В то страшное утро Семен Андрианович Котов возвратился с альпийских лугов в «Счастливое». Знакомый колхозник, направлявшийся в горы, рассказал ему о случившемся в родном колхозе несчастии — о гибели Александра Даниловича, Давно уже не ездил Семен Андрианович таким бешеным аллюром, каким проскакал оставшийся до «Счастливого» путь. Хорошо, что в этот день у него под седлом был неутомимый любимец Ураган, выкормленный и выезженный самим Семеном Андриановичем.

В «Счастливое» он приехал часа за три до заката солнца. Не заезжая домой, он промчался прямо к колхозному клубу. Гроб с телом Александра Даниловича был еще в клубе, но у клубного подъезда уже стояла пришедшая из города санитарная машина.

Подскакав к подъезду, Семен Андрианович соскочил с седла и, не привязывая коня, взбежал по ступенькам к широко раскрытым дверям клуба. Верный Ураган остался ожидать хозяина на том месте, где он его оставил. А Семен Андрианович, серый от горя и дорожной пыли, шел как в тумане по широкому и пустынному вестибюлю в зал.

Вначале он ничего не мог рассмотреть. Зал был переполнен колхозниками. Все стояли, обнажив склоненные в суровом молчании головы. Но вот стоявшие поблизости от Семена Андриановича увидели его и молча расступились. По узенькому коридору, образовавшемуся в толпе, он прошел вперед.

В центре большого зала на затянутом черной материей столе стоял красный гроб с телом Александра Даниловича. Два колхозных знамени и знамя пионерской дружины колхоза, перевязанные широкими полосами черного сатина, склонились к изголовью. Несмотря на дневное время, высоко под потолком горело несколько мощных электрических ламп, заливая гроб и скорбящую толпу ярким, но неживым светом.

Семен Андрианович взглянул на высокий, сейчас мертвенно бледный лоб Александра Даниловича, на его закрытые глаза, плотно сжатые губы, и у него все потемнело перед глазами. Только теперь он поверил в смерть своего самого близкого друга. Пол под ногами стал неожиданно зыбким, Семен Андрианович пошатнулся. Стоявшие рядом поддержали его.

Нетвердыми шагами подошел Семен Андрианович к гробу. Лицо его словно окаменело. Ни одна морщинка, ни один мускул не дрогнули. Широко открытые глаза были сухи, и только левое веко часто-часто и жалобно вздрагивало.

Изо всех стоявших вокруг гроба людей только Семен Андрианович был в головном уборе — серо-зеленой фуражке с твердым большим козырьком. Долго стоял старый конник около гроба своего бывшего командира, не отрывая глаз от его лица. Затем медленно снял с головы фуражку, взял ее по-военному в согнутую левую руку и низко поклонился гробу с телом старого боевого друга. Подойдя вплотную к гробу, он осторожно, словно боясь разбудить Александра Даниловича, поцеловал его в лоб. И в этот момент Семен Андрианович увидел на самом краю лба, около правого виска, маленькое черное отверстие с запекшейся вокруг него кровью. Заскрипев зубами так, что вздрогнули стоявшие вокруг него, Семен Андрианович схватился за голову руками и, пошатываясь как пьяный, натыкаясь на не успевших посторониться людей, выбежал из клуба. Он медленно пошел прямо по пыли, посередине улицы к дому. Ни разу не оглянулся он на клуб, около которого уже начиналась суета, предшествующая выносу тела. Ураган повернулся и медленно двинулся следом за хозяином. Умная лошадь, словно понимая, что хозяину не до нее, шагала тихо, понурив голову. Через весь поселок до своего дома прошел Семен Андрианович, не видя дороги, не замечая сочувственных взглядов встречных людей. Фуражки он так и не надел, а нес ее за козырек вверх тульей в левой согнутой в локте руке.

Екатерина Васильевна встретила мужа у калитки. Семен Андрианович молча, пустыми глазами взглянул на жену, протянул ей фуражку и вдруг покачнулся.

— Что с тобой, Семен? — испуганно вскрикнула Екатерина Васильевна.

— Ничего, пройдет, — устало ответил Семен Андрианович. — Перегорело у меня все внутри.

