Сергей Кириллов сто раз уже пожалел, что взял с собой Евдокию — до одури уболтала она его.

Нервно вцепившись в руль, он размышлял: «Интересно, у нее рот когда-нибудь закрывается? Или она трещит даже во сне. И ладно бы просто трещала б, в это время я мог бы думать о чем-то своем, так нет же, она вопросы мне задает и ответов настойчиво требует. И неприлично не отвечать».

— Сережа, посмотрите какие цветы! — восхищенно воскликнула Евдокия и тут же спросила: — А вы любите розовые?

— Больше, чем голубые, — нахмурившись, буркнул он.

— Сережа, посмотрите какая красивая девушка! Видите? Видите?

— Я видел и пострашней.

— Сережа, отгадайте, кто посмел пригрозить в совете федерации депутатам верхней палаты следующей фразой: «Кто будет двигаться, будет размазан. Я всех предупредил».

— Кто же? — опешил Кириллов.

— Фотограф, — хихикнула Евдокия. — Сережа, а вы верите в жизнь после смерти?

Для него это было чрезмерно. Если предыдущие вопросы требовали односложных ответов, то такой философский вопрос наводил на беседу, а беседы с женщинами плохо кончаются — это Кирилов по опыту знал. Он решил отшутиться.

— В качестве ответа на ваш вопрос могу предложить анекдот, — сказал Кириллов. — Близнецы в утробе матери ведут разговор. «Как думаешь, есть жизнь после рождения?» — спрашивает один. «Не знаю, но пока еще никто не возвращался», — отвечает второй.

Евдокия хихикнула:

— Мне нравится ваш способ мышления. Тогда скажите, Сережа, а вы верите в настоящую и вечную любовь?

Это был удар ниже пояса — по сей день у Кириллова только там любовь и была.

— Я лучше вам расскажу какую эволюцию проходят чувства мужчины в процессе жизни, — уклончиво сказал он. — Хотите?

— Хочу.

— Существуют две эмоциональные стадии. Находясь в первой стадии, мужчина, увидев красивую девушку, имеет одну только мысль: «Вот бы мне такую…» Беда в том, что в этой стадии мужчине все девушки кажутся очень красивыми. Во второй стадии мужчина, увидев красивую девушку, имеет уже две мысли. Первая — «Вот бы мне такую…» Вторая мысль: «А на фиг она мне нужна?»

Евдокия улыбнулась, но ответа не приняла.

— Я задавала вопрос про любовь, — напомнила она. — Если не верите, так и скажите, но не надо хитрить.

— Хорошо, — согласился Кириллов, — я не буду хитрить, но в таком случае надо определиться, что такое любовь. Может мы говорим о разном. Какова ваша версия, мадам?

Евдокия ответила:

— Любовь, это желание получить недоступное.

Кириллову стало смешно:

— В таком случае я верю в любовь. Более того, во многое я и влюблен: в королевский дворец, в самолеты и яхты, в дорогие автомобили…

— У вас такие мещанские мечты? — перебивая его, поразилась она.

— Нет, мечтаю я о другом, а об этом вам для примера сказал, чтобы вы почувствовали как вы неправы. Сам же я, как истинный христианин, не говорю о любви в отрыве от надежды и веры. Любовь тесно связана с ними.

— Интересно, как же?

— Любовь, это надежда получить от другого то, что не можешь дать себе сам. Надежда — это вера в то, что существует любовь. Вера — это любовь к самому себе с надеждой на бога. Чувствуете переплетение? Замкнутый круг, из которого выбраться сложно. Вопреки бытующему мнению, опасней всего надежда, а не любовь. Надежда — сатрап и мучитель, лишающий нас возможности испытать облегчение, поставив точку там, где надо ее поставить ради освобождения. Вера всегда нас заводит в тупик. В связи с этим любовь теряет всякую привлекательность, тем более, что в других мы любим только себя.

Евдокия с усмешкой подвела итог:

— Иными словами, в любовь вы не верите.

Кириллов не согласился:

— Я верю, что есть любовь, но о вечной речи никогда не веду. Любовь сродни детской игрушке, она похожа на колейдоскоп, в котором один узор рассыпается, чтобы из его осколков возник новый узор, еще более яркий и красивый. Так и в любви: старые чувства исчезают, чтобы из обломков опыта составить новый узор.

— И много вы успели составить таких узоров? — кокетливо осведомилась Евдокия.

Учуяв ревнивые нотки он усмехнулся и успокоил ее:

— Если честно, ни одного. Я любить не могу. Пустое занятие.

Евдокию его слова почему-то задели.

— Вы голубой? — строго спросила она.

Кириллов пожал плечами:

— Надеюсь, что нет. До сих пор мне ничто не говорило об этом. К тому же, в вашем замечании логики нет. По-вашему, голубые, это люди, не умеющие любить? Ведь речь шла о любви.

— Но я не понимаю как нормальный человек может утверждать, что для него нет любви, — с жаром воскликнула Евдокия.

