Выйдя из кабинета полковника Голубкина, лейтенант Маджид Кариев заколебался. Собственно, все, что приказал полковник, за исключением вызова родственников убитых, уже было выполнено. Можно было со спокойной совестью отправиться домой, раздеться и нырнуть в постель, теплую и такую заманчивую сейчас, когда на курантах пробило три часа утра. К тому же и оцарапанная бандитской пулей рука, хотя и не особенно сильно, но

все же болела. «Жаловалась», как определил про себя состояние собственной руки лейтенант Кариев. В общем, лейтенант Кариев со спокойной совестью мог отдыхать шесть-семь часов.

Но дело в том, что совесть как раз и была очень беспокойным чувством у комсомольца, лейтенанта милиции Маджида Кариева. Свою опасную и полную неожиданностей работу Маджид Кариев любил так горячо, отдавал ей так много времени и сил, что до сих пор даже не успел влюбиться ни в одну девушку. Когда же порой ласковые взгляды девушек останавливались на стройной фигуре лейтенанта, на его тонком, как на согдийских миниатюрах, лице, Маджид невольно краснел и чувствовал в груди необычайное и приятное волнение. Но всегда в такие минуты возникало что-либо такое, что требовало немедленного вмешательства работника уголовного розыска лейтенанта Кариева, и ласковый девичий взгляд заслонялся более важным и неотложным.

А сегодня Кариев вообще не мог бы спокойно отдыхать. Неожиданный трагический финал ночной операции посеял в душе лейтенанта сомнения: правильно ли он поступал, руководя опергруппой? Конечно, никто не может упрекнуть Кариева в гибели двух молодых бандитов, но на душе у него было тяжело. Он сам, его совесть, совесть офицера советской милиции, не признавали скидок на случайность, на то, что формально все правильно. «Такие молодые, им бы жить да жить, — думал Кариев. — Наказали бы их, они бы и одумались. Не такие сосунки, а матерые бандиты, бывает, возвращаются к честной жизни. И эти бы выправились. А вот случилось так, что погибли ни за грош. Конечно, вина Ястребова в том, что стремщик заметил засаду, но операция была доверена мне. Я виноват, что без крови не обошлось».

Кариев потоптался несколько минут в коридоре, заглянул в свой кабинетик и, наконец, махнув рукой на отдых, отправился к дежурному по городу.

Обо всем, что в городе совершается преступного, первым узнает дежурный. Сообщений о происшествиях было уже несколько, но ни одно из них не интересовало Кариева. Попытка взлома магазина швейных изделий, ограбление пьяного, уснувшего на улице, — все это не его дело. Этими фактами займутся другие сотрудники, а Кариева сейчас интересовало только одно — действия грабителей на мотоциклах. Но о мотоциклетчнках никаких сведений не было. Кариев и дежурный несколько минут потешались над сообщением об ограблении пьяницы, уснувшего в кустах около арыка и раздетого жуликами. Этот пьяница был хорошо известен в городе. По путевкам различных лекционных бюро он часто выступал с лекциями на темы: «Моральный облик советского человека» или «Нормы и принципы советской морали».

— Этот хлюст перебрал сегодня норму, отпущенную ему по моральным принципам, — усмехнулся дежурный.

— А каков сейчас его моральный облик? — шутливо спросил Кариев.

— Облик что надо. В одних трусах привели. Отсыпается в вытрезвителе.

— Позвонить бы в лекционное бюро, в котором он работает. Пусть привезут ему во что одеться да заодно посмотрят на этот «облик», — предложил Кариев.

— Не положено. Придется, не предавая огласке, посылать домой за одежонкой. Не велено, так сказать, выносить сор из избы.

— А жаль!

— Жаль, конечно, — согласился дежурный. — Да ничего не поделаешь. Установки таковы.

— Кто же тебе такую установку дал?

— Дежурный по управлению полковник Миленький.

— А что, он друг этому пьянице?

— Черт их там разберет. Про это начальство знает. Оно по телефонам разговаривает и каждый день на машине катается.

— За этим и я к тебе пришел. Дай мне машину, — попросил Кариев. — Я хотя и не начальство, а по городу поездить хочу.

— В погоне за призраками на мотоциклах? — съязвил дежурный. — Валяй. Сегодня ночь не очень шумная. Все дежурные машины в гараже.

