Об очередной попытке закрыть школу Таим говорила непременно вся Мочаловка. Точно так же вся Мочаловка говорила о том, что школу Таим закрыть не удалось. Одни говорили об этом с облегчением, другие с негодованием. Духовная жизнь Мочаловки вращалась вокруг школы Таим с тех пор, как школа появилась в посёлке, а появилась она, возможно, гораздо раньше, чем её нынешнее название «Таим». До войны и сразу же после войны школу называли Китова школа или просто Китовка. Название объясняли тем, что её первый директор был то ли Китов, то ли Котов и прозывался «Кот», а так как он был украинского происхождения, что такое кот, если не кгг? Подобное объяснение настораживает как чересчур замысловатое. В Мочаловке ещё не вымерли те, кто помнит: Китов — популярное сокращение имени Китоврас, а Китоврас преподавал в здешней школе-семилетке труд. Проще было бы предположить, что прозвище Китоврас происходило от фамилии Китов, но говорили сперва «Китоврас», а потом уже «Китов». Имя у него тоже было не совсем обыкновенное: Макар Давыдович. Так и вспоминалось: куда Макар телят не гонял. Туда-то и загнал, говорят, Китоврас директора школы, который попробовал прогнать его самого. Китоврас только рукой на него махнул, и директор по прозвищу Фараон, пропал пропадом, а вместо него директорствовал Китоврас. Директор хотел прогнать Китовраса за то, что в школьной мастерской резали стекло для церковных окон, а директора удалили за какие-то злоупотребления, вроде кражи строительных материалов, предназначавшихся для школы. Знали в посёлке и о директорском обыкновении выплачивать учителям зарплату с глазу на глаз, причём некоторая часть зарплаты удерживалась Фараоном в свою пользу. Естественно, при Китоврасе ничего подобного не было и быть не могло. Зато Фараон мастерски преподавал историю и умел вбивать в голову ученикам даты, в особенности даты до Рождества Христова. Так, например, я до сих пор помню, что в 1340 году до нашей эры Мемфис стал столицей Египта вместо Фив.

Среди учителей, получавших зарплату из рук Фараона, была старая учительница русского языка Александра Серафимовна, Она вела литературный кружок, не очень-то вписывающийся в программу подмосковной семилетки. На этом кружке она и рассказала про Китовраса. То был таинственный мудрый зверь, без которого царь Соломон не мог построить Иерусалимского храма, ибо никто, кроме Китовраса, не знал, как резать камень без железа. А Китоврас научил накрыть гнездо птицы Шамир стеклом, и птица принесла то, что режет стекло и камень без железа: алмаз. А когда царь Соломон предложил Китоврасу показать свою силу, тот махнул рукой или крылом, и Соломона занесло на край земли. Пока Соломона не было, царил Китоврас в образе Соломона, и когда Соломон вернулся, он царил только при дневном свете, в ночной же темноте царил Китоврас, старший сын царя Давида, хоть и зверь. «Отродье кошки и кобылы», — проворчала Александра Серафимовна, когда Макар Давыдович, исполнявший обязанности директора, выразил сомнение в том, не зря ли она забивает ученикам головы древними сказаниями. Не отсюда ли пошло ещё одно название нашей легендарной семилетки «Котик»?

Китоврас преподавал, как сказано, труд, и от его уроков повелись мочаловские умельцы, плотники, водопроводчики и, естественно, стекольщики, Мочаловский завод искусственных алмазов тоже связывают с деятельностью Китовраса, и алмазы там были не просто искусственные.