— Этого я и не утверждаю. Любовь для меня — это лампочка. Знаете, что такое лампочка?

— Нет.

— Жизнь ее была яркой, но короткой. Вы поняли?

— Поняла. Ваша душа так мелка, что на глубокие чувства ее не хватает.

— Пусть будет так, — согласился Кириллов и с досадой подумал: «Зачем я ввязался в спор с женщиной? Теперь мне не отбиться».

За окнами промелькнул магазин, огромный, дорожный. Кириллов, воспрянул: «Вот и спасение!»

— Вы совсем без багажа, — воскликнулон. — Может, притормозим на минутку и купим самое необходимое?

— Если на минутку, то можно, — не устояла перед соблазном Евдокия и… с полчаса изучала витрины.

И дольше бы изучала, не запротестуй Кириллов.

— Вы не забыли, я очень спешу! — рявкнул он, и Евдокия остановилась, что называется на всем скаку.

— Не паникуйте, уже плачу, — со вздохом сообщила она, нехотя извлекая кошелек из дорожной сумочки.

Кириллов, вздохнув с облегчением, собрался вернуться в машину, но был остановлен.

— Куда вы? — удивилась она. — А вещи? Кто их будет нести? Не видите разве, сколько мне упаковывают?

Упаковывали действительно гору — за полчаса Евдокия купила: тапочки, брюки, два платья, массажный набор, три зеркала, две расчески, стульчик складной, табуретку, купальник, зубные пасту и щетку.

Кириллов, изумленно окинув кучу товара, мгновенно выросшую на прилавке, спросил:

— Мне все брать?

— Только то, за что я заплатила, — лаконично отвтила Евдокия и с чувством исполненного долга направилась к автомобилю.

Увешанный пакетами Кириллов торопливо потрусил за ней. Когда он собрался отправить покупки в багажник, Евдокия решительно возразила:

— Только в салон. Кое-что я должна еще раз примерить.

Этим она незамедлительно и занялась, тут же, едва он успел тронуть с места машину. Первое платье привело ее в дикий восторг.

— Правда красиво? — спросила она, радостно взвизгнув.

Киррилов скользнул кислым взглядом по собранной в складки материи и спросил:

— Красиво? Как вы узнали?

— А что, разве не видно?

Он изумился:

— Видно? Что здесь можно понять? Вы же надели легкое платье на тяжелый костюм.

— Ну да, — согласилась она и озорно усмехнулась: — А чего вы хотели? Вы ждали, что я разденусь?

Кириллов не ждал, честно, но она его заподозрила, и он покраснел.

— Все мужчины похабники, — констатировала Евдокия и, не замечая ярости спутника, переключилась на брючки.

— Какая прелесть, — ворковала она, торопливо разрывая пластковую упаковку.

— Эти брюки для подростков. Зачем вы их купили? — поразился Кириллов.

— Я не могла удержаться. Посмотрите какой редкий палевый цвет.

«Цвет детской неожиданности», — мысленно ответил Кирилов, но промолчал, что было разумно. Евдокия с гордостью заявила:

— Этот цвет мне идет. И брючки прелестны. Отпадный фасон. Узковаты, конечно, и коротковаты, но в целом, роскошные брючки!

— Слава богу, что вы не встретили роскошных ползунков. Теперь и голову на отсечение дам, не рискуя, что и позунки вы купили бы, будь они палевые.

— Вполне возможно, — задумчиво согласилась Евдокия и вдруг спросила:

— Послушайте, но я понять не могу, как такое возможно, чтобы человек совсем не умел любить?

— Почему женщины так много болтают? — вместо ответа ужаснулся Кириллов.

— Это потому, что у них всегда хорошее настроение, а не только тогда, когда они выпьют, — пояснила Евдокия и заметила: — Вы опять ушли от ответа. Как случилось, что вы любить не умеете?

— Я вам не говорил, что не умею любить.

— Ах вот оно что! — обрадовалась она, задумчиво поджимая губы.

— Вижу, вам показалось, что у вас есть шанс, — разочаровал он ее.

— Как вы смеете! — возмутилась Евдокия. — Зачем мне ваш шанс? У меня есть муж!

Кириллов рассмеялся:

— Это меняет дело.

— Мы счастливы, — сочла не лишним добавить она.

Он язвительно согласился:

— Разумеется, таким счастьем счастливы все разумные люди.

— Вы о чем?

— Отсутствие необходимого заставляет человека закрывать глаза на действительность. Именно так создается иллюзия счастья. Но рано или поздно глаза раскрываются — так проходит любовь.

— Вы философ?

— Надеюсь, что нет.

Евдокия ядовито заметила:

— Уже не в первый раз надеетесь. Вы что, себя совсем не знаете?

— А вы себя знаете? — удивился Кириллов и процетировал: — «Что ты есть — ты не видишь; что ты видишь — тень твоя».

— Сами придумали?

— Нет, Тагор. О таком, надеюсь, вы слышали?

— Не волнуйтесь, я не сделала вывода, которого вы от меня снисходительно ждете.

— Чего же, по-вашему, я от вас ждал?

