Milchar

Догматизм есть стремление раз и навсегда описать мир (или какую-то его часть) ограниченным количеством неизменных утверждений, принимаемых за абсолютную истину. Само по себе это выглядит нелепым для самостоятельно мыслящего индивида, поскольку исторический опыт показывает, что любые суждения человека о мире рано или поздно опровергаются или, как минимум, подвергаются серьёзному уточнению. По-другому и не может быть, ведь только при большой удаче теоретиков новые факты удаётся уложить в эмпирические закономерности, сформулированные, когда эти факты ещё не были известны. Это кажется очевидным, но тем не менее – люди снова и снова встают на заведомо тупиковый путь догматизма; а значит: тому есть причины не гносеологического, а психологического характера.

Догматизм есть проявление комплекса неполноценности догматика, выражающегося в его попытке возвысить себя путём унижения объекта познания. Всякая догма утверждает, что её предмет устроен намного проще и примитивнее, чем можно было бы предполагать, опираясь на факты. Так, догматики от религии утверждают, что высшее существо обладает всеми человеческими слабостями и психологическими проблемами, и отличается от обычного человека только своим могуществом.

Догматики от науки считают, что возможности природы крайне ограничены, и в ней не может существовать ничего такого, что противоречило бы господствующим на данный момент теориям. "Космос столь ничтожен, что его можно легко познать [даже такому дураку, как я] и точно описать несколькими фразами" , – вот что догматик хочет сказать окружающим.

С другой стороны, догматиками становятся люди с мироощущением недоучки, стремящегося срочно наверстать отставание от окружающих в объёме полученных знаний, – поэтому они и выбирают наиболее простую концепцию, стремящуюся объяснить всё. Они не только не способны к самостоятельному мышлению, но им и некогда мыслить самим: надо срочно зубрить то, к чему кто-то другой пришёл в результате самостоятельных размышлений. (Впрочем, личности, умеющие мыслить самостоятельно, скорее всего и не оказываются в таком положении догоняющих.) Догма – шпаргалка для неучей на экзамене жизни, и этой её ролью объясняется присущая догматикам агрессивность и нетерпимое отношение к иным точкам зрения: им хочется заткнуть рот окружающему миру, чтобы тот не задавал вопросов, на которые они не в состоянии дать ответ.

Едва появившись, догма становится для догматика сверхценной идеей. Ему кажется, будто весь мир вращается вокруг его догмы. Самостоятельно мыслящего индивида догматик воспринимает либо как невежду, не знакомого с "единственно верным учением", либо как еретика, занимающегося его целенаправленным искажением и профанацией. То, что к догме можно быть равнодушным, не замечать её существования, оценивать её с практической точки зрения и находить бесполезной – не укладывается у догматика в голове. Отсюда и лозунг догматиков всех времён и народов: "Кто не со мной – тот против меня" (© И.Христос, плагиат – И.Сталин).

Догмой становится идея, которая начала устаревать уже к моменту её канонизации, если вообще хоть когда-нибудь была актуальной. Это следует хотя бы из патологического стремления догматика во что бы то ни стало сохранить эту идею в неизменности. По отношению к идеям, продолжающим быть актуальными, такое стремление вряд ли возможно, поскольку ничто не свидетельствует о том, что они когда-то могут быть опровергнуты. Таким образом идея, провозглашённая абсолютной истиной, не подлежащей сомнению – неверна уже исходя из самого факта такого провозглашения. Идеи, адекватно отражающие действительность, не вызывают желания сделать из них догму.

Если для людей с научным мышлением критерием правильности идеи является возможность получить предсказанный ею практический результат, то для догматиков – способность сторонников этой догмы подавить и уничтожить тех, кто думает по-другому.

Т.е. научная идея – инструмент для дела, догма – инструмент для борьбы группировок. И наоборот: научная идея ничем не может помочь в борьбе за власть, а догма – абсолютно бесполезна (и даже вредна) в любом практическом деле.

