В моционе явно нуждались оба прогуливающихся в знаменитой мочаловской березовой роще. Оба они были из тех, о ком говорят: он выглядит моложе своих лет. Внешность первого сочетала профессорскую осанку с военной выправкой. Второй тоже смахивал на интеллигента, но отличался чрезмерной суетливостью и развязностью. Он жестикулировал, подпрыгивал, приплясывал на ходу, и его сангвиническая подвижность наводила на мысль о пляске святого Витта, не вызывая, впрочем, слишком навязчивых подозрений клинического порядка. Стоило взглянуть на него, и сразу же напрашивалась кличка «Вертлявый».

— Мы разговариваем уже больше часа, а (тут Вертлявый дернулся) вы до сих пор не соизволили подтвердить, с кем имею честь…

— Мы разговариваем час двенадцать минут, — снисходительно кивнул его статный собеседник, — и я полагаю, вы не стали бы тратить время, если бы вам требовались мои подтверждения.

— Что поделаешь, процедура требует, — подпрыгнул Вертлявый.

— Процедура — дура, — лениво парировал Статный.

— В недавнем прошлом вы сами настаивали на соблюдении процедуры.

— Если вы так точно знаете, на чем я настаивал в недавнем прошлом, какие еще подтверждения вам нужны?

— Пятьдесят лет назад в этой самой березовой роще вы были сговорчивей.

— Что вы имеете в виду?

— Но согласитесь, чтобы перейти к делу я должен услышать от вас, кто вы: академик Дориан Колбасилов или генерал Тимофей Коренных? — заплясал на одном месте Вертлявый.

— Не все ли равно? Я уполномочен говорить за того и за другого, — четко ответил Статный.

— Уполномочены? Кем уполномочены?

— Да вами же! Кем еще?

— Тогда позвольте вам напомнить, — Вертлявый приседал и вскакивал на ходу, — ровно пятьдесят лет назад двадцать второго июня 1936 года вы приехали в Мочаловку делать предложение и в этот же самый час шли этой же самой рощей.

— Допустим.

— Вы ошиблись адресом и зашли на дачу, где встретились с нами.

— Дальнейшее развитие событий показало, что я не ошибся.

— Рад слышать. Мы предложили вам нашу помощь на определенных условиях.

— Какого рода помощь?

— Вам и об этом нужно напомнить? Вы пожелали всегда казаться тем, чем вы хотели бы казаться в данный момент, и в тот вечер наша помощь была для вас не лишней.

— Что за стиль: пожелали… хотели бы… И это в одной фразе! Фу! Как топорно!

— Зато точно. В тот вечер вы не имели оснований жаловаться на нас. Ваше предложение было принято не только дочерью, но и отцом-командармом. Вы действительно казались тем, кем хотели казаться…

— Как будто для этого мне была нужна ваша помощь!

— А как же!

— Очень просто. И до нашего соглашения я казался, кем хотел, иначе не было бы и соглашения.

— То есть как?

— Чтобы не быть голословным, расскажу вам небольшой эпизод из моего детства. Отец мой Аристарх Порфирьевич Колбасилов, как известно, учился в пажеском корпусе и был, что называется, полиглот. После революции отца пригласили на работу в Наркоминдел, когда приезжали лица, говорившие на языке, которого никто не знал, кроме моего отца. Лица уезжали, и мой отец оставался не у дел. Оформить отца на постоянную службу было невозможно из-за его анкеты.

— Сочувствую, но не улавливаю, какая связь…

— Сейчас уловите, Моя мать — наркоминделовская буфетчица. В тот год не приезжали лица, требовавшие батюшкиных услуг, а, может быть, пролетарские кадры получились языкам, но так или иначе батюшка был без работы, и отношения моих родителей между собой стали весьма натянутыми.

— Позвольте, Дориан Аристархович!

— С величайшим удовольствием. Так вот, я не хотел мешать моим родителям выяснять отношения, приехал в Крым на свой страх и риск, пришел в пионерский лагерь и сказал, что я Тимоша Коренных.

— Тимоша?

— Именно Тимоша. Знаменитый пионер-соболевщик. Он славился меткостью выстрела. Помните, в тридцатые годы была песня:

Хорошая песня. Теперь ее не исполняют по экологическим соображениям.

— Итак, вы сказали, что вы Тимоша Коренных.

— Так я и сказал. И меня приняли с распростертыми объятиями. Отличная стрельба в тире послужила мне удостоверением личности.

— А настоящий Тимоша Коренных?

— А я не настоящий, что ли? Впрочем, вы, может быть, и правы:

— Вы отклоняетесь от темы.

— Ничуть. Дочь приняла предложение Дориана Колбасилова, выпускника ИФЛИ, которому во всех остальных случаях мешало его непролетарское происхождение, отец-командарм принял предложение Тимоши Коренных, выдвиженца, новоиспеченного красного спеца.

— Вот что значит наша помощь!

— Тоже мне помощь! Еще неизвестно, кто кому помогал.

— А последующий арест вашего тестя-командарма тоже произошел без нашей помощи?

— Вы слишком категоричны. Или вы забыли: нам понадобилась его квартира и дача. Как будто один командарм был арестован!

— Уж, разумеется, не один.

— В свое время были арестованы и Дориан Колбасилов, и Тимоша Коренных, который вел дело арестованного Колбасилова.

— В каком это было году?

— В нашем деле даты не имеют значения. Мы же не временное правительство.

— Но как вам удалось,…

— Еще как удалось! Никто не видел подследственного Колбасилова вместе со следователем Коренных. Конвой препровождал Колбасилова до дверей моего кабинета, и мы оставались наедине.

— А показания?

