В Петербурге я, презрев ненависть тетушки, остановилась у Волошиновых. Квартиру на Васильевым я сдала на три года, дачу в Сестрорецке — на все лето, Алиска до смерти надоела еще в Москве, а Киря ее Ольги опротивел мне еще в молодости. Так где же останавливаться? Не в гостинице же при живом-то и единственном дядюшке.

Кстати, я вовсе не была уверена, что моему дядюшке суждено долго оставаться живым. Впрочем, как и тетушке. Маруся в таких случаях говорит:

«Я прямо вся предчувствовала это».

Нина Аркадьевна глубоко спрятала свое горе. О том, что она в течение месяца похоронила двух своих детей, говорила лишь белая прядь в ее темно-русых волосах. За эту прядь я все ей простила. Я стала ее тенью, встречала с работы и кормила яблочными пирогами, растирала ее артритное плечо и выслушивала нудные сентенции.

И Нина Аркадьевна сдалась. Она потеплела и оттаяла. Правда, легче мне жить не стало. Она по-прежнему учила меня с утра до вечера, передавая свой такой жизненный и такой бесполезный опыт. Процесс воспитания стал целью ее жизни. Делала она это, не выбирая выражений и не щадя моего самолюбия, прямолинейно и самодовольно, но я терпела. Кроме меня, тетушке воспитывать теперь некого.

Я осталась у нее единственная. Был, правда, и более подходящий экземпляр — племянник Антон, но он оказался совершенно непригоден для воспитания. Во-первых, он никогда не бывал трезв. А во-вторых, жить ему осталось совсем немного. Цирроз печени — результат усердного поклонения Бахусу.

Нина Аркадьевна часто ездила в Лисий Нос. Я два раза ездила с ней. Она убеждала Антона лечь в больницу, но он наотрез отказался умирать больным.

— Буду умирать веселым, — заявил он, поглаживая бутылку с портвейном.

— Значит, пьяным, — заплакала она, обращаясь ко мне. — Соня, хоть ты ему скажи.

— Антон, поехали в Питер. Там спиртное дешевле, — сказала я.

— Там люди хуже, — ответил он. Нина Аркадьевна всплеснула руками.

— Зачем тебе люди? Ты все равно сидишь здесь один как сыч.

— Люди мне не нужны, — отрезал Антон, делая два глотка прямо из горлышка бутылки. — Мне нужна компания.

— Ему нельзя пить, — шепнула мне Нина Аркадьевна.

— Ему нельзя бросать пить, — шепнула я ей в ответ. — Он умрет в страшных мучениях.

Она заплакала, и мы ушли. Пока Нина Аркадьевна проверяла почтовый ящик Антона (по всем квитанциям уже давно платила она), я остановилась поболтать с соседкой. Надо сказать, что соседка Антона возненавидела Нелли сразу же, с первых дней их знакомства. Естественно, именно поэтому разговор зашел о моей любимой подруге.

— Эта лахудра, как узнала, что Антоша смертельно болен, так больше носа и не кажет, — зло поджимая губы, сообщила соседка.

— Почему вы так думаете? — решила я вступиться за Нелли.

— Да слышала, как она кричала ему: «Сдохнешь, и черт с тобой. Цирроз — это как раз то, чего ты заcлyживаешь». Я не любитель подслушивать, да окно было открыто.

Мне показалось это странным. Когда Нелли могла приехать к Антону, если она все время у меня на глазах? Я задала этот вопрос соседке. Она задумалась припоминая точное время.

— А поздно уже было, — кивая головой своим мыслям, в подтверждение сказала она, — я в сарайчик ходила кур закрывать, ну да, часов десять и было.

— Я о месяце спрашиваю. В каком месяце?

— Месяц? А черт-те знает, может, май, а может, июнь, куры мои уже ходили. Тогда еще о болезни Антошиной никто ничего не знал, и я очень удивилась, даже не поняла, о чем это она говорит, а уже месяцем позже Нина пожаловалась на горе свое.

— Вы о чем? — спросила подошедшая Нина Аркадьевна.

Соседка скорбно поджала губы.

— Об Антоше, — всхлипнула она.

— Да, — нахмурилась Нина Аркадьевна и, взяв меня под руку, увлекла за собой.

— Медленно идем ко дну, — задумчиво произнесла она по дороге на станцию.

— Я бы не сказала, что медленно, — уточнила я, вспомнив Клавдию и Дениса.

В Питере я даром времени не теряла. Побывала в доме Сибирцева, поболтала с соседями. Выяснилось, что Сибирцев жил тихо, гостей к себе не водил. Никто не мог припомнить ни одного его друга или знакомого.