Догматик всегда гуманистичен, даже если на первый взгляд кажется, что его догмы утверждают нечто противоположное гуманизму. Просто далеко не каждый гуманист сразу понимает, что для того, чтобы осчастливить народ – нужно предварительно уничтожить лучших его представителей. Поэтому человечество только тех гуманистов признаёт таковыми, которые не дожили до практического воплощения своего гуманизма.

Дело в том, что сам по себе догматизм есть подмена понимания, которое доступно немногим, заучиванием, к которому в той или иной мере способен каждый. Так, мало кто в советские времена понимал философию Маркса, но "нужные" цитаты из него зубрили все. Другой пример: чтобы понять механизмы взаимоотношений людей – нужен незаурядный интеллект, а простейшие правила поведения (хотя бы те же "10 заповедей") может выучить даже даун. Итак, догма доступна всем, а понимание доступно немногим. Поэтому любого более-менее известного догматика окружает группировка сирых и убогих, которые повторяют его догмы на все лады, чтобы тем самым свою убогость замаскировать. Когда же эта группировка становится достаточно многочисленной – в догматической фразеологии неизбежно начинают появляться слова о всеобщем благе и счастье простого человека.

Есть два пути для идеи, чтобы начать оказывать влияние на жизнь общества: распространение среди элиты или среди большинства – независимо от того: идёт ли речь об обществе в целом или о каком-то ограниченном сообществе внутри него.

Поскольку элита в среднем превосходит большинство в том числе и в интеллектуальном плане, то любая догма может рассчитывать только на второй путь: распространение среди большинства. Поэтому проповедник догмы даже в большей степени нуждается в группировке поддакивателей, чем эта группировка – в нём. С другой стороны, необходимость для доказательства своей жизнеспособности добиться поддержки со стороны максимального количества людей с неизбежностью толкает любую догму к гуманизму.

Хотя сам по себе догматический подход выражается в стремлении сделать какую-то идею незыблемой, догмы тем не менее постоянно меняют своё содержание при сохранении формы. Если догма существует в течение хотя бы нескольких поколений, то она, продолжая быть выраженной теми же словами, начинает постепенно и поначалу незаметно изменять своё значение. Поскольку для догматиков форма имеет намного большее значение, чем содержание (хотя они и любят на словах утверждать обратное), то они уделяют большое внимание сохранению так называемой преемственности, т.е. нахождению доводов, подтверждающих, что догма всегда толковалась точно так же, как сейчас (в несколько гротескной форме это показал Оруэлл в "1984" – в виде постоянного переписывания истории). Если же различие в толковании догмы в разное время слишком заметно, догматические идеологи начинают усердно доказывать, что именно сейчас догма понимается единственно правильным образом (пример – коммунистическая догма, которую нынешний генеральный секретарь всегда понимал правильно, а все предыдущие занимались искажениями, перегибами, волюнтаризмом и т.д.) С другой стороны, догматики часто вынуждены сами изменять смысл догм при сохранении их формы – например, чтобы не выглядеть совсем уж отставшими от времени. Так, в Китае реставрируют капитализм, называя это "социализмом с китайской спецификой", а некоторые христианские церкви не только смотрят сквозь пальцы на наиболее распространённые в наше время "грехи", но и прямо содействуют их совершению, например – венчая гомосексуальные пары. Ничего сложного: и из "Библии", и из Маркса можно при желании надёргать цитат, подтверждающих всё что угодно.

Вероятно, наиболее устойчивые догмы возникают на основе именно такой канонической литературы, которая написана в туманном стиле и в которой можно находить различные, зачастую прямо противоположные, утверждения.

Что первично: догматизм как способ имитации познания, или догма как основание догматизма? Исторический опыт показывает, что сначала появляется догматик, а потом уже одна из попавшихся ему на глаза идей становится догмой. Косвенным подтверждением этому служит то, что канонические тексты, на которых базируется догма, как правило, крайне неудобны в качестве пособий для изучения этой догмы.

