Глава 16

НАЧАЛО ПУТИ

Дни летели быстро. Стойбище покидали редко. Зачем? Новые запасы? Старые забрать бы! В гости? Не к кому и незачем; они – отверженные, чужие даже для некогда близких. Да и небезопасно сейчас отлучаться: нужно быть все время настороже. Есть такие, жаждущие крови, совершающие тайные вылазки и тщательно хранящие от посторонних глаз свои кровавые трофеи: скальпы, отрезанные уши, пальцы… Своих знают только они сами; членом этого зловещего союза может оказаться и твой хороший знакомый, на которого ты, непосвященный, и не подумал бы. Обычно жаждущие крови ищут свои жертвы подальше от родных мест, но сейчас, когда две общины детей Мамонта уже почти вне закона… Лучше не рисковать!

И гостей почти не было. Только ближайшие родственники, да и то не все. Гарт попрощался со своей дочерью, Нагой. Уговаривал остаться, хотя знал: бесполезно! С Арго и Йомом простился сдержанно, но легкой тропы пожелал. Приходила и Айрена, без мужа, в сопровождении колдуна-Куницы.

– Может, с нами пойдешь? – спросил Арго. – Путь тяжел, но что, если у Нерта будет совсем невмоготу?

Дочь отказалась:

– Муж не даст в обиду. Ребенок у нас будет. Хорошо бы – сын! – погладила себя по животу и улыбнулась.

Дрого не знал, встречаются ли Каймо и Туйя. Он избегал Каймо: после того злополучного дня не хотелось говорить с ним ни о чем. Да и Каймо заметно отдалился от своих приятелей, – видно, не забыл слова Вуула. А с Нату Дрого и не пытался увидеться: для чего? Теперь они разделены навсегда, и ни к чему думать о Начальном даре, о свадьбах, о своем очаге. Теперь все это – когда-то еще будет? И с кем? И будет ли вообще?

Зато колдун-Куница – даром что совсем чужой! – навещал их часто. И не один: Наву, свою невесту, тоже приводил. Они подолгу оставались в жилище старого Колдуна – о чем-то своем говорили. Дрого диву давался: Нава-то почему? Но вопросов не задавал: что ему до колдовских дел? Скажут, если будет нужно…

Пришли прощаться Кано и с ним те охотники, у кого в общине Арго оставались ближайшие родственники. Их община молодая, еще малочисленная, собраться им было легче, вот и на новую тропу встают раньше. Прощались в центре стойбища, у тотемного столба. Собрались не только самые близкие, все – от мала до велика. Понимали: это последняя встреча, их пути уводят в противоположные стороны, и на грядущие встречи в этом Мире надежды нет.

Плакали отцы и матери, давали своим сыновьям последние наставления и дары. Их молодым сыновьям хоть и было грустно, но все же легче. Они молоды, у них еще нет взрослых детей – самому старшему ребенку их общины и десяти весен не миновало. И не изгнанниками себя чувствуют они, уходящие добровольно, скорее, искателями. Будут новые земли, будут новые соседи. Как знать? Быть может, и до самого края Мира доберутся они, а может быть, и дальше…

Пора! Настало время прощаться, чтобы Кано и его люди успели в свое (бывшее свое!) стойбище еще до заката. На глазах у всех собравшихся Кано опустился перед Арго на колени – высший знак почтения вождю Рода, хранителю Священной кости:

– Арго, великий вождь детей Мамонта! К тебе, хранящему Священную кость нашего великого предка, наполненную сухой кровью нашего Рода, обращается вождь той части твоих сородичей, что навсегда покидает эти края, уходит на юг. Мы просим своего великого вождя: поделись с нами сухой кровью из Священной кости нашего Рода, дабы не оставили нас на новой тропе наши могучие предки!

Арго молча снял с груди Священную кость, готовясь отсыпать часть ее содержимого в уже подставленный мешочек из белой замши. Но тут произошло неожиданное. Старый Колдун выступил вперед и жестом остановил вождя:

– Великий вождь! Прежде чем ты поделишься с нашими сородичами сухой кровью нашего Рода, да будет позволено мне, Колдуну детей Мамонта, вручить уходящим на юг дар наших великих предков!

Ответив поклоном на знак согласия, Колдун приблизился к коленопреклоненному Кано и почтительно передал ему какой-то предмет, завернутый в кусок белоснежной замши… К удивлению всех, включая и Арго, это была вторая кость, парная с той, что издревле хранила Священную сухую кровь детей Мамонта!

– Пусть сородичи не дивятся! – заговорил Колдун. – Да, это так! Их было две – изначально! Одна, хранящая сухую кровь – нашу жизнь и нашу связь с Первопредками, – передавалась от вождя к вождю, и о ней знали все. Всем известно: много общин детей Мамонта, и у каждой – свой вождь, но лишь один из вождей хранит Священную кость нашего Рода!

О второй кости, передававшейся из поколения в поколение самыми могучими колдунами детей Мамонта, только мы, колдуны, и знали – до сих пор! И до сих пор эта кость была пустой. И лишь сейчас настало время исполниться древнему завету: «Вторая кость наполнится сухой кровью Рода, когда пути детей Мамонта разойдутся навсегда. В этот день две кости должны разделиться, как разделится их тропа». Много раз расселялись общины детей Мамонта, – кто сочтет теперь всех наших родичей? Но ни один из моих предшественников не извлекал эту кость… А теперь я чувствую, знаю: срок пришел!

Края двух Священных костей соединились, и из той кости, что вместе с Арго отправится на север, часть сухой крови перелилась в ту, что отныне будет свято храниться и передаваться из поколения в поколение теми, кто уходит на юг.

Арго поднял Кано с колен и обнял молодого вождя:

– Хранитель Священной кости! Теперь ты ни в чем не уступаешь мне, кого всегда называл своим вождем! Теперь ясно: ты не ошибся в выборе новой тропы; сами предки подсказали тебе этот путь! Надеюсь, и мне тоже! Пусть же великие предки и духи-покровители не оставят тебя, Кано, великий вождь детей Мамонта, и твоих людей! Пусть приведут вас туда, куда должно!

В этот раз многие люди Арго покинули свое стойбище, правда недалеко и ненадолго: проводить своих сородичей, постоять у развилки, глядя им вослед до тех пор, пока тропа, знакомая до мелочей, до каждого корневища, каждой выбоины, не увела их вниз и направо, в сосняк. Сегодня они еще вернутся в свое (бывшее свое!) стойбище, чтобы завтра поутру покинуть его навсегда. А еще через два или три дня придет черед и людей Арго…

Солнце еще только-только поднималось, и над Большой водой не развеялся голубовато-серый туман, а люди Кано уже покинули свой обжитый мыс, уже похоронили свои очаги, но жар их несли, хранили в специальных плошках, прикрытых от ветра и сырости. Всегда можно добыть огонь, но важно сохранить его, пронести через многие и многие временные привалы до того места, где люди вновь обретут свой дом. Теперь община двигалась вдоль высокого берега, не спускаясь в речную долину. Вот уже и миновали Поляну празднеств. Солнце все выше, туман рассеивается… А по правую руку, в глубине лога, – дымки. Те, что подальше вглубь, – община Нерта, а чуть впереди – община Рама, детей Куницы…

Да, им, еще молодым, уходить легче. И все же… Тяжело идут жены, головы опустили, словно груз на волокушах непосилен, словно оттягивает шею меховой мешок, в котором гулькает младенец. В голос не плачет никто, но то одна, то другая невольно всхлипывает, слезы катятся по щекам, и не смахнуть рукой, а о плечо разве оботрешь?.. Что ни говори, а вся жизнь прошла здесь, и вся родня остается здесь… точнее, уже там, за спиной… Только одна дочь Серой Совы, живущая в общине Кано, покинула мужа ради своего Рода. Что ж, ей можно: два года бездетной оставалась! Может, мужей и еще кто-то оставил бы (а иная так с радостью!), но как оставить своих малышей, маленьких детей Мамонта?

Мужчины идут налегке. У них почти нет поклажи, только оружие да заплечные и поясные мешки с самым необходимым. То один, то другой подхватят мимоходом на плечо уставшую кроху (свой ли, чужой – разницы нет), – пока еще можно: еще утро, еще знакомые места. Но вскоре – устраивайся к уставшей матери на волокушу, просись на руки к старшему брату или сестре, а лучше всего терпи сколько можешь! У мужчин в походе задача одна – охранять! И сейчас нужно быть настороже, а дальше – тем более. В любой момент нужно быть готовым пустить оружие в ход – против зверя, а то и против двуногих!

Им, мужчинам, тоже невесело, тоже родичи за спиной, а кое у кого из безбородых и другая причина для грусти. И все же они меньше сожалеют о прошлом. Они понимают: останься их община на прежнем месте из милости – и жизнь стала бы невмоготу… Все равно пришлось бы уходить. Нет, что ни говори, их вождь – настоящий, правильный вождь; он не смалодушничал в решающий час, и он не свернул вслед за Арго – избрал свою тропу! Недаром именно он, Кано, стал вторым хранителем Священной кости их древнего Рода!

И как бы ни саднило сердце от свершившейся разлуки, новая тропа всегда притягательна для настоящего мужчины. Особенно если ты молод и смел, если ты веришь: весен и зим впереди больше, намного больше, чем осталось за твоими плечами…

Кано подошел к своей жене – желтоволосой остролицей Лайне. Четырехлетний сынишка удобно пристроился на волокуше, на шкурах; второй, годовалый, высунув из мешка головенку, на ходу сосал материнскую грудь.

– А ну-ка… – Кано подхватил на плечо своего старшего. – Не грусти, Лайна! Все хорошо будет, – сами предки дали нам знать об этом! Там, – он, не оборачиваясь, мотнул головой назад, – там и Зло осталось; я чувствую, оно не пойдет за нами! Наша тропа – чиста! Не грусти.

Жена улыбнулась в ответ, правда сквозь слезы.

– Онго, – Кано хлопнул по плечу молодого безбородого охотника, – не знаю, многому ли выучил тебя старый Колдун, – скоро узнаем! Но поёшь ты хорошо. Спой! Сейчас самое время, а то загрустили наши женщины!

Прошли еще немного, и Онго запел:

Раздвоилась тропа, наши братья уходят на север,

Уходят на север!

Раздвоилась тропа, мы уходим в края наших предков,

В края наших предков!

Нас Большая вода уведет за леса и за Белые горы,

За Белые горы.

Мы увидим Великую воду,

Великую воду!

Мы увидим широкие степи,

Широкие степи!

Наши предки и духи укажут нам место,

Укажут нам место,

Где поселимся мы, чтобы Род наш продолжить,

Чтобы Род наш продолжить…

Чистое горловое пение, отраженное Большой водой, разносилось далеко окрест.

На краю мыса, откуда широко открывается речная долина, стояли два человека, слушали песню и смотрели вслед уходящим.

– Йормер, – заговорил Рам, вождь детей Куницы, – я знаю, ты в эти ночи не раз обращался к духам. Все ли мы сделали как нужно?

Йормер – таково имя молодого колдуна-Куницы. Его знают очень немногие, в том числе вождь. Произносят крайне редко, даже наедине. Сейчас обращение по имени означало: вопрос очень и очень серьезный.

– Да, – ответил Йормер. – Ото всех духов после великой катастрофы я всякий раз слышал только одно: «Пусть уйдут те, кто нарушил Закон крови! Пусть уйдут и уведут за собой Зло!» Колдун детей Мамонта слышал то же самое. И не скрыл, не промолчал.

– Да, – только и произнес Рам в ответ и сам замолк, прислушиваясь к замирающей вдали песне уходящих изгнанников.

– Вождя что-то сильно тревожит?

– Тревожит. Сильно. А что – и сам не пойму. Все сделано как должно, ни себя, ни их упрекнуть не в чем. А у меня бессонница. Кажется, не отвели мы беду от себя тем, что сделали.

Уходящие скрылись за дальним мысом. В последний раз донеслось:

Наши предки нас не оставят,

Нас не оставят!

– А у них все будет хорошо, у людей Кано, – произнес Рам.

– Да, это так, – согласился Йормер.

– Скажи… – На этот раз вождь не произнес имени своего собеседника. Называть его нужно как можно реже! – Скажи, а не с нашими духами ты не пробовал общаться?

– О ком же говорит великий вождь? – спросил колдун, не скрывая удивления.

– Конечно не о Тьме. О Тех, кто поставил вас, Стражей.

Колдун печально покачал головой:

– Нет. Их ведь не призвать, как наших духов. Здесь я бессилен. Не знаю, как спросить, как получить ответ. И наставник мой не знал. Быть может, потерялось знание, ведь мы, сам знаешь, осколки… Отскочивший отщепок… А может быть, и никому это не было ведомо. Сами придут, сами скажут, – если нужно, если захотят.

Пора возвращаться в стойбище. По дороге Рам спросил:

– Ты сейчас туда, к своей невесте?

– Да. И не только к ней… Вождь, мне неведомо, верны ли твои предчувствия. Быть может, и верны, – узнаем рано или поздно. Но одно мне известно: нежить отправится за ними. За людьми Арго. И я должен передать им все то, что знаю сам об этом. Ведь я – Страж.

– Понимаю. Значит, дети Мамонта не оставляют своего Колдуна? Я очень этого боялся. И спасти бы не успели. А успели бы – новая свара.

– Все хорошо. Арго действительно мудр. И сын – ему под стать. Да и не только они.

Помолчали. У вождя детей Куницы было тяжело на сердце не только от дурных предчувствий. Долго скручивается нить, долго выделывается шкура, еще дольше рубаха шьется, узоры наводятся, а порвать ее – миг один! Так и здесь… Рушится в одночасье то, что годами создавалось, рвутся связи, и старые, и новые, на которые еще совсем недавно столько надежд возлагалось… Арго действительно очень ему нравился.

– Спроси у Арго: когда? Небесная Старуха окончательно проснется уже завтра.

– Вождю детей Куницы беспокоиться не о чем. Они уйдут так скоро, как только смогут. Здесь они уже чужие.

– Не за нас я боюсь, – вздохнул Рам. – За них самих.

Эти вечер и ночь колдун-Куница провел в стойбище Арго. Было заметно – люди спешат, но выступить смогут не раньше чем через два дня. Женщины трудились и по вечерам: складывали, паковали, увязывали все, что возьмут с собой в долгий путь, – пищу, одежду, часть шкур, инструменты, утварь… Не слишком много – все лишнее оставлялось, – но и не мало. А еще дети… Правда, в общине Арго в этом году ползунчиков немного, а подросшие и сами помощники: понесут часть груза, присмотрят за малышами.

Мужчины мастерили волокуши, проверяли и готовили оружие, запасы древков и наконечников. Следовало взять с собой, несмотря на тяжесть, и как можно больше хорошего сырья. Конечно, тащить невесть куда необработанные желваки кремня или целые бивни просто глупо: тяжесть большая, а основная их часть все равно уйдет в отходы. Поэтому все последние дни мужчины усиленно кололи кремень, расщепляли бивни и крупные кости на подходящие куски. Такие заготовки и нести полегче (все это на женские плечи ляжет!), да и в дело пустить проще.

Все же к ночи, когда свет от костров смешивается с сиянием Одноглазой, основные мужские дела откладывались до возвращения дневного света. Охотники, в одиночку или группами, прикидывали, сколько сделано за день, сколько предстоит еще сделать до того, как под женский плач и заклинания, попеременно произносимые Колдуном и вождем, будет сожжен их тотемный столб, чтобы поутру порвалась последняя нить, связывающая Род детей Мамонта с этим местом, чтобы люди Арго могли отправиться навстречу неведомому, не оглядываясь на пепелище. Если все будет как должно, духи-покровители отправятся вместе с ними. И великие предки не оставят своих земных сородичей без помощи…

Сейчас у общего костра мужчины спорили: нужно ли брать с собой два обтянутых кожей челна, выменянные в свое время у детей Серой Совы? Конечно, они легкие, но как их тащить? И потом, понадобятся ли они в пути?

– Не понадобятся! – решительно убеждал старый Гор. – Вначале идем вдоль русла, так? Потом сворачиваем… Старый слышал раньше: если на север – то впереди еще Большая вода будет. Сам-то не ходил, не знаю… Но все равно: пока доберемся, вода уже затвердеет, – и к чему нам тогда эти совьи штучки? А если и раньше дойдем, все в дырьях будут, пока дотащим. Все равно бросить придется.

Арго колебался. То, о чем говорил Гор, было вполне разумно… Хотя, конечно, устроить челны можно и так, что не продырявятся в пути, – было бы желание. Только нужно ли все это или в самом деле – лишняя возня, не больше?

К общему костру подошли старый Колдун, молодой Куница и Нава. Опять о чем-то совещались в колдунском доме.

Услышав, о чем идет спор, все трое встревоженно переглянулись.

– Великий вождь, – заговорил Колдун, – выслушай совет старого! Челны нужно взять! И так, чтобы не продырявить в пути, не погубить! Почему? Не к ночи говорить об этом, хотя и Огненный круг наведен. Но поверь: они не просто могут нам помочь; быть может, они нас спасут!

Арго молча кивнул. Вопрос решен, и даже старый Гор, самый главный противник «этих совьих штучек», сказал, не колеблясь и без тени насмешки:

– Ну что ж. Тогда о другом будем думать: как их лучше устроить. И кто потащит… Или, может быть, не на волокуше лучше, а на плечах?

Старый Гор понимал лучше, чем кто бы то ни было, насколько тяжела и опасна тропа изгнанников. За свою долгую жизнь он перевидал немало и чьих-то останков (был некогда, быть может, могучий Род, а теперь – скрюченные полуобглоданные трупы у потухшей золы) и изможденных, выбившихся из сил, забредших к чужакам уже без опасения за свои жизни. Убьют – что ж они уже почти мертвы! Да, подобный конец для изгнанников слишком обычен. А многие ли из них находят новую судьбу? Кто знает… Но одно-то старый Гор знал твердо: если пойдут распри среди них самих – надежды не будет никакой. Вот почему после того, что сказал им вождь в ту ночь, после Большого Совета, – он, Гор, оказывал Колдуну подчеркнутое уважение. Если он по настоянию вождя идет со всеми, авторитет его столь же непреложен, как и авторитет самого вождя!

Спор разгорелся вновь, но уже о другом. Больше возражающих не было; если у кого-то сомнения и оставались, хранили их при себе.

По приглашению Арго старый Колдун и гости подсели к общему очагу. Постепенно разговор перешел на людей Кано, ушедших сегодня на юг.

– Где-то они сейчас? – почти пропел Каймо. – А ведь где-то там еще и те, пришлые, кого мы заметили тогда… Помнишь, Вуул?

Вуул, конечно, все помнил, но промолчал. Ответил колдун-Куница:

– Где сейчас ваши сородичи – не знаю. А что пришлые им никак не помешают, – уверен. Мы ведь все же уже общались с ними. Думали даже, не наши ли родичи, – уж очень сколы сходны… Но нет. Их предок – Волосатый Бык, не Куница. Но тоже с юга пришли, как и мы… С миром пришли, хотят остаться. Видимо, так и будет.

– Но если они знают, что мы, дети Мамонта, изгнанники … – заговорил Вуул, и Куница продолжил его мысль:

– …То они могут причинить вред вашим сородичам, чтобы снискать наше расположение, так? Нет, они не станут этого делать. Разумеется, они знают, и не только они одни: у вестников хорошие ноги. Но у этих, новых, – иные обычаи. Едва ли они даже поняли, почему уходят дети Мамонта. Для них уходить – значит выполнять особую волю предков. Великий долг и великая честь. Иного они и не понимают… Думаю, их вождь и еду разделил с Кано и его людьми, и совет дал, – они ведь сами с юга.

– Совет? – удивился Арго. – Но если они пришли издали, то едва ли говорят по-нашему. А на языке жестов многого не насоветуешь.

– Язык странен, но не совсем чужд особому языку детей Куницы. И потом, у них есть толмач. Жил не у нас конечно, но, видимо, у кого-то из нашей родни: наш общий язык понимает и говорить может.

– Даже если они и разделили еду, – вмешался Дрого – то давным-давно, еще до полудня. А сейчас уже далеко.

(«Может, они свернули в ту самую низину? В то утро мы не нарушили обычай: оставили хорошие запасы хвороста. Больше, чем сожгли сами. Быть может, они кормят сейчас свои костры тем самым хворостом…»)

Разговор увял. Некоторое время спустя колдун-Куница обратился к Арго с подчеркнутой вежливостью:

– Великий вождь детей Мамонта! Да будет позволено мне, молодому колдуну детей Куницы задать тебе вопрос от имени нашего вождя, Рама.

– «Когда вы, дети Мамонта, встанете на свою новую тропу?» – понимающе улыбнулся Арго, предугадывая вопрос. Колдун молча склонил голову. – Пусть могучий колдун детей Куницы передаст своему великому вождю, Раму, что мои люди покинут этот край через два дня, на третье утро. Это не самое начало бодрствования Одноглазой, но раньше нам не успеть. И еще скажи: вождь Арго будет помнить вождя Рама добром. И сохранит дары сыновей Куницы. Жаль, что все прервалось там же, где и началось!

– Поверь, великий вождь детей Мамонта: Рам тоже жалеет об этом!

Дрого ошибался. Кано и его люди были не в низине, где охотники, уходившие далеко на юг, обычно устраивали свой первый привал. Гораздо ближе – в стойбище пришельцев, с которыми делили сейчас уже и вечернюю еду. И дивились гостеприимству тех, кого и видели-то впервые!

Видимо, за ними следили. Когда общинники уже круто свернули направо, чтобы обойти стороной нежданно-негаданно заселенное место, чтобы и в самом деле остановиться на первый ночлег в знакомой низине, – тропу внезапно преградили пятеро незнакомых охотников. Не со злом – с добром! Положили копья, протянули вперед пустые руки. И главный, ясноглазый седой старик, выступил вперед и улыбнулся подкупающей, доброй улыбкой.

«Мы хотели бы познакомиться с вами, мы хотели бы разделить с вами пищу, мы хотели бы помочь вам чем можем, – но, если вы против, мы немедленно свернем с вашей тропы!» – так было сказано на общепринятом языке жестов.

«Мы благодарим вас, незнакомцы; мы будем рады познакомиться с вами и разделить пищу», – таков был ответ на том же языке.

После этого в разговор вступил толмач, и общаться стало легче.

В стойбище, куда Кано и его людей провели как почетных гостей, многое было новым, и прежде всего – жилища. Их еще не окончили строить, но уже было видно: ничего подобного Кано прежде не встречал. Это были не округлые жилища, как у детей Мамонта, и у детей Серой Совы, и у детей Куницы, различающиеся лишь отдельными деталями. Новые люди строили самые настоящие дома, опирающиеся двухскатными крышами на землю и поэтому отчасти напоминающие шалаши, но только очень длинные. Один дом был уже почти готов, два других только сооружались, и было видно сквозь непокрытую еще шкурами кровлю-стену, что внутри дом разделен на части, по три очага в каждой.

– Кто вы, пришедшие сюда? – задал Кано традиционный вопрос первой встречи.

– Мы – дети Волосатого Быка, – через толмача ответил старик. Для Кано ответ мало что значил; не помог и рогатый череп, венчающий вход готового длинного дома. В здешних краях такой зверь не водился.

– А кто вы, уходящие на юг? – Старик задал встречный вопрос, ответ на который ему был наверняка известен.

– Мы – дети Мамонта.

– Мы знаем ваших старших братьев. Там, куда вы идете, их мало. Но дети Мамонта увидят там наших братьев. – Старик вновь указал на рогатый череп.

За общей трапезой разговор разгорелся весело, как молодой огонь пожирает сухую пищу. Молодые девушки хихикали, подталкивали друг друга, перемигивались.

Кано уже знал: ясноглазый старик – вождь детей этого самого Волосатого Быка. Он привел их сюда из родных мест. Зачем? Понять трудно; это не то, что у них, не изгнание. Что-то совсем иное. И похоже, сам вождь и его сородичи принимают Кано и его людей не за изгнанных, а за кого-то другого…

Говорили о женщинах.

– Неужели у великого вождя детей Мамонта только одна жена? – непритворно удивлялся его собеседник. – Как же так? Я вижу: великий вождь не слабый…

– Таков наш обычай! – все, что мог ответить Кано.

– Странный обычай, странный!.. Быть может, великий вождь детей Мамонта захочет породниться с Крейоном, вождем детей Шерстистого Быка? Посмотри: мои дочери и внучки будут рады!

(«Да, действительно, они-то будут рады, да вот моя Лайна едва пи обрадуется!»)

– Вождь детей Мамонта благодарит Крейона, великого вождя детей Волосатого Быка. У нас – своя тропа, свой обычай. Сын детей Мамонта может взять второй женой только жену умершего брата.

– Странный обычай, странный! – задумчиво повторил Крейон. – Жаль, что дочери Волосатого Быка не смогут отправиться к себе на родину с теми, кто туда послан… Такими храбрыми!.. Быть может, кто-нибудь из неженатых? Или жены есть у всех вас?

– Не у всех… – Кано решил не перечить.

– Так пусть тот, кто холост, возьмет в жены одну из наших дочерей! Смотри, они рады! А там, куда вы придете, вас встретят наши родственники. И будут рады вам, породнившимся с общиной Крейона! Что скажешь на это, Кано, великий вождь детей Мамонта?

Кано обвел глазами своих сородичей. Пожалуй… Кое-кто… Но не сразу же, не вдруг!

– Великий вождь! Мы не можем ответить немедленно: нашим юношам нужно приглядеться к вашим девушкам… И наоборот. Нужно подождать, но мы не хотим злоупотреблять вашим гостеприимством.

– И не нужно! Посмотри: кое-кто из твоих людей уже нашел себе пару… День-два поживите – а там и в путь, с молодыми женами! И тогда я расскажу Кано, моему другу, моему родственнику, – куда ему идти, как обрести на новом месте друзей и родню…

Можно ли устоять против такого напора?!

Догорает тотемный столб, утихает плач. Нужно отдыхать: это последняя ночь, которую дети Мамонта проводят в своем стойбище, где успело смениться не одно поколение. Нет, уже не в своем, уже в разоренном, разрушенном. Догорает тотемный столб; в эту последнюю ночь Колдун даже не пытается призвать духов, спросить… Знает: не придут, не ответят!

Последнюю ночь горят очаги в жилищах, завтра их засыпят, похоронят, перед тем как уйти. Но не совсем: частицы родного огня отправятся в путь на север – точно так же, как огонь из очагов общины Кано отправился с его людьми на юг.

Колдун не может заснуть, не отрывает своих глаз от дырявой кровли: шкуры уже сняты… Спит ли его гость? Или тоже ловит взглядом далекое небо? Не понять…

Очаг подмигивает; в последний раз подмигивает, играет сполохами… Завтра лишь кроха пламени в деревянной чаше отправится в путь вместе с Колдуном…

Сон все же приходит. Но сон ли это? Черная фигура нависла над ним; огненные глаза проникают в самую душу («Почему даже Огненный круг не защитил? Почему?!») – и голос звучит в самой голове:

– Думаешь, уйдешь? Думаешь, спасешься? Нет!

Круглые красные глаза все ниже, все ниже, и руки давят, давят…

– Старый! Старый! Очнись!

С трудом разлепляются глаза: рассвета еще нет, а над головой – встревоженное лицо колдуна-Куницы.

– Старый! Очнулся?! Хорошо! Я уже баяться начал… Он пришел?

С трудом выговорилось:

– Да. Во сне. Но как же так? Через Круг…

Невесело усмехнулся молодой колдун:

– Да. Во сне – и так может! Защита есть, но… Он силен, очень силен! А сейчас – спи, старый! У вас завтра тяжелый день. Я посторожу; спи!

Благодарно улыбнувшись, Колдун не уснул, мгновенно провалился куда-то в бездонную дыру, без снов, без страхов, без радостей, в молчание и тьму.

Вот и настало это утро – серое, моросящее мелким дождем, словно паутина ложащимся на лица. Дождь – не так уж плохо: кто сможет разобрать, что за влага на щеках?..

Женщины тащили волокуши, несли самых младших. Дети постарше – сами тащили что кому по силам. А мужья, отцы, братья шли рядом, с оружием в руках, готовые ко всему. Всякое может случиться с изгнанниками – не сразу, так позднее. У Арго на левой руке – щит, полученный на весенних свадьбах. И метательная дубинка детей Куницы – за поясом, рядом с кинжалом. Арго чувствовал: эти дары были даны от чистого сердца. Таким не пренебрегают, даже если оружие непривычно…

Только двое провожали их: колдун-Куница и его невеста, Нава, специально пришедшая поутру из стойбища детей Серой Совы. Что ж, колдунам можно многое, в том числе и такое, от чего простой охотник предпочтет воздержаться. Впрочем, и они провожали недолго: до того, как знакомая, хоженая-перехоженая северная тропа резко нырнула вниз. Здесь остановились, – не все, вождь и Колдун.

– Прощайте! – сказал Куница. – Пусть ваша новая тропа будет не слишком тяжелой. И да не оставят вас предки и духи-покровители!

Арго и Колдун молча прощальным жестом коснулись его плеча.

Жених и невеста, наставник и ученица, подождали, пока сумрачная, пронизанная утренней моросью низина не скрыла последних детей Мамонта, и медленно рука об руку пошли назад. Брошенное стойбище обошли стороной. Теперь это место лучше обходить стороной, по крайней мере до следующего года.

Ни Нава, ни ее жених не знали, что еще две пары глаз смотрели вослед тем, кто покинул эти края. Гарт и его сын Айон. Сами того не зная, они поступили точно так же, как несколько дней назад вождь и колдун детей Куницы: вышли на окраину своего стойбища, чтобы никем не замеченными проводить тех, с кем их столько лет многое связывало. Гарт ежился – то ли от ветра и мелкого дождя, то ли от невеселых мыслей. Его сын казался спокойным. Молчали.

– Одному я рад, – прервал молчание Айон. – По крайней мере, Туйя не успела стать женой мальчишки… как его… Каймо! Не лежит у меня к нему сердце, нет не лежит! И что моя дура нашла в нем? Такие у них есть парни! Хоть бы тот же Дрого…

– Сейчас уже все одно! – возразил Гарт. – Что хороший, что плохой, – какая разница? Их нет… А Начальный дар – возвращен?

– Куда там! – сплюнул Айон. – Возвращать-то сама должна! А она – ни в какую! Уйти хотела. Силой удержал.

Гарт ничего не сказал в ответ своему сыну – пусть решает сам.

(«Да, Айон, в три глаза смотреть тебе придется, если Туйя отказалась вернуть Дар! Она ведь – в отца! Углядишь ли?»)

– Пойдем домой! – хлопнул он по плечу своего сына. – Куница и наша Нава уже возвращаются…

И еще об одном не подозревал никто, ни один человек. Община Кано встала окончательно на свою новую тропу в тот же день и час, что и община Арго! Весело встала: три холостяка нежданно-негаданно обзавелись молодыми женами! Даже Йорг-неудачник! Повезло: дочери Волосатого Быка не успели разглядеть… Пусть не на Большом Празднестве – что ж! – не такое время, не те обстоятельства! Еще важнее другое: породнившись с сыновьями Мамонта, Крейон, вождь детей Волосатого Быка, дал вождю своих новых родственников не только добрые советы, но и амулеты, которые должны сказать его южной родне: пришли свои и от своих!

Кано задумчиво кивал. Он слушал объяснения вождя не в первый и даже не во второй раз, все хорошо запомнил. В том числе порядок, в котором нужно будет подавать чужому вождю содержимое свертка: вначале кремневое острие, обмотанное какими-то волосами (быть может, шерсть их тотема?), затем – кремневая пилка, и напоследок – три зуба песца с прорезанными отверстиями, надетые на нитку, сплетенную из таких же волос. Сейчас иной вопрос мучил его.

– Кано, Крейон – друзья! Дети Мамонта, дети Волосатого Быка – друзья, родня! Ваши братья – наши братья; ваши враги – наши враги! Но почему? Почему дети Волосатого Быка приняли как своих – изгоев?!

Крейон улыбнулся уже хорошо знакомой, завораживающей улыбкой:

– Мы знали: вы – не изгои! Ваши соседи не знают… не все знают то, что поняли мы: вы, дети Мамонта, – избранные и принявшие избранничество! Породниться с избранными – великая честь. Нам – важно, ведь и мы – не изгои, мы – посланцы предков!

Кано молча положил обе руки на плечи своего собеседника – братский жест детей Мамонта. Главное он понял. Даже если эти люди ошибаются… Что ж, тем лучше для них, для детей Мамонта!

Да! Так получилось, что люди Кано по-настоящему встали на свою новую тропу без боли и сожалений.

Труднее было людям Арго. Только в первый день своего пути испытали они тень, подобие былого гостеприимства – от своей родни, северной общины детей Мамонта. Нет, даже они, оставшиеся на прежнем месте под защитой своих соседей, не посмели пригласить изгнанных сородичей в свое стойбище. Но вождь, колдун и самые уважаемые охотники северной общины встретили людей Арго на тропе, с Путевыми дарами, и предложили разделить напоследок Дорожный огонь. И когда люди, собравшиеся вкруг символического костра, обменялись символической едой и подношениями, их вождь (не просто худым, больным выглядел он в этот день… Быть может, стыдился?) обратился к Арго:

– Великий вождь… всего нашего Рода! Все знают: ты – хранитель Священной кости! До сих пор ты безотказно делился сухой кровью со всеми твоими сородичами, а сейчас уходишь. Не по своей воле. Так поделись же напоследок с нами, теми, кто остается, – к добру ли, к худу ли… И не держи зла на нас, великий вождь!

Конечно, Арго не отказал в такой просьбе. Он никому не желал зла – из остающихся. Но каждый выбрал свою тропу. И на каждой тропе – свои ухабы, камни и корневища.

