Глава 31

Великий кулинар и гурман Антуан Эскофье как-то сказал: «Кухня — залог истинного счастья». Что он хотел этим сказать? Что счастье в том, чтобы готовить еду? Или в том, чтобы наслаждаться результатом? Если первое, то получается, все повара исключительно счастливые люди, но я-то знаю, что это не так. Большая часть моих знакомых поваров постоянно что-то ищет. Счастливчики вроде Боули и Сильвано свое счастье уже нашли, тогда как остальные пребывают в упорном поиске — кто любви, кто восхищения, кто признания своих заслуг, собирая желаемое по крупицам везде, где только можно.

А может быть, Эскофье хотел сказать, что счастье — в особом таланте эффектно и убедительно удовлетворять основную потребность человечества. Сами же мы готовы получать свое счастье из вторых рук, поскольку главное для нас — ощутить, что в нас нуждаются. Выдающиеся кулинары надеются повернуть фортуну лицом к себе, наполняя желудки и умы человечества.

Джейк нуждался во мне. Наверное, за это я его и любила. Мы прекрасно уживались и договаривались в мелочах, у нас были общие — по крайней мере, в профессиональной сфере — мечты. Возможно, и Джейк по-своему любил меня, но все же, боюсь, больше всего ему нравилось то, что он нужен мне, что он — весь мой мир. До тех пор, пока не появилась «Граппа». И Хлоя.

Одно я знаю точно: на Николь и Зои Джейк не остановится.

Есть такие мужчины. Это должно меня успокоить, но почему-то не успокаивает. Впрочем, уже и не злит. Думая о самом стоящем, что было у меня в Нью-Йорке, о том, что я буду вспоминать, я называю «Граппу», ибо прежде всего я повар. «Граппа» и Хлоя — вот и все, что мне нужно в жизни.

Приехав в Питсбург, я обнаруживаю, что Ричард покрыл одну стену комнаты неровными желтыми мазками. Не меньше дюжины богатых, насыщенных оттенков, от темно-желтого цвета зрелой гауды до золотистого тона спелой пшеницы. Пятна покрывают не всю стену, а только ее часть, примерно четыре квадратных фута. Некоторые мазки совсем небольшие, как будто кистью провели туда-сюда пару раз, а последний, чистая охра, и вовсе не шире кисточки. Кисти Ричард бросил в раковину, не потрудившись вымыть, а сам он лежит в постели в тапочках и заляпанном краской спортивном костюме и громко храпит. Вид у него совершенно безмятежный, костяшки переплетенных пальцев испачканы краской.

Когда я снимаю с него тапочки, он просыпается.

— Добро пожаловать домой, — хриплым со сна голосом говорит Ричард.

— Похоже, ты нашел себе занятие, — говорю я, кивая на стену.

— Я вспомнил, как ты говорила, что всегда мечтала о доме желтого цвета, — говорит он и берет меня за руку. — Нравится?

Мне нравится, и меня трогает то, что Ричард помнит о моих словах. Я прижимаюсь к нему и кладу голову ему на грудь.

— Очень нравится. Желтый цвет — это цвет счастья, ты не находишь?

— Да. И у счастья много оттенков. Выбирай, какой хочешь, — говорит Ричард, садясь на постели.

— Да, тут есть из чего выбрать, — соглашаюсь я.

— Просто чудо, что мне удалось поработать, — то и дело приходили люди, которым ты поручила спасать меня от себя самого, — говорит он.

— Мне не хотелось, чтобы ты чувствовал себя одиноким.

— Одиночество в моем случае — это роскошь, — с улыбкой говорит Ричард.

— Есть хочешь?

— Нет, спасибо. Приходил приятный молодой человек и принес мне обед. — Ричард достает из тумбочки промасленный пакет и вынимает оттуда половину сэндвича с говядиной. — Но от чашки чая не откажусь.

— Какой приятный молодой человек? — спрашиваю я, ставя на плиту чайник.

— Бен. Племянник Фионы, — отвечает Ричард, жуя сэндвич. — Сказал, что работает неподалеку. Это ты ему, наверное, приказала меня навестить, — говорит Ричард, протирая очки.

— Ничего я не приказывала. Это его Фиона, наверное, попросила, — говорю я.

— А может быть, он вовсе не меня хотел застать, — бормочет Ричард и закрывается газетой.

Последний раз я виделась с Беном в тот вечер, когда он целовал меня на балконе. Чуть больше недели назад, а кажется, что с тех пор прошло несколько месяцев. Наверное, я обидела Бена. Но, учитывая, какие передо мной вырисовываются перспективы, похоже, я раз в жизни совершила благоразумный поступок.

Нет, два раза. На ум тут же приходит Джейк и наше прерванное свидание на кухне. Джейк целовал меня настойчиво и торопливо — в отличие от Бена, чьи поцелуи были нежными, сладкими, соблазнительными. Целые месяцы долгих размышлений, печальных взглядов, изящного обхаживания, чтобы, как я теперь понимаю, задеть во мне все струны. И в чем разница? В итоге длинная и запутанная история превратилась в проблему.

Дожидаясь, пока закипит вода, я заглядываю в свою спальню, где спит Хлоя. Рейс задержали на несколько часов, поэтому к моему приезду Хлоя уже уснула. Уступая мой просьбе, отец и Фиона привезли ее и уложили в моей комнате. Я не хочу, чтобы очередное ее утро началось без меня. Вернувшись в кухню, я наливаю чай и кладу на тарелку бискотти.

— Мира, я хочу тебя кое о чем попросить, — раздается голос у меня за спиной.

От неожиданности я вздрагиваю — я не слышала, как Ричард зашел на кухню, он стоит, опираясь на трость.

— Пожалуйста.

— Я хочу, чтобы ты отвезла меня на встречу Анонимных Алкоголиков, — говорит он.

За последние двадцать лет мы с Ричардом впервые открыто заговорили на эту тему.

— Конечно, отвезу, — говорю я.

Я подсаживаюсь к столу составить Ричарду компанию, пока он пьет свой любимый чай — «Найти-Найт». В нем есть корень дикой крапивы, и Ричард клянется, что после чашки такого чая он спит без задних ног. Вкус у его пойла омерзительный, поэтому я пью байховый «Дарджилинг» с сахаром и молоком.

— Ричард, — начинаю я, — хочу спросить тебя о Нейте…

— Все нормально, Мира. Между нами все кончено, — отвечает он и откидывает со лба прядь волос.

Он совсем поседел, и волосы у него висят сальными космами, как у старика.

— Забавно, — продолжает Ричард. — Дожив до определенного возраста, понимаешь, что хочешь от другого человека совсем не того, чего хотел раньше. Но в то же время трудно избавиться от своих юношеских представлений о любви. Ты цепляешься за них, не желая понять, что они изжили себя. Хотя все это, — Ричард запинается, — просто смешно. Нужно смотреть правде в глаза: нет ничего романтического в полной беспомощности, в костылях и спортивных костюмах. Мне нужно подумать о своем будущем, Мира. Мне нужен тот, кто захочет быть со мной рядом до самого конца.

— Ричард, что ты такое говоришь? У тебя еще вся жизнь впереди. К тому же у тебя есть я. Помнишь, какое соглашение мы с тобой заключили?

Ричард кладет на мою руку свою прохладную ладонь. Его кожа стала совсем прозрачной, под ней видны жилки, похожие на крошечные речушки, на руке еще заметны следы от капельниц, на тыльной стороне кисти остался багровый синяк, по цвету напоминающий морскую воду.

— Итак, — спрашивает Ричард, делая глоток чая, — когда ты нас покидаешь?

Он легонько треплет меня по щеке. Его взгляд печален.

— Я только что купила эту квартиру, — со вздохом отвечаю я. — Даже если я возьму кредит, чтобы сделать первый взнос в «Эй-И-Эль», мне все равно придется продать лофт, чтобы снять что-то в Нью-Йорке.

— Об этом не беспокойся, — машет рукой Ричард. — Если квартиру хорошенько отделать, мы ее продадим за минуту. Кто знает, может быть, я сам ее куплю, — говорит он, окидывая комнату взглядом опытного дизайнера. Его взгляд падает на желтую стену.

— Ты?

— Да, а что? Всем нужны перемены, — бормочет он.

— Ричард…

— Я твердо решил найти себе какого-нибудь неприкаянного гея средних лет, который не станет бегать от меня. Предлагаю и тебе заняться тем же — разумеется, с учетом твоего возраста и сексуальной ориентации, — говорит Ричард, поднимая свою чашку. — Ты знаешь, кажется, больше всего мне нравится «Карибский закат», — говорит он, указывая подбородком на стену.

— Который из них «Закат»? — спрашиваю я, разворачиваясь на стуле, чтобы лучше видеть.

— Третий слева, — показывает он.

— Не знаю. Мне больше нравится второй снизу, вон то большое пятно, похожее на Техас. Как называется этот оттенок?

Ричард заглядывает в свой блокнот, куда аккуратно записал названия цветов и их номера.

— Ну надо же, — говорит он, снова беря меня за руку. — Прямо в точку. «Нью-йоркский чеддер»!

На следующее утро я просыпаюсь около пяти утра и целый час валяюсь в постели, размышляя в основном о маффинах с голубикой. Главное — кисловатый вкус ягоды, решаю я. Я думаю о маффинах потому, что гораздо легче думать об относительно простой проблеме — а именно, почему во всем мире больше не делают хороших маффинов с голубикой, — чем размышлять об огромной проблеме, которую мне предстоит разрешить. В том числе продать купленную всего несколько недель назад квартиру, чтобы переиграть Джейка и вернуться в Нью-Йорк, в «Граппу».

Хлоя и Ричард спят сном праведников, я выйду всего на минутку. Я встаю, стараясь не разбудить их, одеваюсь и тихо выхожу за дверь. У уличного торговца я покупаю несколько пинт дикой голубики; помимо ягод, он пытается всучить мне оставшиеся пучки вчерашнего салата, который, по его словам, все равно придется выбросить. Затем я захожу к Бруно, чтобы выпить чашку латте. Внук Бруно включает кофеварку, и я, дожидаясь кофе, заказываю пару круассанов для Ричарда и полдюжины ореховых печенюшек, которые с некоторых пор просто обожаю.

По дороге домой я замечаю Бена, который выходит из заведения братьев Приманти с большим пакетом в одной руке и огромной кружкой кофе в другой. Я машу ему, но Бен меня либо не замечает, либо просто не может помахать в ответ.

— Эй, а я тебя знаю! — окликаю я его, переходя улицу. — Что, жареных голубей больше не покупаешь?

Бен несмело улыбается, но не отвечает, хотя несколько замедляет шаг.

Некоторое время мы молчим. Наконец Бен произносит:

— А я так и работаю в твоем доме. Парочка жильцов решила поменять трубы, потом одна женщина заметила у меня ящик с инструментами и уговорила зайти к ней проверить сантехнику. Теперь надумала заново обустроить душевую и туалет. Похоже, я застрял в доме надолго.

— Вот и отлично. Ричард мне говорил. Приходи к нам на ланч, — говорю я.

— С какой стати? Нужно что-то починить? — искоса глядя на меня, спрашивает Бен.

— Тебе нравится эта закусочная? — спрашиваю я, показывая на пакет с надписью «Приманти».

— «Приманти»? Да, — говорит Бен, открывает пакет и достает оттуда ломтик картофеля фри. — Сегодня взял с картошкой. Время от времени хочется чего-то новенького.

Он протягивает пакет и мне.

Я качаю головой.

— Не знала, что у них подают завтрак, — говорю я.

— А у них и не подают. У них одно и то же меню двадцать четыре часа в сутки, — поясняет Бен. — Ничего особенного, это не ресторан четыре звезды. У Приманти только стейк с сыром и картофель фри, зато отличный.

— Я знаю. «Gourmet» о них писал несколько лет назад.

— Как же, помню, про них тогда и по телевизору на кулинарном канале рассказывали, — с усмешкой говорит Бен. — Потом к Приманти несколько недель было не пробиться. Народ съезжался с шести округов, осаждали прилавок в три ряда. — Бен пожимает плечами. — А я, между прочим, в эту закусочную всю жизнь хожу. Отчим меня водил, когда я был еще мальчишкой. Пока мать спала, мы с ним вставали, одевались и шли сюда. Садились за столик и ели сэндвичи с жареным яйцом. Я тогда еще до прилавка не доставал и сэндвич еле-еле в руках удерживал. До сих пор, как вспомню об отчиме, сразу кажется, будто запахло пивом и жареной картошкой. Хорошие были времена.

— А что с ним случилось? С твоим отчимом?

Бен отвечает не сразу.