Более того, самостоятельно изучающие эти тексты зачастую приходят к противоречащем догме выводам. Все средневековые ереси основывались на самостоятельном прочтении "Библии", а многие диссиденты советских времён стали таковыми, прочитав Маркса.

Поэтому всякий догматический канон обрастает толкованиями и комментариями, зачастую намного превосходящими его по объёму: сравните "Тору" с "Талмудом", собрания сочинений Маркса и Энгельса – с целыми шкафами, которые занимают труды Ленина и Сталина. А присущая догматикам психология нерадивого ученика, не готового к экзамену, объясняет их пристрастие к жанру катехизиса: дело тут не столько в однозначности ответов, сколько в ограниченности списка вопросов. С другой стороны (продолжая ту же аналогию): догматик хочет не просто сдать экзамен жизни, но и получить отличную оценку, гиперкомпенсировать своё отставание в знании окружающего мира и вызванный им комплекс неполноценности.

Поэтому догматик, например, гордится количеством прочитанной им литературы, а значение и важность любой книги измеряет количеством страниц. То, что он, прочитав, ничего не понял; что даже если бы и понял, то никакой практической пользы из этого чтива всё равно не извлечёшь – его не волнует. Галочка поставлена, теперь можно претендовать на более заметную роль среди последователей догмы. Догматик даже вообразить себе не может (поскольку воображение у него отсутствует), что ту же информацию можно получить через другую, "неканоническую" литературу, или вообще додуматься до неё самостоятельно.

Апофеоз догматизма – предмет "Литература" в советской школе: чтобы получить хорошую оценку, надо прочитать ограниченный набор произведений и повторить учителю то, что про них говорится в хрестоматии.

Вообще, взаимоотношение догматиков с литературой – предмет особого рассмотрения.

Самостоятельно мыслящий индивид стремится почерпнуть из книг новые факты и новые идеи, но догматики самому словосочетанию новые идеи придают негативную эмоциональную окраску, да и новые факты вызывают у них как минимум настороженность. Вообще, стремление к фактам, а не к идеям – есть показатель самостоятельности мышления, и наоборот: неспособность воспринимать факты без сопутствующего им готового объяснения в рамках существующих концепций – признак догматизма.

Когда догматик сам становится автором, его неспособность адекватно оценивать содержание и качество литературы выражается в патологическом внимании к форме и количеству, что отражает его подсознательные страхи и комплексы. Книга должна быть как можно толще и написана максимально "научным" (то есть наукообразным) языком – а то вдруг кто-то догадается, что количество мыслей в голове у догматика ограничено, а то, о чем он пишет – не наука. Кроме того, теоретический опус догматика содержит ссылки на как можно большее количество другой литературы, по возможности иностранной или давно изданной: чтобы, с одной стороны, продемонстрировать согласие с догмой всех народов во все времена, а с другой – поднять самооценку догматика, прочитавшего так много редких книг… (Сравните с докторской диссертацией Эйнштейна, в которой он излагает теорию относительности на 17 страницах, вообще не ссылаясь ни на какую другую литературу.) Характерным признаком господства догмы в обществе является ритуальное сожжение "вредной" литературы. Догматики привыкли считать, что мысли находятся в книгах, а не в головах, – поэтому они и верят, что вместе с еретическими книгами сгорают и еретические мысли.

Догматизм порождает особый жанр полухудожественной литературы, который можно охарактеризовать известной фразой: много шума из ничего.

Примером является и богословская литература, и опусы теоретиков фашизма вроде Мигеля Серрано, и некоторые образцы коммунистической публицистики. Общим в ней является изобилие пафоса и эмоций на пустом месте, туманный стиль изложения, за которым не видно никакого сюжета или идей, если они в этой литературе вообще присутствуют. Авторы такого догматического чтива и не собирались выражать ничего конкретного – только эмоции, прежде всего – щенячий восторг от своей сопричастности к догме. Кроме того, подобная литература призвана создать впечатление о якобы имеющейся возможности творчества в рамках догмы, а также представить догму более сложной и разнообразной, чем она есть в действительности, чтобы тем самым поднять самооценку её последователей.

