Э.Р. Сукиасян

[35]

«У меня возник вопрос…»

Этими словами начинались в последние годы многие письма удивительно близкого человека. Они значили: новая книга в работе! Мы с женой немедленно начинали готовить ответ, хорошо понимая, что задерживать работу нельзя.

50 лет отделяет меня от того времени, когда я случайно познакомился с Аркадием Эммануиловичем. В первый же день мы стали друзьями, больше того – близкими людьми. И остались вместе навсегда. Как это случилось? Мне предстоит это объяснить.

В конце 1963 года, сразу же после увольнения со срочной службы (три года в армии после окончания института), я приехал в Москву и узнал от своего руководителя Захария Николаевича Амбарцумяна, что прием в аспирантуру завершен. «Все еще впереди, – поддержал он меня, – вам всего 26. Поступите через год. Лучше подготовитесь к вступительным экзаменам. Сложнее всего – английский, вам придется серьезно поработать». Я знал, какие книги мне нужны. «Англо-русский словарь книговедческих терминов» Т.П. Елизаренковой (М.: Советская Россия, 1962. 510 с.) купил уже в Москве. Но изданный раньше Всесоюзной книжной палатой «Англо-русский библиотечно-библиографический словарь» М.Х. Сарингуляна (М., 1958. 286 с.) нигде обнаружить не удалось. «Сходите на улицу Неждановой, туда на склад нового издательства “Книга” свезли много книг из остатков, я вам сейчас нарисую». С этими словами З.Н. Амбарцумян передал мне листочек из тетради в клеточку. Как и было указано, я дважды свернул с улицы Горького налево, войдя в подъезд, обнаружил склад. «Такая книга по списку у нас есть, – сказала мне сотрудница. – Вот она, синяя, на полу лежит, под книгами. Будете брать – доставайте сами». Через минут десять, когда я поднимался с колен, прижимая к груди ценнейшую книгу, раздался голос откуда-то сверху: «Кто это и что он у нас тут делает?» Сначала Аркадий Эммануилович повел меня мыть руки. А потом мы сели у него и проговорили, наверное, часа два. Входили и выходили какие-то сотрудники, подписывались бумаги… А я рассматривал вещи на столе, увидел толстую книгу в желтом переплете, взял ее и долго не выпускал из рук. «Очень хороша. Ее еще можно купить, посмотрите в магазине на Садовом кольце – в квартале от Красных ворот». Так – можно сказать, от Аркадия Эммануиловича – в нашей домашней библиотеке оказалась удивительная «Справочная книга корректора» К.И. Былинского и А.И. Жилина (М.: Искусство, 1960. 544 с.).

В доме на Неждановой я стал бывать часто. Иногда, ожидая Аркадия Эммануиловича, сидел во дворе перед подъездом. Мимо проходили известные люди, большей частью – из мира искусства. Молодая мама Наталья Селезнева гуляла во дворе с коляской, в которой лежал всегда улыбавшийся Егор. Быстрым шагом выходил из подъезда Арам Ильич Хачатурян. Здание, как оказалось, было домом композиторов. А для меня оно было домом «Книги». Здесь можно было поговорить с А.Э. Мильчиным, узнать новости книжного мира.

Благодаря Аркадию Эммануиловичу я близко познакомился со многими хорошими людьми. Он позвонил однажды – и я побежал во Всесоюзную книжную палату, где заместитель директора Александр Иванович Серебренников после дружеской «чайной церемонии» сам отвел меня сначала в Книговедческую библиотеку, а потом в Архив, распорядился «о допуске без ограничений». Сергей Ерофеевич Поливановский, директор Москниги, обрадовался, увидев, как он сказал, «живого классификатора», и попросил помочь с пропагандой недавно утвержденной «Единой схемы». Начали разговор, через минут сорок в его кабинете я познакомился с Александром Тарасовичем Каменецким, директором крупнейшего магазина «Книга – почтой». Родилась идея справочного пособия для работников книжной торговли. Меня «назначили» редактором, началась работа (Алфавитно-предметный указатель к «Единой схеме классификации литературы в книготорговой сети»: справ. пособие для книготорговых работников / С.Е. Поливановский, А.Т. Каменецкий; науч. ред. Э.Р. Сукиасян. М.: Книга, 1968. 367 с.). Удивительно: все эти люди потом оставались в моей жизни, становились друзьями на многие годы, десятилетия. В кабинете А.Э. Мильчина мы встретились с Владимиром Осиповичем Осиповым, доцентом Полиграфического института. Он вовлек меня в число научных руководителей дипломных работ в тех сложных случаях, когда никто из профессоров и преподавателей МПИ не хотел брать на себя ответственность за дипломы, которые писали дети крупных чиновников госаппарата (они, как правило, писали отличные работы – с ними просто боялись разговаривать).

Когда работа над диссертацией была практически закончена, выяснилось, что официального оппонента для меня в редакционно-издательской сфере найти очень трудно. Помог Аркадий Эммануилович: назвал имя Николая Михайловича Сикорского, который сразу дал согласие. Так я познакомился со своим будущим директором…

Невозможно забыть, как Аркадий Эммануилович всегда заботился о нашей семье. Он знал, что моя жена – Тамара Александровна Бахтурина – начала после института работать во Всесоюзной книжной палате. Но на некоторое время (после рождения сына) осталась без работы. «Мы сделаем так, – придумал Аркадий Эммануилович, – на вас оформлю трудовое соглашение, а работать будете вместе – в издательстве всегда есть подходящие рукописи, наши женщины ходить по библиотекам не любят». Одну за другой я получал папки с рукописями. Задача ставилась такая: ничему не доверять, все цитаты, даты, фактические сведения должны быть выверены по авторитетным источникам. Сначала казалось: смысла никакого нет! Как может ошибиться автор? Все авторы были для нас авторитетами! Приходилось не обращать внимания на имена. Не сразу, но через некоторое время стало понятно, что зря деньги на такой работе не платят… В выходных сведениях в изданиях начала появляться строка «Редактор издательства Э.Р. Сукиасян» (такие работы мы не учитывали в списках своих публикаций, поэтому не все помним). С трудом работалось с учебным пособием Б.Ю. Эйдельмана «Библиотечная классификация и систематический каталог» (книга вышла в свет в 1977 году). А следом мне поручили готовить учебник К.Л. Воронько «Организация библиотечных фондов и каталогов». Автор ко второму изданию вдвое увеличила объем. Структура вызвала у меня много вопросов. Аркадий Эммануилович предложил встретиться и переговорить с Кирой Леонардовной. С предложенной структурой она согласилась, работали у нас дома – и остались друзьями навсегда. Книга вышла в свет в 1981 году и получила немало хороших отзывов.

Вскоре и у меня стали появляться книги: раз в пять лет я привозил в издательство новое практическое пособие, примерно в 10–12 листов. Рукопись всегда просматривали заведующие редакциями (Р.А. Кошелева, потом ее сменила Н.А. Захарова), а к редактированию подключались многие редакторы. Мне посчастливилось работать с Г.И. Куйбышевой, Р.К. Таболиной, Т.А. Павелко, И. Харитоновой. Многие годы с издательством работала и жена: в 1986–1993 годах выходили в свет «Правила составления библиографического описания» (6 частей, отдельно – «Краткие правила»). Это издание требовало исключительного внимания: сложнейший текстовой набор, масса деталей, возникающих при редактировании.

Хорошо помню 80-е годы, когда главным художником «Книги» работал А.Т. Троянкер. К очередной книжной выставке-ярмарке заблаговременно шла подготовка, продумывались планы книжной экспозиции. С каждым годом они становились изобретательнее. Готовились проспекты, буклеты – всегда необыкновенные, оригинальные по форме и подаче информации. К стенду выстраивалась очередь. Несколько раз меня просили поработать на стенде – это были дни трудные, но счастливые.

