- Так что же мы будем делать? - повторила парикмахер. - Стричься, бриться? Если стричься, то как много снимать?
- Всё снимать... Но не стричься.
- "Под ноль", что ли?
- Нет, ещё радикальнее.
- Это как?
- Снимешь с меня скальп.
- Что-что?!
- Не суетись. Ты не могла бы на самом деле... Надрезать кожу... На макушке, где у меня наметилась плешь... Разрезать до черепа и посмотреть, какой он там у меня? Если тебе не трудно.
- Всё. Встал и ушёл. Тихо и мирно. Прямо сейчас!
- Да как же я уйду?
- Ножками, ножками...
- Так ты же ещё не знаешь... Со вчерашнего дня многие люди на самом деле уже не люди... Просто кожа, натянутая на хрустальный череп... Их выдают глаза - слишком сильно блестят... Отбрасывают зайчики... Можно ослепнуть, если встретиться с таким взглядом... Это настоящая эпидемия... "Вирус хрусталика" называется... Хрусталик начинает расти... Пока не становится черепом... Заражена десятая часть населения... Ты чиркни бритвой, отверни кожу и посмотри... Ну что тебе, жалко? Заплачу как за две стрижки... Ну ладно, за три.
- Нет, тебя мне, конечно, не жалко... Но, по-моему, ты уже достаточно должен был и сам насмотреться. Ты за этим лицо себе распанахал?
Линецкий открыл глаза и увидел, что возле его головы порхают блестящие ножницы.
Жара в этот день была беспримерная. Линецкий пробовал лежать на пляже, но это не получалось, всё тихо тлело даже в тени... Вскипала... если ещё не кровь, то уже точно - в многочисленных ссадинах - сукровица... Он машинально забрёл в корпус советского пансионата "Волна"... Там было прохладнее... Прежде, чем попасть в парикмахерскую, он час примерно находился в сети...
Увидев табличку со словом "Интернет", Линецкий заплыл в комнату, где стояло несколько старых компьютеров... Ламповые мониторы с потемневшими от времени боками... Он просмотрел два почтовых ящика, удалил спам, прочёл короткое письмо от Инны - десятидневной давности...
В первый момент Линецкий подумал, что писала не она... Мата из уст жены он ещё не слышал. Но ведь теперь и жена была не жена...
Линецкий написал Инне короткое письмо: "Просто скажи: мог я видеть тебя вчера в Коктебеле? Это ты была?", а потом вошёл в Google и набрал там "crystal sculls".
Он прочёл, что этот череп был сделан племенем майя...
Но потом сразу же оказалось, что это была подделка...
А потом снова он читал, что это майя...
"Да всё - майя, всё... - шептал теперь Линецкий, - череп - майя, Мигулин - майя, Инна - майя..."
И всё же он сидел и читал бесчисленные ссылки... Типа: "13 хрустальных черепов, будучи собраны вместе, начинают говорить..."
"Атлантида, арии, майя, ацтеки, конец света, инопланетяне и опять... Атлантида, ацтеки, наци, пришельцы... Аптека, улица, фонарь, аптека..." - шептал Линецкий, перескакивая с одной ссылки на другую...
Мигулин, мягко говоря, испытывал определённую склонность к эзотерике, так что Линецкий вполне мог бы себе представить... Что? Да всё что угодно... Вплоть до того, что Мигулин способен был поверить во всю эту чушь... Ну, или в какую-то её часть... Например, что он держит в руках недостающий до конца света череп...
Он подумал, что в Интернете могут быть какие-то сведения и о Мигулине.
Но через минуту убедился, что в Интернете об этом ничего не было...
То есть там было несколько "Борисов Мигулиных", но к его Борису Мигулину совершенно очевидным образом... ни один из них не имел никакого отношения...
Линецкий расплатился и вышел из "рубки"... На мгновение ему показалось, что он идёт по коридору незабвенного НИИ...
Запахи, что ли, были похожи, отделочные материалы, ДВП, масляная краска... Что-то, что Линецкому было трудно назвать... Создавало ощущение того, что всё это - одно и то же здание... Он бы не удивился, увидев стенд, за которым они прятались с Мигулиным...