Догматическое искусство (если вообще в данном случае возможно говорить об искусстве), как правило, представляет собой тиражирование на разные лады одних и тех же образов. Христианские святые на иконах – все на одно лицо, точно так же, как соцреалистические рабочие и колхозницы, или нацистские "истинные арийцы".

Это объясняется тем, что индивидуальность и догма – две вещи несовместные.

Рядовые последователи догмы всегда рассматриваются её идеологами как аморфная масса одинаковых человечков, характеризуемая лишь количеством и самим фактом приверженности данной догме. Идеалом властителей общества, подчинённого догматической идеологии, как раз и являются такие одинаковые человечки, "идущие вместе" туда, куда им прикажут. Отдельные индивидуальные черты допускаются только для самих идеологов, да и то лишь в той степени, чтобы рядовые последователи не путали одного из них с другим. Кроме того: чтобы изобразить индивидуальность персонажей в художественном произведении – надо самому быть индивидуальностью, а обладающие таковой к производству догматического "искусства" не допускаются по идеологическим соображениям.

Догматизированная культура всегда основана на искажении реальности: иногда застенчиво-стыдливом (как христианская и иудейская); иногда наглом, в расчёте, что "пипл хавает и не такое" (у фашистов и националистов любого толка); иногда просто демонстративно игнорирующем факты (что свойстенно коммунистам). Реалькая картина мира подменяется образом: каким он должен был бы быть согласно догме.

Ещё одна отличительная черта всего, что делают догматики – гигантомания. Догма должна не просто давать ответ на какие-то частные вопросы, а описывать всю Вселенную. Так, из чисто экономической теории Маркса сделали "марксистскую физику", "марксистское языкознание" и вообще "марксистскую научную методологию".

В маленькой книжке под названием "Тора" каббалисты находят ответ на любой вопрос, переставляя буквы. То же самое наблюдается и в культуре общества, охваченного догмой. Самый большой в мире Царь-кололол, мечеть с залом на 100 тысяч верующих в Исламабаде, целые города из одних буддистских храмов в Индонезии и Камбодже – это всё порождения религиозной догмы. Догма политическая мечтала построить самые высокие в мире небоскрёбы в Москве (Дворец Советов) и Пхеньяне (гостиница "Рюген"), разбить в Берлине площадь, вмещающую 1,5 миллиона человек, проложить железную дорогу с шириной колеи 3 метра и трёхэтажными вагонами – но оказалась менее удачлива в деле воплощения своих мечтаний в жизнь. Характерно, что в свободных обществах такой самоцели сделать нечто самое-самое не наблюдается: и древние греки, и римляне, и современные страны Запада, возводя что-то выдающееся для своего времени, руководствуются рациональным расчётом и коммерческими соображениями. Родосский колосс и Александрийский маяк построены потому, что из-за сложных условий плавания вблизи берегов нужен был ориентир, видимый в море с дальнего расстояния. Римский Пантеон с гигантским для своего времени куполом – главный храм крупнейшего на тот момент города в мире. Самые большие в мире мосты строились там, где они были больше всего нужны: соединить две части большого города (Сан-Франциско, Сидней, Стамбул). Самые высокие небоскрёбы – на самых дорогих участках земли. И т.д.

Легко догадаться, что гигантомания догматиков проистекает всё из того же комплекса неполноценности, порождением которого является и собственно догматизм.

Кроме того, она отражает общее для всех догматических течений стремление к повышению количества из-за невозможности преуспеть в качестве и пристрастие к символам вместо практически полезных вещей – что является проявлением свойственного догматикам антииндивидуализма и антипрагматизма.

В конечном счёте догматики терпят провал потому, что начинают обманывать сами себя, верить в свою способность совершить чудо – решить на практике те грандиозные вопросы, которые догма берётся решать в теории. Из иллюзии всезнания у них вырастает иллюзия всемогущества, а такую иллюзию жизнь разбивает быстрее и проще. Чуда не происходит: бог не помог крестоносцам в их авантюрах; рабочий класс Запада и не собирался свергать помещиков и капиталистов; "еврейская" наука создала лучшие вооружения, чем "арийская"; а ветвистая пшеница Лысенко так и не унаследовала приобретённые признаки; – хотя догматики были абсолютно уверены, что всё произойдёт наоборот.

