Оборотень Накрывая тяжестью тела, сбивая полет своей жертвы, еще почувствовав разность скорости движения тел, и как проскальзывает под твоим телом ее тело, гася инерцию движения и одновременно выпуская клыки, одновременно обхватывая лапами ее тело, заваливая своей тяжестью вбок, кувыркаясь по скользкой траве и забивая ноздри крошками этой травы, в полете – кувыркании успеть вдохнуть ее изменившийся запах, ее родившийся страх… вытягивая шею – перехватить горло, хрупкое горло, задыхающееся от гонки, защищенное только тонкой шерстью… успеть еще почувствовать кончиком носа вздрагивающую аорту.

Вы называете нас – оборотень, а мы ждем, ждем полной луны – тоски и преображения, мы ждем своей гонки, раз в полнолуние.

Они заканчивают работу и выключают компьютеры, они говорят друг другу – "пока".

Они забирают свои вечные пакеты и… пакеты, они поднимают молнии на сапогах, поправляют прическу перед уходом с работы, и – смотрят на нависающий диск луны, кончиком языка проводя по губам. Потом они садятся в автобусы, или трамваи, по привычке думая о давках в метро… но на половине пути… следуя смутному зову, они выходят как бы в ближайший магазин, шурша своими ужасными пакетами и машинально вспоминая содержимое своих кошельков… чтобы за ближайшем деревом, в тени его, в неуловимый момент… превратиться в наших жертв, и – глянув на луну, устремиться на упругих лапах сквозь тающие новостройки спальных районов, сквозь призрачные приметы человеческого бытия – туда, где мы их поджидаем, от нетерпения вырыв носами лунки в промерзшей земле, беспокойно заметая территорию тяжелым хвостом, сломав уши в ожидании того самого трамвая или автобуса.

Начинается гонка, которая заканчивается для нас одинаково – ты нависаешь над ее телом, задыхаясь от ветра, рвущего твои легкие, ты нежно касаешься клыками ее горла и чувствуешь ее запах, запах страха и ожидания, но ее ноги – как стальные пружины, упираются в твой живот, в твой мягкий и незащищенный живот, и в этот момент, милая, мы одинаково беззащитны, нам с тобой в такой короткий промежуток времени нужно решить много вопросов, еще не сформулированных вопросов, а мышцы подрагивают в ожидании приказа.

Назавтра ты говоришь – или тебя спрашивают – вот та, поджарая, с рыжими… – ну вы помните – как она?

– Да так себе, – отвечаешь, – ничего особенного.

И молодой оборотень – потертые джинсы и связанный мамой свитер, на рукавах локтях требующий ремонта – тихонько говорит тебе – ты, брат, следующий раз возьми левее, там овражек, а вправо – дорожка обледенела и под горку – возьми левее, брат, тогда ты точно завалишь ее.

Да только, брат, ее лапы – под твоим брюхом, и твое тяжелое тело не проскользнет между, а клыки – я же знаю, что не сомкнуть их на ее шее, и она тоже чувствует это, и в какой-то момент времени ее запах меняется, она снова думает о том, что сегодня не попала в магазин, снова ждать трамвая или автобуса, что снова вечер закончится ночью, а ночь неизбежно превратится в утро – в этот момент ее выдает, кроме запаха, да-да, шерсть на морде, она – шерсть – складывается в вежливый отказ, в молчаливую просьбу – мне ж надо еще наложить тушь и вообще. Ты, брат, может и не трус,…

Рокот будильника выводит тебя из состояния сна, словно в одной матрешке – другая матрешка, и еще одна матрешка – ты терпеливо ждешь, ты ждешь конца этого кошмара, может быть сна, может – полуяви, чтобы проснуться окончательно, потереться о дерево, о его жесткую кору, встряхнуть шерсть и почувствовать упругость своего тела, его готовность повиноваться твоим импульсам, готовность окунуться в темную часть твоего существования, оглянуться – сегодня много лисиц, они не выдержали полнолуния и тоже вышли – но это не конкуренты, много начинающих оборотней – они отличаются расплывчатыми формами и артефактами – иногда это сотовый телефон, иногда – фрагменты одежды… – принюхаться – быть охоте, сегодня быть охоте.