Что было изображено на том стенде, Линецкий уже не помнил...
Зато он хорошо помнил, что незадолго до приезда американцев в их институт пришёл человек в гражданском, с военной выправкой... Ему в помощники дали несколько младших научных сотрудников, в том числе его - Линецкого, и они очистили здание от всех плакатов, досок почёта, стендов, лозунгов...
Когда в вестибюле снимали доску с фотографиями ветеранов и надписью "Они сражались за Родину", вахтёрша не выдержала, покинула свой пост у турникета и схватила человека в гражданском за рукав: "А их-то за что?" Человек на мгновение задумался, взялся было за радиотелефон... Но через секунду сам принял решение: "Снимать!" - и махнул рукой...
Сняли, убрали, содрали, всю наглядку, включая, конечно же, большой стенд на металлических ножках, за которым несколько лет прятались Мигулин с Линецким...
И они после этого перестали общаться.
Тупик коридора, впрочем, оставался тёмным, неоновая лампа перегорела...
И несколько раз Линецкий замечал там Мигулина...
Он не думал к нему подходить, но... Заметив, что фигурка Мигулина поднимается вверх, подошёл ближе и увидел, что инженер Мигулин... ползёт вверх по стенам - упираясь руками и ногами в две противоположные...
Коридор в этом месте был очень узким, и Мигулин смог подняться до самого потолка... И там висел - как на распорках... Прямо как геккон, или там... таракан...
Ну и что - такая гимнастика, - тихо буркнул Линецкий, - почему бы и нет...
Видел он инженера в тупике и задумавшимся с листком бумаги... Играл ли тот в буквы - теперь уже сам с собой - или обдумывал техзадание - Линецкий не мог теперь уже сказать с полной уверенностью...
Так или иначе, в сознании Линецкого Мигулин навсегда остался жителем тупика на восьмом этаже...
"Кажется, Мага - из "Игры в классики" - надеялась по клетке, которую она соорудила из брошюрок по эзотерике, добраться до неба...
Но её оттуда вызволил главный герой... А кто же Мигулина вызволил?
Мы, впрочем, находимся в другой игре...
Ну и что...
Мигулин зато умеет ползать по стенам...
Квадрат пристани, люди-буквы, игра в классики по-испански - это "небо и земля"... Интересно, во что он теперь играет?" - думал Линецкий...
А потом в его перегретой голове уже просто мелькали картинки... На одной из них Мигулин вручал ему в тупике коридора очередную ксерокопию речей бхагавана... Или отрывки Бхагавадгиты... Том Кастанеды... Стенографию камланий в Якутии... Или "Книгу Войнич" - самую таинственную книгу на Земле... В "оригинальной расшифровке" некоего Камаева... Да мало ли что ещё...
На другой картинке Мигулин полз сразу по двум стенам, упираясь в них руками и ногами...
И вдруг попадал на какие-то рельсы... А в руках у него были... Такие бруски - как у безногих...
Или нет - точильные колёсики...
И он взмывал по этим рельсам в небо - как на русских горках, - высекая искры...
А потом уже стоял на квадрате пристани с хрустальным черепом в руках...
"Вай и Най сидели на трубе, - шептал Линецкий, - Шалтай-Болтай свалился во сне... Что осталось?"
Накануне его так разбросало по ночному ландшафту... Что туфли он не смог найти и по сей день...
Их поглотили морщины...
Похожей на кожу слона породы...
Очнулся он под утро, когда туман переползал с моря на берег... Обмыл в море раны и пошёл босиком на набережную - пить кофе...
По дороге он вспоминал о другом своём падении...
Вернувшись из Сочи в посёлок, они с вечным - теперь в его памяти - студентом Степанычем пошли в ресторан "Кавказский курень"... Потому что у Степаныча как раз был день рожденья, а у Линецкого - за несколько дней до того... В общем, решили отметить совместно, взяв с собой ещё двух приятелей, с которыми познакомились в посёлке... Ресторан был расположен прямо над пропастью, на стене Мамедова ущелья... Вместо столиков были пенёчки, всё было очень живописно, лампочки, гирлянды висели на деревьях... И танцплощадка - тоже как бы огромный такой пень...
