I

Не знаю, зачем я начинаю это, или что я буду с этим делать, или с кем я хотя бы говорю. Полагаю… Полагаю, причина в том, что я хочу, чтобы кто-нибудь помнил, что здесь случилось, когда все будет кончено. На днях я думал, что Рокс не продержится долго.

Не сможет: они не позволят.

Нужно ли объяснять, кто такие «они»? Не думаю. Ручаюсь, приятель – кто бы ты ни был, – если тебе нужен ответ, значит, ты не джокер, не так ли?

Мне кажется, лишь на один вопрос нужен ответ. Никто никогда не спрашивает меня прямо, но я вечно слышу его, будто тихий металлический перезвон в несмолкаемом гомоне мыслей. Я слышу его всякий раз, как кто-нибудь смотрит на меня или даже думает обо мне: каково это, быть таким мерзким? Когда голова и плечи уродливым наростом торчат на теле, занимающем акр земли, на теле, погруженном в собственные испражнения?

Каково это? Боже…

Ладно. Я попробую ответить.

Найдите комнату. Огромное пустое пространство. Пусть она будет не так уж, черт возьми, комфортабельна, убедитесь, что пол потрескался и отсырел, а воздух – слишком холоден или слишком горяч, вся атмосфера должна балансировать на грани уныния.

Затем разыщите стул. Жесткий, неудобный и занозистый, такой, чтоб захотелось встать и прогуляться уже через пару минут после того, как сел на него. Прикрутите его к полу в центре комнаты.

Раздобудьте пятьсот телеэкранов. Заполните ими все пространство вокруг стула, создайте Великую Стену пустых экранов. Затем подсоедините их к разным каналам, включите звук и выведите изображение на каждую из матриц.

Сядьте абсолютно голым на свой занозистый стул посреди этой уродливой комнаты перед всеми этими телеэкранами. Пусть кто-нибудь прикует вас к этому мерзкому стулу, а потом водрузит вам на колени сотню свинцовых слитков. Убедитесь, что узы крепки и вы не можете шевелиться, не можете почесаться, не можете закрыть руками уши, чтоб защититься от этого ужасного шума, что вы полностью зависите от других, тех, кто кормит вас, убирает за вами или приходит поговорить.

Ну, теперь вы начали понимать, каково это – быть Блоутом. Теперь у вас есть некоторое представление о том, на что это похоже.

Я слышу вас (я всегда слышу вас). Да ладно, говорите вы. У тебя есть возможность читать мысли. Разве это не дар? Легкий поцелуй колоды диких карт.

Ладно. Я могу читать ваши мысли. У меня есть моя Стена, она держит натуралов и тузов подальше от Рокса до тех пор, пока они действительно не захотят оказаться здесь. У меня есть личная армия джокеров, защищающих меня и заботящихся обо мне.

Рокс существует благодаря мне. Я его правитель. Я обладаю властью. Без меня Рокса нет. Это блаженство, не так ли?

Думаете? Ну, все это чушь собачья. Дерьмо. Куча черной слизи.

Думаете, я действительно управляю этим местом? Да вы шутите. Вот, к примеру, когда-то я играл в D&D. Почти все это время я управлял маленьким королевством по сценарию, придуманному нашим Мастером игры. И знаете что? Мысль о том, что я тут всем управляю, так же реальна, как и мое «королевство».

Вы не слышите, что они думают, когда говорят со мной: Прайм, Блез, Молли, КейСи и другие джамперы. Даже джокеры, даже те, кто проклят дикой картой. «Боже, какое счастье, что я не такой, как он» или «Не важно, сколько он знает или какими силами обладает, он просто гребаный ребенок…».

Я знаю. Я знаю, что они обо мне думают. И знаю, что они думают о Роксе. Мой Рокс – удобное убежище, но если завтра остров Эллис утонет в Нью-Йоркской бухте, они найдут другое место. Джамперы растворятся в глухих переулках города, джокеры… джокеры будут делать то же, что и всегда: пожмут плечами – если они у них есть – и уйдут в Джокертаун.

Так что же я буду делать? Когда мне скажут, чтоб я собирался и проваливал, а? Вы всерьез считаете, я могу куда-то свалить? Чувак, да мне повезло, что я смог добраться сюда три года назад, когда я был не больше школьного автобуса. А теперь… черт, синий кит уже не самое большое животное на Земле. Я больше чем целая стая этих гребаных китов.

Каково это?

Вы не сможете себе это представить. Вы не сможете посочувствовать мне. Это невозможно.