Зато у него обнаружился сводный брат с уголовным прошлым. На вопрос: «Где этот брат живет?» — все только руками разводили и плечами пожимали. Фамилии брата тоже никто не знал, а вот имя запомнили — Лаврентий. Со времен Берии довольно редкое имя. Мало кому из родителей приходило в голову награждать таким именем своего ребенка. А брата Сибирцева наградили. Почему?

Одно из двух. Или этот Лаврентий родился до того, как Берия стал врагом народа, или его отец — грузин. Второе вполне возможно, потому что соседи отмечали его непохожесть на белобрысого Сибирцева. Старший брат был смуглым и черноволосым.

И, похоже, дело с этим Лаврентием не совсем безнадежно. Я вошла в очень теплые отношения с соседкой покойного Сибирцева, выяснила, что зовут ее Мария Федоровна и любит она солить соленья и варить варенья. Поделившись с ней несколькими рецептами моей покойной бабушки, я снискала такое расположение, что Мария Федоровна припомнила-таки одного знакомого Сибирцева: красивого, высокого мужчину, причем приятеля обоих братьев.

Высокий, красивый мужчина приезжал как-то к Сибирцеву, но дома его не застал.

— Он так настойчиво стучал, — припомнила Мария Федоровна, — что я выглянула в дверь. Он сказал, что хочет видеть Лаврентия. Я ответила, что он здесь не живет и редко бывает.

— Так мужчина этот не знает, где живет Лаврентий? — теряя надежду, спросила я.

— В том-то и дело, что знает. Он усмехнулся: мол, я знаю, где Лаврентий живет, но там его нет, а он мне срочно нужен, думал, что найду у брата. Мужчина ставил свой адрес и попросил передать или Сергею или его брату. А мы как раз купили дочке в подарок телевизор. Так коробка стояла в прихожей. Я и писала адрес на коробке. Если вам очень надо, я адрес дам, но только позже, когда дочка вернется с моря. Нет у меня ключей от ее квартиры.

Я оставила Марии Федоровне свой московский номер телефона и, заранее поблагодарив, ушла.

Еще одно интересное открытие сделала я, случайно столкнувшись на Большом Конюшенном с Колей, соседом по даче в Сестрорецке. Я выходила из универмага, а он собирался туда войти.

— Софа! Какие люди и без охраны! — громко закричал он, увидев меня. — Куда пропала? Я, бля, запарился тебя искать.

Переизбыток его радости слегка компенсировал недостаток воспитания, и я не стала обижаться. Тем более что чувствовала некоторую вину. Тетушка говорила, что «постоялец» рвется меня видеть, но я никак не могла выбрать время для встречи, а если честно, вовсе этой встречи не жаждала. На это имелись у меня две веские причины.

Две опасности могли подстерегать меня в общении с сестрорецким соседом. Опасность его неуклюжих знаков внимания и опасность нового торга. Второго я боялась больше, так как считала, что дачу сдала за бесценок. Но, вопреки моим опасениям, речь пошла совсем о другом.

— Ну ты, бля, еще та штучка, — улыбчиво заявил Коля.

— В каком смысле? — удивилась я.

— Натыкала по всему дому жуков, еще и спрашивает, — возмутился он.

— Жуков? Каких жуков?

— Ну, бля, еще и шлангой прикидывается. Мой кореш, бля, чуть горшком не поехал, когда узнал, что вилла типа под наблюдением.

— Под наблюдением?

— Типа прослушивается. Короче, Софа, у меня из-за тебя проблемы были.

Я мягко говоря, пришла в недоумение. О чем ведет речь этот придурок? Уж не о подслушивающих ли устройствах? Неужели в моем доме имелась эта дрянь?

— Так вы утверждаете, что в моем доме были подслушивающие устройства? — делая ударение на «вы», спросила я.

— Да, были. Теперь их уже нема, — развел руками Коля. — Так ты не знала?

— Клянусь, нет.

Он напыжился и деловито осведомился:

— С фирмами отношения имела?

— Какими фирмами?

— Ну типа ФСБ.

— Ни разу в жизни, — не моргнув глазом, солгала я.

— Ну, тогда, детка, поберегись. Кто-то на тебя пику точит. Помощь нужна?

— Обойдусь, — беспечно ответила я. — Меня больше интересует, где нашли этих «жуков»?

Сосед расплылся в златозубой улыбке. Заметно, что чужие неприятности приносят ему особый кайф.

— Да везде, — радостно сообщил он. — Даже в саду. Кому-то, бля, ты очень интересна.