Шли дни. Люди Арго уходили дальше и дальше. Их путь шел на север, вдоль берега Большой воды. Люди уходили от мест, ставших теперь для них навек запретными. Все дальше на север шли они, обходя места самые удобные для стоянок: широкие, ровные мысы, площадки близ впадения в Большую воду мелких речушек. Они старались держаться подальше от тех мест, где могли встретиться с инородцами: весть о движении тех, кто нарушил Закон крови, передавалась от стойбища к стойбищу, опережая их самих. И те места, где жили или могли жить другие, становились запретными для них, детей Мамонта, для их проклятого Рода!

Они торопились. Зачем дразнить других? Они старались выбирать такие места для своих стоянок, чтобы те, кто здесь живет, кто воистину хозяева здешних тест, не тронули их, детей Мамонта, уходящих все дальше и дальше… Навсегда!

Позади остались хорошо знакомые места. Теперь нужно быть еще осторожнее: нежданная опасность может грозить отовсюду. Сумерки пали на высокие старые деревья, на серую, тускло блестящую гладь Большой воды. На небольшой поляне, со всех сторон укрытой деревьями, люди обустраивали временную стоянку: ставили легкие шалаши, разжигали костры. Ложбина дополнительно укрывала низкое пламя от постороннего глаза, а к ночи еще и туман обволок место стоянки. Теперь их можно заметить лишь с самого близкого расстояния. Правда, запах дыма охотник почувствует издалека, но ветер помогает сейчас детям Мамонта: он дует в сторону Большой воды. Быть может, духи не совсем еще оставили их Род без помощи?

Колдун не стал устраивать себе шалаш, только лапник да шкуры послужат ему постелью на эту ночь. А поутру – снова в путь! Сейчас он сидел усталый и от перехода, и от собственных невеселых мыслей. Но усталый или нет, до сна он все же вновь попытается проникнуть в Мир Духов. Хуже не будет!

– Как думаешь, старый, – тихо спросил его подошедший вождь, – здесь хорошее место? Духи все еще не дают вестей?

– Нет, – со вздохом сознался Колдун. – Миры закрыты, духи молчат… Но место должно быть хорошим, – я это чувствую. Только задерживаться все равно нельзя; ближайшие стойбища всего в двух переходах. Кажется, дети Большерогого; мы общались очень давно.

– Помню. Вражды не было, свадеб – тоже. Обмены. Что они сейчас, кто знает? Но весть о нас наверняка дошла и до них. Утром уйдем.

Уже отправляясь к своему костру, Арго добавил:

– Пусть мудрый Колдун даст знать, если духи ответят. Пусть даже разбудит.

Старик молча склонил голову в знак согласия, но думал он иное: «Нет, великий вождь! Будить тебя не придется. Они не ответят!»

Ночь прошла неспокойно. Нет, нападений не было, но людям казалось: к привычным звукам ночного леса – уханью филина, одинокому волчьему вою, треску сучьев под копытами то ли большерогого, то ли лошади, случайно отбившейся от табуна, – примешиваются иные, странные звуки. То заунывные, похожие на плач, то злые, гортанные, они перекликались, скрещивались, то замирая где-то в чаще, то словно приближаясь к самому уху. И еще казалось: привычные, знакомые шумы исчезают, испуганно затихают в такт этим звукам, будто сам лес внимает им в тревоге…

Люди знали: такие звуки – голоса мертвых, погибших недоброй смертью, не узнавших проводов на ледяную тропу как должно и поэтому томящихся здесь, в Среднем Мире. Их притягивает человеческое горе и беды, и сами они несут еще худшее горе… Только помощь и защита предков оберегает Род от этих мятущихся, злосчастных душ. Истончается покровительство, слабеет защита – и они тут как тут…

Дрого, Каймо и Йом держали последнюю, предрассветную стражу, начавшуюся в тот глухой час, когда тяжело больному или просто усталому, измученному бессонницей человеку начинает казаться: рассвет не наступит никогда! Не будет больше никаких рассветов – только тьма! И все же солнце всходит, хотя и не для всех.

И вот, в то самое время, когда тьма, нависшая над спящим становищем, стала едва-едва сереть, чуть-чуть растворяться, когда окружающий мир уже готовился принять знакомые, привычные очертания, – до чуткого молодого слуха донесся хруст сухих веток… Шаги – легкие, быстрые… Не зверь, человек; и вот странность: торопится, спешит, не пытается скрыть себя… К НИМ, ИЗГОЯМ?!

Бесшумно, с копьями наготове, охотники скользнули туда, откуда слышались эти непонятные шаги. Большая старая сосна уже выступала из мрака, и от нее отделилась одинокая фигура… Подросток?

Он явно почувствовал приближение охотников (опытен!), но не выказывал ни испуга, ни желания скрыться или напасть. Просто стоял и ждал, с опущенным дротиком в правой руке, сбросив с левого плеча какой-то мешок.

Дрого первым узнал загадочного «незнакомца», а узнав – выпрямился во весь рост, открыто засмеялся и хлопнул по плечу приятеля:

– Эй, Каймо, иди встречай свою невесту!

Там, у старой сосны, стояла усталая Туйя и счастливо улыбалась своему жениху и друзьям.

 

Глава 17

НАПАДЕНИЕ

– Почему же дочка Серой Совы сразу не пошла за своим женихом, если так решила? И коль скоро даже Начальный дар не был возвращен? – расспрашивал Арго, удивленно, словно в первый раз рассматривая нежданную гостью.

– Отец запрещал! – мрачно ответила Туйя, с сожалением оторвавшись от сочного, лакомого куска жареной оленины.

(«Натерпелась, бедная, наголодалась! Это надо же, столько дней прошло! И как только выследила, как чужому в руки не попалась!»)

– Не пускал, и все! – продолжала девушка. – Бил даже. «А Начальный дар от изгоев, мол, и не дар вовсе! Мне, мол, до него и дела нет!»

Общинники – и мужчины, и женщины, и даже дети, – собравшись в круг, завороженно слушали рассказ этой бесстрашной девочки. Дивились, перешептывались. Повезло же этому Каймо! Он сидел тут же, рядом со своей нареченной, кормил ее из своих рук и принимал пищу с ее ладоней, бросая победные взгляды на своих сверстников. Чаще всего – на Вуула.

Утолив первый голод, Туйя стала говорить подробнее:

– На третий день отец на охоту ушел. Решил, видно: время прошло, теперь и сама никуда не денется! А я – взрослая! И слово дала, и Начальный дар не отвергла! Как жить буду? Решила: что будет, то будет! Чужой след брать могу, свой скрывать умею. Духи помогут. А нет, значит, нет. Сгину, только от жениха не отступлюсь. – Она посмотрела на Каймо, улыбнулась и притянула к себе его руку с очередным куском оленины. – И другому не дамся. Живой.

Айя тихонько, как бы про себя, промолвила:

– Страсть-то какая – ночью, одной, в лесу! Мы – с мужчинами, и то… Сегодня такая жуть мерещилась, такая жуть!

Девушка улыбнулась:

– Я к жениху спешила. К тому, что долгую ночь вдали от стойбища провел. Вот и вспоминала про это, когда было страшно. И заклинания Туйе известны, и не без оберегов она. Только поголодать пришлось: спешила очень. Не до охоты. А припасов взяла мало.

(«Было страшно, было! Только зачем вам об этом знать?.. Хорошо, что вспомнила наставления жениха нашей Навы! С Колдуном нужно поговорить! До ночи».)

Дрого заметил, что при словах о долгой ночи Каймо отвел взгляд и покраснел. Стыдится все же. Вспомнились отцовские слова: «Винить его не могу: испытание было страшным». Но ведь и они не винили Каймо, почти не винили. Только потом, когда он сам начал…

(«Может быть, все еще образуется? Если такая девушка не побоялась оставить свой Род ради Каймо!»)

Арго и Колдун переглянулись. Затем вождь улыбнулся, протянул руки и шутливо стукнул лбами Каймо и Туйю:

– Ну что ж. Вижу: нужно посылать за Большерогим! И задержаться придется – здесь. Не возражаешь, Каймо?

В ответ – благодарная, счастливая улыбка.

Разными бывают свадьбы. Иная и вовсе незаметно проходит: взял вдовец себе в жены немолодую с ее согласия, или молодая вдова к очагу холостого охотника перешла… Бывало, вождь соединит, а остальные и узнают-то не сразу! Всем известно: лучшие свадьбы – на весенних и осенних празднествах. Но иногда и празднествамежродового нет, а свадьба веселая, счастливая, хотя вроде бы и не в срок, и не так уж много людей собралось – одна община, и все…

Вот такой и обещает стать свадьба Каймо и Туйи. Худо общине, совсем худо. А тут – как нечаянный лучик сквозь многодневные тучи… Или – как облегчение после долгой болезни, когда в измученном, ослабевшем теле нежданно просыпаются прежние силы.

Арго обратился к Туйе:

– Ты выбрала трудный путь, но это – твое право. Большой Совет решил: право выбора – за женщиной, а не за ее отцом или мужем. Что ж, помогай жениху строить шалаш. Жаль – на одну ночь, не больше. Завтра – в путь.

Он обвел взглядом мужчин:

– Кто добудет большерогого? Дрого и Вуул? Хорошо.

Йома, вызвавшегося было на помощь, остановил жестом.

– Не нужно, справятся сами. Оставайся с Нагой.

Йом больше других был рад нечаянной задержке: что ни говори, а его Нага – единственная с новорожденным; у других женщин или ползунчики, или уже подросшие детишки. Конечно, Ойми молодцом держится, мать не утомляет, да и он сам – единственный мужчина, которому разрешено тянуть волокушу – при свете и на открытых местах, где не подстерегает внезапная опасность. Но и матери, и малютке Аймиле лишний отдых только на пользу. Нага в этот раз спокойна за девочку, но Йом не мог забыть прежние смерти своих детей.

Да, эта свадьба была веселой, несмотря ни на что. После непрерывного пути («Уже восьмая ночь! Уже Одноглазая вновь смежает свое веко!») люди отдыхали не только телом, душой отходили. Нет, не все еще потеряно для них, детей Мамонта, если вот совсем еще юная дочь Серой Совы и отцовский запрет презрела, и свой Род оставила ради их молодого охотника. Пусть же счастлива будет! Пусть побольше сыновей Мамонта принесет в их общину! Они, изгои, еще найдут себе пристанище, такое, где и нежить их не достанет, и благосклонность предков и духов-покровителей вернется… Да и где она, кстати, эта самая нежить? Быть может, и осталась там, откуда явилась, – в Проклятой ложбине? Так оно и есть, не иначе…

В этот вечер, под защитой Огненного круга, проходя в Священном танце вокруг костра и напевая свадебные песни (пламя низкое и поют вполголоса: лучше слишком не рисковать, но и не лишать же храбрую Туйю и ее жениха этой радости!), все верили: да, так оно и есть! Даже Арго, ритмично хлопающий в ладони (барабана не было, но он чувствовал: связанные с ним духи – здесь, у костра!). Словно уже вот она, их новая родина! Словно и идти уже никуда не нужно, и не легкие шалаши, что будут брошены завтра поутру, окружают их, а настоящие жилища, в которых пройдет не один год… И лишь Колдун не разделял эти надежды, хотя и не показывал вида, – зачем? Пусть отдохнут, раз уж так получилось… Пока лишь он один знал, что настигло Туйю на ее пути…

Вступая на избранную тропу, Туйя не пренебрегла предостережениями колдунов: стебли и клубни дикого чеснока были при ней, вместе с оберегами, вплетенные в косы, перевитые с кожаным шнурком на шее. А лепестки белого цветка она прикрепила каплями смолы к своей одежде, к шапочке. Нава – лишь она одна знала замысел Туйи – показала ей узор. И Огненный круг научила строить.

«Каждую ночь! Помни: каждую ночь! Иначе к твоему жениху придет не та Туйя. И не для радости».

И еще кое-что объяснила Нава: как быть, если нежить все же явится.

Первая ночь прошла спокойно. Звуки – были, не одни лишь привычные шумы и шорохи ночного леса. Другие, незнакомые. Она знала: бояться не нужно, она защищена. И не испугалась: с головой укрылась своим плащом и заснула. Потом – целый день по следу детей Мамонта, скрадывая свой след, уклоняясь от случайных встреч, и все же быстрее, как можно быстрее, чтобы догнать. Никто не потревожил ее и на втором ночлеге, и на третьем. А вот на четвертую ночь…

Туйя торопилась как только могла. Замечая признаки свежего следа, она даже перестала слишком заботиться о том, чтобы скрыть свой. («Хорошо, что местабезлюдные. Никого не встретила. Слышала, конечно, каких-то охотников, да они меня не слышали и не видели. А то, чего доброго, убить бы пришлось!» Колдун только головой покачал в ответ.) И все же надежды нагнать детей Мамонта в пути или достичь их стоянки раньше, чем сядет солнце, не оправдались. Но и провести еще одну ночь, от заката до самого рассвета, в одиночестве, когда желанная цель так близка, она уже была не в силах. Решила идти, пока виден след, такой отчетливый; его же и скрыть никто не пытается, да и как скроешь? Движется целая община, и немалая. Она переждет только самый глухой час, когда и самый ясный след можно пропустить.

(«Как же ты могла?! И зачем?» – с досадой спрашивал Колдун. «На обереги надеялась. А еще больше на то, что вот-вот до вас доберусь».)

После захода солнца ночь сгущалась быстро: засыпающая Небесная Старуха поздно появляется в небе. В прежние дни Туйя выбирала ночлег уже на закате солнца, – так колдуны учили охотников, так настойчиво советовала ей Нава. Но теперь она шла и шла вперед, по горячему следу, заметному даже в сгущающейся тьме. Заметному не только для ее острых глаз: теперь она явственно обоняла след знакомых запахов стойбища; стопы ее и сквозь мокасины ощущали тропу, проложенную совсем недавно…

И все же долго идти не пришлось. Чем плотнее сгущалась тьма, тем явственнее смыкалось вокруг девушки иное, невыразимое словами.

(«Голоса неприкаянных?» – спросил Колдун. «Да. Но их я уже не боялась, знала: обереги – сильнее. И заклинания знала. А тут… не знаю как сказать… Будто какие-то черные невидимые крылья смыкаются. Не могут сомкнуться до конца, но силятся, силятся… И я сдалась. На первом попавшемся пригорке навела Огненный круг, произнесла заклинания и упала без сил… А ведь оттуда уже эти сосны были видны, даже ночью… Совсем близко!»)

Она очнулась поздно, полузакрытое око Одноглазой уже поднялось над кронами, и в его тусклом сиянии, смешанном со светом Небесной Тропы, земная тропа, ведущая к стоянке детей Мамонта, совсем уже близкой – Туйя ощущала это всем своим существом! – притягивала, манила… «Иди! Не нужно ждать рассвета! Они рядом! Каймо ждет!» Она словно слышала эти призывы; вот только откуда?

Девушка вслушалась, всмотрелась в ночь. Ничего, даже плач неприкаянных смолк. Только тихая, тихая ночь, уже идущая на уклон. Какая-то птица, вычертив сложную петлю, скрылась в ближнем ельнике. Внизу, слева, послышались фырканье и плеск: большерогий утоляет жажду… И Туйя решилась. Встала, еще раз осмотрелась… Все спокойно, а зов так близок, так нестерпимо манящ… И она покинула Круг.

(«Старый, не сердись! – умоляла Туйя, виновато вглядываясь в нахмуренное, строгое лицо Колдуна. – Понимаешь, я подумала: может, это и в самом деле Каймо меня призывает? Ты ведь знаешь, как это бывает, когда один о другом тоскует, а тот слышит его тоску, даже голос слышит…» Колдун молча кивнул; его суровые черты смягчились. Да, он знал, как это бывает!)

Она шла скорым шагом. Горячий след вел без труда, сейчас с пригорка вниз, потом через ельник, дальше снова вверх, к соснам, а там… Да, наверное, там…

ОН появился внезапно, беззвучно – и сам лес как будто замер при его появлении. Бледный свет Небесного засыпающего глаза почти не проникал сюда, в глухой ельник. И все же она узнала и вскрикнула удивленно и радостно: «Каймо?!» Ибо это был он, Каймо, невесть как очутившийся здесь… Или он сам отправился навстречу своей невесте? Но как он догадался, как смог разыскать ее?..

Недоумение удержало Туйю от того, чтобы немедленно броситься к любимому, спасло от неминуемой гибели. («От ГИБЕЛИ?! Хуже, гораздо хуже!») Впрочем, не только оно. После мгновенной радости и замешательства приближающаяся фигура показалась… какой-то иной… Каймо не так двигался! И почему он вдруг резко остановился и манит ее к себе, не приближаясь, не говоря ни слова?

Но лишь тогда, когда ощерился рот, обнажив необычайно белые зубы, когда прозвучали слова: «Туйя! Я жду тебя! Твой Каймо замерз в одиночестве! Сними все, все сними и иди ко мне. Я жду тебя!» – она поняла окончательно: НЕ Каймо! ТА тварь, о которой столько говорилось этим летом!

Тогда-то настоящий страх и пришел. Ее ТЯНУЛО к этой нечисти, к этим красным глазам… («НЕ СМОТРИ! НЕ ОТВЕЧАЙ НА ПРИЗЫВ! ГОНИ ПРОЧЬ ОТ СЕБЯ – СЛОВАМИ, ОБЕРЕГАМИ! И ДА ПОМОГУТ ТЕБЕ ВЕЛИКИЕ ПРЕДКИ!» – вспомнились вдруг наставления Навы о том, что делать, если все же она столкнется с нежитью.)

– Нет! НЕТ! Ты не Каймо, и я не подойду к тебе. И тебя не подпущу! Прочь, тварь, прочь! – закричала Туйя, выставив дрожащую левую руку в бессильном защитном жесте… А потом повернулась и, не выбирая тропы, напрямик, бросилась туда, где сосны, где – она уже знала это! – ее будет ждать настоящий Каймо.

Она бежала, не обращая внимания на царапающие лицо ветки, спотыкалась о корни и думала: «Только бы не упасть!» – а сзади слышался зов:

– Туйя! Туйя!

И вернулись голоса и плач неприкаянных, и ощущение этих смыкающихся черных крыльев, которые вот-вот отрежут дорогу…

Проклятый ельник позади, крылья не успели замкнуть ее! Туйя бежала наверх, к соснам, задыхаясь; ей казалось: вот-вот лопнет сердце, вот-вот подкосятся ноги… И все же с великим облегчением замечала не только глазами – и слухом, и кожей: НАСТУПАЕТ РАССВЕТ! И с каждым ударом сердца чувствовала, как теряют силу эти страшные крылья, как отступает, уползает назад, во тьму, ненавистный Враг…

Изможденная, измученная прислонилась она к стволу большой сосны, уже зная: опасность миновала! И не ошиблась: стоянка детей Мамонта – внизу, и сейчас к ней скрыто подкрадывается стража… вместе с Каймо! «Скрыто?» Туйе стало смешно: ее предельно обостренные чувства могли бы различить охотников – всех вместе и каждого в отдельности – и с намного большего расстояния. А вот сама она – пожелай только! – смогла бы сейчас так бесшумно укрыться от этих сторожей, что если бы и вышли они на след, то лишь при солнце…

Вот такой, вконец измотанной, но счастливой, улыбающейся молодым охотникам (и своим мыслям), и нашли ее Дрого, Йом и Каймо… Но о том, что случилось, что пришлось пережить юной дочке Серой Совы, знает только Колдун…

– Повезло тебе! – сказал старик. – Повезло! Любовь спасла тебя, – говорят, так бывает…

– Старый! Прошу – никому не говори! Думала, Туйя храбрая; оказалось: Туйя – трусиха!.. Не говори, прошу. Стыдно!

– Не скажу. Но Туйя – не права. Туйя – молодец; поверь старому…

Девушка печально улыбнулась:

– Спасибо, старый! Спасибо на добром слове! Но… Я же знаю! Я понимаю!.. Хотела быть достойной Каймо, но…

(«"Достойной Каймо!" А он-то – будет ли достойным тебя?!»)

Вот почему, глядя на идущую круг за кругом молодую пару (такие счастливые!), смешанные чувства испытывал Колдун. Нежить все же настигла их (а разве на иное он мог рассчитывать?!), и завтра нужно всем снова напомнить об осторожности. Опасность близка, совсем рядом, в ночной тьме, быть может, всего лишь в двух-трех шагах от их Светлого круга…

А люди веселились – от души, не взирая ни на что… Как бы то ни было, а эта свадьба казалась счастливой!

Действительность напомнила о себе на следующее утро. На рассвете стража дала сигнал тревоги. Шум не был слишком угрожающ: те, кто направлялся к стойбищу детей Мамонта, не скрывали своих намерений, но их было много. Мужчины, вооружившись, напряженно вглядывались в подернутые туманом заросли, – оттуда слышались шаги и голоса, оттуда должны были появиться нежданные гости… («Даже не скрываются… Впрочем, это как раз неплохо.»)

Десятка два коренастых людей – при оружии, в предупредительной раскраске, – вынырнув из тумана, молча стали в полукруг, лицом к лицу с детьми Мамонта. Дрого обратил внимание на их прически: не хвосты, стянутые кольцами из слоновой кости, как у них самих, не налобники, как у их бывших соседей, детей Серой Совы, – множество мелких косичек с вплетенными оберегами. У разных мужчин косички переплетены по-разному – видимо, особые знаки… Во взглядах не чувствуется особой злобы, оценивающие взгляды…

Вперед вышел пожилой мужчина, похоже постарше Арго. Его косички образовывали особенно сложный узор. На плечах – странное сооружение явно из венца большерогого (как только таскает этакую тяжесть!) Копье – в левой руке, наконечником к земле… Все будет зависеть от исхода разговора.

Арго выступил вперед; копье церемониальное, бивне-вое, также острием вниз. Воевать пока никто не хочет!

– Мы – дети Большерогого, – без обиняков заговорил старик, по-видимому, их вождь. – Вестники сообщили нам о пути изгнанного Рода детей Мамонта. Сейчас мы пришли узнать: почему изгнанники задержались на нашей земле? Разве им не ведомо, что такая задержка несет несчастье? И почему вы убили на нашей земле нашего старшего брата?

– Арго, вождь детей Мамонта, приветствует великого вождя детей Большерогого. Пусть великий вождь не посетует: наши тропы скрещивались много лун назад, и имя забыто. Но Арго помнит: между нашими Родами не было ни войн, ни обид. Не нужны они нам и теперь. И я готов ответить на твои вопросы, великий вождь детей Большерогого!

Вожди сели на землю скрестив ноги, лицом к лицу. Копья примостили на коленях: не мир, но и не война. Беседа.

– Нук, вождь детей Большерогого, ждет ответа!

– Дети Мамонта помнят о своей новой тропе. Дети Мамонта хотели уйти накануне, но их нагнала невеста одного из молодых охотников, дочь Серой Совы. Она не вернула жениху Начальный дар и добровольно пошла в изгнание. Мы задержались ради свадебного обряда.

Нук с удивлением посмотрел на Туйю и Каймо. Ему не верилось, что такое возможно. Сзади послышался сдержанный говор, явно не враждебный. Наоборот. Следовало закрепить успех.

– Пусть Нук и его сородичи не посетуют на нас, детей Мамонта. Ваш старший брат, большерогий, отдал свою кровь, сердце и печень, чтобы скрепить свадебный обряд. Таков наш обычай. Конечно, мы проводили большерогого на ледяную тропу с почетом. И мы готовы заплатить его младшим братьям необходимый выкуп.

Теперь лицо вождя детей Большерогого разгладилось. Не об обиде, подлинной, мнимой ли, думал он, теребя одну из косичек. О выкупе.

– У детей Мамонта хорошие дротики! – прозвучал ответ.

(«Да. Хорошие. И ты их получишь, что делать. Ты и твои люди уже присмотрелись к нам, поняли: здесь нет слабаков! И вам лучше оставить нас в покое на новой тропе… Но мы будем настороже: кто знает, нет ли среди вас жаждущих крови?»)

Арго кивком подозвал Йома:

– Принеси три дротика. Лучших. И запасной колчан.

Нук остался доволен подношением. Прицокивая языком, разглаживал куний и песцовый мех, оторачивающий берестяной короб, обтянутый кожей, любовался узором из костяных нашивок. Затем бережно, один за другим осмотрел бивневые дротики… Даже покраснел от удовольствия!

– Дети Большерогого от имени их старшего брата, ушедшего к предкам, благодарят детей Мамонта за щедрый дар. Наш старший брат идет по ледяной тропе без обиды. Он желает молодой нарожать своему мужу побольше крепких сыновей. Пусть новая тропа детей Мамонта будет легкой и завершится добром!

Вождь детей Большерогого не без усилий поднялся на ноги, два охотника почтительно поддержали его под руки. Копья были уже на плечах – знак мира. На прощание Арго и Нук обменялись дружескими жестами: правая рука на левое плечо.

Когда хозяева здешних земель скрылись, Арго облегченно перевел дыхание. Все хорошо, что хорошо кончается, но… Нужно уходить! Не мешкая и как можно быстрее. Отдохнули, теперь нужно торопиться. Подальше от мест, где вестники так быстро разносят молву об изгнанном Роде!

Еще три дня миновало. Погода испортилась: голубое Небо, солнце, совсем недавно весело игравшее в желто-красной листве, – все это скрылось в сплошной серости, в нудной, бесконечной осенней мороси. Вроде бы и дождь не так уж силен, да другим берет – непрерывностью. Скользят ноги по мокрой траве, утопают в лужах, вязнут в глине… Идти все труднее, все короче переходы, длиннее привалы. Но идти нужно. Сколько идти, неведомо никому. Дальше. На север. Без зримой цели…

Колдун мрачнел с каждым днем. На осторожные вопросы вождя отвечал одно: «Молчат. Или говорят; „Дальше! Скорее!“» Арго знал и о другом. О том, что видела Туйя. Пока нежить себя не проявляла никак, но по крайней мере трое знали: она здесь, рядом! Подстерегает!

Арго приглядывался к людям. («Ах ты!.. Все одно к одному: и спешить нужно, пока на беду не нарвались, и спешить нельзя…») Тяжело! У Наги – новорожденная, но Арго боялся не столько за нее, сколько за ее мужа. («Йом, Йом! С лица уже спал! Все понимаю, да что же делать?! Идти нужно; отдых, если и будет, – там, впереди…»)

Веселее всех – Каймо и Туйя; на каждом ночлеге хоть какой, а шалаш себе построят… Что ж, их дело – молодое. Вот и сейчас: идет Колдун, еле переставляя ноги, Огненный круг налаживать; кто – шкурами укрылся, даже от волокуши не отошел; кто – копья, да палки, да шкуры – вот и весь заслон на ночь. Только Йом для Наги старается, да Каймо и Туйя… И весело им, молодым!

Арго крикнул сыну:

– Эй, Дрого! Что-то совсем мы с тобой обленились! Под шкурами да на дождике… Давай-ка для матери хотя бы крышу соорудим!

Дрого кивнул – и дело пошло! Моросит дождь, противно, скучно, – а все не так, все легче!.. Когда кровля была готова, Арго предложил:

– Может, и ты с нами? Совсем, поди, намок… Но молодой охотник только хмыкнул:

– Не беда! Вторую шкуру возьму – и ладно! В случае чего, не просплю!

– Не призывай лиха! – серьезно предостерег отец.

Лихо первым почуял Вуул. Сквозь монотонную капель, сквозь безопасные шорохи промозглой ночи… Не спутать, подкрадываются! Сделал вид, что дремлет; склонился к напарнику по страже (а Морт, кажись, и впрямь задремал!):

– Сухой хворост – в огонь! По моему сигналу!.. Да тихо ты!

Нервы напряжены до предела. Глаза пока бесполезны, только слух… Ага! И Морт вздрогнул, услышал…

Их стражу, почуявшую врага, врасплох уже не застать. Но важно – подать сигнал. Так, чтобы сбить нападающих, а самим… Сейчас!

– И-о-го-го-го-го! Й-я-а-а-а! (Опасность! Враг – рядом!)

Взметнувшееся пламя разорвало дождь и ночь. Сыновья Мамонта, мгновенно вырвавшиеся из сна, из-под шкур, с оружием наизготовку, метнулись навстречу темным фигурам, с боевым кличем вылетающим из мрака.

В отблесках пламени – не лица, бело-красные рожи… Словно это и не люди вовсе – злейшие из злых духов, внезапно обретшие плоть и кровь…

Первый – на копье! Попал, нет ли, – а он под ногами! Второй! Отбито – и древком!.. Умеет! Еще удар! Еще!..

Схватка – это один на одного, грудь с грудью, равный с равным… Оружие – любое; что по нраву!..

Старый Гор – один из первых; его оружие – дубина; двое уже лежат, один шевелится… Один с копьем отскочил, настороже…

– Эй-х-ха!!

Копье – в одну сторону, владелец – в другую…

– Эй-х-ха!!

Дубина врезалась в бок – и напавший отлетел прямо в костер, и взвыл…

– Эй-х-ха!!

Арго – лицом к лицу с кроваво-белой мордой… (Вожак?/) Копье… Щит! Отбито; Куницы не лгали!.. Снова копье… Ах! ВЫБИЛ! Дубинка, дубинка… БРОСОК!

Увы! Неумелый бросок… Плоская изогнутая дубинка сыновей Куницы, казалось бы направленная точно в лицо врага, взметнулась над его головой и, описав петлю, долбанула по шее насевшего на Йома…

ГОТОВЬСЯ! Отбито!

Враг был опытен и силен. Арго оборонялся уже вторым копьем и щитом; первое – выбито умелым ударом.

Их поединок решит все! Кто бы ни были напавшие, а бой решают вожди!

Враг опытен, умел, но и Арго – не промах… Отбито! Не прошло! А теперь…

Вождь детей Мамонта сосредоточился… (Враг мог подумать: ослаб! Пусть думает!)

Копье, направленное прямо в лицо, отведено краем щита, а сам он, нырнув, уже был готов нанести удар в сердце…

ПРОКЛЯТАЯ ГЛИНА!

Поскользнувшись, Арго промахнулся и, хотя сбил врага с ног… пролетел вперед, в землю носом, вместе с копьем и щитом, и враг вырвался, увернулся, вскочил первым, и спасения нет, даже щитом не закрыться, и…

– Ой-яха-ха-ха-ааа!

Дрого замешкался: запутался во втором одеяле! Вырвавшись – с копьем, с дротиками! – увидел: ОТЕЦ ПОГИБ! Бело-красное чудовище, издав победный клич уже изготовилось для смертельного удара…

НЕ ДО МЕТАЛКИ!

Дрого метнул дротик с руки, из самой неудобной позиции…

Он не верил своим глазам: бивневое оружие по самое кольцо вонзилось в предплечье врага! Победный клич перешел в крик боли (ДА! И мужчина не выдержал!), – и враг, выронив копье, упал на колени, а затем…

– Хай-я-я-я-я! – Дрого метнулся с копьем наперевес, чтобы добить, и отец уже на ногах, и их копья сейчас враз…

– НЕТ! ХВАТИТ КРОВИ!

Его мать, Айя, метнувшись вперед, заслонила собой поверженного врага от копий сына и мужа.

Война – мужское дело. Не срами свой Род, не проси пощады, коли побежден. Но лучше сам убей врага, съешь его сердце и печень, чтобы сила твоя усилилась во славу Рода. Война есть война, и горе побежденному! Нет и не может быть ему пощады… за единственным исключением: если жена или дочь победителя закроет своим телом поверженного врага! Но если такое случается, это конец вооруженной распре! Победители, побежденные – опускают оружие и не смеют обратить его друг против друга… По крайней мере в этот день!

После крика Айи опустились копье Вуула и дубинка Гора; Морт, уже готовый всадить костяной кинжал в горло своего противника, отпустил хватку и даже похлопал его по спине, помогая прокашляться… Арго с ужасом посмотрел на жену (в самый последний момент задержал удар!) – а затем улыбнулся, отвел копье и подал руку поверженному.

Приняв предложенную помощь, тот сел и, сморщившись от боли, коснулся дротика:

– Чей удар, Арго? Небось твоего сына? Вот теперь понимаю, каково пришлось тому… Неуязвимому на Большой охоте.

– Айон?!

Арго не мог сдержать удивленное восклицание. Перед ним был Айон, сын Гарта. На них напали сыновья Серой Совы, проделавшие для этого немалый путь!

– Айон, Айон, кто же еще? – невесело усмехнулся обессиленный охотник. – За своей дурой пришел, да вижу: хорошо защищаете!.. Дрого! – Он встретился взглядом с победителем. – Если уж добивать не будешь, то помоги!

Дрого молча приблизился к бывалому охотнику. Резко, как учили, выдернул из раны свой дротик. Кровь хлынула ручьем, даже в неверных отблесках костра было заметно, как побледнел Айон.

– Хороший удар!.. Небось кость перешиб? – Он старался говорить спокойно, как положено мужчине.

Дрого разорвал куртку и осмотрел рану:

– Кость цела. Если храбрый Айон позволит, я уйму кровь и наложу жгут и листья.

Айон кивнул в знак согласия и прикрыл глаза. Подошедший Колдун молча наблюдал за работой Дрого, одобрительно покачивая головой:

– Не зря учил…

Мужчины успокаивались: бой кончен не в пользу напавших, но новых жертв не будет. Предстояло лишь разобраться с пострадавшими. Недавние враги, еще не отдышавшись от смертельной схватки, теперь безо всякой злобы, даже перешучиваясь, осматривали друг у друга раны и увечья. В основном, ничего страшного: две-три колотые раны, четыре выбитых зуба, сломанное ребро (дубинка Гора поработала!). Но три тела лежали неподвижно: молодой сын Мамонта и двое сыновей Серой Совы. Айму, любителю страшных историй, не повезло: дротик, пущенный чьей-то меткой рукой, насквозь пробил его горло. Один из сыновей Серой Совы – тот самый, которому, помимо удара копья, досталось по затылку метательной дубинкой Арго, – был еще жив, хотя и очень плох. А третий… Йом, сваливший его ударом в сердце, перевернул мертвое тело и горестно воскликнул:

– Эбон!