Линецкий быстро опьянел и, когда они пошли к танцплощадке, сказал: "Друзья, давайте погуляем!" - и с этими словами переступил низкую - сантиметров тридцать - оградку и... исчез.
Ступая туда, он думал, что это тень от дерева. Но это оказалась пропасть Мамедова ущелья - в которую он и ухнул - со свистом...
Степаныч потом сказал, что у него волосы встали дыбом два раза. Первый раз, когда Линецкий со словами "А пойдём погуляем!" шагнул прямо в пропасть...
И второй раз - когда через минуту оттуда показалось его лицо...
Было так: он встрял ногой в одно из наклонно росших на стене ущелья деревьев...
Пролетев метров пять-шесть, не больше. После чего выкарабкался - цепляясь за камни и корни...
Он повредил правую ногу и по дороге назад прыгал на левой, держась руками за шею Степаныча и кого-то ещё...
Перед этим он долго сидел один за пеньком на пеньке, глядя на звёзды...
Чувствуя, как правая нога наполняется болью...
К нему подошла женщина - сейчас по дороге вдоль того же моря, но в другой посёлок, и после другого падения, Линецкому казалось, что женщина, тем не менее, накануне была та же самая... что и двадцать пять лет назад...
Она подошла к его пеньку и сказала:
- А чего это ты один сидишь? А приятели чего друг с другом танцуют? Голубые, что ли?
- Да нет, - сказал Линецкий, - у меня просто нога болит.
- Пойдём, - сказал она и крепко взяла его за руку, - потанцуем... Заодно и посмотрим, что у тебя там с ногой...
Линецкий заупрямился, и женщина уселась за пенёк... Стульями служили тоже пеньки, только маленькие...
- Так что случилось? - спросила она.
- Я упал, - сказал Линецкий.
- Куда?
- Вон туда, - он показал рукой.
- Что, совсем ебанутый? Зачем ты туда полез?
- Я не знал, что там пропасть.
- А что же это было по-твоему?
- Тень от дерева, - сказал Линецкий, и женщина расхохоталась...
И сейчас - через двадцать пять лет - у него стоял в ушах её жуткий хохот...
- На самом деле, - сказал Линецкий. - Вы не верите?
- А чего это ты со мной на вы? - сказала она... И потащила Линецкого танцевать...
Через минуту, когда он стал громко стонать и едва не упал, она махнула на него рукой и, шатаясь, пошла дальше и сразу растворилась в темноте...
Ну и что? Он сказал ей правду - он думал, что там тень... Степаныч вот... Который, правда, знал его немножко лучше - тот сразу поверил...
И теперь, когда он шёл сквозь зной, эти две женщины и два падения накладывались друг на друга...
Как будто бы он вдруг вспомнил... Что на самом деле перескакивал через стены лабиринта...
Падая в одно ущелье, встревал ногой в дерево - за тенью которого не видел очередной пропасти... И так далее... "Что вы меня всё время роняете?" - сказал он кому-то вслух... Возможно, той, что звала его танцевать... Он не видел у неё косы... Но что-то подсказывало ему, что этот танец танцевать не нужно...
"Надо признать, - подумал он, - что пока со мной довольно бережно обращались... Если это и не было тенью от дерева..."
В общем, Линецкий был теперь осторожен с тенями...
Он видел, что ночная сцена накладывается на день этаким трафаретом...
И у него возникало ощущение, что это не тот день... Не следующий - недели, и даже - не сплошная среда, а... Один из тех альтернативных дней, что скрывались за горными хребтами лабиринта...
"Вот, казалось, озарятся даже те углы рассудка, где сейчас светло, как днём..." - повторял он, и - как уже было сказано - кто знает, куда бы его всё это завело...
Линецкий, скажем, мог потерять себя в трёхмерных пятнашках...
"Пересувной" такой торпедный заводик уже было заработал в его голове... Кубометры темноты - направо и налево...
Если бы его не увлекли некие связи... Между явлениями эмпирического мира...
