Когда тронулись в путь, Евдокия спросила:

— Как же это случилось, что вы не узнали меня? Не узнали четыре раза!

— Можно подумать, вы узнали меня, — ядовито заметил Кириллов. — Не узнали четыре раза.

— Я рассеянная и на мужчин не смотрю.

— А я, как нормальный мужчина, не могу родную сестру узнать, если она поменяет прическу.

— У вас есть сестра? — оживилась Евдокия.

— Нет, это я для примера сказал. Как я мог вас узнать, когда вы были раздетая и…

Кириллов внимательно посмотрел на нее и закончил:

— Уж не знаю какой вы были, но теперь вы совсем не такая.

— Я изменила прическу, — съязвила Евдокия, — и надела костюм, и накрасилась.

— Ну вот, кто же после таких превращений сможет, простите, узнать в вас ту сумасшедшую, которая имеет привычку носиться по улице в одной комбинации?

— Мой муж всегда меня узнает.

— Надеюсь, это ему не трудно. Впрочем, — Кириллов смерил ее придирчивым взглядом и с улыбкой продолжил: — теперь, пожалуй, и я вас смог бы узнать по…

Он замялся, подбирая слова.

— По узким бедрам и огромному бюсту, — подсказала ему Евдокия.

Он вздохнул:

— Вы снова обиделись.

— Нисколько, таким образом все меня узнают. Но почему вы не хотите сказать про вашу беду? — вдруг спросила она.

Кириллов нахмурился:

— Если вы будете меня доставать…

— Молчу-молчу! — поспешила заверить его Евдокия и тут же задала новый вопрос: — Но почему вы боитесь любить? Это совсем не страшно и очень приятно.

— Неужели? А вы-то откуда знаете? — удивился Кириллов.

— Ну как же, и я в некотором роде как бы была влюблена. Я и сейчас очень даже, кажется, влюблена.

Евдокия сделала паузу и сердито добавила:

— В своего мужа.

— Вот именно, что «в некотором роде», «как бы» и «кажется» да еще в своего мужа. Так мог бы и я завести себе как бы жену и любить ее в каком-нибудь роде. На это меня хватает пока. Вроде.

Видимо, он попал в самую точку — Евдокия обиделась и ей (это всего удивительней) нестерпимо захотелось ему надерзить.

— Знаете что, — сжимая кулачки, закричала она, — вы тут выпендриваетесь, рисуетесь, оригинала из себя корчите, а я все про вас знаю!

— Знаете что? — удивился Кириллов.

— Знаю, что вы все придумали!

— Придумал? Что?

— Придумали эту вашу любовь!

Он рассердился:

— С чего вы взяли?

— С того, что вашу байку я слышала и, кажется, слово в слово, точь в точь. «Внизу живота появляется шар, раскаленный и очень тяжелый», — передразнила его она и рассмеялась: — Занятнейшая история, чистой воды плагиат, а вы просто врун.

— Я никогда не лгу! — бледнея, воскликнул Кирилов.

Евдокия обрадовалась:

— Ну, что я говорила! Человек, который не врет! Никогда! Уникум! Все это я тоже слышала, только не помню где… А правда, где я все это слышала? — задумчиво спросила она, и тут неожиданно выплыло важное, судьбоносное.

Выплыло то, что мучило Евдокию давно среди всех этих странных событий. Фраза, сказанная Кирилловым, уже давно не давала Евдокие покоя — ее мучила цитата из Тагора. Ее вообще многое мучило: страх за мужа, смятение мыслей, невозможность расставить все по своим местам — разложить по полочкам…

И несчастный Боб страшно мучил, и череда ненормальных событий — как возникли они? Куда ведут Евдокию? К чему?

Оглянуться она не успела, а уже едет в Нузу — не мучительно разве? Брат — маньяк, а она едет в Нузу! А вдруг Боб Еву убьет? А Евдокия табуретки и брюки себе покупает, и о Тагоре болтает с полузнакомым мужчиной…

Все не так! Хаос, полный разброд! И эта фраза еще…

Над ней надо подумать, а думать как раз и некогда. И некогда, и некогда — новое и новое все происходит, наростает, наслаивается на старое…

И совпадения. Странные совпадения! Их много! Слишком много!