— Когда мне было десять, он развелся с моей матерью. Мы с ним потом общались некоторое время. — Бен пожимает плечами. — Известно, как это бывает. — В голосе Бена слышатся резкие нотки. — Это место — настоящая школа жизни для меня. Ты ведь пишешь о еде? Вот и напиши об этом. Я имею в виду, об этом месте, как оно есть. Ничего не выдумывая, как выдумывают для глянцевых журналов.

Дальше мы идем в молчании. Мне хочется извиниться перед Беном, сказать, что я не хотела его обидеть, просто я не умею разговаривать по душам.

— Слушай, а ты пробовал ореховое печенье от Бруно? Попробуй. Ручаюсь, после такого печенья ты не захочешь никакого другого.

Я открываю свой пакет с печеньем и протягиваю его Бену.

Он берет одно печенье и откусывает маленький кусочек.

— Мм-м. Вкусно. А еще есть? — спрашивает он, отправляя в рот всю печенюшку.

— Можешь взять еще одно, но не больше. Я его купила для исследования. Экспериментирую с рецептом.

Уже много раз я пыталась повторить рецепт Бруно, что-то в его печенье есть такое, что напоминает об Италии и одной panetteria на площади в Сканно: оно рассыпчатое, сладкое и оставляет во рту сильный привкус жареных лесных орехов.

Бен медленно жует печенье.

— Ну что? — спрашиваю я. — Ореховый ликер? «Франджелико»? А может быть, кофе?

Бен пожимает плечами.

— Не знаю. Кажется, добавлен мед, только совсем чуть-чуть, — с довольным видом говорит он.

— Хм, верно. А ты сообразительный, — говорю я, хотя сама давно догадалась о меде.

— Почему бы просто не попросить рецепт у Бруно? Он наверняка бы дал, — говорит Бен.

— Ни за что! — с ужасом восклицаю я. — Это все равно что позвонить на горячую линию «Таймс» и попросить дать ответы на кроссворд. Здесь главное догадаться самому. Обычно у меня неплохо получается, к тому же я не собираюсь легко сдаваться.

Немного смягчившись, Бен улыбается, вернее ухмыляется, словно я сказала что-то невероятно смешное.

— Вот подожди, я непременно повторю рецепт, и, кто знает, может быть, мой окажется даже лучше, чем у Бруно, — с вызовом говорю я.

— Ладно, — говорит Бен, — а как поживает наша газета? О чем следующая колонка?

— О новом соусе для барбекю.

— Ого, — произносит Бен и отправляет в рот новую порцию картофеля.

Пока я была в Нью-Йорке, Энид прислала мне новое задание, и я уже опаздываю на два дня. Сегодня из «Эй-И-Эль» должны прислать все необходимые документы, и Рут придет днем их изучать, поэтому и сегодня я вряд ли сяду за статью. Я обещала Рут, что накормлю ее обедом, ну а потом, пока она будет работать, я, возможно, успею поколдовать с соусом. Попробую придумать что-нибудь поинтереснее.

Мы уже подошли к дому, но Бен останавливается и явно не собирается заходить.

— Ты что, не войдешь? Ты же говорил, что здесь работаешь.

— Работаю, но нам запрещают здесь есть. Я всего лишь наемный работник, — отвечает он. — Я позавтракаю на берегу реки, любуясь на рассвет. Пойдешь со мной?

— Я бы с удовольствием, — отвечаю я, — но, понимаешь, сегодня не получится. Хлоя…

Я и в самом деле не отказалась бы, но я и так задержалась дольше, чем собиралась, и Хлоя могла уже проснуться.

Бен кивает и на прощание машет мне рукой.

— Ты к нам не зайдешь? — спрашиваю я.

Но Бен уже развернулся и шагает к реке.

— Не-а. У тебя и так полно народу. Еще тарелкой заставишь пользоваться, — говорит он, разворачиваясь. Он идет задом наперед, щурясь на полоску светлеющего неба. — Рассвет будет бесподобный. Солнце взойдет минут через десять, не больше. Ну что, точно не пойдешь?

Я качаю головой:

— Извини, не могу.

— Как хочешь, — пожав плечами, говорит Бен и уходит.

Рут загорает на балконе. Он такой узкий, что полшезлонга вдвинуто в комнату. Карлос и Хлоя играют на ковре, Ричард похрапывает у окна с альбомом для набросков на коленях.

— Знаешь, если хочешь позагорать, нам лучше пойти в парк, там есть бассейн, — говорю я, протягивая ей стакан диетического чая со льдом, который она попросила.

— Нет, мне и тут хорошо, — отвечает Рут, устраиваясь поудобнее. — К тому же я не могу появляться на людях в открытом купальнике. Я, конечно, сгоняю жир, но ощутимых результатов пока нет, — говорит Рут и вытягивает ноги, подставляя под солнечные лучи.

Затем она придвигает к себе кофейный столик, на котором разложены финансовые отчеты за целый год, и цепляет на нос темные очки, висящие на цепочке у нее на шее.

— Ну, как твое мнение? — спрашиваю я.

— Пока все выглядит прилично. Если верить их бизнес-плану, то прибыль вы начнете получать через два года.

— Значит, можно вкладывать деньги?

Рут хмурится.

— Еще не уверена, — говорит она, покусывая губу.

— Погоди, ты же только что сказала…

— Мира, представь, что ты покупаешь машину. Считай, что я пока просто осмотрела ее со всех сторон и попинала колеса. Я вижу, что машина сверкает, колеса накачаны, и вроде бы все нормально. Но неплохо было бы заглянуть под капот.

— Ну, так гляди, — говорю я. — У нас мало времени. Через неделю будет поздно.

Рут снимает очки и трет глаза.

— Не могу, — говорит она.

— Почему? — спрашиваю я.

— Здесь нет необходимой документации. Мне нужно знать происхождение капитала, а также иерархию инвестиций. А они прислали просто общие финансовые выкладки.

— Вот, возьми, — говорю я, протягивая ей блокнот и ручку. — Напиши, какие еще документы тебе нужны, я им позвоню.

Рут что-то записывает на листке бумаги и протягивает мне. Я звоню Маркусу и диктую секретарше список документов, которые мне необходимо получить. Я также оставляю адрес Рут и номер ее телефона. Затем я звоню Джерри Фоксу, который сегодня утром прислал мне копию составленного им договора. На мой вопрос, просматривал ли он финансовые отчеты синдиката, он отвечает, что переслал их консультанту по финансам Ави Штайнеру и что свой ответ тот пришлет сразу, как только их изучит.

— А что у нас на обед? — спрашивает Рут, когда я вешаю трубку.

— Барбекю из курицы с арахисовым соусом по-испански.

— Слишком жирно, — замечает Рут.

— Ну и что? Для работающего человека в самый раз. Вы с Ричардом — мои подопытные кролики.

— Слушай, а ты не могла бы написать статью о здоровом питании? — спрашивает Рут.

— Могла бы, — отвечаю я, глядя, как Рут с хмурым видом рассматривает толстую складку у себя на бедре.

— Вот и напиши, если не хочешь, чтобы я до конца лета загорала у тебя на балконе.

Ричард просит его постричь, так, немного подровнять волосы. Последние дни он нервничает, поскольку сегодня мы идем к Анонимным Алкоголикам. Мне кажется, это хороший знак — то, что Ричард начал проявлять интерес к своей внешности. Придется поработать над прической как следует.

— Ты что, будешь стричь вот этим? — в ужасе восклицает он, когда я подхожу к нему с кухонными ножницами.

— А что тут такого? — с притворным удивлением спрашиваю я. — Они у меня острые. К тому же это не простые ножницы, а ножницы фирмы «Вюстофф», и стоят они больше вон той антикварной вешалки, что стоит в углу. Между прочим, она не моя.

— Да знаю, — говорит Ричард, достает из своего набора для бритья парикмахерские ножницы и протягивает мне. — Пока ты была в Нью-Йорке, я не мог ходить в свой магазин, а мне нужно было получить некоторые товары. Не бойся, это ненадолго, — добавляет он, оглядывая комнату, которая напоминает склад антиквариата.

Ричард только что получил первый за несколько месяцев заказ, поэтому вот уже два дня к нам везут все, что необходимо ему для работы. Обеденный стол завален образцами тканей и красок, здесь же валяется чертежная доска, и Ричард, вместо того чтобы часами смотреть матчи «Стилерс», без конца говорит по телефону, выкрикивая команды поставщикам или отеческим тоном увещевая излишне нервного клиента.

Я сажаю Ричарда на табуретку в кухне и повязываю на шею кухонное полотенце. Я уже собираюсь приступить к стрижке, когда на кухне появляется Фиона с большой кастрюлей в руках. Она согласилась посидеть с Хлоей, пока нас с Ричардом не будет дома.

— Фиона, зачем вы принесли обед? Я уже приготовила…

— Это не обед, — говорит она, с грохотом ставя кастрюлю на плиту. — Я хочу, чтобы вы сказали, что я сделала не так. — Она плюхается на табурет рядом с Ричардом. — Вы просили меня найти рецепт соуса для барбекю, который когда-то готовила ваша мама. Я нашла и решила его испробовать. Я потратила на него целый день. Понимаете, ваш отец хочет пригласить на обед своих коллег, а я хочу, чтобы этот обед удался. — Она показывает мне рецепт, записанный на старой, покрытой жирными пятнами бумажке. — Я знаю, что ваша мама была отменной поварихой, а я… — Фиона раздраженно топает своей обутой в сандалию ногой, — я просто хочу, чтобы соус получился.

— Простите, — бурчит Ричард, — что прерываю вашу кулинарную беседу, но я, вообще-то говоря, хочу постричься. Ты не забыла, Мира?

— Извини, — говорю я, но он отбирает у меня ножницы и передает их Фионе.

— Пусть Фиона меня подстрижет. Прости, Мира, но когда ты подходишь ко мне с ножницами, мне тут же вспоминается Суини Тодд.

Ричард поеживается.

— Идемте в ванную, Ричард, — говорит Фиона. — Я вас быстро постригу, вы только наклонитесь над раковиной.

Она помогает ему подняться, подает палку, и оба направляются в ванную.

Оставшись одна, я пробую соус и сразу нахожу ошибку. Фиона использовала плохой уксус, судя по вкусу — белый очищенный. Сверившись с рецептом, я обнаруживаю, что мама не указала, какой нужно взять уксус, поэтому я снимаю с полки свой яблочный уксус, привезенный из Франции. Вынув пробку, я принюхиваюсь — пахнет фруктами и немножко карамелью. К тому времени, когда Фиона возвращается из ванной, я собираю все необходимые ингредиенты, чтобы приготовить новый и, надеюсь, лучший вариант соуса.

— Давайте приготовим его вместе, я к вам зайду, — предлагаю я.

Фиона радостно хлопает в ладоши:

— Спасибо, спасибо, Мира!

Кажется, она сейчас расплачется, и меня вдруг охватывает желание ее обнять.

— Да не за что, — говорю я. — Мне это самой нужно — завтра колонку сдавать. К тому же скорее мне нужно вас благодарить за то, что согласились посидеть с Хлоей.

— Глупости, — говорит Фиона. — Я только рада. Ваш отец сегодня занят на работе, поэтому у нас будет девичник, — добавляет она и подхватывает Хлою на руки. — Ну что, Хлоя, как насчет вечеринки с чаепитием? — спрашивает Фиона и с Хлоей на руках танцует по кухне, звеня браслетами и весело цокая высокими каблуками по деревянному полу.

Моя мать, которая никогда со мной не танцевала, никогда не говорила глупостей и, насколько я помню, никогда не носила браслетов, была совсем не такой, как Фиона. Глядя, как заливается смехом Хлоя, я думаю о том, какое это счастье, когда рядом такой человек, как Фиона, веселый, простой и жизнерадостный. Она подходит ко мне и подносит Хлою, чтобы я могла ее поцеловать. Я обнимаю их обоих и крепко прижимаю к себе.

— Спасибо вам, Фиона, — шепчу я. — Спасибо за все.

— Пожалуйста, дорогая Мира, — говорит Фиона. — Кстати, если вы не заметили, я обожаю эту девчушку!

В последний момент Ричард заявляет, что пойдет к машине пешком. Я протягиваю ему кленовую трость с эбонитовым набалдашником, которую он категорически отвергает — «слишком вызывающая», — и берет простую металлическую палку с четырьмя ножками, которую ему принес физиотерапевт. Ричард надел штаны цвета хаки, простую голубую рубашку и темную ветровку. В этом наряде он похож на школьного учителя физкультуры. Я знаю, что он приложил немало усилий, стараясь выглядеть человеком из толпы, а для него это нелегко. В обществе Анонимных Алкоголиков есть негласное правило: никаких фамилий, никакой яркой и дорогой одежды и никаких скоропалительных суждений.