Он даже подумал, что между этим самым днём... И прошлой ночью... Существует изоморфизм... Взаимно-однозначное соответствие... с сохранением системы отношений между элементами структур...
Структурализм, быть может, вовсе не так мёртв, как о нём принято думать... - сказал сам себе Линецкий...
И белый катер, который он видел ночью, тоже был, значит, никаким не катером... А прообразом того, что стало видно днём...
Линецкий не мог не вспомнить, как ночью едва не остался "с носом"...
Белым корабельным...
Когда посмотрел на небо сквозь стёклышко, которое за гривну купил у мальчишки...
"Холодная пиво, вобла с икрой!" - истошно кричали мальчишки вчера... Да и все дни... Они ходили по пляжу с этим криком...
Но теперь они ходили по-другому... Молча, важно, с подносиками... На которых разложены были чёрные стёклышки...
Какая-то зимняя музыка посреди пекла... Возможно, музыка Минкова... К "Снежной Королеве"... Что-то такое завертелось было уже в голове Линецкого...
Но её оборвал крик: "Закопчённые стёкла! Спешите! Затмение заканчивается!"
Линецкий вернулся наружу... И, глянув на солнце сквозь купленный за гривну осколок... Подумал, что увиденный ночью нос корабля, прикрытого чёрным...
Был прообразом...
Остатка Солнца...
Похожего на молодой месяц...
И опять же - смотрел Линецкий сквозь стекло... Только ночью это была линза, а теперь это был... Обломок рефлектора... Или рефрактора...
"Луна плюс горлышко разбитой бутылки плюс тень от мельничного колеса - и вот вам летняя ночь, - думал он, - ...но не солнечное затмение... Его не так просто воспроизвести... Его нет - не темнеет..."
Хотя люди вокруг по-прежнему стояли, задрав головы к небу, с поднятыми полусогнутыми руками - в которых они держали стёклышки...
Но не темнело, хотя в газетах обещали, что в Крыму будет как ночью, - Линецкий вспомнил, что читал о затмении ещё до того, как поехал в отпуск...
Линецкому казалось, что всё вокруг него - колоссальный розыгрыш...
Пока у него перед глазами было стёклышко, он видел... Нос корабля, который заслонил другой корабль...
А призраков, которые сошли на берег, он видел и теперь...
Это они стояли кругом, как мумии... Женщины в чёрных очках... С белыми бумажными носами...
Совершенно не темнело, наоборот... Остаток солнца светил всё сильнее и сильнее...
"This game has no name? - думал Линецкий... Или всё-таки - пятнашки?"
Пластмассовая коробочка с чёрными квадратиками... И на них - циферки...
Которые надо, меняя квадратики местами, расставить в порядке возрастания...
Дело было ещё в том, что он вспомнил... Что была у него в ещё более раннем детстве другая коробочка...
Размером со вторую, но там на половине чёрных квадратиков был нарисован месяц, а на другой - солнце...
Это были пластмассовые такие крестики-нолики...
Или, если угодно, рэндзю...
Пожилой человек с выцветшим вещмешком тем временем быстро рылся в ржавом мусорном баке... Линецкий подумал, что он похож на Белого... И вспомнил, что Белый здесь же получил солнечный удар... Который перешёл в апоплексический...
И в белый камень, который лёг над ним...
Чёрные пластмассовые квадратики пятнашек уже начали было превращаться в чёрные мраморные плиты... Которые заскользили по земной поверхности - точно так же меняясь местами, как цифровые квадратики...
Чтобы это предотвратить, Линецкий быстро пошёл прямо к бомжу...
Но тот пошёл ещё быстрее, сворачивая на ходу свою котомочку...
А бежать за ним Линецкий не стал - было слишком жарко... Не время играть в пятнашки-салочки...
Разве что в рэндзю... в настоящей тени, попивая зелёный чай...
Но так сложно было теперь найти настоящую тень...
А не пропасть...
Он не раз предлагал Мигулину использовать листок в клеточку для игры в рэндзю... То бишь, в крестики-нолики... Он любил играть в эту игру... В институте все лекции по истории КПСС... По научному атеизму, коммунизму, на "военке" во время "самоподготовки"... Линецкий играл в эту игру со Степанычем...
