Было уже близко к полудню, когда странноватая, прямо скажем, парочка, приехавшая накануне вечером, вышла наконец из своего флигеля. На нём были белые брюки и рубаха, а на девушке, которая годилась ему в дочки, если не во внучки, что-то вроде пёстрого газового платка, обёрнутого вокруг бёдер... Ну и лифчик по случаю такого наряда, она, конечно, не носит, - думала Марфа Дмитревна, отводя взгляд от новоприбывших и устремляя его на дно колодца... Она намеренно не спешила его поднимать, чтобы дать им возможность пройти. Чтобы не встречаться и не думать, в какой форме выказать своё презрение... Но что-то не слышно было шагов... Марфа Дмитревна медленно поднимала ведро... Пока ей не пришло в голову, что они стоят и смотрят ей в спину... Она резко обернулась... Ведро дёрнулось, выплеснулась только что набранная вода...
- Вы что-то хотели? - сердито сказала Марфа Дмитревна.
- Да, - сказала девица.
Марфа Дмитревна машинально мотала цепь, поднимая пустое ведро.
- Говорите, - сказала она таким тоном, что нормальные люди сразу бы забыли, что им было нужно... Но наглая девка и бровью не повела.
- Можете нас сфотографировать? - спросила она. В руках у неё был большой чёрный фотоаппарат, она уже протягивала его Марфе Дмитревне. Та нехай горит оно всё ясным пламенем, - подумала та, - абы гроши платили...
- Ну давай, - сказала она, - щёлкну, чего уж, не жалко.
- Подождите, пожалуйста, секунду, - сказала девушка, - сейчас.
С этими словами она подошла к колодцу. Усатый пошёл туда же, снова положил ей руку на талию...
- Ну, снимать?
- Одну секундочку, - девушка взяла в руку ведро. Так вот им захотелось, на фоне колодца, и она, значит, с ведром. А может, лучше папика свого на руки возьмёшь? - хотела спросить Марфа Дмитриевна. Но не спросила. Оно ей надо?
- Да, вот теперь, пожалуйста, - сказала девушка, жмурясь от солнца и силой раскрывая на миг глаза...
- Ну, чего ж вы не снимаете?
- Так а... Ведро-то пустое. Зачем же его тогда держать? - спросила Марфа Дмитревна.
- На фотографии не будет видно, что оно пустое, - улыбнулся усатый нянь.
А "дочка" его так даже захихикала... А шо смешного-то?
- Это и примета плохая, и вообще... - сказала Марфа Дмитриевна. - Ну да ладно, моё дело маленькое, - и она нажала на кнопочку.
- Вот так вы всё и снимаете, - проворчала она, отдавая фотоаппарат, - ведро пустое, а на фотографии полное...
- А вы знаете, что на параде в Москве Сталина не было? Его туда вставили потом, на пустое место.
- Ну и чего? - удивилась Марфа Дмитриевна. - А я ему не верила, и вам не верю! Вы на него похожи, кстати, посмотрите на себя в зеркало, у вас в комнате висит, в уголку...
- Ты странный, Доплер, - сказала девушка, когда они вышли за калитку, - ну причём тут был Сталин?
- Смею вас заверить... Что Сталин тут уже точно не при чём. Просто хотелось позлить старуху... А чем ещё ей можно досадить?
- Зачем её злить? Не забывай, что она наша хозяйка.
- Правильно, вот я ей и вспомнил Хозяина, - рассмеялся Доплер. - Да ты что, боишься? Думаешь, отравит?
- Не сомневаюсь. Поэтому дома мы не будем есть. Нельзя оставлять продукты в холодильнике.
- Скажи лучше, что тебе не хочется готовить... Ладно, будем питаться в общепите, что же нам остаётся, - сказал Доплер с такой трагической интонацией, что она погладила его по головке:
- Бе-е-е-едненький.
