В октябре 1853 года Турция объявила войну Россия, а в марте 1854 года к Турции присоединились Франция и Англия. Война была названа Крымской, поскольку разворачивалась по преимуществу в Крыму, однако в 1854 году флот англо-французской коалиции действовал также в Балтийском море и готовился атаковать Кронштадтскую крепость. III Отделение принимало соответствующие военному времени меры. В мае 1854 года главноначальствующий III Отделением граф А. Ф. Орлов издал распоряжение об отобрании у выезжающих за границу англичан и французов бумаг чрезвычайной важности и задержании самих иностранцев, эти бумаги провозящих (оно процитировано выше, на с. 113–114).

И вот в этих-то обстоятельствах 27 июля 1854 года из Министерства внутренних дел поступает в III Отделение следующая бумага, датированная 26 июля и подписанная «за гражданского губернатора» вице-губернатором Н. М. Муравьевым:

25 сего июля на пароходе, принадлежащем г. Вышинскому, приехали в г. Шлиссельбург три неизвестных иностранца, наружность которых показалась тамошнему городничему подозрительною, подозрения его тем еще более начали оправдываться, когда те иностранцы сняли с парохода собственную их лодку, опустили в Неву и отправились по направлению в крепость, на требование же видов они [таковых] не представили, а объявили, что они французские подданные Леон Дюшен, Карл Парфе и Генрих Цимерман, приехали в Шлиссельбург будто бы для прогулки и живут постоянно в С [анкт] – Петербурге. При них находилась собственная их лодка, карта с окрестностями С [анкт-] Петербурга, маленький топорик и книга на французском языке.

По обстоятельствам настоящего времени означенных лиц с найденными при них вещами и отобранными показаниями имею честь представить при сем в III Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

Что такое «обстоятельства настоящего времени», понятно: это обстоятельства военные. Обстоятельства совершенно не подходящие для того, чтобы подданные державы, с которой Россия находится в состоянии войны, катались на лодке под стенами Шлиссельбургской крепости, хоть и утратившей к этому времени военное значение, но все-таки остававшейся государственной тюрьмой. Астольф де Кюстин, побывавший в России в 1839 году, во время вполне мирное, получал разрешение на поездку в Шлиссельбургскую крепость от военного министра.

Поэтому шлиссельбургский городничий был, что называется, совершенно в своем праве, когда арестовал трех французов. Он представил их петербургскому гражданскому губернатору, а тот «препроводил сих иностранцев в III Отделение». 27 июля 1854 года «в час с половиною пополуночи» трое любителей лодочных прогулок «прибыли под арест в Штаб Корпуса жандармов» и были размещены «в комнатах под №: первый в 6-м, второй в 5-м, и последний в 3-м». Иностранцам предложили «вопросные пункты» касательно их имени, возраста, подданства, вероисповедания, постоянного жительства, занятий и, главное, касательно «найденной в лодке карты С[анкт] – Петербурга с окрестностями» («если принадлежит вам, то для какой надобности Вы имели ее при себе, ехавши в Шлиссельбург?»).

Из показаний их выяснилось, что:

39-летний французский подданный католик Карл Парфё «есть наставник сына князя Барятинского (адъютанта Военного министра), в доме которого и живет; отправился в Шлиссельбург для прогулки, не быв знаком ни с Циммерманом, ни с Дюшоном и сошелся с ними только на пароходе»; 29-летний французский подданный протестант Генрих Циммерман «состоит на службе гравером в Ассигнационном банке» и является главным инициатором преступного путешествия: по показаниям его сообщников, «лодка принадлежит означенному товарищу Генриху Циммерману, а карта принадлежит ему же и служит путеводителем в прогулках наших по окрестности на этой же самой лодке» (и вдобавок она «русская, издание Топографического Депо»); наконец, 30-летний католик, французский подданный Леон Дюшон «находится приказчиком в магазине (À la Renommée) брата своего здешнего купца 1-й гильдии Дюшона. Он здесь с малолетства и давно известен III Отделению».