Но на работе, кажется, ни разу... Мигулин обещал, что в следующий раз...
"Всенепременно", - говорил инженер Мигулин... Но когда в следующий раз разворачивал листок, там снова было слово, вокруг которого был очерчен квадрат и рядом - две колонки для подсчёта очков...
Перед глазами у него вдруг встал Переверзев, рисующий в своей тетрадке фигурки...
А может быть, те же крестики и нолики?
Кто его знает, что он там рисовал...
"Надо было на чистой странице начертать партию... Естественный такой переход был бы... Его фигуративной графики... В гимнастику для моего ума... Но он бы обиделся... Всё-таки диссертация... Звучит так же гордо, как человек..." - думал Линецкий...
Жара была страшная... Похоже, затмение на самом деле увеличило солнечную активность...
Он подумал, что если когда-то будет описывать этот день, то начнёт так: "Волк поперхнулся солнцем".
Но тут же вычеркнул эти слова длинной линией... Как пять поставленных подряд крестиков... Или ноликов...
Когда играют на бесконечной плоскости...
И они проступают там и сям...
На асфальте... На лицах людей...
Нет, это уже не помарки, а... паморки, - сказал себе Линецкий...
И оказался за столиком какого-то тёмного каменного кафе... Похожего на грот... Он уже не мог вспомнить вывеску... "Ассоль"? Можеть быть... Он только понимал - задним умом, - что если бы не зашёл сюда - упал бы на асфальт...
Он это почти увидел...
Это было дневное отражение его ночного падения... Но иногда можно ускользнуть и от собственой тени...
- Что будем пить? - спросила официантка.
- Кислородный коктейль, - сказал Линецкий. Официантка улыбнулась и сказала:
- Это будет очень дорого стоить.
- Да нет, - сказал Линецкий, - я же не имею в виду жидкий кислород... Если ты о нём подумала... Это просто пена такая, похожа внешне на капуччино, на вкус другая... Я пил её в детстве, в районной поликлинике... Сейчас вдруг припомнил вкус... Впервые с тех пор, представляешь? В самом раннем детстве я её пил, когда только приземлился на этой планете...
- Когда ты приземлился на этой планете, ты пил грудное молоко, - сказала официантка. - Хочешь, чтобы я тебя покормила грудью?
- Нет, - улыбнулся Линецкий, - я и так уже немного ожил... Спасибо тебе.
- Да не за что... Пока...
- Принеси, пожалуйста, что-нибудь холодненькое... Что угодно, но только со льдом и без градусов...
- Простите, - сказала официантка, - а у вас есть деньги?
- Что такое? - хотел было возмутиться Линецкий, но почувствовал, что на это у него ещё нету сил.
- Вы извините, но просто видно, что вы упали... Или подрались только что... У вас мог при этом пропасть кошелёк, вы могли и не заметить...
- Вот он, - сказал Линецкий и достал из кармана кошелёк, - и там ещё есть кое-что.
Она пошла выполнять малопонятный заказ, а он попытался вспомнить, в какое слово они с Мигулиным играли в последний раз...
Но это уже было невозможно вспомнить...
Он только точно знал, что крестики-нолики всё время откладывались... А потом...
А потом был суп с котом - убрали стенд с наглядной агитацией, они перестали встречаться в тупике коридора, игра с букварём закончилась...
Официантка пришла со стаканом молочного коктейля... Он, может, и не так пенился, как кислородный... Но, отхлебнув немного и почувствовав приятный ванильный привкус, Линецкий сказал:
- Я в полном восторге.
Кроме эзотерики, Мигулин выдавал ему на дом ещё и "антисоветчину"... Линецкий перечитал тогда уйму всяких книг... От которых в его голове теперь сохранилось не больше слов, чем от эзотерики, или игры в в буквы...
Как-то там было... "Зияющие высоты"... Или вершины?... "Речка Ебанючка"...
""Зияющие высоты" - очень актуальное название..." - бормотал Линецкий, вспоминая безразмерные тени, ловушки...