А.Э. Мильчин многие годы – с конца 50-х и до 2006 года – практически постоянно занимался преподавательской работой: читал лекции о методике редактирования, сначала во Всесоюзном институте повышения квалификации работников печати. Были и перерывы. Директор издательства (в 1979–1987 годах) Владимир Федорович Кравченко попросил «не отвлекаться, а целиком сосредоточиться на работе в издательстве». Через несколько лет А.Э. Мильчин снова начал читать лекции на курсах повышения квалификации, а в конце 1990-х – начале 2000-х годов вел курс основ редактирования в Институте лингвистики РГГУ.

Лекции послужили основой для первого издания книги «Методика и техника редактирования текста» (М., 1972). По предложению Н.М. Сикорского (он был председателем Специализированного совета по защите диссертаций в Государственной библиотеке СССР имени В.И. Ленина) Аркадий Эммануилович подготовил диссертацию на соискание ученой степени кандидата филологических наук на тему «Редакторский анализ текста. Теоретико-методологические основы». Соискатель привлек огромный научный материал, опирался на исследования психологов, психолингвистов, филологов. В диссертации анализировался колоссальный практический материал. Совет проголосовал единогласно. В решении было записано: подготовить на основе исследования монографию. Мне рассказывал ученый секретарь Совета Р.Г. Абдуллин, что соискатель категорически отказался писать монографию, заявив: «Редактирование не наука, а практическая деятельность!» Через несколько лет вышло в свет второе издание «Методики редактирования текста» (М., 1980).

В 60 лет Аркадий Эммануилович оказался пенсионером, уволенным из «Книги» по достижении пенсионного возраста «по собственному желанию». Вот тогда и началась колоссальная творческая жизнь: за четверть века им было подготовлено и опубликовано множество разных и всегда полезных справочных изданий, таких, которыми пользуется сегодня вся наша страна.

Конечно, с годами обострились болезни. Иногда (если не сказать часто) приходилось лечиться в стационаре. Выходить из дома порой было трудно. Только однажды Аркадий Эммануилович пожаловался на жизнь: нужны книги, иногда малотиражные, сборники статей, старые газеты. Он ведь учил нас и поэтому не мог позволить себе дать цитату без полной и абсолютно верной ссылки на источник. Весной 2004 года эту проблему удалось разрешить: А.Э. Мильчину восстановили права персонального абонента Ленинки. В его распоряжении были телефоны отдела газет, диссертаций, других подразделений Библиотеки. Все библиографы были готовы помочь (молодые сначала спрашивали у меня: «А это кто?», а потом, поглядев книги, удивлялись). Мы с Тамарой Александровной помогали «в границах компетентности», отвечая на вопросы о новых стандартах, правилах каталогизации, изменениях в классификационных системах, требованиях к централизованной каталогизации. Иногда Аркадий Эммануилович присылал главы, страницы своих будущих книг на проверку. И никогда не забывал вспоминать в книгах: эти строки благодарности с нашими именами всегда воспринимались как самые почетные награды…

Полка А.Э. Мильчина есть в нашей домашней библиотеке. Это самые ценные, часто используемые в работе книги. Мы ведь редакторы – Тамара Александровна отвечает за Российские правила каталогизации, а я даже по должности – главный редактор Библиотечно-библиографической классификации. Нас «вывел в люди» в этом качестве необыкновенный Аркадий Эммануилович.

 

М.В. Рац

[36]

Из нашей переписки с А.Э. Мильчиным

Мы познакомились с Аркадием Эммануиловичем в конце 1970-х годов в связи с подготовкой к изданию в очередном «Альманахе библиофила» моей статьи о С.А. Абрамове и его издательской деятельности. Но это знакомство носило мимолетный характер, А.Э. этот эпизод впоследствии и вспомнить не мог. Зато хорошо запомнилась нам эпопея с изданием в те же годы каталога выставки издательства «Academia»: для меня это была заметная веха в истории моей библиофильской деятельности, а А.Э. в своих воспоминаниях представил этот эпизод как один из характерных примеров издательских безобразий советского времени.

В последующие годы мы встречались время от времени по разным книжным поводам, но дружеские отношения сложились у нас много позже, парадоксальным образом уже после моего переезда в Израиль в 2000 году.

В 2002 году «Новое литературное обозрение» выпустило мою книгу «О собирательстве: заметки библиофила», которую я послал А.Э., полагая, что ему это будет интересно. Ответ не заставил себя ждать и сверх ожиданий содержал подробный разбор особенностей издания. Естественно, завязалась переписка, которая дополнялась теперь уже ежегодными встречами при каждом моем приезде в Москву. Визиты на Большую Переяславскую улицу, где жил А.Э., приобрели даже характер некоего ритуала: в последующие годы мы не пропустили ни одной возможности повидаться. Для полноты картины должен добавить, что А.Э. перевалил в это время на девятый десяток.

Не сразу, но довольно быстро я сообразил сохранять нашу переписку в памяти компьютера, так что теперь там хранятся наши письма общим объемом порядка 20–25 а.л. Наиболее интенсивной переписка была в первые годы (2003–2005), когда шло обсуждение моей работы над «Книгой в системе общения» (СПб., 2005; М., 2006) и работы А.Э. по подготовке третьего издания его «Методики редактирования текста» (М., 2005). Потом в 2008 году мы обменивались впечатлениями по поводу готовившихся к отдельному изданию заметок А.Э. об аппарате книги. В остальном это был обмен текущими размышлениями, иногда связанными с теми или иными событиями в книжном мире, новыми изданиями, публикациями и т. п.

Обстоятельства сложились так, что фактически А.Э. стал первым читателем и редактором моей «Книги в системе общения» (далее для краткости КСО). Поскольку общались мы посредством переписки, это оказался тот случай, когда работа редактора зафиксирована, что называется, от А до Я: от обсуждения замысла еще не существующей книги до редактирования указателей в верстке. Я думаю, что именно опыт моей работы с А.Э. как редактором и его попутные замечания о редактировании и на смежные темы представляют наибольший интерес для читателей.

В связи с этим три обстоятельства заслуживают, мне кажется, того, чтобы быть специально отмеченными. Во-первых, это общий стиль работы А.Э как редактора. Я опубликовал, наверное, больше трех сотен работ довольно разнообразной тематики, в том числе дюжину книг и брошюр, регулярно печатался в «Независимой газете», в разных журналах, работал с десятками редакторов. Многие из них правили тексты, что не всегда делало эти тексты лучше. И только двое – Мильчин и Молок – копали в глубину, заставляя автора развивать собственные мысли. В общении с ними рождались новые идеи.

Ключевое слово здесь – общение: собственно, работа А.Э. как редактора состояла не только и не столько в пресловутой «редакторской правке» текста, сколько в диалоге с автором по поводу написанного. Работать с ним было нелегко, хотя он никогда ничего не навязывал, ничего не требовал: все в полувопросительной форме. Вот его формула: «Возможно, я не прав, но постарайтесь убедить меня в этом». Далеко не всегда это было просто: иногда такое предложение ставило меня в тупик. Но чаще приходилось что-то переосмысливать заново, переделывать, менять, потому что Аркадий Эммануилович умел задавать вопросы, которые выявляли проблему или заставляли увидеть ее там, где ты сам ее не заметил.

Второе обстоятельство объясняет особую близость наших с А.Э. интересов, связанных не только с книгой вообще – это чересчур обширная тема, но с особенностями ее создания и употребления. Я имею в виду связь работы «редактора-издателя» (как это называлось сто лет назад), создающего книгу как особый артефакт, с деятельностью библиофилов, именно в этом качестве ее употребляющих.

Писатели не пишут книг: они пишут свои произведения, материализуемые и публикуемые в виде книг. Читатели читают не книги, а эти самые произведения, и лишь немногие из них, обретая интерес к книге как таковой, настолько совершенствуются в своих отношениях с книгой, что начинают воспринимать ее как некую целостность, тот самый артефакт, который создает не писатель, а «редактор-издатель».