Фактически, вообще никаких суждений.

Всю дорогу Ричард молчит. Мне кажется, я знаю, о чем он думает, — наверное, о том же, о чем и я. Двадцать три года назад, когда мы впервые встретились, он посещал общество Анонимных Алкоголиков по настоянию своего любовника. И хотя пить он бросил, их отношения прекратились. Похоже, сейчас история повторилась, хотя мы оба стараемся об этом не говорить.

Я заезжаю на парковку возле школы Уайтмана и выключаю двигатель. Мы приехали на десять минут раньше. Ричард смотрит прямо перед собой, слегка улыбаясь. Затем берет меня за руку.

— Помнишь, как мы с тобой впервые встретились? Ты стояла вон под тем фонарем и курила. Я сразу понял по тому, как ты держала сигарету, что курить ты начала совсем недавно. Было ясно, что тебе противно вдыхать дым, но ты упорно сосала эту чертову сигарету, одну затяжку за другой. Я тогда подумал, что ты самый несчастный ребенок на свете.

Ричард смотрит в сторону, словно я все еще стою там, его ноздри слегка раздуваются, словно он чувствует запах той сигареты.

— Сколько тебе тогда было — восемнадцать?

— Вроде того, — отвечаю я.

Помолчав, Ричард продолжает:

— Знаешь, я ведь тогда едва не прошел мимо. Мне хватало и своих проблем. В те дни я только и мог, что записаться в это общество. Пока я болел, я думал о том, какой была бы моя жизнь, если бы тогда я с тобой не заговорил. Кто бы мог подумать, что в итоге этот сердитый ребенок спасет мне жизнь? А ты это сделала, Мира, и сейчас я хочу сказать, как я тебе благодарен. — Ричард наклоняется и нежно целует меня в щеку. — Я знаю, приехать сюда снова было нелегко, но если бы ты не согласилась — разве я смог бы?

И Ричард крепко сжимает мне руку.

Затем прижимает ладонь к стеклу машины, словно защищаясь от внешнего мира. Пусть. Мы смотрим на людей, идущих на собрание, и ищем в толпе самих себя: сердитую девчонку в старых джинсах и мужчину в дорогом костюме и с затравленным взглядом. Однако в школу Уайтмана люди заходят поодиночке, и только сейчас я начинаю понимать, как нам с Ричардом тогда повезло. Каждый из нас обрел в другом человека, который помог не переступить через опасную черту, который засмеялся, или пошутил, или взял тебя за руку, или окликнул в темноте в тот момент, когда твоя жизнь опасно накренилась. Внезапно Ричард открывает дверцу машины и ставит на землю здоровую ногу. Я спешно огибаю машину, бросаясь ему на помощь.

— Жизнь — это банкет, — изрекает Ричард, делая широкий жест рукой. Из-за этого он теряет равновесие, и я подхватываю его. Кажется, он забыл, что ему нужно быть незаметным. — Проблема всех поваров заключается в том, Мира, что они никогда не бывают гостями на своем собственном празднике. Возвращайся в Нью-Йорк, перестраивай «Граппу». Найди себе роскошные апартаменты и покрась их в желтый цвет. Только не забудь: заняв свое место, держись за него покрепче. Ты к этому уже готова. И я готов.

— Спасибо, — шепотом отвечаю я.

Я подаю Ричарду трость, он берет меня за руку, и мы идем к школе Уайтмана, где за тяжелыми дубовыми дверями притаились демоны. Но на этот раз у нас есть надежда: если мы пойдем осторожно, держась за руки, то, может быть, сумеем от них оторваться.

 

Глава 32

Собрание общества Анонимных Алкоголиков совершенно выматывает Ричарда, хотя он только представился, а потом сидел и молчал.

Когда мы приезжаем домой, Фиона, едва взглянув на Ричарда, говорит, что соус для барбекю придется отложить на потом. Поскольку моя колонка выходит завтра, я говорю, что приготовлю соус сама и потом расскажу, что получилось. Фиона ласково похлопывает меня по руке, целует на прощанье Ричарда и уходит. Я помогаю ему лечь в постель и при свете одинокой лампы, чтобы не мешать Ричарду, приклеиваю скотчем рецепт к вытяжке над плитой и принимаюсь готовить.

Хотя моя мать была хорошей кулинаркой, рецепты она записывала весьма небрежно, — между прочим, таковы почти все хорошие повара. Писать рецепты — тоже своего рода искусство, что я поняла только совсем недавно. Нужно учитывать, что читатель знает меньше тебя. Подавать информацию следует четко, маленькими дозами. При этом не нужно разжевывать каждую мелочь, пусть что-то остается неясным, побуждая к творчеству. Каждому повару нужны пробелы в рецепте, недоговоренности, заставляющие импровизировать и делать блюдо своим. Моя мать оставляла слишком большой простор воображению читателей, поэтому для начинающего кулинара ее рецепты сложноваты: я нахожу, что в соус следует добавить еще довольно много ингредиентов, о которых мама не упомянула, и все же я точно следую ее рецепту.

Не знаю, случайно или умышленно, но моя мать никогда не рассказывала о своей жизни, поэтому я восстанавливаю ее по тем крупицам, что удается найти. Мама не учила меня готовить, как не учила быть матерью, и мне приятно сознавать, что всему этому я научилась самостоятельно… заполняя пробелы в рецептах, так сказать.

Уже третий час ночи, когда я привожу в порядок кухню и посылаю сообщение Энид. Спать не хочется. Я завариваю чашку чая и собираюсь взять печенье Бруно, когда замечаю маленький бумажный пакетик, на котором аккуратным почерком Бена написано: «Вы уже пробовали печенье с дроблеными бобами какао? Держу пари, что нет!» Наверное, Фиона забыла мне сказать, что к нам заходил Бен.

Внутри пакета я нахожу ореховое печенье и еще один пластиковый пакетик с чем-то, напоминающим мышиный помет. Я открываю пакетик и пробую его содержимое. Вкус шоколада, насыщенный и немного горький. Однако послевкусие совершенно иное: во рту становится сладко, я не могу определить этот вкус, он слишком сложный. Я кладу в рот печенюшку от Бруно. Кажется, Бен на верном пути.

На следующее утро Энид возвращает мне статью в режиме правки — почти весь текст выделен красным цветом. Но не успеваю я приняться за исправления, как она звонит мне сама.

— С каких это пор вы превратились в доморощенного философа? — спрашивает она.

— А что, я не могу позволить себе быть немного сентиментальной?

— Вы пишете о кулинарии, не забыли? — со вздохом спрашивает Энид.

— Я же включила в колонку три рецепта.

— Прекрасно, но зачем вы посоветовали читателям заполнять пробелы? Какие еще пробелы? Не понимаю. Это слишком сложно. Кулинария не должна быть сложной для понимания, — говорит Энид.

— Хорошо, я все исправлю, — говорю я.

— Не надо, я сама исправлю, — отрезает она.

— Ладно. Исправляйте.

— Послушайте, — продолжает Энид. — Нам нужно встретиться. Среда, в час дня. Бистро «Рив Гош». Знаете, где это?

— Знаю, — отвечаю я, хотя вовсе этого не знаю. — А что случилось?

— Ничего, — после некоторой паузы отвечает Энид. — Ничего особенного. Просто приходите, хорошо?

Я вешаю трубку, стараясь избавиться от дурных предчувствий. В голосе Энид слышалась какая-то холодность и отстраненность, обычно она разговаривает более дружелюбно. Что-то случилось.

Скорее всего, меня увольняют.

Не знаю почему, но от этой мысли на душе становится тревожно, хотя я сама собиралась уволиться.

Кого я обманываю? Какая из меня писательница? Энид приходится практически переписывать статьи, потому что я не способна связать двух слов. Впрочем, она еще ни разу меня не упрекнула, молча исправляя орфографию, пунктуацию и синтаксис — черт его знает, что это такое, — словно добрая фея грамматики.

Может быть, я кого-нибудь подвела? Если саму Энид, то мне очень жаль, потому что она мне нравится. А может быть, я волнуюсь из-за того, что уже вошла во вкус и мне нравится писать статьи? Поначалу мне казалось, что мне нечего сказать людям, зато теперь мысль о том, что по утрам в четверг читатели могут развернуть газету, прочесть мои рецепты и отправиться в ближайший супермаркет, наполняет меня счастьем. Это счастье вовсе не похоже на то, которое я испытываю, повторяя сложнейший рецепт или придумывая какое-нибудь потрясающе вкусное блюдо.

Я подумывала о том, чтобы присылать статьи из Нью-Йорка, как советовал мне Майкл, но затем поняла, что это слишком хлопотно, ведь мне придется переезжать, заново обустраиваться, а потом незамедлительно браться за работу в «Граппе». Нет, я опережу Энид и уволюсь сама. Сначала я хочу позвонить ей и сказать об этом по телефону, но затем решаю, что лучше сделать это при личной встрече.

Я вожусь с тестом, когда звонят из банка и сообщают, что согласны выдать мне кредит для первого взноса в «Эй-И-Эль», чему я очень рада, поскольку срок подачи документов истекает в пятницу, то есть через четыре дня. Я звоню Джерри Фоксу, который соглашается пригласить своих коллег, чтобы всем вместе просмотреть финансовые документы синдиката. Он уверяет, что мне не нужно лично присутствовать на собрании инвесторов, если я заранее пришлю бумаги с моей подписью, заверенные нотариусом. Мы уже заканчиваем обсуждение самых неотложных дел, когда Джерри вдруг спрашивает:

— Да, сегодня утром из «Эй-И-Эль» мне прислали две коробки документов. На них стоит твое имя и имя какой-то… постой, — слышно, как Джерри шелестит бумагами, — …вот, какой-то Рут Бернштейн. Кто это?

Наверное, секретарша Маркуса все перепутала и вместо Рут прислала документы Джерри. Я объясняю ему ситуацию и прошу переслать коробки мне.

— Мира, в них полно документации. Я не уверен, что Ави успеет все изучить до пятницы. К тому же делать копии очень недешево. Ты уверена, что они тебе нужны?

— О копиях можешь не беспокоиться, — отвечаю я. — Просто вышли их мне, и все. Привлекать Ави не нужно. Если он захочет что-нибудь узнать, пусть позвонит Рут, она все ему объяснит.

Зачем платить Джерри пятьсот долларов в час, если Рут согласна работать за угощение?

— Эта Рут знает, что делает?

— Она магистр экономики, окончила Уортон, — говорю я.

— Ну, тогда попроси ее поторопиться. У тебя осталось четыре дня.

Мой следующий звонок — Рут.

— Что у тебя завтра на обед? Как насчет холодного супа с авокадо и старой доброй паэльи с лобстером?

— Таких блюд в моей диете нет, — отвечает Рут.

— Хорошо, тогда жаренные на гриле устрицы с соусом чили и лаймом, лобстер на пару и салат из авокадо с грейпфрутом.

— Разрабатываешь меню здорового питания?

— Вроде того.

— А что на десерт?

— Две коробки документов.

Рут смеется.

— Сделай еще шоколадный чизкейк без сахара и масла, и я приеду.

Ни одно из чудес современного мира не сравнится с хорошим печеньем, поданным к пятичасовому чаю, когда душа требует покоя. Это возможность и отдохнуть, и отвлечься от дел, и даже развеселиться. Чай с печеньем врачуют душу и тело и усиливают аппетит перед ужином.

Весь день я потратила на то, чтобы раскрыть секрет орехового печенья Бруно, и, кажется, близка к успеху. Я ставлю перед Ричардом тарелку со своим печеньем и чай, который налила в его любимую чашку из веджвудского фарфора, затем кладу два десятка печенюшек в пакет для отца и Фионы. И поскольку этим рецептом я во многом обязана Бену, я укладываю печенье во второй пакет, наполняю стакан чаем со льдом и поднимаюсь на пятый этаж, где сейчас работает Бен.

Найти его нетрудно. Дверь одной из квартир приоткрыта, и оттуда доносятся вопли Брюса Спрингстина. Я стучу, никто не отвечает, и я захожу в квартиру. Бен загорает на балконе, задрав ноги на перила, и читает газету.

— Я вижу, ты совсем надорвался, — говорю я и протягиваю ему чай.

— В этом преимущество почасовой работы, — отвечает Бен, прикрывая глаза рукой. — Хотя вообще-то я жду инспектора. Должен был прийти еще полчаса назад. Я думал, это он. Кстати, ты получила мою записку?