Я поблагодарила его за ценные наблюдения и поспешила расстаться.

— Да, чуть не забыл! — крикнул он уже мне вслед. — Столяр какой-то тебя разыскивал. Ругается, Бля, очень нецензурно.

— А-а! Черт! — хлопнула я себя по лбу. — Совсем забыла. Я же калитку ему заказала. Он адреса мне не оставил?

— Нет, сказал только, что заказ давно готов. Почему-то мне сразу захотелось нанести визит столяру, которому мы с Нелли заказали обшить деревом дверь в сад. Я не только забыла о нем, но и адрес его начисто стерся из моей памяти, так же как имя и отчество, не говоря уже о фамилии.

Долго блуждала я по улицам Сестрорецка, прислушиваясь к своим ощущениям, и непонятно каким чувством была приведена прямо к воротам дома столяра. Не задумываясь, я постучала и в ответ услышала такой отборный мат, что тут же пожалела об отсутствии диктофона. Запись бы получилась — зашибись. Аким и Маруся за такой «трофей» год носили бы меня на руках, а без диктофона можно рассчитывать лишь на свою дырявую память.

Столяр был пьян, а потому разговор пошел как по маслу. Заготовками для обивки калитки я осталась довольна, с интересом рассмотрела эскиз (говоря словами столяра, как это будет в натуре), заплатила за работу и перенесла облицовку калитки на осень. Прощаясь, я принялась извиняться за опоздание, естественно скрывая, что и вовсе забыла о своем заказе, но тут-то меня столяр и ошарашил.

— Да не так уж и опоздала ты, я тоже уезжал на месяц, — успокоил он меня. — Разве мужик твой не передал? Мы же с ним подробно обсосали эту проблему.

Вот это сообщение! Вот это неожиданность! Так и контузию получить можно.

— О чем вы? — искренне изумилась я.

— Да о мужике твоем, — пояснил столяр и выдал подробные описания внешности Сибирцева. — Эскиз ему так понравился, — в заключение похвастал он что паренек его даже на ксероксе откатал.

Мне сразу стало ясно, откуда такие точные познания о расположении шпингалета на моей калитке. Я окончательно попрощалась со столяром и отправилась к Волошиновым.

Страх за жизнь дядюшки и тетушки нарастал прямо пропорционально расширению моего кругозора. И как тут не пугаться? Сначала брат Сибирцева с уголовным прошлым, затем «жуки» в моем доме, потом этот столяр с калиткой. Охота объявлена классическая, по всем правилам. Ох, не доведет это до добра, ох, не доведет!

Этим же вечером я принялась горячо убеждать тетушку поехать погостить у меня в Москве.

— У дядюшки двухмесячный отпуск, у тебя тоже, — уговаривала я Нину Аркадьевну. — Что вам здесь делать одним? К тому же надо сдать квартиру Клавдии. Зря столько денег пропадает.

— Зачем нам деньги? — отмахнулась тетушка. — У нас совсем никого не осталось. Даже Антон скоро помрет. Не для кого жить.

Мне стало обидно. Разве можно так погрязать в пессимизме? Я точно в таком же положении и не унываю, стараюсь сплотиться с теми, кто еще остался, пусть и была с ними всю жизнь на ножах.

— У вас еще осталась племянница, — напомнила я. — Живите для меня.

Нина Аркадьевна удивилась. Ей и в голову такое не приходило.

— Для тебя? — спросила она. — А разве тебе это нужно?

Что за вопрос? После смерти моей бабушки я круглая сирота. Очень рано лишилась материнской ласки и еще раньше — отцовской заботы. Одиночество — вот мой удел.

С одиночеством я пытаюсь бороться любовью. Это то же, что лечить солью открытую рану. Я молодая, красивая, талантливая, умная и сильная, поэтому никому не приходит в голову, что я несчастна.

— Разве тебе нужна чья-то забота? — спросила Нина Аркадьевна, и прежняя стена вновь выросла между нами.

— Нет, я железная, — ответила я. — Я, как Микки Маус, всех вас спасу. Сегодня же уеду в Москву. Нина Аркадьевна уронила голову в ладони.

— Сонечка, я не хотела тебя обидеть, — заплакала она. — Я не хотела…

Прежняя стена мгновенно рухнула.

— Не хотела и не обидела, — успокоила я тетушку. — Мне и в самом деле пора домой. Загостилась. А вы приезжайте, обязательно приезжайте.

Я обняла Нину Аркадьевну, прижала к себе ее худенькие, совсем как у Клавдии, плечики и… не расплакалась.

— Мы приедем, — пообещала тетушка. — Обязательно приедем.