущие на севере, через два лога от общины Гарта – В Костенковско-Борщевском районе мы не знаем пока стоянок городцовской и стрелецкой культур, которые были бы расположены севернее Костенок 14/III («община Гарта») и Костенок 1/V («община Арго») Это не значит, что их там нет; открытие таких памятников на севере, в Поповом логу и в районе села Рудкино, до сих пор археологически не изученных, вполне возможно и даже очень вероятно.

 

Глава 16

О второй кости, передававшейся из поколения в поколение самыми могучими колдунами детей Мамонта, только мы, колдуны, и знали – до сих пор! – Зато мы, археологи, до сих пор ничего о ней не знаем! Остается предположить, что речь идет о той, что упоминается в «Предисловии» «Это была кость. Я почему-то сразу догадался, что это была кость человека.» Первая же кость, судя по «Эпилогу», – та самая, что была обнаружена в парном погребении в Сунгире.

Новые люди строили длинные дома, опирающиеся двухскатными стенами на землю и поэтому отчасти напоминающие шалаши, но только очень длинные. – В Костенках такие жилища известны только в одном памятнике – Костенки 4, нижний слой. Но он располагается поблизости от Костенок 8, т.е. от места обитания «детей Куницы», здесь же, судя по описанию, речь идет о местах, расположенных значительно южнее. Но южнее Костенок 4, в Борщевом логу, такие памятники не известны. Можно, конечно, допустить, что они будут найдены (Борщев лог нами изучен плохо), но нужно иметь в виду, что нижний слой Костенок 4 с остатками длинных жилищ значительно моложе стоянок, описываемых в романе. Его возраст должен быть не древнее 24 000 – 23 000 лет, возможно, моложе.

 

Глава 19

Место, где дети Мамонта остановились наконец-то на зимовку – «Эпилог» сомнений не оставляет: речь идет о стоянке Сунгирь, расположенной на окраине города Владимира, у впадения ручья Сунгирь в реку Клязьму. Один из самых замечательных верхнепалеолитических памятников Восточной Европы, открытый и исследовавшийся на протяжении почти четверти века (с перерывами) московским археологом О.Н.Бадером. К сожалению, памятник сильно пострадал от карьерных работ, которые, конечно же, не были прекращены, несмотря на Закон об охране памятников и на мировое значение Сунгиря.

…мужчины дружно кололи этот непривычный коричневато-красный кремень – Судя по всему, речь идет о выходах так называемого окского кремня.

…принесли сборщики кремня длинную, но толстую приостренную пластину. Не похожа на те, что скалывают дети Куницы, и края иначе оббиты и уж конечно совсем не так, как это делают они, дети Мамонта! – Профессиональному палеолитоведу даже таких указаний достаточно, чтобы понять: речь идет об ориньякской приостренной пластине!

Дрого достал снегоступы – наиболее древние остатки лыж, найденные археологами в торфяниковых стоянках, где сохраняются дерево и кожа, значительно моложе Но это не значит, что в описываемое время лыж не было, скорее всего, были, но не сохранились и не дошли до нас.

 

Глава 21

Когда то они были людьми. Были ли они людьми сейчас? Трудно сказать – А наука вообще ничего не может сказать о поведении и образе жизни реликтовых неандертальцев, если, конечно, они вообще существовали.

 

Глава 22

…традиционное подношение: пояс, костяную иглу и нож – Костяные иглы с ушками, по форме ничем не отличающиеся от современных, стальных, люди научились делать очень давно. Они известны во многих памятниках, имеющих возраст порядка 30 000 лет.

Горбоносая лошадь – очевидно, сайга. Кости этого животного, хотя и немногочисленные, найдены при раскопках Сунгирьской стоянки.

 

Глава 29

Где помещается самая важная, самая сокровенная Жизненная Сила? В сердце? Нет, в животе! Так считают дети Мамонта – Подобные верования зафиксированы этнографами у ряда народов Севера и Дальнего Востока, равно как и целый комплекс соответствующих обрядов, вплоть до ритуального самоубийства (предполагается, в частности, что обычай харакири был в своей основе заимствован японцами у айнов). Конечно, невозможно сказать, как глубоко в прошлое уходят подобные представления и обычаи. Таким образом, вся эта «самурайская» сцена не представляется мне совсем уж невероятной.

 

Эпилог

О.Н.Бадер раскопал на стоянке Сунгирь два погребения, значительных по богатству сопровождающего инвентаря, выразительности погребального обряда. В одном из них был похоронен мужчина лет 55–60, в другом, голова к голове, двое детей-подростков, мальчик и девочка. Показательно, что антропологи, изучавшие их останки, утверждают, что девочка сильно отличалась по своим антропологическим показателям от мужчины и мальчика, явно принадлежала иной популяции. Внешний облик всех троих восстановлен по методу М.М.Герасимова его учениками. Многочисленные костяные нашивки позволяют детально воссоздать истлевшую одежду и обувь; все это неоднократно описывается в романе. Я сравнивал текст «Эпилога» с научными описаниями сунгирьских погребений – совпадают даже мелкие детали! Желающие могут сами проверить, хотя бы по наиболее доступному первому тому «Археологии СССР» («Палеолит СССР». М.: Наука, 1984). Должен, однако, отметить, что, по мнению О.Н.Бадера, эти погребения возникли не одновременно, не в один год. Кроме сохранившихся, в Сунгире было уничтожено бульдозерными работами еще несколько погребений, хотя бы приблизительное их количество не известно.

Доктор исторических наук М.В.Аникович