Через полчаса Кариев на «Победе» кружил по городу, объезжал места, где чаще всего орудовали преступники на мотоциклах. Из истории семи уже совершенных преступниками ограблений Кариев знал, что иногда налетчики оставляют мотоциклы за квартал-полтора до намеченных жертв, а иногда подъезжают вплотную к ним. Поэтому он внимательно осматривал придорожные кусты и крылечки домов, зная, что как раз около них и могут стоять мотоциклы преступников.

Город спал. На улицах стояла предутренняя прохлада и тишина. Лунные лучи, с трудом пробиваясь сквозь листву деревьев, разукрасили асфальт улицы причудливым кружевом теней. Безлюдне. В эти часы ночи только бессонные патрули да отважные огромные коты с пушистыми хвостами владели всем простором городских улиц.

Поиски Кариева были безрезультатными. Казалось, во всем городе не осталось ни одного мотоциклиста. Только один раз уже в конце объезда, в районе кирпичных заводов, Кариев услышал треск мотоциклетного мотора. Повинуясь движению руки лейтенанта, шофер остановил машину. На полквартала впереди них из переулка вынырнул мотоцикл и, оглушительно треща мотором, помчался к центру города.

— Давай полную, — приказал Кариев шоферу.

По прямой асфальтированной и совершенно пустынной в этот час улице мотоцикл легко мог бы уйти от «Победы», но он спокойно продолжал ехать, примерно, с сорокакилометровой скоростью. «Или не из шайки, или уводит меня от своих сообщников», — мелькнуло в голове Кариева, когда машина начала сближаться с мотоциклом.

Остановленный мотоциклист оказался подполковником в отставке, едущим на рыбалку. Кариев извинился перед ним за задержку, а тот, добродушно пошутив над промахом лейтенанта милиции, угостил его особенными сигаретами кустарной выделки.

— Это мне фронтовые друзья аж из Молдавии присылают. Здесь таких не ищите. Нет и не будет.

Затем, дружески распростившись с Кариевим, подполковник взобрался на мотоцикл и покатил дальше, а лейтенант, решив, что продолжать поиски бесполезно, повернул в розыск. Там он узнал у дежурного, что шайка «Три вальта» в эту ночь совершила одно ограбление в скверике, почти в самом центре города.

Ехать домой теперь уже не было никакого смысла. Кариев, подремав часа два-три в комнате дежурного, занялся выполнением поручения полковника. Отыскать родителей Юрия Зарифова оказалось совсем нетрудно. Из школы имени Первомая, куда он позвонил, ему ответил приятный басок:

— Стыдно, дорогой товарищ, не знать лучших людей республики. Отец Юры — член нашего правительства, министр, уважаемый Насрулла Зарифович Зарифов. А откуда это, собственно говоря, спрашивают? Зачем вам это нужно?

Кариев позвонил в министерство. Ему ответили, что Насрулла Зарифович еще не приходил, и просили позвонить часов около двенадцати. Кариев заколебался. Может быть, позвонить домой? Но опасаясь, что к телефону может подойти не сам министр, а его жена, мать Юрия, он отказался от этой мысли. «Позвоню позднее в министерство. С отцом полковнику легче разговаривать будет», — решил лейтенант, отходя от телефона.

Установить родственников второго налетчика было значительно труднее. Выяснив через адресный стол, где живет Клебанов, Кариев поехал к нему на квартиру.

Кариева встретила маленькая чистенькая старушка. Молодой лейтенант смутился. Как он скажет этой добродушной старой женщине о постигшем ее горе? Но старушка оказалась не матерью, а квартирной хозяйкой Клебанова, вдовой пенсионеркой Марией Васильевной.

— Где он опять пропадает? — напустилась она на Кариева. — Крутите вы ему голову. Сбиваете парня с пути. Ой, дождетесь вы, пойду в милицию и пожалуюсь самому главному. Не дам вам сбивать парня с правильной дороги.

— Да что вы, Мария Васильевна? — опешил лейтенант. — Кто его сбивает?

— Вот такие вроде вас и сбивают. И крутятся, и крутятся, а чего крутятся — сами не знают.

Кариев показал старушке свое удостоверение и попросил рассказать все, что ей известно о Клебанове и его товарищах. Узнав, что она говорит с работником уголовного розыска, Мария Васильевна страшно перепугалась.

— Господи ты боже мой! — запричитала она, садясь на первый попавшийся стул. — Неужели мой Димка что-нибудь натворил?! Ведь сколько раз я ему говорила, не водись с ними. Они народ набалованный, хулиганистый, им все можно, а ты один, как перст, кто за тебя заступится, кто тебя выручит из беды?!