Да, это был тот самый охотник, вместе с которым преследовали они лишенного имени, тот самый, что перебрался вместе с Мортом через Большую воду… Одинокий, неухоженный, но храбрый охотник, настоящий следопыт!..

– Как же так?! От моей руки…

– Перестань, Йом! – возвысил голос Айон. – Мы еще легко отделались. Если бы не Айя, валяться бы и мне сейчас рядом с Эбоном… И не мне одному.

– Отец, что все это значит?! Как ты мог?

Айон обернулся на голос. Вот она, донельзя возмущенная дочь, а за ней… За ней прячется непутевый муженек. С копьем – надо же!..

– Отец! – продолжала возмущаться Туйя. – Я – взрослая; я не отвергла Начальный дар, я ушла к своему жениху по своей воле! Как же ты мог… Люди погибли; а если и захватил бы, что, своей второй женой сделал бы меня?!

– Замолчи! – рявкнул Айон. – Замолчи! Ты и впрямь дура! Для чего мужа взяла? Под своим подолом держать?! Изо всех – нашла кого? Кто тебя защитил? Муж? Как бы не так, «муж»! Он хоть копье-то держать умеет?..

И пошло, и поехало! Бой проигран, но худший позор – не на сыновьях Серой Совы… Виновен Каймо, нет ли, но он не сражался. За жену свою не сражался; другие отстояли! А уж такое… Хуже позора и не выдумать!.. И никто не вправе защищать такого от насмешек, даже если смеются побежденные! Никто, даже вождь победителей!

Один за другим, наперебой насмешничали сыновья Серой Совы над злосчастным Каймо:

– Эй, а жена твоя копьем владеет?

– Эй, а спите-то как? Кто сверху?

– Эй, а рожать-то ты умеешь? А грудью кормить?..

Каймо молчал, уставившись в землю. Защитить его не мог никто из сородичей, – никто, кроме него самого. Все, что нужно было для этого сделать, – выйти вперед, ударить копьем оземь и сказать: «Ну, храбрецы! Языки у вас остры, а вот как копья? Кто первый?»

Этого и ждали. И Серые Совы, и сородичи, и, быть может, больше всех – его Туйя… Но Каймо молчал! А когда молодая жена осторожно опустила ладонь на его руку, – выдернул со злобой.

Наконец Айон прервал издевательства.

– Довольно! Вижу – моему другу (он показал на Дрого) это неприятно. Ты, Туйя, не того выбрала! Был бы Дрого твоим мужем, я бы только порадовался.

Почти все женщины, видя, что опасность миновала, уже разбрелись по своим местам, уложили встревоженных детей. У костра остались только мужчины, слишком возбужденные горячкой боя, чтобы устраиваться спать. С ними остались только Айя и Туйя.

– Айон, – заговорил Арго, радуясь тому, что неприятные для всех насмешки прервались, – вы встали на наш след очень поздно. Но почему? Ведь согласие Большого Совета мы не нарушили; твою дочь никто не похищал… Неужели Гарт так распорядился?

Айон хмыкнул:

– Не распорядился, нет. Не возражал – и только. Узун сказал: «Не вернем беглянку, – беды на весь Род обрушатся!» Нава была против, но ее… В общем, ушла она к своему жениху, колдуну-Кунице. А мы пошли за вами. Глупо, быть может, да уж очень обидно мне показалось… И колдун сказал…

Арго ничего не ответил. («Странные дела у вас там, на родине, твориться стали после нашего ухода! Очень странные: „мудрый Узун“ советы дает, вождь ему потворствует… А ученица настоящего колдуна уходит…»)

До рассвета далеко, ночь и усталость берут свое. Многие мужчины начинают дремать… Откуда-то из темноты послышался странный жалобный крик… Филин, быть может? Но на уши давит еще что-то, помимо звука…

– Круг-то разомкнут! – встревожился Арго, но тут же облегченно вздохнул, увидев возвращающегося Колдуна. (Да/ Колдун детей Мамонта в напоминаниях не нуждается!)

– Вы еще заботитесь о Защите? – спросил Айон.

– Да. А вы?

– По-разному. Дети Куницы – еще сильнее, быть может… Мы – все меньше и меньше… К вам подбирались без Защиты на ночевках. И ничего.

Арго спорить не стал. Это не его дело. Утром расстанутся. Навсегда. («Надеюсь, что навсегда!»)

Айон словно подслушал тайные мысли.

– Пусть великий вождь детей Мамонта не тревожится. Сыновья Серой Совы знают, как должно поступать. Наши копья никогда не поднимутся против вас. Пусть твои люди спокойно спят: они устали, и тропа ваша долга… А чтобы не было лишней тревоги, мы сложим свое оружие у ног ваших стражей. До утра. Утром – простимся.

– Это ни к чему, Айон! – твердо ответил вождь. – Располагайтесь у костра где хотите, при оружии. В случае чего, наши стражи дадут общий сигнал. Они внимательны, – ты мог убедиться.

– Благодарю. Перед тем как уйти в сон, я хотел бы обменяться кровью с твоим сыном. Если, конечно, он не против.

Обмен кровью – не братание: нельзя побрататься инородцам. Но обряд очень важен – ко многому обязывает. Это – особая дружба, доверительные отношения; война и вражда между теми, кто обменялся кровью, немыслимы. Преступить через это – отступничество, клятвопреступление.

Дрого с готовностью обнажил правую руку, вскрыл вену и дал слизнуть кровь сыну Серой Совы. Отворяя свою кровь, тот с улыбкой сказал:

– Храбрый Дрого уже сделал мне сегодня хорошее кровопускание. Поделом, быть может. Но эту кровь я даю добровольно, в залог того, что копья наши не скрестятся. Никогда.

А обнявшись, шепнул на ухо своему молодому кровному другу :

– Может, и зря я так с вашим Каймо… Тебе лучше знать! Все же приглядывай за моей дурой. Позаботься, если что.

Дрого выдохнул почти неслышно:

– Хорошо.

Наутро расстались не сразу: нужно было похоронить погибших. Похоронили их вместе; дополнительный знак: с враждой покончено, нет ни долгов, ни обид. Самый пострадавший из сыновей Серой Совы к утру немного оправился, но все же идти почти не мог. Пришлось сооружать носилки.

Обменялись прощальными словами, пожеланием друг другу легкой тропы. Колдун предупредил:

– Пусть сыновья Серой Совы будут осторожны на обратном пути – по ночам! Пусть от заката до рассвета друг от друга не отлучаются, пусть не забывают о Зашйте! Опасность очень велика, и Зло может настигнуть вас прежде, чем до нас доберется!

Айон поблагодарил – сдержанно, из вежливости. Было видно: «колдовские штучки» его мало волнуют. Прощаясь со своей дочерью, он все же не выдержал, заявил во всеуслышание, под смешки сородичей:

– А все же жаль, что не того ты выбрала! Быть может, еще передумаешь?

Каймо стоял сзади всех как оплеванный.

 

Глава 18

НЕЖИТЬ

Дожди и дожди, – кажется, им не будет конца. Дети Мамонта уже давно миновали земли, принадлежащие детям Большерогого, и их северных соседей оставили позади, даже не узнав, кто они такие? Нападений не было, только сигналы – издали, дымами и ритмичным рокотом барабанов: «Уходите! Скорее уходите! Подальше от нас! Не приближайтесь к нам!» Похоже, чем дальше уходили люди Арго, тем больше их боялись, сильнее гнали… Понять можно: на длинной тропе и вести меняются. Порой – до неузнаваемости.

Место, где они остановились сейчас, – плоское, почти голое, бесприютное. Здесь никто не живет, ничья земля. И все же знают о нем, наверное, все общины, чья жизнь связана с Большой водой: ведь именно здесь, в этом озере, напоминающем сейчас какую-то гигантскую лужу, она и рождается – их Большая вода! Бывшая их…

Дрого зачарованно смотрел на ручеек, выбивающийся из озера, смотрел, пытался и не мог убедить себя в том, что вот оно – начало Большой воды, с ее весенними разливами… А ведь он сам пришел сюда по ее берегу, какие же могут быть сомнения!

Кажется, и брат его Йом, и друзья, Донго и Вуул, испытывали сходные чувства. Йом и Вуул молчали, а Донго вдруг вздохнул зачарованно и со свистом втянул в себя воздух.

Две сильные руки опустились сзади на их плечи. Гор!

– Да, вот оно как! Не думал, что еще раз это увижу, не думал! Первый раз тоже не верилось, хотя слышал от стариков, где и как Большая вода начинается… Отсюда-то мы и повернули назад; тоска взяла… А ведь совсем не хотели возвращаться. Никогда…

– Гор! Старый! А почему…

Дрого осекся, почувствовав, как пальцы Йома с силой впились в его ладонь: «Молчи!»

Ни Дрого, ни Донго, ни Вуул не слышали той истории, о живом мертвеце. А Йом спросил:

– Старый! Вы хотели покинуть свой Род… тогда?

– Да, – вздохнул Гор, – помню: пятеро нас было. Молодые, глупые… Хотели, да не покинули! К счастью… Зато начало Большой воды увидели своими глазами, как сейчас и вы видите. – Уходя, сказал Йому: – Потом ребятам расскажешь, пусть и они знают. Только не к ночи.

Здесь, где никто не живет, где бывают только охотники, оставляющие свои дары Большой воде, ее истоку, решили задержаться. Отдохнуть, осмотреться. Подумать о продолжении тропы. Зимовать здесь? Плохо: слишком все ровно, слишком пусто… И грустно здесь покажется; не случайно Гор с товарищами именно отсюда повернули назад, на родину… Да и те, кто наслышан об изгнанниках, совсем близко, и не раз посетят эти места… Что будет, если они застанут нарушителей Великого Закона крови, теперь еще самое начало Большой воды оскверняющих? Догадаться нетрудно: беда будет!

Но задержаться можно, хотя бы дня на два. Что там дальше, на севере? Никому не ведомо, только слухи. А вдруг духи все же откликнутся, дадут весть хотя бы во сне?

Так думал Арго, так думал Колдун… Да и остальные мужчины. Стоянку свою дети Мамонта прижали к краю хилого сосняка – хоть какое-то укрытие от ветра и и дождя. Правда, вода поодаль, но на это есть бурдюки. Да и не слишком-то пить хочется в такую промозглую осень… Рановато холода начались, быть может, еще будет тепло?

Первую ночь почти не говорили: отдыхали, измученные дорогой, погодой, устройством какой-никакой защиты от дождя и ветра. Для вечерней трапезы почти все сгрудились вокруг четырех костров. Арго внимательно всматривался в усталые, понурые лица. Не подкралась ли к кому-нибудь хонка? Кого нет?..

– Йом, а где Нага?

– Устала, отец. Я им постель да кров устроил, накормил пораньше и уложил спать. Пусть отдохнет.

– Хорошо.

(«Хорошо-то хорошо, да здорова ли она, твоя Нага?»)

Тяжела была эта ночь. Сквозь мрак и непрерывный дождь (ничто не могло от него защитить: ни временные кровли, ни шкуры!) непрерывно доносились голоса. Тех, неприкаянных. И еще – нечто! Вой ли волков (НЕТ!), крик ли ночных птиц (НЕТ!), – звуки эти завораживали, замораживали душу… И было еще нечто, НЕ воспринимаемое слухом… ДАВЯЩЕЕ …

Никто не говорил об этом, все думали. Каждый – по-своему.

Наутро Арго с нетерпением поджидал Колдуна, заранее договорились. Старик приплелся измученный, измотанный, еле живой.

– Ничего, вождь! Только одно…

Арго молчал. Казалось, он весь сосредоточился в одном своем взгляде… И еще одно казалось: еще более настойчивые, еще более притягивающие глаза – ОТТУДА, ИЗ ШАЛАША! АЙЯ!!!

…Колдун тряхнул головой:

– Великий вождь! Твой Колдун пытался говорить с духами… И нашими предками! К себе они меня не допускают. Приходили во сне… Скажу одно: говорят: «На север! На север! Дальше! Дальше! Уходите!» Пытался спросить: «Как же здесь? И где встать? Устали!» Ответ один: «УХОДИТЕ!.. ЧЕМ ДАЛЬШЕ, ТЕМ ЛУЧШЕ!..» А потом – все, конец…

Арго задумался:

– Дальше… А куда? Колдун знает?! Колдун печально покачал головой:

– Нет. Не знает. И никто из нас не знает! Но ведь таков был твой выбор, великий вождь! ПО ТРОПЕ ЧТО НАЧАЛИ ПРОКЛАДЫВАТЬ НАШИ ПРЕДКИ…

Арго улыбнулся. Хорошо улыбнулся: без злобы, без гнева.

– Я знаю, Колдун! Путь по звездам мне ведом, и мы пойдем этим путем. Но не о том я говорю: ДУХИ СКАЗАЛИ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ О ТОМ, ГДЕ ОКОНЧИТСЯ ЭТА ТРОПА?!

Колдун опустил голову:

– НЕТ! И пусть великий вождь детей Мамонта простит своего Колдуна… Или убьет… Но не нужно больше вопросов!

– Так как же дальше? – только и спросил Арго. И Колдун ответил просто:

– Не знаю. УБЕЙ!

(«УБИТЬ? Легко сказать тебе, уставшему от жизни… А МНЕ КАКОВО? А ВСЕМ НАМ?!.. УБИТЬ? А что дальше будем мы делать, как жить, – мы, сыновья Мамонта? „Убить!..“ Эх ты, „Великий Колдун“!..»)

Распогодилось. Хотя и земля и сам воздух насквозь пропитаны влагой, дождь перестал, и солнце то и дело проглядывает сквозь рваные облака. Ветер гонит их, не дает собраться вновь… Быть может, еще будет последнее тепло?

Несмотря на холод и сырость, Колдун скинул рубаху, с наслаждением подставляя тело неверным солнечным лучам. Он запрокинул голову и прикрыл глаза.

(«Нет, великий вождь, не все поведал тебе Колдун о своем ночном разговоре с невидимыми, не все!.. Быть может, ты сделал ошибку, взяв меня с собой; быть может, нежить не пошла бы за вами, мной одним натешилась бы!.. А теперь… Сможет ли помочь Роду теряющий силу? И еще об одном ты не узнаешь – ДО СРОКА. И Айя не узнает. Почему она так смотрела?»)

На следующий день отдыхали – только отдыхали, ничего больше… Молодежь и подростки пошли к озеру: рыбу подколоть, если получится, поохотиться, если повезет. Но это же не труд – баловство. Женщины по привычке старались благоустроить свое временное пристанище – с помощью мужей, хотя те не видели в этом особой необходимости: завтра – в путь! Вот только куда?..

Арго и Колдун говорили об этом снова и снова.

– Большая вода не одна, – говорил Арго. – Наша – с севера течет. Быть может, дальше такую встретим, что течет на север? Тогда – по берегу, до снега, до зимовки… Вот только подсказали бы духи, где лучше встать на зимовку?

– Большая вода не одна, – соглашался Колдун, – и, быть может, есть и такая, что течет на север. Путь ясен, ночью еще раз посмотрим: похоже, звезды покажут… Но если великий вождь детей Мамонта не захочет сменить тропу, – нужно быть готовым к тому, что следующую Большую воду нам придется пересечь… Может, оно и к лучшему.

– К лучшему? С женщинами и детьми?! О чем говорит мудрый Колдун?

Старик вздохнул:

– Мой собрат Куница сказал: «Нежить не может пересечь текучую воду! Ни вплавь, ни по воздуху. Только – обогнуть!» Может, удастся сбить врага со следа?

Арго помолчал, потом заметил:

– А я уж начал думать – она там осталась… Ведь и не видел никто, и не слышал.

– Видела. Туйя. А слышим… Мы все слышим, каждую ночь. Голоса неприкаянных. Нежить притягивает их, не мы!

– Так что же, – продолжил Арго, – неужели эта девчонка…

– Нет, вождь, нет! И не думай! Не подманила, не привела, тропу не показала. Она сама чуть-чуть не погибла. Просто так уж получилось. Думаю, нежить хотела с ней к нам проникнуть. Да не вышло! Может, потому и духи говорят: «Нельзя стоять! Идти нужно!» Может, не гонят нас, а боятся. Берегут… Не знаю!

– Завтра пойдем! – решительно сказал Арго. – Завтра! А там – одну, две, три Большие воды пересечем, пока не застыли, – и дальше! Уйдем, быть может.

К вечеру совсем распогодилось: и облака развеяло, и ветер утих. Общинники, собравшиеся вокруг общих костров, повеселели. Жарили рыбу – лакомство нечастое, но в озере ее было хоть наугад бей копьем! Охотники добыли жеребца и двух олешков, а дети насобирали в воде всякой всячины – от сладких стеблей до улиток. Совсем пир получился! Люди знали: завтра – в путь! Жаль, конечно, что так быстро, но все равно – отдых хорош! И сон будет хорош: хоть и на ночь, а устроились как на зимовку; женщины постарались. И погода не подвела: не будет так надоевшей сырости.

Ойми за обе щеки уписывал печеных улиток, важно угощал мать:

– Ешь, женщина!

Он отличился: даром что мал, а улиток собрал столько, что и те, кто повзрослей, только присвистнули!

– Отец, я б и селезня подшиб, и гусака, да дротика не было. Ты сделай мне дротик, обязательно сделай! Только настоящий! Ладно?

Йом шутливо потеребил сынишку за рыжий вихор. (В отца!)

– Нет уж! Делай сам, как умеешь. Ты же знаешь закон: охотник делает свое оружие сам. Или меняет на свою добычу.

– А это – не добыча, что ли?! – Возмущенный Ойми протянул отцу очередную улитку. – Ойми завтра еще наберет! Много-много! Знает – где!..

– Ты же слышал вождя: завтра – выступаем! Так что не до улиток, матери помогать будешь… Не дуйся, не дуйся, погоди до зимовки: так и быть, сделаю тебе короткие дротики, если будет за что…

(«И то! Приучать пора; к зиме и совсем окрепнет!»)

Нага, сытая, умиротворенная, привалившись к плечу мужа, кормила грудью Аймилу.

Подошел Дрого:

– Брат! Отец сказал: наша стража – третья!

– Третья так третья, выспаться успеем… Сегодня – по двое?

– Да. Чужаков нет. Спокойно. Завтра – на тропу. Пусть спят.

– Ну и правильно!

Хорошо, спокойно. В холодном зеленом небе над озером – совсем тонкий белый отщепок: Небесная Старуха едва-едва начинает приоткрывать свой единственный глаз. Интересно, будут ли сегодня голоса неприкаянных?

Хорошо, если бы не было: и не так страшно, как противно…

Огненный круг уже наведен и все еще мерцает в сгущающейся тьме.

Йом почувствовал, как его трясут за плечо… Дрого!

– Эй, брат! Заспался? Наша стража.

Уже у костра продолжал посмеиваться:

– С женой хорошо было? Едва добудился.

Йом улыбнулся и, ничего не отвечая, легонько хлопнул брата по макушке.

(«Не женат еще, а понимает! Сегодня действительно было очень хорошо…»)

Они немного покормили костры (пламя должно быть ровным и низким ), прошлись вдоль всего Круга, вглядываясь и напряженно вслушиваясь во мрак. Ничего опасного. Тишина. Какая-то звенящая тишина.

Еле открывающийся глаз Небесной Старухи уже исчез. Только звезды. Дрого вертел запрокинутой головой, ища знакомые очертания.

– Вон они, Гуси, – показал Йом, – и Большой, и Малый. Стало быть, завтра наш путь – туда.

Тьма. Глухая осенняя ночь. Сегодня небо ясное, звезд много, но они не дают света. Куда ни посмотри, взгляд вязнет во тьме…

– Что это? – вдруг спросил Дрого, указывая в сторону озера. Йом присмотрелся…

Две кроваво-красные точки. Далеко. Будто светятся… Дальние костры? Не похоже. Почему-то вспомнилось ночное сияние над Проклятой ложбиной.

– Не знаю. Что бы ни было, от тех мы защищены. А люди… Будем слушать, будем следить. Пойдем к кострам.

Уже на ходу Йом оглянулся, и ему показалось, что красные точки приблизились.

Дрема навалилась неожиданно. Тяжелая, непереносимая. Их стража только началась, а уже не было сил бороться со сном.

– Да что же это такое! – ворчал Дрого, в третий Раз смачивая глаза водой из баклаги. (Промыл бы как следует, да воды мало. Выльешь всю – пить сразу захочется, да и что будешь делать, если сон не пройдет?!) – Сроду со мной такого не было!

Йом и сам ничего не понимал. Знал одно: ни усталость, ни Нага здесь ни при чем. Он ходил взад-вперед, он тер буквально раздирал кулаками слипающиеся глаза, старался слушать ночные звуки, но ничего не было слышно. Совсем ничего, все та же глубокая мертвящая тишина. И хотелось только одного: упасть прямо здесь, на месте свернуться калачиком, как его Ойми, – и спать, спать…

– Пройдемся еще раз вдоль Круга!

– Хорошо, идем, – ответил Дрого и… сел на землю, положил копье, опустил голову в колени… – Я сейчас, сейчас…

Нужно растолкать, растормошить брата, пока не стряслось беды.

Йом сделал шаг… другой… Но непреодолимая сила так тянула его самого к земле, что противиться уже не было никакой мочи. Он только посидит чуть-чуть, немного отдохнет…

…Йом резко вскинул голову, словно от удара по плечу. Как? Он заснул на страже?!

Посмотрев на небо, охотник облегченно перевел дыхание. Если и спал, то действительно чуть-чуть: звезды не сместились с тех мест, на которых были, когда он в последний раз глядел на них, и до конца третьей стражи было по-прежнему далеко. И сон прошел совершенно, Йом чувствовал себя бодрым и сильным.

(…Э-э-э! А вот братишку совсем сморило. И впрямь калачиком, словно Ойми, свернулся, а копье обнял, из рук не выпускает!) Йом сделал было шаг вперед, чтобы разбудить Дрого, но остановился. (А зачем? Пусть и он чуть-чуть поспит, а Йом тем временем сделает то, что они собирались сделать: еще раз обойдет Круг. До смены еще о-го-го сколько!)

Обход завершился быстро. Йом задержался, пытаясь всмотреться во мрак, там, где они видели красные точки. Ничего! Он уже повернулся, чтобы вернуться к костру и разбудить Дрого, как вдруг…

Из темноты, издалека, от озера послышался знакомый голос:

– Йом! ЙОМ!

Что это? ОТКУДА?! Нага зовет!.. Но почему? Что случилось?! Как оказалась она там, в ночи, далеко от стоянки?!

– Йом! ЙО-О-ОМ!

– Нага? Ты где, Нага? Что стряслось?!

(Ах ты!.. Ну конечно, это его непутевый сынишка отправился ночью за улитками! Как тогда – к деду! И пока они спали, Нага обнаружила пропажу и теперь бежит за ним. А там, в ночи…)

Голос – все дальше и дальше…

– ЙО-О-ОМ!

Не думая больше ни о чем, забыв все наставления Колдуна, даже не подняв тревогу, так и не разбудив своего брата, Йом переступил черту Огненного круга, разорвав его Защиту, и бросился туда, в густую тьму, на родной призыв.

Он бежал на голос, не замечая ничего вокруг: ни сгущающейся тьмы, ни того, что их стоянка теперь – все дальше и дальше… Случилось что-то ужасное, чудовищное!.. Как уже было однажды!..

– Нага! Н-А-А-АГА!

Ее голос не приближается – отдаляется! Почему?!

– ЙО-О-ОМ! ПОМОГИ!!

Рвется сердце, стучит кровь в висках… Быть может, ее кто-то схватил?! Сейчас, сейчас!.. СКОРЕЕ!

– ОТ-Е-Е-ЕЦ! ПОМОГИ!!

ОЙМИ?! Великие предки, духи-покровители, да что же такое делается?!

Йому казалось, он уже видит, различает фигуру своей жены… Только почему она ускользает от него, несмотря на зовы? Сама зовет и ускользает…

– НАГА! ОЙМИ! Где вы?!

Поскользнулся на палой листве, скатился в овражек… Вскочил – и дальше, на голос, на голос!

– ЙО-О-ОМ!

…Как долго длится эта безумная гонка?! Йом не знает, он уже не понимает ничего… Только голос, только зов… И ОНА, его жена… Вот снова мелькнула… Чтобы тут же скрыться!..

– Н-А-А-АГА!

…Наконец-то! Спит Одноглазая, темно… Но жена – вот она, совсем рядом… ЧТО ЖЕ СЛУЧИЛОСЬ?!

– ЙО-О-ОМ!

Вот она, в двух шагах… Остановилась, ждет… А где Ойми?!

– Йом! Наконец-то! Только сними ЭТО!

Ее палец указывает на стебли чеснока, сплетенные с ремешком оберега… И сейчас, когда наконец-то он нашел жену, и Ойми, конечно, где-то здесь, рядом, и Аймила… Йом не колеблясь сорвал и отбросил в сторону то, что раздражает Нагу, чтобы скорее, скорее обнять ее…

– НУ ВОТ И ХОРОШО!

Руки, сомкнувшиеся на его шее… Глаза… Хищная улыбка, оскал… ЭТО НЕ НАГА!!!

– ВОТ МЫ И ВСТРЕТИЛИСЬ! СНОВА ВСТРЕТИЛИСЬ! Я ДАВНО ЖДАЛ, ДАВНО…

Черты на миг расплылись – и преобразились в иные, хорошо знакомые… Йом рванулся, попытался извернуться, сдавить, скрутить врага. Но этой силе невозможно противостоять, она все сломит, все сокрушит…

– ТЫ СТАНЕШЬ МОИМ ДРУГОМ! СОВСЕМ СКОРО, А ТАМ И ДРУГИЕ!..

Последний отчаянный рывок! Бесполезно… Красные огненные глаза – у самого лица; они втягивают, всасывают в себя, и там, за ними, не ледяная тропа – нет! – бездна! Йом почувствовал, как в горло вонзаются длинные, необычайно острые зубы…

Дрого вырвался из сна, из какой-то глубокой норы, куда он падал и падал – навстречу двум огненным точкам. (Или это две светящиеся капли крови?) Словно кто-то рванул за волосы, – так быстро очутился он на ногах.. КАКОЙ ПОЗОР!.. А ЙОМ?!

– Йом! – Дрого позвал вполголоса, чтобы не разбудить спящих. Он вспомнил непонятную, непреодолимую дрему. Должно быть, и Йома сморило! Ничего! До конца их стражи – Дрого, наморщив лоб, стал всматриваться в небо, пытаясь сообразить, – да! до конца их стражи время есть, сейчас он найдет и разбудит Йома… Ну что за напасть с ними приключилась?!

– Йом! Йом! – продолжал окликать он, напряженно всматриваясь в землю… (Не мог же в самом деле его брат уйти к Наге! Ах да! Они ведь еще раз собирались обойти Круг! Наверное, Йом проснулся первым и сейчас где-то там, неподалеку…)

Так случилось, что Дрого начал обход Круга с того самого места, где Йом закончил его. (Что-то не так… Или это только кажется? ) Отбежав к костру, он зажег один из подготовленных факелов и поспешно вернулся… Так и есть! Молодой охотник похолодел, увидев здесь, на самом Круге, заметный даже при свете звезд четкий отпечаток человеческой ноги, ведущий прочь от стоянки…

(Йом ушел? Йом разорвал Защиту?)

– ЙО-О-М! – закричал он в ночь, уже не заботясь о том, разбудит людей или нет.

Далеко, видимо у самого озера, вновь загорелись две точки. Теперь они безошибочно и мощно впились прямо в него, в Дрого, в саму его душу, вытаскивая наружу, заставляя идти…

НЕЛЬЗЯ СМОТРЕТЬ В ГЛАЗА НЕЖИТИ!

Резко отпрянув назад, закрыв рукавом глаза, Дрого срывающимся голосом подал сигнал – тот самый, что несколько дней назад:

– Й-о-го-го-го-го! Й-я-а-а-а! (Опасность! Враг – рядом!)

– Как же так? Как ты мог заснуть на страже?!

Отец еще ни разу не говорил с Дрого таким голосом. Взгляд его, исходящий презрением, почти ощутимо отталкивал сына, – даже ночная тьма не могла этого скрыть. И жалко, безнадежно убого звучал его ответный лепет:

– Не знаю… Нас обоих сморило…

– ОБОИХ?! И где же твой брат? Его нет! Дрого опустил голову под взглядами охотников. Они стояли около прохода сквозь Огненный круг. Позади в темноте слышались рыдания Наги.

– Факелы! – командовал Арго. – Уходим на поиск. Колдун! Старый! Что еще нужно для защиты?

– Вас много. Чеснок, обереги у всех? Будет огонь… Тогда – ничего больше; ОН не посмеет напасть. Только держитесь все вместе. А это – на случай. – Колдун протянул вождю свой осиновый посох. – В случае чего – бей этим : ваши дротики бесполезны.

Арго недоверчиво хмыкнул, но посох взял.

– Когда уйдем – замкни Круг и жди нас. Остается четвертая стража… А ты, – он так посмотрел на сына, что лучше бы Дрого ослеп! – ты иди к матери. Досыпай.

Из группы охотников послышался смешок… Каймо!

Ни на кого не глядя, Дрого двинулся во тьму. Вернувшиеся не застанут его в живых, – это понимали все. И отец тоже.

Спас Колдун.

– Великий вождь, не спеши! Твой сын не виноват, не слабость его одолела – сила, которой простой охотник противостоять не может. И Йома – тоже. Не их вина; не всякий колдун может с этим сладить… Ты должен гордиться своим Дрого. Смотри: его не увело туда, вслед за Йомом. Он даже тревогу поднял. А это непросто, ты уж поверь старому!

Арго помолчал. Затем кивнул сыну:

– Хорошо. Пойдешь с нами. Но может, тебе и впрямь лучше остаться? Не спать, сторожить.

Сейчас в его словах не было ни презрения, ни даже укора. Но Дрого решительно замотал головой и едва смог выговорить:

– Нет. Я туда. Брата искать.

След на влажной земле был хорошо виден при свете факелов.

– Он бежал! – бормотали охотники. – Куда, зачем?

Руки стискивали древки копий – неужели их оружие и впрямь бесполезно?! – глаза озирались вокруг. Опасность мерещилась всюду: в каждом кусте, каждой кочке… Неведомая опасность, и от того еще более страшная.

Берег озера. Здесь светлее, да и ночь – Арго взглянул на звезды – на исходе. В камышах заухала какая-то неведомая птица, и кое-кто из бывалых охотников вздрогнул.

Здесь следы еще яснее: Йом бежал, увязая в песке, бежал изо всех сил… К кому-то или к чему-то! Они обогнули низкорослый кустарник, – видно, Йом прорывался сквозь него, не разбирая тропы, – открылась широкая песчаная отмель. И здесь… Сыновья Мамонта не только остановились, но и невольно попятились.

Там, впереди, куда уводила цепочка следов, вырвавшихся из кустарника, лежало распростертое тело. А на нем…

На нем сидела огромная крылатая тварь, бесстрашно и зло взирая на охотников кроваво-красными глазами…

КРЫЛАН!

(«Так вот ты каков, наводивший ужас на детей Мамонта, сгубивший моего племянника, а теперь еще и брата… Тварь, из-за которой я, охотник, опозорился, заснув на страже!..»)

Перебросив копье в левую руку, Дрого выхватил из колчана дротик и метнулся вперед.

– Дрого! ПОДОЖДИ!

Арго, сжимая колдовское оружие, бросился вслед за сыном. И тут…

Тварь, сидящая на теле Йома, расправила свои перепончатые крылья, разинула пасть (какие белые, какие длинные зубы!)… И охотников ударило нечто – в самую голову, в самый мозг…

Когда открыли глаза, на песке осталось лишь неподвижное тело. Крылан исчез.

Мертвого Йома внесли в лагерь уже на рассвете. Дрого не уходил, терпеливо вынес рыдания и причитания Наги, но когда маленький Ойми посмотрел на него своими круглыми, еще не осознающими случившееся глазенками, когда задрожали его пухлые губы, – молодой охотник не выдержал. Ушел, убежал, упал на лежанку, до тошноты закусил край вонючей лошадиной шкуры… Лишь бы не разреветься!

Мать неслышно выскользнула из шалаша, а через какое-то время появился отец. Посидел рядом, помолчал. Потом твердой ладонью хлопнул сына по спине:

– Все, хватит, идем! Ты – мужчина!

Вначале мужчины, а потом и женщины, обмывавшие тело Йома, диву давались: ни одной раны! Отчего же он умер?

И еще странность: тело обмывали на солнце, и оно казалось давно, безнадежно мертвым. Но когда Йома обрядили и уложили в им же построенном шалаше – хоть и временный, а дом! – у каждого, кто подходил проститься с сородичем, невольно возникала мысль: «Да полно! Мёртв ли он?!» Казалось, Йом спит. Необычайно бледен, быть может, болен, но спит. Колдун, осмотревший мертвого охотника особенно внимательно и расспросивший обо всех подробностях, сосредоточенно о чем-то думал, но молчал.

По обычаю детей Мамонта, хоронить следовало на другой день, после ночи, проведенной под родным кровом. Решили не нарушать обычай: все равно раньше, чем назавтра, на тропу не встать. Тяжело будет без Йома. Все любили этого веселого храбреца (лишь в последний год, после случившегося, веселье его заметно поубавилось), многие женщины завидовали Наге…

А Колдун чем ближе вечер, тем все больше мрачнел. Наконец, видимо приняв решение, пошел к Арго.

