Несколько дней моей персоной не интересовались. Я сидела в одиночной камере, изводила себя дурными мыслями и окончательно приуныла.

“Неужели ничего не вышло? — гадала я. — Конечно не вышло. Было бы глупо надеяться, что мне поверят. Не идиоты же они.”

Однако я ошиблась, Владимир Владимирович все же пожелал меня видеть. Вдохновленная, я отправилась на допрос, настраиваясь на свободу.

Владимир Владимирович на этот раз был просто душка: мил и ласков. Начал сразу с реверансов.

— Софья Адамовна, все ли устраивает вас? Нет ли просьб или жалоб?

— Полноте, батенька, — в тон ему снисходительно ответила я, — уж не на курорте находимся. Конечно кое-что не устраивает, но потерпим, знали на что идем. Всегда мечтала прославить имя свое навеки, на книжки мои в этом смысле надежды нет, может хоть с этим делом загремлю.

— Загремите, обязательно загремите, — пообещал он, явно имея ввиду плохое.

Я уже собралась пригорюниться, но Владимир Владимирович не дал.

— Так значит не жалуетесь ни на что? — любезно повторил он свой вопрос, думаю лишь за тем, чтобы не дать мне высказаться.

— Нет, не жалуюсь, — подтвердила я. — Впрочем, если приспичило вам приятное мне сделать, так распорядитесь, чтобы порции поменьше приносили. Уж чего-чего, а баланды в тюряге вашей не жалеют — так недолго и разжиреть. Очень я, понимаете ли, за свою фигуру опасаюсь. Это единственное, что от меня осталось, а тут что ни порция, то экскаваторный ковш!

— Так не ешьте, зачем вы едите, раз лишнее? — удивился Владимир Владимирович.

— Сразу видно, что вы на диете никогда не сидели. Человек, доведенный до исступления диетами, перестает соображать, когда видит перед собой любую еду, будь это и тюремная баланда. Всякая женщина, если она здорова, без сомнений это подтвердит. Времена настали такие, что подтвердить это могут уже и девушки. Вот когда я была девушкой…

Жуть отразилась на лице Владимира Владимировича, и я, как натура великодушная, его пожалела:

— Впрочем, давайте перейдем к делу.

— Давайте! — обрадовался он. — У нас есть к вам деловое предложение.

Я завопила как резаная:

— Что?!!

Невозможно передать ни ужас, вложенный в этот вопрос, ни силу моего голоса — очень жаль, я очень постаралась.

Владимир Владимирович такой реакции не ожидал и весь вздыбился; в комнату с паникой на лице заглянул часовой. Владимир Владимирович дал ему знак, мол все в порядке, часовой нырнул за дверь, а Владимир Владимирович стоически продолжил беседу.

— Софья Адамовна, — воскликнул он, прямо на моих глазах пытаясь взять себя в руки, — что вас так напугало?

— А вас? — поинтересовалась я.

— Меня вы.

— А меня вы. Сидя в казематах ваших, сбилась уже со счету дней, но чувствую, что скоро будет четверг. Поэтому знаю, что сейчас предлагать будете, и потому заранее отказываюсь.

Он вздохнул с облегчением и попросил:

— Не могли бы вы отказываться как-нибудь поспокойней.

— Невластна над собой, когда речь заходит о жизни моей. Не то, чтобы я уж такая трусиха, нет, душой абсолютно ничего не боюсь — душа же бессмертна. Поэтому душе моей все равно, а вот тело очень умирать не хочет и всеми доступными способами сопротивляется. Слышали сами.

Признание мое озадачило Владимира Владимировича.

— Как же вы, в таком случае, решились гранатомет в руки взять? — скептически поинтересовался он.

— Если бы вам заплатили столько, сколько мне, и вы бы решились, — отрезала я.

Он повеселел:

— Ага, следовательно дело в деньгах, и мы можем договориться.