За сто лет немало воды утекло, и понятие «редактор-издатель» вышло из употребления. Непрерывное разделение труда берет свое, и, как показал еще М.Н. Куфаев, говорить следует о коллективном авторе книги. Вопрос о том, кто в этом коллективе, включающем наряду с автором публикуемого в книге произведения издателя, редактора, дизайнера, типографа, выполняет организационно-управленческие функции, решается ситуативно. Но за назначение и функциональную структуру будущего издания ответственен редактор, и это дает ему контрольный пакет акций в решении большинства других вопросов книгоделания. Отношение к книге как к целому – вот что при всем их различии объединяет позиции редактора и библиофила.

Наконец, третье – по части наших взглядов на работу редактора. Хочу для начала обратить внимание читателя на саму эту формулировку: она, по-моему, важна для характеристики А.Э. как человека. Действительно, так ли уж часто опытнейший профессионал, посвятивший всю жизнь любимому делу, признанный авторитет в своей области станет обсуждать это свое дело на равных с дилетантом? По-моему, это случай едва ли не уникальный: Мильчину было важно не кто говорит, а что говорится; он относился к мысли, к содержанию сказанного оппонентом. В результате в отличие от обычного «театрального» обмена репликами возникал подлинный диалог, как его понимал Бахтин, диалог, в котором перестраивались и уточнялись наши позиции.

А если уж зашел разговор о человеческих качествах А.Э., то я бы особо выделил его редкостную способность к рефлексии и критической самооценке. Вот характерная для него реплика: отмечая, что я неверно его понял, он спешит добавить «не по Вашей, а по моей вине». Это в наше-то время, когда любое непонимание, как правило, пусть и в неявной форме, влечет за собой обвинение в глупости собеседника, а инакомыслие трактуется не иначе как зловредность. Способность к критической самооценке А.Э. вместе с обязательностью и корректностью, тоже не слишком часто ныне встречающимися, напоминали мне о давно ушедшем поколении наших родителей, чья молодость пришлась еще на годы Серебряного века.

Что касается существа спора о работе редактора, то итоги нашей дискуссии со своей точки зрения А.Э. подвел в третьем издании «Методики редактирования текста» (М., 2005), и я могу гордиться выраженной мне там благодарностью. Свою позицию я сформулировал в статье «Созидательная работа редактора», написанной по ходу нашего разговора (КСО, с. 289–328). А.Э. писал мне 14.03.04: «…окончательный вариант статьи “Созидательная работа редактора” буду изучать, раздваиваясь на редактора сборника и на автора иной концепции редактирования и реагируя как тот и как другой». Споры наши не завершились, да, собственно, и не должны были завершиться. Думаю, что лучшей памятью об А.Э. было бы продолжение дискуссий на эту тему в развитие концепции профессионализма редактора, основы которой он заложил.

Если попытаться схематично выразить суть наших споров, я бы сказал, что речь шла о принципах организации авторского коллектива книги вообще и роли редактора в особенности. А.Э. настаивал на общности задач автора, издателя, редактора, художника, объединяемых общим делом, я же, напротив, на том, что каждый участник имеет/должен иметь собственную профессиональную позицию, причем позиции эти часто приходят в противоречие друг с другом. Поэтому организация коллективной работы каждый раз представляет собой проблему, ответственность за решание которой, по идее, может и должен взять на себя редактор. Редактор защищает в книгоиздании интересы читателя – настаивал А.Э. Редактор призван представлять и отстаивать интересы культуры – говорил я. (Вопрос о миссии редактора так и остался у нас до конца не проясненным: во всяком случае, в своей «Методике…» А.Э. его не артикулировал.)

Конечно, таковы две стороны одной медали, но, как известно, это не снимает остроты споров, за которыми стоит не истина, а проблема. Тем более что каждая позиция предполагает развертывание соответствующей системы понятий и представлений, методов и средств работы. К тому же на практике почти все разумные идеи превращаются в свою противоположность. Чтобы этого не происходило, как раз и нужно постоянное столкновение разных позиций.

Однако лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Поэтому приведу фрагменты нашей переписки.

Итак, поначалу речь идет о рукописи будущей КСО, над которой я еще только работал. На первом этапе казалось, что основное место в сборнике займет критика и обсуждение «Заметок библиофила»: третья, авторская часть сборника разрасталась по ходу работы.

Далее я привожу по большей части фрагменты писем, представляющие, на мой взгляд, интерес с учетом сказанного выше, опуская для краткости слова приветствия и прощания. Там, где для удобства понимания приходится привести и фрагменты моих писем, я обозначаю их инициалами «МР» после даты, но стараюсь обойтись краткими пояснениями к письмам А.Э.

В качестве эпиграфа к нашей переписке я поставил бы слова К. Поппера, процитированные в одном из писем: «…победа в споре – ничто, в то время как малейшее прояснение какой-либо проблемы или ничтожнейшее продвижение к более ясному пониманию своей или чужой позиции – величайший успех».

16.09.03. АМ. Развернутое предисловие к сборнику [ «КСО»] действительно необходимо хотя бы потому, что это единственное в своем роде издание. Может быть, нужны даже два предисловия. Одно – от председателя Московского клуба библиофилов как инициатора собрания, обсуждавшего книгу, и понявшего, что материалы этого обсуждения важно и нужно сообщить библиофильскому сообществу. Другое – от автора, который бы объяснил читателю, почему такое дополнение он посчитал полезным и необходимым и какие задачи он перед собою ставил, составляя сборник.

Теперь о теоретической книговедческой статье. Я еще раз хочу повторить, что она плохо вписывается в систему сборника и выглядит как измена библиофильству и вообще не имеет отношения к собирательству. <…> Может быть, я ошибаюсь, но тогда переубедите меня. <…>

В любом случае писать эту статью, не погрузившись в содержание аналогичных теоретических статей, опубликованных в сборнике «Книга. Исследование и материалы», не стоит. <…>

Скажу Вам откровенно, что, хотя умом понимаю необходимость всех этих статей, не могу избавиться от ощущения их выморочности и наукообразной слововерти. В то же время они засасывают и заставляют сознание крутиться в установленном ими кругу. Так что читайте, но не поддавайтесь, отталкивайтесь от себя, а не от них, хотя не иметь в виду, что они написаны, тоже нельзя.

17.09.03. АМ. Не терзайтесь, пожалуйста, по поводу моей редакторской работы. Оказалось, что я просто по ней соскучился, и поэтому делаю ее с удовольствием. Тем более что редактировать надо книгу о книге, ибо в данном случае «библиофильство» и «книга» – для меня синонимы, а это ведь то, чем я так или иначе занимался всю жизнь. Да и новая технически форма редактирования весьма привлекательна. Кстати, моя система поправок удобна для Вас? Если лучше что-то модернизировать, сообщите.

<…> Что касается уточнения задачи сборника, то я вот что подумал. Обсуждение Вашей книги и отклики на нее, которые надо понимать как письменное продолжение устного обсуждения, в силу того что в них высказываются возбужденные Вами взгляды на библиофильство, именно этим самым важны для библиофильского сообщества. Значит, собрать их под одной обложкой и дать возможность познакомиться с ними многим библиофилам очень и очень полезно для российского библиофильского движения, и не только для него.

Почему я так зациклился на формулировании задачи? Это должна быть основа для редакторского подхода ко всему в этой книге, и мне важно согласовать эту основу с Вами как автором обсуждаемой книги и составителем сборника.

1.10.03. АМ.…Теперь в заключение о моем редакторстве сборника «Книга в системе общения: вокруг “Заметок библиофила”». Что если нам договориться о таком варианте сотрудничества. Я редактирую сборник, но не значусь в нем как редактор, а Вы где-то пишете, что благодарите меня за то, что я взял на себя труд прочитать рукопись сборника перед сдачей в печать, и за полезные советы, которые помогли улучшить сборник. Это еще и потому лучший вариант, что в тексте Вашем немало похвальных слов (в том числе и чрезмерных) по моему адресу и как официальный редактор я должен был бы настоять на том, чтобы их не было. Для начала Вы могли бы прислать мне развернутое полное содержание сборника. По нему я мог бы судить о компоновке материала.