Он медленно, с помощью Екатерины Васильевны добрался до карагачевого обрубка, на котором за сутки до этого сидел Александр Данилович, и, тяжело опустившись на него, сказал:

— Постели мне, Катерина, на помосте под виноградником. Лягу.

Екатерина Васильевна захлестнула за крюк повод Урагана, вошедшего во двор вслед за хозяином, и начала стелить мужу постель.

Добравшись с помощью жены до постели, Семен Андрианович снял только сапоги и лег поверх одеяла.

— Может быть, тебе подать чего-нибудь, Семен? — вконец встревожилась Екатерина Васильевна.

— Ничего не надо, — коротко ответил Семен Андрианович и закрыл глаза. Потом, чувствуя, что жена не уходит, добавил: — Расседлай Урагана. Сделай все, как надо. Лошадь-то не виновата.

Хлопоча по хозяйству, Екатерина Васильевна поминутно заглядывала под виноградник. Но Семен Андрианович лежал в прежнем положении на спине, закинув руки за голову и крепко закрыв глаза.

Вот уже густые сумерки залили дворик и сад. Екатерина Васильевна села на обрубок карагача. Было тоскливо, в сердце росла тревога за мужа, хотелось кому-то пожаловаться, выплакать щемившую сердце тоску.

— Как-то он там терпит, — сокрушалась Екатерина Васильевна о муже. — Годы уже немолодые — шестой десяток на исходе, а такое горе.

В доме негромко стукнуло.

— Видать, Митя в темноте на стул наткнулся, — печально улыбнулась Екатерина Васильевна. — И света не зажигают. Сидят в темноте, сумерничают. И то сказать, за эти сутки перестрадались. И не поймешь, кому больше досталось, Жене или Митюшке.

Екатерина Васильевна вспомнила, как сегодня после ухода Кретова с Бубенцом случился нервный припадок. Он одновременно смеялся от радости, что наконец установлена его невиновность, и горько плакал об Александре Даниловиче.

Немного успокоившись, он вместе с Женой пошел в клуб, чтобы проститься с телом своего фронтового друга. Но вернулся Дмитрий нескоро и сильно расстроенный. На вопрос Екатерины Васильевны Дмитрий ничего не ответил, а прошел в садик и лег на землю под яблоней. Женя рассказала матери о том, что случилось в клубе. Дмитрию показалось, что колхозники «Счастливого» относятся к нему враждебно, не верят в его непричастность к убийству Лобова. Сама Женя ничего такого не заметила. Ведь в клубе была всеобщая молчаливая скорбь.

«Кто его знает, — размышляла Екатерина Васильевна. — Может, Митюше и показалось, а может, и в самом деле. Народ ведь, если во что поверит, не скоро на другое повернет. А утром все поверили, что Александра Даниловича убил Митюшка, все, кроме меня и Женюрки».

Вызвездило. В небе ярко сиял узенький и острый сера молодого месяца. Из горных ущелий потянуло влажной прохладой. В уснувшем поселке время от времени заливались лаем чуткие собаки. Изредка с гор налетал легкий ветерок, и тогда листва сада начинала встревоженно перешептываться.

Екатерина Васильевна долго, почти до полуночи, сидела во дворе, думая невеселые думы и чутко прислушиваясь, не донесется ли из-под виноградника голос Семена Андриановича.

«Может, уснул Семен», — успокаивая сама себя, подумала она. Но сама же сердцем любящей жены, прошедшей рядом с мужем нелегкий и все же счастливый путь, сразу отвергала эту успокаивающую мысль.

Но вот около полуночи из-под виноградника донесся скрип помоста. Екатерина Васильевна прислушалась, вглядываясь в темноту сада. Послышалось чирканье спички, и вспыхнул огонек.

— Закурил, — облегченно вздохнула Екатерина Васильевна. — Часов шесть не куря лежал. А ведь так и полчаса без курева прожить не может.

Она встала и направилась под виноградник. При вспышках папироски Екатерина Васильевна рассмотрела, что Семен Андрианович по-прежнему лежит на спине, закинув руку за голову. Но сейчас глаза его широко открыты. Она села на постель рядом с мужем и тяжело вздохнула.