Ад каждого джокера сокрыт и индивидуален. Пусть так и остается.

Я ненавижу судить и выносить вердикты. Я даже знаю почему.

Мои родители были людьми слабовольными. Да, конечно… все дети винят своих родителей.

Но почему нет? Мои были бесхребетными приспособленцами, прогибавшимися под соседей, продавцов в магазинах, кого угодно, кто имел хотя бы малейшую власть. Это были два милых человека, готовых с радостью поменять свою точку зрения на противоположную при малейшем намеке на возражения. Это были два обворожительных, действительно обворожительных, человека, которые позволяли всякому окрестному сброду преследовать и запугивать их сына, школьного поэта, их сына «о, такого талантливого художника», их сына, с головой погрязшего в комиксах.

Они все говорили мне, когда я приходил домой с разбитым носом и фонарями под глазами: «Что ж, если они к тебе пристают, почему бы тебе просто не повернуться и уйти? Возможно, все дело в тебе. Сконцентрируйся на рисовании, или поэзии, или на домашних заданиях, Тедди. Играй в эту свою странную сказочную настольную игру или читай комиксы. Когда ты чуть подрастешь, они сами отстанут от тебя».

Это были два сердобольных человека, которые, когда Тэд, войдя в период полового созревания, начал вдруг превращаться в огромного слизняка, не бросили его. Нет. Они сперва позвонили в клинику Джокертауна и лишь потом исчезли.

Пропали. Растворились.

Ну, мамочка с папочкой, Тедди несомненно подрос, не так ли? Хотел бы я не быть вашим сыном. Я стал больше, но это не помогло, и я все еще тащу на себе весь ваш эмоциональный багаж.

Так как же я делаю то, что хочу? Как вам это общество? – я не могу заставить их понять, насколько все это важно.

Кафка возмущенно затарахтел. Я почувствовал, что разум моих джокеров внезапно стал более острым и сфокусированным. Какое-то мгновение я забавлялся идеей просто отослать Блеза, Келли и КейСи прочь. Послышался смех, но я не удивился. Не очень уж.

Я слышал почти все мысли Блеза. Я знал – и Келли с КейСи тоже знали это, – что по меньшей мере часть дерзости Блеза была напускной, всего лишь защитная реакция в ответ на давление со стороны сверстников. Он не хотел казаться слабым перед другими. Нет, только не Блез. По факту ему вовсе не хотелось быть здесь.

– Я слушаю, Блез. Я всегда слушаю, когда джокер в беде. А Слаймбол безусловно джокер, не так ли? – Я закончил и захихикал, во всяком случае, он бы назвал это так. Остановившись, посмотрел прямо на КейСи. – Я всегда слушаю. Всегда. Даже когда некоторые люди думают, что мой смех похож на смех идиота двух лет от роду.

КейСи покраснела, я, как вы понимаете, процитировал ее мысли. На какое-то мгновение мне стало стыдно. Не важно, как часто я демонстрировал свои способности, я всегда чувствовал стыд. Люди не привыкли к тому, чтоб их самые драгоценные, сокровенные мысли крали. Но они ничего не чувствуют при этом, и не видят, как я это делаю, и постоянно забывают об этой моей способности.

Ну, по крайней мере, мысли Келли всегда добры.

Блез был мертвецки пьян.

– Ладно, я отговорил КейСи от убийства вашего драгоценного джокера. Мне, наверное, стоило пойти дальше и убить ее мать. Уже второй раз Слаймбол появляется на наших продовольственных складах.

– Я знал это. Уже давным-давно я уловил эти мысли Слаймбола и КейСи.

– КейСи и Келли застукали его, и мелкий засранец угрожал им ножом. Что ты собираешься делать с этим?

Я знал, что Блез хотел, чтоб я что-нибудь сделал. Мысль была предельно ясна. Его представления о справедливости просты, как черное и белое.

Я мельком взглянул на Слаймбола. После всего случившегося он был пронизан бессловесным кричащим страхом, и его переполняла ненависть к Блезу. Его саламандровая кожа блестела липким маслом, плоские подушечки пальцев впечатывались в ладони. Глаза навыкате, золотые, с вертикальными зрачками, мгновенно скрылись за толстыми полупрозрачными веками, когда он моргнул. Рот его открылся, раздвоенный змеиный язык мелькнул между тупых резцов и скрылся.