Он вспомнил, как Мигулина парализовало на последнем открытом партсобрании...
Мигулин выпил перед этим какие-то "колёса".
Ему в тот раз подсунули не те таблетки и, выпив их, Мигулин просто одеревенел на три часа.
Он рассказывал потом, что у него была полная ясность сознания, но при этом абсолютно все мышцы - включая и мышцы лица - были парализованы...
Он не мог не то что пошевелиться, но даже глазом моргнуть.
Когда собрание закончилось, он остался сидеть в кресле.
Линецкий, проходя по соседнему ряду, поздоровался, но не услышал ответа.
Решив, что приятель уснул, подошёл и начал было его тормошить... Но, встретившись с открытыми голубыми глазами.. Спросил только:
- С тобой всё в порядке?
И, не услышав ответа, пошёл к выходу...
А Мигулин просидел в актовом зале ещё три часа в гордом одиночестве...
Мигулин потом говорил, что что-то произошло в эти часы...
Но что - он не мог сказать...
Словами он только сказал, что всё это время держал правой рукой запястье левой...
Прежде, чем таблетки подействовали, он хотел измерить пульс...
И так и застыл... Линецкий вспомнил об этом, когда через несколько лет в "Огоньке" прочёл чьи-то стихи: "Его рука лежит на пульсе перестройки..."
А тогда он даже принёс журнал в их "закуток" и показал стихи Мигулину... И тот признался, что за три или четыре часа, которые просидел парализованный в актовом зале... Что-то произошло...
Так же, как крик может вызвать снежную лавину...
Трёхчасовое молчание в актовом зале - перестройку...
В 88-м году в институт приехали американцы, и стенд, за которым они с Мигулиным прятались, убрали...
Через некоторое время Мигулин вообще ушёл из интститута в непонятном - до сих пор - направлении...
Смешно было то, что американцы оказались никакими не американцами...
Нет, ну строго говоря, они могли уже иметь американские паспорта... Но в то же время это были бывшие работники института... Уехавшие двадцать лет назад... Почему-то это хранилось до последнего момента в строжайшей тайне....
Да нет, ясно... Вряд ли работники института так старательно зачищали бы перила...
Они ведь делали это отчасти и от чистого сердца, чтобы не ударить в грязь... Чтобы показать, что и они не лыком шиты...
А какой смысл было пускать пыль в глаза своим бывшим сотрудникам....
Которые могли носить в себе занозы из тех же самых перил...
В шлифовке наждачной бумагой перил принимали участие все сотрудники института без исключения, включая и старших и ведущих...
Даже старенький профессор Залесский стоял вместе со всеми на лестничной клетке и тёр шкуркой поручни...
То есть опять-таки сражался за Родину.... Его фотография была на том стенде, который сняли со стены вестибюля...
"Неужели из всего этого перестановочного бреда, из этих коробок, щепок, из лабиринта стен, покрашенных голубой краской..." - думал Линецкий, допивая свой молочный коктейль...
В динамиках, висевших на стенах кафе, раздался скрежет, а потом Том Вэйтс... Даже не запел - просто стал проговаривать ход его - Линецкого - мыслей:
Он расплатился за коктейль, вышел на улицу и вдруг замер...
На мальчике был расшитый золотом красный кафтанчик, на голове - тюбетейка, или феска... В руке - плёточка... Сквозь его осанку, сквозь поступь его светло-серого ослика... Просвечивал другой день...
Он ехал медленно, Линецкий шёл почти вровень, немного позади и с изумлением наблюдал, как продавцы всех лотков тихонько кланяются маленькому богдыхану... Которому не было, наверно, и девяти... А может, и было - на секунду Линецкий даже было усомнился, что это ребёнок... А, скажем, не карлик... Но, обогнав ослика на два шага, глянув на личико всадника, он убедился, что это мальчик...
И он ехал дальше и дальше, этот мальчик, и лоточники продолжали ему кланяться...
Золото, которым была расшита его одежда, сверкало на солнце, а в движениях была такая уверенность, какой Линецкий давно уже не наблюдал нигде...