— Получила, спасибо.

— Я подумал, что ключ к рецепту кроется в текстуре печенья. Какао-бобы, конечно, выглядят так себе, зато они придают тесту особую текстуру. Пришлось потрудиться, чтобы их отыскать. Но я подумал, дело того стоит, если уж ты твердо решила повторить рецепт, — говорит Бен.

— Вот, — говорю я и протягиваю ему пакет. — Только на печенье Бруно это совсем не похоже, — улыбаясь, прибавляю я.

Бен вынимает из пакета одну печенюшку и принимается ее рассматривать, словно образец редкой геологической породы.

— С шоколадом, — удивленно замечает он.

— Точнее, с порошком кофе-эспрессо. Я уже сказала, что это мой рецепт, а не Бруно.

— Но я думал, что главное — повторить готовый рецепт, — произносит Бен, откусывая кусочек.

— С этого обычно начинаешь, но потом увлекаешься, позволяешь ингредиентам диктовать рецепт — и в итоге получаешь нечто совершенно иное. И иногда оно нравится даже больше оригинала.

Бен медленно, задумчиво жует печенье.

— Сложный вкус, интересный, от такого печенья воспаряешь душой, — говорит Бен, указывая печеньем в потолок и глядя на меня, — его губы подрагивают, он силится сдержать улыбку.

Затем хлопает рукой по узкому цементному выступу рядом с собой и протягивает мне раскрытый пакет:

— Не посидишь со мной минутку? Как там Хлоя?

— Ричард за ней присмотрит, — отвечаю я и сажусь рядом с Беном.

— Я так и не спросил, что там было, в Нью-Йорке?

Я прислоняюсь к кирпичной стенке балкона. Солнце нагрело кирпичи, и я чувствую их тепло затылком и спиной.

— В Нью-Йорке было… сложно, — отвечаю я.

Бен искоса смотрит на меня.

— И когда же ты нас покидаешь? — спрашивает он, прихлебывая чай.

— Может быть, через несколько недель. Точно не знаю.

Бен кивает.

— Соскучилась по большому городу, да?

Я пожимаю плечами.

— Там мой ресторан. У меня появился шанс вернуть его. Это то, чего я хочу. И всегда хотела.

— Да, по части обедов Питсбургу с Нью-Йорком не сравниться, — подмигнув, говорит Бен и, оттопырив мизинец, подносит ко рту стакан с чаем.

— В Питсбурге тоже есть хорошие рестораны. Это, конечно, не Нью-Йорк, но и здесь есть на что посмотреть, — говорю я. — Питсбург — великий город. Взять хотя бы Бруно. Такая пекарня украсит любую столицу…

— Слушай, не надо меня уговаривать. Я и так здесь живу. И вообще, в каком еще городе можно вот так мирно сидеть на балконе и загорать? Здесь хорошо живется, — говорит Бен, вытягивая ноги. — Мне нравится. — Он достает из пакета еще одно печенье и сует его в рот. — Должен сказать, что какао-бобы пришлись в самый раз. Получилось вроде как с орехами, но это и не орехи. А ты сама бы догадалась?

— Нет, наверное. Это была отличная идея, спасибо тебе.

Бен подтягивает ноги к груди и упирается локтями в колени.

— Конечно, моего мнения никто не спрашивает, но, по-моему, тебе не следует уезжать.

Я удивленно смотрю на него:

— Почему? Это же редчайшая возможность. Нужно быть полной идиоткой, чтобы ее упустить.

— Во-первых, мы все будем по тебе скучать, — говорит Бен и отворачивается.

— Я тоже буду по тебе скучать, — говорю я, но, как только эти слова срываются у меня с языка, я начинаю о них жалеть.

Во-первых, я не хочу, чтобы Бен понял меня неправильно, а во-вторых, он ведь сказал «мы», а не «я».

— Особенно тетушка Фи, — с улыбкой продолжает Бен. — Она обожает Хлою, и Хлоя ее любит. Ну да ладно, речь не об этом. Здесь у тебя есть серьезная, интересная работа, ты учишь людей правильно готовить и правильно есть.

— Я столько сил потратила, создавая «Граппу». Практически из ничего. Как я могу ее бросить? К тому же подозреваю, что с моей интересной работы меня собираются выгнать.

— Что? Какого черта! Они не могут тебя выгнать. У тебя уже есть свои почитатели!

— Насчет этого не знаю, но…

— Господи, — говорит Бен, хватая газету. — Если тебя уволят, кто у нас останется? Зубастик? Вот послушай: «Впечатление от посещения ресторана было во многом испорчено отсутствием приемлемой автостоянки». — Бен откладывает газету и морщится. — Какое отношение к пище имеет автостоянка?

Бен встает, допивает чай и протягивает мне пустой стакан.

— Спасибо за угощение, — говорит он, помогая мне встать. — Удачи с «Граппой», Мира.

— Будешь в Нью-Йорке, заходи. Я о тебе позабочусь, — говорю я, хотя мы оба знаем, что Бен никогда не приедет в Нью-Йорк.

— Если я когда-нибудь попаду в Нью-Йорк, — смеясь, отвечает он.

— Не может быть, чтобы здесь не было жиров, — говорит Рут, выскребая вилкой дно кокотницы.

— Почему, жиры есть, но их мало. Совсем без масла и сахара невозможно, тогда блюдо получится безвкусным. Зато здесь полно белка, от него не растолстеешь.

— В таком случае… — говорит Рут и жадно смотрит на мою кокотницу. Я придвигаю ее Рут.

— Не стесняйся. Я и так перед тобой в долгу, — говорю я.

Рут начала работать с документами после обеда, когда я укладывала детей спать. Сейчас уже одиннадцать вечера, и, даже выпив двойной эспрессо, Рут клюет носом. Мы перетаскиваем коробки с документами и спящего Карлоса в машину.

— Закончу завтра утром, — зевая, говорит Рут.

— А ты знаешь, что в каждой такой коробке по две с половиной тысячи листов? — спрашивает Рут, когда я звоню ей на следующее утро. — Если не веришь, посмотри в «Википедии».

— Но пятница — последний день. Я должна прислать Джерри подписанные документы не позже четверга, а это значит, что отправить их я должна сегодня утром!

— Успокойся. Подписывай, что нужно, и отправляй. Я закончу завтра.

— Но сегодня я не смогу сидеть с Карлосом! Сегодня у меня ланч с Энид. За Хлоей будет присматривать Фиона. Может быть, завтра я свожу детей в парк?

— Отличная идея, — говорит Рут. Слышится шелест бумаг. — Ты знаешь, я только сейчас начинаю понимать, что ты уезжаешь. Я буду скучать по тебе, Мира.

— Я тоже. Но мы же будем встречаться. Вы с Карлосом приедете в Нью-Йорк.

— А ты будешь приезжать к нам на праздники, да?

— Да. Все не так уж плохо, — говорю я.

Особенно если учесть, что, работая в «Граппе», в ближайшие десять лет я останусь не только без праздников, но и без выходных.

Бистро «Рив Гош» — это крошечный ресторанчик, расположенный в Культурном районе. Он называет себя «бистро», хотя на самом деле таковым не является. Бистро — заурядные ресторанчики, где царит домашняя атмосфера. Едва переступив порог «Рив Гош», я понимаю, что это заведение воспринимает себя слишком серьезно. Народу немного, и меня сразу проводят за столик.

В автобусе я набросала несколько строк на обратной стороне конверта, отметив те моменты, которые хотела бы упомянуть в своей прощальной речи. Сев за столик, я кладу конверт на колено, чтобы заглядывать в шпаргалку. Не знаю, почему мне так важно уволиться самой, а не ждать, пока меня выгонит Энид, но я очень волнуюсь. Я в который раз перечитываю свои заметки, стараясь выучить их наизусть и надеясь, что пара, сидящая за соседним столиком, не сочтет, что я разговариваю сама с собой.

Энид приходит через пятнадцать минут.

— Вот, — говорит она и кладет на мою хлебную тарелку пачку каких-то бумаг. — Новые письма от ваших почитателей. И это только те, что были отправлены по почте, — говорит она, снимая куртку и аккуратно вешая ее на спинку стула. — Большинство наших читателей по-прежнему пишут письма от руки. Причем вот это, — продолжает она, вытаскивая из пачки письмо и надевая очки, — похоже на предложение руки и сердца. Если вы ему не ответите, отвечу я. Похоже, приятный человек. Старый, правда, но приятный. Называет вас «моя милая» и заканчивает письмо так: «С любовью и уважением». Славные люди. В основном. А вот мое любимое, от женщины, которая заменила три указанных вами ингредиента, а потом обвинила вас в том, что ее оладьи не поднялись. И это после того, как вы написали целую диссертацию о том, почему в рецептах выпечки нельзя заменять ингредиенты. Ну что за народ! — хихикает Энид.

К нам подходит официант. Развернув меню, он, словно молитву, зачитывает нам список фирменных блюд, комментируя особенности каждого из них. Сегодня в ресторане можно отведать тунца-гриль в маринаде из соевого соуса и васаби и жаренного на сковороде голубя с острым абрикосовым чатни — блюдо, не типичное для рядового бистро. Я погружаюсь в размышления о различных видах масла, о песто со свежими травами и обжаренными орехами, о грибах и жире, яйцах и жареной курице — все это не указано в меню.

В качестве закуски я заказываю себе порцию мидий, немного овощей во фритюре и зеленый салат. После длительных переговоров с официантом Энид заказывает свекольный салат с козьим сыром и телячью отбивную с маслом «рокфор».

Затем придвигается ближе к столу и заглядывает в корзинку для хлеба.

— Итак…

— Итак? — как эхо повторяю я, беру булочку и начинаю намазывать ее маслом. Энид пристально за мной наблюдает.

Несмотря на то что последние четверть часа я старательно учила свою речь, сейчас я могу произнести слов не больше, чем говорящий попугай.

— Ладно, — начинает Энид, — я начну с самой сути. Вы отлично работаете, Мира. Никогда еще наш кулинарный раздел не привлекал столько читателей, как сейчас, — говорит она, показывая на стопку писем. — Зубастик, конечно, тоже вносит свою лепту, но, будем откровенны, ему шлют письма в основном для того, чтобы как следует обругать. — Энид проводит рукой по своим серебристым волосам, затем берет булочку и внимательно ее разглядывает. — Холодная и плохо пропеченная, — говорит она и бросает булочку обратно в корзинку.

Ничего себе начало «с самой сути»!

Официант приносит салат для Энид и мидии для меня. Энид угрюмо тыкает салат вилкой.

— Терпеть не могу, когда заправку наливают на край тарелки. Заправь салат как следует, тогда и подавай.

— И не делай его слишком холодным, — добавляю я. — Терпеть не могу холодные салаты. Из-за этого не чувствуешь вкуса зелени.

— Гм, верно, — улыбаясь, говорит Энид, кладет вилку и вперяет в меня пристальный взгляд. — Мира, вы счастливы?

— Что?

— Вам нравится работать у нас, в «Пост»?

— Энид, я хочу вам кое-что сказать…

— Нет, допустим, завтра врач скажет, что вам осталось жить всего один год. Скажите, вы захотите оставить после себя только подшивку статей с ресторанными обзорами?

— Видите ли, я…

— Ага! Так я и думала! — Энид подзывает официанта и просить принести кувшин домашнего вина. — Слушайте. Мне уже пятьдесят шесть, сегодня исполнилось, если хотите знать, и тридцать из них я мечтала о создании собственного ресторана. Так вот: если не сейчас, то уже никогда. Публиковать заметки Зубастика… Боже, что за дурацкий псевдоним! Рассуждать о том, с какой буквы следует писать слово «олео», или исправлять ваши статьи о соусе для барбекю? Думаете, об этом я мечтала всю жизнь?

Мы сидим в молчании, пока официант разливает вино. От рассуждений о мечтах и счастье, а также при мысли о том, что меня не увольняют, я внезапно чувствую зверский голод.

Энид смотрит, как я ем.

— Что скажете о мидиях? — спрашивает она, потянувшись вилкой к моей тарелке.

— Вполне, — отвечаю я, подвигая к ней тарелку. — Знаете, мидии практически невозможно испортить, они в любом виде хороши. Бросьте их на сковородку, добавьте немного чеснока, оливкового масла, вина — и готово. И все же бистро будут жить и умирать благодаря фритюрам, так я считаю.

— Правда? — говорит Энид и смотрит на мою тарелку.

Я протягиваю ей кусочек.

— Так я и думала, — говорит Энид, попробовав. — Мягкие и мокрые. Так что скажете?