Он съел яичницу с ветчиной, она - блинчики с мёдом. В кафе было не жарко сидеть, с моря дул ветерок. Поэтому, окунувшись в море, они вернулись обратно под навес. Она заказала мартини, он - минеральную воду. Первое погружение в море - этим она оправдывала своё утреннее маленькое пьянство.
- А я что-то не заметил, - сказал он, - мне показалось, что ты разочарована...
- Что ты, что ты... Это было круче, чем лишиться невинности... Согласись, нельзя не отметить.
- Но мне не хочется с утра, по такой жаре... Меня сразу разморит, я буду, как медуза на берегу, ты их ещё не видела?
- Доплер, можно я тебе признаюсь? Я соврала. Я уже не первый раз на море. Я сама не знаю, зачем... Я всегда говорю тебе правду и только правду.
Он рассмеялся.
- Так ты не сердишься?
- А может, ты и не девственница?
- Да ну тебя!
- Это было твоё сравнение, между прочим.
- Ну ладно, не придирайся к словам.
- Уж тебе ли меня упрекать? Вон, смотри, он тоже пьёт с утра, - прошептал Доплер, - как он тебе, а?
Он сидел к ним спиной, вполоборота. Видна была бронебойная шея, спина, ноги в чёрных кроссовках лежали на столике. Рядом с ногами стоял стакан со светлым вином. Он курил тонкую сигару, дымок поднимался, казалось, прямо из стриженой макушки. Судя по тому, что он давно уже не менял положения, в этой голове действительно могло происходить какое-то движение мысли...
- Что-то в нём есть, да?
- Ну да. В такой недвижимости всегда что-то мерещится...
- А ты уверена, что он бандит?
- Ты что, меня уговариваешь? Ну понятно, вокруг столько самок... Я вижу, как ты их всех регистрируешь. Приехал со своим самоваром, опомнился и решил его сплавить... Но только не ему, Доплер. И вообще, давай сменим тему, а то ветер в его сторону, ещё услышит...
- Он ни разу не оглянулся.
- А ему и не надо. Такой заводится с полоборота... Смотри, смотри, он встаёт.
Грузный человек встал и пошёл к лесенке, спускавшейся прямо на пляж... Они увидели, как он подошёл к морю, как начал было раздеваться. Они смотрели на его спину, и когда он, как им показалось, расстегнул брюки, но не стал их снимать, Доплер сказал:
- По-моему, он пошёл по-маленькому...
- Среди бела дня, на полном пляже?
- Ну и что, типа: пописай мне на грудь, я люблю штормы... Ты видела, как он сидел с ногами на столе?
- Янки тоже так сидят, но при этом не всегда ссут среди бела дня на глазах у общественности... Нет, он просто передумал снимать штанишки. Смотри, кажется, он решил искупаться прямо в них.
Море слегка штормило, он нагнулся, зачерпнул в ладони и умыл лицо, намочил рубашку. После чего пошёл прочь. Теперь можно было бы рассмотреть его лицо, но в упор ни Лена, ни Доплер не стали на него смотреть, отвели глаза, когда он, поднявшись по лесенке, вдруг очутился прямо перед ними. И сразу пошёл через зал к выходу на набережную. Лена посмотрела на мокрые следы на деревянном полу, посмотрела на Доплера...
- Пойдём, - сказала она.
- Куда ты меня тянешь?
- Поиграем в следопытов. Немножко.
- Мне лень. И без камеры неинтересно.
- А мне интересно.
- Так это Лен-фильм?
- Только не ревнуй. То, что это не мой кадр, это точно.
- Почему я должен тебе верить? Особенно после того, как ты обманула меня с морем...
- Доплер, ну прекрати... Смотри, смотри - он теперь и сам за кем-то следит, во всяком случае, он на них смотрит...
- Слушай, Ленка, у тебя получается. Из ничего возникла интрижка...
- Да какая там...