Все трое стояли на том, «что отправились только для прогулки и не брали ниоткуда вида на эту поездку, зная, что оных не требуют на Шлиссельбургском пароходе»; «по делам III Отделения, – докладывал графу Орлову управляющий III Отделением Дубельт, – ни один из означенных иностранцев ни в чем подозрительном замечаем не был»; «неосторожность их состоит в том, что при нынешних обстоятельствах предприняли такую дальнюю прогулку», – и далее Дубельт осведомлялся: «Позволите ли Ваше Сиятельство освободить их?»

Орлов позволил, и Дубельт тотчас собственноручно набросал записку, датированную 27 июля 1854 года: «Немедленно освободить Парфе, Циммермана и Дюшона, но сказать им, чтобы они пожаловали завтра в нашу канцелярию поутру в 11 часов».

Приказание было исполнено: 27 июля в 11 часов вечера французы были освобождены от ареста. На следующий день они, как им и было сказано, явились в III Отделение и

обратились с просьбою о дозволении им вновь отправиться в Шлиссельбург, дабы взять оставленные ими там вещи, вследствие сего выдано им г. управляющим III Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии свидетельство за № 2627, которое по возвращении их в Санкт-Петербург они представили обратно в III Отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.

«Свидетельство» это называлось «билет», данный «на проезд в Шлиссельбург и обратно в Санкт-Петербург».

Вещи французы получили назад, в чем Циммерман дал расписку.

Однако то обстоятельство, что французов отпустили на свободу, никак не означало, что III Отделение потеряло к ним интерес.

31 июля 1854 года Дубельт получает копию с рапорта коменданта Шлиссельбургской крепости генерал-майора Троцкого дежурному генералу Главного штаба, причем генерал этот покорнейше просит его «приказать собрать и сообщить мне сведения о звании и образе жизни означенных иностранцев».

3 августа 1854 года Дубельт отвечает дежурному генералу Главного штаба. Повторив прежние лестные для французов аттестации, он сообщает, что

так как по делам сего Отделения ни один из означенных иностранцев ни в чем подозрительном никогда замечаем не был, то они по приказанию г. генерал-адъютанта графа Орлова освобождены от ареста, с сделанием им должного замечания, что с их стороны было весьма неосторожно предпринять при нынешних обстоятельствах столь дальнюю прогулку без письменного вида.

На этом первый акт прогулочной драмы закончился; но прошел год, и обнаружилось, что петербургских французов не смущает ни продолжение войны, ни внушение, сделанное им в III Отделении летом 1854 года. Летом 1855 года все повторилось снова, разве что с чуть переменившимся составом действующих лиц и чуть измененным маршрутом. Следует заметить, что сама идея о повторном прегрешении в одном и том же роде год спустя показалась такой невероятной позднейшему публикатору, что он, публикуя в 1892 году в журнале «Русская старина» два донесения из этого дела, датированные одно 19 июня [1855 года], а другое – 26 июля [1854 года], отнес их к одному и тому же 1855 году.

Так вот, 20 июня 1855 года, уже при новом императоре Александре II, санкт-петербургский военный генерал-губернатор Павел Николаевич Игнатьев послал главе III Отделения графу А. Ф. Орлову бумагу о происшествии, имевшем место накануне; она называлась «О взятых трех французских подданных»:

19 числа сего месяца береговою земскою стражею, при содействии нижних чинов Уланского Его Величества короля Виртембергского полка задержаны на Лисьеносинском береге, близ редута, приплывшие на лодке трое неизвестных людей, именующиеся французскими подданными: Генрихом Циммерман , Леоном Дюшон и Клавдием Дюшон . Люди сии расспрашивали прибрежных жителей, можно ли проехать чрез цепь. Будучи взяты, они объявили, что проживают в С [анкт] – Петербурге. Из них Циммерман будто бы служит гравером в Государственной экспедиции заготовления бумаг, Клавдий Дюшон содержит магазин на Невском проспекте, под фирмою à la Renommée , а Леон Дюшон живет при нем.

