Как и в прошлый раз, меня затолкали на заднее сидение, Фросю пристроили рядом. Теперь я уже знала куда нас везут: туда же, откуда с Арнольдом вернулась — куда же еще?

Я ничего не боялась и сожалела только о том, что не могу выразить Фросе свое восхищение. Какой многоходовой прикол — это высший пилотаж в прикольном искусстве!

“Уж и не знаю чем тут ответить, — прикидывала я. — Все, что приходит в голову, кажется тусклым. Вряд ли смогу переплюнуть подругу”.

Вскоре выяснилось, что я ошиблась: нас привезли в другое место. На этот раз мне попался дырявый мешок, и я видела, что опять нахожусь за городом. Дом был еще больше, зато усадьба гораздо беднее — не размерами, а ухоженностью: сад бурьяном зарос и смешался с березовой рощей.

И меня и Фросю привели в полутемную комнату. Лишь там с наших голов стянули мешки.

— Не скучайте, девочки, без меня, теперь вы поступаете в распоряжение наших коллег, — гаркнул интеллигентный верзила и оставил нас одних.

Дверь, разумеется, он с серьезнейшим видом закрыл на ключ.

Мы с Фросей переглянулись и покатились со смеху. Каждая пыталась что-то сказать, но смех был воистину гомерический: выразить свои чувства возможности не имели.

— Ну ты, Соня-яя, даешь, — сквозь хохот выдавливала Фрося.

— Нет, это ты дае-ешь, — вторила я, тщетно пытаясь продолжить.

Насмеявшись до слез, разом умолкли.

— И долго мы будем сидеть здесь? — с улыбкой спросила Фрося.

— Сама знать хочу, — ответила я.

Фрося игриво толкнула меня в бок. Я ее тоже игриво толкнула.

— А то не знаешь, — сказала она и опять захохотала.

— А то ты не знаешь, — воскликнула я, предчувствуя новый припадок смеха.

Дверь распахнулась. В комнату заглянул изумленный верзила — родной уже Интеллигент. А намекал, что мы не увидимся. Впрочем, я не стала его упрекать.

— Они ржут! — сказал он и спросил: — Дурочки, шо вы ржете? Вам бы плакать в самую пору.

Настоящий артист — так натурально сыграл, что мы замахали руками, не в силах говорить, только корчились, надрывая животики.

Верзила загадочно покрутил у виска пальцем и исчез, я же отметила: “ Отлично в образ вошел. Еще немного, и я точно поверю. Кстати, деньги отсчитывал мне он тоже весьма натурально”.

Едва вспомнив про деньги, расстроилась: смеха как не бывало.

— Фрося, — тревожно спросила я, — выходит, если это прикол, то “баксы” придется вернуть?

Возвращать я никогда не любила.

— Какие баксы? — удивилась она.

Я полезла за лиф комбидреза и достала семьсот долларов, свои, честно заработанные — как мне совсем недавно казалось.

— Вот эти.

Фрося изумленно открыла рот, да так, не закрывая его, и спросила:

— Кому ты должна их отдать?

— Да парням этим, твоим “кентам”, — пояснила я, чувствуя, как прямо на глазах портится настроение: еще недавно счастливой была и вот, уже осиротела на кучу долларов.

Испортилось настроение и у Фроси.

— Сколько здесь? — спросила она, кивая на мой трофей.

— Ты разве не знаешь? Семьсот.

— Живодеры! — воскликнула Фрося. — Да все это стоит гораздо дешевле! Ты что, именно столько им заплатить обещала? Семьсот долларов?

— Ну да, — рассердилась я. — Обещала, как же, держи карман шире. За кого ты меня принимаешь? Они сами мне заплатили. — Подумав, добавила: — Я их заставила.

Фрося вдруг потеряла дар речи — абсолютно искренне эта чертовка была сражена. В мою душу даже закралось сомнение.

— Тебе заплатили? — оправившись от изумления, закричала она. — Заплатили семьсот баксов? За что?

— Будто не знаешь! — гаркнула я. — Или ты думала, что я даром в порнухе сниматься должна! Вижу теперь какого ты мнения о своей лучшей подруге!

Бедная Фрося пошла вразнос — совсем над собой контроль потеряла: вскочила, по комнате заметалась, потом опустилась на пол, открыла рот и, тараща глаза, долго, как рыба на берегу, беспомощно воздух глотала. Мое состояние было не лучше: я понять ничего не могла и терялась в догадках, но делала это весьма эстетично: в позе, почти роденовской.