– Великий вождь! Твой погибший сын лежит сейчас в своем доме. Где проведет эту ночь его семья, Нага и дети?

Арго изумленно посмотрел на старика:

– Разве изменились наши обычаи? И неужели мудрый Колдун не заметил?..

Колдун взглянул туда, куда показал Арго. Действительно не заметил, старый дурень! Из-за мыслей своих не заметил. Они расширили свое временное пристанище так, чтобы принять на ночь вдову и сирот.

– Пусть Колдун не сомневается: семью своего погибшего сына я не оставлю! И Дрого не оставит семью погибшего брата.

– Это хорошо… Нет, я не о том. Хорошо, что в эту ночь вы будете все вместе. – И Колдун, наклонившись к самому уху вождя, что-то зашептал.

Арго смотрел на Колдуна недоуменно и недоверчиво. Конечно, о нежити он тоже многое слышал. Но чтобы Йом?!

– Да, великий вождь! Это так. Придется в эту ночь быть сильными! Предупреди и Нагу, и своих и особенно следи за Ойми.

День простоял ясным, но солнце садилось в тучу. Подул ветер, постепенно усиливаясь к ночи. Удрученные общинники торопились покончить с едой, чтобы поскорее отойти ко сну, завернуться в шкуры, потеснее прижавшись друг к другу, а то и с головой укрыться, лишь бы не видеть и не слышать ничего.

Колдун не знал, как широко распространился слух о его разговоре с вождем, но видел: напуганы все! Конечно, Арго предупредил кого нужно, и понятен расширенный от ужаса взгляд Наги. Знали и Дрого, и Айя, и, должно быть Вуул и Донго… Кто-то еще, быть может. Но и все другие, даже те, кто наверняка ничего не слышал, подавлены. Не только внезапной и загадочной смертью одного из лучших… Сама надвигающаяся ночь давит.

Началось на закате – с птиц. Опять, как тогда, в незапамятные времена, серая мелюзга, слетевшаяся невесть откуда и заполнившая окрестности. И какое-то ритмичное, почти осмысленное чириканье…

Птицы смолкли разом, как только село солнце и надвинулась ночь, – словно их вожак отдал приказ. Тьма распространялась удивительно быстро, – быть может, еще и потому, что усиливающийся ветер нагнал облака, сквозь которые даже просыпающаяся Одноглазая не могла увидеть то, что происходит на их стоянке. И в порывах ветра вновь зазвучали голоса. Неприкаянные? Да, конечно, и они тоже. Но только ли они? Вслушиваясь в изменившиеся напевы – теперь в них явственно ощущалась злобная радость, – Колдун не был в этом уверен.

Смолкал людской говор (и говорили-то как будто робко, вполголоса), одни за другими, семья за семьей уходили общинники от костров к лежанкам, к теплым шкурам… Простившись с Колдуном, ушел и Арго. Айя увела Нагу и детей заранее, почти сразу, как только начало темнеть. У костров, кроме Колдуна, осталась только первая стража: Гор и Морт.

(Они долго решали с вождем, кто из охотников будет бодрствовать в эту ночь? И когда? Колдун не ведал, в какую стражу должно произойти то, что он предвидел. Думал, в первую или вторую, но кто знает? Нежить-то напала только в третью стражу!)

Гор и Морт с удивлением посматривали на старика, обычно уходящего к себе одним из первых, сразу после наведения Огненного круга, а сейчас почему-то оставшегося коротать ночь вместе с ними. Арго, вероятно, или не захотел ничего объяснять, или не успел. В нескольких словах Колдун изложил то, чего он опасается. И ждет. Гор молча кивнул. Морт поежился.

– Кто во вторую стражу? – спросил Гор. Услышав имена, сказал: – Подходяще! А в третью? За четвертую, наверное, бояться нечего. Рассвет.

– Вождь сам хотел, но я воспротивился. Там, под его кровом, – самое опасное. Решили: Вуул и Донго.

– Ну что ж. А сам могучий Колдун не боится устать? Вся ночь, да после такого дня!

– У меня есть снадобье.

Стража ушла в обход Круга. Колдун предупредил:

– В случае чего, не смотрите в глаза, не откликайтесь на зов. Что бы ни померещилось, не бегите через Круг. Меня зовите, тревогу поднимайте, но не нарушьте Защиту!

Он сидел так, чтобы видеть оба шалаша: и тот, что стал теперь обиталищем мертвого, и тот, где спят Арго, Айя и Нага с детьми… Дрого, кажется, устроился с Вуулом и Донго, – видимо, хочет выйти с ними на стражу. Переживает…

Вслушиваясь в ветер (теперь в нем явно слышались всплески злобного хохота), Колдун все свое внимание сосредоточил на обиталище мертвого, ожидая того, что непременно должно случиться…

ВОТ ОНО! Воздух словно качнулся от ледяного порыва, а оттуда послышался шорох… Еще и еще… Шум упавшей шкуры, возня… И во входе в обиталище мертвого появился он сам. Мертвый Йом.

Колдун слышал, как сзади него засопел Гор и тихо ахнул Морт, но не обернулся. Он завороженно смотрел, как темная фигура, постояв, как бы привыкая к новым ощущениям, двинулась неуклюжей, переваливающейся походкой, так не похожей на прежнюю легкую поступь Йома, в сторону шалаша, где спали Нага и дети.

Колдун ждал этого, и все же, чтобы двинуться с места, ему пришлось сделать над собой настоящее усилие. Он извлек из-за пазухи свой знаменитый оберег, так чтобы тот лег поверх одежды, и, опираясь на осиновый посох, направился туда же.

– Нага! Нага! Я здесь. Твой муж здесь. ПУСТИ!

Голос глухой, низкий, но в нем еще можно узнать прежнего Йома!

В шалаше завозились; послышался детский плач… Прерывистый, захлебывающийся от сдерживаемых рыдания голос Наги:

– Нет, Йом, нет, муж мой! Ты теперь не можешь быть с нами. Вспомни: ты любил нас, меня, сына… Ты так радовался нашей дочери! Уходи! Ради Ойми, ради Аймилы… Ради меня – уходи на ледяную тропу!

– НАГА!

Глухо, безнадежно…

Колдун выступил вперед и, стискивая правой рукой свой посох, словно оружие, а левой – выставив вперед o6epeг, позвал негромко:

– Йом!

Мертвец повернулся на зов не как живые – медленно, всем телом…

– Колдун!.. Старый!..

– Йом! Твое место не здесь!

Тот, кто был Йомом, заговорил вновь, но не так, как с Нагой. Медленно. Так, будто каждое слово дается ему теперь с великим трудом, с мучением!

– Старый… я… не… могу. Ледяная… нет пути… Старый… помоги… Йом не хочет… помоги…

Низкий утробный вой донесся из тьмы. Длинная судорога сотрясла тело Йома, и он замолчал.

Какое-то время молчал и потрясенный Колдун. Потом заговорил – мягко, дружелюбно, но со всей внутренней силой, на которую только был способен:

– Я понял тебя, Йом. Ты – настоящий мужчина, настоящий охотник. Я помогу тебе уйти по ледяной тропе к предкам, чтобы ты мог вернуться потом к своим сородичам. Помогу обязательно. Завтра. Но сейчас – иди в свое последнее пристанище, ложись на свою постель и не вставай больше. Не тревожь свою семью. Они тебя любят. Уходи же.

Опираясь на посох, но не опуская оберег, Колдун наступал на мертвеца, а тот – медленно, с трудом, но отходил к своему обиталищу… Уже изнутри до Колдуна донеслись последние слова:

– Отдыха… нет… помоги!

Всю ночь, все четыре стражи Колдун не сомкнул глаз. Но больше ничего не случилось, только вой звучал снова и снова. Бессильный вой. Враг заманил в ловушку одного из лучших сыновей Мамонта, враг торжествовал победу и все же проиграл!

– Йом был воистину лучшим охотником детей Мамонта! – говорил Колдун перед притихшими общинниками. – Он и сейчас – лучший! Он сопротивляется Врагу даже теперь. И мы должны спасти Йома, вырвать его из-под власти Врага, помочь уйти по ледяной тропе. Колдун верит: такой охотник возродится очень скоро!

Арго задал вопрос, который был на языке у всех:

– Помочь? Но как?

– Убитого нежитью нельзя хоронить как убитого человеком, хонкой или иными духами. Со мной останутся вождь и… (Колдун обвел глазами мужчин) и Донго. Остальные пусть отойдут подальше. Покинут стоянку. Потом, когда скажу, вернетесь, а мы втроем унесем тело. Хоронить нужно не здесь. У воды.

У воды?! Среди общинников пробежал сдержанный ропот. Не осквернят ли они тем самым Большую воду? Ведь здесь – ее Исток!

Колдун успокаивающе поднял руку:

– Вода очищает, как и огонь. Здесь – лучше вода: очистить нужно не убитого врага, а погибшего друга.

– Колдун! Старый! – робко заговорила Нага. – Скажи, я могу проститься с мужем?

Какое-то мгновение он колебался.

– Сможешь. После обряда. Остальным лучше этого не делать.

Люди ждали на ветру – здесь не найти укрытия поблизости от стоянки, чтобы можно было услышать зов Колдуна. Плакали женщины, угрюмо молчали мужчины. Такого погребения еще не знал никто из них. Правда, и того, что случилось этой ночью, до сих пор не переживал никто. Почти никто.

– Колдуну виднее! – сказал старый Гор, и с ним молча согласились.

Дождя нет, но солнце играет с белыми облаками. Ветер гонит их от озера, может, и собьет в большую стаю.» Не слишком ли далеко ушли? Услышат ли зов Колдуна? Ветер-то с другой стороны!..

Что это? Крик? Колдун зовет, быть может?

Люди тревожно переглядывались, всматривались в сторону своей стоянки. Конечно, сейчас утро, солнце… Ну а что, если не нежить, а чужаки?

– У кого глаза поострее? Что там? – проворчал Гор.

– Ничего вроде, – пожал плечами Каймо.

Но вот наконец у крайнего шалаша появилась фигурка, призывно машущая руками… Донго!

– …а-айтесь! – долетел отголосок.

Трое совершавших обряд стояли у входа в обиталище мертвого. Дрого заметил, что на Колдуне – другая рубаха У Донго трясутся губы и лицо – белое, как первый снег. Да и отец…

Колдун казался спокойным.

– Нага, ты можешь проститься с мужем.

Нага вошла в шалаш с Аймилой на руках, Ойми цеплялся за край ее рубахи. Колдун покосился на Ойми, но промолчал. Вернулись быстро. Ойми плакал, а Нага, хотя и бледная, казалась… успокоенной.

– Теперь… – начал было Колдун, но его прервала Айя:

– Я мать. И я прощусь с сыном. Дрого тоже выступил вперед:

– А я – брат!

– Хорошо, – вздохнул старик, – идите. Вначале Айя. Недолго.

Дрого вошел в полумрак обиталища мертвого и приблизился к ложу. Йом лежал прикрытый лошадиной шкурой от ног до подбородка. Лицо совершенно белое и уже не такое, как вчера. Мертвое. Пахло чесноком.

– Прощай, брат! – прошептал Дрого. – Прощай и прости мне мой сон!

Он хотел коснуться рукой груди Йома, но ладонь на что-то наткнулась… Приподняв край шкуры, Дрого с ужасом увидел, что из груди его брата торчит конец палки, вогнанной в самое сердце, прямо сквозь рубаху, в которую был обряжен покойный! Сама рубаха вся забрызгана кровью! Дрого поспешно прикрыл тело шкурой и вышел наружу – к свежему ветру, к солнцу, играющему с тучами в прятки.

 

Глава 19

ДОЛОГ ПУТЬ ДО ЗИМОВКИ…

Вот и зима – самая настоящая зима: и снега кое-где уже по колено, и вода встала, а кажется, все случилось только вчера. Впрочем, иногда наоборот: мерещится, что Йома потеряли давным-давно, а родину свою покинули и вовсе в незапамятные времена! Столько всего стряслось…

Дрого, спустившийся к ручью за водой, не спешил возвращаться на зимовье. Смахнув снег ладонью, он осторожно присел на пенек, вытянув вперед больную ногу. Перед подъемом нужно дать ей роздых. Перелом да еще эта проклятая коряга, пропоровшая бедро… И когда наконец болеть перестанет? Надоело!

По старой привычке он ловил языком снежинки, снова и снова оглядывал окрестности. Какая унылая, безрадостная земля! Может, это еще и погода действует? Низкое серое небо, под которым даже первый снег кажется изжелта-серым… Нет, не только. Такие дни – обычное начало зимы, и дома она так начиналась…

Место, где дети Мамонта, вконец измученные, бессильные двигаться дальше, остановились наконец-то на зимовку, чем-то неуловимо напоминало их старое покинутое стойбище: широкий мыс, зажатый соснами (они, пожалуй, еще выше, чем там !), открытый к ручью, что совсем неподалеку впадает в Большую воду. Жилища располагались на этом мысу, полого спускающемся к ручью и реке, на самой опушке леса. Но это отдаленное сходство делает новые места еще более чуждыми, даже враждебными… Ручей здесь пошире, а течет медленнее, чего доброго, застынет на зиму, долби тогда ледяную корку! Зато Большая вода – смех один в сравнении с их Большой водой! Узкая, наверное, неглубокая… Она встала буквально на следующий день после того, как они здесь разбили лагерь. Должно быть, неспроста, только кто теперь поведает об этом? Колдун потерял Силу и с духами больше не общается…

Все было другим. И дали, и окрестности холмисты, но, казалось, их загладила чья-то гигантская рука: здесь нет больших, глубоких логов, которые так хорошо защищали от осенних ветров и зимних буранов. Открытых мест больше, а леса – глуше, мрачнее, лиственных деревьев очень мало; сейчас, зимой, это не так заметно, а вот если доживут до весны… Как, где устроить загон для Большой охоты? Впрочем, сейчас не до этого…

Увязав как следует наполненные водой кожаные мешки, Дрого задумался. Скучно здесь. Тоскливо. Пора возвращаться назад, в их новое жилье… Но не хочется и этого. Он снова и снова вспоминал путь, приведший в конце концов сюда, в эти безрадостные, чужие края…

Тогда, после погребения Йома (ни отец, ни Донго так и не обмолвились ни единым словом о том, ЧТО это был за обряд. Впрочем, кое-что Дрого знал по слухам, кое о чем догадывался, а главное – увидел своими глазами там, в обиталище мертвого), они не шли, бежали, спасались! Двигались по-прежнему на север. Колдун все время повторял: «Нежить не может пересечь текучую воду. Только в обход. Или если кто-то переправит ее на себе». И вот, все – от мала до велика, даже совсем не умеющие плавать, – как спасения ждали переправы, чтобы сбить Врага со следа. Но, как на зло, вначале попадались только ручьи да неширокие мелкие речушки. Их пересекали без труда, но, видимо, и Враг находил путь…

Нет, он не преодолел Защиту и никого больше не выманил за пределы Огненного круга. Сторожили вновь по трое, и Колдун предупреждал снова и снова: «От страха – крепитесь, на зовы – не откликайтесь. Ни в коем случае не поддавайтесь Врагу! Любая странность произойдет – сон ли навалится, близкий голос ли позовет, – поднимайте тревогу, но только не разорвите Круг!» Об этом помнили все; никто больше не совершил оплошки… И Враг действовал иначе: спать не давал! Страже мешал голосами, – похоже, все неприкаянные стеклись на его зов, но если бы только они! Чего только не переслушали мужчины в эти страшные ночи! Дрого и сам едва не бросился через Круг на голос Айрис… Не только голоса, были и видения, кому что. А в первую ночь после похорон Йома и спящим не было покоя – ни женщинам, ни детям. В сны Враг ухитрялся проникать и через Круг. Правда, с этим Колдун быстро справился: заговорил налобники, научил заклинаниям. Сам раз за разом обходил спящих, отгонял мару…

Вот почему все труднее и труднее давалась тропа, вот почему первую по-настоящему БОЛЬШУЮ воду встретили как счастье, как спасение. Она открылась нежданно, с одного из высоких холмов, на которые столь щедры были те места. Переливалась вдали на солнце (тогда еще было солнце, а снега еще не было, нои листвы на деревьях не было). И текла она подходяще: с запада на восток… Все равно бы пересекать пришлось!..

Дрого скрепил оба бурдюка ремнем и взвалил на шею – по одному на каждом плече. Тяжело поднялся опираясь на посох. (Колдовской! Прежде был приострен с обоих концов, но после похорон Йома стал покороче, и верхний конец больше не заострен – скруглен. Для руки так даже удобнее.) Не тяжело – какая это тяжесть? Больная нога мешает. И грустно. Ну да ладно! Что уж теперь!

В тот день они так и не переправились, хотя и могли бы. Нужно было подготовиться. Ведь плыть предстояло и тем, кто совсем не умел плавать, а таких – большинство: почти все женщины и дети, многие мужчины… Это умение не входило в число достоинств детей Мамонта, как, впрочем, и их бывших соседей. А тут еще в обрыве высокого берега обнаружился толстый слой темных желваков. Кремень! И как раз тогда, когда охотники, в очередной раз осматривая остающиеся запасы сырья, взятого с родины, только головой качали: слишком большой расход! С чем на зиму останутся? Быть может, это – подарок предков, знак того, что дети Мамонта не покинуты своими родоначальниками и покровителями? Решили: те, кто посильнее и помоложе, займутся кремнем – соберут, выковыряют из белой земли как можно больше желваков; а остальные займутся подготовкой переправы – осмотрят и проверят кожаные челны, постараются найти и связать подходящие стволы деревьев.

В тот раз лагерь разбили на самом берегу, под защитой склона и так, чтобы и посланные за кремнем, и готовившие переправу могли работать как можно дольше. И те и другие вернулись на закате. Те, кто работал на берегу, сказали, что увязаны три надежных плота, а вернувшиеся от обрыва принесли очередные три мешка с начерно оббитыми желваками кремня. Потом, при закатном солнце, а после ужина – при свете костров, мужчины дружно кололи этот непривычный коричневато-красный кремень. Кое-кто ворчал: «На вид – хороший, а колется – хуже некуда! Каверз много!» Другие возражали: спасибо и за такой! Да и не так уж он плох, этот странный кремень, совсем не плох! Непривычен немного, это так. И потом, всякий знает: свое, старое – всегда милее, всегда надежнее…

И еще кое-что принесли сборщики кремня: чужие сколы, а среди них – довольно длинную, но толстую приостренную пластину. Не похожа на те, что скалывают дети Куницы, и края иначе оббиты… и уж конечно совсем не так, как это делают они, дети Мамонта! Арго оглядел находку со всех сторон, молча передал старикам. Но даже Тор только плечами пожал: незнакомо! Ясно одно: люди здесь бывают, и люди эти – совсем чужие; изгнанники и не встречались с ними, и даже не слышали о них.

Дрого последний раз обвел взглядом пустые синевато-серые окрестности с черными пятнами дальних и ближних лесов и вздохнул. Ведь с того самого дня, как расстались с Айоном, они так и не видели больше ни разу живых людей, хотя бы и чужаков! Только следы… Конечно, он помнит дымки далеких стойбищ, и, конечно, понимает, почему в таких случаях дети Мамонта круто сворачивали, шли в обход. Все правильно, иначе и невозможно, но… все равно, вопреки всему, чем дальше, тем больше хотелось встретиться с кем-то еще. Или это он один такой дурень?

Пора возвращаться. Не хватало еще, чтобы отец подумал: что-то стряслось! А потом – посмеялся бы над сыном-копушей.

Придерживая левой рукой полные бурдюки, а правой опираясь на свой костыль, Дрого медленно, как бы нехотя захромал наверх, к жилищам, продолжая предаваться своим невеселым воспоминаниям.

Да, следы чужаков встречались, и не раз. Порой – страшные следы. Это было… Да, уже после той, третьей, роковой переправы, на пути сюда… Уже и снег ложился…

Двигались медленно, с остановками – из-за усталости, из-за больных… Из-за его собственной хромоты. На дневных привалах четыре-пять охотников – по уговору, кто устал меньше – отправлялись на разведку окрестностей. Об охоте тоже не забывали, конечно… В тот день их было трое: Донго, Вуул и Морт. Вуул рассказал потом, как все произошло.

Ничто не предвещало опасности, все казалось таким спокойным, таким надежным… В лесу тишина. Первый снег медленно ложится на черную, уже подстывшую землю, закрывает палую листву. И никаких признаков хищного зверя – четвероногого, двуногого ли. Словно их и вовсе нет в этом лесу!

– Уютная балочка! – воскликнул вдруг шедший впереди Морт. – И недалеко от наших. Знать бы, так здесь бы и… – И тут он вскрикнул.

Когда Донго и Вуул подбежали к оцепеневшему охотнику, они сами едва подавили крик.

Внизу, на дне действительно уютной балочки, вокруг давным-давно погасшего костра валялись беспорядочно разбросанные, обглоданные, полуистлевшие останки… – Донго не мог сообразить вначале, потом понял: по головам считать нужно! – …останки по меньшей мере пятерых… Мужчина… Ребенок… остальных уже не понять…

Их привал и в самом деле был совсем неподалеку. Донго привел вождя, Колдуна и Тора. И Дрого, как ни возражали, приковылял по их следу. Спустились в балочку. Смотрели. Гор кивал, как чему-то давно знакомому:

– Лашии. Их дело!

– Давно уже, – заметил отец. – Пожалуй, самое начало лета.

Да, все указывало на то, что это произошло здесь примерно в те же дни, когда Дрого был еще не Дрого, а Нагу, готовившийся в Потаенном доме к встрече с духами. Когда дети Мамонта и дети Серой Совы готовились к свадьбам. Или немного позднее…

– Смотри, отец!

Дрого первым заметил почерневший от дождей, потрескавшийся от солнца обломок копья, оснащенного красноватым кремневым наконечником, похожим на тот, что разглядывали они при свете костров далеко отсюда, на берегу Большой воды, через которую предстояла их первая переправа…

– Не трогай! – резко остановил Колдун, заметив, что молодой охотник собрался было поднять обломок копья.

Снялись быстро; шли, настороженно присматриваясь и прислушиваясь. Конечно, их много, они все еще сильны, и никакие лашии не осмелятся… Но кто знает, сколько было тех, когда пришли они в эти края? А ведь никто не нашел после своих собратьев, не похоронил их, не отплатил полной мерой за ужасную гибель…

Ноша не тяжела, и путь к стойбищу не крут, но здесь, на тропе, от ручья наледь. Даже у здорового мокасины скользят, а тут еще эта нога… Отсюда, снизу, их зимовка совсем не похожа на старое родное стойбище. Но если подойти поближе… Есть одно место на тропе – Дрого давно его заприметил! – от него, если смотреть на сосны и жилища, особенно прищурив глаза, может показаться: он все еще там, в старое стойбище возвращается. Там, где никакие лашии не страшны, где нежить – только страшилка из ночных рассказов. На этом месте он и отдохнет.

Они все же ушли от нежити. Ушли, – в этом убеждены все; и Дрого тоже в это верит. Но иногда подступают сомнения.

Да, нежить уже давно не дает знать о себе. Никак, даже голоса неприкаянных перестали тревожить их ночные сны. С той самой ночи, накануне первой переправы.

Тогда все ждали чего-то очень плохого. Если не нового горя, то особенной жути. Не потому ли еще и ругали сырье некоторые охотники, что их собственные руки слишком часто ошибались в тот вечер, наносили неверный удар? Никто ничего не говорил вслух о нежити, но думали все. И Дрого. Не может же Враг так просто упустить добычу? Если, конечно, он все-таки может последовать за ними напрямик, через текучую воду… Значит, быть беде!

И – ошиблись. Ушел Враг. Отступил, даже не попытавшись достать напоследок еще кого-то из детей Мамонта. Почему? Никто об этом и не думал поутру на переправе; все только радовались. И солнечные блики на водной ряби радовали еще больше, и вода не страшила, и ветер был хотя и холодный, да дул в спину, не в лицо. Весело прошла их первая переправа, под смешки, под шуточки! Ожидавшие своей очереди на правом берегу перекликались с теми, кто первыми оказался на левом: «Эй! Как там у вас?» – да только ответы ветер относилназад… И никого из людей не потеряли. Да что там из людей – куска шкуры не упустили в воду! Намокнуть конечно намокли, кто побольше, кто поменьше, но хонка ни к кому не подкралась. Тогда не подкралась…

Люди и хотели, и боялись верить: миновало! Неужели и впрямь миновало?! Но проходили день за днем, ночь за ночью – и все оставалось так, как некогда: ни голосов, ни видений, ни давящего чувства, ни даже тягостных снов… Враг отступил, или же сами дети Мамонта сумели от него уйти! Но по-прежнему, раз за разом, на закате наводил Колдун Огненный круг. И говорил: «Нужно искать новую Большую воду! И вновь переправляться через нее! И еще, и еще, пока не покрылись все воды льдом, пока не откроются нежити прямые пути!» Глядя на хмурое, вечно озабоченное лицо старика, Дрого понимал: Колдун не верит в то, что ушли, скрылись, сбили нежить со следа!

ВОТ ОНО! Дрого остановился на своем любимом месте, на том самом, откуда кажется: не было никакого пути на север, все это – сон, что приснился малышу Нагу, а сейчас Нагу выспался и возвращается к себе домой, туда, где его ждут…

Да, все это можно вообразить – здесь. Особенно если прищурить глаза… Или если глаза вдруг сами…

ДОВОЛЬНО! Никакая боль его не одолеет, и стоять здесь больше ни к чему. Отдохнул, хватит! Дрого поправил поудобнее ремень, скрепляющий бурдюки, и решительно двинулся в стойбище, глядя только себе под ноги.

Как всегда, навстречу ему выбежал племянник:

– Дрого, Дрого! А я убил вyppa ! Он в стойбище залез – и к нам! А я его – р-р-раз!.. – кричал Ойми, размахивая коротким дротиком (Дрого смастерил, как настоящий, даже наконечник есть, такой, как у больших, только маленький).

– Ну, молодец! – Охотник хлопнул племянника по плечу, как мужчина мужчину. – Тихо, тихо! Это не вурр, это бурдюк с водой! Не коли, а то превратишь меня в ледышку.

Нага, Ойми и Аймила. Вдова погибшего брата и ее дети… Они совсем свои, всегда рядом. Теперь – самая близкая родня (сестры остались там, далеко). И отец, и мать помогали Наге как только могли. Он, Дрого, тоже.

В пути – то поможет тащить волокушу (последние дни и вовсе в две руки тащили: отец распорядился), то племянника подхватит на плечо. Вот только долго нести не мог: он хоть и мужчина, да еще растущий, а Ойми тяжел. Зато на привалах и ночевках (они все теперь и устраивались как одна семья) дядя и племянник были неразлучны. Свободен Дрого – идет игра: дядя – тигролев или сам вурр, племянник – бесстрашный охотник, гордость Рода детей Мамонта. («Ох! А палка-то порой пребольно колется!») Или: они вдвоем вместе выслеживают Врага… «Как папа!» – пробормотал однажды Ойми, почти про себя. В тот раз Дрого с такой силой вонзил свой дротик в воображаемого Врага, что пришлось делать новый – даже наконечник сломался! Да что скрывать? Дрого подчас увлекался игрой не хуже Ойми…

Ну а если у дяди какое-то дело, Ойми и тут не отстанет (если можно, конечно): Дрого за дровами – и Ойми хворост несет, немного, быть может, а все помощь! Когда же сил не стало ни на игры, ни на дела, – племянник быстро все понял. В походе не просился на руки, а на привале подсядет рядом, спросит: «Очень болит? Давай полечу!» – и ладошками над ногой водит, бормочет что-то себе под нос, словно колдун…

Все было бы неплохо (насколько это вообще возможно, когда погиб муж и отец… и твой брат!). Но чем дальше, тем больше мучил Дрого один вопрос. И наконец он не выдержал. Улучив минуту, когда они остались с отцом наедине, спросил:

– Отец, по нашим обычаям мужчина берет жену покойного брата своей второй женой. Значит, я должен жениться на Наге, так?

Арго задумался – всерьез, хотя и ненадолго, – и ответил:

– Не так. Мужчина может взять второй женой вдову своего брата. Может, но не обязан. И потом, я ни разу не слышал, чтобы вдову брали первой женой. Ты же еще не женат вовсе.

У Дрого отлегло от сердца. Он будет и впредь заботиться о Наге и ее детях. Но… не как муж!

Уже на краю стойбища дядя и племянник столкнулись с мужчинами, возвращающимися с охоты. Удачной охоты, – отметил Дрого с первого же взгляда.

– Ха! Смотрите-ка: Дрого – хромой водонос! Чего это ты?

(Каймо. На плече – голова северного оленя, стало быть, его удар.)

– Нага нездорова. И Аймила. Небось не переломлюсь.

– Ну-ну.

Усмехнувшись, Каймо направился к своему жилищу. Уже миновав его, Дрого услышал традиционное: «Женщина, возьми нашу долю!» – и невольно обернулся…

Туйя. Нет, никому не принесла счастья их необычная свадьба, не все надежды сбываются! После набега Серых Сов Каймо день ото дня становился все мрачнее и мрачнее. Почти не разговаривал, только «да», «нет», а с Дрого так и вовсе молчал. Впрочем, и сам Дрого не стремился общаться со своим бывшим приятелем. Да и не только Дрого. О том, что случилось вдали от стойбища во время долгой ночи и нетающего снега, сыновья Мамонта так и не узнали. Большой Совет и то, что случилось после! Осудить Каймо за это могли только самые мудрые, да и то лишь в своем сердце. В начале их изгнаннической тропы он вел себя как должно – не лучше и не хуже остальных, а когда появилась Туйя, другие охотники, особенно те, кто помоложе, стали было смотреть на Каймо даже с завистью и уважением: в конце концов, за никчемным не побежит девушка из своего дома, от своей родни невесть куда. Если уж все бросила, значит, жених того стоит!

Но после той злополучной ночи отношение к нему переменилось. Не в том дело, что не выскочил вовремя, не вступил в схватку: она длилась недолго, а от молодой жены не вдруг оторвешься, это понимают все. Но настоящий мужчина не смеет стоять под градом насмешек, не бросив вызов обидчикам! И если потом ему не пришлось вынести худшего, но уже от своих, то лишь по одной причине: на тропе, выпавшей на долю детей Мамонта, дорог всякий человек, и любые свары и раздоры должны пресекаться изначально.

Каймо же, похоже, в случившемся винил кого угодно, только не себя. Вуул заметил однажды, в ответ на поджатые губы и очередное односложное «нет»: «На кого ты дуешься? Ты что, совершил великий подвиг, а кто-то украл у тебя славу?» Но в ответ последовало только презрительное молчание.

Но и это бы ничего – его дело. Другое не нравилось. Туйя. Конечно, она не жаловалась никому. Но не может быть у счастливой жены, наконец-то нашедшей своего любимого, своего долгожданного мужа, такого взгляда – отрешенного или опущенного долу, таких горьких складок у губ, такой неуверенной поступи… На тропе, в походе можно было бы думать – от усталости, от тягот, от тоски по своему жилью. Но здесь, на зимовке, Дрого убеждался все больше и больше: Туйя несчастна, и виной тому не она! Даже сейчас, почему Туйя надвинула свой капюшон чуть ли не на нос, так что и глаз не увидеть? От холода? Эх, Каймо, Каймо!..

И невольно приходили на память слова, что прошептал ему Айон, отец Туйи: «Приглядывай за моей дурой. Позаботься, если что». Только как это сделать? Даже вождь в семейные дела не вмешивается.

А вот и вход в его жилище. Откинув полог, Ойми первым шмыгнул внутрь:

– Мама! Мама! А мы с Дрого воду принесли!

– Вот хорошо, что дяде помог!

Полулежа, завернувшись в медвежью шкуру, Нага кормила Аймилу.

– Нага, ты как?

– Жарко. Наверное, хонка подкралась!

Голос хриплый, совсем не похожий на прежний, и глаза больные.

– Не бойся, нет. Колдун сказал: это лишь ветер. А хонку не пустим. Сейчас я согрею питье.

Нага улыбнулась и зашлась в кашле, отводя лицо от дочери.

Дрого откинул капюшон и потряс головой, отгоняя ненужные мысли. За дело!

Прежде всего он установил полные бурдюки в специально вырытые в полу ямы, обложенные шкурами и лапником, чтобы не дать воде затвердеть, плеснув предварительно в долбленую деревянную колоду, примерно на треть ее объема. Подошел к очагу. Огонь сердится, грозится уснуть. «Потерпи, сейчас покормлю, прежде только камни возьму!»

Дрого выкатил из огня несколько камней, с помощью палки и куска шкуры перебросил их, один за другим, в колоду с водой. Поднялся пар. Пока вода грелась, дядя и племянник вдвоем покормили очаг. Затем Дрого снова подошел к колоде. Вода поднялась почти до краев. Горячая. Он бросил туда травы, оставленные Колдуном, и зашептал заклинания. Деревянной миской зачерпнул варево, подал Ойми:

– Отнеси матери. Осторожно, не обожгись. Приподнявшись на локте, Нага стала пить глоток за глотком. Сытая Аймила уже спит у ее груди. Выполнив свой сыновний долг, Ойми спросил дядю:

– Что-нибудь еще нужно?

– Нет.

– Тогда я – на охоту. За… за бизонами!

И убежал, победно размахивая своим дротиком.

Все! Можно дать отдых и своей злополучной ноге. Дрого сел на свою лежанку. Очень хочется выйти вслед за Ойми. В лес бы сейчас! Очаг горит ровно: пищи ему надолго хватит. Нага, кажется, задремала… Нет! Нужно дождаться отца или Колдуна.