— Чтобы фритюр получился хорошо, кусочки овощей нужно обжарить дважды и…

— Нет! — перебивает меня Энид. — Что скажете о моем предложении?

С тем же успехом Энид могла бы говорить по-японски. Я понятия не имею, о чем идет речь. Энид аккуратно кладет на тарелку нож и вилку и наклоняется ко мне.

— Как вы смотрите на то, чтобы открыть свой ресторан? Вместе со мной. Вы будете готовить, разрабатывать меню и все такое. Я буду вести бизнес и, возможно, пару часов в неделю проводить на кухне, если вы меня туда пустите. Что скажете, Мира?

— Ресторан?

Предложение Энид застало меня врасплох.

— Вот именно.

— Энид, я не могу. Я как раз об этом и хотела сказать, я собираюсь вернуться в Нью-Йорк. Я возвращаюсь в «Граппу».

Энид откидывается на стуле и приглаживает волосы.

— О, — говорит она, промакивая губы салфеткой. — Не знала, что вы собрались уезжать. Если вас что-то не устраивало, нужно было сказать, — сухо произносит она.

— Что вы, меня все устраивало. Просто вдруг подвернулась редкая возможность, я и сама не ожидала.

Энид осушает свой бокал и наливает нам вина.

— Я слишком долго ждала, — говорит она, задумчиво глядя на меня, — вот и опоздала. Знала же, что через пару месяцев вам надоест писать всю эту дребедень.

Она бросает салфетку на стол.

— Да нет, мне нравилось писать статьи. Благодаря вам я смогла попробовать свои силы в чем-то новом. — Я кладу руку на руку Энид. — Спасибо вам.

Энид выпрямляется на стуле и высвобождает руку.

— Расскажите, что произошло. Вас снова позвали в «Граппу»? Как вам это удалось?

Я подробно рассказываю ей обо всем, я даже предлагаю ей вступить в синдикат, если уж она решила открыть свой ресторан.

— О нет, — говорит Энид, делая глоток вина. — Это не для меня. Уж лучше я буду чаще готовить для гостей.

— Я понимаю, Энид, это звучит напыщенно, но если у вас свой ресторан, то вы им дышите, вы им живете. У вас не остается сил ни на что другое. Вы даже представить себе не можете, что это такое, а я знаю. Это головная боль, усталость, разочарование, не говоря уже о прорве времени.

— В таком случае зачем вам это нужно?

— Потому что я всегда об этом мечтала. Я не могу без этого жить.

— А почему вы считаете, что я об этом не мечтала? — спрашивает Энид.

— Я так не считаю, — помолчав, отвечаю я. Как мне объяснить Энид, что ресторан — это не для нее? — Если вы и в самом деле об этом мечтали, тогда вперед. Хотя вам будет очень трудно. — Увидев расстроенное лицо Энид, я решаю сменить тему. — Я уеду только через две недели. Если позволите, мне бы хотелось написать прощальную статью. Я напишу о…

— Разумеется. Пишите, — небрежно машет рукой Энид. — Но, Мира, вы уверены? Уверены, что не передумаете и уговаривать вас бесполезно?

Я качаю головой:

— Я уже подготовила и подписала все документы. Последний срок заключения сделки — послезавтра.

Энид подзывает официанта. К салату она даже не притронулась.

— Скажите на кухне, что я отказываюсь от телячьей отбивной и прошу принести мне большой кусок шоколадного торта. И две вилки. У меня сегодня день рождения, помните? — спрашивает она меня.

Я поднимаю бокал с вином.

— С днем рождения, Энид.

— Мои поздравления, Мира, — говорит она, и мы чокаемся. — За осуществленные мечты, — добавляет она, задумчиво глядя на меня.

 

Глава 33

По дороге домой я захожу в отделение «Федерал экспресс», чтобы отправить Джерри подписанные документы. Когда почтовый ящик проглатывает конверт, я чувствую себя так, словно отец только что перевернул крошечные песочные часы, которые ставил на стол всякий раз, когда мы играли в его любимый «Скрэббл». Я тогда была ребенком, и он, чтобы заставить меня думать быстрее, переворачивал песочные часы. Однако быстро пересыпающиеся песчинки только действовали мне на нервы, и я, вместо того чтобы придумать слово, ляпала какую-нибудь глупость или просто отдавала ему свои буквы.

Придя домой, я звоню Рут и говорю, чтобы она заканчивала с документами: если в первой коробке не нашлось ничего подозрительного, значит, не будет и во второй.

— Но я хочу закончить. Мне самой интересно узнать, как они работают, — говорит она. — Я не ожидала, что так мало знаю о мире финансов.

На следующее утро я заезжаю к ней, чтобы забрать Карлоса. Фиона, отец и я поведем детей к бассейну в парке Шенли, чтобы Рут могла спокойно закончить работу с документами.

— Я дала себе слово, что не стану размазывать слезы по поводу твоего отъезда, но, знаешь, я буду скучать не только по твоей еде, — говорит Рут, на секунду оторвавшись от документов.

Обеденный стол завален бумагами, старая счетная машинка выдает мили бумажной ленты.

Я протягиваю Рут контейнер, в котором лежит свежий тунец и салат из авокадо.

— Спасибо, — говорит Рут, встает из-за стола и обнимает меня.

Профессор, с которым работает Фиона, отправился в отпуск на юг Франции, и она вольна использовать те двенадцать недель, что накопились за несколько лет, когда она не уходила в отпуск, — значит, она свободна все лето. Помимо этого, ей каким-то образом удалось уговорить отца составить свое летнее расписание так, чтобы работать три раза в неделю.

Мы встречаемся возле бассейна. Когда я с Карлосом и Хлоей выхожу из женской раздевалки, отец и Фиона нас уже ждут. Им удалось занять три шезлонга, и теперь они удобно устроились прямо возле детского бассейна: Фиона, похожая на бронзовую богиню в своем ярко-желтом купальнике, и отец в клетчатых плавках, которые я помню еще с детства. Лысая голова отца намазана солнцезащитным маслом и сверкает, словно покрытая жиром дыня.

— Чудесный купальник, Фиона, — говорю я, подходя к ним.

— Спасибо, — отвечает она. — Ваш папа любит, когда я надеваю бикини, но мне кажется, бикини ни к чему, когда я выхожу гулять с внуч… с Хлоей, — робко поправляется она.

— Ну, знаешь, Фиона! — говорит отец. — Зачем Мире знать, что…

— Мне кажется, папа прав, вам следует носить бикини. У вас отличная фигура, — говорю я.

Еще полгода назад я пришла бы в ужас от того, что отец выбрал себе в спутницы женщину в балахоне и широкополой шляпе, не говоря уже о бикини, или от того, что эта женщина называет Хлою внучкой.

Отец, прищурившись, смотрит на меня. Я улыбаюсь, и он подмигивает мне в ответ. Затем ласково похлопывает Фиону по руке:

— А я что тебе говорил, детка?

Фиона вздыхает.

— Для женщины моего возраста это как-то…

Фиона ни разу не говорила мне о своем возрасте, но Бен по секрету сказал, что ей пятьдесят пять.

— Это нормально для женщины любого возраста, — говорю я.

Фиона расплывается в улыбке и выбирается из шезлонга, чтобы помочь мне вытащить Хлою из коляски. Я усаживаюсь рядом с ними, вытаскиваю из пляжной сумки вещи Карлоса, и начинается мучительный процесс натягивания на него спасательного круга. Хотя Карлос отчаянно боится воды, Рут взяла с меня слово, что я дам ему поплескаться в бассейне.

— Как прошел ужин с барбекю? — спрашиваю я Фиону.

Ее лицо озаряется сияющей улыбкой.

— Спасибо, Мира, просто великолепно. — Я прислала Фионе экспериментальный соус, он вышел превосходно. — Одна из студенток запомнила вашу фамилию по газете и спросила вашего отца, не родственники ли вы. Скажи ей, Джо.

— Ну да, она читает твою колонку, — говорит отец, оторвавшись от книги. — И просила тебе передать, что стала лучше и больше готовить. И просила тебя за это поблагодарить.

— Ваш папа очень вами гордится. Вы у нас знаменитость. Представляете, у Питсбурга появился свой знаменитый шеф-повар!

Фиона входит в детский бассейн, садится, подхватывает Хлою и сажает ее себе на колени. Хлоя принимается хлопать руками по воде, поднимая брызги. Мы с Карлосом сидим на траве у кромки бассейна.

— Нет, воду не-ет! — вопит Карлос, когда в воздух взлетает фонтан брызг и едва не долетает до нас. Я обнимаю его и показываю на спасательный круг.

— Не бойся. Мы просто здесь посидим, ладно?

В прошлый раз, когда мы с Рут водили детей к бассейну, Карлос ограничился тем, что сунул в воду пальцы ног.

— А что, если я возьму Хлою в большой бассейн, а вы с Карлосом попробуете поплавать в детском? — спрашивает Фиона.

Я киваю. Мы с Карлосом сидим на полотенце и смотрим, как Фиона и Хлоя удаляются в сторону большого бассейна.

Там Фиона, поддерживая Хлою под живот, осторожно опускает ее в воду. Я с удивлением наблюдаю, как Хлоя отталкивается ногами от стенки бассейна и, поднимая тучи брызг, плывет к Фионе. По тому, как весело они плещутся в глубокой воде, я понимаю, что Хлоя нисколько не боится. Она будет отлично плавать, и за это я должна благодарить Фиону.

— Знаешь, научить ребенка плавать — это мицва, — сказала мне Рут в прошлый раз, когда мы привели детей к бассейну и Карлос принялся отчаянно визжать, боясь подойти к воде. Мицва, как объяснила мне Рут, это основной закон евреев, нечто среднее между добрым делом и заповедью. Исполнить мицва считается благодеянием.

— Ну что мне с ним делать? — спрашивала Рут, с беспомощным видом глядя на Карлоса. — Я обязана приучить его к воде. Нужно учить детей выживать в этом мире, ведь не всегда же ты будешь рядом.

Из нескольких отрывочных фраз, брошенных Рут, я знаю, что ее мать была против усыновления Карлоса. Она вообще не хотела, чтобы Рут становилась матерью-одиночкой. Я сержусь на эту женщину, которую никогда не видела, за то, что она разрушает у Рут веру в способность к материнству именно в тот момент, когда эта вера ей особенно нужна. И я еще больше ценю отца и Фиону, которым каким-то невероятным образом удалось стать именно теми людьми, какие нужны каждому ребенку: друзьями, родителями, бабушкой и дедушкой.

«Какая же я счастливая», — думаю я.

Через два часа, когда на небе появляются тучи и в отдалении слышатся раскаты грома, мы сажаем детей в машину и едем в кафе «Ит-н-Парк» на Мюррей-авеню.

Фиона только что сообщила, что у Бена, кажется, есть на примете покупатель на мою квартиру.

— Кажется, это кто-то из жильцов, уже купивших одну квартиру в вашем доме, — говорит Фиона, подцепляя вилкой клецку. — Или кто-то из строительной компании Бена, — нахмурясь, добавляет она. — Я забыла. Спросите у него сами.

Дети сидят на высоких стульчиках и руками едят макароны с сыром: Хлоя сидит между отцом и Фионой, Карлос — рядом со мной.

Я тыкаю вилкой салат с курицей-гриль. Дождь льет вовсю, за окном прохожие, подняв над головой зонтики, поспешно покидают Мюррей-авеню. Какой-то мужчина тащит за собой старомодную магазинную тележку, навстречу ему бежит молодая женщина с коляской, в которой сидит ребенок, закутанный в пластиковый плащ. Мужчина и женщина встречаются как раз напротив нашего окна, я смотрю, как они опускают зонтики и бросаются в объятия друг друга.

— Между прочим, мы ведь так и не справили ваше новоселье, — говорит Фиона. — Из-за болезни Ричарда и всего остального. Плохая примета, если в новой квартире ни разу не было гостей. Давайте устроим прощальную вечеринку.

— Нет повода, — говорю я.

— Нет, Мира, есть, еще какой повод, — возражает Фиона и смеется, когда Хлоя хватает у нее с тарелки клецку.

— Вы не поняли. Я никуда не еду.

Интересно, существует ли некий момент истины, когда кусочки мозаики встают на места, когда звучит барабанная дробь, звонят колокола и вспыхивают прожектора? Если бы я снимала фильм о своей жизни, то выстроила бы эту сцену так: люди за окном кафе, залитые мягким оранжевым светом, все ускоряя шаг, устремляются навстречу друг другу. Опущенные зонтики, капли дождя на оконном стекле, женщина осторожно обходит коляску с ребенком и, мягко положив ладонь на руку мужчины, обнимает его. Что ж, момент замечательный, но абсолютно обыденный. Истина же состоит в том, что решение я приняла давным-давно. Я словно записала его на листке бумаги, сунула в стол и забыла о нем, а потом нашла записку, написанную моим почерком.