– Ты солгал мне, – сказал я Слаймболу. – Это очень, очень плохо. – Я поцокал языком и покачал головой. – Ты обещал, что оставишь продовольствие в покое. Я приказал тебе держаться подальше, и я предупреждал тебя, что случится, если ты снова нас побеспокоишь. Помнишь? Здесь, в Роксе, мы все одна большая счастливая семья.

КейСи заржала, но к ней никто не присоединился.

– Что случилось, Слаймбол?

Это трюк телепата: просто задать прямой вопрос. Он останавливает поток сознания и заставляет сосредоточиться. Я едва слушал, что там говорит Слаймбол, я смотрел, что он думает. Я мог чувствовать его голод на всем протяжении разговора. Слова ничего не значили – он был голоден, обычная вещь в Роксе. Простая штука. Он думал, что сможет ограбить джамперов и улизнуть.

Он ошибался. Вот и все.

Блез встрял в разговор.

– Блоут, я хочу, чтобы проблема была решена. Раз и навсегда. Сделай это, или это сделаю я, – сказал он. – Сделай из засранца пример для всех остальных.

Он уставился на меня. «Я убью его», – сказал мне Блез мысленно, сознательно и упорно облекая свою мысль в слова. Как будто думал, что я не прочту его мысли, если те будут недостаточно разборчивы. Сделай так, чтобы Слаймбол закончил свои дни в стоках, или я сделаю это сам. Так или иначе, рано или поздно это случится. Ваш выбор, губернатор.

– Я не убиваю джокеров, – ответил я вслух.

Он фыркнул на это:

– Весь, будь он проклят, мир убивает джокеров. С чего это вы такой особенный?

Я мог бы ему сказать. Я мог бы ему сказать, какое это проклятие – всегда знать. Эй, я знаю все. Я знаю, что джамперы украли у джокеров больше еды. Я знаю, что голод – это проблема для всех здесь, в Роксе. Я знаю, что Слаймбол обладает разумом и ответственностью шестилетнего ребенка, и хотя сейчас ему искренне жаль, он забудет все это и, вероятно, снова поступит так же.

Это проще, когда не знаешь. Но я всегда знаю правду. Я знаю все факты.

Сложно ранить кого-то, чьи самые сокровенные мысли вы уже знаете. Трудно, когда вы знаете, что их боль вернется к вам эхом и вы будете вынуждены слушать ее. Трудно, когда вы знаете, что просто черного и белого никогда, НИКОГДА не бывает.

Прав или нет.

Зол или добр.

Не для меня точно. Я многое сделал… просто самим фактом своего существования здесь, фактом создания Рокса. Я повинен во многих смертях. Моя Стена – это не суша, а Харон не останавливается лишь потому, что кто-то из пассажиров передумал. Кафка говорит мне, что воды залива под Стеной полны скелетов. Мои жертвы в буквальном смысле. Много насилия в Нью-Йорке совершено людьми, которые живут здесь. Людьми, которых я защищаю.

Я говорю себе, что это лишь справедливость.

Я уставился на Слаймбола, глядя поверх складок собственного тела. Набивание желудка не должно быть серьезным правонарушением, при каких бы обстоятельствах оно ни происходило.

– Что собираешься делать, губернатор? – Блез настолько же нетерпелив, насколько прекрасна Келли. Ослепительно опасен. Аморален больше, чем кто бы то ни было, кого я знал когда-либо. Он хотел, чтобы я убил еще несколько чертовых Twinkies.

Черт, я не знал, что мне делать. Все казалось скверным – не было никакого правильного или неправильного решения. Когда знаешь все факты, всегда приходишь к подобным выводам. Любое решение несправедливо. Даже если бы я отказался от ответственности принимать решение, я бы поставил крест на всем, что сделал, будучи губернатором. Но я не убиваю джокеров, и если я переключусь на джамперов, я потеряю их поддержку, а они так же важны для Рокса, как и я.

Послушайте, это было чертовски забавно и поначалу походило на игру. Большой малыш Блоут захватывает Рокс и держит подальше всех старых плохих парней. Но со временем все становилось серьезнее. Это был уже не сюжет какого-то комикса, все стало похоже на правду. Приходящие мысли становились все громче и громче, и я больше не мог закрыться от них, и внезапно выяснилось, что все не так уж и забавно. Дэвид умер на руках Оддити, все начали бороться за контроль вместо того, чтобы скооперироваться, условия для джокеров в большом мире опускались ниже плинтуса.

Блез не дал мне подумать.

– Блоут? Эй, Блоут!