Отец с утра ушел с охотниками – не столько ради добычи, сколько на разведку. Как бы то ни было, а из этих мест они не тронутся до весны. Значит, нужно все изучить как можно лучше. Даром что пока ничего дурного даже не чувствовалось. Та «уютная балочка» ведь совсем неподалеку.

Часть охотников уже вернулась с добычей – их-то Дрого и встретил. Что ни говори, а дичь здесь водится в изобилии, голодать не придется. Неудивительно: они одни. Если люди и есть, то далеко. Иначе уже узнали бы друг о друге. Хорошо и то, что здесь так много северных оленей, едва ли не больше, чем лошадей. А их и взять легче, и мясо вкусное, и рога. Прекрасный материал, не хуже мамонтовой кости!

Надо чем-то заняться. Дрого достал снегоступы – широкие деревяшки, обтянутые кусками оленьей шкуры. Он сам мастерил их в эти долгие дни, когда и ходить-то еще толком не мог, – выползал время от времени с помощью отца или кого-нибудь из друзей. Чаще всего Вуула. Сейчас они почти готовы, только ремешки нужно подогнать. Но это потом, когда его нога заживет окончательно и Дрого сможет наконец-то обновить свое изделие… Вздохнув, охотник огладил ладонью основу снегоступов, представляя, как ладно заскользит эта короткая шерсть по насту, как хорошо будет держать его и на самом глубоком и мягком снегу… Скорей бы!

У входа послышались голоса. Отец вернулся, с ним – Колдун. Заплакала Аймила, и ее мать, мгновенно очнувшись от забытья, принялась что-то напевать, приговаривать, баюкать.

– Ого! – воскликнул Арго, заметив бурдюки со свежей водой. – Это кто же постарался?

Дрого уже выходил из жилища, даже по тропе, ведущей из стойбища, прогуливался, но к самому ручью еще не спускался ни разу.

– Я, – улыбнулся он.

– Смотри. – Отец с сомнением покачал головой.

Колдун уже скинул плащ и грел над очагом руки. Вначале подошел к Наге.

– Все хорошо, – сказал наконец, – жар не от хонки ; нанесен простым ветром. Скоро будешь здорова. Спи больше, пей горячий отвар. Сегодня-то пила?

– Да. Дрого приготовил.

– Ну и спи себе. Не хонка это, не бойся.

Настала очередь Дрого. Колдун внимательно осмотрел, огладил уже затянувшуюся рану на бедре, скороговоркой бормоча заклинания, переменил приложенные к ране листья, затем поправил кожаные ремни на щиколотке.

– Подживает. Все как надо. Может, оно и неплохо, что ты прогулялся до ручья, только теперь до завтра – никуда! Поешь и ложись. Самое лучшее – спи. А то смотри: и снегоступы обновить не придется!

С Колдуном распрощались церемониально, по всем правилам.

Дрого и в самом деле задремал. Полуявь, полусон. Тепло телу под медвежьей шкурой; хорошо ноге: не болит, даже не ноет. Отдыхает. Глаза закрыты, но и веки, и щеки чувствуют игру огня в очаге. Здесь покойно. Но издалека, из прошлого наплывает иное: свист ветра, волны, захлестывающие через край… Крики и ледяная вода, тянущая за одежду вниз, вглубь (а может, и не вода это вовсе, а руки водяных?)… И крики, и отчаянная борьба, не только за себя самого… Третья переправа. Роковая.

К этой Большой воде они подошли, когда поздняя промозглая осень уже готовилась перейти в настоящую зиму. Дул пронизывающий ветер, дождь вперемешку со снегом хлестал в лицо. Лезть в воду не хотелось никому – ни на бревнах, ни на лодках, выдержавших уже две переправы и невесть сколько переходов. О зимовке думать пора. А это значит, лучше двинуться дальше вдоль берега, вниз по течению, хотя и ведет оно не на север – на восток. Именно так легче всего найти подходящее место: защищенный от ветра мыс, впадающий в Большую воду ручей. Так, может, лучше искать удобное место здесь, на этом берегу?

Вечером охотники долго говорили. У всех тайная надежда была обойтись в этот раз без переправы. Ведь оторвались от нежити, чего же еще? Но Колдун настоял на своем. И вождь его поддержал: «В последний раз. Все равно вода скоро затвердеет. Переправимся – и по другому берегу. Он высокий, значит, и места для стоянок удобнее. Где-нибудь там и встанем на зимовку». Повздыхали, пожалели (про себя), но решили: «Колдуну и вождю виднее».

Тяжко далась эта переправа. Мокрый снег беспрерывно ложился на серую, враждебную воду, чтобы тут же исчезнуть, хотя оба черных осклизлых берега постепенно покрывались тонким белым налетом. Утро – словно сумерки: и так все застилает небесная морось, а тут еще режущий встречный ветер мешал грести, залеплял глаза. Может, потому и не заметил он эту проклятую корягу.

Дрого пловец, и ему пришлось не один раз переправляться на легком челноке детей Серой Совы, туда и обратно. И не ему одному: за один раз всю общину на другой берег не переправить даже в самую хорошую погоду. В такой день – тем более. Вождь до конца оставался на правом берегу – следил за переправой. Айя конечно же была рядом с мужем.

Дрого надеялся, это будет последняя ходка! Плоты оставили на другом берегу; за семьей вождя поплыли на челнах он и Морт. Так было и прежде: в челн Дрого садились Айя и Нага с Аймилой, к Морту – Арго с внуком Ойми. Но в этот раз вождь с сомнением покачал головой:

– Отдохните, руки хоть разотрите. Устали?

Что правда, то правда. Грести приходится зажатыми в кулаках лошадиными лопатками. И в хорошую-то погоду кисти устают, а сейчас они от ледяной воды и совсем окоченели. Морт и Дрого без возражений наскребли сколько могли снега (пополам с грязью) и принялись усиленно, докрасна растирать свои руки. Вождь в сомнении смотрел на реку. Другой берег, люди почти терялись в густой пелене.

– Сегодня так поступим. Нага и дети садятся к Дрого, а ты, Морт, только нашу поклажу переправишь. Мы с Айей здесь останемся. Тебе возвращаться больше не нужно: Дрого второй челн к своему привяжет и за нами один вернется. Заберет мать, а я как-нибудь и сам выгребу.

А вот и действительно последняя переправа! Эта мысль придавала силы, которых, казалось, уже и нет вовсе. Мать за спиной, он ее не видит, но чувствует: сжата, напряжена! Отцовский челн неподалеку: Арго гребет сильно, уверенно. Он давно мог бы быть на другом берегу, но сдерживает себя, старается не вырываться вперед…

Дрого не понял даже, как все это произошло. Вдруг онемела левая рука, и лошадиная лопатка выскользнула, ушла вниз, и челн развернуло, понесло вниз по течению! Он старался изо всех сил; ведь берег вот он, кажется, совсем рядом, течение вынесет челн на отмель, а он поможет! И уже бегут и кричат люди…

Быть может, так оно и было бы, будь это на их Большой воде, где все так знакомо, но тут… Краем глаза сквозь серую пелену дождя Дрого увидел вспененный гребень воды, услышал рокот…

Перекат!

Дрого знает, что это такое: и лучшему пловцу не пришло бы в голову связываться с перекатом – на бревне ли, в челне или вплавь! Начав переправу, они не заметили, не услышали из-за дождя, что опасность совсем близка!..

Дрого греб изо всех сил – лопаткой и голой рукой; ему удалось развернуть челн носом к берегу, такому близкому… Но рокот переката еще ближе, он бьет в самые уши…

Удар!

Челн перевернуло, закрутило, его самого бьет по камням, но он выберется, он пловец…

«Мать не умеет плавать!»

Дрого не знал до сих пор, как долго длилась эта схватка с водяными, уже почуявшими желанную добычу, уже ликовавшими. Да, конечно, он – пловец, но все его силы уходили на одно: не дать утонуть матери! Водяные их возьмут только вместе! Так бы оно и было, окажись берег хотя бы чуть дальше, а перекат – ниже по течению: их бы просто не успели спасти! В то страшное утро они спаслись лишь потому, что берег был совсем рядом. И отец. Его челн был к берегу ближе, он сразу копьем дно нащупал, понял: стоять может, – и в воду! Первым добежал, первым копье утопающим протянул, а потом и руку… Так и выкарабкались!

Только не хотели водяные свою добычу упускать! Дрого уже по дну шел, когда его левая нога завязла в чем-то, запуталась, и так стопу вывернуло, что он вновь с головой в воде очутился. Но тут уже не только отец – другие бросились на помощь…

На тропу встали не сразу. Костер разожгли, просушиться да согреться хотели. Только разве в такую погоду без кровли это сделаешь? Дрого ногу свою осмотрел. Стопа ноет, да вдобавок бедро распорото, кровь хлещет – то ли на камень, то ли на корягу напоролся да в горячке только сейчас и заметил. Что ж, к ране листья приложил, перевязал заячьей шкуркой и снова штаны натянул. А стопа, думал, в походе промнется. Думал, вывих. Оказалось – хуже…

Сквозь дрему доносится отцовский голос. Вернулся, с матерью о чем-то разговаривает… (С МАТЕРЬЮ?!) Нет, конечно с Нагой. Это сон все путает, все смешивает…

Они шли вдоль берега, то удаляясь, то вновь приближаясь к нему. Хромота? Она пройдет; еще один-другой переход – и нога разойдется, разработается. Но получилось иначе: чем дальше, тем труднее и труднее идти, и вот уже в левой руке волокуша (тянут вдвоем с Нагой), а правая опирается на копье, как на посох… И то сзади, то рядом все чаще и чаще сухой отрывистый кашель. Айя. Мать.

Сколько дней длился этот путь – три, четыре? Больше? Не вспомнить; уже тогда, под конец все мешаться стало. Держался как мог. Попытался широким ремнем щиколотку стянуть. Вроде бы помогло, да ненадолго, потом словно хуже сделалось… Он, Дрого, скрывал, что слабеет, что хотя и чаще привалы, а для него словно не чаще, а реже. Оттого и потащился тогда вслед за Донго, посмотреть, что они там нашли, в «уютной балочке»? Да только как скроешь, если все сильнее хромаешь, все больше отстаешь. Не он один. Мать кашляет все чаще, все мучительнее. И отец чем дальше, тем мрачнее, тем озабоченнее…

Какой это был день? Вскоре после той страшной находки. Дрого двигался, не замечая ничего вокруг, почти бессознательно, весь сосредоточенный лишь на одном: «Шаг. Еще шаг… Не больно, забудь!.. Еще шаг…» Привычно вспыхивает боль в левой ноге, когда на нее ступаешь, привычно кружится голова, привычная тяжесть и шорох волокуши, привычный кашель… вдруг он усилился, стал захлебывающимся, лающим… Движение сбилось, скомкалось… Крики… Женщины сгрудились вокруг упавшей…

Поняв, КТО упал, Дрого бросился туда, и его многострадальная нога подвернулась вновь, на этот раз с такой болью, что он рухнул, как от смертельного удара, во весь рост, мгновенно потеряв сознание.

Очнулся на мягкой медвежьей шкуре. Рядом отец и Колдун.

– Что, привал?

– Да. Покажи-ка свою ногу старому.

До сих пор Дрого к Колдуну не обращался, сам возился со своей ногой. Право охотника – самому решать, что делать со своими болячками.

– Зачем? Я могу идти дальше.

– Может быть. Но сейчас решать мне. Показывай.

Колдун, неодобрительно покачивая головой, трогал кожу около раны, почти не касаясь, изучал стопу. От его ладоней исходило приятное покалывающее тепло.

– Что с матерью? – спросил Дрого.

– Плохо. Горит.

– Так пусть…

– Уже. Лежи и молчи.

На этом их путь, в сущности, и закончился. Колдун сказал коротко:

– Пойдешь дальше – жди в гости черную хонку. Она уже на твою ногу облизывается, – а потом долго о чем-то с отцом говорил.

Потом вождь всем сказал:

– Встаем на зимовку. Здесь – привал, пока мужчины получше место найдут. А там…

Дрого до конца не дослушал, снова впал в забытье.

Так вот и получилось, что и не помнит толком, как очутился на зимнем стойбище, в новом жилище, которое и построили-то без него! Со стопой худо оказалось: перелом. И жилы разорваны. И на бедре вокруг раны краснота пошла: черная хонка подбирается… А на женской лежанке, по другую сторону очага, – Айя. Мать. Водяные свою хонку на нее напустили…

Колдун рану лечил травами, а к стопе деревяшки приладил и ловко закрепил. Двигаться запретил, да Дрого и не мог: первые дни (интересно, сколько их было?) между Мирами находился – и здесь, и не здесь. Все смутно – только в дреме, на грани сна что-то вспоминается…

Кажется, Колдун пытался дать им и сильное лечение, через духов, да не вышло. Помнит: и напев обрывался, угасая тут же, на месте, не отворяя вход в иное, и звуки флейты тускнели, и рокот барабана не уводил в глубину – просто стук, и ничего больше… После сквозь забытье, выплывая оттуда и вновь погружаясь, он слышал, как Колдун говорит отцу: «Не могу… Духи оставили… закрыто… не одолеть… травная сила… простой наговор… главное – сами…»

«Главное – сами!» Что ж, он, Дрого, выплыл, выкарабкался, как тогда из ледяной воды. Но на этот раз – один.

Дрого раскрыл глаза. Ночь, все спят, а у него и сна нет: выспался за все эти дни. И вновь вместе с печалью приходит мучительный вопрос: почему, ну почему так все случилось?!

…Как ненавидел он теперь эту нежить, кем или чем бы она ни была! Во много раз сильнее даже, чем тогда, после той злополучной ночи наведенного сна, после гибели брата! В тот день, когда все уже закончилось, Йома похоронили и общинники поспешно сворачивали лагерь, чтобы уйти засветло как можно дальше, Дрого не выдержал, прямо спросил Колдуна: почему-де они бегут? Неужели на эту тварь нет управы? Ведь днем она вроде как бессильна! Вот бы и выследить ее! Но Колдун только головой покачал. «Дрого, – ответил он, и Дрого запомнил эту речь слово в слово. – Я знаю: ты хочешь отомстить. Не ты один этого хочешь. Я знаю: охотники храбры. Но здесь одной храбрости мало. Да и храбрость нужна… – он задумался, – не такая, как на охоте или в бою. Трудно объяснить… Знаю я и то, что сыновья Мамонта – хорошие следопыты. Но поверь: и самый лучший из вас нежить не выследит. Она… она меняет личину! Где искать ее? В каком обличье? Колдуну ведомо лишь одно: НЕЖИТЬ НАБИРАЕТСЯ СИЛЫ ОТ ЗЛА И ТЬМЫ, ОТ ЧУЖОЙ КРОВИ И БОЛИ. Вот и пойди поищи! Нет. Попытаемся уйти, оторваться от Врага, а там – будет видно!»

Да, похоже, они и в самом деле от Врага оторвались. Но цена, которую пришлось за это заплатить, слишком велика. Во всяком случае для него, для Дрого. Сейчас он почти жалел о том, что это удалось… Да что там «почти» – ЖАЛЕЛ!! Неужели он никогда не встретит теперь эту тварь лицом к лицу, не всадит ей в брюхо тяжелое бивневое копье, да так, чтобы…

Ну вот! Едва зуб не хрустнул! Прекрати все это и постарайся заснуть! Дрого давно понял: стоит ему только отдаться во власть мыслям об этой… нежити – и подступает откуда-то снизу тяжелый липкий ком, к сердцу, к горлу… выше. И мелкая дрожь пробирает тело, и плывет голова, и хочется убивать… Или хотя бы завыть и бить, бить кулаками по земле, по стволу сосны, по чему угодно… НЕЛЬЗЯ! Это не сила, это – слабость и радость Врагу.

Дрого ошибался. Не один он – все ошибались. Никто из детей Мамонта, даже Колдун, не знал о том, что произошло в те дни, когда люди готовили свое зимовье.

Волчья семья облюбовала себе заброшенную барсучью нору, вырытую у корней старой, вывороченной ураганом ели, неподалеку от небольшого лесного озерка, мелкого, заросшего камышом. Волк и волчица долго обустраивали свое жилье, расширяли вход, нарыв близ него кучу желтого песка. Волк, сильный, широкогрудый, легко работал мускулистыми задними лапами, потом его сменяла подруга. На дно притащили куски мягкого мха. Можно ждать приплод!

Волчица родила шестерых. Она долго облизывала слепых дрожащих детенышей. Вся забота о пропитании большого семейства легла на отца. Он выходил на охоту не только ночью, но и днем: выслеживал длинноухих, подстерегал жеребят и оленей, не брезговал и мелкой добычей – семью надо кормить!

Волчата подрастали. Этот помет был необычным: пятеро самцов – все как один в отца! Такие же сильные будут… А шестая – самочка, отличавшаяся странным, бурым окрасом. «В кого бы она такая? – думала мать. – Мы оба серые, и родители мои были серыми; помню…» Но она любила свою странную дочурку не меньше сыновей. Отец тоже.

Ничто не предвещало беды в ту страшную ночь. Волчата, уже подросшие, пригрелись под маминым теплым боком и сладко спали. Спала и она, но чутким, тревожным сном.

Ее пробудил ни на что не похожий запах, просачивающийся снаружи. Не зверь, не птица, не двуногий… это было не похоже ни на что, но таило в себе угрозу. Смертельную угрозу! Столь же странными были шаги, приближающиеся к их жилищу. Коротко взвыв, волк-отец ринулся наружу, чтобы встретить неведомого врага.

Волчица услышала, как боевой клич сменился тоскливым воем, исполненным неимоверного ужаса! Она не могла поверить, что это голос ее бесстрашного мужа… Но нет, ее Серый не изменил себе! Какой бы ни была опасность, он не отступил! Вой сменился злобным рычанием, послышался шум схватки… короткой схватки!

Она поняла, что Серый погиб, защищая семью. Но кто бы он ни был, их нежданный враг, он узнает, как иметь дело с разъяренной матерью-волчицей в ее собственной норе… даже если ее сердце леденеет от страха, ползущего в нору вместе с запахом! Кажется, она завыла, в тоске и отчаянии, и тонким жалобным подвыванием ответили матери ее крохотные сыновья.

То, что появилось у входа… Это было похоже на двуногого, но она знала : это НЕ двуногий! Это – сама смерть! Но она не отдаст своих малышей даже… даже этой твари! Мать-волчица, собрав все свои силы, рванулась к горлу Врага.

Ей переломили хребет прежде, чем лязгнули зубы. Полумертвая, бессильная шевельнуть и когтем, она смотрела, как Он хватает одного за другим ее серых малышей и не спеша, с наслаждением откусывает голову, чтобы швырнуть обезглавленный трупик на ее неподвижное тело! Затем настал черед и самой волчицы…

Изголодавшись за время долгого пути, Он наслаждался теперь не столько живой кровью, сколько гаввагом. Жаль, что это не люди – волки. Все равно нора надолго пропиталась болью, ужасом и бессильной яростью; это самое подходящее для Него дневное лежбище… А до людей дело дойдет!

Дрожа всем тельцем, бурая волчья самочка проползла мимо остекленевших глаз отца, в которых отражалась луна. Хотелось скулить, но она понимала: этого делать нельзя, во всяком случае – здесь, где только что был их дом… Можно только тихо плакать, уползая в глухую осеннюю ночь.

 

Глава 20

ИЗМЕННИК

Дрого был прав: в своих бедах Каймо винил кого угодно, только не себя. Свою жену («Из-за нее тогда и задержался в постели! Навязалась тоже!»), своих друзей («Почему не вступились?»), вождя, Колдуна («Не могли, что ли, защитить? Другим-то потакают. Тому же Дрого»). Первые дни после нападения сыновей Серой Совы он шел мрачный, молчаливый, обиженный. Делал все, что нужно, но во всем чувствовалось: «Нате вам!» Потом, когда отстала нежить, когда понял: сородичи над ним не смеются даже, просто не замечают, не обращают внимания, – стал заговаривать первым. То с одним, то с другим. Настороженно вслушивался в ответы, всматривался в лица, первым смеялся чужим шуткам, порой сам шутил… Вроде бы все в порядке! Не насмешничают, даже отвечают… И только своих прежних друзей он упорно продолжал сторониться. Кроме разве что долговязого Ауна.

В глубине души Каймо понимал: между ним и остальными охотниками далеко не «все в порядке». Отвечать-то отвечают, но как! А Гор, старый хрыч, так и вовсе отворачивается! А что он такого сделал? Струсил, что ли? Нет, просто… растерялся, да-да, растерялся со сна да под градом насмешек! Вот если бы снова!.. Сколько раз в своих мечтах Каймо бросал вызов этим… ублюдочным Совам! Сколько раз поочередно вспарывал им всем животы – одному за другим и первому… Ох, как люто ненавидел он Айона! Ишь ты, не того выбрала! Небось как Начальный дар брать, так и Каймо был хорош, а как девку свою отдавать, так нет, есть и получше! Вот его-то, отца Туйи, он убивал в своих мечтах особенно часто и особенно кроваво. Копьем его в брюхо, а потом, схватив за волосы, запрокинуть назад эту ненавистную башку и медленно, слушая его мольбы и стоны, ме-е-е-дленно, кинжалом… Сводило скулы и живот, замирало сердце, а губы сами, против воли что-то бормотали. Туйя однажды спросила удивленно: «Что за заклинания ты бормочешь?» В глаз ей, дуре!

Но не одного лишь Айона ненавидел он. Дрого понял главную беду своего бывшего приятеля и даже жалел его: не видеть своей вины – это же глупо, себе хуже! Вуул посмеивался: «Воротит нос? Ну и прекрасно: ты не девица, и я не твой жених!» Но ни тот ни другой даже не подозревали: здесь уже не глупая мальчишеская обида ни на что, над которой и сам обиженный потом только посмеется. Ненависть – иссушающая, непреходящая. И прежде всего – к Дрого.

Да, просто обида – это было прежде. Она уже прошла в то утро, когда Дрого воскликнул: «Эй, Каймо, иди встречай свою невесту!» В тот день казалось: теперь снова все как было: они опять вместе, старые друзья-приятели. И Туйя! Но потом…

Каймо чувствовал, что ненавидит Дрого почти так же сильно, как Айона. И за то, что Дрого, а не он, Каймо, свалил этого проклятого тестя. И за то, что не добил. И за кровную дружбу. И конечно же за эти слова: «Жаль, Туйя, не того ты выбрала! Был бы Дрого твоим мужем, я бы только порадовался: с таким и изгнание не страшно». Они врезались в память навечно; Каймо вновь и вновь повторял их про себя, стискивая кулаки, скрипя зубами от бессильной злобы. Давно, еще до Посвящения, еще будучи Туули-подростком, он прекрасно понимал: Нагу тоже неравнодушен к его Туйе, хотя и скрывает. Тогда это радовало. Потом – тоже, даже во время свадьбы. Но сейчас…

Дрого! Все сходит с рук этому сынку вождя, все! Даже то, что на страже заснул! Как же! Колдун заступился, да еще чуть ли не героем провозгласил: «Даже теперь ты можешь гордиться своим Дрого!» А почему? Да потому, что – сынок, ясное дело! Всем хорошо, все рады: и Колдун, и папаша, и этот… Сердце замирало, когда этот пловец в воде барахтался со своей мамашей! Так нет же, вытащили!

И с женой – чем дальше, тем хуже. Раньше, бывало, Каймо гордился своей подругой, радостно бежал на свидания, знал: у него – лучшая девчонка и будет лучшая жена, всем на зависть! А уж когда Туйя доказала на деле свою любовь, свою преданность, – что тут говорить! Нет и не может быть никого лучше, чем его молодая жена! Но теперь он уже и сам не понимал, любит ли свою жену? Нужна ли она ему? Порой, особенно днем, ненавидел почти так же, как тех двоих, а то и сильнее. Временами, особенно ночью, прижимался, гладил, шептал ласковые слова, совсем как прежде, так что самому начинало казаться: все будет хорошо! Иногда злился: и зачем только она за ним потащилась? Выгнать бы, к отцу, назад отправить; пусть себе добирается как знает, если такая смелая! И при всем при том – ревновал безудержно; судорога сводила от одной только мысли: а ведь может и к другому уйти! И к сынку вождя… Как же! Отцовскую волю исполнит! Кружилась голова, и в серо-красном тумане, застилающем ум, возникало лишь одно желание, заполнявшее все его существо – от затылка до кончиков пальцев: УБИТЬ!

Здесь, на зимовке, пока Дрого отлеживался и ногу свою лечил (может, и не вылечит еще? Мать-то не спасли!), стало полегче. Решил: он еще покажет себя! Всем покажет! Первым охотником станет, общину свою спасет от… Нежити нет больше? Тем лучше, спасет от каких-нибудь чужаков, от лашии, от тигрольва… Туйя еще поймет, как ей повезло, еще будет просить прощения!

До одури метал дротики в цель, упражнялся с копьем. На охоте не отставал от самых опытных. Приглядывался. Спрашивал. Советы слушал. И вот – завалил оленя одним ударом! Не хуже, чем этот общий любимчик! Сердце пело, когда нес на плече рогатую голову, а в мешке – сердце, печень и лопаточное мясо. Тушу будут делить между семьями, но это – неотъемлемая доля охотника, нанесшего зверю смертельный удар! Сейчас Туйя увидит… И надо же! Первый, кого встретил в стойбище, – Дрого! За водой хромоногий таскался, бабью работу делал! И ведь не позавидовал даже! Или виду не показал?

И все. Теперь, стоило только Каймо покинуть стойбище, одно мерещилось: он, Каймо, здесь, а хромоногий – там, в его жилище, с его женой, на его постели… Какая уж тут охотничья удача! Зверь загодя срывается с места, то ли почуяв, то ли даже услышав незадачливого охотника, и напрасно пущенный вслед дротик позорно падает в снег…

И вот настал день, когда его ревность получила наконец-то подтверждение – если не зримое, то по крайней мере слышимое. В этот день Каймо отправился осматривать свои силки. (Что-что, а петли настораживать он умел: выучился раз и навсегда!) Вернулся вскоре, пусть не с десятком, но с двумя хорошими зайцами, подвешенными к поясу по бокам, мягко и приятно бьющими по ногам при ходьбе – справа и слева. Остановился у входа:

– Женщина! Возьми добычу!

(О зайцах такое обычно не говорят: не принято. Но никого нет, никто не услышит. А он слишком давно не произносил заветных слов! Туйя выйдет – он ей даже улыбнется: пусть думает, что пошутил.)

Однако никто не отозвался, не откинул полог входа. Жилище было пустым.

Каймо зашел внутрь, сбросил зайцев наземь. Очаг горит ровно, хорошо – кормили совсем недавно… Где же Туйя?

Конечно, нет ничего удивительного, что хозяйки очага нет дома. В жилище все налажено, а она может и за водой пойти, и к соседке, и… мало ли за чем еще! И все же сами ноги понесли Каймо именно туда, к ненавистному жилью. Не ко входу, нет. В обход. Осторожно. Тихо. Лучше, чем вчера, когда он вновь вспугнул оленя…

Так и есть, голоса! Дрого говорит, и явно не с Нагой! Каймо огляделся: никого, да и не подойдут отсюда, а издали кусты заслоняют, – опустился прямо на снег и стал вслушиваться.

– Все виноваты у твоего Каймо в его неприятностях, – с досадой говорил Дрого, – все, только не он сам! Мы почему-то больше всех. Ну как такому поможешь? Да и не о нем разговор, о тебе.

(Вот оно, вот!)

– Нет, о нем, о нем! К нему я шла, Дрого! И я знаю: не такой он, как вы все думаете! Не такой! Просто не повезло ему с самого начала. Да еще я… Он же не трус, нет! Вы же дружили, мы все дружили! А теперь вы его оттолкнули, вот у него из рук все и валится…

– Да не отталкивали мы его! Сам отошел, сам дуется на нас, как ползунчик … А за что?

– Вот-вот! Ты еще себя обвини! – Новый, насмешливый голос… Вуул?! – Я виноват в том, что пошутил пару раз, Дрого – в том, что оружие его тащил, а ты… в том, что своих ради него бросила!

– Какое оружие?!

– Не важно… Никакое, это он опять шутит… Тоже мне шутник! – Голос Дрого. Недовольный. – Но вот что я еще скажу, Туйя! Откинь-ка капюшон!

– Нет! Оставь!…

(Легкий шум. Кто-то присвистнул. А эта дура заревела… «О, что б тебя!..»)

– Так вот. Мы оба – холостяки и даже щек пока не скоблим. Но я так понимаю: заслужила? Получи! Только ты-то чем заслужила? Это ему, не тебе глаз подбить надо! И я, пожалуй, это сделаю! Так, Вуул?

– Так, да не так. Он, конечно, водяная крыса. Но ты-то при чем? Ты – не брат, не отец. Хуже сделаешь, и только.

– Я – кровный друг Айона, ее отца. А он просил: «Присматривай за моей дурой!» Так что не совсем чужой. Так?

– Не знаю. Поговори с отцом.

– Дрого! Если ты Каймо хоть пальцем тронешь, и слова с тобой больше не скажу, так и знай! Наше дело! И заступники мне не нужны!

(«"Не нужны?" А зачем же ты к ним полезла, как последняя…»)

– Да не собираюсь я на него с кулаками бросаться! Поговорить хочу, – ты же сама просишь! Может, и вправду не так мы с ним обошлись, не знаю. Может, нам на охоту вместе сходить, а, Вуул?

– Без меня! Я уже охотился с ним. И не раз… Где он, кстати?

– Пошел проверять капканы.

– Ну так тебе пора. Вернется, хозяйку очага не застанет, – вот тебе и новые обиды.

– Да. Пойду. Только, Вуул, вы все же…

(«А! Так тебе твой кровный друг поручил присматривать за чужой женой?! И ты мне глаз хочешь подбить?!! Хорошо! Посмотрим!»)

Каймо не стал дальше слушать. Так же осторожно, как подбирался сюда, вернулся к себе, запорошив след. Снег уже падает, – похоже, вскоре будет настоящий снегопад. Если его следы не обнаружат сразу, потом все будет скрыто, не узнает никто.

Когда Туйя вернулась, ее муж, будто только что пришедший из леса, рассматривал свою добычу.

– Ты где была? Думал, дома.

(Голос спокойный, не злой.)

– Я все приготовила и решила Дрого навестить. Вуул позвал.

– А… Это хорошо. Как его нога?

– Почти зажила. Он уже без посоха ходит, об охоте думает.

– Да. Хотел бы и я к нему заглянуть. Дружили как-никак. Да не знаю, будет ли рад.

– Ой, Каймо, что ты говоришь? Конечно будет! Знала бы, я бы с Вуулом не пошла, тебя бы дождалась! Ого! А зайцы-то! Я же знаю: муж мой – лучший добытчик!

Туйя раскраснелась, повеселела, глаза блестят как прежде, как когда-то. Рада! И вот странно: Каймо потому и был так спокоен, что уже решил и решился. А вот, поди ж ты! Даже ему показалось в этот миг: все в порядке! Все будет хорошо!

Может, и в самом деле все будет хорошо… когда он выполнит задуманное.

Снег валил два дня подряд, то ослабевая, то усиливаясь. А на третий день настало ослепительное утро с пронзительно синим небом и искрящимся свежим снегом; для охоты лучше и не придумать: морозно, весело, и все следы – как на ладони!

– Ну что, Дрого, идем? – Каймо благодушно улыбался. – Для начала – самый подходящий денек! Окрестности посмотришь, может, оленя добудем – и ладно!

Он и в самом деле заглянул к Дрого в тот же вечер, когда все уже собрались: и Арго, и Нага. Хорошо говорил. Объяснил: и раньше бы зашел, да не знал, как на него посмотрят. Плохо это, ведь друзьями были!.. Хорошо, Туйя навестила; сказала: Дрого будет рад! Вот он и поверил, зашел. Давно хотел…

Арго молча прилаживал наконечник к древку, Нага возилась с Аймилой, а Ойми старательно «помогал»… Дрого сидел рядом с Каймо, вытянув по привычке свою левую ногу. (Уже не болит. И дощечки сняты, и ремни размотаны.)

– Хорошо, что пришел. Правильно. Поговорить нам нужно. Давно.

– Знаю, знаю! – замахал руками Каймо. – Все понимаю, кругом виноват! И перед вами, а больше того – перед Туйей! Ты не женат, не знаешь еще, как оно бывает… Особливо ежели все на тебя, как… – И он обиженно шмыгнул носом.

Вот тогда-то и решили: кончится снегопад – они вдвоем и сделают первую вылазку. Для Дрого первую, конечно, – не для Каймо. Можно и Вуула позвать, если, конечно, согласится. Только не любит он задержек. Для него – чтобы охоте ничто не мешало!..

Когда Каймо ушел, отец, поставив на место готовое копье, спросил только:

– Что скажешь, сын?

Дрого понял.

– Должно быть, хочет жизнь наладить, а как – не знает.

– Да. Не знает…

Арго надолго замолк, завороженно вглядываясь в огонь. Потом решительно сказал:

– Вот что. Взрослому мужчине не нужны непрошеные советы. Но все же: будь с Каймо поосторожнее.

Дрого закрепил на ногах свои снегоступы («Наконец-то!»), всей грудью с наслаждением вдохнул морозный воздух…

– ВПЕРЕД!

Первым – Каймо, следом – Дрого. Снегоступы легко скользили по притоптанной тропе, уводящей из стойбища в лес. А вот и первый овражек! Сейчас проверим, не забылось ли старое, не подведет ли нога…

– Эй-хо!

– Эй-хо!

Оттолкнувшись основаниями копий и перехватив их поперек, охотники один за другим ринулись вниз. Хорошо! Оба удержались, не зарылись в снег.

– Эх, хоть снова на горку! – засмеялся Дрого. – Соскучился по такому!

– Ничего! Впереди будет и покруче.