Первым делом я звоню Джерри Фоксу. Нужно сказать ему, чтобы немедленно порвал все подписанные мною документы, пока я снова не передумала. В тот момент, когда секретарша говорит, что Джерри сейчас занят, мой мобильник начинает угрожающе мигать. Я едва успеваю попросить ее передать Джерри, чтобы перезвонил мне, как телефон намертво отключается, а это значит, что мне нужно мчаться домой и ставить его на подзарядку.

Я пулей влетаю в квартиру Рут, волоча за собой Хлою и Карлоса.

— Я никуда не еду. Все, хватит, больше ничего делать не надо.

Рут ходит взад-вперед по комнате, прижав к уху сотовый телефон.

— Где ты была? Я пыталась до тебя дозвониться!

— Аккумулятор разрядился, придется ехать домой, — отвечаю я.

— Заряди у меня, — говорит Рут, протягивая мне подзарядное устройство. — Постой, а что это значит: «Я никуда не еду»?

— Я передумала. Не знаю. До меня вдруг дошло, как это несправедливо — лишить Хлою всего, что у нее есть. В Нью-Йорке у нас будет совсем другая жизнь. Я никогда не увижу тебя, Ричарда, папу, Фиону. И Бена. Я буду скучать по всем вам. Мне нравится вести кулинарную колонку. Да у меня миллион причин!

— Слава богу, — говорит Рут, прижимая мобильник к груди. — Я ведь тебе не просто так звонила. Слушай, я тут кое-что нашла. В документах.

— Ты о чем?

Рут подводит меня к столу.

— Я все-таки решила докопаться до источника их капиталов.

— То есть выяснить, откуда они берут деньги? Я думала, у меня. В смысле, у инвесторов.

— Нет, все не так просто, во всяком случае не должно быть так просто, — немного подумав, отвечает Рут. — Источник капиталов «Эй-И-Эль» кроется в их инвестиционной стратегии. Ведь сумма должна увеличиваться, чтобы можно было покрывать расходы на новые проекты, так? А теперь взгляни на число инвесторов и выплаты. Двадцать процентов прибыли за тридцать дней — картина, вполне типичная для крупных инвестиционных программ. Девяносто процентов инвесторов остаются в деле. Вполне нормально, учитывая высокий уровень дохода. Но если рестораны синдиката не принесут ожидаемого дохода, откуда они возьмут деньги для выплаты инвесторам? Вот тут в дело вступает их стратегия. Это как кулинарный рецепт. «Эй-И-Эль» собирает деньги и вкладывает их в какие-нибудь фонды или серию фондов. Двадцать процентов капитала, вложенного в фонд Икс, за тридцать дней дают десять процентов прибыли. Тридцать процентов капитала, вложенного в фонд Игрек, за шестьдесят дней дают восемнадцать процентов прибыли. Примерно так. Я просмотрела все документы из первой коробки и не поняла, из каких денег синдикат выплачивает обещанную прибыль. Они всего лишь покрывают расходы в первые два года. И это сильно меня насторожило.

— Но ведь они выплачивают инвесторам проценты.

— Верно, — говорит Рут. — Пока выплачивают, ведь к ним еще поступают их деньги. Хорошенько покопавшись в бумагах из второй коробки, я выяснила, что синдикат задумал привлечь еще две группы инвесторов, фактически удвоив уже существующее число. Хотя в документах об этом прямо не сказано, я поняла, что если рассчитать доходы от ресторанов на ближайшие два года, а затем сравнить их с предполагаемыми выплатами инвесторам, то получится, что им придется постоянно набирать новых инвесторов. Сама понимаешь, вечно так продолжаться не может. Помнишь Берни Мэдоффа? Это же классическая «схема Понци», иначе говоря — финансовая пирамида.

Звонит мой мобильник. Это Джерри.

— Господи Иисусе, Мира, что это значит: «Разорви все документы»? Завтра последний срок!

— Послушай меня, Джерри. Рут кое-что нашла.

— В таком случае пусть предъявит, и пусть это будет действительно серьезная находка. Ты же не хочешь, чтобы «Эй-И-Эль» подала на тебя в суд за то, что ты в последний момент отказалась?

Я передаю телефон Рут.

Пока она говорит с Джерри, я укладываю детей спать.

Следующий час Рут говорит по телефону, сначала с Джерри, затем с Ави Штайнером. Когда она наконец вешает трубку, секретарша Джерри уже заказывает ей билет на утро на рейс до Нью-Йорка, чтобы Рут могла все объяснить лично. Я хожу за ней по квартире, наблюдая, как она вытаскивает темно-синий костюм из полиэтиленового мешка и осматривает каблуки коричневых дорожных туфель.

— Надеюсь, завтра к вечеру я буду дома, — говорит Рут. — Присмотришь за Карлосом?

— Конечно. Ты же мне такую услугу оказываешь!

— Не знаю. Может быть, все как раз наоборот, — говорит Рут, копаясь в шкафу. — Ага! Вот он! — восклицает Рут и вытаскивает большую потрепанную коробку. — Не думала, что он мне еще понадобится, — говорит она, открывает коробку, разворачивает слой мягкой бумаги и вытаскивает великолепный портфель. — Винтажный, от Хартманна, — сообщает Рут, поглаживая мягкую кожу. — Когда-то он принадлежал моему отцу.

Рут никогда не рассказывала мне о своем отце, но по ее погрустневшему взгляду ясно, что отца она обожала.

— Знаешь, я хочу работать. Хотя бы неполный рабочий день. Может быть, тогда я стану хорошей матерью. Это звучит глупо, да? — спрашивает она, открывая портфель.

Хотя Рут просидела тридцать шесть часов за письменным столом, выглядит она прекрасно, таких сияющих глаз и спокойного выражения лица я у нее еще не видела.

— Нисколько, — отвечаю я.

Энид берет трубку после первого гудка.

— Неужели передумали? — спрашивает она.

Я молчу. Меня обескураживает нетерпеливое предвкушение, которое слышится в ее голосе.

— Передумала, только не по поводу ресторана. Я хочу остаться. В смысле, вести кулинарный раздел, если, конечно, вы меня не уволите. Я решила остаться в Питсбурге.

— Что ж, будем считать, переговоры начались. Я принимаю ваше предложение.

— Энид, к открытию ресторана я пока не готова. И не знаю, когда буду готова.

— Обещайте, что хотя бы подумаете.

— Я подумаю, но…

— Все, этого достаточно. Не хочу на вас давить, Мира, но знайте, как только будете готовы, я здесь.

— Если я буду готова, — добавляю я.

— Хорошо. Если.

 

Глава 34

В Нью-Йорке Рут удалось убедить Джерри и Ави в том, что по поводу финансовой деятельности «Эй-И-Эль» следует немедленно позвонить куда следует. После этого Рут имела длинную беседу с сотрудником отдела безопасности, которого чрезвычайно заинтересовали результаты ее расследования. Все сомнения по поводу легитимности «Эй-И-Эль» рассеялись, когда неделю спустя бесследно исчез бухгалтер, который, как выяснилось, был вообще единственным бухгалтером этой компании. Как показали дальнейшие проверки, несколько лет назад этот человек был замешан в финансовых махинациях, связанных с еще одной пирамидой, где предположительно играл второстепенную роль и, по всей видимости, не знал о проворачивающейся афере.

Тони потерял почти все вложенные пятьдесят тысяч, но благодаря одиннадцатичасовому бдению Рут остальную часть его сбережений удалось спасти.

Спасать же «Граппу» было уже поздно. Ресторан был заложен, причем неоднократно, и, когда пирамида рухнула, назначенный властями попечитель специально проследил за тем, чтобы заведение было закрыто. Тони решил уехать на годик в Италию, поработать там. Потерю «Граппы» он воспринял тяжело. Честно говоря, я тоже. Что касается Джейка, то с ним я говорила всего один раз. Я позвонила ему сразу после того, как услышала о закрытии «Граппы». Джейк вложил в «Эй-И-Эль» все, что у него было, и в результате остался ни с чем. Не знаю, сумеет ли он удержать Николь. Думаю, что нет, ибо она относится к тем женщинам, которые теряют интерес к мужчине, как только у него заканчиваются деньги. Теперь Джейку остается одно — искать работу на чужой кухне. Конечно, талантливый повар всегда отыщет место, где можно готовить. Прежде чем попрощаться, Джейк дал мне свой рецепт кассуле. «Запишу и пришлю тебе по электронной почте, — пообещал он. — Я очень рад, что тебе понравилось, Мира».

Верная своему слову, Энид не заводила разговоров о ресторане. Ни разу. До вчерашнего дня. Когда я отослала ей очередную статью, она позвонила мне, чтобы обсудить некоторые правки, а также посоветоваться по поводу рецептов блюд ко Дню благодарения.

— До праздника остался всего месяц, — сказала она. — Я вот как думаю: каждую неделю будем выбирать одно блюдо, скажем, начинку для индейки, подливку или клюквенный соус и подробно его разбирать. Читатели будут учиться готовить, а также узнавать возможные варианты блюда. Что скажете?

— Отлично, — ответила я. — Согласна.

И вот тогда она спросила, что я решила по поводу ресторана. Когда я ответила, что все еще думаю над этим вопросом, Энид сказала: «Ясно. Я все поняла. О ресторане больше ни слова, обещаю». И это меня обеспокоило. Не хочется думать, что по моей вине зачахнет и умрет, в общем, неплохая идея, тем более что она овладевает мной все сильнее.

Недавно на меня нахлынули воспоминания. Я вспомнила, как мы открывали «Граппу», как нам было трудно, какие были высокие цены, как тяжело мы переживали первые потери, неизбежные для каждого недавно открытого ресторана, если ему удается пережить первый год после открытия. Я вспомнила, как трудно было иметь дело с банками и финансистами, которых я ненавидела, как трудно было нанимать поваров и славящихся своей ненадежностью посудомойщиков, как трудно было найти хорошую прачечную.

Не могу сказать, что я страдаю от недостатка идей, напротив, у меня их полно — от закусочной до мексиканского бара, от бутербродной до энотеки. За каждую из них я хватаюсь с жаром, какой бывает только при быстротечном гриппе. А когда лихорадка проходит, я отказываюсь от идеи, потому что любая закусочная в моем воображении слишком напоминает «Граппу» или, наоборот, недостаточно на нее похожа.

— Ты только послушай! — кричит мне Ричард из гостиной, где с головой ушел в чтение «Чего от них ожидать. Книга о малышах, которые начали ходить». — Здесь говорится, что для ее возраста это нормально.

Недавно я давала Хлое пасту с горошком и песто, и блюдо ей понравилось, но сегодня при виде пасты она начала вертеть головой, вытирать язык о слюнявчик и давиться. Устав от ее плача, я сдалась, сварила обычные макароны и подала их с маслом и простым томатным соусом.

— «Дети крайне чувствительны к вкусу пищи. В возрасте двух лет большинство из них становится чрезвычайно разборчивыми», — читает Ричард. — Так что можно сказать, что наша Хлоя — не по летам развитый ребенок. Как мы и думали, — с гордостью подытоживает Ричард.

За те месяцы, что он прожил у меня, я с удивлением обнаружила у него настоящую отцовскую жилку. Выздоравливая, Ричард уделяет Хлое все больше внимания; он млеет от удовольствия, когда читает ей книжку или купает в ванне, ему даже нравится менять ей подгузники. Я очень рада, что Ричард с гордостью сообщает мне о достижениях Хлои, хотя последние ее успехи, честно говоря, вызывают у меня сомнение. Звонит телефон, и Ричард кричит:

— Ответишь, Мира?

В этот момент я держу измазанную томатным соусом Хлою на руках, пытаясь отобрать у нее длинную макаронину зити. Когда я беру телефон и прижимаю плечом к уху, Хлоя теряет интерес к макаронине и тянется грязными руками к мобильнику.

— Алло, Мира? Привет, это Бен. Занята? Мне нужна твоя помощь.

— Я собираюсь купать Хлою, — говорю я, а Хлоя запускает липкие пальцы мне в волосы.

— Мира, не хочешь поработать пару часов? С моим приятелем произошел несчастный случай. Он сильно обжегся у себя в закусочной, когда загорелся жир на плите, и не может работать. Он только что открыл свое заведение в Блумфилде, и если ему никто не поможет с бургерами, то сегодня вечером ему придется закрыться. Сегодня суббота, он не хочет остаться без выручки. Я тоже приду ему помогать. Ну как? Неплохое предложение, а?