Кариев попросил Марию Васильевну набраться мужества. Постепенно он подготовил ее к рассказу о том, что произошло сегодня ночью. Узнав страшную правду, старушка залилась слезами. Растерянному Кариеву на время пришлось превратиться в медика. Он подал Марии Васильевне стакан воды. Затем почти по наитию он обнаружил среди флакончиков, стоявших около зеркала, пузырек с валерианкой и заставил плачущую женщину проглотить чуть ли не целую ложку лекарства. Правда, все это помогло очень мало.

Попросив Марию Васильевну сохранить его слова в секрете, Кариев подробно, во всех деталях, рассказал ей обстоятельства гибели Клебанова.

— Вы понимаете, Мария Васильевна, как нам важно узнать все о вашем квартиранте, — закончил он свой рассказ. — Вы можете, если захотите, помочь нам разыскать тех, кто убил его.

— Не квартирант он мне был, а заместо сына, — начала, всхлипывая, старушка. Мне ведь за комнату, где жил Дима, триста рублей за месяц предлагали, а я ему за сто отдала. Молодой он, одинокий. В детдоме рос. Отца с матерью война сожрала. Жалко мне его стало. Как закончил Дима ремесленное, так и перешел ко мне. Я и постираю ему, и починю, и все это не в счет. На заводе у него вначале все хорошо пошло. Он даже изобретение какое-то сделал. С этого и началась его беда. Мастер это изобретение за себя взял, а его вон потурил. Ну, это вы все сами на заводе узнаете. Я в этих делах не разбираюсь. Дима начал ходить устраиваться. Очень он переживал, что мастер с ним так несправедливо поступил. Денег у Димы совсем не стало. Два месяца за квартиру не платил. Я ему и говорю: «Ничего, Дима, устроишься, а пока давай вместе жить не в счет». Подкармливала я его, чтобы у парня совсем руки не опустились. Потом он столкнулся с Юрой, с министерским сыном. Юра у него раза четыре был. Один раз они оба нетрезвые заявились. Я тогда Димку поругала. Промолчал Дима, ничего не сказал. Потом еще один стал захаживать. Высокий такой, черноволосый, тоже узбек, а по-русски, как и Юра, совсем чисто говорил. Этого второго-то Жорой звали. Всегда одет во все дорогое да шелковое. Даже лучше министерского сына одевался. Ну тут и пошло все по-новому. Смотрю, у Димы деньги появились и немалые. Со мною за квартиру расплатился и даже на платье подарил. Откуда, думаю, у Димки деньги взялись? А он говорит: «Товарищи помогли на стороне подработать». А мне и в ум не пришло ничего худого. Только очень уж мне не нравились эти Димины приятели. Особенно Жора этот самый. Дима у меня был совсем на них не похожий — тихий, ласковый, никого никогда не обидит, а всем помочь готов. У кого из соседей плитка испортится, кастрюля прохудится или пробки перегорят — все к Диме бегут, а у него ни для кого отказа нет.

Кариев не перебивал старушку, давая ей возможность полностью выговориться. Чтобы не беспокоить Марию Васильевну вызовами в розыск, Кариев сразу же записал ее показания и тепло простился. На прощание он еще раз попросил Марию Васильевну никому не рассказывать об их беседе.

Старушка, проводив Кариева до калитки, долго смотрела ему вслед. Дождавшись, когда лейтенант милиции, пройдя два квартала по улице, свернул за угол, Мария Васильевна торопливо отправилась в комнаты. Через несколько минут она вышла одетая, замкнула квартиру на несколько замков и засеменила по улице, настороженно посматривая в ту сторону, куда только что скрылся лейтенант.

Возвращаясь около полудня с доклада комиссару, начальнику управления, полковник Голубкин застал около дверей своего кабинета ожидавшего его посетителя.

— Вы ко мне? — спросил он корректного юношу, одетого, несмотря на жару, в темный шерстяной костюм.

— Мне нужен полковник Голубкин, — поднялся тот со стула.

— Я Голубкин. Заходите, — пригласил полковник, распахивая перед посетителем дверь кабинета. — Чем могу служить?

— Что тут за недоразумение произошло с Юрой Зарифовым? — не отвечая на вопрос Голубкина, спросил юноша, усаживаясь на стул против полковника. — Мне звонили в министерство.

— А вы что, старший брат Юрия Зарифова?