— Рассказывай, Катерина, — негромко проговорил Семен Андрианович. — Как это получилось? Как допустили?

— Горе-то какое, Семен, — уткнулась Екатерина Васильевна головою в грудь мужа. — И откуда оно на нас свалилось?!.

Семен Андрианович высвободил из-под головы правую руку и с неуклюжей мужской лаской погладил вздрагивающие плечи жены.

— Говори, Катя. Как все это вышло?

То горячим шепотом, то давясь от плача, Екатерина Васильевна рассказала мужу все, что произошло накануне. Она почувствовала, как напряглось могучее тело Семена Андриановича, когда тот слушал, что натворил вчера Бубенец.

— Я его в бараний рог скручу, — проговорил Семен Андрианович сквозь зубы. — В землю вобью.

— Не надо, Сеня, — заступилась за зятя Екатерина Васильевна. — В страшном деле Митюшка не виноват. Он уже свое получил и от власти, и от жены, и от меня. А еще перед партией отвечать будет. Не надо его до бесчувствия-то. Легкое ли это дело? Парень жизнью решиться может.

— Рассказывай дальше, — потребовал Семен Андрианович.

Когда Екатерина Васильевна рассказала, как, разбуженная выстрелом, она вбежала в комнату и увидела Александра Даниловича, лежащим на полу, с черной отметиной смерти у правого виска, Семен Андрианович, заскрипев зубами, повернулся на грудь и со стоном уткнулся лицом в подушку. Пальцы его мяли и скручивали полотно наволочки. Екатерина Васильевна услышала треск раздираемой в судорожном сжатии материи.

— Не надо, Сеня, — сама плача, ласково заговорила она. — Не вернешь ведь. Не мучай ты себя…

— А-а-а-а-а!.. — вдруг вырвался вопль, сдержать который у Семена Андриановича не хватило силы. — Сашу! Сашку! Братана моего!.. В моем доме не уберегли! — горестно прокричал он и зашелся в плаче.

Дмитрий Бубенец не ошибся. Отношение колхозников «Счастливого» к нему резко изменилось. Он сердцем почувствовал презрение и нескрываемую враждебность людей, которых до этого с полным основанием считал своими друзьями. Правда, никто не бросил в него бранным словом и ни один кулак не сжался в молчаливой угрозе. Но Дмитрию, пожалуй, было бы легче, если б это враждебное молчание случайно прорвалось. Он, пожалуй, был бы рад, если б кто-нибудь из односельчан оскорбил и обвинил его. Да, пусть даже обвинил. Тогда можно было бы опровергать, оправдываться, наконец, покаяться в том, в чем он считал себя виноватым. Но разве можно оправдываться перед морем, спокойным, но неласковым? А именно враждебность насупившегося моря почувствовал Дмитрий в глухом молчании колхозников-односельчан. Даже в толпе около гроба Александра Даниловича он оказался одиноким. Колхозники, окружавшие гроб, молча расступились перед ним, но каждый человек в этой толпе посторонился не из-за уважения перед горем Дмитрия, а из нежелания прикоснуться к нему даже краем своей одежды. Люди, стоявшие у гроба, встретившись взглядом с Дмитрием, отворачивались от него, отводили глаза в сторону. Бубенец простился с телом погибшего и поспешно ушел из клуба, оставив Женю в толпе. Молчаливое отчаяние овладело Дмитрием. Он не видел выхода. Только одно светлое пятно чуть теплилось в окружавшем его мраке. Это был дом Котовых и лучший человек в этом доме — его Женя. Но идти туда он сейчас не мог.

Вздрагивая, словно в приступе лихорадки, он шагал к себе, в пустой, осиротевший без Жени домик. Дмитрий не пошел по главной улице поселка, а выбрал окольные тропинки, не желая ни с кем встречаться и в то же время боясь своего одиночества. Всего час- полтора тому назад, ободренный тем, что Кретов и Юлдашев ему поверили, Дмитрий был почти счастлив. А сейчас?..