Снег искрился на солнце, проникающем даже сюда, сквозь густые кроны сосен, отбрасывающих синие тени. Мягкий, чистый, он проседал под снегоступами меньше, чем можно было ожидать.

– Давай медленнее, – сказал Дрого.

– Нога заболела? – участливо спросил Каймо.

– Нет. Просто приглядеться хочу. Ты-то небось все уже тут облазал, а я еще ничего не знаю.

Не просто приглядеться. Дрого любил зиму, и сейчас, после всех горестей, после стольких дней вынужденного бездействия, ему хотелось вдоволь насладиться искрящейся радостью этого дня.

– Хочешь, постоим немного?

Они остановились под большой разлапистой елью. Вдруг сверху на Дрого упал ком снега, скорлупки и опустошенная шишка. Послышалось сердитое цоканье.

Дрого посмотрел вверх. Прямо над его головой, на конце ветки, сжавшись в комок, сидела белка. Внимательно смотрела на Дрого своими черными выразительными глазенками и торопливо выговаривала что-то длинное и сердитое. Ругалась, а может быть, о чем-то предупреждала?

– Выйдем из леса, – говорил Каймо, – дальше – в низину, там – через поле промеж двух ельников. Оленя там взять можно, и жеребца можно. Если не устанешь, можем подальше пройти. Места покажу…

Дрого улыбался. Когда Каймо махнул рукой, показывая направление, края его мехового плаща разошлись, и на левом боку открылся довольно необычный предмет. Необычный для той охоты, на которую они отправились.

– Что смеешься? – Похоже, Каймо немного смущен.

– Смотрю, ты со старого Гора пример берешь. На оленя – с дубиной? И как? Хорошо получается?

– Увидишь! – улыбнулся Каймо. – А может, и не увидишь… Это не для оленей. Забыл тебе сказать, чтобы и ты прихватил на случай. Лашии.

Дрого посерьезнел.

– Видели? Следы? Отец не говорил ничего…

– Видеть не видели, ни их самих, ни ясных следов. А только Гор говорит: должны они тут водиться! И Колдун.

Дрого невольно удвоил внимание, когда, промчавшись по довольно-таки крутому склону, вышли на открытое пространство, еще раз остановились, всматриваясь в ослепительные снега, черный кустарник, одинокие деревья и отдаленный лес. Да, оленей много, взять легко, можно и на обратном пути. Заячьи петли… Волк – и не один… Лошади… А что это за подозрительная тропка, там, у самой опушки? Нет, отсюда не разглядеть!..

– Каймо, что там такое? Не ваша тропа?

(Конечно нет! Старую занесло бы снегом, это свежий след!)

– Не знаю. Хочешь, посмотрим.

(Да! Вблизи след выглядел более чем подозрительно. Двуногие. Двое. Двигались уверенно, хотя снег глубок, а они без снегоступов, это ясно. Либо чужаки, либо… Жаль, здесь не понять: есть ли у них обувь? Может, пройти по следу хоть немного? Нет! Их только двое, это опасно. Прежде всего нужно предупредить своих.)

– Похоже, прогулка закончилась! Нужно возвращаться.

Каймо долго смотрел на этот странный след, закусив нижнюю губу. Наконец сказал, заметно колеблясь:

– Может, возьмем оленя? А то без добычи нехорошо. Надо мной и так посмеиваются, сам знаешь.

Дрого колебался недолго: слишком стосковалась рука по хорошему охотничьему удару!

Самца с отличными рогами завалил Дрого. Каймо настоял: «Я-то охотился вдоволь, а у тебя рука, поди, застоялась». Пока разделывали тушу, оба присматривались и прислушивались. Ничего. Вот разве что длиннохвостые птицы подняли в ельнике стрекот, постепенно удаляющийся вверх по склону. Но это мог быть кто угодно – волк, лисица… Медведь-шатун, наконец. Не обязательно человек, не обязательно лапши.

Когда работа уже подходила к концу, Каймо неожиданно заговорил. Мирно, с улыбкой:

– Слушай, а как тебе моя жена? Нравится?

(Странный вопрос! С чего это он вдруг?)

– Еще бы! За женихом пойдет не всякая. Нату за мной не пошла бы, даже оставь я тогда Начальный дар.

(Мирный разговор приятелей. И намек: не за каждым невеста пойдет в изгнание!)

– Да. – Каймо работал сосредоточенно, не поднимая глаз. – Вижу, ты ей тоже нравишься. Как же! Герой! Отца ее едва не завалил! Слушай, а может, и впрямь, это ты для нее самый подходящий мужик? А?

– Не дури! – Дрого начал всерьез злиться. – Тебя что, весенний заяц укусил? Так сейчас вроде бы зима! Тебе такая хозяйка очага досталась, а ты…

– Вот-вот, и я про то же, – смиренно вздохнул Каймо. – Такая хозяйка очага – и кому? Трусу, неумехе. Только зайцев ловить и способен! Да у вас, может быть, все уже слажено, а? Со мной разобраться – и порядок! Вы же встречались, пока меня не было. Договорились о чем или пока – так?

– Что ты несешь?! – Дрого разгневался не на шутку. – Я твою Туйю вижу-то только издали. Вчера, правда, приходила ко мне, так не из-за меня – из-за тебя, дурака! Вуула спроси, он с нами был. Переживает она. Мучается. За тебя, дурака, переживает!

Казалось, Каймо слушает, но не слышит. Сосредоточенное, злое лицо, плотно сжатые губы… Закончив разделывать добычу, он снегом тщательно вытер кремневый и костяной ножи, убрал их в поясной мешочек.

– Все! Пошутили, и ладно! Давай укладываться. Дрого огляделся. Хотя тени уже удлинились, до заката оставалось еще порядочно времени. Но Каймо прав: лучше вернуться засветло. Нежить не давала о себе знать, но по-прежнему неукоснительно соблюдалось установленное: охотники возвращаются до заката или ночуют вне стойбища; по-прежнему Колдун ежевечерне наводил Огненный круг.

Возвращались молча. Теперь Дрого шел впереди с головой оленя на плече, с лучшими кусками мяса в охотничьей торбе. Каймо нес шкуру и свою долю туши. На подъеме дважды оглянулся. (Следы. Утоптанное место, кровь… Самое лучшее – снегопад, но едва ли он начнется… Подождать? В другой раз? НЕТ! Другого раза не будет, он знает себя…)

Дрого шел не оборачиваясь. Почему-то присутствие Каймо за спиной раздражало, и он не хотел, чтобы случайный взгляд выдал его чувства. (Не в себе парень! Похоже, прав был Вуул: тут уже ничего не сделать, ничего не изменить. Подальше и от него, и от Туйи, – пусть живут себе как знают… Но ведь он обещал Айону! Да и что душой кривить: Туйя ему и впрямь небезразлична…)

День все так же хорош, бодрящ и ярок, но для Дрого он словно потускнел. Исчезла куда-то утренняя радость, и даже оленьи рога, ощущаемые на ходу затылком сквозь меховую шапку, казались не столько долгожданной добычей, сколько досадной помехой… Вспомнились отцовские слова:«Будь с Каймо поосторожнее».

Вот и та самая ель, под которой остановились они на пути туда, с которой верещала белка. А вот и скорлупки, но сам зверек исчез. Нет, вновь «цок-цок-цок-цок-цок», только откуда-то с вершины…

Дрого остановился, опустил оленью голову на снег. Сопение за спиной раздражало все больше и больше.

– А морозец-то прихватывает! – заметил он не оборачиваясь. Скинул рукавицу, зачерпнул горсть снега и стал растирать щеки и нос. (Почему этот хмырь так нестерпимо сопит?!)

– Значит, твой кровный друг поручил приглядывать за моей женой? И если что, ты мне подобьешь глаз за Туйю?!

Голос, произнесший это как будто над самым ухом, звучал так странно, что Дрого не поверил, что это сказал Каймо. Он хотел обернуться, чтобы увидеть говорящего, но не успел. Страшный удар обрушился на голову. Мир раскололся и почернел. Все исчезло.

Каймо стоял над поверженным, пытаясь разобраться в своих чувствах. Когда Дрого упал, он в первый момент прикрыл глаза и стоял так какое-то время, не думая ни о чем. Одинокий. И гордый собой. (Получилось! Он все же решился – и получилось! Сразу, с одного удара! «Ну что, умею ли я владеть дубинкой? Узнал теперь?») А ведь до самого последнего момента он не знал, осмелится или нет! Зато теперь он знает точно: Каймо – не трус, не слабак. Он еще посмеется над всеми, кто так думает; и не только посмеется! Мы еще увидим, кто сильнее, кто удачливее!..

Еще многое предстоит сделать. Каймо знал, когда он вернется (на закате!), что скажет: «Пусть великий вождь простит слова Каймо, но Дрого, твой сын, обезумел! Он пытался меня убить – вот, взгляни, – а потом бежал. Я очнулся, за ним пошел, искал, звал, но…» Но к этому нужно приготовиться. Следы замести. Навести новые… Трудно, очень трудно (ах, если бы снегопад!), но время есть… Пойдут ли ночью с факелами? Пойдут, должно быть: еще бы, сынок вождя! Любимец Колдуна! Но понять след будет трудно, уж он постарается… А там, глядишь, и снегопад поможет.

Следовало действовать. Прежде всего – тело. Каймо знал, где укроет его: внизу, в балочке, есть щель. И много волчьих следов поблизости. Пройти туда незамеченным поможет тот странный след, что они видели утром. И следы их снегоступов помогут (вот бы еще и снегопад!..). А потом… Если что-нибудь и найдут, то не раньше весны. Но сначала… Едва ли его удар убил Дрого, скорее всего, только оглушил. Значит, следует…

Каймо почувствовал вдруг, что содержимое его живота подкатывает прямо к горлу. Оказывается, одно дело – нанести первый, внезапный удар, и совсем другое… Он нерешительно поднял копье. Под левую лопатку? Предательски задрожала рука. Этак и малицы не пробьешь! А может быть, перевернуть его на спину и кинжалом – в горло?

Каймо понимал: оттягивая неизбежное, он сам себя обманывает. Да и опасно это: Дрого ведь и очнуться может… Если жив конечно; но он же и проверить не смеет, жив ли! А вдруг уже сейчас его враг очнулся и только ждет, когда Каймо приблизится?! Нет, медлить нельзя! Как бы то ни было, еще один-два удара дубинкой не помешают! А там будет видно, – может, на том и кончится.

Каймо воткнул копье в снег и вновь взялся за дубинку. Отошел на два шага назад, примериваясь… Зловещее цоканье, казалось, ударило его прямо в лицо, заставив вздрогнуть всем телом. («О, жабье дерьмо! Опять эта треклятая белка!») Плохо соображая, что он делает, Каймо перебросил дубинку в левую руку, выхватил дротик, метнул… Мимо конечно! С еловой лапы упал снежный ком, поднялась серебристая пыль, а зверь порскнул вверх по стволу и, невидимый, продолжал посылать свои проклятия убийце.

Нужно взять себя в руки, нужно кончать с этим делом… пока и впрямь беда не стряслась! Каймо не присутствовал на казни Мала, но видел другие казни, еще будучи Туули-несмышленышем, и понимал, что его ждет в случае неудачи, если все будет раскрыто. Тотемного столба нет? Привяжут к ближайшей сосне, а там… Он вновь невольно зажмурился и закусил губу, словно почувствовал, как медленно вспарывает кожу кремневый нож, как булькает и шипит горячая смола…

ДОВОЛЬНО! Правый кулак вновь стиснул рукоять дубины. Сейчас, сейчас…

Где-то поблизости послышался шорох еловых ветвей, и затем… скрип шагов… не звери, ДВУНОГИЕ!

Дико вскрикнув, Каймо раскрыл глаза. Первая мысль была: «Сородичи! Заподозрили, выследили, следом пошли, все, конец!» Но то, что он увидел, оказалось еще страшнее.

От старых елей, передвигаясь в снегу какими-то странными полушагами-полупрыжками, на него надвигались два человекоподобных существа – одно побольше, другое поменьше. Солнце сквозь вершины деревьев косо било им в спины, деталей не рассмотреть, но Каймо понял: «Голые! Злые! ГОЛОДНЫЕ!» Показалось: ОГРОМНЫЕ!

– Лашии!!! – закричал он неведомо кому.

– АРР-ХА! – вырвалось из их глоток. Сейчас эти лапы вцепятся в него, и эти ухмыляющиеся пасти…

Каймо не закричал – завизжал. Так, только, конечно, слабее, верещит смертельно раненный заяц. Не целясь, не примеряясь, запустил дубинку навстречу приближающимся чудовищам, судорожно схватил копье и, отталкиваясь им, устремился на своих снегоступах…куда угодно! Подальше! Скорее!

– Спаси-и-ите! – С каким-то отрешенным удивлением Каймо понял: это он сам кричит!

(Спуск. Крутой. Туда, к полю… Может, там не догонят?)

Ноги запутались на середине склона; он перекувырнулся через голову, покатился, не чая остаться целым… и, запутавшись в кустарнике, сквозь снег, залепивший глаза, увидел: догоняя хозяина, скользит по склону его копье. А колчан – вот он, рядом, только ремень порван. И дротики, должно быть, не все целы.

(Да что же он расселся здесь, под кустом? Его же нагонят сейчас!) Встал. (Ох! Нога! Сломал?) Колчан – пока в охапку. (Бросить? Нельзя!) Теперь – копье. И – скорее, скорее!

Каймо немного опомнился где-то посредине поля. Он бежал не разбирая дороги, но подсознательно – в сторону, противоположную той, где они видели утром необычный след. Он заставил себя остановиться. Осмотрелся. Погони не было – ни вблизи, ни вдали. Нужно подумать, как быть дальше. Запутывать следы? Каймо вдруг отчетливо понял, что дело это, казавшееся столь простым еще вчера – да что там вчера, сегодня, совсем недавно! – ему просто не по силам. От пережитого? От страха? Быть может, и так, да только теперь вдруг пришло ясное понимание: и не будь этой встречи с лашии, все равно все его хитрости следопыт распутает без труда. Даже ночью, при свете факелов. Вот разве что снегопад поможет…

А ведь еще придется возвращаться! Через ТО место! При одной этой мысли взопревшее от панического бега тело пробрала ледяная дрожь. Каймо со страхом вглядывался в эти холодные, чужие, враждебные окрестности и чувствовал себя одиноким и потерянным… Ему до слез стало жаль себя самого. (Ну почему так? За что? Стал мужчиной, и вот на тебе! Одни неудачи, одни обиды…)

Все равно нужно что-то делать. Еще светло, еще небо синее, но по теням видно: времени осталось не так уж много! А возвращаться в сумерках или, чего доброго, ночевать одному … Каймо глубоко вздохнул, вытер слезы. Связал ремень колчана, проверил дротики. Один цел, два сломаны, один потерян (ах да! тот, что в белку…). С колчаном через плечо, с копьем в руке он заскользил через поле к дальней опушке. Потом нужно будет вернуться к месту охоты, потом – туда, где они разделали оленя (там можно оставить сломанный дротик), потом… придется еще раз к тем следам. Он ведь ищет своего пропавшего, ополоумевшего друга!

Запутывая след (или убеждая себя в том, что он это делает), Каймо с трепетом прислушивался к малейшему шороху, приглядывался ко всему хоть сколько-нибудь подозрительному. Лашии ничем не давали о себе знать, и он понемногу стал успокаиваться. Но предстояло самое страшное: идти туда, где они появились! Конечно, можно было бы, возвращаясь, обойти то место стороной. Но ведь нужно посмотреть… Проверить…

Он убеждал себя: все в порядке! Лашии потому и не погнались за ним, что довольствовались найденным мясом. Олениной и человечиной. И это – самое лучшее, теперь можно сказать общинникам: «Бегал в низине, искал повсюду. А что случилось – понял, когда пошел по обратной тропе, в стойбище». Тем более нужно увидеть все своими глазами. Быть может, подобрать что-нибудь… Там будет видно!

Когда поднимался по склону с копьем наготове, сердце стучало бешено, за каждым кустом засада мерещилась. Но – тишина вокруг; кажется, проклятущая белка и та замолкла. А вот и само место! Каймо облегченно перевел дух. Да! Все произошло именно так, как он и ждал, как надеялся. Тела не было нигде, зато оставался след, уводивший в ельник, в самую глушь. Видно, за ноги волочили. Мертвого конечно… Копье валялось на том самом месте, куда оно выпало из руки Дрого, оленья голова исчезла. Каймо не собирался идти по следу, но его заинтересовал какой-то предмет, чернеющий поодаль на снегу, в желтом сиянии солнца, клонящегося к вечеру. Изо всех сил стиснув копье, с опаской подошел поближе. Колчан Дрого! Видно, за куст зацепился, когда волокли хозяина. Мертв! Ясное дело, мертв!

Подобрав колчан, он вернулся к большой ели. Взял в руки чужое копье, воткнул поглубже древком в снег… (Не хочется! Но сделать нужно, иначе могут и не поверить.) Наконец, набрав в грудь побольше воздуха, зажав древко у самого наконечника правой рукой, резко налег левым предплечьем на острие так, чтобы, порвав рукав малицы, оно нанесло неопасную, но кровоточащую рану. Вот теперь – действительно порядок!

Собираясь в обратный путь, Каймо повеселел. То, что случилось, – самое лучшее, гораздо лучше его первоначального замысла: спрятать труп. Следопыт спрятанное разыщет, почти наверняка нашли бы – сын вождя как-никак! А сейчас – и добивать не пришлось самому, лашии постарались. (А смерть-то какая паскудная!) И пожалуй, никто из следопытов не станет теперь слишком внимательно искать там, в низине. Следом лашии займутся, это – главное. Ну а потом, глядишь, и снегом завалит – ищи тогда, распутывай, что хочешь и как хочешь!

Каймо улыбнулся, перекинул через плечо оба колчана. (Жаль, торба с мясом где-то пропала. Но эту потерю объяснить легко: друга искал; не до мяса было!). Взял в каждую руку по копью и так, с улыбкой, заскользил на своих снегоступах по синему вечереющему снегу назад, к стойбищу.

– Не знаю, великий вождь, сам ничего понять не могу! – шмыгая носом, скороговоркой частил Каймо. – Все хорошо было, все мирно! Оленя вместе добыли. А стали разделывать, разговор пошел. О моей жене, о Туйе. И что с ним только случилось – не знаю. Вначале с кулаками на меня кинулся; оттолкнул я его, он – за копье! Еле увернулся. Вот. Смотрите!

(Да. Есть на что посмотреть: не рана – царапина. Даже неглубокая… И это – удар Дрого? Копьем?!)

Арго вспомнил дротик, вошедший в плечо Айону. И ведь с руки был бросок, без металки! Но вопросы после. Сейчас другое важно…

– Как ударил – мне враз память отшибло…

(Отшибло память от такой царапины?!)

– Очнулся, думаю: «Хорошо хоть не добил! И с чего это он?» Туда, сюда, Дрого нигде нет! Уж я искал, искал… Кричал, звал – никого! А на обратном пути вижу его оружие валяется, а самого нет, только следы. Двуногие. Двое. И видно, тело волокли! Хотел бежать за ними, да подумал: уж лучше всем! А то что ж одному-то? Дрого – не мне чета, а все равно скрутили…

Когда Каймо закончил свой рассказ, Арго задал только два вопроса:

– Ты уверен, что его похитили лашии ? Не чужаки ?

– Думаю, лашии. Видно, шли без снегоступов. Но кто знает? Не видел же я их.

– До места далеко?

– Дотемна не дойти. А в темноте и сбиться можно. Разве что с факелами.

Розово-желтое закатное сияние постепенно гасло. Наступали синие сумерки. До ночи совсем недолго, а Небесная Старуха только-только начинает просыпаться, на свет ее ока рассчитывать не приходится.

– Приготовьте факелы, – скомандовал вождь, – трут и огневые палочки. Выступаем сейчас. Не все. – Он поднял вверх растопыренную ладонь. – Пятеро. И я. Поведет Каймо.

Большинство мужчин оставалось в стойбище. Следовало быть настороже: кто бы ни похитил Дрого, возможен налет. Арго надеялся на Колдуна. И на старого Гора.

Подбежала Туйя. В глазах – недоумение и слезы.

– Великий вождь, позволь мне пойти с вами! Туйя не боится ночного леса! Туйя не боится врагов! Туйя умеет ходить на снегоступах, умеет обращаться и с копьем, и с металкой!

Арго улыбнулся – одними губами:

– Это хорошо, что Туйя храбра и знает оружие. Все это и здесь может пригодиться. Туйя должна остаться.

Собрались быстро, но смеркалось еще быстрее. Отряд все дальше и дальше уходил в темнеющий лес. Факел пока не зажигали: след на снегу просматривался хорошо, несмотря на сгущающийся мрак.

Вел Каймо, Арго шел за ним, след в след, внимательно всматриваясь в каждое движение вожатого. Он не взял Туйю еще и потому, что понимал: ее муж врет! Но в чем? И что случилось с Дрого на самом деле? Это предстояло выяснить, и в любом случае лучше, чтобы при этом не было женщин. Тем более – жены того, с кем может произойти беда.

 

Глава 21

ЛАШИИ

Когда-то они были людьми. Были ли они людьми сейчас? Трудно сказать. Приземистые, сутулые, коротконогие, они тем не менее очень походили на людей, даже несмотря на густую шерсть, что покрывала их тело, распространялась на лицо, гораздо сильнее, чем у тех, кто в незапамятные времена встречал длиннотелых пришельцев. Речь? Да, у них еще была речь, почти членораздельная, сопровождаемая мимикой и жестами, но гораздо более простая, чем прежде. Говорят, что люди отличаются от зверей тем, что способны раскалывать камни, использовать для своих нужд сучья или осколки костей. Что ж, лашии еще не забыли совсем, как колоть камень, для чего может пригодиться крепкий, утолщенный к одному концу сук или острый осколок кости. Но и здесь отличия от предков были налицо: Чем дальше, тем больше лашии предпочитали свои мощные руки и крепкие зубы всяким посторонним штучкам. Одежда? Они понимали, что кусок шкуры может защитить от ветра и холода, и при случае могли в него завернуться или набросить на плечи, но все же обычно ходили голыми, даже зимой. Законы? Когда-то, в незапамятные времена, их дальние предки блюли закон: не трогай своих, помогай своим и, чтобы исполнять это, обуздывай себя, воздерживайся от своих женщин, хотя бы пока на небе эта Белая светится! У лашии остались какие-то смутные воспоминания о законе, но и эти воспоминания давным-давно сделались лишь предметом издевок.

Еще говорят: люди отличаются от животных тем, что умеют шутить. Что ж, на такое способны и лашии. Забавно дать тумака зазевавшейся бабе, пнуть того, кто послабее, и слушать его скулеж. Намного смешнее, насытившись всласть пойманной длиннотелой, вытворить с ней еще что-нибудь этакое!.. Как эти длиннотелые уморительно визжат, когда отрываешь от них, кусок за куском, кровоточащее сладкое мясо! Но самое большое веселье наступало тогда, когда удавалось захватить длиннотелую вместе с ее отродьем, особенно с девчонкой! Уж тут выдумкам и забавам не было конца и края…

Мал был прав: лашии воистину могли бы с гордостью называть себя свободным народом, если бы только они были способны понять и выразить столь сложную мысль. У них был один закон: все позволено! Все, что тебе не помешает сделать тот, кто сильнее тебя! И единственным чувством, заставлявшим эти существа держаться вместе, была ненависть. Всеобщая, постоянная, жгучая и непримиримая ненависть к длиннотелым.

Давным-давно, когда в Среднем Мире не было даже предков наших героев, предки лашии – коротконогие – были его подлинными хозяевами. Потом невесть откуда явились длиннотелые – со своими бабами, своим оружием, своими законами. И вот, вместо того чтобы сразу же истребить непрошеных гостей, сохранив навечно свою кровь, свои законы и обычаи, прежние хозяева Среднего Мира соблазнились чужими бабами, породнились с чужаками, стали им подражать, перенимать их обычаи и законы! Но – не все, не все!..

Те коротконогие, для кого голос крови был превыше всего, почувствовав, что они не могут сопротивляться пришельцам и предателям, старались держаться подальше от тех и от других. Мир был велик, места хватало всем – и они уходили, чтобы сохранить свое «я», ту жизнь, к которой привыкли и которую считали единственно возможной. Тогда они еще были людьми.

Время шло; Великий червь наматывал свои кольца. От поколения к поколению, коротконогие-предатели сами превращались в длиннотелых и шаг за шагом завоевывали мир. А те, кто не хотел путаться с длиннотелыми, оттеснялись все дальше и дальше, теряя связи, утрачивая прежние навыки, шаг за шагом освобождаясь от человеческой сущности, превращаясь из людей-коротконогих в лашии. И чем дальше, тем больше крепла их ненависть к длиннотелым, к людям… Уже и слово-то само почти исчезло, а ненависть только росла! Постепенно она становилась взаимной: люди не выносили лашии, само их сходство с людьми отталкивало и ужасало. Но не только отвращение проложило между ними непреодолимую пропасть. Лашии похищали детей и женщин, причем делали это очень умело. Эти существа, все дальше и дальше удаляясь от человека, приобретали такие свойства, которые делали их одинаково опасными как для зверей, так и для людей. Наделенные огромной физической силой, они были вместе с тем чрезвычайно изворотливы, хитры и коварны. Поговорка «прятаться, как лашии» была широко распространена в самых различных Родах и общинах, и применительно к человеку, охотнику, она отнюдь не выражала осуждение. Ни один хищник не мог так скрытно подобраться к самому стойбищу, так терпеливо, часами выжидать подходящего случая, чтобы, схватив свою жертву, бесследно исчезнуть. Бесследно, несмотря на то что в погоню за лашии отправлялись самые лучшие следопыты.

По-видимому, дело было не только в исконной ненависти. Лашии не понимали, но чувствовали: их главная задача, пусть и не выполнимая, – выжить. Выжить любой ценой, любыми способами. А это означало – как можно больше рожать. Все прежние запреты были давно забыты – лашии трахались между собой без каких бы то ни было ограничений. Но самок не хватало, особенно для самцов послабее. А те, что были, рожали все реже, притом слабых детенышей. И древняя традиция – похищать чужих баб – не только сохранилась, но и закрепилась. Первоначально украденным женщинам, если только они не умирали от беспрерывных насилий, давали возможность родить и даже выкормить младенца и лишь потом съедали мать, оставляя ребенка, чтобы воспитать его как лашии. Восполняли недостаток чистопородных лашии и похищенными детьми. Но так было прежде, а во времена Дрого лашии уже давно, не дожидаясь приплода, использовали своих жертв лишь для сиюминутного удовольствия – забав и еды.

Люди, в свою очередь, не щадили лашии. Обнаружив их становище, убивали всех без исключения. Иногда, при очень удачном стечении обстоятельств, удавалось даже отбить жертву, но такое случалось крайне редко: лашии никогда не селились в местах, прочно обжитых людьми; похищенных уносили за десятки и даже сотни километров. Погоня почти никогда не приводила к успеху: следы терялись, следов не было… Там же, где появлялись лишь отдельные человеческие общины, вытесненные из других мест врагами, голодом или болезнями, а то и всем вместе, лашии могли жить и поблизости, почти ничем себя не обнаруживая. Обычно и в этих случаях они первоначально ограничивались отдельными похищениями, а дальше – смотря по обстоятельствам. Если люди были достаточно сильны, чтобы организовать поиск и карательный поход, лашии предпочитали убраться восвояси. Если ответных мер не следовало, оставались на месте, и тогда исчезновения детей и женщин случались все чаще и чаще. Росла и наглость: лесные нелюди уже не стремились скрыть свои следы, – напротив, гадили и мочились поблизости, а то и в самом поселке. Если же община окончательно слабела, – следовал внезапный налет и «пир победителей». К счастью, такое удовольствие на долю лашии выпадало нечасто.

Эти злобные, коварные и чрезвычайно осторожные существа никогда не нападали на мужчин-охотников: они давным-давно уяснили, что такие нападения обходятся очень дорого. Разумеется, одинокий следопыт мог бесследно исчезнуть, но кто же охотится в одиночку в незнакомых местах? То, что произошло между Каймо и Дрого, явилось для лашии, давно следивших за ними, приятной неожиданностью. Вдвоем на двух вооруженных мужчин-длиннотелых они бы никогда не напали. Двое против одного – иное дело: можно хотя бы добычу отбить. И отбили!

Должно быть, холодная примочка помогла: Дрого стал приходить в себя, когда его волочили за ноги, головой по свежему снегу. Сознание возвращалось какими-то рывками. Вместе с болью. Боль в голове не прекращалась и особенно ухала, когда затылок подпрыгивал на очередном корневище, даром что защищен меховым капюшоном.

Потом провалы сознания стали реже. Дрого приоткрыл глаза. Синее небо слепило нестерпимо, а черные ветви, верхушки елей качались, вращались и, казалось, готовы были все разом рухнуть на его голову… Вновь пришло забытье.

Опять пришел в себя от толчка. Понял: лежит на животе, неподвижно. (Привал? Или уже конец?) Ни стоном, ни движением не выдал Дрого, что очнулся. Он пытался собраться с мыслями. Кто – эти? (Ответ почему-то пришел сразу, хотя он еще даже не видел своих похитителей: лашии !) И где Каймо? Ведь они вдвоем были, когда… Тоже схвачен и где-нибудь рядом лежит? Отбился и ушел? Если так, то подмога будет и будет скоро, но рассчитывать на такое нельзя: Каймо может быть и убит, и ранен… Нет! Надеяться сейчас можно лишь на себя… и на духов-покровителей, если не вовсе отступились они от сыновей Мамонта!

Два голоса. Грубый, но в то же время какой-то визгливый, и тонкий, будто детский или женский. Слова? Не слова даже, какие-то выкрики… Дрого осторожно приоткрыл глаза. Впереди, шагах в пяти, – две фигуры. Голые. Один – самец, все тело в рыжей шерсти (так и должно быть, так и говорят про лашии ), а второй действительно голый. Подросток… Лиц не разглядеть толком, нельзя шевелиться.

Было понятно: лашии о чем-то спорят, быть может, ругаются. А! Похоже, тот, что поменьше, кусок мяса просит – от оленьей головы. А самец не дает, сам все хочет сожрать. Дело кончилось двумя затрещинами – младший, скуля и визжа, покатился в снег. Вскочив, запустил в спину самца еловой шишкой и прокричал что-то угрожающее, на что тот не обратил никакого внимания. Другим делом занялся, поважнее. Головой оленя.

Дрого многое слышал о неимоверной силе лашии, но лишь сейчас, завороженно глядя, как эти могучие волосатые ручищи (лапищи, быть может?), ухватившись за рога, с натугой, но разорвали надвое череп северного оленя, понял, что это такое – сила лесных нелюдей! И другое понял: спастись можно лишь сейчас, пока врагов только двое. Потом, когда эти твари дотащат его к своим, – о спасении будет нечего и думать! Но как? Если бы при нем были дротики и копье, все было бы просто, даже гудящая голова не помешала бы ему немедленно разделаться с обоими врагами. Но копья нет, и дротиков тоже нет. Лашии они не нужны, брошены там, у ели. А что же осталось, какое оружие? Кинжал – в кожаном чехле, надежно прикрепленном к поясу с левого бока… Кажется, на месте. Проверить бы, но шевелиться опасно. Заметят – сразу придется вступать в бой. А вдруг кинжала нет? Осторожно, не двигая руками, Дрого попытался телом ощутить оружие… Нет, все же на месте!

«Мало, очень мало надежды на кинжал, – думал Дрого, следя, как лашии, с хрустом ломая черепные кости, жадно пожирает олений мозг, обсасывает окровавленные пальцы, – но другой надежды нет. Значит…»

Сбоку послышался осторожный скрип снега. Дрого закрыл глаза и замер. Рядом послышалось дыхание, резкий отталкивающий запах, явственно ощутимый даже на морозном воздухе. Он почувствовал, как пальцы стискивают капюшон и край малицы. Его хотят перевернуть на спину.

В голове пронеслось: «Всё! Теперь, сразу, или будет поздно!» И все же что-то удержало молодого охотника от немедленного броска, несмотря на то что промедление могло стоить ему жизни. Уже потом, снова и снова вспоминая эти страшные мгновения, Дрого догадался, что заставило его промедлить – и спасти тем самым свою жизнь. Конечно не страх, хотя вступить в схватку с этими чудовищами вот так, неподготовленным, быть может даже без оружия, означало верную гибель. Но погибнуть в бою не так страшно, если ты мужчина, куда страшнее быть заживо съеденным, а в том, что именно такая участь уготована ему, если только лашии дотащат его живым до своего обиталища, – Дрого нимало не сомневался.

Его остановили сами руки. Против ожидания, они обращались с его телом осторожно, чуть ли не ласково… или у него от удара в голове все перепуталось и теперь воображает невесть что? Как бы то ни было, очутиться на спине Дрого постарался с таким расчетом, что его правая рука как бы невзначай легла на пояс. (Кинжал на месте!!)

Вновь дыхание у самого лица, вонь еще нестерпимее… Только бы не выдать себя гримасой! И вдруг… невозможно поверить! Руки склонившегося над ним существа начинают снегом омывать его лицо! Его осторожно трясут, пытаются привести в чувство! Это друг?!

Дрого решился разомкнуть ресницы – и сразу же на его губы мягко легла маленькая ладонь. Совсем человеческий жест, столь знакомый некогда Нагу-несмышленышу. И склонившееся над ним лицо… Разве это лашии? Гладкое, без всяких признаков шерсти, удлиненное, худое лицо, скулы выпирают, а глаза словно в глубоких ямах. Рот большой, мягкие губы… улыбаются! Это человек! Подросток, – может, младше его самого, а может, и нет.