Общая схема, по которой строится догма.

Есть первоисточник, по возможности – противоречивый, написанный туманным языком и большой по объёму. Нужно, чтобы, с одной стороны, нельзя было аргументированно доказать, что автор первоисточника придерживается по какому-то вопросу какой-то определённой позиции, а с другой – можно было вырвать из контекста первоисточника цитату по возможности любого содержания. Автор первоисточника должен быть уважаемым (хотя бы в каких-то определённых кругах) человеком. Кроме того, первоисточник должен представляться фундаментальным объяснением каких-то мировых проблем.

Есть главный идеолог, утверждающий своё толкование первоисточника как единственно правильное и как полностью соответствующее позиции автора первоисточника. Он излагает это толкование в своих книгах, которые, в отличие от первоисточника, пишутся по возможности ясным языком, понятным для простого народа. Нужно, чтобы изучающие догму отдавали предпочтение трудам главного идеолога перед первоисточником.

Есть вторичные идеологи, которые повторяют на разные лады то, что сказано главным, иногда конкретизируя некоторые детали. Кроме того, их задачами являются: – обеспечение распространения догмы во все сферы жизни, включая науку и культуру; – борьба с инакомыслием; – адаптация и доведение догмы до разных слоёв населения.

Есть "творческое" обеспечение догмы: "художники", "писатели", "музыканты" и т.д., которые надеются прославиться в качестве настоящих художников, писателей и музыкантов, проповедуя ставшую популярной догму в своих "произведениях".

Есть рядовые последователи, которые надеются, претворив догму в жизнь, решить какие-то свои личные проблемы, а также, возможно, тоже прославиться, сделать карьеру и т.п.

Вся эта пирамида поначалу борется за власть – либо в обществе в целом, либо в одной из структур общества. С этой целью она стремится привлечь в свои ряды как можно больше людей, преимущественно низкоинтеллектуальную часть молодёжи – тех, кто жаждет чего-то нового и великого, но ни самостоятельно его изобрести, ни оценить то, что им предлагают, неспособен.

Как только власть захвачена – начинается делёж тёплых местечек. Идеологи догмы припоминают друг другу: кто в каких порочащих связях был замечен, и кто когда чего сказал противоречащего единственно верным идеям великого вождя.

Внутренняя борьба в стане идеологов не вредит догме, а наоборот – усиливает её.

Проблемы у догматиков начинаются на следующем этапе: когда властная иерархия сформирована, и надо начинать делать дело. Тут догма начинает давать сбои, если вообще не оказывается полностью не соответствующей реальности. С этого момента начинается постепенный медленный развал. Именно на этом этапе (начало распада догмы) сооружаются грандиозные памятники, пишутся эпохальные труды, доказывающие верность догмы – чтобы создать видимость её триумфального шествия. На этот же период приходится и пик террора против инакомыслящих.

Постепенно догма вырождается в идеологию иерархии бюрократов, которые не имеют в жизни никакой цели, кроме сохранения своих привилегий. Преследование инакомыслящих ослабевает, поскольку идеологи уже и сами не особо верят в свою догму, хотя и продолжают кормить народ прежними сказками. Постепенно сказки становятся всё менее убедительными, а противоречащие догме факты – известными не только каждому интеллектуалу, но и большинству простых людей.

Когда становится очевидным отставание в развитии охваченного догмой сообщества от аналогичных обществ, развивающихся в условиях свободной конкуренции идей – догматические идеологи теряют власть, и догма рушится. От прежней идеологической пирамиды остаётся кучка обиженных людей преимущественно пожилого возраста, доживающих свой век, вспоминая старые добрые времена и ворча в адрес всех этих новомодных веяний и потерявшей все нравственные устои современной молодёжи…