Людей на набережной по мере продвижения становилось всё больше, но ослика это не останавливало, он исчезал на миг - иногда вместе с мальчиком, а иногда - как будто сам по себе, потом снова появлялся...
Но потом они нырнули и не вынырнули...
Линецкий вспомнил, что в этом месте - одни из ворот парка "Литфонда", просто сейчас они заслонены людьми...
Линецкий даже думал было последовать за осликом в парк, но вспомнил, что идёт разбираться с другой галлюцинацией...
И решил придерживаться хоть какого-то порядка...
Он пошёл дальше - по променаду... Очень медленно, вокруг были люди... Линецкий вдруг наткнулся на живот великана, задрал голову и увидел своего сокурсника...
В принципе, это было неудивительно, потому что из всей группы он уже много лет встречал только Белявского... И давно уже воспринимал его как некое ходячее опровержение классической теории...
Нет, ну в самом деле: как такое могло быть, годами, или какими годами - десятилетиями, встречать из тридцати трёх человек только одного...
Линецкий когда-то пытался это объяснить огромным ростом Миши... Но понимал, что это не убедительно - улицы в Харькове редко бывали так запружены, чтобы можно было видеть только тех, кто возвышается над толпой...
Нет, тут было что-то не то...
Но что это было, ни он сам, ни Миша не в силах были объяснить, и последние годы, встречаясь на улицах, они просто улыбались друг другу - говорить уже было в общем-то не о чем, столько лет прошло и с теорией вероятности всё давно уже было ясно...
Но сейчас встреча произвела на Линецкого впечатление... Во-первых... После того, как он ночью упал с утёса... И даже не встрял ногой в дерево... Он вообще не был уверен, что вокруг - не морок...
И вот эта мысль: что Миша с такой же частотой будет встречаться и здесь...
"Сильная боль, убивающая на этом свете, продолжается и на том..."
Не то, чтобы Миша был такой уж его болью...
Хотя раньше - вспомнил Линецкий - он болел душой за Мишу... Который, кажется, до сих пор не женился... И вообще был какой-то странный...
Надо было просто видеть этого Мишу...
Это был двухметровый мехматовский мальчик с огромной головой, и в данный момент в его облике было что-то уже совсем запредельное...
Он был одет в костюм... Да-да-да: в пиджак и брюки, по такой жаре... К тому же, весьма напоминавшие школьную форму... А в руках у него был узелок цвета воздушной сини... На верёвочке...
Точно в таком мешочке Линецкий - да и Миша, наверняка - в младших классах носили в школу "сменную обувь"...
Они отошли немного от толпы - к бордюру, Линецкий предложил спуститься на пляж, но Миша покачал головой.
- Ну что ж, - сказал Линецкий, - хозяин-барин... А зачем тогда на море приехал?
- Я был на семинаре, тут рядом... Решил заехать к одной знакомой...
- Мда, - сказал Линецкий... Ему показалось, что в толпе мелькнул мальчик на ослике...
- Я вспомнил сейчас, как мы ездили в Москву, - сказал Линецкий, - на первом курсе. Ты все дни решал в уме задачку... Я даже сейчас вспомнил, какую... О сходимости ряда "икс в степени икс в степени икс...", правда?
- Ну да.
- Как будто играл сам с собой в крестики... Да, и у тебя тогда ещё вытащили кошелёк в ГУМе, помнишь?
- В ЦУМе, - сказал Миша.
- Ну и что ряд, - сказал Линецкий, - сходится?
- Смотря при каких икс.
- А если подставить себя? Мне впоследствии иногда казалось, что ты именно это и сделал...
- Я занимался потом функциональными уравнениями, так что в каком-то смысле... Там ведь аргумент сам является...
- Ты вообще вырос с тех пор, как мимимум на голову...
- В каком-то смысле, - усмехнулся Миша.
- Как степенной ряд - не знаю, но я вот на днях... разошёлся... такой вот, брат, каламбур... Да, я вообще-то к морю шёл - в нём сейчас единственное спасение... Дикая жара... Ну, не хочешь на пляж, давай тогда зайдём в это кафе.
- А что у тебя с лицом? Да и с руками?