— На протоколах пометка Х.В. Хранить вечно. Так что вы можете ознакомиться с ними, если хотите. Может быть, все дело в том, что вечность предпочтительнее времени, даже такого рода вечность.

— А Дориан Колбасилов?

— Дориан Колбасилов был расстрелян. Как и Тимоша Коренных. Тогда вообще много стреляли. Начиналась вторая мировая война. Теперь оба они реабилитированы. Посмертно. Тоже бессмертие, если хотите.

— А вы?

— Видите ли, я есть я, исходное положение философии Фихте. Мне много пришлось заниматься Германией и, значит, ее философией. Страна поэтов и мыслителей, как-никак.

— Почему Германией?

— На Тимошу Коренных обратили внимание еще в пионерском лагере. Потом он был нами заброшен в Германию, где сделал головокружительную карьеру под фамилией Вурцель. Вурцель сыграл выдающуюся роль в подготовке мирного договора между Германией и СССР. Дориан Колбасилов подготавливал договор с нашей стороны.

— С вашей?

— С нашей, вы совсем запутались. Это было счастливейшее время нашей жизни, почти вечность.

— О какой жизни вы говорите?

— Об этом спросите лучше у моей жены. Она на даче нянчит правнука. Я говорю с ее слов.

— Жена Дориана Колбасилова или Тимоши Коренных?

— Моя жена. Тут неуместно более точное слово «наша». Жди меня, и я вернусь.

— С фронта?

— Угадали. И один в поле воин.

— Кто один? Дориан Колбасилов или Тимоша Коренных?

— Напоминаю вам: тот и другой расстреляны и посмертно реабилитированы. Вурцель сообщал Колбасилову, что Третий рейх готовится напасть на нас, а Колбасилов заверял Вурцеля, что наша воля к миру крепка и нерушима: за прочный мир в последний бой летит стальная эскадрилья.

— И обоих расстреляли?

— Не придирайтесь к словам. Некто Колбасилов пал смертью храбрых, некто Вурцель был казнен как военный преступник.

— А вы?

— Опять мы! Не забудьте: в английской разведке служил полковник Рут, и был герой французского сопротивления генерал Расин, кстати, однофамилец знаменитого драматурга. До этого Расин воевал на стороне республиканской Испании, не потому ли она проиграла войну? После второй мировой войны удостоен ордена Почетного легиона. Точнее некуда.

— Некуда?

— Так точно. Вы не забыли, что значит Wur-zel, root, racine?

Вертлявый присел на корточки, судорожно разбрасывая землю руками, как собака, закапывающая свой кал. Его собеседник усмехнулся:

— Совершенно правильно. Это значит «корень». Речь идет об операции «корень», так что Тимоша Коренных появился неслучайно.

— Его же расстреляли.

— Так точно. Как и Колбасилова. Но корень-то не расстрелять, не вырвать. Его можно только извлечь. А извлекли его мы.

— Какой такой корень?

— Корень квадратный из дурной бесконечности или, выражаясь фигурально, из тьмы, уважаемый князь мира сего.

— И вы его извлекли?

— Так точно. Он равняется нашему имени, а имя нам легион.

— Как легион? Кто вы все-таки: Дориан Колбасилов или Тимоша Коренных?

— Повторяю вам: оба расстреляны. Тимоша Коренных расстрелял Дориана Колбасилова, Дориан Колбасилов расстрелял Тимошу Коренных, но от этого ничего не изменилось. У нас нет незаменимых Легион все равно легион.

— Как бы вы себя не называли, я настаиваю на том, что срок нашего договора сегодня истекает.

— Смешно говорить об этом, ваше затмительство. Вы полагаете, что я продал вам душу?

— Так точно.

— Так точно. Но ведь нельзя продать то, чего нет, согласитесь. Меня еще в школе учили, что никакой души нет. Потому я и пошел с такой легкостью на эту сделку.

— Так вы признаете, что вступили с нами в сделку?

— Признаю, но от этого ничего не меняется, на нет и суда нет, отсюда некоторые особенности нашего судопроизводства. Вспомните дело генетиков, вспомните дело врачей-вредителей.

— В данный момент меня интересует ваша душа и ничего больше.

— Какая душа у легиона, помилуйте!

— Тогда позвольте мне предъявить вам вашу расписку. Она написана вашей кровью, в конце концов.

— Дайте взглянуть. Пустяки, как я и думал. Самый заурядный криминалист подтвердит вам, что это не кровь, а красные чернила.

— Опять увертки!

— Какие там увертки! Вас должен устраивать результат. Продать вам душу может только тот, у кого нет души, потому-то имя нам легион. Все еще не поняли? Тогда позвольте мне показать вам вашу расписку.

Статный вынул из кармана бумажку. Вертлявый взглянул на нее и закачался, с трудом удерживая равновесие. Статный по-генеральски выпрямился:

— Я завербовал вас, а не вы меня. Я выполняю наше соглашение и кажусь вам тем, кем хочу казаться. Это вы не выполняете своих обязательств. Кое-кому еще кажется, что кое-что существует. Вот ошибка. Не существует ничего, кроме легиона, а легион — корень квадратный из ничего. Потрудитесь исправить вашу оплошность. Я больше не могу с вами беседовать. Время моей вечерней прогулки истекло.

Вертлявый исчез. Его статный собеседник отпер ключом калитку в глухом заборе, вошел в сад и аккуратно запер калитку снова. Не теряя военной выправки, он направился к будке, выкрашенной в зеленый цвет. Там он вынул из кармана бумажку, которую только что показывал Вертлявому. Это была обыкновенная туалетная бумага без всяких письмен. Убедившись в этом, статный скомкал ее и использовал по назначению.