2.10.03. АМ. Прочитал в расширенной сноске аргументированную критику Немировского и Беловицкой <…> в ней есть одно слабое место. Вы пишете, что их замечания можно списать на требования времени, но затем оговариваете, что, мол, когда они печатались, то это было не так уж обязательно. Это неточно. Книга Беловицкой вышла в 1987 году, а значит, писалась еще раньше. Да и выход книги Мигоня в 1991 году не означает, что она писалась в том же году. Обычно интервал между годом написания и годом опубликования весьма значителен. Хотел я проверить также, точно ли книга Мигоня вышла в 1991 году, но не сумел. У меня этой книги в библиотеке, увы, нет. Перепроверьте, пожалуйста, чтобы не оплошать здесь. Полемика тем и опасна, что требует высочайшей точности в критике.

7.10.03. АМ. Никакого злоупотребления с Вашей стороны моим вниманием я не ощущаю. Мне нравится Ваш замысел, и потому я хочу содействовать его воплощению в жизнь. Ваша рефлексия по поводу библиофильства меня занимает. Не потому, что касается библиофильства (я ведь не библиофил, а лишь сочувствующий), а потому, что я сам склонен к рефлексии. Она касается совсем другой материи – редактирования и работы редактора, что понятно, если учесть мое образование – литературно-редакторское отделение редакционно-издательского факультета Московского полиграфического института – и распространенное отрицательное отношение к редактору как зловредной фигуре почти всех, кто с ним сталкивался.

8.10.03. АМ.…Ваша прикидка в предисловии о моей роли в сборнике меня почти устраивает. На титульное редактирование я согласиться не могу. Титульный редактор – это человек, который идейно руководит всем авторским коллективом, человек, которому принадлежит замысел издания. А я таким человеком не являюсь. Составитель и вдохновитель издания Вы, отчасти, может быть, Московский клуб библиофилов, и не нужно свои заслуги приписывать другому. А вот то, что в тексте Вашей прикидки меня устроить не может. Я не помогал Вам сделать из собранного материала книгу. Я помогал Вам своими замечаниями устранить и смысловые и стилистические неточности. И не благодаря своему редакторскому таланту, а благодаря своему редакторскому умению и опыту. Вот так будет правильно. Вы, может быть, удивитесь моей щепетильности, но таким уж я создан. Мне, конечно, приятно читать о себе хорошие слова, но не хочется преувеличенно хороших.

9.10.03. МР. Должен сказать, что Вы – один из немногих моих корреспондентов, в общении с которыми вспоминается то значение переписки, которое она имела во времена наших дедов и прадедов. А что касается работы редактора, то, на мой взгляд, это очень интересная тема, проработка которой может оказаться существенной для гуманитарной мысли.

Если не ошибаюсь, по опыту работы с Молоком и с Вами работу редактора надо понимать как создание условий и предварительную организацию диалога автора с читателем. <…> Это ведь очень специфический диалог, отличающийся от разговора и переписки тем, что его структура не симметрична. Язык-то, как известно, умнее нас: с одной стороны, есть собеседники, корреспонденты, а с другой – автор и читатель.

23.10.03. МР. Возвращаясь к Вашему письму от 8.10, когда я пишу о таланте редактора, то это не комплимент, а тезис. <…> А именно, я говорю о работе редактора как об особом типе мыследеятельности (надеюсь, Вы уже привыкли к этому неологизму? Он довольно неуклюж эстетически, но лучшего пока никто не предложил), к которому применимо обычное мое деление на редактирование-2 («творчество») и -1 (исполнение своих функций согласно должностной инструкции). Второй случай (1) отличается выпадением мыслительной составляющей: остается голая деятельность, воспроизводимая по норме. Тогда можно говорить о профессионализме, мастерстве, но о таланте – вряд ли. В Вашем же отношении к тексту всегда чувствуется мысль. (Помните, Вы мне писали недавно, что последнюю мою статью дочитывали механически, и это Вас явно не удовлетворяло.) Поэтому мне так хорошо с Вами работается.

1.11.03. АМ.…порой мне в голову лезла крамольная мысль. Коль скоро я упрекал Вас в некоторой усложненности какой-то из статей, то вправе ли я был это делать, не попытавшись литературной правкой упростить изложение, сделать его более доступным не привыкшему к научным текстам читателю, не показав Вам на примерах, как это можно было бы сделать. «Не облегчаю ли я себе редакторскую жизнь и работу?» – задавал я сам себе вопрос. Тем более что моя сила и слабость как редактора состоит как раз в том, что я очень легко проникаюсь мыслями и стилем автора, быстро становлюсь его единомышленником, и это снижает мою критичность, из-за чего не все нуждающееся в поправках оказывается исправленным. Можно сказать, что я соглашатель. Не раз моя жена, тоже редактор, читая за мной тексты, которые я редактировал, указывала на не замеченные мною погрешности. Это повергало меня в уныние, но ничего не изменяло в дальнейшей редакторской работе. Натура сильнее разума.

8.11.03. АМ.…Что касается Вашего вопроса, стоит или не стоит «бросить такой хулиганский тезис» о том, что гуманитарные науки не науки, а нечто иное, то уверенности в том, что это ляжет в книгу уместно и гармонично, не испытываю, хотя мне лично эти Ваши соображения очень дороги и интересны. И вот почему. Когда я начал задумываться о том, что такое редактирование как предмет, учебная дисциплина, мне это нужно было, чтобы осмыслить собственную работу и точнее определить, чему и как я должен учить слушателей курсов и факультета повышения квалификации. Тем более что в Полиграфическом институте эта дисциплина странно называлась «Теория и практика редактирования», хотя в учебнике с таким же названием трудно было обнаружить и то, и другое. Я в конце концов посчитал, что предмет «редактирование» – предмет чисто практический, методика деятельности. Но, с другой стороны, не мог не понимать, что без каких-то теоретических основ этой работы ничего руководящего слушателям дать не сможешь. Как искусство редактирование почти целиком зависит от исполнителя. И все же что-то вроде руководящей звезды ему необходимо, чтобы меньше совершать ошибок и лучше творить свое искусство, поскольку научить искусству, вообще-то говоря, нельзя.

Но т. н. теорию и практику редактирования всерьез считали одной из наук, входящих в книговедение. А я еще и собрался диссертацию писать и защищать, выбрав темой «Теоретико-методические основы редакторского анализа». Но я что-то расписался. Кандидатскую я защитил в 1977 г., но думать иначе не стал, хотя и в ней своим мыслям не изменил. Так вот такая «наука», как редактирование, хорошо вписывается в Вашу концепцию, хотя Вы больше оперируете серьезными гуманитарными науками, а может быть, точнее, дисциплинами. Сначала я очень удивился, когда Вы вывели методологию за пределы наук. А теперь Вы и философию отправляете туда же. Впрочем, это последовательно: ведь методологию, вероятно, следует отнести к комплексу философских дисциплин. Или я ошибаюсь?

<…> Вы спрашиваете, есть ли хорошие книги о редактировании. Это ставит меня в неловкое положение. Хороших нет. Но я был бы рад, если бы познакомились с моей книгой «Методика редактирования текста» (2-е изд. М., 1980), в 1-м издании «Методика и техника редактирования текста» (М., 1972). Не потому, что я считаю ее хорошей. Как раз у меня очень много к ней претензий. Во многом, когда я ее писал, я пошел по пути компромиссов. Основная претензия у меня к ней, что ее главы, которые рассматривают анализ и оценку разных сторон редактируемого произведения, не растут из одной точки, а построены по-разному, исходя из собранного мною материала, а не из какой-то ясной концепции. Т. е. я строил материал, а не подбирал материал под идею. Это свидетельствует о том, что я не нашел единого корня для развития представлений о работе редактора над различными сторонами произведения.