Китова школа, она же Котик, была давно уже закрыта. Здание признали аварийным. Одно время собирались перевести туда дом ребёнка, но он так и остался на Векшином спуске. Вдруг здание наспех отремонтировали, и в нём открылась школа Таим. Недоброжелатели придают некий зловещий смысл самому названию «Таим», хотя это всего лишь аббревиатура: школа танцевальных импровизаций — школа Таим. При этом школа никогда не была собственно танцевальной, хотя некоторые её ученицы и поступили в хореографические учебные заведения. Но каждая будущая балерина была исключением, с ней занимались по особой программе, и в своё время, иногда очень скоро, такая ученица уходила из школы Таим, с ней не порывая. Вообще же школа Таим была общеобразовательной, только принимали туда не всех. Приёмом в школу ведала сама директриса Анна Игнатьевна. Ассистировал ей при этом Герман Георгиевич, непременный участник танцевальных импровизаций и по совместительству преподаватель химии (сочетание редкое, но характерное дли школы Таим). Герман Георгиевич играл на скрипке, и желающий (или желающая) поступить в школу невольно начинал (начинала) танцевать В этом и заключалось вступительное испытание. Одних принимали, а других отсеивали на основании танца. Родители поступающих не допускались на испытание, вслушивались в музыку за закрытыми дверями и гадали, что именно там играют. Одним слышался Паганини, другим Сен-Санс, третьим Римский-Корсаков. «Дьявольские трели», — огрызнулся отец одной непоступившей девочки. Но, по всей вероятности, скрипка играла что-то своё. Танцевальной импровизации предшествовала музыкальная, но поступившие говорили, что сначала они танцевали под скрипку, а потом скрипка лишь вторила их танцу. Поступали как раз те, кому скрипка находила возможность вторить.

Иногда директриса называла скрипача не «Герман Георгиевич», а «граф». Известно было, что его фамилия Солтыков (не Салтыков, а именно Солтыков). В Мочаловке он обосновался с открытием школы Таим. Правда, старожилы уверяли, что видели его в Мочаловке гораздо раньше, «всегда». Никто не знал, где он работал до школы Таим, Ходили слухи, что в оборонке он делал химическое оружие и был засекречен (вот почему о нём ничего не известно), но предполагали, что он долго жил за границей, а как с этим совместить засекреченность, тогда он был бы невыездным. Уместнее было предположить, что граф Солтыков недавно вернулся из-за границы. Не потому ли он говорит чуть ли не на всех языках? Самое странное, что никто не знал, сколько Герману Георгиевичу лет. Он был совсем седой, но лицо у него молодое, в особенности яркий блеск тёмных глаз…

Вопрос о закрытии школы Таим вставал, в частности, также из-за Германа Георгиевича, вернее, из-за его химической лаборатории, где, похоже, ставились эксперименты не только учебные. Поздно вечером, а иногда и за полночь там вспыхивали то красные, то синие огоньки. Похоже, засекреченный химик продолжал свои исследования. Неужели он действительно плавил в школьной лаборатории металлы и улучшал драгоценные камни? Во всяком случае, школу Таим то и дело обвиняли в нарушении правил противопожарной безопасности, хотя доказать подобные обвинения не удавалось.

Разумеется, с особой яростью против школы выступали родители, чьих детей туда не приняли. Они доказывали, что в школе насаждается мрачный эзотерический культ, уподобляли танцевальные импровизации хлыстовским радениям. Напротив, родители тех, кто учится в школе Таим, решительно опровергали подобные толки. Танцевальные импровизации — лишь средство обучения. Они нисколько не угрожают психическому здоровью школьников, они гармонизируют личность учащегося, выявляя и мобилизуя его скрытые способности, причём не только к танцу и не только к музыке, но и к другим предметам, например к математике и химии. А самым веским аргументом против обвинений в магическом манипулировании детскими телами и душами был очевидный факт. Историю религии в школе Таим преподавал православный иеромонах Аверьян.

Уязвимым пунктом школы Таим было также её финансирование. Обучение в школе было дорогостоящим, но бесплатным, что и привлекало множество желающих поступить в школу. Преподаватели общеобразовательных предметов получали в школе хорошую зарплату. Арендная плата вместе с различными налогами и поборами непрерывно повышалась. Любая другая школа давно была бы задушена. А школа Таим продолжала существовать и процветать. Школу полностью финансировала знаменитая танцовщица Андра Салам, и это только усугубляло худшие подозрения относительно противопожарной безопасности.

Андра Салам танцевала однажды в Мочаловке в помещении летнего театра, где, по преданию, происходили иногда спектакли театра «Красная горка». Андра Салам оказалась последней из тех, кто в этом театре выступал. В ночь после её танцевального моноспектакля летний театр сгорел дотла при невыясненных обстоятельствах.

Не было никаких поводов для обвинения Андры Салам в поджоге. Не оставила же она в театре что-нибудь зажигательное вроде бомбы замедленного действия. Тем не менее пожар сразу же связали с нею, хотя не находили никаких убедительных улик против неё. Андра Салам предложила восстановить сожжённый театр на свои средства, но в таком предложении усмотрели косвенное признание вины. Значит, она и театр сожгла для того, чтобы на его месте создать очаг своего зажигательного чародейства. И школу Таим она основала, чтобы прибрать к рукам то место, где был сожжённый театр, территорию, прилегающую к театру, а может быть, и всю Мочаловку. Задержать Андру Салам не удалось, но под давлением разгневанной общественности уголовное дело о сожжении театра было возбуждено и поручено следователю Анатолию Валерьяновичу Зайцеву.