Наконец к Фросе вернулся дар речи.

— Эти мерзавцы заставили тебя в порно сниматься? — с бесконечным отчаянием воскликнула она.

Я обиделась:

— Меня невозможно заставить. Сама согласилась.

Не признаваться же любимой подруге в таком унижении — зачем понапрасну доставлять Фросе радость?

— Постой, разве это не твой прикол? — опешила Фрося.

— Нет, конечно, прикол пока твой, но и мой не за горами. Долго ждать не придется, — заверила я.

Ефросинья в испуге оглянулась на дверь, нервно облизала губы и, задыхаясь, спросила:

— А кто эти люди?

Я усмехнулась:

— Тебе видней. От себя могу лишь добавить, что артисты они плохие. Да и ты, голубушка, часто фальшивишь. Думаешь, я не видела, как ты смехом давилась, когда эти твои “кенты” с деланной крутизной в квартиру вломились.

— Вломились твои дружки, — уточнила Фрося.

Я подскочила, словно ужаленная:

— Что ты хочешь сказать?!

— Этих людей вижу впервые, — заверила меня Ефросинья и слегка раздраженно добавила: — Хватит, Соня, побаловала, меня удивила, но во всем надо меру знать. Тем более, что на этот вечер намечена важная встреча: речь о картинах моих пойдет. У меня выставка на носу в Германии. Пожалуйста, прикажи своим милым друзьям, пускай отвезут нас обратно.

— Что значит — обратно? — гаркнула я. — Как — прикажи?

— Как можно строже.

— Разве эти орлы не твои “кенты”?

И наступила немая сцена. Фрося распахнула глаза: так долго и изучающе на меня чертовка смотрела, что мороз по коже продрал. Я хребтом ощутила: гадает, шучу я или всерьез?

Схватившись за голову, я завопила:

— Так это, выходит, совсем не прикол!

— Не прикол?! — ужаснулась Фрося, хватаясь за сердце.

И опять наступило молчание — мы обе переваривали то, что с нами случилось.

Не знаю о чем размышляла подруга, но я взять в толк не могла, что понадобилось от меня мерзавцам-верзилам. К чему это порно? Если кто-то решил погубить мою репутацию, почему так долго терпели? Почему не хватали меня в Москве?

А может не хватали как раз потому, что я и сама с этим делом неплохо справляюсь — так ловко гублю свою репутацию и карьеру, что врагам даже завидно: им так не суметь.

Да что там врагам, подругам моим уже тошно. Сами судите: с пятым мужем едва развелась, чуть второй раз замуж не вышла — не удивляйтесь, у меня свой отсчет — но не вышла, одумалась вовремя, и почти расписалась с таким му… чудаком, что у бабы Раи, экономки моей, едва не случился удар. Уже после этого подвернулся последний муж, Роберт — мужчина моей мечты.

Скажу я вам: нет хуже трагедии, чем сбывшаяся мечта. Счастливый брак меня подкосил, я совсем растерялась: что делать? Как теперь жить?

Даже свекровь не спасает: ее ложка дегтя утонула в нашей с Робертом бочке счастья.

Как истинно русская к благу я не привыкла, вот и дернула к Фросе приключений искать.

И кто знает, не добрый ли человек приказал схватить меня и сюда усадить, чтобы спасти от дальнейших дурацких поступков.

Тогда зачем меня в комнате этой держать?

Гораздо надежней лишить меня жизни: тогда уж точно глупостей не совершу, а на них я огромная мастерица…

И тут меня осенило: вот он, мой эгоизм, при чем здесь, черт возьми, я?! Хватая меня, верзилы Фросю мою хватали — я же у ее картины стояла. И блуза на мне ее была.

Но за что хватать мою Фросю?

Она же ни рыба ни мясо: безобидна, безгрешна, добра. У нее давно отобрали, все, что смогли — точнее, все, что было у Фроси. Остался только талант, его-то не отберешь. И защищаться она не умеет, и на хитрость ведется…

Нет, что-то не вяжется здесь…

Тут и порнуха припомнилась. Как странно ее снимали. Что за порно, когда все одеты? И этот Арнольд со своею капустой — комичный, черт возьми, персонаж!

Мысль вернулась в пункт отправления: “Да нет, это розыгрыш! Проводят меня, как последнюю дуру!”

Я глянула на Фросю; и она с улыбкой глянула на меня.

“Нет, все же ей надо было идти в артистки!”