— Простите, — склонил гладко причесанную голову юноша, — я забыл отрекомендоваться, — и, встав со стула, он протянул полковнику руку: — Шукур Вахабов. Референт товарища Зарифова.

— Референт министерства или министра? — с еле заметной иронией переспросил полковник, пожимая руку Вахабова.

— По штату, конечно, министерства, а фактически, то есть практика работы заставляет постоянно быть при министре, — невозмутимо ответил Вахабов.

— А-а-а? — протянул Голубкин. — А почему именно вы пришли вместо товарища Зарифова. Ведь мы приглашали лично Зарифова. Не министра Зарифова, а просто Зарифова, отца, у которого был сын Юрий.

— Почему был? — насторожился Вахабов. — Разве Насрулла Зарифович все-таки решил отправить Юру? Странно. Мне он об этом ничего не говорил.

— Где сейчас товарищ Зарифов? — сухо осведомился Голубкин.

— Насрулла Зарифович сейчас у себя в кабинете, — важно ответил Вахабов, но, увидев, что полковник протянул руку к телефонному аппарату, забеспокоился. — Прошу вас, не звоните. Не беспокойте Насруллу Зарифовича. Это, так сказать, моя функция.

— Ну, звонить министрам может любой гражданин. Эта функция присвоена не только референтам, — усмехнулся полковник, снимая трубку телефона.

Вахабов, как подброшенный пружиной, вскочил с места и вежливо, но твердо положил руку на рычажок аппарата.

— Простите, пожалуйста, — торопливо заговорил он, — вы меня неправильно поняли. Дело не в звонке, а в том, Что следить за делами Юры — это моя функция. Так сказать, из уважения и по личной просьбе Насруллы Зарифовича. Сам Насрулла Зарифович всегда очень занят. Кроме того, врачи настоятельно рекомендуют ему не волноваться. Сынок у них не совсем дисциплинированный, несколько своеобразный мальчик. Юра всем обеспечен, ни в чем не встречает отказа и все-таки своим поведением не радует отца с матерью. Неровный характер мальчика очень нервировал Насруллу Зарифовича, а это отнимало у него массу дорогого государственного времени. Ну вот он и просил меня… в порядке личного одолжения следить за Юрой. В школе сейчас у Юрия все устроилось. Ни одной плохой отметки. По поведению даже пять. Вы мне сообщите, что сделал Юрий, я доложу Насрулле Зарифовичу, и он примет меры. Инцидент будет исчерпан.

Держа телефонную трубку в руке, полковник с недоумением рассматривал почтительно наклонившегося к нему Вахабова.

— Нет, инцидент не будет исчерпан, — раздраженно ответил он, бросив трубку на стол.

— Неужели это так серьезно? — журчал референт министра, поднимая брошенную полковником трубку и осторожно кладя ее на место. — Наверное, опять похулиганил. Он удивительно горячий, недостаточно умеющий владеть собою, нервный мальчик. Ведь последнее время я каждое утро сопровождаю Юрия в школу, а после уроков прихожу за ним. Но вчера у них неожиданно заболела учительница, последней пары уроков не было, и Юрий не дождался меня. Насрулла Зарифович еще ничего не знает, но Юрий не ночевал сегодня дома. Скажите мне, что же он натворил?

— Вы, молодой человек, наверное, в вузе учились? — спросил вместо ответа полковник референта.

— Как же, конечно, учился. Полтора года как закончил.

— Диплом с отличием?

— Безусловно. Иначе меня не взяли бы на работу в министерство. Я ведь…

— За подхалимаж, что ли?! — оборвал Вахабова полковник. — Диплом-то, говорю, с отличием за подхалимаж дали? — повторил он, глядя на ошеломленного референта злыми глазами. — Неужели вам не стыдно быть холуем? Вы же не референт, а лакей у своего министра!

— Какой лакей? Почему лакей? — взвился Вахабов, сразу потеряв свой лоск и безукоризненно гладкий русский язык. — Думаете, если русский, если в органах работаете, так узбеку всякие слова говорить можете?! Я сейчас же…

— Молчать! — загремел полковник. Дурак с дипломом!

Вахабов испуганно замолк, глядя на полковника злыми, прищуренными глазами.

— Идите и передайте вашему министру, что с ним должен был беседовать не я, а наш начальник управления комиссар милиции, — заговорил Голубкин уже спокойным, но нестерпимо холодным тоном. — Комиссар будет ждать министра, — полковник взглянул на часы, — через сорок две минуты. Заодно передайте министру Зарифову, что на этот раз инцидент не будет исчерпан безболезненно. Его сын, бандит Юрий Зарифов, убит сегодня ночью. В смерти Юрия Зарифова больше всех виноват его отец — Насрулла Зарифов. Идите.