Вскоре Анатолий Зайцев убедился, что не бывает дыма без огня, в данном случае в буквальном смысле слова. В связи с выступлениями Андры Салам пожары случались неоднократно. Намекали даже, что она связана с международным терроризмом, но никаких доказательств её виновности не было, а её поклонники стояли за неё горой, утверждая, что только средневековое мракобесие могло бы запретить её концерты на основании пустых домыслов. Толя Зайцев жалел, что сам не видел танцев Андры Салам. Ему приходилось довольствоваться описаниями. Андра Салам выступала всегда одна. Зрители никогда не видели ни оркестра, ни аккомпаниатора. Говорили, что это особое сценическое ухищрение, что оркестранты располагаются за сценой или под сценой, но так или иначе казалось, что они невидимы. В конце концов, может быть, Андра Салам танцевала под музыку, записанную заранее. Все балеты Андры Салам были авторские, и музыка могла принадлежать только ей самой.

Сцена для балетов Андры Салам оборудовалась особыми вогнутыми зеркалами. В разгаре танца некоторые зрители видели себя танцующими вместе с балериной. Когда танец кончался, они заставали себя сидящими в зрительном зале на своих местах. Далеко не все допускали, что каждому из них только чудился танец с Андрой Салам. Каждый в глубине души был уверен, что именно он один танцевал с ней и не заметил, как вернулся на своё место. Танцевавшими с Андрой Салам чувствовали себя не только мужчины, но и женщины. Доказательством своего пребывания на сцене считали пыль, остававшуюся на костюмах и платьях. Эту пыль видели на сцене, но не видели в зале. Наверное, её-то и поджигал танец Андры Салам. Никто вообще не видел, как пыль загорается, но что же и загоралось, если не она. Между тем по меньшей мере на двух спектаклях Андры Салам начинался пожар, так что приходилось эвакуировать зрителей. Гораздо хуже было, когда пожар начинался в квартире зрителя, вернувшегося после спектакля. Таких случаев было гораздо больше, но их трудно было сосчитать. Тот, кто приписывал пожар в своей квартире танцу юной красавицы в другом помещении, иногда в другом городе, рисковал сойти за сумасшедшего. Кое-кто давал светящуюся пыль на анализ, который не выявлял ничего особенного. Пыль как пыль. Светилась она, вероятно, лишь от освещения на сцене. Правда, неизвестно, откуда эта пыль бралась, Не образовывалась ли она во время танца? Но происхождение пыли вообще не всегда удаётся установить.

Свойство Андры Салам поджигать помещения должно было бы ограничить её концертные возможности. Кто предоставит помещение для спектакля с риском, что оно загорится? Кто пойдёт на спектакль, если со спектакля рискуешь принести искру, которая подожжёт твою квартиру? Действительно, Андре Салам иногда отказывали в помещениях для её спектаклей, и кое-кто не отваживался ходить на её концерты. Но любопытство было сильнее опасений. Гораздо больше было желающих испытать, вправду ли танец Андры Салам поджигает. Если слухи о пожарах, вызванных танцами Андры Салам, распускали её конкуренты или просто завистники, они только усиливали и распространяли её успех.

В отличие от двух зарубежных пожаров, пожар в мочаловском летнем театре не был потушен, но и вспыхнул он после спектакля, когда в помещении никого не было. Следователю в этом деле нечем было заниматься, но не прекращать же его. Слишком настоятельным было давление общественного мнения, то есть слухов. И Анатолий Зайдев шарил в Интернете в поисках каких-нибудь улик или сведений об Андре Салам. Было много информации о спектаклях Андры Салам по всему миру. Очень часто информация намекала на пожары в связи с этими спектаклями, но всё это было слишком неопределённо для следствия и могло оказаться своего рода извращённой рекламой. Наконец Анатолий Зайцев натолкнулся на материал, так и озаглавленный «Андра Салам», К сожалению, материал был на французском языке. Анатолий читал по-французски лишь со словарём и предпочёл обратиться к Аверьяну, который сам интересовался делом о поджоге летнего театра (если то был поджог). Аверьян внимательно прочёл французскую статью и сжато пересказал её Анатолию.