«Что толку, что начальство поверило, — ожесточённо бормотал он про себя. — Народ не верит. Жить-то мне не с начальством, а с народом. Какая теперь жизнь будет…»

С каждой минутой в голове Бубенца крепло убеждение, что у него, пожалуй, есть единственный выход — последовать за Александром Даниловичем. Пусть все узнают, что не мог он перенести такой черной обиды, что как верный солдат последовал за своим командиром. В голове мелькнуло: «Но ведь гвардии полковник не сам… на него какая-то гадина руку подняла… — Дмитрий только криво усмехнулся. — На меня даже гадина руку не поднимает. Сам чуть не гадом стал».

— Митька! Митька, слышь, подожди чуток, — уже взявшись за висящий на дверях своего домика замок, услышал Бубенец за спиной приглушенный окрик. Он оглянулся. Из-под урюкового дерева, росшего на его приусадебном участке, подмигивал ему Жорка Рябый. Следом за ним поднимались с травы Запрометов и Сивоконь.

— А-а-а! «Не стая воронов слетелась», — насмешливо глядя на своих вчерашних собутыльников, проговорил Бубенец. Давно таившееся недовольство этой троицей сразу же превратилось в ненависть. Дмитрий с трудом удержался от того, чтобы немедленно и грубо не выгнать их со двора.

— Зачем пожаловали?

— Да ты што, чудак? Фрайера мы, что ли? — удивился Рябый. — Разве мы кореша в беде покинем?

— Ни в жизнь, — подтвердил Запрометов. Сивоконь, огромный сутулый мужчина лет сорока, с длинными чуть не до колен руками, взъерошил начинающиеся почти от самых бровей волосы, довольно ухмыльнулся и, вытащив из кармана поллитровку, на ходу молча выбил пробку. Был он вообще немногословен и неуклюж, но силен, как горилла.

Дмитрий молча, насупившись, смотрел на своих вчерашних собутыльников. А те не замечали происшедшей в Бубенце за последние часы перемены.

— Ну, чего же ты, открывай двери, чудак, — поторопил его Рябый. — Спрыснуть надо твою удачу.

— А ты, брат, жох! — восхищенно покрутил головой Запрометов. — Ловко лягавому арапа заправил.

В глазах Дмитрия вспыхнул огонек ярости, но, крепко стиснув зубы, он, почти не шевеля губами, ответил, отворяя двери:

— Что ж, заходите. Поговорим.

Все четверо через сенцы прошли в первую комнату, бывшую одновременно кухней и столовой. Запрометов и Рябый держались неуверенно. Они первый раз вошли в дом Дмитрия. Опасаясь, что неожиданно может появиться Женя или Екатерина Васильевна, оба жулика хотели поскорее опростать поллитровку и отправиться дальше. Но Сивоконь, тяжело ступая, прошел вперед и уселся на лавку. Со стуком поставив на стол бутылку с водкой, он вопросительно взглянул на Дмитрия, ожидая закуски.

Бубенец достал с полки миску с помидорами, хлеб и солонку.

— Хватит и этого, — сурово сказал он. — Для нашего разговора хватит.

— А о чем еще говорить, чудак, — хохотнул Рябый. — Просто чекалдыкнем за твою удачу. Не всякому так удается — и дело сделать, и чистеньким выскочить.

Чувствуя, как все внутри у него закипает, Дмитрий подошел к Рябому и почти спокойно спросил:

— Значит, ты думаешь, что гвардии полковника убил я?

— А кто же другой? — искренне удивился Рябый. — Да чего ты между своими-то крутишь? Здесь стукачей… — не окончив фазы, он от сокрушительного удара в подбородок отлетел к окну и опрокинулся спиной на подоконник. Зазвенело разбитое головой стекло. Брызнула кровь из порезов. Но Рябый ничего не чувствовал, медленно сползая с подоконника на пол.

— И ты тоже, сука?.. — повернулся Бубенец к Запрометову. Тот, взглянув на него остановившимися от ужаса глазами, со всех ног кинулся из дома.

— А Лобова все же ты убил. Не отпирайся, — заговорил вдруг молчавший до сих пор Сивоконь.

— Я и с тобой за гвардии полковника разделаюсь, сволочь тюремная, — бросил в ответ Бубенец. — Во всем районе только такую гадину, как ты, можно подозревать в убийстве.