— Извини, Бен, у меня Хлоя.

— Об этом не беспокойся. Я уже все продумал. Позвонил тете Фи, и она согласилась отвезти Хлою к ним, а мы на обратном пути ее заберем. Ну, пожалуйста, соглашайся.

— А я и не знала, что у тебя есть друг, у которого своя закусочная, — говорю я. Странно, что Бен ни разу об этом не упоминал.

Слышится стук в дверь, и на пороге появляется Бен с мобильником в руках.

— Ага, есть, — говорит он, прижимая к уху телефон. — Брат моего приятеля, Дейв, работал помощником повара в «Бессене».

Мы отключаем телефоны, и Бен проходит на кухню, где рассеянно подцепляет из миски несколько макаронин.

В кухню входит Ричард с Хлоей на руках.

— Привет, Бен, — говорит Ричард и похлопывает его по руке. — Мира, я могу посидеть с Хлоей.

Вполне возможно. Хотя машину Ричард еще не водит, можно сказать, что он полностью выздоровел. Несколько раз в неделю его возят на работу, и он нанял себе помощника, который ведет дела в магазине. Ричард уже готов переехать к себе домой, но пока этого не делает; мне кажется, он не хочет оставлять меня одну — боится, что я к этому еще не готова. И может быть, он прав.

— Тетя Фи все равно хотела повидать Хлою, — говорит Бен. — Она шьет ей костюм к Хеллоуину.

Вот уже несколько недель Фиона шьет Хлое карнавальный костюм: кукурузный початок из фетра. Я ставлю Хлою на пол, и она топает в гостиную.

— Ричард, ты не мог бы ее умыть и надеть на нее пижаму, пока я буду переодеваться?

— Да ради бога, — отвечает Ричард. — Бен, ты не поможешь мне загнать в кораль этого постреленка?

Я облачаюсь в поварскую рубашку и штаны на резинке, иду на кухню и укладываю в кожаный футляр свои лучшие ножи. В это время из ванной выходят Ричард и Бен, ведя за собой Хлою, чистенькую, розовощекую и в свежей пижамке.

— Зачем это? — спрашивает меня Бен. — Парень держит закусочную. Там полно ножей.

— Шеф-повара выбирают ножи особенно тщательно. Если мне предстоит работать на незнакомой кухне, то хотя бы своими ножами. Мне так удобнее.

— Неплохой наборчик, — говорит Бен, бросив оценивающий взгляд на ножи. — Сразу видно, профессиональные. Ладно, нам пора, — говорит он, подхватывая футляр с ножами и сумку с подгузниками.

Мы с Хлоей прощаемся с Ричардом.

— Не жди нас и ложись спать, — говорю я ему.

«Делано» — небольшая забегаловка в Блумфилде, зажатая между итальянским супермаркетом и уличной кафешкой под названием «Пироги Паулы». В закусочной всего шесть столиков, большинство пустуют. Как видно, посетителей здесь бывает немного. Мы заходим в заведение с заднего входа, через дверь для доставки продуктов.

Кухня совсем маленькая, на одном из грилей видны следы недавнего возгорания. Молодой парень, совсем мальчишка, у которого только начинают пробиваться усы, в засаленном фартуке, сползшем на бедра, лениво оттирает с вытяжки над большой решеткой следы пены из огнетушителя. Увидев нас, он приветственно вскидывает руку в резиновой перчатке и говорит:

— У меня два заказа на бургеры. Я сказал, что придется подождать. Эта химия ни черта не оттирается.

— Оставь гриль в покое. Мы его вычистим, когда закроемся на ночь. Будем подогревать бургеры в духовке, а если пойдут заказы, то будем поджаривать на той плите, — говорю я, отгоняю мальчишку от гриля и наклоняюсь, чтобы заглянуть в духовку под ним.

Парень недоуменно смотрит на меня, очевидно пытаясь понять, кто эта ненормальная с футляром для ножей. Воспользовавшись его замешательством, я беру бразды правления в свои руки.

— Принеси мне пару противней и зажги духовку, — приказываю я. — Выброси это, и начинай делать отбивные.

Я смотрю на Бена, который уже раздобыл чистый фартук и сгребает в мусорную корзину испорченный салат и помидоры.

Парень, на поварской рубашке которого вышита эмблема местной кулинарной школы и имя Райан, тут же приступает к делу: быстро разжигает духовку и приносит мне противень с плоскими заготовками для бургеров.

Менее чем через десять минут бургеры вынуты из духовки, к каждому прилагаются кольца репчатого лука — по словам Райана, единственный фирменный гарнир: тонкие колечки, обвалянные в муке и обжаренные до хрустящей корочки. Этот лук да еще бургеры и замороженные куриные крылышки только и требуют приготовления, остальные блюда — готовые супы в пакетах и салат «Айсберг» в упаковках, ими забит весь холодильник.

Около десяти часов начинают поступать заказы. Люди сидят за столиками и пьют, и к тому времени, когда у них просыпается аппетит, Райан, Бен и я уже работаем более или менее слаженно. Я разделила кухню на части и выделила каждому свое место. Бен находит маленький CD-плеер, и мы готовим бургеры под песню Сантаны «No One to Depend on», при этом Бен то и дело громко подпевает, якобы по-испански.

Когда долго готовишь еду, в твоих движениях появляется некий ритм, даже если ты занят всего лишь бургерами. За это я и люблю кухню. Поскольку мы, повара, всегда находимся в движении, то привыкаем двигаться четко и размеренно, экономя каждое движение. Одной рукой размешивая соус, другой мы переворачиваем сотейник. Каждое движение отточено и выверено, мы точно знаем, сколько должна полежать на гриле булочка, чтобы приобрести правильный золотистый цвет, после чего одним легким движением кисти перекладываем готовый бургер на тарелку. Хотя Бен и утверждал, что умеет готовить, на профессиональной кухне он явно новичок. Двигаясь по кухне, он делает много лишних движений, каждый раз легонько отстраняя меня в сторону, чтобы пройти мимо, мне это мешает, поскольку сбивает с ритма, один раз булочки даже получились не золотистого, а недопустимого коричневого цвета.

Заказы поступают и поступают. Наконец Райан выходит в зал, чтобы вытереть столики и выпить пива. Я тоже прекращаю работать, перевожу дух и только тогда узнаю, что уже два часа ночи и что я совсем забыла о Хлое.

— О господи! Уже почти два часа!

— Не переживай, — говорит Бен, который в это время отдраивает в раковине две сковородки. — Когда я понял, что вечерок предстоит горячий, я позвонил тете Фи и предупредил, что мы задержимся. Она просила передать, что все хорошо и что Хлоя переночует у них. Так что пусть спят, не нужно их будить. К тому же и ты сможешь выспаться. Когда ты последний раз высыпалась? Особенно после такой работенки. Не знаю, как ты, а я еле на ногах стою.

Волосы Бена взъерошены, фартук чем-то перемазан, но в остальном он держится молодцом. Я же, со своей стороны, испытываю неимоверный прилив сил. Наверное, сейчас я могла бы бежать марафонскую дистанцию. Хотя у меня устали и ноги, и спина, я возбуждена, как в те сумасшедшие вечера, что проводила на кухне «Граппы». «Граппа» и Джейк. Тогда мы тоже работали допоздна, наша кухня была гораздо больше, продукты гораздо лучше, а блюда гораздо сложнее, но все равно — ощущения почти не изменились. Мне так их не хватает! Я только сейчас поняла, до какой степени. Я быстро отворачиваюсь, потому что на глаза наворачиваются слезы.

Внезапно Бен оказывается позади меня и ласково поглаживает мне шею.

— Спасибо, Мира, — шепчет он. — Как ты нам помогла.

Не знаю, как это получилось — то ли от прикосновения его рук, то ли от его дыхания, то ли от радости, что я вновь работаю на кухне, — но я оказываюсь в его объятиях, и Бен целует меня, и мне кажется, будто это была моя инициатива. Он крепко прижимает меня к себе, и я этому рада, потому что внезапно у меня слабеют ноги, и если бы не Бен, я бы упала. Бен гладит меня по спине, затем по голове, вынимает заколку из волос, и они падают мне на спину.

В кухню нарочито шумно входит Райан и громко объявляет, ни к кому не обращаясь, что он, пожалуй, пойдет домой.

Ричард все еще живет у меня, поэтому мы с Беном идем к нему, к тому же до него идти гораздо ближе. Не успев толком раздеться, мы начинаем заниматься любовью, задыхаясь и крепко прижимаясь друг к другу. После этого без сил валимся на диван и засыпаем. Проснувшись на следующее утро, я обнаруживаю, что рядом никого нет. Раннее утро, солнце еще только начинает всходить, и его первые лучи заглядывают в старые окна. Бен накрыл меня одеялом и подсунул под голову подушку. Я чувствую такое облегчение, как физическое, так и сексуальное, что мне хочется повернуться на бок и крепко уснуть. Но я не могу. Скоро проснется Хлоя, и я не хочу, чтобы она меня звала. Я сбрасываю одеяло и начинаю искать на полу свою одежду которую даже не помню, как снимала. Я стараюсь не думать о Ричарде, который тоже скоро проснется и очень удивится, увидев, что меня нет.

— Не вставай, — говорит Бен. Он стоит в дверях с подносом в руках и утренней газетой под мышкой. Не знаю, сколько он простоял вот так, глядя на меня. — Я поднялся час назад и приготовил завтрак. Ты представить себе не можешь, как я волновался, когда готовил еду для шеф-повара.

Внезапно я ужасно смущаюсь, вспомнив, что произошло между нами ночью, и заливаюсь краской. Я хватаю одеяло и быстро натягиваю его на себя.

Бен садится на диван и ставит поднос на кофейный столик. Он не смотрит на меня, а расставляет на подносе серебряную посуду.

— Не хотел тебя будить, — говорит он. — Ты крепко спала. Я встал и решил сам приготовить нам поесть. Я подумал, что ты, наверное, будешь голодна.

Бен наливает в фарфоровую чашку кофе и протягивает мне.

— Спасибо, — хрипло шепчу я и сажусь на диване, прикрываясь одеялом.

— Не надо, — говорит Бен и мягко снимает с меня одеяло. — Вчера ночью я так и не успел… Не успел тебя разглядеть.

Бен протягивает руку и нежно проводит пальцем по моему соску, и я издаю негромкий стон, когда он принимается ласкать мне грудь. Завтрак забыт. На этот раз Бен берет инициативу в свои руки. Он ведет меня в спальню, и мы вновь занимаемся любовью, теперь медленно и осторожно.

— Знаешь, горячая она была бы вкуснее, — позднее говорит он, пробуя яичницу.

Мы лежим на скомканных простынях, а сверху на нас лежат остатки уже остывшего завтрака.

— Подумаешь. Зато тебе отлично удается… — Тут я делаю выразительную паузу и заканчиваю: —…кофе.

— Спасибо. Между прочим, этой ночью ты тоже была великолепна… — говорит Бен, искоса глядя на меня, — …в кухне.

— Один — один, — говорю я и натягиваю на себя одеяло.

— Знаешь, это было так здорово, то, как ты работала. Все казалось так легко. Это туда, это сюда, ты все успевала и нами еще командовала. Ты была очень, очень сексуальна, — говорит Бен, зарываясь лицом мне в шею и целуя меня в ухо.

— Эй, а почему ты не сказал, что брат твоего приятеля держит закусочную? — спрашиваю я.

Бен отодвигается и начинает копаться в куче газет, которые мы разбросали по полу.

— Да я этого парня вообще едва знаю, — говорит он, выуживая из кучи кулинарное приложение, и бросает мне оставшуюся часть газеты.

Сбитая с толку, я приподнимаюсь на локте.

— Ну хорошо, сознаюсь, он мне не звонил. То есть звонил, но по другому поводу. Вчера мы с Джимом собирались играть в сквош, а он позвонил и сказал, что его брат сильно обжегся и его нужно везти к врачу. И тогда я сказал, что знаю одного человека, который сможет помочь. Я подумал, тебе будет приятно поработать на профессиональной кухне.

Да, могла бы и догадаться. Оказывается, это Бен оказал мне услугу, а не я ему.

— Ты ведь не сердишься, правда? — спрашивает Бен, целуя меня.

— Нет. Немного. Я еще не решила, — отвечаю я, чувствуя себя несколько глупо, поскольку так легко дала себя провести.

Впрочем… я этому рада. С тех пор как я покинула «Граппу», я еще ни разу не работала на профессиональной кухне, и сейчас мне радостно сознавать, что я не разучилась работать по-настоящему, пусть даже с бургерами. Кроме того, я тронута заботой Бена, и я тянусь к нему, чтобы поблагодарить, я благодарна ему и за то, что приготовление пищи — не единственные мои навыки, которые я еще не утратила.