У каждой стихии своё искусство и свой эсхатологический проект. Гномы — златокузнецы, гранильщики, ваятели. Их стихия — окостенение, затвердение, окаменение в причудливых формах барокко. Сильфы существуют и перестают существовать в мелодиях. В пении сильфов мир улетучивается вместе с ними самими. Текучая стихия размывает мир пляской волн. Предстоит ещё выяснить роль актрис-ундин в искусстве кино. Стихия, противоположная плясу, — танец, Андра Салам танцует мистерию огня. Огонь ищет огонь и, не находя его, разгорается, поджигает, сжигает, как и тот огонь, который не был найден. Светящаяся танцующая пыль — одинокие искры, частицы ненайденного огня. Но дух огня, найдя ответный огонь, обретает бессмертную душу. Её-то и ищет Андра Садам своим танцем, можно бы сказать, ощупью, если бы огонь позволял себя найти на ощупь. Под этим материалом стояла подпись: «Grazio».

— Что это значит: Грацио? — спросил Анатолий.

— Прибавь две буквы и выйдет «Grazioso», шут, — ответил Аверьян.

— Ты считаешь, это мистификация?

— Если мистификация, то со смыслом.

— Не худо было бы спросить этого Грацио, что он думает о мочаловском пожаре. Где Грацио, там Рацио, может быть.

— Вполне возможно, — согласился Аверьян. — А ты учитываешь, что перед спектаклем Андры Салам у нас в Мочаловке была небольшая, но крикливая демонстрация с плакатами: «Огневицу в огонь»? Отсюда и огонь.

— Ты думаешь, это они подожгли?

— Думаю, не будь этих плакатов, пожара не было бы.

Между тем Андра Салам как ни в чём не бывало приехала снова в Мочаловку, чтобы осмотреть Совиную дачу. Доктор Адриан Луцкий, всё ещё законный владелец дачи, снабдил Андру Салам в Америке письмом, обеспечивающим танцовщице доступ на дачу в любое время.

— Лучше бы ей туда не ходить, — сказал Аверьян.

— Думаешь, она дачу сожжёт? — насторожился Анатолий.

— Всё может быть.

— Но как не пустить её, когда у неё письмо?

— А вот посмотрим.

Андра Салам прибыла в Мочаловку с целым хвостом журналистов и телевизионщиков, тянувшимся за ней, куда бы она ни направилась. Аппаратура зафиксировала, как она постучалась в ворота Совиной дачи, и навстречу ей вышел не кто иной, как слепой Вавила.

— Je regrette, mais 1'entree est interdit, — неожиданно по-французски сказал богатырь с белокурой бородой и с чёрной повязкой на глазницах.

Кто-то перевёл его слова, и по толпе сопровождающих побежал недоумённый шепоток: «Он сожалеет, но вход воспрещён. Как вход воспрещён? У неё же письмо… письмо от самого Луцкого…»

Андра Салам протянула письмо Вавиле, но тот не обратил на него ни малейшего внимания. И то сказать, какой смысл показывать письмо слепому?

Андра Салам уехала ни с чем, а на другой день Анатолий Зайцев обнаружил в Интернете информацию о том, как знаменитую танцовщицу не пустил на Совиную дачу сторож, небезызвестный Вавила Слепой (Babylo l’Aveugle). Интернетский автор сообщал, что Вавила, в прошлом лауреат престижной премии за исследования в области счётно-решающих устройств, собственноручно ослепил себя, чтобы не видеть происходящего на осквернённой, но всё ещё святой русской земле. Между тем в семнадцатом веке на Руси был некто Вавила Молодой, прошедший все науки в Сорбонне, связанный с Пор-Роялем, едва ли не единомышленник Паскаля, носившего под платьем железный пояс с гвоздями. Вавила Молодой примкнул к последователям лесного старца Капитона, предшественника старообрядцев, предпочитающих самосожжение церковным новшествам. Кому как не Вавиле оберегать Совиную дачу, где хранится нечто драгоценное для святой Руси?

Этот материал, под которым стояла та же подпись: «Grazio», Аверьян перевёл для Анатолия Зайцева слово в слово.