Еще одна претензия – налет идеологического, т. н. классового подхода, без чего ее нечего было пытаться издать, хоть он и невелик, но все же присутствует. Да и рецензент, редактор Политиздата, заострил на этом внимание, посчитал, что я недостаточно развил ленинский, партийный подход, но, слава Богу, Госкомиздат, который должен был дать издательству разрешение на выпуск книги ее работника, да еще главного редактора, отнесся к этому формально и ни на чем не стал настаивать. Тем более что общий вывод рецензента был весьма положительным.

Как раз в научной стороне этой книги, в ее методологии, я совсем не уверен, а практическая ее польза несомненна и проверена временем. Читатели (среди них медики, экономисты и другие сочинители деловых текстов) писали мне благодарственные письма по той причине, что моя книга помогала им писать статьи и книги лучше, чем они это делали ранее. То, что должны были анализировать и оценивать редакторы, одновременно было тем, что полезно знать пишущим. Ведь этому действительно никто не учит. А я к тому же старался быть очень прагматичным. Тем не менее получается, что я считаю возможным рекомендовать Вам свою книгу, когда Вы просите порекомендовать хорошую книгу о редактировании, а я считаю ее такой лишь частично.

<…> Недавно вышел учебник для вузов С.Г. Антоновой и других «Редактирование: общий курс» (М., 1999). Это настоящая профанация дисциплины. Фурсенко просил меня написать на нее рецензию. Я когда познакомился с нею, сказал, что рецензия моя не может быть положительной. Он посоветовался с директором Книжной палаты Ленским (он же гл. редактор «Книги»), и тот сказал, что он не против публикации под грифом «В порядке обсуждения». Я написал, и она была опубликована в сопровождении положительной рецензии ленинградского преподавателя Н.П. Лаврова, которая должна была нивелировать плохое впечатление читателей от моей рецензии. Не думаю, что это получится на практике, потому что Лавров не опровергает ни одного из моих замечаний, а рассуждает абстрактно о том, что такие учебники нужны. Беда в том, что если учебник таков, то, значит, и уровень преподавания такой же.

Однако не следует думать, что мы с А.Э. обсуждали только такие общие вопросы. Редакторская работа над текстом (по мере его написания) шла своим ходом. Для А.Э. не было мелочей. Вот, например, как он отреагировал на мою квалификацию слова «издательство» как отглагольного существительного.

4.01.04. АМ. Является ли слово издательство отглагольным существительным? Если судить по «Словарю-справочнику лингвистических терминов» Д.Э. Розенталя и М.А. Теленковой (2-е изд. М., 1976), то и да, и нет. Цитирую определения:

Общее: «Слова разных частей речи, образованные от глагольной основы».

Определение отглагольных существительных: «Существительные, образованные от глагольных основ и обозначающие опредмеченное действие (состояние, процесс), т. е. представляющие его в отвлеченном смысле». Далее следует перечень способов образования отглагольных существительных:

«а) безаффиксным способом словообразования: ввоз, вывоз, заплыв и т. д.;

б) суффиксальным способом словообразования: с суффиксами —ани-е, – ени-е: барахтанье, бурение и т. д. (слова издание в перечне примеров нет, но оно сюда подходит); с суффиксами – ти-е (ть-е): бритье, вздутие, взятие и т. д.; с суффиксом – к-а: варка, вклейка, возка и т. д.; с суффиксом – ёж-: грабеж, платеж и т. д.; с суффиксом – ёжк-а: бомбежка, кормежка, зубрежка и т. д.; с суффиксом – б-а: молотьба, пальба, резьба и т. д.» (с. 260, 261).

Вот и судите. По общему определению у Вас все правильно. Но определение отглагольных существительных вселяет сомнение: а) способа образования с таким суффиксом нет; б) считать, что слово издательство обозначает опредмеченное действие, трудновато. Пытался вспомнить аналогичным образом образованные слова (с суффиксом – ство от глагола, но что-то не сумел подобрать, хотя, наверно, это можно сделать; например: глушительство – от глушить, издевательство – от издеваться), но на уровне моего ощущения примеры далеки не аналогичны. Что-то мешает мне воспринимать слово издательство как обозначающее опредмеченное действие: Он занялся издательством (не изданием).

Так что решайте сами. Если Вам очень нужна именно такая, грамматическая характеристика слова издательство, то оставьте все, как у Вас было. Если можно без этой характеристики обойтись, снимите ее. Сокращение многие редакторы считают лучшим способом устранить сомнение и неуверенность. Выбросил, и вопрос снимается.

А вот еще, кстати, показательное обсуждение слова «обеспечить».

30.01.04. АМ. О злоупотреблении словом «обеспечивается» поговорю особо. Санкции никакой Вам дать не могу по следующим причинам. Конечно, глагол «обеспечивает» в своем полном значении не хуже других, но беда в том, что в деловых текстах (особенно в научно-технической литературе, канцелярских документах и др.) он превратился в полузнаменательный глагол-связку, к которому прибегают при расщеплении сказуемого, которое свойственно канцелярскому стилю речи и лишь без нужды усложняет текст. Во многих случаях глагол этот засоряет текст, а без него текст ничего не теряет, только приобретает простоту и бо`льшую ясность.

Вот характерный пример из технической статьи:

«Для получения требуемого качества записи печатных форм необходимо обеспечить точную фокусировку лазерного луча в точке его падения на поверхность формной пластины».

Убираю лишние слова «получения» и «обеспечить»:

«Для требуемого качества записи печатных форм необходима точная фокусировка лазерного луча в точке его падения на поверхность формной пластины».

Разве текст от этого не стал короче и проще?

В рецензии на учебник «Редактирование: Общий курс» (опубликован в сб. «Книга. Исслед. и материалы» [2000, сб. 79]) я привел ряд примеров злоупотребления глаголом «обеспечивает», что недопустимо для тех, кто обучает редакторов <…>

Не буду продолжать, хотя у меня выписаны еще несколько таких же или еще худших пассажей с глаголом «обеспечивается».

Надеюсь, что мои примеры и доводы поколеблют Ваше пристрастие к этому глаголу, и Вы будете более осмотрительно прибегать к нему.

31.01.04. МР. По поводу «обеспечения» Ваши резоны я понимаю и принимаю. Примеры бессмысленного употребления слова обеспечение достаточно убедительны. Но, если идти таким путем, придется выкинуть из русского языка половину его лексики. Слово-то прекрасное: о-бес-печить: я так понимаю, что оградить от печали. И спрашиваю, каким словом воспользоваться, если мне надо не просто «добиваться», а «добиваться заранее, постоянно и с полной ответственностью», и уж тем более не «создавать условия», как Вы пишете в другом месте, а «создавать и поддерживать не только условия, но и все остальное (например, источники ресурсов), что необходимо для…»?

Кстати, альтернативный «выбрасыванию» слов из языка метод предлагал в свое время Шкловский: остранить затасканное и замызганное слово. Можно, например, написать его с дефисами, намекая на этимологию (как выше).

20.01.04. АМ.…Вы написали сложнейшую статью, сложнейшую и по материалу, и по восприятию для читателя. Не могу сказать, что Вам статья не удалась. Но она плохо вписывается в сборник. Не по теме, а по сложности материала, рассчитанного на другого читателя, чем основной читатель сборника. Впрочем, Вам теперь, может быть, удастся переложить все написанное в расчете на понимание и на интерес именно читателя-библиофила. Все же большинство читателей этой категории не интеллектуалы, привыкшие к чтению философской и подобной литературы. Вы в своей статье беседуете как раз с интеллектуалами о близких материях. Сдается мне, что при переложении надо подумать и о композиции статьи. План ее читателю нужно все время видеть, а этого, пожалуй, не происходит. Привязка к библиофильским проблемам пока слабая, а это ведь вещь для сборника обязательная. Не так ли?

Задним умом я все же чувствую некоторую неловкость, так как, спеша познакомиться с Вашей статьей, читал ее только один раз и на экране монитора, а это не лучшие условия для точной оценки. Тут возможны ошибки. Во всяком случае, первые впечатления мои таковы. И Вы уж сами решайте, как к ним отнестись.