— А меня к своему делу зачем примазываешь? — сузил кабаньи глаза Сивоконь, медленно поднимаясь с места. — Я думал, из тебя толковый блатяга получится, так нет, сам увильнул, а других мажешь. На первом деле киксовать начал.

Сивоконь был на полторы головы выше Бубенца и вдвое шире в плечах. Вытянув длинную, как грабли руку, он схватил Бубенца за плечо, но тот вывернулся, оставив в кулаке Сивоконя половину рукава. Дмитрий знал, что Сивоконь одним ударом своего кулака может проломить ему череп. Но отступить, бежать его сейчас не могли бы заставить никто и ничто на свете. Знакомое каждому фронтовику хмельное чувство готовности к неизбежной схватке с врагом овладело Дмитрием. Его тело напряглось, стало твердым, как сжатая в бою пружина. Чуть пригнувшись, прикрыв голову крепко стиснутыми кулаками, он начал отходить. Как раньше, на фронте, он знал, что должен ударить первым и ударить так, чтобы враг не встал. Если первый удар окажется слабым, враг сомнет его. Отходя перед медленно наступавшим бандитом, Бубенец собрал всю свою силу для одного, но страшного, запретного удара, которому обучили его на фронте разведчики. Едва прижавший Бубенца в угол Сивоконь взмахнул двухпудовым костистым кулаком, Дмитрий средним пальцем правой руки, как долотом, ткнул его во впадину пониже горла между ключицами. Болезненно икнув, Сивоконь вначале уселся на пол, а затем растянулся на спине, скребя сапогами по полу.

Когда Женя, встревоженная долгим отсутствием мужа, вошла во двор, Дмитрий тащил через порог домика тяжелое тело все еще икавшего и плевавшего кровью полубесчувственного Сивоконя. Сидя у протекавшего через двор арычка, Жорка Рябый, скуля и матерясь, смывал кровь с лица.

— Боже мой! — испуганно закричала Женя. — Митя, что ты делаешь?!

— Грязь выволакиваю, — хмуро ответил Бубенец. — Мне она ни к чему.

— Кто это их? — боязливо оглядывая брошенного Дмитрием посреди дворика Сивоконя и изрезанное стеклами лицо Рябого, спросила Женя.

— Сами себя. Они такие… Характер у них тяжелый. Подрались между собою, — хмуро ответил Бубенец.

Но рубашка Дмитрия с оторванным рукавом красноречиво говорила о происшедшем. Убедившись, что ее ненаглядный Митя не ранен, Женя забежала в дом и взяла свежую рубашку для мужа. Затем, накинув на плечи Дмитрия дождевик, она потянула его за собой.

— Пойдем, Митя. Поживем пока у мамы.

Дмитрий не сопротивлялся. Заперев домик на замок, он пошел следом за Женей, бросив на прощание немного очухавшимся Сивоконю и Рябому:

— Чтобы вы мне больше на глаза не попадались, гады! Лучше всего катитесь из колхоза, а то все равно со света сживу. Запомнили?

— Запомним. Хорошо запомним, — угрожающе сверкнув глазами, прохрипел Сивоконь. — Сам про это не забудь.

Много передумали и переговорили Дмитрий и Женя в этот первый после убийства Лобова вечер. Екатерина Васильевна не мешала им. Она понимала, что молодых супругов лучше всего оставить одних, и занялась домашними делами. В окно Дмитрий видел, как вернулся домой Семен Андрианович, но не решился выйти ему навстречу. Всего час-два назад без колебания схватившийся с бандитами, Дмитрий сейчас не нашел в себе силы посмотреть в затуманенные горем глаза тестя. Он снова помрачнел и стал молчалив. Молчала и Женя. Прижавшись головой к плечу мужа, она задумалась.

— Что же мы дальше будем делать, Женечка? — нарушил наконец молчание Бубенец. — Уезжать нам придется.

— Не надо уезжать, Митя, — еще крепче прижалась к мужу Женя. — Некуда нам уезжать.

— А жить как будем? Не верят мне. От тоски повесишься.