Года не прошло, как по Мочаловке разнёсся новый слух: слепой Вавила женился. Его молодую жену звали Анна Игнатьевна. Можно было подумать, что она родная дочь старца Аверьяна, в миру Игнатия, но Аверьян вряд ли стал бы венчать собственную дочь, а венчал этот брак именно Аверьян. Молодожёны поселились на Совиной даче, где Вавила Стрельцов так и остался сторожем, тогда как Анна Игнатьевна открыла школу танцевальных импровизаций на средства Андры Салам. За деньгами Анна Игнатьевна сама ездила к Андре Салам, где бы та ни выступала: в Европе, в Америке или в Австралии. Ореол скандала вокруг её спектаклей рассеивался. После того как Вавила не пустил её на Совиную дачу, сообщений о пожарах больше не было.

Зато положение школы Таим ухудшалось. Никаких денег не хватало, чтобы откупаться от всевозможных инспекций, домогательств и поборов. Арендная плата возросла неимоверно, но Анна Игнатьевна по-прежнему категорически отказывалась назначать плату за обучение. Влиятельные силы настаивали на немедленном закрытии школы Таим. Доктор Сапс предостерегал от катастрофического ущерба, наносимого школой психическому и физическому здоровью детей. Гроссмейстер Ярлов писал в газете «Правда-матка» о зловещем заговоре заезжей ведьмы и чёрного мага (Анны Игнатьевны и Германа Георгиевича): «Сначала сожгли летний театр, вот-вот сожгут Котика, потом всю Мочаловку, а пока плавят в алхимическом тигле души наших детей».

И руководство школы Таим решило устроить вечер танцевальных импровизаций, быть может прощальный. Шёл май месяц, и в Мочаловке головокружительно пахло черёмухой. В маленьком зале набилось множество зрителей, и начались выступления учащихся. Каждый и каждая выпархивали на сцену отдельно, и в танцующем узнавали зверька, птицу, насекомое, иногда даже растение. Но в зверьке, в птице, в насекомом, в растении обнаруживалась лучистая искорка, в конце концов на сцене танцевала только она и продолжала танцевать, когда танцующего на сцене уже не было. Эти искорки и образовывали подобие светящейся пыли, в которой видели причину пожаров. Казалось, не танцы вызываются музыкой, а музыка — танцами. Лишь постепенно начали различать в углу сцены Германа Георгиевича со скрипкой, звучавшей, как оркестр. Вдруг в мельтешении светящейся пыли появилась фигура взрослой женщины. Зал ахнул, увидев, что вместо пачки на ней кружево из огня. Должно быть, кто-то в зале ждал этого момента, чтобы крикнуть: «Пожар! Пожар!», но скрипка Германа Георгиевича по-прежнему звучала как оркестр, танец Анны Стрельцовой продолжался, и ожидаемой паники в зале не возникло. Не только посторонние зрители, но и ученики школы впервые увидели, как искрятся ослепительно чёрные волосы строгой директрисы, не прикрытые обязательным платком. Кое-кому танцовщица напомнила северное сияние. Узнавали в ней и зарницу, танцующую над полями душной ночью. Но больше всего поразило Анатолия лицо слепого Вавилы. Право же, сквозь чёрную повязку он видел в своей Анне что-то невидимое другим, и лицо его сияло в сиянии её чёрных глаз.

Наутро Анатолий без словаря прочёл в Интернете краткую информацию: «Вчера вечером в посёлке Мочаловка под Москвой со своими учениками и ученицами выступила Андра Салам. Знаменитая танцовщица исполнила танец молнии». И всё та же подпись: «Grazio». Анатолий обернулся. Из-за его плеча информацию читал Аверьян.

— Кто же этот Грацио? — не удержался Анатолий. — Он должен был присутствовать на вчерашнем вечере.

— А ты всё ещё не догадался? Грацио — Цароги. Под именем графа Цароги путешествовал граф Сен-Жермен, превосходно играющий на скрипке.

— Герман Георгиевич?

— Скажем так.

— Но я должен задержать Андру Салам. Боюсь, что летний театр подожгла все-таки она.

— Ты можешь задержать только Анну Стрельцову, а она никак не отвечает за действие стихийного духа, вспыхнувшего в ответ на злобное заклинание: «Огневицу в огонь».

— А Вавила знал, кому даёт он свою фамилию?

— Он знал, кому даёт он бессмертную душу, ответив своим огнём на её огонь. А летний театр они восстановят… если им не мешать.

2004