- Да, ерунда... Свалился... Ну вот, - сказал Линецкий, когда они сели за столик, - я рад, что встретил тебя, а не... Глебова... Скажи, ты уверен, что ты... Нет, скажи, ты уверен, что ряд "икс в степени икс..."
- Уверен ли я, что я живой? - прервал его Миша. - Ты ведь это хотел спросить, да?
- Да, - сказал Линецкий, - ты что, знал Глебова?
- Вообще-то, ты нас знакомил когда-то... Мы потом с ним больше общались, чем с тобой... Но это неважно... Я спешу, - сказал Миша, - мне, правда, надо идти. Но мне кажется, я могу тебе помочь в этом разобраться. Я знаю довольно простой тест. Мне его показал... Неважно кто. Берёшь первые семь букв русского алфавита... У тебя есть бумага? Нет? Вот я тебе дам листок, - Белявский достал из узелка тетрадь, вырвал оттуда листок в клеточку...
Линецкий, затаив дыхание, смотрел, что будет дальше... Не нарисует ли он квадрат, не впишет ли слово?... Какое слово?...
Миша ничего этого не сделал, просто дал ему чистый лист...
- Ручку я не могу тебе оставить, она мне нужна, - сказал он, - попросишь у официантки...
- А я не могу при тебе сделать тест? А потом - если на листке останется место, сыграем в крестики-нолики?
- Я спешу, - повторил Миша, - а этот тест надо делать не спеша... Слушай, тебе нужно вспомнить самое лучшее, что у тебя было в жизни, и чтобы слово начиналось с этой буквы. Всё, что угодно, любое существительное, имя, название... Ты должен это последовательно сделать для каждой из первых семи букв алфавита...
- А дальше?
- Это всё.
- А что потом? - сказал Линецкий. - Как интерпретировать?
- Это ты сам должен понять. Иначе неинтересно. Ну всё, я пошёл.
- Миша, погоди, ты мне нужен для одного очень важного дела...
- Для крестиков и ноликов? Как-нибудь потом...
- Ну вот, все говорят - потом, и это всё время откладывается... Нет, правда, ты мог бы мне помочь в другом... С твоим-то ростом... Ты мог бы заглянуть за один очень высокий забор... Мне нужно знать, понимаешь?...
- Что знать?
- What's he building in there?! We have a right to know!...
- Мне правда надо идти, - сказал Миша, стряхивая руку Линецкого со своей руки, - я сегодня уезжаю. До встречи!
И его голова взмыла так далеко вверх, что можно было сказать - исчезла...
Линецкий оглянулся на набережную, поискал глазами, но не увидел ни Мишу, ни татарчонка на ослике... Где-то возле бордюра, впрочем, теперь стоял фотограф с шевелящимся двугорбым верблюдом...
Линецкий вспомнил, что во время коллективизации кого-то репрессировали за то, что он водил от хаты к хате верблюда... Отставшего от цирка... И говорил: "Дивіться, до чого бiльшовики довели коняку"...
Кто-то из депутатов рассказал об этом на первом же заседании Рады... После объявления независимости... И потребовал реабилитировать этого человека...
И заодно назвать все вещи своими именами...
Верблюда - верблюдом...
У верблюда два горба, потому что жизнь - борьба...
Это - наша с тобою судьба, это наша с тобой биография...
Линецкий не стал просить у официантки ручку, он решил, что этот тест можно сделать и устно...
Он, не задумываясь, назвал шесть слов...
"А", скажем, стало "Алтаем", с которым у него были связаны светлые воспомниния от одной командировки...
Ну, и так далее...
"Е" - "Екатериной"...
Но, дойдя до седьмой буквы, Линецкий надолго завис над листом...
Почему-то никак не удавалось вспомнить хоть что-нибудь светлое из своей жизни, что начиналось на седьмую букву алфавита...
Пока он не понял, что это - сама "жизнь"...
Ответ по форме, может быть, и напоминал карточный фокус...
Но это не имело теперь никакого значения... Потому что Линецкий, разгадав предложенный ему ребус-тест...
Почувствовал, что затмение действительно было...
И только теперь закончилось.