- Ну как, мы теперь смотрим на того, кто смотрит... И это, если ты помнишь, самое дорогое развлечение. Особенно для меня - если учесть, что он будет моим преемником...
- Доплер, прекрати. Смотри, смотри, он им что-то говорит... Это его машина, как ты думаешь?
- Думаю, да.
- Я тоже так думала... Мы с тобой ошиблись.
- Ну, бывает. Обознались. Это не его машина, мы вычёркиваем его из списка твоих женихов. Босяки нам не нужны. Он опять идёт в это кафе, но мы это сделать не можем, это будет слишком явно... Поэтому пошли искать тень поближе у воды. Где-то должны же давать в прокат зонты...
Подходя к машине, Манко увидел, что возле неё стоят незнакомые люди. На ментов они были мало похожи: парень и две девицы в купальниках, со всякими там резиновыми подушечками и матрасиками под мышками. Казалось, они и сами какие-то надувные.
Манко подошёл к ним на расстояние вытянутой руки и дышал в затылок, но они его не замечали.
- Класс, просто класс, - говорил парень, явно адресуя эти слова джипу. Девочки задумчиво кивали.
- Хотите прокатиться? - спросил Манко, обходя их и выступая вперёд.
- В каком смысле? - сказал парень, придерживая рукой панамку, как будто вдруг подул сильный ветер. Хотя никакого ветра не было, просто перед ними теперь стоял квадратный мужик и протягивал ключи.
- Берите и катитесь!
Все трое молча смотрели на болтавшиеся в воздухе ключи... Может быть, они уже были загипнотизированы, ключи блестели на солнце... Манко сам плохо понимал, что делает, просто он принял решение следовать первым мыслям, приходящим в голову, а тут как раз пришла такая мысль...
- Я не умею водить, - сказал парень, - у меня и прав нет.
- А у тёлок твоих? У вас есть права?
Тёлки молча покачали головами в разные стороны.
Лене и Доплеру, которые стояли далеко и всего этого не слышали, снова померещилось, что он достаёт из брюк... Но видели они только, как парень и две девушки сели в машину, как машина отъехала, как человек в голубой рубашке, за которым они наблюдали в кафе, помахал джипу рукой... Лена и Доплер пошли дальше в обнимку и где-то возле детских аттракционов замерли в долгом поцелуе.
- Научишься, - сказал Манко, доставая ствол... Не полностью, но так, чтобы эти трое видели и больше не сомневались, что он не шутит.
- Это не конец, - сказал он, усмехаясь... Через час приедешь на это же место, но этот час вы должны всё время ехать, не останавливаясь. Я проверю по счётчику и заплачу по счётчику. Десять баксов за километр, ферштанден?
Конечно, он мог их и так запихнуть в джип, запросто... Но было бы много визгу... А так всё тихо. Сели и поехали... И сразу научились водить... А как в море бросают, когда плавать учат? А это ещё проще, суша всё-таки... Ну задавят пару кур, ничего страшного... Он пошёл по набережной в другое кафе. Та же девушка с платочком была и там, но, может быть, ему показалось, многие так косынки подвязывают, а на лицо он не обратил внимания. Он заказал двести водки. Через час, - подумал Манко, - если не будет ДТП, они приедут, никуда не денутся. А денутся, так и хрен с ним, с хаммером этим долбаным, он совсем озверел, людей не давит, взваливает это на меня, сука... Человек хуже зверя, когда он зверь - кто-то сказал... И хуже машины, когда он - машина, - я добавлю... Манко опрокинул в рот водку, выдохнул, и сказал вслух: "А я не машина!"
- Повторяй за мной: я не машина, я не машина! - сказал он громко, обращаясь к парню, который сидел за соседним столиком. Тот поперхнулся креветкой и закашлялся, глядя на Манко выпученными глазами. Манко встал и подошёл, чтобы похлопать парня по спине, но тот ускользнул, быстро расплатился у стойки и выскочил на улицу.