Насмерть перепуганный последними словами полковника, референт, пятясь, выбрался из кабинета. Через минуту до Голубкина донеслись обрывки разговора. Вахабов из приемной звонил в министерство. Голос референта то замирал от страха, то повышался до визга. Полковник встал и поплотнее закрыл дверь.

Сейчас, оставшись наедине с самим собою, Голубкин почувствовал, что им снова овладевает волнение. Ему вспомнилась ночная тьма и два трупа на цементном полу. Разными путями шли эти еще не знавшие жизни юноши к своему бесславному концу. Путь одного из них был сейчас ясен. Высокопоставленный чинуша-отец сам создал условия для того, чтобы раковая опухоль преступного мира убила юношу. Почему у нас так либеральничают с родителями, вырастившими из своих детей преступников? За преступление сына должны отвечать родители, как соучастники преступления.

Лишь через четверть часа Голубкин спохватился, что не доложил комиссару о разговоре с референтом министра. Он позвонил по телефону. Комиссар молча выслушал сообщение полковника.

— Ну что же, — после долгой паузы услышал Голубкин голос начальника управления, — бывают, оказывается, еще и такие отцы. Веди расследование дальше. Похоже, что сегодняшнее происшествие не отдельный случай, а звено из цепи. Вытягивай и эту цепь. Министром тебе больше заниматься не стоит. Он будет отвечать перед своей совестью и перед партией.

В нахлынувшей вслед затем горячке делового дня вчерашнее ночное происшествие и утренний визит министерского прихвостня потускнели, потеряли свою первоначальную остроту. В конце работы дежурный доложил Голубкину:

— Товарищ полковник! Вас там два товарища спрашивают. Из ФЗО.

— Из какого ФЗО? — оторвался от бумаг Голубкин. — Хотя ладно. Все равно. Проси.

В кабинет вошли седовласый сутулый узбек с изборожденным глубокими морщинами лицом и русский, лет двадцати пяти, в костюме офицера, но без погон.

Увидев старого узбека, Голубкин вскочил и кинулся навстречу ему.

— Дядя Рашид! — радостно воскликнул он, — Какими судьбами?! Вспомнили все-таки своего ученика!

Оба обнялись. Усадив старика на стул, Голубкин повернулся к его спутнику.

— Гаранин, — отрекомендовался тот, — заместитель директора ФЗО по культурно- воспитательной работе.

Усадив гостей, Голубкин вернулся на свое место. Лицо его так и сияло. Не часто приходилось ему в последние годы встречаться со старым Рашидом Сафаровым. А ведь когда-то этот седоусый сутулый старик был учителем Ванюшки Голубкина, передал ему свое искусство лучшего токаря завода. И до сих пор полковник Голубкин звал старого токаря почтительно — дядя Рашид и учитель. А тот, не замечая, что его бывший ученик сам уже приближается к порогу старости, называл его Ванюшкой или Ванюшей, если был в особенно хорошем расположении духа.

— Как ваше здоровье, дорогой учитель? Все ли у вас благополучно? Как здоровье вашей жены и ваших детей? — по-узбекски спросил Голубкин своего бывшего учителя.

Старый токарь сам свободно говорил по-русски. Но Голубкин знал одну слабость своего учителя — старик любил, когда русские начинали с ним разговор на его родном языке. Особенно ему нравилось, когда русский приветствовал его по всем правилам традиционной восточной вежливости. В свое время все ученики старого токаря знали эту невинную слабость старика и, что греха таить, умели пользоваться ею, когда надо было отвести гнев требовательного учителя за промах в работе.

В обычное время Рашнд Сафаров ни за что не отказался бы от удовольствия выполнить полный ритуал вежливости, полагающийся при встрече. Подробно сообщил бы о благополучии в своей семье, а затем осведомился бы о здоровье самого Голубкина, о его детях, жене, друзьях и службе. Но сейчас вместо ответа на узбекском языке он отрывисто бросил по-русски:

— Все здоровы. Кто учится, а кто кончил — работает.