И совпадения ли они?

Евдокия вдруг замолчала и изменилась в лице. Тишина (для Кириллова уже непривычная) повисла гнетуще — он с опаской спросил:

— Что случилось?

— Ваша фраза, — прошетала она, — ваш Тагор.

— «Что я есть — я не вижу; что я вижу — тень моя», вы это имели ввиду?

— Господи, — пискнула Евдокия, — вы правы! Как я сама не додумалась?

— До того, до чего и Тагор? — усмехнулся Кириллов.

— Именно! — закричала она. — Что я есть — я не вижу; что я вижу — тень моя! Это так просто и так ужасно! Боб винит себя зря!

— Боб, это муж?

— Боб — это брат! — воскликнула Евдокия.

— Ах да, муж у нас Леонид, — вспомнил Кириллов. — С вами я даже это забыл. Видите как вы меня заболтали, — посетовал он.

Она не ответила, погрузившись в раздумия, погрустнела и замолчала. И молчала так долго, что Кириллов забеспокоился и сам уже начал вопросы ей задавать, но Евдокия упрямо молчала.

Впрочем, «упрямо» — неверное слово. Она просто не замечала Кириллова, словно забыла о нем, отдавшись своим страшным мыслям. С этими мыслями Евдокия незаметно уснула и не проснулась даже тогда, когда въехали в Нузу.

Кириллов отыскал в Нузе отель, достал документы из сумочки Евдокии и пошел устраивать ее на ночлег. Свободный номер остался один, и дежурный долго не хотел его отдавать Кириллову для Евдокии.

— Вы понимаете, что я не хочу ее зря будить. Какая вам разница? Я же плачу.

— Тогда номер себе и берите.

— А нельзя оформить на нас двоих?

— Нельзя.

— Почему?

— Потому что она женщина, а вы мужчина. Вот скажите, кто она вам?

— Она мне сестра, — без запинки солгал Кириллов.

— А фамилии разные, — глядя в паспорт Евдокии, заметил дежурный.

— Правильно, сестра моя замужем.

— Но и отчества ваши разные.

— Правильно, мы брат и сестра лишь по матери. Мы от разных отцов.

Дежурный, хитро улыбаясь, спросил:

— А где доказательства?

Кириллов вздохнул с облегчением:

— Ах вот вы о чем. Так бы сразу мне и сказали, — и быстро сунул купюру в его кулак.

Номер незамедлительно был предоставлен. Кириллов бережно внес спящую Евдокию в спальню и положил ее на единственную кровать, а сам до утра, чтобы не дай бог не уснуть, отправился гулять по городу.

Когда Евдокия проснулась, у нее под боком дремал Бродяга, а за окнами было светло. Она глянула на часы и, подхватываясь с кровати, испуганно закричала:

— Уже полдень!

— Наконец-то вы проснулись, — услышала она из соседней комнаты голос Кириллова. — Не каждый умеет так «на массу давить». С такими способностями без всякой тенировки можно на пожарника экзамен сдавать.

Евдокия выскочила из спальни (благо спала в одежде) и возмутилась:

— Как вам не стыдно? Что значит — на массу давить?

— Давить на массу — значит крепко и долго спать, — накручивая диск телефона, просветил ее Кириллов. — У вас это мастерски получается.

— Да, — согласилась она, — сама удивляюсь. Обычно я так долго сплю, принимая лекарства, но вчера ни одной таблетки не проглотила. А почему вы не разбудили меня?

— Еще и я сейчас окажусь виноватым. С какой стати я должен был вас будить?

Евдокия опять возмутилась:

— Как — с какой стати? А кто будет спешить? А Ленечку кто искать будет?

— А я, по-вашему, чем сейчас занимаюсь? — удивился Кириллов. — Или вы лучше знаете как его разыскать? Тогда подключайтесь, доставайте мобильный и — вперед. Желаю удачи.

Она растерялась:

— Куда — вперед?

Сергей покачал головой:

— Не понимаете. Ну тогда не мешайте тому, кто понимает. Половину гостиниц я уже обзвонил, о Лагутине там не слыхали.