Убедившись, что пленник очнулся и не собирается шуметь, подросток протянул руку в том направлении, откуда доносилось смачное чавканье, и что-то прошептал. Ошибиться невозможно: по его лицу пробежала гримаса ненависти, настолько жгучей, что Дрого едва не схватился за кинжал… но ладонь вновь мягко опустилась на его губы. Так не обращаются с теми, кого столь яростно ненавидят.

Дрого осторожно стал приподниматься на локте и поворачиваться в ту сторону, где лашии-самец справлял свое пиршество. Его «собеседник», начавший было помогать, вдруг резко толкнул его в снег. Дрого не сопротивлялся, он понял… да и рука уже прочно стискивает рукоять кинжала! Вновь началась перебранка: над головой Дрого так и сыпались необычные полуслова-полувыкрики. Злые – в этом он был уверен.

Ругань стихла быстро, и чавканье возобновилось. На этот раз ничто не помешало Дрого развернуться и осторожно приподнять голову. К великому недоумению, он обнаружил, что лашии уписывает оленя… повернувшись к пленнику спиной! Не сразу удалось догадаться, что этот рыжеволосый самец отвернулся вовсе не от распростертого на снегу обреченного пленника, – от своего, от слабого, с кем упорно не желал делить лакомый кусок!

А обиженный подросток настойчиво тряс Дрого за плечо, привлекая к себе внимание. Обернувшись, Дрого понял: девочка! Худая, все ребра наружу, и живот вздут явно не от сытости. Тело безволосое, человеческое, и лицо человеческое – теперь в этом сомнений нет! НЕ ЛАШИИ! То-то и куском ее обделяют, и ведет она себя явно как человек!

Девочка, видимо, поняла, что звуки, которыми она обменивалась с рыжешерстым, для пленника непонятны, и пыталась объяснить, чего она хочет, жестами и мимикой. Действительно, ее подвижное, выразительное лицо говорило лучше всяких слов. Девочка несколько раз ткнула рукой в сторону лашии, затем, показав на Дрого, изобразила ртом, что с ним хотят сделать «ням-ням»! Не понять нельзя, и Дрого энергично закивал головой: «Понял!», затем столь же энергично помотал (ох, как больно!): «Нет! Не бывать этому!» – и наконец-то извлек на свет свой костяной кинжал.

(«Интересно, что ты теперь скажешь? В случае чего…»)

Но девочка почти не обратила внимания на оружие, – может, и не поняла, что это такое. Она продолжала жестикулировать: показала на Дрого, на себя, вновь ткнула в сторону лашии (лицо ее исказила уже знакомая гримаса ненависти, и теперь уже было невозможно усомниться в том, на кого она направлена), сделала руками выразительный жест: задушить !

Дрого не мог поверить, все это просто не умещалось в голове. Как же так? Их двое, пусть даже одна и не похожа на лашии, но они вместе захватили добычу, сомневаться не приходится. И вот теперь не похожая на лашии предлагает этой добыче… не больше не меньше как убить ее напарника?!

А девочка, очевидно подумав, что ее не поняли, повторила все снова, только в обратном порядке: «Не убьешь – съедят!» А что, если… Что, если она – пленница? Дрого слышал от стариков, что вроде бы лашии съедают не всех попавших в их лапы; некоторых оставляют – рожать. Такая, конечно, сейчас родить не сможет. Но, быть может, лашии ее держат у себя, ждут, когда подрастет? Чем иначе можно объяснить такую ненависть? Своих так ненавидеть нельзя, только чужих. Да и видно же: она человек, не лашии!

Так думал Дрого, ползком подкрадываясь к увлеченному жратвой силачу. Тот хрумкал костями, со свистом высасывал остатки мозга и жира. Пиршество приближалось к завершению, и следовало торопиться. Несмотря на преимущество – на его стороне и внезапность, и нежданный-негаданный союзник, – Дрого сомневался в исходе схватки. Эту тушу следовало свалить первым же ударом: для второго едва ли представится возможность – напавшего просто разорвут, как этот череп! Но как это сделать? Конечно, он знает приемы боя, хотя на деле применять их пока не пришлось ни разу, даже в той стычке с Серыми Совами. Но здесь не чужак, то, что перед ним, гораздо хуже, намного сильнее и опаснее…

Дрого прекрасно понимал: КТО КОЛЕБЛЕТСЯ, ТОТ НЕ БОЕЦ! И все же колебался, все же никак не мог собраться для решительного броска. Сердце билось так, что Дрого не мог понять: почему его враг не слышит этого стука?

И вновь выручила девочка. Когда Дрого подобрался на расстояние, с которого мог одним коротким прыжком упасть на спину лашии, она неожиданно забежала вперед, очутилась прямо перед сидящим и внезапно схватила кусок, который тот уже поднес ко рту! Рычание и короткая борьба… лучшего момента не будет! Дрого резко вскочил на ноги, и затылок отозвался на это движение столь же резким приступом боли. Не обращая внимания на поплывшие перед глазами круги, собрав всю волю, все силы, Дрого прыгнул на рыжешерстую, отвратительно воняющую спину, согнутой в локте левой рукой завернул подбородок, а правой всадил кинжал так, как его учили, моля Великого Мамонта лишь об одном: только бы Жила Жизни проходила у лашии там же, где у людей!

В следующий миг страшные, измазанные в жиру и крови лапы стиснули его, швырнули в снег, и он уже прощался с жизнью, радуясь, что уходит на ледяную тропу так, как подобает мужчине… Но рев лашии захлебнулся, едва начавшись, потонул во всхлипах и бульканье… кровь щедрой струей выплескивалась из разинутой пасти при каждом выдохе, лапы рвали, царапали собственное горло, в тщетных попытках освободиться, прекратить это… Кинжал Дрого насквозь пробил шею врага!

Рыжее существо еще какое-то время билось в снегу, орошая его кровью и мочой, разбрасывая объедки своего недавнего пиршества. Дрого с трудом поднялся на ноги. Шатало. Голова болела нестерпимо. Его сообщница, отлетевшая в сторону во время схватки, уже исполняла вокруг еще вздрагивающего тела победный танец: высоко подпрыгивала на обеих ногах, оглашая окрестности радостными нечленораздельными выкриками.

(Ну конечно же, была в плену! Что она так орет? Словно опять палкой по голове…)

Нужно извлечь свой кинжал. Дрого, мягко отстранив девочку, приблизился к окончательно затихшему врагу и наклонился над ним. Уже знакомый смрад, смешанный с запахом свежей крови, ударил в ноздри; прямо в глаза сверкнуло ослепительное, безжалостное солнце. Мир закачался, закружился – и потерявший сознание охотник ничком рухнул на труп лашии.

Дрого очнулся от новых снежных растираний. Он не знал, как долго пробыл без сознания. Хотелось лежать: сейчас голова почти не болела, и телу было тепло… хотя Дрого прекрасно знал: это обман, и если он действительно хочет спастись, нужно немедленно подниматься и идти, каких бы усилий это ни стоило.

Девочка казалась очень встревоженной… почему? Увидев, что охотник очнулся, она залепетала что-то непонятное, упорно тянула его за рукава:«Вставай! Вставай скорее!» Преодолевая головокружение, опираясь на плечо своей спасительницы (конечно спасительницы: если бы не она, Дрого в лучшем случае погиб бы в схватке), Дрого с трудом выпрямился. Непонятной речью, жестами и мимикой ему пытались втолковать что-то важное. Очень важное!.. Девочка показала на небо, закрыла ладонью свои глаза, затем – его. Еще раз на небо – и одновременно обе ладони на глаза себе и ему. Отняв ладони, неожиданно скорчила страшную гримасу, оскалила зубы. Слегка потянув Дрого за рукав, прошла несколько шагов в том направлении, откуда тянулся их след… побежала! Тут же вернувшись, в нетерпении затрясла, затормошила его рукав:«Пойми, пойми!»

Он понял одно: советуют уходить отсюда как можно скорее! Он и сам так думает. Пора собираться. Конечно, еще светло, но он даже не знает, как долго придется идти отсюда до той самой ели, где его так хорошо и неожиданно угостил этот самец-лашии. (Что ж, теперь квиты!) А ведь еще оттуда до зимовья – ой-ой-ой! Доберутся ли засветло?

Прежде всего следовало забрать оружие и надеть снегоступы. Ему повезло: не сорвали с ног, за них-то и приволокли сюда безжизненное тело. Беспокоило только одно: когда Дрого, готовясь ползти к своему врагу, попытался освободить ноги от мешавших деревяшек, его сообщница сделала это сама. Слишком быстро, – должно быть, ремни порвала. Скреплять их – еще задержка, но, если двинуться в обратный путь без снегоступов, времени будет потеряно гораздо больше.

Кинжал вытащить удалось с усилием и с помощью своего нового друга, придержавшего голову мертвого лашии. Приладить снегоступы оказалось не слишком сложно, хотя ремни действительно были не развязаны, а разорваны. Ничего! Серьезной починкой он займется дома, а сейчас – хоть как-то прикрепить, лишь бы держались на ногах.

Все готово, пора в обратный путь. Дрого постоял, собираясь с силами, махнул девочке рукой: «Идем!» – и неуверенной, шаткой походкой двинулся назад, по следу, проложенному его собственным телом.

Первые шаги дались с трудом, но вскоре дело пошло легче. Дрого уже было знакомо такое – идти вперед, невзирая ни на что, ни на какую боль. Сейчас было даже полегче, чем тогда: голова вскоре притерпелась к размеренной поступи, да и снежные примочки помогали. Очень мешало отсутствие опоры: копье осталось там, у елей, но Дрого вскоре удалось найти подходящую палку.

Девочка же легко передвигалась по довольно глубокому снегу без всяких снегоступов, какими-то полушагами-полупрыжками. Конечно, будь Дрого в порядке, он без труда оставил бы ее далеко позади, но сейчас двигаться быстрее ему было бы просто не по силам. Глядя на ее голое тельце, свободно ныряющее в снег, как будто совершенно не чувствующее холода, он невольно ежился. Наконец не выдержал. Остановился, развязал ремешки, стягивающие под подбородком его меховую накидку.

– Подойди-ка сюда! – поманил рукой спутницу. И когда та доверчиво приблизилась, накинул свой плащ на ее плечи.

– Вот так-то будет лучше! – проговорил, завязывая ремешок. – Доберемся до стойбища, оденешься как надо. Ты человек, не лашии, чтобы голой по снегу бегать!

Сказать по правде, у Дрого на этот счет, как ни странно, появились некоторые сомнения. Он был уверен в том, что девочка, так настойчиво торопившая его в обратный путь, последует за своим спасенным-спасителем по первому же знаку. И когда Дрого решительно двинулся по обратной тропе, он не сразу понял, что его никто не сопровождает. Обернувшись наконец, он, к великому своему удивлению, увидел, что девочка собирается поворачивать совсем в другую сторону, уходить куда-то в одиночестве! «Эй, эй! Сюда! Идем со мной», – кричал он, делая знаки, которые было нельзя не понять. И все же ему пришлось вернуться, взять за руку свою спасительницу, потянуть за собой, – только тогда она пошла, вначале как бы колеблясь, а потом – все увереннее, все веселее… Вот тогда-то и пришла мысль: «Да пленница ли она на самом деле?! Может, и лашии – разные?» Во всяком случае, похоже, все не так просто, как казалось с первого взгляда.

Было совершенно очевидно: ни об оружии, ни об одежде эта девочка не имеет никакого понятия… или почти никакого. Подарок Дрого вначале смутил ее, а затем привел в несказанный восторг. Уж как она трогала, оглаживала, осматривала края старой и довольно-таки потрепанной накидки (добрая половина нашивок оборвалась, – видимо, пока его волокли по снегу)! Поворачивалась туда-сюда, улыбалась, радостно посматривая на охотника, который тоже не мог сдержать улыбки. И вдруг – с каким-то пронзительным визгом закружилась на месте, поднимая искрящуюся снежную пыль, так что плащ распластался в воздухе, словно крылья.

Дрого расхохотался – и вдруг почувствовал, что за плечами все еще какая-то тяжесть. «Неужели!» – блеснула радостная мысль. Точно! Скосив глаза, он увидел на груди завязки охотничьей торбы. Так значит, ее не сорвало, пока его волокли, ее не заметил и не разграбил рыжешерстый, удовлетворившийся оленьей головой! Самому же Дрого, изнывающему от головной боли, до сих пор казалось: это меховой плащ давит ему на плечи!

Скинув торбу, он убедился, что запас цел и хорошо прохвачен морозом. Это была подлинная удача! Дрого ничего не ел с самого утра, а его спутница, по-видимому, вообще не один день голодала. Им еще идти и идти, и подкрепиться просто необходимо. Дрого подумал об этом, еще готовясь в путь, но никакой голод, никакая сила не могли заставить его копаться в объедках лашии! Зато теперь…

– Эй, Найденыш! Хватит любоваться этой ветошью! Иди-ка сюда!

Конечно, слов она не понимает, но кусок оленьей печенки говорит сам за себя! Завороженно глядя на лакомство, она сделала два робких шажка и остановилась в нерешительности.

– Иди, иди, подкрепимся! – Дрого извлек кремневый нож. – Подставляй-ка ладони! (Не понимает. Вот так!) С костром некогда возиться, – ну да свежая печень на морозе и так сойдет!

Да! Если бы девочка, жадно набивающая рот строганиной, могла понять обращенные к ней слова, она бы полностью согласилась! Тем более что о существовании таких вещей, как костер и жареное мясо, она, всю свою короткую жизнь прожившая у лашии, не имела ни малейшего понятия. Но сейчас девочку больше всего поразило не мясо, взявшееся невесть откуда, не кремневый нож, а то, что загадочное существо, на котором так много шкур, а в шкурах такие странные предметы – и даже еда! – не швырнуло ей полуобглоданный кусок, не наградило тумаком, но подозвало, чтобы накормить! Ее первую – не себя! И это было самым странным, самым невероятным происшествием в ее жизни!

Поели наскоро. Но перед тем как двинуться дальше, не мешает все же познакомиться. Дрого, тыча себя в грудь, несколько раз произнес свое имя. Затем, улыбнувшись, вновь показал на себя и стал ждать («Ну, так как меня зовут?»).

– Дро-га, – неуверенно проговорила девочка и, увидев, что он смеется и радостно кивает: «Правильно! Поняла!» – засмеялась сама.

– А тебя как зовут? – Дрого коснулся ее рукой, не сомневаясь, что вопрос будет понят. Тем не менее девочка ответила не сразу. Прозвучало какое-то непривычное, труднопроизносимое слово, что-то вроде«Гхкша».

Дрого отрицательно замотал головой. Он не знал, что этими звуками лашии обозначают собственный помет, дочиста обглоданный кусок кости, падаль, непригодную для еды и тому подобное. Другого имени у девочки не было, по крайней мере в последнее время. Но даже не зная всего этого, Дрого не собирался осквернять свой рот звуками, которые издает лесная нелюдь.

– Нет. Так тебя звали лашии, а ты – человек. Мы будем звать тебя Анга (Найденыш). Поняла? Анга. Я – Дрого, ты – Анга.

Да, она поняла. Приплясывая на месте, показывая то на него, то на себя, девочка радостно повторяла:

– Дро-га! Ан-га! Дро-га! Ан-га!..

– Ну вот и хорошо. А теперь – в путь.

Еда придала сил, и идти стало легче. Вначале показалось, даже голове полегчало, но потом боль стала возвращаться. Тупая. Уже привычная. Дрого чувствовал: он идет слишком медленно, медленнее, чем нужно. А вечер все ближе и ближе, и небо уже не такое синее, и солнечные лучи ложатся совсем косо… Ну где он, тот ельник? Там будет по крайней мере ясно, сколько еще осталось идти.

Чем ближе вечер, тем тревожнее Анга. Похоже, Дрого догадался, что означали те жесты, когда она закрывала глаза ему и себе. Торопила уйти до темноты. Боялась и сейчас боится. Почему? Быть может, лашии выходят на охоту именно ночью и тогда становятся особенно опасными? Как нежить? Зря он вспомнил об этом! Лучше даже не вспоминать, особенно сейчас, когда вот-вот начнет темнеть. Успеют ли они добраться домой до ночи? Едва ли. Значит, ночевать в лесу… Анга будет бояться. Но чего? Ведь ей-то не привыкать!

Все же хорошо, что они оторвались от нежити! Дрого не боялся лашии : он надеялся, что найдет у елей свое оружие – дротики и копье. А с ними он спокоен: пусть попробуют напасть! Анга боится лишь потому, что не знает, на что способен ее спутник! Может, она и огня не знает? Дрого улыбнулся, представив, с каким восторгом будут смотреть эти серые доверчивые глаза на пляшущее пламя! Это не рваная накидка, это посерьезнее! А если нападет лесная нелюдь, он покажет, что такое металка и дротик в умелых руках! Они ведь никуда не делись, коль скоро лашии не захватил его оружие. Лежат себе где-нибудь в снегу, хозяина дожидаются.

До ельника добрались на закате. Старую ель, с которой с ним говорила белка, Дрого узнал издали. (Дошли! Хотя бы сюда дошли! Теперь хоть ясно, как до зимовья добраться!) И тут его поджидала еще одна неожиданность. Палка, косо торчащая из сугроба, показалась чем-то знакомой. Взяв ее в руки, Дрого вспомнил: дубинка Каймо! Та самая, что он взял, опасаясь лашии! Но где же сам хозяин? Что случилось с ним?

Дрого беспокойно озирался вокруг, опасаясь увидеть в снегу распростертое тело своего сородича. Он чувствовал, что горят уши: как же так? Как мог он до сих пор ни разу не вспомнить о Каймо? Не спросить!..

Он постарался как можно понятнее объяснить Анге, что хотел бы знать, что произошло со вторым, владельцем вот этой палки? Но когда Анга, поняв вопрос, нет ли, принялась рассказывать с помощью все того же языка жестов о Каймо, ее рассказ, а точнее, «показ» оказался настолько чудовищным, что Дрого отказывался верить собственным глазам.

Видя его растерянное, недоумевающее лицо, Анга постаралась объяснить еще раз. Она (пальцем себе в грудь ) и тот лашии (жест в сторону, откуда они пришли, и гримаса ) прятались за елями. (Она потащила Дрого за руку к месту засады. Действительно, сомневаться не приходится: лашии были именно здесь! ) А он, Дрого…

Анга подвела его и поставила точно на то самое место, где Дрого остановился, чтобы растереть нос и щеки, показав, как он это делал. Взяла из его рук дубинку. Дала понять, что сейчас будет изображать того, второго, в одежде. Встала на его место и, взмахнув дубинкой, изобразила удар. Показав рукой на место, где пряталась она и лашии, скорчила испуганную гримасу и, швырнув дубинку туда, где нашел ее Дрого, пробежала несколько шагов в том направлении, куда ринулся Каймо, спасаясь от лашии … Сомнений не оставалось: сородич и бывший друг пытался убить его предательским ударом. И если бы не лашии, Дрого уже уходил бы сейчас по ледяной тропе!

Мучительно разболелся затылок, словно по нему только что нанесли новый удар. Дрого без сил опустился в снег и, привалившись головой к стволу ели, прикрыл глаза…

И вновь, в третий раз за этот бесконечный день, его тормошат и оттирают снегом. На лице Анги – неподдельный ужас, его зовут идти дальше. И старый длиннохвостый приятель, с той же самой ветки, похоже, о том же трещит: «Скоррей-скоррей-скоррей!» Но как идти? Куда? Смеркается, вот-вот настанет ночь, – а до стойбища еще идти и идти. Даже будь он в полной силе – и тогда путь долог, и тогда все равно пришлось бы в лесу ночевать: нежить осталась позади, но старый запрет в силе. Можно, конечно, пройти по тропе еще, поближе к дому, но стоит ли? В глухую пору с тропы и сбиться можно, а здесь – чем плохое место для ночлега? Вдвоем наломают лапник, он огонь разведет; еда есть. Вот с оружием плохо: видимо, Каймо забрал. Ну да кинжал и дубинка – не так уж и мало!

Плохо было и другое: Анга упорно, настойчиво звала идти дальше, никак не хотела оставаться здесь на ночлег. И лишь поняв, что Дрого не изменит своего решения, принялась помогать обустраиваться на ночь. Дрого сразу увидел: она прекрасно понимает, для чего нужен лапник; маленькие, но недюжинной силы руки ловко управлялись с работой, которая, похоже, была ей знакома. Это хорошо: у самого Дрого сейчас каждое неосторожное движение отдавалось резкой мучительной болью в затылке. Так пусть Анга готовит лежбище, а он сам займется костром.

Мешочек с огневыми палочками и трутом был надежно прикреплен к внутренней стороне пояса, защищен от снега и от всяких случайностей. Анга, удобно устроившись на лапнике, с интересом наблюдала за действиями Дрого, даже о страхах на время забыла. Зачем он вытоптал в снегу ямку и собрал туда ни на что не пригодные палки и ветви? И для чего так старательно трет сейчас одной палкой другую? Когда закурился дымок и искорка начала разгораться, она придвинулась еще ближе, забыв обо всем остальном. Когда пламя занялось, девочка в испуге отпрянула, но, глядя на Дрого, быстро успокоилась и даже стала протягивать к огню руки, подражая своему спутнику. Дрого с удовольствием заметил, что прежние страхи Анги если не исчезли вовсе, то по крайней мере уменьшились. Очевидно, помог огонь. Следовало еще навести Огненный круг, но Дрого чувствовал, что он просто не в силах сдвинуться с места. В конце концов, тот, против кого эта защита направлена, далеко позади, а тех же лашии она не остановит.

Они вновь поели строганину и стали коротать ночь, зарывшись в лапник и тесно прижавшись друг к другу. От костра шло ровное тепло: Дрого уложил топливо так, чтобы оно давало долгое низкое пламя. Он почувствует, когда настанет пора подкормить огонь, а пока можно поспать.

Дрого не знал, дремал ли он? Сон, полуявь, на грани Миров… Лесные приходили, грозили чем-то. Или предупреждали?..

Он очнулся от того, что понял: Анга не спит, дрожит от страха. Почему? Вроде бы все тихо, все спокойно. Огня еще достаточно – для тепла, но можно и подкормить, чтобы стало повеселее.

– Не бойся, Анга, не бойся! Никого нет, никто нас сейчас не тронет; нас огонь защитит. А утром дальше пойдем…

Он говорил мягко, успокаивающе, но чувствовал, что страх не отпускает девочку. И пламя не помогало. В чем же дело?

Дрого стал прислушиваться к лесу – не одним лишь слухом, всем своим существом. Он был уверен: поблизости нет никаких лашии… Но в то же время начал ощущать: издалека… откуда они пришли… …надвигается НЕЧТО. Темное. Знакомое. То самое!

(Почему он не навел Огненный круг?! Теперь не успеть! Нужно хотя бы попытаться…)

Дрого хотел встать, но Анга вцепилась в его рукав изо всех сил, всхлипывая, прижимаясь…

(Ого! А сила-то у нее изрядная!)

Издали донесся волчий вой (действительно волчий?), и где-то поблизости ему ответило свирепое рычание тигрольва.

– Анга, пусти! Пусти, а то пропадем!

Дрого наконец-то вырвался, встал, преодолевая головную боль, вспоминая заклинания… Но что это?

С той стороны, куда ведет обратная тропа, в промежутках между деревьями показались отблески света… Шум… Сюда идут с факелами! Сородичи, больше некому!

– Анга, мы спасены! Слышишь, Анга?

Из-за деревьев показались люди. И первым… это ненавистное сопение он запомнил навсегда!

– Дошли! Наконец-то дошли!..

При звуках голоса предателя рука сама стиснула его дубину, которая чуть было не оборвала жизнь Дрого. Весело, легко (даже головная боль прошла!) он выступил навстречу и, вместо того чтобы нанести удар, протянул оружие оцепеневшему врагу и сказал спокойно, без злобы:

– Возьми свое. Плохо ты ею действуешь! Совсем плохо!

Охотники шли следом за Каймо. Ночь уже вступила в свои права, и факелы были зажжены. След ясен, и все же их вожатый дважды умудрялся его терять. Волнуется, что ли?

– Далеко до места? – спросил Арго. У него уже почти не осталось сомнений в том, что Каймо темнит. И очень сильно темнит: если первый сбой следа был еще более или менее правдоподобен, то второй выглядел явно нарочитым. Но разбираться – после.

– Нет, вождь, нет! Почти дошли. Еще через один овраг, за ним ельник начинается. Там все и случилось… Только бы полянку ту найти, не сбиться в темноте!

– Да. Ты уж постарайся не сбиться. По-видимому, в его голосе было нечто такое, что заставило Каймо поежиться.

– Конечно! – заверил он, оглянувшись и пытаясь в трепещущем свете факела поймать взгляд Арго. – Вот только темно…

Спустились в овраг, причем Каймо неловко упал, поднялся не сразу, с трудом, долго отряхивался.

– Ушибся? – участливо спросил Арго, выдергивая его из сугроба. – Что-то ты неловок сегодня! Так ведь и ногу сломать недолго.

Начался ельник. Стало совсем темно и факелы подносили к самой земле.

– Сюда! Вот он, наш след!

(Возвращаясь в стойбище, Каймо успел проложить круговую тропу. Конечно, и она приведет к тому месту, где появились лашии, но с задержкой.)

Однако Арго, отстранив Каймо, сделал остальным знак остановиться и сам принялся при свете факела внимательно рассматривать снег.

– Нет, Каймо, ты опять ошибся. Вот она, ваша утренняя тропа!

(О, проклятый следопыт!)

Каймо не смел перечить. Его трясло, он понимал: ПОГИБ! Или, быть может, еще нет? Когда увидят следы лашии, когда потом… Он будет драться с лесной нелюдью! Изо всех сил, первым бросится… Он докажет! Чтобы знали: он и сбивался потому, что волновался. За друга переживал.

Каймо вздрогнул: вдалеке послышался вой. Вроде бы волчий. И вдруг совсем рядом – могучий, грозный рык. Тигролев!

Теперь вел Арго – уверенно, быстро. Казалось, ему даже не нужно разглядывать тропу, и он опускает время от времени свой факел лишь для того, чтобы мельком удостовериться: все верно! А ведет его что-то совсем иное…

Вот оно, то самое место! Каймо казалось, будь у него сейчас глаза завязаны, и то бы узнал! Теперь нужно говорить, показывать, где валялось копье, где подобрал дротики… Неужели они пойдут по следу лашии прямо сейчас? А что, если лесная нелюдь совсем неподалеку? Но сейчас главное – не молчать!

Он выскочил вперед, опережая вождя, и возбужденно воскликнул:

– Дошли! Наконец-то дошли! Вот здесь… – и осекся.

Ни утром, ни днем этого не было. Около старой ели в ямке, вырытой в снегу, тлел умело разведенный костер. А у ее корней темнела куча лапника, на которой кто-то зашевелился.

(Лашии? Но ведь лашии костров не разводят! Или разводят?)

Нет, это был не лашии. Хуже.

Дрого, тот самый Дрого, от которого должны были остаться только окровавленные ошметки, стоял перед ним живой и невредимый. Вглядывался, щурясь от света факелов, а затем протянул ему дубинку со словами:

– Возьми свое. Плохо ты ею действуешь! Совсем плохо!

От неожиданности оцепенели все, и это спасло Каймо. Оттолкнув вождя, он бросился в ночь… куда угодно, лишь бы подальше от этих … Сзади послышались голоса и шум. «Это не лашии. Нагонят, обязательно нагонят!» – с тоской думал беглец, чувствуя, что штаны его отсырели, и, кажется, не только… Но ему уже все равно, только бы уйти, уйти, уйти…

– Стойте! Назад! – одновременно закричали отец и сын, когда охотники рванулись было в погоню за Каймо.

– Ни к чему сейчас! – уже спокойно проговорил Арго. – Никуда он не денется. Глядишь, еще и сам вернется. А сгинет, туда и дорога!

Арго обнял сына, отстранил, пытаясь рассмотреть его лицо, взглянуть в глаза:

– Жив! Что с тобой было? Действительно лашии?

Дрого кивнул:

– И они тоже… Потом, дома!

– Дойти-то сможешь?

– Дойду. Только я не один. Эй, Анга! Охотники непонимающе переглянулись. Казалось, ни на лапнике, ни вокруг никого больше нет. Дух, быть может?

А Дрого, встревоженный, бросился к ели, продолжая звать:

– Анга! Анга! Да где же ты?!

И вдруг, рассмеявшись, раскидал лапник – и в неверном факельном свете перед охотниками предстала заморенная девочка, на которой не было ничего, кроме старого охотничьего плаща. Ее взгляд затравленно перебегал с одной фигуры на другую, она дрожала, и было понятно: не от холода, – и жалась к плечу Дрого.

– Не бойся, Анга, не бойся! – приговаривал тот, обняв ее одной рукой и подводя к вождю. – Вот, отец! Анга, Найденыш. Моя спасительница. Если бы не она, собирать бы вам останки Дрого в логове лашии !

Помолчав какое-то время, Арго улыбнулся:

– Анга, говоришь? Кто же дал ей такое имя?

– Я.

И тут девочка, видимо заметив улыбку могучего мужчины, сама несмело улыбнулась, показала рукой вначале на себя, затем на того, кто стоял рядом:

– Ан-га! Дро-га!

Все дружно засмеялись.

– Ну что ж, Анга! – сказал вождь. – Идем с нами!

– Отец! – спохватился Дрого. – Обереги при вас?

– Да, – настороженно ответил Арго. – Колдун проверял.

Он молча подал высохший стебель. Дрого располовинил его, одну часть прикрепил к своему оберегу, вторую – к завязкам плаща своей спутницы. Люди хмуро молчали. Повеяло холодом. Тем самым, злым холодом.

Вновь откуда-то донесся низкий утробный вой. Волки?

– Идем! – сказал Арго. – А то и запасных факелов не хватит. Путь неблизок.

 

Глава 22

НОВЫЙ БРАТ

Хотя отряд вернулся глубокой ночью, спали далеко не все. У тропы их встретили Колдун и Туйя, и уже здесь было видно: в центре стойбища, у костра, не только стража. Все сыновья Мамонта. Ждут.

Увидав Дрого, Туйя радостно вскрикнула, но радость быстро погасла, когда она поняла: мужа нет! Встретив вопрошающий взгляд молодой женщины, Арго полуобнял ее:

– Пойдем к костру! Дрого все расскажет.

(Расскажет? Да он же на ногах не стоит, сейчас рухнет!.. И что за чучело с ним рядом?)

Действительно, увидев Туйю, Дрого потерял последние силы. Он и улыбнулся-то ей, встречающей, машинально, уже оттуда. Возликовал на миг: «Дошел! Сам дошел, не донесли!» – и медленно осел в снег.

Пришел в себя от покалывающего тепла : руки Колдуна, не касаясь, скользили вокруг его головы, как бы поглаживая и снимая боль. Затылок покоился на чьих-то других руках. Он услышал знакомый голос:

– Дро-га! Ан-га!

– Очнулся? – Старик не прекращал своих движений ладонями. – Пока не шевелись. Тебе бы сейчас домой и спать, да люди ждут. Расскажи коротко.

(Похоже, старый ждет его рассказа не меньше остальных.)

Рассказывая обо всем, что случилось за этот неимоверно долгий день, Дрого старался не смотреть на Туйю. Понимал: все это для нее – удар посильнее, чем тот, что обрушился на его собственный затылок. И все же – как удержишься? – время от времени бросал мимолетные, как бы случайные взгляды, благо она сидела рядом с отцом.

Впрочем, он мог смотреть и открыто: Туйя едва ли заметила бы это. Намертво стиснув пальцы рук, она не смотрела ни на рассказчика, ни на общинников. Казалось, она думает совсем о другом… Но когда рассказ был закончен, среди нависшей тишины первым раздался ее голос:

– Дрого, ты ведь узнал об этом только… только от лашии. Что, если она солгала? Или ты не так понял?

(«Солгала? Зачем? Да и умеет ли она лгать? На ее „языке“ сделать это довольно мудрено… А не так понял… Видела бы ты это! Не понять было нельзя. Да и следы… Бедная Туйя!»)

– Туйя, я был бы рад, если бы ты была права. Но то, что я сказал, – правда.

Арго осторожно опустил руку на ее плечо:

– Не обманывай себя, Туйя. Я с самого начала знал, что он врет, хотя и не думал о таком. Думал, просто струсил.

Пламя костра ярко освещало лицо молодой женщины. Она не плакала. Смотрела сухими глазами в одну точку. И вдруг, простонав, прижала стиснутые руки ко лбу:

– Почему вы его не привели? Почему? Я сама пойду искать его!

– Нет. Он сам выбрал свою тропу. Лашии рядом, а нас не так много. Никто не должен рисковать собой ради… ради этого выродка!

(…К тому же дело не только в лашии. Похоже, все начинается сызнова! Но об этом лучше помолчать.)

Туйя молча поднялась и ни на кого не глядя ушла в темноту. К своему жилищу. Арго обвел взглядом общинников. Остановился на двух понуро сидящих, как бы отстраненных от остальных. Родители Каймо. За все это время ни отец его, ни мать не проронили ни слова.

– Корт, Дана! Возьмите Туйю к себе. Новых жертв не нужно, хватит и того, что случилось.

Молча кивнув, еще вчера сильный мужчина, а теперь глубокий старик поднялся и помог встать своей жене.

(Единственный сын – и такой позор! Там, на родине, они ушли бы в ночь – навсегда, но здесь, на чужбине, и этого не смеют. Сейчас каждый дорог Роду…)

С этой ночи имя Каймо больше не произносилось. Никем и никогда.

– А что делать с лашии? – раздался из темноты чей-то голос.