Такой ответ не предвещал ничего хорошего. Голубкин с удивлением взглянул на старого токаря. Что с ним? Уж не обокрали ли у него квартиру? Не обидели ли старика хулиганы? Но Рашид Сафаров, не ожидая вопросов, сердито посмотрел на Голубкина, словно тот только что запорол ответственную деталь. «Ну, старик рассердился. Ругаться будет», — подумал Голубкин и с удивлением отмстил, что в душе по-прежнему побаивается этого колючего, не привыкшего гладить по шерстке старика.

— Тебе что, Ванюшка, бандитов не хватило, так ты токарей стрелять принялся? Да за такое дело с тебя самого стружку снимут.

— Постойте, дядя Рашид, — удивился Голубкин. — Вы это о чем?

— Ты мне брось заправлять этого самого, араба, что ли? — вскипел старик. — Зачем хвостом крутишь, как… ну, знаешь кто. Рассказывай, как Димку Клебанова убили? Нечего секреты разводить. Димка Клебанов наш парень был! — Затем, повернувшись к своему спутнику, попросил: — Расскажи ты ему нее, а то я сильно ругаться буду.

— Видите ли, в чем дело, — начал Гаранин и, словно желая успокоить старика, положил свою ладонь на сжатую в кулак руку Рашида Сафарова, — Дмитрий Клебанов — выпускник нашего училища, способный, даже больше — талантливый паренек. От нас по разнарядке попал на небольшой металлургический завод.

— Говорил, что Митюшку надо было на авиационный передать, а не в эту артель по починке примусов! — не утерпел Рашид Сафаров.

— Да, Рашид Сафарович считал, что Клебанова надо передать на крупное промышленное предприятие, — подтвердил Гаранин. — Но распределительная комиссия осталась при своем мнении. Мы обычно не теряем связи со своими воспитанниками, хотя бы в первые годы их самостоятельной жизни. Недели полторы тому назад мы узнали, что Дима Клебанов уже больше двух месяцев не работает на заводе. Написали ему письмо. Попросили зайти в училище, но он не пришел.

— Гордый и горячий был. Да и на заводе обидели его очень. В людей верить перестал, — вставил свое слово старый токарь.

— Сегодня мы узнали, что Дима Клебанов погиб в ночной перестрелке с бандитами. Хотели приехать прямо к вам, но Рашид Сафарович предложил вначале съездить на завод, где до этого работал Клебанов. Администрация цеха дала Клебанову самую нелестную характеристику. Нас это удивило. Мы знали Клебанова совсем иным. Тогда мы поговорили с рабочими — в цехе работает несколько наших бывших учеников, — картина выяснилась неприглядная. Сейчас там этим делом занялись. Я лично считаю, что действия мастера токарного цеха Коновалова являются преступными.

— Да я этому Коновалову теперь жить не дам, — снова не вытерпел Сафаров. — Ты знаешь, Ванюшка, какой это Коновалов? Он при тебе на нашем заводе работать начал. Его еще Самылкин к нам приспособил. За ним тогда ничего не нашли. Работал он не хуже других. Потом ушел в какую-то артель. А теперь там мастером цеха. Сколько лет не могли распознать шакала.

— Расскажите нам, Иван Федорович, что можно, о гибели Димы Клебанова, — попросил Гаранин.

— Неужели нельзя было Димку от этой беды отвести? Ну, пусть наказали бы, но не до смерти, — сердито и в то же время жалобно глядя на своего бывшего ученика, добавил Рашид Сафарович.

— Вам, друзья, можно рассказать все, конечно, не для огласки, — после короткого раздумья начал Голубкин. — Несколько дней тому назад мы получили анонимное письмо. Нас предупреждали, что на Ювелирторг готовится налет. О том, кто намерен ограбить магазин, в письме не говорилось. Наши попытки разыскать автора анонимки или путем наблюдения установить, кто подбирается к Ювелирторгу, оказались безрезультатными. Тогда решено было устроить засаду. Прошлую ночь преступники появились и начали взламывать крышу магазина. Их было двое: Клебанов и Зарифов. К сожалению, третий преступник, стоявший на стреме, заметил засаду и поднял тревогу. Преступники бросились бежать, но были ранены, правда, очень легко, сотрудниками розыска. Тогда стоявший на страже третий бандит, — мы подозрением, что это был главарь шайки, — застрелил своих товарищей, чтобы они не смогли его выдать, и бежал. Таковы обстоятельства гибели Дмитрия Клебанова.

— Димка сам был на крыше и ломал ее? — недоверчиво спросил Рашид Сафаров.

— Да, дядя Рашид, сам, — подтвердил Голубкин. С минуту в кабинете стояла гнетущая тишина.

