Вика впервые посетила нас не очень кстати, хотя и по моему приглашению. Как раз в то воскресенье сын привел к нам свою невесту, и мы обсуждали будущее молодой четы. Откровенно говоря, нам с мужем не нравилась невеста сына. Особенно обижало нас то, что наш дом был для нее благоустроенной летней дачей. Она не представляла себе, как можно жить в таком доме зимой, а мы прожили в нем всю жизнь и вырастили сына. Она хотела сохранить за собой одну комнату для летнего отдыха и зимних развлечений, совершенно уверенная в том, что жить можно только в городской кооперативной квартире. Мы с Вячеславом Илларионовичем не перечили ей, но оба приуныли в ее присутствии. Что греха таить, я пригласила Вику в смутной надежде на то, что мой сын ею заинтересуется, если не увлечется. Вика казалась мне неотразимо обаятельной. Она только что устроилась преподавательницей в детскую музыкальную школу, где я работала. Помню, как с первого взгляда меня заворожили ее длинные волосы странного зеленовато-каштанового оттенка. Я попыталась даже узнать у моей парикмахерши, нельзя ли окрасить волосы в такой цвет, но ничего подобного не нашлось в распоряжении опытной мастерицы. Да и не похоже было на то, что Вика красит волосы. Скорее всего, она вообще не прибегала к услугам парикмахерской. Ее коса производила впечатление причудливой неподдельности, впрочем, как и она вся. Наверное, этим и объяснялся ее удивительный дар всех располагать к себе. Ученики души в ней не чаяли. Наши преподавательницы, большей частью пожилые, ревновали ее к ученикам, однако благоволили к ней. При этом Вика была несловоохотлива или, лучше сказать, немногословна. Однажды на педсовете ее критиковали за то, что она завышает оценки ученикам. Вика не отпиралась и не оправдывалась. Она села за фортепьяно и сказала: «Я лучше сыграю». Она сыграла, и нападки, действительно, прекратились. В то воскресенье, почувствовав натянутость в нашем семейном кругу, Вика тоже сказала: «Я лучше сыграю». Нам было не до музыки, но, разумеется, никто не возражал. Игра Вики отличалась одной особенностью. При всей технической точности исполнения даже знатоки затруднялись определить, какую пьесу она только что сыграла. Вика не играла ту или иную вещь. Она просто играла (глагол в данном случае не только не нуждается в дополнении, но исключает его). Слушателей захватывала цепкая гибкость исполнительницы. Ее игра передавалась нервам и мышцам. Вечером, когда мы с Вячеславом Илларионовичем остались одни, я рассказала ему, что ученики зовут молодую учительницу Викшей или Векшей и даже преподаватели не называют ее иначе. Теперь я вспоминаю, как насторожился Вячеслав Илларионович при слове «Векша». Тогда мне казалось, что мои рассказы не производят на него впечатления. И немудрено: Вячеслав Илларионович был слишком озабочен проектом, который предстояло сдавать в ближайшие недели. По линии своего института муж проектировал завод ядохимикатов. С этим проектом соприкасалась его докторская диссертация. Вечная сосредоточенность мужа беспокоила меня. Я пыталась развлечь его своей болтовней. К тому же пора было обсудить с ним одно неотложное дело. Вика жила далеко от нашей музыкальной школы и тратила очень много времени на дорогу. В нашем доме освобождалась одна комната. Эту комнату я хотела временно предоставить Вике. Мой муж рассеянно согласился.

Сын вскоре переехал в город к молодой жене, и Вика обосновалась у нас в доме. Однажды мне позвонил сослуживец мужа. Я узнала, что у Вячеслава Илларионовича серьезные неприятности на работе. Меня просили повлиять на него. Непримиримая позиция Вячеслава Илларионовича якобы наносила ущерб не только ему самому, но и всему институту. Вечером я имела с мужем разговор. Оказывается, там, где, согласно проекту, должен был строиться завод ядохимикатов, протекала речка. Речка эта не значилась ни на каких картах. Не было оснований принимать эту речку во внимание при проектировании. Од-i шко пуск завода означал неминуемую гибель речки. Узнав об этом, Вячеслав Илларионович отказался подписать готовый проект. Таким образом, план срывался, а это грозило институту катастрофическим провалом. Естественно, Вячеслав Илларионович рисковал своим собственным положением. Я за него испугалась. Я возражала сбивчиво, но настойчиво против донкихотского пыла, так мало свойственного ему до сих пор. «У этой канавы небось и названья-то нет», — обронила я с наигранным пренебрежением. «То есть, как нет, речка называется „Векша“», — чуть ли не торжествующе парировал Вячеслав. Я невольно взглянула на Вику. Она потупилась и пробормотала: «Я лучше сыграю». Ее игра подвела итог нашему объяснению. Вика играла цепко и четко, все расставляя по местам. С этого вечера каждый из нас на зубок знал свою роль. Нельзя сказать, что я сразу примирилась с моей ролью, но уже играла ее, не отваживаясь, правда, объявить: «Я лучше сыграю».