— Ефросинья, хватит меня дурить, — сказала я со смешком, игриво толкая подругу в бок.

— То же самое могу сказать и тебе, — рассмеялась и Фрося. — Это надо же такое придумать? А я, глупая, повелась. Да любой же знает, какая ты фантазерка! И приколистка!

Она глянула на часы и нахмурилась:

— Ну все, Софья, хватит, пошутили и будя. У меня важная встреча на вечер намечена. Опаздывать я не могу.

“Ох и хитрунья”, — подумала я и насмешливо предложила:

— Поэтому быстро зови орлов, пусть везут нас обратно. Я устала, ванну принять хочу, лобстера слопать, хлебнуть твоего винца.

Фрося, кивая, так же, с улыбкой, начала меня убеждать, что она все понимает, но шутка подзатянулась и Германия погибает без ее гениальных картин, и встреча уже под вопросом.

Я со всем соглашалась:

— Да-да-да, поэтому быстро зови орлов. Черт с ними, с долларами, раз дело такое — верну!

— Конечно-конечно, — вторила Фрося, — вернешь-вернешь и самой себе. Придумано гениально.

— Спасибо, но выдумка не моя, — пыталась я повернуть на серьезное.

Да какой там, Фрося грозила мне пальцем:

— Софья, пора! Быстро зови орлов!

Уж не знаю как долго мы препирались бы — обе упрямые — но за дверью послышался топот и голоса. Кто-то кого-то ругал, кто-то перед кем-то оправдывался — разумеется, все это делалось матом.

Естественно, и я, и Фрося отнеслись к этому с интересом, как ко второму (а для меня уже и третьему) действию фарса: обе заинтригованно переглянулись и воззрились на дверь, изогнувшись знаком вопроса.

“Что будет дальше?” — хотелось нам знать.

И мы быстро узнали: дверь распахнулась — на пороге вырос здоровенный мужик. Из-за его спины десятиголовым чудовищем торчала свита из родных мне верзил и из совсем незнакомых.

Фрося смущенно сказала:

— Здрасте.

Я состроила рожицу и показала верзилам язык.

Здоровенный мужик опешил, а верзилы скорбно “пожалились”:

— Видишь, батя, это просто чума. Черт рядом с ней отдыхает. Замучились мы.

Интеллигентный ткнул в свой роскошный фингал (ну что я за мастерица!) и промямлил:

— Орехоколом, бля, наварила.

“Неужели?” — подивилась я, гадая где раздобыла орехокол — всего не упомнишь в батальной сумятице.

Интеллигентный же сокрушился едва не до слез:

— Живому человеку по лицу железным орехоколом! Креста на ней нет!

— Свой крест я ношу с собой! — отрезала я, но, похоже, никто меня не услышал.

Все смотрели на батю, на здоровенного мужика. А он уже на Фросю смотрел и бубнил:

— Значит на той нет креста… А на этой? — Он ткнул толстым пальцем в мою подругу.

Та зачем-то снова пропела “здрассье” и покраснела — мол кроткая дурочка.

Верзилы на уловку не повелись: дружно пожали плечами и дружно признались:

— Батяня, про нее еще не успели понять. Гадаем. Только вот появилась, но подружка чумы, так что, хорошего мало.

— Яс-сно, — с неясной угрозой пропел здоровенный мужик, из чего мне стало понятно, что не ясно ему ничего, оттого он сердит, а уж на ком выместить зло он найдет: нас с Фросей воочию видит.

“Похоже, ему не до шуток, — ежась, подумала я. — Неужели не врет Ефросинья? Неужели весь этот прикол совсем не прикол?”

Я растерянно глянула на подругу: ей хоть бы хны. Крутит глупой башкой на верзил, на их шефа и думает, что ей здесь отечественное кино.

А здесь не отечественное кино!

Здесь хуже!

Гораздо хуже, хоть кажется, хуже и не бывает. Так думала и сама, теперь же глянула на “батяню” и поняла: “Бывает и хуже!”

А когда “батяня” цокнул фарфоровым зубом, я совсем обомлела: по опыту знала, так зубом цокать может лишь тот, у кого руки по локоть в крови.

“Фрося сейчас на мели, — мгновенно смекнула я, — такого “мастера” ей не купить. Значит это, увы, не прикол!”

Тут уж и я, культурно кивнув головой, брякнула шефу:

— Здрассье.

— Покедова, — с угрозой ответил он, и дверь притворилась.