Иностранцы сии препровождены становым приставом в здешний Земский суд, но мною сделано распоряжение к передаче их в ведение С [анкт] Петербургского коменданта для содержания в Ордонанс-Гаузе [комендантском управлении] , впредь до повеления.

Имею честь уведомить о сем Ваше Сиятельство и присовокупить, что как иностранцы эти взяты вблизи редута, в месте расположения войск, то мною донесено об этом г. Главнокомандующему гвардейским и гренадерским корпусами [Ф. В. Ридигеру] с тем, не признано ли будет нужным для снятия показаний с означенных иностранцев назначить офицера, и предписано С [анкт] – Петербургскому коменданту рассадить помянутых арестантов порознь, не допуская к ним никого, исключая офицера, который будет прислан от генерал-адъютанта графа Ридигера, а также предложено обер-полицмейстеру собрать подробные сведения о поведении и занятиях иностранцев и когда они отлучились с места жительства.

В ответ III Отделение 21 июня 1855 года выдает «Справку»:

Генрих Циммерман и Леон Дюшон те самые, которые в прошлом году катались на своей лодке в Шлиссельбурге, были там арестованы и в III Отделении им было сделано внушение, чтобы впредь были осторожнее и при нынешних обстоятельствах не предпринимали таких дальних прогулок.

24 июня 1855 года Игнатьев докладывает Орлову о продолжении расследования и отдельно обсуждает судьбу Клавдия (Клода) Дюшона, который на поверку оказался не французским, а российским подданным:

По собранным ныне, в делах моей канцелярии, справкам оказалось, что из числа задержанных лиц Виктор Генрих Циммерман и Леон Дюшон 25 июля прошедшего года взяты были Шлиссельбургскою градскою полициею по подозрению и при них собственная их лодка, ими привезенная на пароходе из С [анкт] – Петербурга, и карта окрестностей Петербурга. Фридрихсгамскому же и временному с [анкт] – петербургскому 1-й гильдии купцу Клавдию Дюшону выдан из моей канцелярии, вследствие уведомления Вашего Сиятельства от 24 минувшего мая № 1708, о неимении к тому препятствий, заграничный паспорт, с правом возврата, на отъезд в Германию по торговым делам. Этот паспорт был отобран при обыске, произведенном в квартире Клавдия Дюшона.

По обстоятельствам, обнаруживаемым в деле, ныне производимом, заключить можно, что и в настоящее время, как и в прошедшем году, не открыто будет улик к обвинению сих лиц; почему я почел нужным обратиться к Вашему Сиятельству с покорнейшею просьбою почтить меня уведомлением: не следует ли по подозрениям, возбужденным купцом Клавдием Дюшоном на свой счет, удержать выданный ему заграничный паспорт на поездку в Германию.

28 июня 1855 года «господину главному начальнику III Отделения» докладывают из Военного министерства:

Государь Император, по всеподданнейшем о сем докладе, Высочайше повелеть соизволил: просить уведомления генерал-адъютанта Игнатьева о последующем по сему делу.

Вследствие сего генерал-адъютант Игнатьев, в препровождаемом у сего отношении № 840, изъяснив о показаниях арестованных иностранцев Циммермана и Дюшон, а равно и сведениях, которые прежде имелись об них во вверенном ему управлении, уведомил, что, по приказанию Главнокомандующего гвардейским и гренадерским корпусами, иностранцы эти выпущены из-под ареста и оставлены под полицейским надзором.