— Да, значит, Димка по кривой дороге пошел. Проглядели мы, — печально заговорил старый токарь. — А какой работник был! Золотые руки.

— Спасибо вам, Иван Федорович, — поднялся с места Гаранин. — Мы ведь к вам не из-за любопытства пришли. Мы на этом событии наших ребятишек воспитывать будем. И нас оно многому научило.

— Слушай, Ванюша, — положив руку на плечо Голубкину, заговорил Рашид Сафаров. — Ты не сердись, что я на тебя вначале ругаться начал. Больно мне за Димку, очень больно. Так ты не сердись, а помоги. Мы теперь знаем, почему с ним так случилось. Я теперь с этого шакала, Коновалова, не слезу, пока до конца не догрызу. Нельзя такого щадить. Он машу молодежь губить начал.

— Да, нельзя щадить, — одобрил Голубкин. — Только по линии уголовного розыска я вам навряд ли сумею помочь.

— С Коноваловым мы и без уголовного розыска справимся, — пообещал Рашид Сафаров. — Ты нам вот что расскажи, как Димка на эту дорогу стал? Не почему, а как? Кто его затянул? Чем затянул? Грозил, может быть? Деньги давал, может быть? Вином поил, может быть? Мы своим ученикам об этом все рассказать должны, чтобы знали, с какого места падать начинают. Мы ведь их должны учить не только токарями да слесарями быть, а и людьми настоящими. Рабочими настоящими.

— К сожалению, друзья, мы и сами пока не знаем, кто и как втянул Клебанова в шайку, — признался Голубкин. — Но скоро будем знать. И все, что нам будет известно, узнаете и вы.

— Смотри, Ванюша, не забудь, — прощаясь, еще раз напомнил Сафаров.

— Не забуду, — пообедал Голубкин. — А ведь я, дядя Рашид, слышал, что вы уже давно на пенсии.

— Как же, конечно, — невесело усмехнулся старый рабочий. — Уже третий год в старики зачислили. Пенсия идет, да дома сидеть неохота. Сидеть будешь — старость скоро одолеет. Вот я и пошел в ФЗО. На заводе тяжело, а здесь справляюсь, не жалуются.

— Лучший наш мастер, любимец ребят, — с гордостью ответил Гаранин, пожимая на прощание руку Голубкину.

— Да, чуть не забыл, — спохватился Голубкин. — Кто же вам успел сообщить о Клебанове?

— Его квартирная хозяйка. Очень конспиративная старушка оказалась, — усмехнулся Гаранин. — Я, говорит, никого не видела, ни с кем не говорила, никому ничего не рассказывала, а доподлинно знаю, что моего жильца Диму бандиты убили.

Проводив гостей, Голубкин вызвал к себе Кретова и Кариева.

— Подведем итоги вчерашней операции, — предложил он, когда оба офицера вошли в кабинет и заняли свои места. Кариев после слов полковника густо покраснел, но Голубкин, не заметив этого, продолжал: — Хотя в основном засада была организована правильно, все же мы допустили гибель двух налетчиков. Государство потеряло двух молодых граждан, которые, хотя и встали на путь преступности, но, понеся заслуженное наказание, могли исправиться и стать полезными членами общества. То, что Клебанов и Зарифов погибли не от наших пуль, а от пуль своего же единомышленника, не играет роли. Мы были обязаны не допустить этой расправы. Товарищ Кариев, в чем мы допустили промах?

Красный, как кумач, Кариев встал, но Голубкин жестом руки усадил его обратно.

— Говорите сидя.

— Виноваты не мы, а я, — горячо заговорил Кариев. — Я много думал, товарищ полковник, и теперь вижу свои ошибки. Их три.

— Вот как, даже целых три, — одобрительно усмехнулся полковник. — Какая же первая?

— Первая моя ошибка — я далеко поставил засаду во дворе шестнадцатого дома. Она стояла у других ворот, ведущих со двора на параллельную базару улицу.

— Правильно, — согласился Голубкин. — А вторая?

— Вторая ошибка та, что я стремщика за старика принял и не велел его брать, пока налетчики не проломают крышу и не спустятся в магазин.

— Хорош старик, — рассмеялся Кретов. — Через двухметровую стену, как горный козел, сиганул.

— Надо было не ждать, а сразу брать стремщика, — закончил Кариев.

— И это правильно. А третья?

— Третья, это когда Ястребов на чердаке фонарик включил и осветил засаду. Стремщик нас сразу увидел. Я виноват потому, что должен был лучше готовить людей к засаде.