— Я верю. Мама верит.

— Ты — это еще не все, — печально улыбнулся Дмитрий.

— Ну вот, ты всем и докажи, — подняла голову Женя, — всему народу. Дмитрий ничего не ответил.

— Слушай, Митя, — горячо, вполголоса проговорила Женя, — ведь ты у меня смелый, сильный. Сегодня вон как двух этих захребетников отделал. Но такими делами ты народу ничего не докажешь. А вот если найдешь, кто убил Александра Даниловича, тогда другое дело.

— Как же я разыщу? — неуверенно спросил Дмитрий.

— А ты иди в город, — не сдавалась Женя. — Иди к тому майору, который тебя допрашивал. Помоги ему.

— Чем?

— Ай, какой ты недогадливый! — начала горячиться Женя. — Абдукадыр Мерген смотрел следы. Он говорит, что убийцы — не наши люди. На машине приезжали. А кто их привез сюда? Ты шофер, вот и помоги чекистам разыскать шофера, который привозил в наш колхоз бандитов.

— Ладно! Я пойду в город к майору, — после долгого молчания согласился Дмитрий. — Нужна ли будет моя помощь, не знаю. Но если нужна, то я себя не пожалею.

…Солнце еще не встало, а Дмитрий уже шагал по обочине полевой дороги, ведущей к шоссе. Он шел налегке. В вещевом мешке, закинутом за спину, лежала сунутая туда Женей смена белья и офицерский костюм, в котором Дмитрий был в злополучный день убийства Лобова. Навстречу Бубенцу, размахнувшись на половину неба, сияла чистыми радостными красками утренняя заря. Ночная прохлада, столкнувшись с теплым дыханием наступающего дня, побежденная, упала на траву и хлопковые поля обильной росой. Все кругом серебрилось от росы, и только за Дмитрием по траве тянулся темный след.

Дмитрий шагал, полной грудью вдыхая прохладный утренний воздух.

Угнетенное настроение сменилось бодростью, уверенностью в себе, в своих силах, в правильности принятого решения.

Впереди на дороге показался человек.

«Кто это так рано выбрался в поле? — подумал Дмитрий и, вглядевшись, узнал идущего к нему навстречу. — А, это Абдукадыр Мерген. На охоту, видать, направился».

Но Мерген шел не на охоту. Поравнявшись с Дмитрием, он внимательно посмотрел на него и спросил:

— Зачем ты уходишь из «Счастливого»?

— Так надо, отец, — ответил Дмитрий. — Ухожу.

— Семен знает? Твоя жена знает об этом? — требовательным тоном допытывался Мерген.

— Знают, — кивнул Дмитрий и, видя недоверие на лице старого охотника, добавил: — В город, к майору Кретову иду, помогать искать убийцу гвардии полковника. Только прошу тебя, молчи об этом.

Лицо Мергена посветлело.

— Правильно делаешь, — одобрительно кивнул он головой. — Ты шофер, иди узнай, какой шофер привозил черных людей в «Счастливое» в ночь гибели Искандера. След машины видел?

— Нет. Где он? — спросил Дмитрий.

— Ты идешь помогать чекистам, а оставляешь здесь начало следа врагов. Пойдем, я тебе покажу.

Старик прямо через поля провел Дмитрия к месту, которое осматривал с Кретовым. След еще сохранился.

— Видишь? — указал он на отпечаток покрышек машин. — Сюда приезжали и отсюда уезжали на машине с таким колесом убийцы Искандера.

— Ловко разобрались, — удивился Дмитрий. — Да вы, отец, настоящий разведчик.

— Я охотник, — поправил Бубенца Мерген. — Сейчас охочусь за теми, кто убил Искандера.

— След приметный. Пойду в город пешком. Если машина свернула с шоссе, пойду по следу, — пообещал Бубенец.

— Передай от меня привет молодому чекисту, приезжавшему сюда. Скажи ему: Абдукадыр не забыл своего обещания.

— Обязательно передам, — заверил Дмитрий, прощаясь со стариком. — Ну, я пошел, отец.

— Иди. А мне надо к Семену. Сейчас Семке очень тяжело. В его доме убили Искандера.