Государь Император, имея в виду, что двое из поименованных в этом отношении иностранцев еще в прошлом году были на замечании полиции, Высочайше повелеть соизволил: отзыв генерал-адъютанта Игнатьева препроводить к Вашему Сиятельству с тем, чтобы за Генрихом Циммерманом, Леоном Дюшоном и Клавдием Дюшоном был учрежден строжайший полицейский надзор и вместе с тем просить уведомления вашего: можно ли, по обстоятельствам, изложенным в том отношении, считать их людьми, не навлекающими на себя никакого подозрения.

На этот справедливый вопрос граф А. Ф. Орлов 6 июля 1855 года отвечал военному министру:

…имею честь, с возвращением означенного отношения г. генерал-адъютанта Игнатьева, уведомить Ваше Сиятельство, что я не нахожу причины считать их неблагонадежными: ибо до сего времени ни один из них не навлек на себя никакого сомнения и ни в чем подозрительном замечаем не был; настоящий же случай, как равно и задержание их в прошедшем году в Шлиссельбурге, есть не что иное, как следствие их легкомыслия и давно уже известной мне страсти плавания по окрестностям С [анкт] – Петербурга, для чего они приобрели и собственную лодку, а потому, соображая сие, я нахожу учреждение за ними строго полицейского надзора достаточным, а для должного внушения сим иностранцам несоответственности настоящим обстоятельствам поступка их, я приказал пригласить их в III Отделение Собственной Его Императорского Величества и сделать им сие внушение, с воспрещением им до окончания войны плавания вне столицы, обязать их подпискою в том и предварить, что в случае неисполнения сего они будут высланы безвозвратно за границу.

Но не все так просто; торговать в магазине «À la Renommée», будучи на дурном счету у III Отделения, это еще куда ни шло, но служба в Экспедиции заготовления бумаг есть, в сущности, дело государственной важности, и выполнять его достоин отнюдь не всякий. Посему петербургский военный генерал-губернатор 8 июля 1855 года шлет главе III Отделения запрос:

Г-н министр финансов, вследствие представления управляющего Экспедициею заготовления государственных бумаг, отнесся ко мне о доставлении сведений, может ли служащий в помянутой экспедиции французский подданный Виктор [так!] Циммерман, задержанный на Лисьеносинском берегу 27 [так вместо 19-го!] июня, по-прежнему быть допущен к возложенным на него занятиям по граверному искусству.

Имея в виду, что разрешение сего вопроса зависит от отзыва, который по Высочайшему повелению предоставлено сделать Вашему Сиятельству касательно благонадежности Циммермана, – я имею честь об изъясненном отношении ко мне статс-секретаря Брока [министра финансов] сообщить Вашему Сиятельству, покорнейше прося о последующем почтить меня уведомлением.

Получив запрос, Орлов отдает соответствующее приказание управляющему III Отделением Дубельту, а тот 13 июля 1855 года запрашивает управляющего Экспедицией заготовления государственных бумаг Сократа Андреевича Ремезова,

с какой стороны известен Вам, по своему поведению, образу мыслей и связям, французский подданный Виктор Циммерман, служащий в вверенной Вашему Превосходительству Экспедиции заготовления государственных бумаг.

Ремезов на следующий же день отвечает Дубельту, что

служащий в Экспедиции заготовления государственных бумаг по найму, с августа месяца 1852 года, французский подданный Виктор Генрих Циммерман, гравером-резчиком литер, состоит в непосредственном ведении управляющего типографическим отделением экспедиции действительного статского советника Рейхеля; по отзыву его, вел себя всегда отлично хорошо, – к службе усерден и вне мастерских тих и скромен; по собственному же моему замечанию, он чрезвычайно скрытен, молчалив и ни с кем из товарищей своих, подобных ему иностранных мастеров, ни в какие суждения и близкие сношения не входит, живет в Экспедиции, посторонних лиц почти никого у него не бывает, женат, жена живет на вольной квартире.

16 июля 1855 года Орлов, явно благоволящий к любителям водных прогулок, докладывает военному генерал-губернатору, что «по собранным сведениям» не находит препятствий к допущению Циммермана «к занятиям, возложенным на него в месте его служения».

