Пенелопа разбудила Евдокию.

— Дуняша, пора вставать, — нежно прошептала она. — Леонид Павлович приказал, чтобы ты не спала позже, чем до одиннадцати.

— А сейчас сколько?

— Уже двенадцать, — горестно морща кривое лицо ответила Пенелопа и сообщила: — Тут страшное что-то творилось. Я даже рада, что ты спала.

Евдокия подпрыгнула на кровати:

— Был сканадал?

Пенелопа кивнула:

— Был скандал. Еле отбилась. Леонид Павлович сильно ругался. Он недоволен.

— Бродягой?

— Да, я закрыла его в чулане, но пес как-то выбрался и самовольно залез в твой садик.

— И поломал цветы? — ужаснулась Евдокия.

— Нет, но вывозился в земле, как чума, а потом придремал на диване в гостиной.

Заметив испуг на лице любимицы, Пенелопа поспешно добавила:

— Но я уже все почистила и помыла. И Леонида Павловича утихомирила. Он спокойный на службу пошел.

Евдокия облегченно вздохнула:

— Спасибо тебе, дорогая моя.

Но Пенелопа на благодарность не обратила внимания, Пенелопа уже сердилась.

— И знаешь что, Дуняша, — раздраженно сказала она, — из-за этого пса я теперь останусь у вас: его рано утром и поздно вечером надо выгуливать. Вы долго спите, он столько не может терпеть. Удивительно просто, что сегодня он не наделал. Так что, я остаюсь, — подытожила Пенелопа.

— Ура! Давно бы так! — обрадовалась Евдкия и нежно посетовала: — Что за упрямство каждый день мотаться домой на другой конец города, когда у нас столько комнат пустует.

Пенелопа не согласилась:

— Человек должен свой дом иметь.

— Дом у тебя не отнимают, а я теперь счастлива, что ты всегда под рукой. С тобой мне уютней.

— Не радуйся, — усмехнулась Пенелопа, — я не перехожу к вам жить. Просто остаюсь из-за Бродяги. И еще забыла сказать, Ева звонила. Я не стала тебя будить. Она просила связаться с ней сразу же, как только проснешься.

Протянув телефон, Пенелопа с достоинством удалилась, сердито обронив на ходу:

— Завтрак уже на столе.

Евдокия торопливо набрала номер подруги и, ежась от страха, вместо приветствия выпалила:

— Ну как?!

Ева с восторгом ей сообщила:

— Боб потрясный мужик!

— Зачем это мне? Я о другом, — разгневалась Евдокия. — На клавишах кровь этой ночью была?

— Не было.

— Так я и знала! А Ирка где?

— За этим я тебе и звонила, — затараторила Ева. — Ирка осталась совсем одна, а Заю надо похоронить.

Евдокия пришла в ужас:

— Ты предлагаешь мне этим заняться?

— Не тебе, а нам, ее подругам: то есть, мне и тебе. Майку Ирка видеть не хочет, так что сию же минуту дуй быстро ко мне. И не вздумай снова пса своего притащить, если только не хочешь, чтобы я это чудо природы прибила, — полушутливо пригрозила Ева.

— Нет-нет, — заверила Евдокия, — я же с ума не сошла. Клянусь, дома его оставлю.

Наспех позавтракав, она чмокнула в щеку ворчащую Пенелопу и собралась покинуть квартиру, но вдруг (не глазами, не рассудком — спиной) «увидела» чей-то страдальческий взгляд. Обернулась — Бродяга. С виноватым укором он смотрел на нее и как-то слишком по-человечески морщился и вздыхал.

«Я так ждал, когда ты проснешься, я страхов больших натерпелся пока мне объясняли, что диван не для бездомных собак, а теперь ты уходишь? Что же будет со мной? Я так на тебя рассчитывал!» — прочитала в грустных собачьих глазах Евдокия и потонула в чувстве вины.

— Ну что ты, Бродяга, — прошептала она, — как ты мог обо мне такое подумать? Конечно же я не оставлю тебя. Друзей я не предаю. Прыгай быстро в мои руки, пока Пенелопа не видит.

Пес тревожно повел ушами, как бы не веря в свое счастье, воровато оглянулся на кухню, где колдовала над ужином Пенелопа и одним прыжком занял место, которое было по праву его — в тайниках своей песьей души он нагло приватизировал теплые женские руки. Уткнувшись носом в грудь Евдокии, он почти замурлыкал, хоть был и не кот.

Ева остолбенела, когда увидела на пороге своей квартиры неразлучную парочку: Евдокию и пса.

— Ты же клялась, — возмутилась она. — Ты же мне обещала!

Евдокия виновато вздохнула:

— Но выполнить не смогла. Леня утром его наказал. Он теперь такой уничтоженный…

— И потому ты решила уничтожить меня! — рявкнула Ева. — За что ты меня наказываешь?

Евдокия напустила слезы в глаза и скорбно пожала плечами. Ева, сжалившись над подругой, махнула рукой и приказала:

— Проходите! Черт с вами, уродами!