Они уже вышли, они уже близко. Вот они сходят на половине пути, словно вспомнили о магазине и думают о содержимом своих кошельков, они преображаются и, как всегда это происходит помимо нас и внезапно, проходя мимо старого дерева, или завернув за угол, или просто в затемнениях луны, они обретают вытянутые тела, крепкие лапы, заостренные уши и чутье, потрясающее чутье, позволяющее им бежать долго и быстро, пока мы наконец не заметим их ориентированные по направлению бега божественные тела, серебрящиеся под луной, их божественные тела.

Первая передача – адреналиновый шок, когда лапы еще приросли к промерзшей земле, потом кровь доносит возбуждение до мускул – первый прыжок чисто рефлекторный – и ты уже ощущаешь себя летящим под-над землей, врубая передачу за передачей, на автомате, положившись на движок и инстинкты. И вот твое тело стелется, лапы работают как 6-цилиндровый двигатель, и ты сконцентрировался на желтой подпалине ускользающего тела, ваши легкие одинаково всасывают воздух, но ты с упоением чувствуешь, как сокращается дистанция, как чужое тело начинает давать сбои, в этот момент ты, словно закрылки, обнажаешь клыки и, чуть сдерживая себя, готовишься к завершающему прыжку.

Ее тело еще в полете, в незавершенном беге, когда ты обхватываешь это тело лапами и валишься вбок, обычно мы валимся направо, чтобы не падать на сердце, и перевернувшись несколько раз, загасив скорость, ты оказываешься сверху, у ее горла, у ее задыхающегося горла, покрытого тонкой шерстью, и сам задыхаясь от гонки, ты еще успеваешь носом почувствовать биение ее аорты и ощутить, как твои клыки коснутся ее вытянутой шеи…

– Как ты, вероятно, заметил, обычно мы атакуем веером, то есть расходимся от центра к краю, – говорил он, играясь с маслиной в бокале очень, очень сухого мартини. – Это неправильно в том смысле, что мы отдаляемся друг от друга и более молодые, уже справившись со своей работой, не имеют возможности помочь остальным.

Я полагаю, что мы все-таки должны дать проявить себя молодым, иначе нас не поймут… ну ты понимаешь. Кстати, как там твоя рыженькая?

– Нормально. Ничего особенного.

– Я так и думал, но обычно это все делается э-ээ, несколько быстрее, ты не находишь?

– Да, иногда. Иногда это делается быстрее.

– Вот это я и хотел сказать. Кстати, там этот, как его… молодой, он говорит, что мог бы помогать тебе.

– Я не против.

– Ну вот и отлично, ты же знаешь, что я только забочусь о молодых. Надо и нам с тобой готовить смену, – сказал он, продолжая топить маслину. – Выпьешь еще?

– Спасибо.

– Спасибо – да, или – спасибо – нет?

– Спасибо, да.

– Правильно. Ты же помнишь, как мы когда-то делали все с одного прыжка, да? – он наконец наколол маслину. – Кстати, тебе нужны деньги?

– Зачем?

– Ну, сменишь этот,… свой наряд. Я ничего не имею против, но даже молодые, они…

– Мне не мешает это.

– Конечно, я ничего и не имел в виду. А что касается твоей рыженькой – может, в следующий раз?

– Да, в следующий раз.

– Ну и отлично. Ты же помнишь – с первого прыжка, как учили. Да, этот молодой, забываю, как его, ну ты понимаешь – возьми себе в пару, это – моя просьба.

Мы ждем на замерзшей почве, которая в лунках от наших горячих носов, время от времени поглядывая на оранжевый диск луны, уже чуть тронутый с одной стороны черной краской, нюхая и обметая хвостами ту землю, от которой нам предстоит оттолкнуться задними лапами и растянуться в прыжке. Они заканчивают работу скоро выключат свои компьютеры, потом они наполнят всякой ерундой свои ужасные пакеты и поедут домой, на половине пути вспомнив о магазинах и подумав о своих кошельках. Они доедут на автобусах или трамваях до половины пути, сойдут и станут проходить мимо старых деревьев, или просто зайдут за угол, и среди них будет та, с рыжей подпалиной.

Мы ждем, и я все чаще поглядываю на покрытое тонкой шерстью горло своего компаньона и напарника.