— Вряд ли. Зачем мне деньги в неволе? Теперь почему-то хочется жить.

Мое откровение ему понравилось. Он тут же довольно подробно объяснил, насколько от него зависит какой приговор мне вынесут. Я тут же довела до его сведения, что очень рассчитываю на великодушие президента.

— Президент меня помилует, — заверила я. — Не сомневаюсь, он даже испытывает некоторую благодарность за то, что я промахнулась. Для него просто счастье, что я за дело взялась. Другой бы уж точно не промахнулся, следовательно я каким-то образом президента даже спасла. Вот увидите, он в долгу не останется и тоже меня спасет. Лет десять отсижу и выйду. Не беда, говорят же: сорок пять, баба ягодка опять.

— Вам будет несколько больше, — невежливо напомнил Владимир Владимирович.

— Значит еще больше расцвету, вы же хотите мою жизнь опасности подвергнуть. Разницу видите? — я откинулась на спинку стула: — Нет, даже и не просите.

Владимир Владимирович удивился:

— Софья Адамовна, откуда вы знаете о чем я собираюсь вас просить?

— Не так много имею, чтобы теряться в догадка: кроме связного у меня ничего нет, но не рассчитывайте на мою ветреность, на эту связь я не пойду. Во всяком случае по доброй воле.

Я нарочно дала такой намек, чтобы был посмелее и не вздумал останавливаться на достигнутом.

Ох, уж эти мне мужчины: даже в таком государственном вопросе приходится стимулировать их к настойчивости, что же говорить о прочем?

Ах, как нам, женщинам, не хватает настоящей мужской настырности и силы воли, и как надоели настырность и сила воли свои! Порой просто тошнит нас от собственной силы!

Здесь я не могу не похвалить Владимира Владимировича: правильно понял мой намек и навалился где с уговорами, где с посулами, где с угрозами так, что прямо душа зарадовалась. Уж чего он только мне не обещал. Если верить ему, так сразу же, как на связного выведу, так и отпустят домой. Даже извинился, что не смогут мне орден выхлопотать за спасение президента, но и с этим брался подсобить. Потом. Со временем, когда страсти улягутся. На ордене меня заклинило: крепко задумалась я.

“Пора или не пора сдаваться? Не показалось бы им, что слишком быстро согласилась. Нет, стоит, пожалуй, еще поломаться, до более весомых аргументов. Ведь не весь еще спектр задействован. О сыне, к примеру, разговора не заводили.”

— Очень беспокоит меня мой сын, — напомнила я. — Он с бабой Раей сейчас в деревне. У ее сестрицы гостит. Члены тайной организации, в случае чего, могут через него мне вред принести. Должна заметить: они настроены решительно и наглы, совсем властей не боятся. Разбаловались при капитализме, ну да не мне и не вам про это рассказывать — знаете лучше моего.

Владимир Владимирович поспешил сообщить:

— О сыне не беспокойтесь, он в надежном месте. Кстати, есть вам большой смысл постараться и ради него.

“Вот в каком месте пора соглашаться,” — подумала я и воскликнула:

— Ах, я наметила ему большую карьеру! Неужели теперь сама же должна ее поломать?

— Все в ваших руках, — ответил Владимир Владимирович и многозначительно на меня посмотрел.

Я отвернулась и с минуту усердно сопела, изображая глубокие раздумья, потом я детально изучала обои и потолок, прикидывая когда в этой комнате последний раз делали ремонт, а потом сказала:

— Хорошо, вы меня убедили…

В глазах его загорелся огонь надежды.

— Что есть смысл поразмыслить над возможностью нашего сотрудничества, — продолжила я и попросила: — Дайте мне всего один день.

Владимир Владимирович изобразил удивление:

— Как? Разве вы мало думали?

— Послушайте, — возмутилась я, — не мелочитесь, прошу всего день, шляпку дольше выбираю, а тут о жизни моей идет речь. Вдруг выйду на связь, и сразу же меня того!