— Вы решили, что я Тагора сочла вашим родственником, — ядовито ответила Евдокия и с гордостью сообщила: — Благодаря Бобу я знаю, что Тагор индийский поэт и писатель. Но вы снова не ответили на вопрос. Неужели вы совсем никогда не любили?

— Почему вас это волнует? — возмутился Кириллов. — Мое личное дело любить и не любить.

Евдокия обиделась:

— Никто вас его не лишает, вашего личного дела, но грубить-то зачем? Я всего лишь спросила.

Он смутился:

— Простите, я действительно был непозволительно груб. Это все потому, что я голоден. Голоден, но слишком спешу, чтобы обедать.

— Пожалуй, не обедать пора, а ужинать, — вздохнула она, с удивлением обнаруживая зверский аппетит и у себя. — А знаете что, — воскликнула Евдокия, — думаю, маленький перекусон не будет слишком большой задержкой. Если верить дорожному указателю через триста метров нас ждет кафе. Остановимся и, чтобы не тратить время, возьмем что-нибудь с собой и поедим прямо в пути.

Кириллов озабоченно посмотрел на нее и спросил:

— Вы тоже проголодались?

Евдокия сделала страшные глаза:

— Ужасно!

— Тогда остановимся, — нехотя согласился он и добавил: — Но не возьмем с собой, а пообедаем как положено. Потерю я потом нагоню.

Так и сделали. Втроем (Евдокия, Бродяга, Кириллов) вошли в кафе и заказали три порции: две — на стол, одну — под стол. Быстро съели и тронулись в путь. До этого Бродяга ехал на заднем сидении, но после обеда Евдокия усадила его к себе на колени.

— Пес плотно поел, боюсь сзади его укачает, — в ответ на недоуменный взгляд Кириллова, пояснила она и колко добавила: — Я очень его люблю, но вам бесполезно об этом рассказывать, вам этого не понять.

— Да с чего вы взяли, что я любить не могу? — рассердился Кириллов.

— Вы же сами сказали, — удивилась она.

— Как вы, женщины, обожаете делать монстров из нас, мужчин. Я всего лишь сказал, что любовь пустое занятие…

Евдокия, торжествуя, его прервала:

— Вот, и еще вы пытаетесь мне возражать! Любовь — пустое занятие! Да это основное занятие! А вы черствый! Вы не умеете и не можете даже любить, так на что еще вы способны?

Кириллова уязвило ее торжество.

— А вам не пришло в голову, что я так умею любить, что это даже опасно? — со скрытой угрозой спросил он.

Евдокия угрозу учуяла и, отпрянув, спросила:

— Опасно кому?

— Только мне, — успокоил ее Кириллов. — Любовь меня убивает. Я сам запрещаю себе любить, потому что чрезмерно серьезно все ощущаю.

— Как это? — растерянно спросила она.

— Понимаете, я ощущаю любовь не так, как все люди.

— А как?

— Остро, физически и мучительно. Внизу живота появляется шар, раскаленный и очень тяжелый. Этот шар поднимается к сердцу, все выжигая, потом — к лицу. Я бледнею, на лоб ложится испарина, ноги слабеют, шумит в ушах, темные пятна кружат перед глазами, к горлу подкатывает тошнота… Меня начинает рвать, сильно, жестоко, просто нутро выворачивает. Сознание уплывает…

Кириллов не смог закончить — ему стало плохо. Остановив машину, он бросился к кустам и крайне мучительно оставил там весь свой обед. Когда он вернулся, Евдокия, потупившись, скромно заметила:

— По-моему, вы влюбились.

Он яростно промычал:

— М-мм, в ко-го?

— В меня, других кандидатур здесь, кажется, нету. Да-да, вы влюбились в меня — налицо все симптомы: тошнота и рвота. И бледность у вас разлилась по лицу. И шар внизу живота, я уверена, появился…

Евдокия радостно заключила:

— Несомненно, вы влюбились в меня!

— А по-моему, я отравился, — вытирая губы платком, промямлил Кириллов.

Он тронул с места автомобиль, но, немного проехав, вынужден был снова затормозить и наметом бежать в кусты. Когда он вернулся, Евдокию поразила чремерная бледность его лица и дрожания рук.

— Вам плохо? — спросила она.

— Да, как-то нехорошо, — согласился Кириллов. — И вам повезло, что вы отказались от мяса. Думаю, дело в нем.

— Надо срочно показать вас врачу, — пугаясь, воскликнула Евдокия.

— К врачу я и еду, — ответил Кириллов и с досадой пожаловался: — Как невовремя я заболел. В таком состоянии опасно вести машину, а я чрезвычайно спешу.

— Я тоже спешу, но речь идет о вашем здоровье. Вам бы полежать, у вас руки дрожат.

— Я и сам чувствую слабость, но нам надо ехать.

Он героически сделал очередную попытку тронуть с места автомобиль и… потерял сознание.

— Вот и приехали в Нузу, — заплакала Евдокия, чувствуя себя абсолютно беспомощной.