Девочка, не отходившая от Дрого, конечно, не понимала, да и не интересовалась происходящим. Гораздо больше занимал ее очередной кусок мяса, какой-то странный, непривычный на вкус: это был первый жареный кусок в ее жизни. Еще никогда не бывала она такой сытой, как в этот день, – а все ела и ела и не могла насытиться. За себя Анга больше не боялась: если бы ее хотели съесть, не кормили бы.

– Она не лашии, она человек! Найденыш! Пленница! – возмутился Дрого. – Лашии людей не спасают!

(Он стерпел, когда Туйя назвала так его спасительницу, но больше ни от кого не потерпит такого!)

– Утром! – сказал вождь. – Разговор на ночь бесполезный. Сейчас – всем спать! Кто на страже?

Вперед выступил старый Гор:

– Наша череда. Я и сын. Великий вождь, хочу все же спросить: погони не будет?

Арго ответил не сразу:

– Поутру и решим. Нужна ли погоня? С ним и лесовики разберутся. Уже разобрались, быть может.

Люди разбредались по своим жилищам. Анга, обглодав кость не хуже лиски, хотела было бросить ее в огонь. Дрого едва успел перехватить руку:

– Нельзя! Нельзя! Обидишь Огонь – всем большая беда будет!

Взяв обглодыш, Дрого швырнул его за спину, в темноту. Увидев его строгое лицо, девочка поспешно закивала: она поняла!

– Дро-га! Ан-га!

– Поняла? Вот и хорошо!

Подошел отец:

– Спать ей придется с нами, на мужской половине: все равно от тебя она не отойдет. Только вот что. – Арго улыбнулся. – Кто бы она ни была, твоя спасительница, а воняет, как лашии. Займитесь-ка с Нагой. Снег, дым, после – жиром протрите. А я пойду постель приготовлю да одежду твою старую посмотрю.

– Хорошо, отец. Я в порядке: даже голова не болит.

– И постарайся сразу растолковать своей Анге, – вновь усмехнулся Арго, – люди не гадят там, где спят и едят! У тебя, я вижу, получается.

– Отец, она все понимает. Она же человек!

– Утром поговорим.

Арго понимал: его сыну все кажется простым и ясным. Община должна принять ту, кто его спас, – как же иначе? Но понимал он и другое: завтрашний разговор будет долгим, и не известно, чем он закончится. Сказать по правде, вождь и сам еще не знал, какое решение будет лучшим. Быть может, утро само подскажет?

– Дрого, одумайся! Лашии не может войти в наш Род!

Спор длился уже давно. Поели – и началось!

От погони сразу отказались: еще до рассвета снег повалил, на редкость густой. После такого снегопада искать следы – хуже некуда! За день не справиться, значит, мужчинам зимовье бросать? И потом, стоит ли гоняться за Каймо? Все понимают: здесь, где ближайшие соседи только лашии, одинокий охотник обречен.

Гораздо важнее решить, что делать с этой необычной девчонкой. По рассказу Дрого, она его спасла. Вместе прикончили лашии-самца. Но ведь она сама – лашии! Правда, голая, не волосатая, но говорить по-человечески не может. Почему Дрого решил, что она пленница? Откуда он знает?

– Я не брошу Ангу! Не прогоню! Хотите, гоните нас вдвоем!

(Отец молчит. Слушает и думает!) В этот момент Дрого почти ненавидел его. И всех остальных тоже.

– Да поймите же! Если бы не Анга, меня бы и в живых не было! Гнать хотите? Гоните вдвоем; зачем только потащились тогда в ночь! Драться? Давайте, кто первый? Но от Анги я не отступлюсь!!!

– Дрого, послушай…

Все заново. Дрого отругивался. Анга была рядом. Жевала очередной кусок мяса (и как только все это в нее помещается?!) и, ничего не понимая, смотрела на Дрого с нескрываемым восторгом. В чем, в чем, а в одном она была уверена: НЕ СЪЕДЯТ! ХОТЕЛИ БЫ СЪЕСТЬ, НЕ КОРМИЛИ БЫ! А в случае чего, Дрого заступится. Или этот… Могучий…

– Дрого, послушай! Мы же с ней – не как с лашии! Накормили даже. И пусть себе уходит к своим!..

– Дрого! Да опомнись же ты! Чего ты хочешь от нее, в конце концов?

(Как он устал, несмотря на сон! Все – против! Даже Вуул!)

– Да поймите же! Нет у нее своих – там, у лашии! Похитили ее! И не съели – пока! И НЕ СЪЕДЯТ! Я для нее свой! Я, а не те рыжешерстые!

– Ну почему ты думаешь, что ее непременно похитили? А вдруг все лашии такие – до срока? Ведь и у нас с тобой борода пока что не растет!

(Это Вуул. «Эх, ты!..»)

– Ни я, ни ты лашии-детенышей не видели; что у них там растет и как – не знаем. А только не слышал я такого, чтобы лашии своего убила, чтобы человека спасти! А о том, что не всех похищенных женщин они сразу съедают, – слышал! Где глаза твои, Вуул?! Человек это, не лашии!

– Ни я, ни ты обычаев лашии не знаем. Мало ли почему могла она своего возненавидеть? Мы люди, а и то… потрогай-ка свой затылок!

Дрого не сразу нашелся с ответом. Потом сказал – тихо, глядя прямо в глаза Вуулу:

– Она поступила со мной как человек. А вы хотите, чтобы я в ответ обошелся с ней как лашии!

Нависшую тишину прервал голос вождя:

– Почему-то молчат те, кто знает лашии не понаслышке. Пусть скажет старый Гор. И мудрый Колдун.

Гор заговорил не сразу и с неохотой:

– Детенышей лашии я… видел. Не такие. Шерстистые, хотя и не так сильно, как взрослые. И морды другие. – Помолчав, продолжил: – Должно, и впрямь пленница… Да только чья она? Оставить чужачкой, пока родня не сыщется, а ну как не сыщется, что тогда? Жертва духам в голодный год… Или – возьмет ее Дрого в жены, а ну как она в лашии перекинется? Жила-то с ними долго; ничего людского и не помнит… Предки от нас и так, почитай, отвернулись, а родись от сына Мамонта ребенок-лашии, – и все! Совсем Род загинет!

Дрого возмутился не на шутку.

– Да с чего все вы взяли, что Анга моей женой будет? Кому я Начальный дар понесу – лашии, что ли?!

Все рассмеялись. Невольно улыбнулся и сам Дрого. Потом продолжил уже спокойнее:

– Не о том речь! Не чужачкой она должна войти к нам – дочерью Мамонта! Сестрой мне будет. На сестрах не женятся.

И снова – протестующие возгласы:

– Вдруг и впрямь она – лашии? Род оскверним!

– В другой Род уйдет хозяйкой очага, да и принесет мужу лашии-ползунчика! И все, опять изгнанники!

– Если не перебьют…

– Оставлять – так чужачкой! А там… смотри, Дрого, не было бы хуже! Тебе же выпасть может – жертву принести!..

Анга начала волноваться. Конечно, она не понимала слов, но зато прекрасно чувствовала тон, общий настрой говорящих, враждебный, только Дрого вступается! Неужели ее все-таки съедят?!

Голос вождя перекрыл и остановил беспорядочный говор.

– Пусть великий Колдун скажет свое слово. Какова воля духов и наших предков?

Они обменялись понимающими взглядами. Арго знал: Колдун обессилел! Он прямо сказал об этом еще тогда, когда сильное лечение ему не удалось. Айя лежала в глубоком забытьи, Арго не выпускал из своей ладони ее сухую горячую руку. Понимал: уходит! Улетает его лебедушка! Колдун упал перед ним на колени, бессильные слезы катились по его старческим щекам.

– Убей меня, вождь! Я не могу спасти твою Айю, я больше не Колдун!

Ни в радости, ни в горе вождь не должен быть слабым.

– Может ли к Колдуну вернуться его Сила?

– Не знаю. Если одолеем Брага, – быть может.

– Пусть же Безымянный никому больше не скажет о том, что духи оставили его. Если людям понадобится его совет, он должен дать свой совет. Как прежде, от имени духов.

– Как Узун?!

– Нет. Не так. Колдун стар, знающ и мудр. Это – при нем, и это может понадобиться Роду, хотя бы и без помощи духов. Наша тяжкая тропа изгоев еще не пройдена до конца. Люди должны верить своему Колдуну.

И вот наступил момент, когда нужно это сделать.

Колдун стал, опираясь на свой осиновый посох, прямо напротив Дрого и Анги. Заговорил медленно, торжественно. Дрого понял: его слово решит все!

– Прав старый Гор, правы сыновья Мамонта в своих сомнениях: кровь лашии ни в коем случае не должна смешиваться с человеческой кровью в потомстве! Это недопустимо, если есть хотя бы капля сомнений! Иначе предки и духи-покровители не замедлят с карой!

(Как?! Все кончено, и… что же он должен теперь делать как мужчина?)

Колдун продолжил речь, как бы не замечая разом побледневшее лицо Дрого:

– Но прав и сын нашего вождя: дети Мамонта не должны поступать как лашии с тем, кто спас жизнь одного из них и тем самым поступил как человек! Иначе кара предков и духов-покровителей неизбежна!

– Как же быть? – Колдун сам задал этот вопрос и сам же ответил на него: – Найденыш должен быть принят в наш Род, но не как дочь, а как сын Мамонта! Обменявшись кровью с Дрого, станет его кровным братом. Этого хотят наши предки и духи-покровители.

Среди общинников прошел радостный говор. Такой обряд происходит редко, никто его даже не видел ни разу… Должно быть, потому и забыли о такой возможности. А ведь это и в самом деле лучший выход!

Повеселела и девочка. Она поняла главное: этот странный старик заступился за нее, и теперь беды не случится.

– Ну что ж, – заключил Арго, – значит, ты, Дрого, нашел себе нового брата! Когда же могучий Колдун совершит обряд?

– Переменить естество человека нельзя без помощи Небесной Старухи. Одноглазая должна проснуться окончательно. Тем временем Дрого должен подготовить Ангу. Человеческому языку научить, хоть немного. И конечно объяснить, что в Род детей Мамонта она войдет не женщиной. Будущим мужчиной-охотником.

– Ну и работенка тебе досталась, – облегченно засмеялся Вуул. Он не хотел ссоры, а дело пахло худшим, чем простая ссора!

Дрого смущенно поскреб затылок (а шишка-то преизрядная!) и в раздумье посмотрел на Ангу. Понятлива-то она понятлива, но все равно объяснить будет трудно. И не так уж много дней осталось до той ночи, когда Небесная Старуха полностью раскроет свой единственный глаз…

Встретив его взгляд, девочка радостно засмеялась:

– Дро-га! Ан-га!.. А-гонь!

И, показав обглоданную кость, ловко отбросила ее назад, через плечо.

Дрого напрасно боялся за свою ученицу. Девочка оказалась даже понятливее, чем он думал. Язык схватывала на лету, а не хватало слов – помогали жесты и мимика. Анга была потрясена всем увиденным. Эти странные, голотелые, как она сама, существа жили удивительной, совершенно непонятной жизнью и творили невероятные вещи! Шерсть им заменяли какие-то странные шкуры. Красивые, – она поняла это с самого начала. И удивительные вещи прятались в этих шкурах. Даже еда: она не могла забыть, как «Дро-га» вынул еду прямо из своей шкуры! Откуда она там взялась?! И спят они не на куче веток, а в каких-то странных… норах? «Дро-га» сказал: «дом», «жилище». Снаружи холодно, внутри тепло! Еще бы, они ведь даже «а-гонь» приручили! То, чего все боятся. Все, да не эти, у кого она теперь живет!

Конечно, они всемогущи! Убивают не зубами, не руками, острыми палками, да так ловко, что никакие зубы и руки не спасут! Еды – вдоволь, самой разной еды. Такой удивительной! Им и «а-гонь» ее дает, и «зем-ля». Возьмут да и выкопают кусок мяса! Или такое, чего она и не видела никогда: крошево. Сладкое. Или кислое. А бывает – совсем непонятное, но вкусное!

Но удивительнее всего, непонятнее всего сама их жизнь. Анга здесь уже не первый день, следит – и ничего понять не может! Почему мужики между собой не грызутся – ни из-за баб, ни из-за еды? Ну пусть не «грызутся» как те, от кого она сбежала, а свои острые палки почему в ход не пускают? И ведь есть у каждого не одна такая палка – много! Положим, еды вдоволь, а вдруг да не хватит? Почему же самый сильный не берет себе больше, да еще баб и детенышей, бывает, из рук своих кормит?

И с бабами непонятно. Анга уже догадалась: самый сильный здесь тот, кто ее в свою нору взял, с кем она рядом спит. И с «Дро-га». Когда все друг с другом ругались, Анга догадалась: из-за нее! Ждала, когда драться начнут, да так и не начали. Знала уже: не съедят, если кормят. Думала: спорят, кому первым ее трахать. Там, у тех, мать к ней никого не подпускала, ну а тут – для того и оставили!.. Оказалось – вовсе и нет! Не лезут, не думают даже. Ни тот ни другой. Еще одна баба у них в «до-ме », и тоже – никто ничего. С детьми спит. Отдельно. А едят – вместе, да ей еще и куски подают! И она подает.

С «Дро-га»… (Не так! Дро-го! ДРОГО!) они неразлучны. Много говорят, как могут. Не все можно понять, но одно она поняла – и не только из разговоров: у них очень много запретов. На все: и на баб, и на еду, и на всякое другое. Сплошные запреты. Называется: закон! Потому и еды много, что закон! А кто нарушит – или сам умрет, или убьют, иначе всем будет плохо!

Она спросила:

– Кто Дрого ударил палка – нарушил закон?

Поняла: да, нарушил! Потому и не вернется сюда никогда. А если вернется – убьют его!

– Анга будет… закон! Анга хочет здесь! Не хочет там!

Оказывается, они родились от мамонтов… Или какой-то очень большой мамонт родил их всех… она не очень поняла. Этот большой мамонт и научил людей жить так, как они живут. И она, Анга, тоже может остаться здесь жить, стать своей этим всемогущим, научиться всем чудесам, которые они творят! Это трудно, но тот самый старик, что прекратил споры, поможет. Но для этого нужно знать закон, не нарушать закон!

Да, да, она будет стараться! Она на все готова, чтобы остаться здесь, стать такой, как они, всемогущие! Ведь недаром она и телом с ними схожа, и лицом! И тогда… Анга не сомневалась, что приютившие ее воистину всесильны; пожалуй, они могут справиться и с тем, страшным, кто приходит в ночи…

Она, Анга, станет одной из них! Могла ли мечтать она о таком счастье, когда решилась все же отправиться вслед за спасенным незнакомцем, пусть даже на съедение, лишь бы не видеть больше того …

Вечно голодная, вечно забитая, вечно в синяках из-за того, что не такая, как все, она даже представить себе не могла, что все может быть иначе. Ее мать, тоже голая, тоже другая, держала тем не менее в повиновении всех волосатых… Самые сильные самцы ей подчинялись, что говорить о бабах! Но дочери было не легче. Пока маленькой была, все хорошо, а после… от матери – главные колотушки! И не потому самцов не допускала, что жалела дочь. Боялась. За себя боялась!

В то утро ее вышвырнули вместе с Трупоедом на поиск жратвы. «Жрать хочешь – ищи сама!» И пинок под зад. А с Трупоедом что найдешь? И найдешь – отнимет, сильнее…

Увидели тех, гололицых, – испугались. Спрятались. Знали: опасно, очень. Убьют. А после видят: НЕТ! Им друг друга убить важнее! Тут Трупоед и решился. Знал: принесет гололицего тому, ночному, – может, и Трупоедом быть перестанет. Может, и Клыкастого заменит!

А ей – все равно. Она сама – гололицая, голотелая. Даже Трупоед, даже после всего и куска не бросил! Остальные – тем более не пожалеют, и мать тоже… Тот, ночной, прикажет – и все! А он прикажет…

И решилась: вдруг гололицый поможет, если она его выручит? Вдвоем-то сладят с Трупоедом! Так и вышло: сладили! А после – испугалась и сама не знала, куда лучше идти? Хорошо, что не ошиблась!

Дрого почти не расставался с Ангой. До полнолуния совсем близко, а он, хотя и рассказал о многом (только многое ли она поняла?), все еще не знает, как объяснить главное? Говорит она день ото дня все лучше и лучше, но все равно – поймет ли? А ведь еще растолковать нужно: переменив естество, мужчиной не станет! Еще и Посвящение предстоит – в начале лета, должно быть…

Замаялся Дрого, даже Туйю перестал замечать. Арго молчал, но на сына посматривал загадочно. Со значением. Дрого знал, что отец жалеет молодую женщину, то ли вдову, то ли брошенную жену, говорит с ней, пытается утешить. Он и сам бы хотел того же, да как это сделать, если все время Ангой занято? Да и сама Туйя явно встреч избегает. Даже случайных.

Конечно, Дрого понимал: теперь можно и о Начальном даре поговорить! Туйя свободна, и его сейчас никто за поспешность не осудит. Слова Айона припомнят, больше будут уважать. Понимать-то понимал и все же колебался. Если быть честным до конца, не в одном Найденыше дело. Можно для разговора с Туйей время найти. Можно-то можно, но… страшно! Сердце вздрагивает, когда представишь: а ну как откажет, да еще посмотрит с жалостью! Есть же и другие холостяки, ничуть не хуже. Тот же Вуул; и ведь в тот день, накануне злополучной охоты, она пришла к Дрого именно с ним, с Вуулом! Нет, лучше подождать! Недаром же говорят:«Спеши медленно!»

Но, очевидно, не всегда хороша эта поговорка. Началось с того, что однажды под вечер в их жилище появился Морт. С дарами: три пояса. Арго и Дрого с мужскими узорами, а третий, женский, – для Наги. Но еще до того, как развернул свой дар, отец и сын поняли по вспыхнувшему лицу женщины, с чем пожаловал молодой вдовец.

– Великий вождь! Морт, охотник, вот уже вторую зиму не делит ни с кем свою постель и очаг. Теперь он хочет, чтобы Нага, вдова твоего погибшего сына Йома, стала хозяйкой очага в жилище Морта. Нехорошо человеку одному оставаться!

Сказал последнее – и сам покраснел. Понял: лишнее, некстати, вождь ведь и сам совсем недавно проводил жену на ледяную тропу! Но Арго ответил спокойно:

– Да, Морт, охотник, ты прав: негоже человеку одному оставаться! И Наге я скажу то же самое. Ты согласна, Нага?

– Да, – проговорила она еле слышно. Ойми же о чем-то напряженно думал, думал, а потом вышел вперед и заявил без обиняков:

– Только Дрого все равно останется моим дядей!

Все рассмеялись, – тем и завершилось сватовство.

После Анга долго расспрашивала об увиденном и услышанном (она уже и слова понимала, правда не все). Объяснил как мог – и не в первый раз! – семейные обычаи детей Мамонта. Задумалась, а потом спросила:

– Дрого жену возьмет – когда? Кого?

Ну что можно ответить на такой вопрос, кроме пожатия плечами?

На следующий день отец вернулся домой чем-то озабоченный и даже удрученный.

– Поговорить надо! – кивнул он сыну.

Вышли в морозную ночь. Одноглазая проснулась больше чем наполовину. В ее сиянии было хорошо заметно, как их дыхание возносится к звездам.

– Туйя хочет уйти от нас, – только и сказал отец.

– Как… уйти? Почему? КУДА?!

– Сказала, по обратной тропе пойдет. Назад, к Серым Совам. Сказала, здесь она не нужна. Муж оказался трусом и предателем, другие сыновья Мамонта ее и видеть не хотят. Даже бывшие друзья. Сказала, они правы, и отец ее прав: дура она! Дойдет до своих – хорошо; нет – туда ей и дорога, вслед за мужем!

– Но… ты ведь запретил ей?!

– Как запретишь? Отец и тот не смог.

Дрого был ошеломлен. Закружилась и, кажется, вновь заболела голова.

– НЕ СМОГ? – воскликнул он вдруг и чуть ли не бегом кинулся к жилищу, где скрывались от людских глаз родители Каймо и Туйи.

Корт смотрел на гостя с недоумением:

– Родившие предателя на позор себе и Роду не смеют предлагать еду и питье отважному охотнику. Что привело Дрого, сына Арго, под кров тех, кто стыдится собственной тени?

– Дрого, сын Арго, всегда рад разделить трапезу с Кортом, сыном Мамонта, ничем не запятнавшим своего имени, и с Даной, хозяйкой его очага!

– Благодарю за сказанное. И за оказанную нам честь.

По знаку хозяина Дана разостлала на гостевом месте шкуру белой кобылы – знак особого уважения гостю. Маленькая девочка, их дочь, забилась в самую глубину женской половины жилища, не решаясь показаться на свет.

– Так что же привело сюда храброго Дрого?

– Туйя. Но я ее не вижу.

– Она скоро вернется. Ушла туда за одеждой. Знает ли Дрого о ее замыслах?

– Да. И потому я здесь.

– Правильно ли я понял…

Послышался шорох откинутого полога. Дрого вскочил, обернулся – и оказался лицом к лицу с Туйей, не ожидавшей этой встречи.

– Зачем здесь… – начала говорить она, но Дрого прервал на полуслове. Все заготовленные слова, которые следует произносить жениху, куда-то исчезли, забылись под этим настороженным взглядом темных, глубоко запавших, выплаканных глаз.

– Туйя, ты никуда не уйдешь; ты не должна уходить, мы построим вместе наш дом, ты мне нужна…

Он говорил и говорил, не останавливаясь, сам не слыша и не понимая собственных слов. Ему казалось: стоит только прерваться – и над ним посмеются. Все, кто здесь есть.

Но в ее взгляде не было и тени насмешки. Настороженность, недоверие постепенно уходили, сменялись чем-то иным. Она выпустила из рук узел, замотанный в оленью шкуру, и, кажется, не заметила этого. Ее правая рука мягко скользнула в рукав малицы Дрого, левая легла сверху.

– Ох, Дрого! Не думала я, что такое от тебя услышу! Я ведь опозорена. Думала, ты и видеть меня не хочешь!

– Боялся. Отказ услышать боялся, – только и сказал Дрого.

– Ох… – Она тихо, про себя засмеялась и сразу же заплакала, припав лицом к его плечу.

Дрого ждали все. И отец, и Нага, и конечно Анга. Ойми и тот не спал.

– Долгонько! – улыбнулся Арго.

– Отец! Туйя никуда не уйдет! Завтра же начнем делать жилище…

– Ты погоди. А как – Начальный дар?

– ОХ! – Дрого рассмеялся, поняв, что не только о Начальном даре забыл, но и говорит сейчас как Туйя! «ОХ!..»

– Отец! Завтра…

– Пойдем вместе! А сейчас давай посмотрим, что сгодится для твоего Начального дара.

– Дрого иметь жена? – заговорила Анга. С явным интересом. И не только с интересом.

– Да! – Дрого внезапно схватил свою спасительницу, закружил, посадил на прежнее место. – Да! А ты – будешь охотник! Воин! Мой брат! Мужчина, не женщина! Поняла?

И глядя в ее недоумевающие глаза, принялся растолковывать решение Колдуна.

Так и получилось: к пробуждению Одноглазой не один, целых три обряда следовало подготовить – две свадьбы и перемену естества.

Перемена естества… Через этот Обряд проходят все колдуны (все настоящие колдуны): ведь им приходится бывать в разных обличьях, они должны одинаково понимать, ощущать изнутри и мужчин, и женщин. Но к рядовым общинникам это действо не применяется. Почти никогда, и сейчас – тот особый случай, когда такое исключение необходимо. Колдун видел: та, что спасла Дрого, – человек, не лашии. Колдун понимал: она всеми силами стремится стать своей здесь. Но знал он и другое: та, что пришла к людям от лашии, не должна иметь потомства! Это слишком опасно для всего Рода. Тем более для них, изгнанников. И присматриваясь к Найденышу, Колдун верил: это будет надежный охотник и воин, верный брат Дрого! Но подействует ли обряд – сейчас, когда он сам оставлен духами-покровителями? Во всяком случае, для успеха необходимо, чтобы Анга поняла, что ее ожидает. И хотела бы этого.

Дрого! Колдун улыбнулся, вспомнив его поглупевшее от счастья лицо. Ничего! Это неплохо, а то слишком быстро уж он стал взрослеть! Только бы не забыл на радости и о своей спасительнице. Она лишь им и живет, и сейчас… сейчас перемена ее естества просто необходима!

– Могучий Колдун! Дрого, сын Арго, и Анга-Найденыш у твоего входа!

(Легки на помине! Оба! Это хорошо!)

– Колдун рад приветствовать вас в своем жилище!

Анга тиха, настороженна – и все же не в силах скрыть любопытство: ее серые глаза так и бегают по закоулкам таинственного жилища. Но в лицо Колдуна она старается не смотреть: стесняется или побаивается.

Дрого развернул традиционное подношение: пояс, костяную иглу и нож.

– Могучий Колдун! Дрого, сын Арго, просит за ту, что спасла его жизнь. Великий вождь детей Мамонта присоединяется к просьбе сына.

К первому дару добавился второй: меховая шапка и бивневый дротик.

– О чем же просят старого Колдуна мудрый вождь и его храбрый сын?

– Пусть могучий Колдун упросит Первопредков взять в родню того, кто спас одного из сыновей Мамонта. Пусть наши духи-покровители не откажут в помощи нашему новому родственнику.

Колдун, не произнося ни слова, сверлил взглядом замершую Ангу. Не отрывая глаз, снял с пояса белый мешочек и высыпал его содержимое в пламя очага. Повалил густой розоватый и едкий дым. Сладко закружилась голова – и вот уже ни Дрого, ни Анга не могут понять, как долго сидят они здесь… Вечность, быть может? И где – здесь?..

Анга с ужасом поняла: перед ней уже не тот старик, что говорил у костра, кто пригласил их в свое жилище… ЭТОТ был иной. Неведомый. Властный. Кого немыслимо ослушаться, кому невозможно солгать…

Он заговорил вновь, он и не он, теперь слова доносились из каких-то немыслимых глубин…

– Готова ли бывшая лашии принять законы и обычаи детей Мамонта, стать человеком?

– Да! – Не слово, а выдох!

– Бывшая лашии сможет войти в человеческий Род как сын Мамонта – охотник и воин. Готова ли бывшая лашии переменить свое естество?

– Да! Да!!

– Бывшая лашии должна стать не просто одним из сыновей Мамонта, но сыном и братом тех, кто просит за нее перед Первопредками.

– Да! Да!! Да!!!

(Она не совсем понимает, что означают эти слова, хотя Дрого говорил… Но не важно; она на все согласна, она все-все вынесет, любую боль… Она будет настоящим охотником!)

…Дым постепенно рассеивался, и вот уже снова перед ними знакомый старый Колдун. Улыбается. А голова кружится, но не болит. И в теле легкость…

– Хорошо. Дрого сейчас уйдет один. Ты останешься здесь на три дня, пока Небесная Старуха не проснется окончательно. Одежду отдай Дрого: ты еще не человек и не должна ее носить. Завернись в эту шкуру и лежи здесь. Слушай внимательно. Смотри. И – ни слова, ни звука, все три дня!

Колдун проводил Дрого до тропы. На прощание сказал:

– Приготовьте одежду и оружие. Найдется?

Дрого молча кивнул, вспомнив те самые рубаху и штаны, что шила мать в прошлую зиму, из которых он так быстро вырос. Для Анги – в самый раз.

Колдун понял, что не ошибся в судьбе Найденыша, когда почувствовал: дружественные духи, духи-покровители явились вновь! Нет, пути в Верхний и Нижний Миры были закрыты по-прежнему; как и прежде, он не получил бы ответ ни на один из своих вопросов о будущем их Рода, о продолжении тропы. И все же духи явились, чтобы помочь бывшей лашии стать человеком! Тогда, бросая в очажное пламя травную смесь, соединенную с сухой кровью Рода и еще с кое-какими веществами, шепча слова призыва, Колдун и не чаял уже, что последует отклик, уже был готов с отчаянием и досадой вновь взять на себя роль «мудрого Узуна»… Но они явились, и соединились с ним, и говорили его языком!

Значит, они на правильном пути! Значит, этот скорчившийся под лошадиной шкурой голый живой комочек – уже не лашии, но еще не человек, никто! – возродится к новой жизни как новый сын вождя и брат Дрого, рожденный не женщиной от семени Арго – посланный самими духами! Видно по всему: недаром так странно вступает в их Род необычный пришлец. Еще неведомое, но какое-то очень важное значение будет иметь его тропка, слившись с тропой всего Рода детей Мамонта!

Духи наполнили все его жилище, их становилось все больше и больше, особенно ночью. Это были дружественные духи, никакая нечисть, никакое направленное Зло не смогли бы проникнуть сюда, через тройную Защиту, возобновляемую на каждом закате. Они спешили подготовить к вступлению в жизнь нового сына Мамонта за столь короткий срок: настоящее, многоэтапное Посвящение невозможно здесь, на чужой земле, во временном пристанище, освященном лишь сухой кровью Рода. Оно еще предстоит, Посвящение, там, где изгнанники обретут новую родину и восстановят все связи с Мирами и предками. Где это будет? Когда?.. Но, быть может, впервые за весь их горестный путь Колдун поверил в сердце своем: это будет!

А пока Колдун вглядывался внутренним оком в бесплотных гостей, вслушивался в их «говор». Некоторых узнавал. Но не к нему спешили они все и не к нему обращались, – к той, кому вот-вот предстояло, сменив естество, стать человеком! И лишь очень немногое удавалось понять Колдуну: бесплотные с разными по-разному и говорят! Все, что он мог, – вновь и вновь призывать их, через травный дым, через сухую кровь, через заклинания, надеясь на то, что та, ради кого они собираются здесь, в жилище Колдуна, слышит и понимает хоть что-то.

Сам он тоже говорил, днем, на человеческом языке: рассказывал то, что должен знать мужчина, сын Мамонта. Да, мужчина, охотник! Тот самый невероятно редкий случай, когда принятый в Род через смену естества получит мужские знаки и охотничье достоинство до Полного Посвящения. Только Тайное имя не будет ему открыто, пока не свершится окончательный обряд.

Дрого был даже рад, что в эти дни он не должен заниматься Ангой: не до того! Он и Туйя строили для себя свой дом! И не так уж важно, что весной, после зимовки, им, скорее всего, придется покинуть эти места; главное – куда бы теперь ни привела его воля предков, у него всегда будет свой очаг и хозяйка очага … И дети будут!

Забавно, оказывается, многие и знали, и ждали… Вуул на следующий день открыто смеялся: «Ну, решился наконец-то! Наш Дрого ловок на охоте, наш Дрого храбр в бою, а вот с женщиной – хуже ползунчика!» Что говорить, ему и самому было смешно – теперь, когда они неразлучны с Туйей!

А вот отец выглядел озабоченным и хмурым. С Колдуном говорил: «Что делать? Большерогих-то здесь и вовсе нет!» А Колдуна, похоже, это и вовсе не взволновало: «Пусть великий вождь своих духов спросит: кем заменить? Горбоносой лошадью, быть может?» Так оно и вышло; сказали духи отцу: «Для свадеб – сердце и печень горбоносой кобылы!» Странный зверь: там, на родине, таких и вовсе не было. Здесь же добыть горбоносую – проще простого!

А Туйя… Всего лишь третий день на исходе после их разговора, второй – после Начального дара, а кажется, всю жизнь были вместе! И невдомек теперь, как это могло быть, что какой-то Каймо… Нет его! И не было! В утро свадьбы Туйя призналась: еще и потому уходить хотела, что приревновала Дрого! К Найденышу! «Да как же так?! – опешил он. – К брату?!» – «Не понять мне этого! Колдовские дела…»

Вот и вечер. Выведен Огненный круг, женщины готовятся к двум свадьбам. А мужчины собрались у жилища Колдуна – принимать в свой Род нового охотника. У входа – особый костер, тот, чье пламя должно опалить и отпустить прежнее, женское естество. Мужчины сидят полукругом, у огня уже расстелена шкура белой кобылы. Колдун играет на костяной флейте и, время от времени обрывая игру, затягивает речитативом:

Ой-ееей! Зову Великого Мамонта!

Ой-ееей! Зову Первобратьев!

Ой-ееей! Зову духов леса!..

Все тоскливее, все тягостнее мелодия, все громче и громче призывы:

Ой-ееей! Придите и помогите!

Ой-ееей! Родите нам нового брата!

Нового сына Мамонта!..

Она возникла на белой шкуре будто из небытия. Никто не успел заметить, как и когда это случилось.

(ОНА? Быть может, уже ОН?)

Бывшая лашии в глубоком трансе. Глаза полуприкрыты. Флейта Колдуна поет над самым ее ухом.

Ой-ееей! Рождается новый сын Мамонта!

Ой-ееей! Рождается отважный охотник!

Ой-ееей! Новый брат входит в наш круг!

Колдун трижды за руку обвел Найденыша вокруг костра и поставил спиной к пламени. Казалось, обнаженная девочка совершенно не ощущает холода; казалось, от ее тела исходит неведомый жар: снег таял под босыми ступнями, как под горячими головешками.

Колдун убрал флейту и высыпал в огонь щепоть белого порошка:

– Отпусти! Отпусти! ОТПУСТИ!

Красный порошок последовал за белым – и вновь те же слова, произнесенные с такой силой, что было заметно, как запульсировала жила на виске Колдуна:

– Отпусти! Отпусти! ОТПУСТИ!

И вдруг – среди общего молчания язык пламени взвился как будто из самой сердцевины костра, коснулся обнаженных лопаток, опалил спадающие на плечи волосы и опал, скрылся в недрах огня…

– А-а-а-а-а! – раздался единодушный возглас.

И словно Голос Неба, прозвучали слова Колдуна, вернувшие в Средний Мир не прежнюю девочку-дикарку – человека! Их нового собрата!

– Ты Анго, Найденыш, ставший сыном Мамонта!