За отсутствием места здесь невозможно даже фрагментарно воспроизвести всю нашу переписку, посвященную работе редактора. Вот несколько характерных отрывков. Работа над текстом моей статьи о «Созидательной работе редактора» непосредственно перетекла в обсуждение текста самого А.Э., готовившегося для третьего издания его «Методики редактирования текста» (М., 2005).

13.02.04. МР. Признаться, Ваше последнее письмо меня расстроило. Я не рассматривал нашу переписку как «производственные отношения» автора и редактора, но, может быть, бессознательно, придав делу такой поворот, Вы заставляете меня снова рефлектировать. <…> Говоря о производственных отношениях, я имею в виду, что они (по понятию) суть отношения кооперативные; отношения, если вспомнить Фромма, по принципу обладания, а не бытия. В случае автора и редактора они соответственно строятся как обмен монологами.

Но наша переписка мне кажется многослойной и диалогической. Многослойной в том смысле, что под слоем отношений автор – редактор, который, конечно, же присутствует, лежит для меня совсем другой слой, – отношений скорее соавторов (так или иначе, равноправных корреспондентов). «Соавторство» здесь, конечно, необычное, но ситуация диалога вполне типичная: у каждого из нас свои цели – Вы готовите переиздание «Методики…», я пишу статьи для «КСО», – но при этом у нас есть общий интерес: выстроить свои представления о профессии редактора. Именно наличие общих интересов (общей рамки) при различии целей – это в моем понимании идеальные условия диалога. Но я вижу в нашей переписке еще и третий слой – человеческих, дружеских, если позволите, отношений, который мне важен сам по себе, безотносительно к содержанию обсуждения.

<…> Рассматривать такие отношения как производственные, на мой взгляд, трудно. Производственные отношения в принципе не могут быть диалогичными. Если не бояться высоких слов, я бы сказал, что у нас это творческий союз, в рамках (и посредством) которого не просто воспроизводится – по известным схемам и нормам – кооперация автора с редактором, а развивается «коллективная мыследеятельность» (есть в методологии такой термин). Ее продуктами и будут наши публикации. И если мы при этом в чем-то разойдемся – тоже неплохо: читателям придется самим разбираться.

Если теперь вернуться к содержанию нашего обсуждения, то для меня вопрос будет ставиться примерно так: каким образом следует представлять себе отношения автора с редактором (а, насколько это возможно, обобщенно – участников издательского процесса), чтобы создать условия для развертывания коллективной мыследеятельности? При этом еще надо учитывать сильное ограничение: если и пока таковая не возникает (а это, как Вы понимаете, как раз и есть массовый случай), предлагаемое представление должно обеспечивать «нормальную» работу коллектива, т. е. издательский процесс должен воспроизводиться и идти по нормам пусть и не творческой, но культурной производственной деятельности. Туда бы он у нас и пошел, если бы я согласился выступать в роли автора, предоставив Вам быть только редактором.

Я стараюсь сформировать представления о профессии редактора, удовлетворяющие изложенным требованиям. И, обратите внимание, без Вас даже не взялся бы за такую работу. И если бы не было Ваших ранее написанных и изданных книг, то вряд ли бы мы добрались теперь до того места в развертывании темы, где мы находимся. При этом я еще понимаю, что работа такого рода в принципе бесконечна. Т. е. Вы уже свой вклад внесли раньше, а теперь ситуация изменилась, и мы с Вами, если повезет, можем внести в нее свой вклад, сообразный текущей социокультурной ситуации. Но ситуация «уйдет», а история-то будет идти своим ходом дальше. Другие люди продолжат эту работу, может, и про нас вспомнят…

Вот, облегчил душу и надеюсь, что Вам тоже настроение не испортил.

14.02.04. АМ. Теперь моя очередь выражать огорчение тем, что огорчил Вас, потому что, как и Вы ко мне, так и я к Вам испытываю самые дружеские чувства. Как и Вы, так и я считаю большой удачей для себя наше сотрудничество и особенно Ваш интерес к кровным для меня проблемам редактирования. <…> Вы заставили меня искать дополнительные аргументы в защиту моих представлений о редактировании, помогли увидеть некоторые слабости, т. е. оказали большую помощь, независимо от того, готовил ли бы я новое издание «Методики…» или нет. А наша переписка сегодня для меня – источник интеллектуального удовольствия. Да и, не буду скрывать, все мои эпистолярные друзья прошлых лет ушли в мир иной, и мне не с кем сегодня делиться своими мыслями и соображениями профессионального характера. Так что, пожалуйста, продолжим наш диалог на пользу обоих и забудем огорчения.

Я был не прав, предложив закончить обсуждение наших разных представлений о редактировании. Сделал я это лишь потому, что мне показалось, что мы начинаем повторяться. И еще один нюанс. Как редактор Вашей статьи о редактировании я считал необходимым ограничить себя в ее критике, так как это не должно входить в мою задачу. Я не должен доказывать Вам, что Вы в чем-то ошибаетесь, только потому, что придерживаюсь другой точки зрения. Я могу и обязан по-дружески только обозначить некоторые слабости Вашей позиции, если могу их разглядеть, чтобы Вы могли эти слабости устранить. Не более того. Вот мне и показалось, что я начал выходить за дозволенные мне рамки.

Еще никто до Вас не читал мою «Методику…» так вдумчиво, серьезно и с внутренним интересом. А как это дорого для автора, Вы, как автор, должны хорошо понимать. На этом, пожалуй, кончу. И жду продолжения нашего диалога о старых и новых темах.

28.07.04. АМ. Перечитывая текст своих «теоретических» глав, чтобы устранить те оплошности, на которые Вы мне указали, я все более убеждаюсь, что моя «теория» редактирования и редакторского анализа – это выдумка, а не серьезно выверенное аналитическое построение. В ней что-то все же есть, но она слабость моей книги и при всех поправках ею останется. Сила моей книги, а в ней сила есть (без лишней скромности это признаю) – в практической направленности, в прагматике. Это оправдывает то, что я занимаюсь ее подготовкой к переизданию, и даже Вас приобщил к этому делу, хотя и не по моему почину, а из-за Вашего методологического интереса к редактированию как деятельности. Что же касается теоретической части, то, может быть, она побудит к размышлению будущих теоретиков редактирования, послужит для них платформой и, отвергая ее, они предложат нечто более вразумительное.

28.07.04. МР. Вы напрасно так уничижительно отзываетесь о первых главах своей «Методики». Мне кажется, что если не упоминать слова теория, то все становится на свои места, а текст Ваш вполне содержателен. Зачем ему быть теорией, когда теория здесь, в сущности, не нужна или даже невозможна. У любой деятельности есть собственное содержание, которое требует экспликации, но сама деятельность при этом не может стать предметом теории естественно-научного типа. Другой же тип теории пока только разрабатывается и еще не стал достоянием культуры.

31.07.04. АМ. Я уже стал полным сторонником Вашей точки зрения на миссию редактора, т. е. что автор создает произведение, а книжный редактор – книгу, что его миссия защищать культуру книги и все в ней. Но дьявол тут же задал мне каверзный вопрос: А каковы побудительные силы для такого поведения и такой работы редактора? Почему он будет это делать? Не проще ли ему быть воплощенной функцией а ля Слуцкий? Что его заставит сегодня? По размышлении я пришел к выводу, что если не общественные идеалы, то, может быть, любовь к книге как элементу современной культуры. Я приписывал необходимость высоких общественных мотивов для успеха в редактировании текста потому, что сам видел, как углубляет мое зрение именно та сверхзадача, которую я ставил перед собой – снабдить нужными для работы книгами издательских работников вообще и редакторов в частности. Тут было удачное совпадение тематической области и личных интересов. На такой основе и общий интерес к тому, чтобы книга не только содержанием, но и всем остальным удовлетворяла читателя, углублялся, заставлял изучать книжный организм. Нужно сказать, что к тому же я был подвержен сильному влиянию советской коммунистической пропаганды и всерьез воспринимал внешний антураж значимости общественных интересов, и они были для меня очень важным стимулом для работы. Сегодня всё иначе, но что-то должно вдохновлять редактора и двигать им, чтобы он сделал все для создания прекрасной книги. Что Вы думаете по этому поводу?