— И что же делать теперь?

— Дальше звонить. Берите справочник, будем звонить в две трубы.

Вскоре выяснилось, что ни в одной из гостиниц города Лагутин не регестрировался. Взялись за общежития — результат все тот же. Кириллов позвонил в аэропорт и проверил получал ли Лагутин багаж — ответили: получал.

Евдокия обрадовалась:

— Значит в Нузу Ленечка прилетел.

Кириллов с ядовитой усмешкой уставился на нее и спросил:

— Ну, и где ваш Лагутин? Зачем ему этот город? Какие у него здесь дела?

Она пожала плечами:

— Он сказал, что летит на важную встречу.

— Значит надо искать психиатров и у них узнавать про вашего мужа, — сделал заключение Кириллов и начал искать.

От помощи Евдокии на этот раз Сергей отказался. Она сидела рядом и хмурилась — мысли все те же, что и вчера: фраза Тагора. Картины в связи с этой фразой рисовались ужасные — Евдокия так глубоко в свои горькие думы ушла, так увлеклась, что начала подстанывать и поохивать. Бродяга ей вторил. Кириллова это смущало. Сначала он вида не подавал, но в конце концов не выдержал и спросил:

— В чем дело? Почему вы скулите? Может, у вас зубы болят?

Евдокия сказала:

— Хуже! — и разрыдалась.

Кириллова слезы ее поразили. Он подумал: «Ну вот, началось. Зря я с бабой связался!»

И начал ее успокаивать, от чего Евдокия только громче и жалобней завывала. Бродяга тоже не отставал. Это Кириллову надоело.

— Я вижу, вы заняты, — сказал он, — так не стоит вам и мешать. Я, пожалуй, пока спущусь в ресторан и пообедаю. Точнее, поужинаю — четыре часа. Не возражаете, если возьму собаку с собой? Или одной вам выть будет скучно?

Услышав такие крамольные речи, Евдокия выть прекратила, открыла рот и с минуту молчала — горе словно сняло рукой. На смену мятежным страданиям пришла твердая ярость. Евдокия прижала к себе Бродягу и завопила:

— Как вы смеете так со мной обращаться? Вы бесчувственный грубиян!

— Возможно и грубиян, — усмехнулся Кириллов, — но не бесчувственный. Утром вашего пса гулять выводил и кормил, вы же этим не озаботились. Теперь ему пора ужинать и снова гулять. Рискую вас удивить, но пес не игрушка, он живой, ему изредка надо какать и писать. И прилично питаться, он старый и очень больной. Шерсть у него не в порядке, вы же его не лечите. И вообще, вы частенько о друге своем забываете. И за что он вас, только, любит?

Евдокия вскрикнула «ой!», расцеловала пса и горестно запричитала:

— Мой Бродяжка, мой милый, мой старичок, прости меня, дуру!

— С дурой подмечено правильно, — согласился Кириллов, — но «прости» в рот не положишь. В этой гостинице есть ресторан. Мы с Бродягой его опробовали и не отравились пока.

Втроем — Евдокия, Бродяга, Кириллов — отправились в ресторан.

В холле их встретил дежурный и поинтересовался у Кириллова как спалось ему и его сестре. Когда дежурный скрылся из вида, Евдокия спросила:

— Сережа, у вас здесь сестра?

— У меня вообще нет сестры, я вам уже говорил, — напомнил Кириллов.

— Тогда о ком же шла речь?

— О вас. В отеле остался всего один номер. Казалось бы, повезло, но нас не хотели селить вдвоем. Пришлось врать, что мы брат и сестра. Вы, надеюсь, не против.

— Конечно нет, — заверила Евдокия и подумала: «Но у меня есть уже брат. Это Боб. Зачем мне новые родственники?»

Мысли о Бобе вернули ужасное настроение. За ужином Евдокия размышляла о себе, о Пенелопе, о брате. Ничего хорошего в размышлениях не было — Евдокия паниковала.

Кириллов не замечал ее состояния, он был погружен в свои размышления. Казалось бы, чего проще отыскать приезжего в Нузе, в небольшом городке — ан нет. Словно сквозь землю провалился Лагутин, никто и нигде не слыхал про него.

