А Евдокия, уже сквозь путы Морфея, пыталась спросить у мудрого мужа как узнала Ирина про сон, который снится самой Евдокие уже много ночей. Ведь не случайно Ирина интересовалась сегодня нет ли на примете у Евдокии симпатичного молодого человека. И так странно при этом, так загадочно посмотрела. И обрисовала точный портрет того незнакомца, который является Евдокие во снах.

Правда, Ева по-своему все объяснила. На вопрос Евдокии: «Разве это нормально: муж еще не остыл, а Ирина такими пустыми вещами интересуется», — Ева ответила:

— А что тебя удивляет? Ирина из тех, кто стерпит все, что угодно, только не одиночество. Знакомиться сама она не умеет, вот про мужчину и спросила тебя. А что с тобой церемониться? Да, муж погиб, да, вроде как траур, но ты же подруга — авось поймешь. А то, что осудишь, Ирке плевать. Она эгоистка.

— Но почему спросила меня? — поразилась Евдокия. — Почему не тебя?

Ева фыркнула:

— Потому, что знает: все мужики самой мне нужны. Я не склонна делиться.

— Но она обрисовала точный портрет того незнакомца, которого я вижу в снах.

— Ой, Дуська, ты меня рассмешила, — грустно ответила Ева. — Да все бабы видят в своих эротических снах точно таких незнакомцев. Когда ты описывала мне его, я сразу подумала: эталон. Кстати, у тебя память куриная. Может, это твое заблуждение, что ты не рассказывала Ирке про сны.

— Нет, я помню, — заверила Евдокия. — Я точно ей не рассказывала. Она же в Париже была.

— Как выяснилось, не была.

— Но я-то так думала. И про клубнику я ей не говорила, а она с чего-то взяла, что я обожаю клубнику. И тот незнакомец тоже с чего-то взял. Они оба взяли…

— Ой, Дуська, отстань! — отмахнулась Ева. — Даже я не могу эту глупость слушать.

Но упрямая Евдокия пыталась убедить подругу в том, что здесь налицо загадка, нечто необъяснимое, опасное и даже грозное. Ева только смеялась.

Наконец, исчерпав все свои доводы, Евдокия пожаловалась на плохое предчувствие, и Ева, испугавшись, спросила:

— Хорошо, а от меня-то чего ты хочешь?

— Чтобы ты признала Ирину маньячкой. Она убивает красивых женщин. Мы должны ее остановить, — потребовала Евдокия.

— Остановить? Но как?!

— Не знаю, — растерянно призналась Евдокия. — Может, в милицию надо пойти или в прокуратуру…

— Нас не догонят, — пропела Ева. — Нас не поймут. Или запрут в психушку, когда услышат этот твой бред, эти твои сплошные прогоны. Короче, Дуська, отстань от меня. Я знаю Ирку пять лет. Она не маньячка. Заю грохнуть она могла, он заслужил. И все. Остальное полная чушь. И, уж если начистоту говорить, то из нас четверых на роль маньяка больше всех подходишь именно ты.

— Я?! — ахнула Евдокия.

— Да! Именно ты! Сама посуди: крыша у тебя регулярно едет, память хронически отшибает, многосерийные снятся сны… И про клубнику скажу. Мне ты тоже врала, что любишь клубнику. Спрашивается, зачем? И про нож ты придумала.

— Нет!

— Да, Дуся, да! — твердо сказала Ева. — Любишь ты сочинять. Я в Иркин шкафчик заглядывала, нет там никакого ножа.

— Да, нож куда-то пропал, — заплакала Евдокия. — Когда мы к Ирке вернулись, я сразу проверила, в ванной ножа уже не было. И что из того? — спросила она.

— А вот что: отстань! — рявкнула Ева.

И Евдокия отстала, и теперь, уже засыпая, она снова об этом думала и боялась, точно не зная чего.

«Странно, все очень странно, — шептала она. — Ленечка, ты меня слышишь?»

Ей казалось, что она рассказывает мужу о загадочных событиях прошедшего дня, но это было не так. Евдокия уже спала: сначала мелькали знакомые образы — Майя, Ева, Ирина — а потом она провалилась в кромешную тьму, лекарство подействовало.

Обычно после лекарства Евдокия снов не видела: опускалась в вакуум и выныривала с чугунной пустой головой. Но в этот раз сон приснился — как бывало и раньше, под утро.