Вячеславу Илларионовичу предстояло доказать существование речки, прежде чем отстаивать ее. Кроме того, он решил собственными силами переделать проект. Место для завода нашлось на безопасном расстоянии от речки не так уж далеко от запланированного. Иго указала Вячеславу Илларионовичу Вика, хорошо знавшая берега речки. Она же разыскала первое упоминание о реке Векше в летописи четырнадцатого века, если не ошибаюсь. Вика снабдила Вячеслава Илларионовича любопытнейшими сведениями. Так, например, в речке все еще ловилась рыба. Чистая речная вода мало чем уступала ключевой. От речки Векши зависело водоснабжение окрестных деревень и поселков, не говоря уже о рощах и лугах. Вячеслав Илларионович работал на свой страх и риск Никто не соглашался с ним. Вышестоящие инстанции слышать не хотели о новом проекте. Вячеслав Илларионович забыл, что такое выходные и свободные вечера. До поздней ночи сидел он, склонившись над вычислениями и чертежами. Вика разделяла его труды. Мне было невдомек, откуда берет она данные, требовавшиеся для проекта. В ценности этих данных сомневаться не приходилось. Полагаю, что без них проект не состоялся бы. Когда Вячеслав Илларионович работал, Вика была рядом с ним. Удивляюсь, как при свете настольной лампы не путал он с чертежами тень ее зеленовато-каштановых волос. Я не то чтобы чувствовала себя лишней: их работа исключала меня. Мне было стыдно от того, что они работают, а я устала. Сама не помню, как однажды заполночь прикорнула в комнате Вики, оставив их в нашей комнате наедине до утра.

С тех пор так и повелось. Я ни с кем не советовалась и никому не жаловалась. Наш сын, изредка навещавший нас, не замечал никаких изменений в нашем домашнем обиходе. Он продолжал считать Вику временной гостьей. Для меня она была, мягко говоря, членом семьи. Я могла бы задаться вопросом, кто, в сущности, хозяйка дома, она или я, но тогда эта мысль почему-то не приходила мне в голову. Мы не выясняли отношений. Я продолжала нести хозяйство, ходила за продуктами, готовила, стирала на троих. Вячеслав Илларионович и Вика аккуратно отдавали мне свою получку. У нас был общий стол, за которым мы говорили на общие темы. Каждый вечер Вика играла на пианино, и они с Вячеславом уединялись в бывшей нашей комнате. Я как бы поменялась комнатами с дочерью, вышедшей замуж. Я ловила себя на мысли о том, что моя жизнь сложилась бы точно так же, если бы на Вике женился мой сын. Ночами свет подолгу не гас в их комнате. Слышался негромкий разговор, сменявшийся перешептыванием. Помню, как болезненно поражал меня первое время ее приглушенный смех. Каюсь, я подумала, было, что смеются надо мной. Потом я поняла, что так нельзя смеяться над кем-нибудь. Смех Вики напоминал ее игру. Я назвала бы этот смех заразительным, потому что у меня на глазах были слезы, как будто я смеялась до слез, хотя я вовсе не смеялась.

Родная дочь не ухаживала бы за мною преданнее Вики, когда я заболела. Ночью она то и дело подходила к моей постели, бегала за лекарствами, всегда была дома, когда приходил врач. Я убедилась, что с домашним хозяйством она справляется не хуже меня. При этом она не переставала помогать Вячеславу Илларионовичу. Проект близился к завершению. Существование речки Векши было доказано. Ее достопримечательности и проблемы досконально описывала статья в областной газете. Мне полегчало, и я на правах выздоравливающей вздумала поговорить с Викой откровенно. Я сказала, что готова уступить ей свое место навсегда, если нужно, готова совсем уйти. Тут же я почувствовала, что моя откровенность невпопад. Вика покачала головой. Честное слово, я предпочла бы, чтобы она сказала: «Я лучше сыграю». Скороговоркой без запинки Вика ответила мне: «Не беспокойтесь, все это не надолго».

Вика исчезла в тот самый день, когда новый проект был представлен. Вернувшись вечером домой, Вячеслав Илларионович не застал ее. Я ничего не могла сообщить ему. В этот день на работе Вика тоже отсутствовала. Мы сидели друг против друга, как чужие, и на ночь разошлись по своим комнатам. Утром Вячеслав лежал в постели без сознания. Я едва успела вызвать неотложку. Не буду описывать подробности его болезни. Она была затяжной и очень опасной. Врачи предупреждали меня, что летальный исход очень возможен, Напротив, на работе Вячеслава Илларионовича ситуация менялась к лучшему. Мне часто звонили его сослуживцы. Проект находил сторонников. Трудно было возражать против явных его преимуществ. Я ухаживала за больным, но мы почти не разговаривали между собой. Что-то главное в нашем общении было утрачено. Наконец, нас известили, что проект принят. Эта новость способствовала выздоровлению Вячеслава, но ничего не изменила в наших отношениях. На работе я пыталась выяснить, что с Викой. Мне с недоумением отвечали, что такая у нас не работает. Даже ученики не вспоминали о ней. Векша была официально признана, Вика как в воду канула. Ее существование пришлось бы доказывать, как существование речки, недоказуемое без ее помощи.

Как-то вечером Вячеслав Илларионович упомянул вскользь, что ему надо выехать на объект. Я отпросилась на работе и поехала с ним. Состояние его здоровья еще внушало мне опасения. Мы ехали на электричке, потом на служебном автобусе. Дальше мы пошли пешком. Стояла поздняя осень, деревья только что облетели. Ни облачка не было в студеном, прозрачном небе, и с первого же шага нас переполнила синева. Дорогу нам пересекла невзрачная речка. Она не протекала, она прыгала, упругая и гибкая, бежала мимо нас всем своим длинным телом, потупившись как бы со стыда. Впервые за много месяцев мы с Вячеславом взялись за руки. Я узнала Векшу и поняла: это все, что осталось от нашей жизни. «Я лучше сыграю», — обещало цепкое зеркало.