- Пиздец какой-то, - сказал Манко, - чего вы здесь все такие забитые? На Юге? Где ваш кураж?
Он заметил, что на столике уже снова стоит полный стаканчик, хотя он вроде ещё не заказывал. По морю бежали барашки... "Над седой равниной моря..." - тихо пропел Манко на мотив "из-за острова на стрежень..." и подумал, что всё фигня, просто немного колбасит, с кем не бывает... Он опрокинул в себя станканчик... Стало вообще хорошо, солнце, Крым... Всё на хуй бросить, начать новую жизнь. Оставить одежду на берегу, с паспортом в кармане, типа утонул, не ищите. А сам голый вылезу к хипарям в бухту... Манко как-то забредал к ним много лет назад, и было нормально, без понтов, напоили молоком с травой и спать уложили. Правда, он не спал, а вращался всю ночь в цветной центрифуге - как космонавт перед полётом.
В космос лететь не стал. Он был дублем, его не взяли... А может, и улетал, но утром этого не помнил, и всё было чистое такое утром, весь мир, каждую галечку хотелось чмокнуть, а девочек наоборот, не хотелось совсем, хотя они лежали голенькие и тут и там, но это было как в детском саду, как в яслях, короче, заново на свет народился. А потом опять набилось трухи всякой в душу, но за травой или другими какими очистительными средствами Манко пока не тянулся... Он заметил, что к человеку, серьёзному с виду человеку за одним из соседних столиков, то и дело подходит какая-то дохля, садится рядом с ним на корточки и что-то они там перетирают... Что, нельзя посадить человека рядом с собой, на стул? - подумал Манко. - Что это такое, по-собачьи сидит, потом выходит, потом опять на задних лапках... Я, конечно, тоже не эстет, но не заставляю людей сидеть на корточках... Может, сказать ему? Товарищ, гордым надо быть! Устроить им тут революцию? Манко прикинул, как взлетят брови у хозяина человека-собаки, как он начнёт хвататься за мобилу... Это всё можно будет сразу пресечь и проучить бегемота, вспомнить молодость, пусть даже дружки его сразу в кабак налетят, будет немного по-ковбойски... Ну что, встряхнуться? Да нет, - подумал Манко, - лень... Ленивый я стал... Но любопытный... О чём они там перетирают? Он встал и пересел за их столик.
- Харьковская налоговая, - сказал Манко.
- Не пизди, - усмехнулся бегемот, - давай лучше по сто - на брудершафт.
Мужик был, очевидно, тёртый, умел общаться с людьми, и вот уже они пили по второй, по третьей.... Бегемота звали Семён, он был из Донецка, держал там сеть ларьков, ну и какие-то у него были виды на расширение бизнеса, в частности, в этом посёлке, кто-то предложил войти в долю, построить гостиницу прямо на берегу, шестёрка его по этому поводу собирал кое-какую информацию и доносил хозяину, причём, как только что-то узнавал, так сразу и доносил, голова у него вмещала только одно сообщение. Смешно, что возле кафе его ждала настоящая собачка, он каждый раз привязывал её к ограде, маленькая такая шавка, Манко увидел, когда выглянул на улицу, чтобы посмотреть, не приехал ли его броневик. Дохля в этот момент тоже вышел из кафе, отвязал собачку и они засеменили по улочке, свернули в парк. Манко расплатился за водку и закуску, и за себя и за будущего владельца гостиницы, который заразил его своим олимпийским спокойствием... На улице стоял джип, пустой, ни мальчика, ни девушек нигде не было. А может, их вообще не было, - подумал Манко, - как и того, на дороге. Как и Семёна из Донецка, всё померещилось... Теперь ищем гостиницу, там спим как мимимум десять часов, а дальше посмотрим... Он остановился возле джипа, глядя на пятно на бампере... Чёрт его знает, а может, и сбили кого-то, - подумал Манко, - они ж водить не умеют, суки... И смылись... Да нет, если б они кого-то сбили, джип не стоял бы сейчас на том же месте... Значит, всё-таки было там что-то... Типа чудо... Но чудес не бывает, бывает только... Болезнь Альт-хаммера... Но он у меня новый совсем.... Или как его... Рассеянный склероз... Бывает же такое... Мульти-пульти... Нет, лучше уж пусть будет одним мудаком меньше... Или ещё лучше: поспи, и всё пройдёт, - Манко усмехнулся, вспомнив, как сказал это своей бывшей жене. Когда она разбудила его ночью и закричала: "Лёня, началось!"... Она должна была рожать, у неё отошли воды и начались схватки, а он ей в ответ: "Поспи, и всё пройдёт". После чего перевернулся на другой бок и захрапел... Вспоминая это, Манко всегда смеялся... Сидя в джипе, который стоял с заведённым двигателем, он повторял вслух: "Поспи, и всё пройдёт!"