И еще когда-то в одном письме на мой вопрос о диалоге как заботе редактора Вы написали, что ответите, но позже. Если у Вас найдется для этого время, то покажите это на самом элементарном примере. У меня есть смутные догадки, но они очень смутные, а так как мыслитель я никакой, то Ваша подсказка помогла бы мне обогатить текст «Методики редактирования текста».

<…> Если культура книги снова и снова выносится на обсуждение, то, значит, организаторы семинаров, круглых столов и конференций озабочены ее состоянием, но улучшить его нельзя разговорами и стенаниями, для этого нужно что-то делать. Предложения мои были изложены в тезисах для книговедческой конференции, но одного не было. Надоумили на него меня Вы. А именно, что для роста профессионалов среди книжных редакторов нужно создать их лигу или ассоциацию. Она по сути своего предназначения будет среди прочего заниматься и тем, что необходимо делать для развития и подъема культуры книги и издания.

1.08.04. МР. Что же заставляет людей (в т. ч. и редакторов) работать не за страх, а за совесть? Индивидуально – все, что угодно: одного любовь и интерес к делу, другого – честолюбие, третьего жена подзуживает. В плане же общественно (и культурно) значимом Вы сами отвечаете на этот вопрос в другой части письма и в другом контексте: для роста профессионалов среди книжных редакторов нужно создать их лигу или ассоциацию. Она по сути своего предназначения будет среди прочего заниматься и тем, что необходимо делать для развития и подъема культуры книги и издания. Или, добавил бы я, сохранения здоровья людей и подъема медицины, если речь идет о врачах, но, что более важно, так же для развития профессии – в нашем случае – редактора, сохранения и обогащения профессиональной редакторской культуры. Во всем этом, т. е. в несении ответственности за качество продуктов своего труда, профессиональную культуру и миссию, и состоит назначение любого профессионального сообщества (в отличие от профсоюза).

<…> По поводу диалога сегодня я бы отвечал так. <…> Для книги характерно ее употребление не как источника информации и т. п., а как «инструмента для производства собственных мыслей» (У. Эко). Но таким образом книга может употребляться только в режиме диалога, который приходится понимать не как обмен репликами, а как сложную «двух-трехэтажную» систему коллективной мыследеятельности (см. «Коммуникация, общение, диалог»). В этом контексте чтение предстает необычным образом: оно выступает как коллективное занятие, в котором задействованы не только автор (произведения) и читатель, но еще целый ряд других позиций, связанных с созданием книги, с одной стороны, и с референтной группой читателя – с другой. (На будущее: здесь, наверное, уместно говорить об авторской и читательской группах.) В связи с этим, а так же потому, что книги часто читаются совсем не там и не тогда, где и когда пишутся (и даже издаются), возникает проблема понимания (совершенно, заметьте, не характерная для СМИ). Это очень интересный тематический узел, где сходятся вместе вопросы герменевтики, «речезнания» [в отличие от языкознания], «теорий» чтения и книговедения, каким мы его с Вами обсуждаем, т. е. не науки, а области мысли, посвященной книге.

Вот в этом интеллектуальном бульоне и сформировалась профессия редактора. Но «бульон» этот не отрефлектирован и не структурирован, здесь пока господствуют «превращенные формы» наподобие разных наук и теорий, совершенно здесь неуместных.

<…> Ключевая мысль всего сказанного видится мне в тезисе о принципиальной коллективности чтения как особого рода практики. Давно утерянная традиция старого семейного чтения была, возможно, порождающей для феномена русской интеллигенции.

Спасибо за Ваши вопросы и извините за невнятность ответов. Я постараюсь исправиться.

 

В.Т. Кабанов

[52]

Из прошлого

Издательство «Книга» находилось в непосредственном ведении Госкомиздата по двум обстоятельствам: во-первых, оно издавало «ведомственную литературу», то есть всяческие серийные брошюрки по вопросам издательского дела, полиграфии и книжной торговли, а во-вторых, выпускало все информационные издания, подготовленные Всесоюзной книжной палатой, включая каталожные карточки для библиотек. Такое было скромное рабочее издательство. Но это изначально. Пока не стал директором Владимир Федорович Кравченко. Он прибыл на эту должность из Молдавии и со всею бешеной энергией провинциала стал превращать рабочее издательство в элитное-столичное. Создал редакцию миниатюрных и малоформатных изданий, редакцию искусства книги, редакцию факсимильных изданий… Он как бы расширял и расцвечивал ведомственные рамки, а на самом деле всем новым редакциям отдавал приоритеты, обрекая старые, «рабочие», на третьестепенность и в тайне мечтая вообще от них уж как-нибудь избавиться.

Каждая вновь возникшая редакция самим своим существованием все глубже задвигала в тень ведомственные. Изящные малоформатные издания легко затмевали полезные брошюрки, а редакция художественной литературы с ее серией «Писатели о писателях» более всего прославила издательство «Книга» и постоянно занимала первое место в соцсоревновании, что отражалось на размере квартальных премий.

Владимир Федорович безудержно расширял репертуарные рамки своего издательства, сам подчеркнуто оставаясь в рамках служителя интересов Госкомиздата. Он хорошо знал правила и строго их соблюдал. Характерный штрих: узнав о том, что у меня есть рукопись книги моей об Алексее Константиновиче Толстом, Кравченко сказал:

– Это прекрасно. Но, к сожалению, Вячеслав Трофимович не член Союза писателей, а значит, не подходит для серии «Писатели о писателях». Алексей Толстой, конечно, писатель, а Вячеслав Трофимович – нет.

Когда меня приговорили к издательству «Книга», я ничего этого еще не знал и не подозревал, куда меня закинула судьба. Да ведь и те, кто меня сюда закинул, тоже ни о чем таком не подозревали. Они все думали, что это ихнее ведомство и что они у руля, а между тем хитроумный Кравченко потихонечку прибирал к своим натруженным рукам эту министерскую структуру и кропотливо делал из нее лучшее в мире издательство.

Все внешние его сношения снизу вверх легко, изящно и красиво решались с помощью великолепных и по тогдашним меркам очень дорогих образцов его продукции – миниатюрных и малоформатных книжечек.

Ему, конечно, чрезвычайно повезло в двух обстоятельствах: главным редактором издательства был Аркадий Эммануилович Мильчин, а главным художником – Аркадий Троянкер. Кравченко очень не любил и того и другого, чуя их интеллектуальное и профессиональное превосходство, но как человек практический обоих не только терпел, но берег, зная, что эта пара гнедых пока что тянет его телегу в светлое завтра.

Да, Аркадий Эммануилович поистине явился мне как бог книгоиздания! Он знал про книгу все, что можно знать об этом предмете, разнообразном и непостижимом, как Вселенная. Он знал, что даже прекрасно написанная книга в процессе небрежной подготовки ее к печати (или пущенная в печать вообще без подготовки) готова утерять, утратить или сделать труднодоступными для читателя многие свои смыслы. Аркадий Эммануилович – искуснейший настройщик книги, этого изумительного инструмента, без верной настройки которого ни автору не дано сыграть все тонкости своей мелодии, ни читателю их уловить.

Лучшие книговеды Москвы (и не только Москвы), историки книги, литературоведы, историки литературы, прозаики и даже поэты приходили к Мильчину в кабинет, хорошо уже зная, что разговор с главным редактором будет с его стороны доброжелательным, но и требовательным и всегда с полным пониманием всех профессиональных тонкостей обсуждаемой темы. В самом же издательстве редакторы говорили с Аркадием Эммануиловичем на родном редакторском языке, полиграфисты – на полиграфическом, экономисты – на экономическом, а корректоры – на своем, художники – на своем. Лишь администраторский язык был Мильчину в тягость. Язык же книги – во всех его аспектах – был для Аркадия Эммануиловича язык природный.