— Евусик, пойми, — по-лисьи скользнув в прихожую, бросилась оправдываться Евдокия, но Ева ее перебила:

— Знаю-знаю, он на тебя рассчитывает. Латынина, кстати, тоже. Тут Заю надо в последний путь проводить, а она с псом приперлась. Ты и к Ирке с ним что ли пожалуешь?

— Я Бродягу в подъезде оставлю.

— Где хочешь, только не у меня, — опять рассердилась Ева и, вспомнив приятное, живо затараторила: — Мне есть что тебе сказать. Майка звонила, хвастала шубой облезлой и помощь свою предлагала. Ох, и дура она! Я ей: «Совсем что ли с ума сошла? Заю до гибели довела, да еще хочешь полюбоваться как он, твой сексспецназ-тореодор, в дубовом гробу смотрится». И знаешь, что Майка ответила?

— Что?

— «Неужели гроб будет дубовый?» — спросила она. Вот и вся ее нравственность. Дуська, послушай меня, Майка зверь, а не баба. Иркину жизнь разрушила, но интересует ее в первую очередь гроб!

— А гроб действительно будет дубовым? — пристраивая пса на коврик, спокойно поинтересовалась Евдокия.

— Да, гроб дубовый, — ответила Ева и завопила: — Куда ты заразу примащиваешь здесь у меня! Мы же сейчас уезжаем!

Пес с радостью вернулся на руки Евдокии, Ева вытолкала их за порог и, закрывая дверь на все замки, сообщила:

— Ну-у, началось!

Хотя на самом деле ничего и не начиналось — напротив, для Зиновия Давыдовича даже кончалось.

Похоронили его в тот же день. В доме Латыниных на поминки собралась толпа народу: друзья и сослуживцы покойного, подруги и сотрудники Ирины.

Все они, натыкаясь на пса, шарахались со словами: «Ужас какой!»

Но Евдокия упрямо не расстовалась с Бродягой. Точнее, ее ни на секунду не отпускали его глаза. «Смотри, не бросай меня, я на тебя рассчитываю», — говорили они.

И Евдокия пса не бросала. Не забыла о нем она и тогда, когда началась трапеза и все принялись поминать покойного.

— Слышь, Евусик, а что это за парень вокруг нашей Ирины сегодня крутится? — спросила Евдокия, отправляя украдкой куриную ногу под стол.

Бродяга, хватая щедрое угощение, успел благодарно лизнуть хозяйскую руку.

— Ишь как, зараза, урчит, наш он Пуччини, того и гляди обосрется, — ядовито заметила Ева и, сунув под скатерть голову, приказала Бродяге: — Смотри не обхезайся здесь, обжора, и Заю нашего памяни.

Лишь после этой сентенции она ответила на вопрос:

— Рядом с Иркой Мишка Казьмин, новый приятель Заи. Мишка часто в их дом захаживал.

— А кто он?

— Предприниматель без образования и юридического лица, но деньжата водятся. И немалые. Этот сморчок давно вокруг Ирки вьется. Видишь как радостно Заю хоронит.

— Да, он негрустный.

— Еще бы, гроб дубовый он оплатил. И поминки взял на себя. Ох, и что он только в нашей Ирке нашел? — с какой-то неясной скорбью подивилась вдруг Ева. — Мишка младше ее лет на десять!

— Да ты что! — не поверила Евдокия. — А выглядит как Иркин ровестник.

— Можно подумать твой Боб не выглядит старше меня, — ревниво заметила Ева.

— При чем здесь мой Боб?

— А при том, что Мишка на Ирке мечтает жениться. Еще несколько дней назад Ирка его и в упор не видела, а теперь глянь как томно зыркает на него.

— Может, у них был роман?

— Пока еще нет, но, бьюсь об заклад, сегодня Мишка ее оприходует. И не осуждаю. Горе у бабы, надо ее утешать.

Евдокия испуганно прошептала:

— Да ты что, У Ирки же траур.

— Вот и будут они медленно и печально кроватью скрипеть, — заржала Ева и, спохватившись, добавила: — Господи, прости меня дуру, прости.

— Это нервное, — пояснила она недоуменным гостям и шепнула на ухо Евдокие: — Сейчас сами напьются и запоют. Или хуже, в пляс пойдут чего доброго. И правильно сделают. Ирке кажется только, что смерть Заи — горе, а на самом деле сплошной это праздник. День независимости. Освобождение от рабских оков самым коротким образом.

— Что-то я не пойму, — растерялась Евдокия, — что с тобой происходит?

— А что со мной происходит? — опешила Ева. — После ночи с Бобом я в полном порядке.

— Да я тебе столько фактов собрала, и ты вчера согласилась, что Заю Ирка сама и убила, а теперь…

Ева отрезала:

— А теперь я уверена, что это не так. Ирина абсолютно чиста.

— С чего это вдруг?

— Я в редакцию утром звонила насчет похорон, и главный редактор очень Латынину нашу хвалил за собранный материал. Говорил, что усердная и талантливая. Понятно тебе? Ирина была в Париже.

— А туфли? А глина на них откуда взялась?

Ева пожала плечами:

— Не знаю.

Евдокия хотела пылко ей возразить, но случилось событие, пред которым все на стозадний план отошло: на пороге выросла Майя!