— Правильно, — снова одобрил Голубкин. — Ну как, товарищ Кариев, просто ли вы установили для себя свои ошибки или разобрались в них, поняли, что мы не можем, не имеем права ошибаться? Прочувствовали ли вы глубоко то, что произошло вчера?

— Товарищ полковник! — взмолился Кариев. Спокойный голос Голубкина пугал его. Легче было бы, если бы полковник накричал на него, отругал или понизил в должности, только не говорил бы так спокойно. Молодому лейтенанту казалось, что за этим спокойствием кроется уже продуманное и окончательно принятое решение о непригодности его, Кариева, для работы в уголовном розыске. — Товарищ полковник! — повторил он, — все понял! Все время думаю об этом. Больше таких ошибок никогда не сделаю!

— Будем надеяться, что это так и будет, — пристально глядя в лицо взволнованного лейтенанта, сказал Голубкин. — Я лично считаю, что из молодых сотрудников вы наиболее способный. Поэтому вам и доверили возглавить опергруппу в такой важной операции, поэтому с вас и спрашиваем. Нам, товарищ Кариев, ошибаться никак нельзя. Наши ошибки всегда приводят к трагическим последствиям. Крепко запомните это. А теперь, товарищи, сделаем выводы из того, что нам дала прошедшая ночь. Идентичность оттисков автомобильной покрышки дает нам право сделать вывод, что одна и та же машина привозила в «Счастливое» убийц Лобова и грабителей к магазину Ювелирторга. Но это совсем не означает, что убийцы Лобова и бандиты, застреленные прошлой ночью, одни и те же люди. Вернее, мы не имеем права сделать вывод, что сегодня ночью убийцы Лобова получили по заслугам, и на этом успокоиться. Ценные показания нам могли бы дать два человека — шофер машины с приметной покрышкой и бандит, застреливший Зарифова и Клебанова.

— Но, может быть, шофер и стрелял, — заметил Кариев.

— Вполне возможно, что шофер и бандит, расправившийся со своими соучастниками, — одно и то же лицо, — одобрительно взглянув на Кариева, согласился Голубкин. — В этом случае зона поисков еще более сужается. Но ключ ко всему нам даст только машина. Что удалось узнать вам в автоинспекции, товарищ Кретов?

Майор вытащил из кармана покрытую записями бумажку и, заглядывая в нее, начал докладывать:

— Автоинспекция не располагает данными о наличии имеющихся в пользовании трофейных покрышек. Удалось установить только одно — машины государственных гаражей трофейными покрышками уже давно не пользуются. Все они обуты в покрышки отечественного производства. Остаются гаражи кооперативных, строительных и общественных организаций. Все они карликовые — от одной до трех машин. Редко где имеются десять машин. Сотрудники инспекции получили фотокопии отпечатков с покрышки машины, которой пользуются преступники. Пока осмотрено сто двадцать девять гаражей. В них ничего похожего не обнаружено.

— Продолжайте поиски, — приказал полковник. — Какие сведения об этих двух… о собутыльниках Бубенца?

— Районное отделение милиции предупреждено. Там уже совсем нацелились взять их за спекуляцию, но пока потерпят, — усмехнулся Кретов. — Наблюдение за базарами установлено. В НТО на обоих материал исчерпывающий. О Жорке Рябом сообщают, что настоящая его фамилия Григорий Беневоленский. Работал заведующим продуктовым магазином. Обвешивал и растрачивал, по совокупности получил пятнадцать лет. Осужден в августе пятьдесят первого.

— А второй?

— Сивоконь был зарегистрирован различными розысками под именами: Иван Иванович Непомнин, Сергей Фролович Жучкин, Семен Иванович Кишкин. Известен в уголовном мире под кличками «Серый», «Лошак» и «Сивоконь». Пять судимостей — все за грабежи. Последняя судимость в Житомире за грабеж с убийством на двадцать лет. По этому же делу одновременно с ним судились восемь человек.

— Банда? — насторожился полковник.

— Банда, — подтвердил Кретов. — Два однодельца расстреляны.

— Фамилии однодельцсв известны?

— В НТО сведений об однодельцах Сивоконя нет.

Полковник задумался, словно колеблясь, а затем тоном, не терпящим отлагательств, приказал Кретову:

— Сегодня же дайте в Житомир телеграмму, пусть сообщат по телеграфу подробные сведения об однодельцах Сивоконя. Укажите, что сведения нужны очень срочно.