Но как ни безупречна репутация Циммермана и его товарищей, надзор за ними устанавливается и осуществляется по всей форме. 16 августа 1855 года военный генерал-губернатор докладывает Орлову о первых результатах:

Санкт-петербургский обер-полицмейстер доносит мне, что со времени учреждения строгого полицейского надзора за французскими подданными Генрихом Циммерманом и Леоном Дюшоном в образе мыслей их и нравственных качествах ничего предосудительного не замечено, что же касается до здешнего 1-й гильдии купца Дюшона, то он 29 минувшего июля выбыл за границу по паспорту, к возвращению которого по собранным согласно отношению Вашего Сиятельства ко мне от 16 июля за № 1174 сведениям препятствий не оказалось.

Раз надзор установлен, то сам собою он не отменится (за французским купцом Морисом Мореном, как уже было рассказано выше, в главе первой, надзор сохранялся в течение 13 лет, хотя никто не помнил, по какой причине его установили). Крымская война кончилась, при новом императоре была подготовлена и осуществлена отмена крепостного права, началась эпоха великих реформ, сменились главноначальствующий III Отделением (в 1856 года им стал князь Василий Андреевич Долгоруков) и санкт-петербургский военный генерал-губернатор (в 1861 году этот пост занял князь Александр Аркадьевич Суворов), а бедолаги Циммерман и Дюшоны все по-прежнему оставались под надзором. И наконец, по прошествии семи лет, не выдержали. 11 августа 1862 года князь Суворов сообщает князю Долгорукому:

Французские подданные Виктор Циммерман и братья Клавдий и Леон Дюшон по предложению предместника моего на имя здешнего обер-полицмейстера от 26 июня 1855 г. № 841 отданы под надзор полиции, за неисполнение приказания правительства, которым не дозволялось частным лицам посещать прибрежные места Финского залива во время военных действия.

Ныне генерал-лейтенант Анненков [обер-полицмейстер] доносит, что братья Дюшон и Циммерман со времени учреждения за ними надзора всегда аттестовались полициею хорошо и в предосудительных поступках замечены не были, что первые из них занимаются коммерческими делами и учрежденный за ними надзор крайне стесняет их, в особенности при отлучке из столицы по делам торговым, посему он ходатайствует об освобождении как братьев Дюшон, так и Циммермана от полицейского надзора, во внимание к хорошему их поведению.

Имея в виду, что о поименованных иностранцах производилась переписка в 1855 году с III Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, долгом поставляю ходатайство обер-полицмейстера сообщить на усмотрение Вашего Сиятельства, покорнейше прося почтить меня уведомлением о последующем.

К сему имею честь присовокупить, что по изъясненным в представлении генерал-лейтенанта Анненкова обстоятельствам я признаю возможным освободить Циммермана, а также Клавдия и Леона Дюшон от надзора полиции.

16 августа III Отделение отреагировало на бумагу князя Суворова положительно: «К удовлетворению сего ходатайства III Отделение препятствий не находит», а 18 августа 1862 года высказался по этому вопросу сам император Александр II и собственною рукою начертал карандашом: «Согласен».

А раз так, то 20 августа 1862 года III Отделение известило военного генерал-губернатора, что на прекращение надзора дано «Высочайшее соизволение».

Так завершилась история, начавшаяся восемью годами раньше под стенами Шлиссельбургской крепости. История, лишний раз убеждающая в том, что, какова бы ни была политика российской власти по отношению к французам вообще, обхождение с конкретными французами определялось не буквой закона, а чисто человеческими взаимосвязями, и там, где «посторонний» француз поплатился бы высылкой из страны, «свои», знакомые французы (а тем более француз, перешедший в русское подданство) отделываются легким испугом и тайным надзором. Однако, как показывает история, рассказанная в следующей главе, даже давнее знакомство с власть имущими и безупречная благонамеренность не всегда гарантировали французов от некоторых неприятностей.