Я окинул их всех гневным взглядом, теперь уже действительно разозлившись.

– Слаймбол виновен, – рявкнул я наконец. – Я предупреждал его. Но я не собираюсь убивать его за это, Блез. Слаймбол, теперь ты чистильщик. Ты будешь таскать мое дерьмо, пока я не буду уверен, что ты носа не сунешь к джамперам. Если тебя снова найдут на их части Рокса, я разрешу им сделать с тобой все, что им только пожелается. Понял? – Облегчение в Слаймболе мешалось с отвращением. КейСи передернула плечами. Келли посмотрела на меня со своей легкой улыбочкой.

Блез нахмурился.

– Я убью его, если увижу его сальную рожу хотя бы еще раз, – объявил он громко. – И для этого мне не нужно твое разрешение, Блоут.

– Блез, – начала Келли примиряющим тоном. – Губернатор…

Блез обернулся к ней, подняв кулак. Я чувствовал неистовство, текущее сквозь его разум как расплавленная лава.

– Стоп! – крикнул я, и ярость в моем голосе заставила арбалетчиков опустить оружие. Блез излучал внезапный страх. Я чувствовал его жар на своем лице, когда крикнул: – Тебе чертовски понадобится разрешение. Рокс – это я. Без моей Стены все натуралы будут роиться здесь как черви на трупе сбитой собаки. Они похоронят тебя прямо тут. Я знаю, что ты думаешь. Ты думаешь, я слаб. «Блоут не убивает, его можно не принимать в расчет», – я слышу это.

Я взглянул на джокеров, наблюдавших за перепалкой. Я слушал их мысли. Они были так же озлоблены, как и джамперы. Я знал, что должен пресечь это немедленно, или кто-нибудь сделает что-то по-настоящему глупое.

– Кафка, – сказал я. – Блез должен поклониться мне, прежде чем уйдет. Я хочу слышать, как он благодарит меня за время, уделенное его проблеме. – Я замолчал на минуту. – И если он не сделает этого, вышиби ему мозги.

Блез смешался. Рот его открывался и закрывался беззвучно. С минуту он раздумывал, не взять ли под мысленный контроль моих джокеров, но нас было слишком много вокруг, и внезапно он понял, что не уверен, сможет ли удержать всех.

– Ты блефуешь, – забормотал он, – ты этого не сделаешь. Это не в твоем духе.

Все это было лишь белым шумом.

Я хихикнул.

– Испытай меня. Давай. Ну же, если ты умрешь здесь, КейСи, возможно, придется заняться джамперами, и это все, что может случиться. Я бы поставил на то, что КейСи будет даже рада, если конкурентов станет поменьше.

КейСи посмотрела на меня угрожающе, я проигнорировал ее взгляд.

– Я ничего не теряю, убив тебя, Блез. Совсем ничего.

Блез помедлил, мысли его метались. Я действительно не был уверен, как он поступит. Мои джокеры ждали с терпением и некоторой чрезмерной надеждой. Думаю, именно выражение их лиц повлияло на Блеза больше, чем что бы то ни было.

Он вновь шагнул ко мне и нехотя опустил голову.

Я хихикнул.

– Ты все проделал весьма неплохо. Но этого недостаточно.

Грозный взгляд. Нахмуренные брови. Перекошенное лицо.

– Благодарю, – слова были едва различимы. Внутри него все кипело: «Имел я тебя, ублюдок».

– Меня не очень-то привлекают мальчики, – сказал я ему. – Я не Прайм. Даже если бы ты был таким же симпатичным, как Келли.

Блез залился краской, точно так же, как и Келли. Приподнявшись на носки, Блез резко и зло развернулся и пошел, печатая шаг, прочь, туда, где раздавался смех джокеров. КейСи обернулась, в последний раз взглянув на меня, Келли посмотрела долго и пристально (бедняжка) и последовала за ним.

Слаймбол тоже смеялся до тех пор, пока Арахис не взял его за руку и не подтолкнул к груде дерьма.

– Приступай к работе, – сказал он.

И мы все расхохотались над Слаймболом.

Джокеры имеют право смеяться над джокерами.

Кафка вскинул взгляд, посмотрев на меня. Дети. Все вы ругаетесь словно дети. Человек-насекомое вздохнул. Он сказал мне нечто, претендующее на мудрость. Может, это и была мудрость.

– Блеф – это очень опасная игра, – сказал он. – Особенно когда дело касается Блеза.

Я вспомнил эти слова позже.