Впрочем, нет, один психиатр о Лагутине кое-что слышал, но только как о хорошем враче. У Кириллова даже мелькнула мысль, а не пахнет ли здесь адюльтером, не к любовнице ли приехал в Нузу Лагутин?

«Во всяком случае эта версия многое объяснила бы, — подумал Кириллов. — Зачем ему нужен отель, если есть где остановиться. Точно, надо по злачным местам Лагутина поискать. Если он приехал к зазнобе, то должен ее развлекать».

Сергей здраво решил, что при таких обстоятельствах помощь супруги в поисках блудного мужа крайне опасна, поэтому, выйдя из ресторана, он твердо сказал:

— Здесь наши пути расходятся. Есть у меня одно дельце, так что, прощайте. К полуночи я вернусь.

Она растерялась:

— Прощайте? Вернетесь к полуночи? А я что, по-вашему, делать должна?

— До полуночи не так уж много осталось, — успокоил ее Кириллов. — Вернитесь в номер, погуляйте с собакой, сходите в кино. Я не знаю, займите делом себя, в конце-то концов.

И, не дожидаясь ее возражений, он быстро и сердито ушел.

Евдокия с Бродягой вернулись в номер.

— Это ужасно, ужасно, — твердила она, — зачем он сбежал? Мне нельзя одной оставаться.

Оставаться одной ей действительно было опасно. В номере она погрузилась во мрак своих мыслей, и сразу все выводы, казавшиеся химерическими рядом с Кириловым, обрушились на Евдокию жестокой реальностью. Кириллов своим присутствием как бы ей говорил: «Нет-нет, ты ошибаешься, такого быть не должно, так не бывает».

Теперь же некому было это сказать, и Евдокия поверила всем своим страшным мыслям.

— Мама моя дорогая! — взвыла она. — Так и есть, это я! Я! Я!

Открытие было столь невыносимо, что срочно требовался уход — уход из комнаты, из отеля, из города… Даже из этого мира! Из жизни!

Охваченная кошмарным своим состоянием, напуганная и беспомощная, Евдокия металась с воплями по комнатам номера — Бродяга трусил за ней.

«Ты можешь на меня рассчитывать, — говорили его глаза. — Я очень хочу помочь, но что делать, не знаю, я не понимаю тебя, подскажи».

Евдокия в глазах не читала, Бродягу не замечала, ей было плохо, ужасно и нестерпимо.

«Надо включить телевизор,» — вдруг решила она, без всякой надежды, что это ее отвлечет.

Действительно, какое-то время она бессмысленно смотрела в экран — шли местные новости. Диктор со скорбным видом о чем-то рассказывал, но Евдокия его слова пропускала мимо ушей и не в силах была сконцентрироваться — суть уходила. О чем идет речь она поняла только тогда, когда на экране крупным планом возникла картинка: дорога, кусты, а в них обезображенный женский труп.

— Это я! Я! — взвизгнула Евдокия и выключила телевизор.

Визг ее переполнил комнату. Бродяга, испуганно строя горбы, попятился; шерсть его встала дыбом.

«Даже собака знает кто я», — обреченно подумала Евдокия.

Ноги ее подкосились, силы разом ушли, но новая мысль окатила горячей волной, открывая второе дыхание. И снова Евдокия заметалась по номеру.

— Конечно, пес знает! — вопила она. — Ему ли не знать, он же был рядом со мной! Он все время был рядом, и ночью и днем!

Бродяга уже не пятился — мешала стена, в которую он смятенно ввинчивал свой тощий зад с трусливо поджатым хвостом. Евдокия к нему приблизилась и, глядя прямо в собачьи глаза, строго спросила:

— Признавайся, Бродяга, кто убийца? Кто маньяк? Ты же знаешь!

Пес действительно знал, но хозяйке он не ответил. Стыдливо отвернув свою добрую морду, пес промолчал. Он был русским, а у русских молчание — знак согласия. Евдокия, памятуя об этом, приняла немой знак за согласие пса с ее страшными мыслями.

— О, нет! Нет! — хватаясь за сердце, воскликнула Евдокия. — Это слишком жестоко!