Главный редактор сразу понял, что практикой издательского дела я, конечно, не владею, вообще ее не знаю, но это его не смущало. Он почувствовал, что я не пропащий. Я приглашался к нему в кабинет, как только кто-то приходил с какой-либо проблемой, слушал, внимал и получал необходимые растолкования и пояснения. И стало мне понятно, что я – вне конкурса и без экзаменов – поступил по случаю в самую высшую школу книгоиздательского дела при очень к тому же приличной не стипендии, а зарплате.

Но мне по разным обстоятельствам необходимо было кинуться в отпуск, я уехал в Геленджик, а когда вернулся и радостно влетел в кабинет своего главного редактора, Аркадий Эммануилович, стараясь удержать на ровной ноте голос, произнес ужасную фразу:

– А я сегодня работаю последний день. Меня отправляют на пенсию…

 

А.С. Красникова

[54]

Глубокоуважаемый и дорогой

* * *

Моим первым местом работы, связанным с редактированием, была компания, которая делала сайты и придумывала рекламу. И в первый же день мне там выдали книгу – увесистый черный кирпич – с такими примерно словами: «Вот тебе библия редактора». Это, конечно, был «Справочник издателя и автора», и называли его все, конечно, никаким на справочником, а просто «мильчиным»: «Загляни в мильчина, что он говорит? Одолжи мне мильчина, своего не могу найти».

Так я, как и многие редакторы, впервые познакомилась с Аркадием Эммануиловичем Мильчиным, точнее, с его самой известной книгой. Его справочник и сейчас остается наиболее авторитетным в издательско-редакторской области, последнее его издание вышло в 2014 году, вскоре после смерти А.Э.

Еще об Аркадии Эммануиловиче говорили так: «Мильчин – патриарх редактирования». Он виделся нам – мне и моим коллегам (все мы, филологи, лингвисты, историки, занялись редактированием, не получив профессионального редакторского образования) – главным и чуть ли не единственным авторитетом, этаким Монбланом на почти равнинной местности. Интересно, что А.Э., размышляя о своей роли в истории книгоиздания и редактирования, тоже использовал метафору, связанную с рельефом, но совсем другую: «Таких [как я] немало. Это не более холмика на ровном месте» (с. 534 наст. изд.).

* * *

Я работала, продолжая учиться в университете, на факультете теоретической и прикладной лингвистики (ТиПЛ) в РГГУ. И вот очередной осенью (кажется, это был 2000 или 2001 год) обнаружилось, что великий Мильчин будет вести у нас небольшой спецкурс. Его пригласил заведующий кафедрой ТиПЛ Сергей Иосифович Гиндин.

А.Э. и на вид был Главным Редактором. Приходил на занятия с толстым потрепанным портфелем, из которого доставал старые желтые листы с конспектами, записями и выписками, какие-то газетные вырезки. Говорил он размеренно, книжно – будто читал. В своей тщательности, дотошности и стремлении ничего не упустить А.Э. часто проговаривал то, что более «быстрые» лекторы могли бы и проглотить. Он казался человеком-книгой, человеком на пьедестале. При этом каждый раз, когда ты задавал ему вопрос, оказывалось, что никакого пьедестала нет: А.Э. всегда тебя слышал, понимал суть вопроса и отвечал подробно и искренне. Было интересно.

Однажды А.Э. пришел с третьим изданием своей «Методики редактирования текста» и сказал, что раз вышел учебник, он не станет тратить время в аудитории на теорию: читать мы можем и дома, а на уроках будем заниматься практикой.

Студентов к нему на лекции и семинары обычно ходило не очень много. Думаю, многие лингвисты просто не понимали, что у них есть возможность поучиться у звезды такого масштаба. Кто-то совсем не собирался заниматься редактированием, а кто-то выбирал спецкурс, исходя из того, что проще сдавать. Считалось, что А.Э. сдавать очень трудно, потому что он все оценивает предельно честно, и те, кто получал у него пятерку, страшно гордились. Потом, через несколько лет, А.Э. рассказал мне, что на экзамене всем делал поблажки и, на его взгляд, раздавал студентам хорошие оценки чуть ли не за просто так.

Через несколько лет А.Э., видимо, устал от преподавания и ушел из РГГУ. Вскоре после его ухода меня попросили вести вместо него тот самый курс редактирования – он назывался «Лингвистические основы редактирования текстов». С тех пор я уже около десяти лет веду курсы по теории и практике редактирования, видела много разных учебников и учебных пособий, а «Методику» Мильчина перечитала раз двадцать. И, на мой взгляд, она до сих пор остается лучшим, что выходило у нас на эту тему, одним из немногих учебников, которыми можно пользоваться осмысленно.

* * *

Новый виток нашего знакомства начался через несколько лет после того, как А.Э. перестал преподавать. В 2009 году я разговаривала с Катериной Андреевой, которая работала в Студии Лебедева – дизайнерском бюро, незадолго до нашей встречи выпустившем новое издание «Справочника». Тогда я и узнала, что у А.Э. есть огромная коллекция вырезок и выписок о редактировании и Студия Лебедева собирается сделать сайт, на который выложат эту коллекцию целиком. Я тогда работала в издательстве «Новое литературное обозрение» и сразу захотела сделать из этой коллекции книгу. И написала А.Э. письмо по электронной почте.

А.Э. в то время было за 80, ящик на gmail.com он завел себе незадолго до начала нашей переписки, но уже вовсю пользовался электронной почтой. Помню, сначала меня очень удивило, что пожилой человек так хорошо и быстро освоил компьютер. А вскоре стало очевидно, что А.Э. вообще обладает потрясающе деятельной натурой и живым неленивым умом: он ничего не делал для галочки, всегда готов был подумать, вникнуть во все детали и освоить новое, если нужно для дела.

На мое предложение сделать книгу А.Э. откликнулся не сразу: некоторое время он сомневался, получится ли сократить огромную коллекцию до объема одного, пусть толстого тома, а потом все-таки согласился.

Так мы начали вместе работать. Сначала над антологией «О редактировании и редакторах», для которой А.Э. выбрал лучшее из своего собрания. Это была непростая работа, которая заняла почти два года, но в результате, на мой взгляд, вышла отличная книга – она получила премию «Книга года 2011». На моем экземпляре А.Э. сделал такую дарственную надпись:

Дорогая Анна Сергеевна! Без Вас эта книга никогда бы не состоялась.

Бесконечно благодарный Вам составитель, желающий Вам всяческих успехов и удач и на редакторской стезе, и на преподавательском поприще.

Последней книгой, которую выпустил А.Э., стал сборник его статей и заметок «Как надо и как не надо делать книги», над которой я тоже работала как редактор (Новое литературное обозрение, 2013).

* * *

Мне кажется, что за время нашей работы, с 2009 по 2014 год, мы с А.Э. подружились. Переписываться мы начинали с формального «глубокоуважаемый», потом перешли на нейтральное «уважаемый», а потом на «дорогой». И все это время меня снова и снова поражали в А.Э. несколько качеств. Во-первых, его работоспособность: А.Э. был человек невероятно энергичный, свои тексты, например, он переделывал с такой скоростью, что я не успевала редактировать все версии. Во-вторых, простота и скромность: патриарх редактирования, А.Э. никогда не возвышался над собеседником, часто спрашивал его мнения, да и вообще не стремился утвердить свою точку зрения, просто искал хорошее решение в каждом конкретном случае. И в-третьих, доброта и щедрость: А.Э. всегда был очень открытым в общении, очень честным, без тени лукавства. Он искренне любил свое дело и был готов поделиться всем, что знал (а знал он все), объяснить свой ход мысли.

Вот это удивительное сочетание огромной, важной работы и больших идей с невероятной простотой, добротой и открытостью делало Аркадия Эммануиловича для меня, да и для многих вокруг, ориентиром не только в профессии, но и в жизни. Знать его было большим счастьем, он подарил и продолжает дарить мне очень многое.