— Чего?

— Сами знаете чего. Я же единственная могу об их организации рассказать, к тому же задания не выполнила. Кто их знает, вдруг они уже к смертной казни приговорили меня. Боюсь и храбро этого не скрываю!

На самом деле я понятия не имела где должен ждать меня этот мифический связной, да и самого связного у меня на примете еще не было. Из суеверия побоялась вперед забегать и раньше времени ничего не планировала.

Владимир Владимирович некоторое время пытался к скорому решению меня склонить, а потом махнул рукой и сказал:

— Так и быть, думайте, но помните, что у вас есть сын, который сильно без мамы скучает.

Тут же мелькнула мысль: “Всю оставшуюся жизнь будет без меня скучать, если сейчас что-нибудь не так придумаю.”

С этой мыслью я в свою камеру и отправилась. Состояние было нервическое. Предстояло разыграть спектакль, содержание которого неведомо ни одному актеру.

Разумеется, никому, кроме меня.

Впрочем, на тот момент и я не ведала, не могла придумать ни одного действия будущего спектакля, а потому ужасно нервничала.

Голова пухла от мыслей — состояние для меня непривычное. Вопросов возникало невообразимое множество. Где должен состояться этот спектакль? Сколько в нем будет участников? И так далее и тому подобное.

На первый план, конечно же, рвался вопрос: кто будет играть главную роль? Сама я играть главную роль не собиралась. Прекрасно пою, еще лучше танцую, но театр не моя стихия, к тому же сама играть роль связного я никак не могла, следовательно требовался актер, желательно умный, храбрый и талантливый.

Были к нему и другие требования. Поскольку я уже практически назначила час и день — одиннадцать часов каждого четверга — то актер мой обязательно должен повстречаться мне в том месте, которое я Владимиру Владимировичу укажу.

С местом тоже были проблемы. Совершенно очевидно, что встреча должна произойти где-нибудь на улице: у памятника или у входа в парк, ну там, где многолюдно.

Признаюсь, изрядно голову поломав, я вдруг нашла такое мудрое решение, что едва не прослезилась от умиления к самой себе.

“Что за проблема? — подумала я. — Выхожу на любую улицу и обращаюсь к первому попавшемуся прохожему. Или к продавцу мороженого. Или к нищему…”

Развивая это направление, к ужасу своему вынуждена была признать, что мудрым назвать такое решение можно только в кавычках. Имея цель не обращаться к прохожим, а улизнуть от своих стражей, я очень быстро зашла в тупик, не представляя как это сделать. Даже если мне удастся разработать приличный план, где уверенность, что все по этому плану и сложится? Если бы в нашем мире что-нибудь когда-нибудь было способно идти по плану, то жили бы мы в раю. Сколько великих людей на этих планах погорело, сколько не состоялось по этим планам побед!

Должна сказать, что как раз по этому поводу переживания мои были напрасны: плана-то и не было у меня.

Абсолютно никакого.

Да и откуда взяться плану, когда главного героя нет, а без героя нет и характера, а без характера как узнаешь чего ждать?

Самый тяжелый труд, это интеллектуальный. Вымотал он меня так, что заснула, как умерла — даже снов не видала.

Утром, едва открыла глаза, сразу же погрузилась в отчаяние.

В такое отчаяние погрузилась, что словами нельзя передать. Мозги от горя сразу же отключились, и всеми мыслительными процессами завладело сердце.

“Что сидишь? — сказало мне оно. — Отправляйся к Владимиру Владимировичу, пока он не передумал.”

Я попыталась возразить: “Не знаю же ничего, нет же у меня плана!”

“Какой там план, — рассердилось сердце. — Всю жизнь без плана выкручивалась, а тут вдруг закапризничала!”

“Боже, — подумала я, — даже сердце умнее меня. Иди отсюда, говорит!”

Как тут не согласиться?

И я пошла.