— Нет, ты это видела? — спрашивает Бен.

— Нет. А что там?

— Зубастик наносит новый удар! Ну и гад! Ты только послушай. Нет, сначала заголовок: «Бистро «Рив Гош»» — какое неудачное название… — Бен с притворным ужасом смотрит на меня. — ДЗ, Друг Зубастика, заказал себе мидии. Мидии, одно из немногих блюд традиционного для бистро меню, были сносными, но ведь поистине трудно, а иногда и просто невозможно испортить мидии отличного качества, выращенные на ферме. Телячья отбивная была пережарена, к тому же буквально плавала в соусе, но хуже всего было то, что овощи во фритюре, это главное блюдо каждого бистро, оказались мокрыми. Вот что получается, когда шеф-повар обжаривает овощи только один раз».

Я откидываюсь на подушки и заливаюсь смехом. Я хохочу так громко, что Бен откладывает газету и с удивлением смотрит на меня.

Ну конечно, можно было и раньше догадаться.

— Не понимаю, — говорит Бен. — Почему ты смеешься, а не возмущаешься? Какой-то бедняга вкладывает в ресторан все сердце и душу, не говоря уже о деньгах, а потом получает вот такой отзыв!

— Ну и что? Может быть, он того заслуживает. Знаешь, Бен, рынок — штука жестокая, здесь выживает сильнейший. А вообще-то никто не закрывает ресторан из-за плохого отзыва. Плохая пища — вот что может его закрыть. Нельзя заводить свой ресторан, если не понимаешь, что это такое.

— В таком случае, — говорит Бен, обнимая меня, — чего ты ждешь?

 

Глава 35

— Хорошо, я согласна, — говорю я.

— Я знала, что ты согласишься, — спокойно отвечает Энид.

— Что ж, по крайней мере, один хороший отзыв нам обеспечен, — говорю я.

— Ну уж нет, — смеется Энид. — Боюсь, Зубастику придется распрощаться с салфеткой для омаров. Мы хороший отзыв заработаем в честной борьбе. Впрочем, тебе это будет нетрудно, дорогая. Мои поздравления.

Мы приступаем к обсуждению деталей проекта, которых пока еще немного. Энид уже занялась финансовыми вопросами, предварительно обсудив их со своим приятелем, который работает в отделе инвестиций банка «Нортвест». Кроме того, она нашла пару подходящих, на ее взгляд, помещений и хочет, чтобы я тоже на них взглянула. Моя задача заключается в том, чтобы решить, какой ресторан мы будем открывать, где он будет располагаться и какое нам понадобится оборудование. Здесь мне предоставляют все решать самой. Во всяком случае, так мне говорит Энид.

— Только не чайная, ладно? Моя мама любила ходить по чайным. Чай там всегда был жидкий, а меню абсолютно неинтересное. И еще — никакой муры в стиле ретро. Если мне придется питаться в очередной перестроенной забегаловке, где готовят курицу по-королевски, я…

— Расслабься, Энид. Никаких чайных и ретрозабегаловок.

О своем решении я никому не сказала. Ни Ричарду, который, кажется, не заметил, что в субботу я не ночевала дома, ни отцу, ни Фионе, чья душевная щедрость не знает границ: она не только согласилась посидеть с Хлоей, но и накормила ее завтраком и сводила в зоопарк. Ни даже Бену, который звонит мне сразу после Энид, чтобы пригласить на свидание. Если я и расскажу кому-нибудь, то только ему. Но я молчу. Я даже не отвечаю на его звонок, я прячусь в ванной, когда начинает мигать автоответчик, и слушаю, как Бен любезно разговаривает с машиной.

— Алло, Мира? Я тут подумал… э-э… ты сегодня свободна? Я бы с удовольствием сводил тебя куда-нибудь. Куда хочешь, выбирай. Я даже нацеплю галстук. Перезвони мне, хорошо? Да, это Бен, между прочим.

Да, это Бен. Трудно представить, что у него имеется пиджак и галстук, еще труднее представить, что он их носит. Не знаю, что я думаю по поводу наших отношений, не знаю, куда хотела бы пойти с ним, да и хотела ли бы вообще. Теперь, когда я решила остаться в Питсбурге и открыть свой ресторан, мне придется выбирать знакомых расчетливо, разумно и осторожно. Наверно, поэтому я слушаю, как Бен разговаривает с автоответчиком, и молчу.

Как только Энид прислала мне список с адресами четырех помещений, которые, по ее мнению и мнению представителя банка «Нортвест», могли бы нам подойти, я сразу решила, которое из них мы возьмем в аренду. Однако вместе с Хлоей, Энид и агентом по недвижимости я прилежно осмотрела остальные три, обращая на них внимания не больше, чем моя полуторагодовалая дочь, вежливо прислушиваясь к обсуждению финансовых вопросов, предложений и прогнозов.

Дело в том, что четвертое помещение принадлежало Бруно. Много лет назад он купил здание рядом со своей пекарней, намереваясь расширять бизнес, но дальше этого дело не пошло. За здание он запросил немного, но меня подкупила не столько цена, сколько местоположение: вытянутое и узкое строение находится между пекарней Бруно и офисом компании «Пенсильвания макарони». Здание небольшое, но с высокими потолками и двумя большими окнами, которые выходят на улицу. От пекарни его отделяет маленький дворик, где можно разместить не больше двух столиков, несколько горшков с растениями и, возможно, какой-нибудь причудливый фонтанчик.

Мы еще не подписали все документы, а Бруно уже вручил мне ключ; вложив его трясущимися руками в мою ладонь, он велел мне его не терять. С того дня я прихожу сюда по утрам вместе с Хлоей. Мы встаем рано, на заре; взявшись за руки, мы медленно пересекаем Смолмен-стрит и выходим на Пенн-авеню. Мы смотрим, как пробуждается город.

Возле рыбного магазина «Нордик» двое парней разгружают контейнеры с омарами и крабами, в минуты передышки потягивая кофе из пластиковых стаканчиков. Напротив, на Пенн-авеню, зеленщики расставляют ящики с овощами и фруктами, возводя из них настоящий натюрморт, чтобы показать товар во всей красе: здесь и головки красного салата ромэн с сочными и хрупкими листьями, и нежный салат маш, темно-зеленый, почти черный, пахнущий садом, и изящные стебли белой спаржи с плотно прижатыми серебристо-розовыми чешуйками.

В этот ранний час мир принадлежит тем благородным сердцам, что посвятили свою жизнь приготовлению пищи. Повар, бакалейщик, мясник, пекарь — этот восход солнца принадлежит нам. Пришло время подготовить продукты, расставить все по своим местам — и еще раз вздохнуть полной грудью перед началом трудового дня. Мы с Хлоей идем по улице до самой разгрузочной площадки перед пекарней «Пенн Мак». Здесь стоит большой грузовик, с которого грузчик снимает пятидесятифунтовые мешки с мукой и перетаскивает на склад. Он укладывает их один на другой, и в воздух поднимаются мучные облачка. Судя по количеству мешков, процесс разгрузки идет уже давно, и оттого все вокруг покрыто слоем белоснежной муки, которая плавает в воздухе, как снег. Мучная пыль припорошила голые руки грузчика, его волосы и брови. Он кивает нам и улыбается Хлое, которая вытягивает руки и завороженно смотрит, как частички муки оседают на ее маленькие ладошки. Я тоже ловлю несколько пылинок и растираю их пальцами — и сразу вспоминаю, что чувствуешь, когда под твоими руками оживает тесто для пасты, тот момент, когда начинаешь ощущать его дыхание: тесто сначала расслабляется, а затем с долгим и сладким вздохом распухает и само идет к тебе в руки.

Год выдался особенно теплый, поэтому за неделю до Дня благодарения по-летнему жарко и влажно. Перед тем как включить свет, я включаю кондиционер; немного поскрипев и погудев, он начинает работать. Шум от него такой, что я его отключаю и распахиваю окна. В комнату врывается свежий ветер, принося с собой аромат свежего хлеба от Бруно и сладковатый и немного едкий запах гниющих листьев салата и капусты, которые выпали из ящиков и теперь валяются на тротуаре. Порывы ветра колышут старые жалюзи на окнах, через которые в комнату проникает рассеянный свет, отбрасывая резные тени на стены и мебель: шесть деревянных столов, и вокруг каждого по четыре разномастных стула, оставшихся от прежнего владельца.

Я серьезно отнеслась к предложению Энид самой решить, какой у нас будет ресторан. Вот почему я каждое утро прихожу сюда и стою посреди комнаты, обдумывая возможные варианты, каждый из которых в корне отличается от всех остальных. И все же меня упорно преследует одна мысль, одно видение, к которому я возвращаюсь вновь и вновь, постепенно оно обретает форму и размеры, и мне все больше кажется, что я нашла то, что нужно.

В «Спунтино» будут подавать только завтраки и ланчи — моя добровольная жертва всем матерям. Паста домашнего приготовления, фриттаты, бобы и зелень, супы-пюре с яйцом, паппа-аль-помодоро с хлебом, который я буду специально заказывать у Бруно, и хрустящий флорентийский хлеб без соли. Никаких обширных меню и винных карт. Более того, поскольку в Пенсильвании лицензия на торговлю алкоголем оформляется чрезвычайно долго, в первые полгода у нас вообще не будет вина. Ресторан будет с открытой кухней и стойкой, за которой будут сидеть люди и болтать со мной, пока я готовлю им завтраки и ланчи, потому что всегда приятно лично знать тех, для кого готовишь. Грубые деревянные столы, на которые можно наваливаться грудью, возможно, низкая банкетка и несколько удобных кресел, расставленных возле камина. Я представляю себе, как, возвращаясь из школы, сюда будет заходить Хлоя, чтобы съесть тарелку супа, а потом она будет делать уроки, сидя за деревянным столом и болтая с нашими постоянными клиентами, которые будут ее обожать.

Я живу без «Граппы» уже больше года, и почти все это время я переживала потерю, идеализируя «Граппу», потому что она была нашей, моей и Джейка. Но она держалась на сплошных компромиссах, больших и маленьких, ведь только они делают успешным совместное предприятие. И лишь недавно я начала понимать, что многое изменила бы, если бы у меня был такой шанс. «Спунтино» — «закуска» по-итальянски — и есть мой шанс сделать все по-другому. Энид предоставила мне полную свободу действий, так почему бы немного не поразвлечься? Часто ли в жизни выпадает еще один шанс?

Бен обещал помочь с ремонтом, и слава богу, потому что, судя по лужам под вентиляцией, работа предстоит большая. Две недели назад Ричард переехал к себе, и Бен уже два раза приходил ко мне на обед, три раза на ланч и один раз на завтрак. Ни один из нас не делает прогнозов на будущее, во всяком случае пока, и наши отношения развиваются примерно так, как тушится мясо — медленно и упорно. Кажется, будто в тушеном блюде нет ничего особенного: положил ингредиенты в кастрюлю, добавил бульона и вина, сделал маленький огонь, и гуляй себе несколько часов. Зато в результате получаешь еду с самым сложным букетом ароматов и оттенков вкуса. Одна из самых замечательных особенностей тушеных блюд — под конец получается нечто более значительное, чем просто сумма ингредиентов.

Хлоя возится со стулом — изо всех сил толкает его к стене, от усердия у нее намокли кудряшки, лобик нахмурен. Когда работа выполнена, Хлое не терпится приняться за что-нибудь другое. Она тянется ко мне и зовет: «Мама!» Я подхожу к ней, подхватываю ее на руки и зарываюсь лицом в ее волосы, все еще перепачканные мучной пылью. Я знаю, что Хлоя вряд ли полюбит «Спунтино», потому что работа будет забирать у меня то время, что я могла бы провести с ней. Я и в самом деле собиралась открывать новый ресторан, но только когда Хлоя подрастет и пойдет в школу. А Бен? На его появление я тоже не рассчитывала. И все же я думаю, что со временем Хлоя научится делить меня со «Спунтино» и простит меня.

Конечно, будет нелегко. Придется перестраивать кухню, составлять меню, учитывая тысячи мелких деталей, но ведь это все моя работа. И сегодня мое первое рабочее утро. Я сажусь за стол, сажаю Хлою себе на колени и вдыхаю запахи своей крошечной планеты: запахи улицы, пекарни Бруно и яблочного пирога, которым пахнет моя маленькая дочка. Хлоя опускает голову мне на грудь и, крепко прижавшись ко мне, тихо засыпает.