Он нажал было на газ, но передумал. Куда? Зачем? Приехали... Сейчас, ещё минутку посижу... Он вспомнил, как бывшая жена пришла домой и сказала: "Меня сбила машина".
Манко ошарашенно глянул на неё, грязное платье, на лице то ли грязь, то ли потёки косметики... "А зачем же ты домой пришла?" - спросил Манко. Она это тоже ему потом вспоминала, всю их совместную жизнь, рассказывала знакомым. Шутка, в которой, однако, была её доля... То есть судьба её вся, значит, в этой шутке была, ох и тяжёлая у неё была судьба... С таким мужем... Хотя ясно же, что он имел в виду: почему сама пришла, почему не скорая привезла, не такси... Да она это прекрасно и сама понимала, просто придиралась всегда к его словам... Больно образованная была... Слишком вумная, - говорила мать... Манко думал было сменить частоту волны в приёмнике, или поставить диск, но странная музыка умолкла, диктор сказал, что это была композиция "Поп-механики" Сергея Курёхина...
"Курёхин, - подумал Манко, - сколько лет, как его нет в живых, а поди ж ты, ставят... А могло ведь ещё раньше не быть, если бы я тогда не остановил ребят..."
В восемьдесят восьмом году Манко пошёл со своими хлопцами на концерт "Поп-механики"... В Алуште, какой-то там был фестиваль... Сыпа накануне был на Цое, и Сыпе понравилось. Главное — он сказал, что видел впервые в жизни, как менты танцевали на стульях... Ну и пошли на следующий день на "Поп-механику", чтоб такое увидеть... А там вообще не было ментов, народу на концерт пришло не так много, ползала... Курёхин вышел на сцену и сказал: "Мы рады, что вы пришли на наш концерт. Все музыканты нашего ансамбля наркоманы и гомосексуалисты. Некоторых из нас на время выпустили из психиатрических больниц, некоторых с кладбищ..."
Странно было это вспоминать теперь, но интересно, Манко даже приглушил звук в приёмнике... Пацаны весело переглянулись, но никто не хохотнул, ждали, что будет дальше... А дальше на сцену вышли музыканты, выбежал Гаркуша - Курёхин специально его позвал с собой на этот концерт, - и началась какая-то бредятина... Типа беспредел... На музыку никто и внимания не обращал... Манко вспомнил сейчас, как на сцену вышли два долбоёба, один с молотом, другой с серпом - и начали сражаться... Это не понравилось его друзьям, не из идейных соображений, нет. "Хуйня какая-то", - сказал Сыпа... Манко пожал плечами, мол, посмотрим, что дальше будет... Дальше Курёхин минут двадцать играл на рояле что-то типа собачьего вальса, а потом залез под рояль, повис под ним, схватившись руками и стал его ебать... Ну то есть делать вид, что он ебёт рояль... И вот это уже ребятам совсем не понравилось... "Это ж он показывает, что нас наебал!" - повторяли друг за другом теперь уже несколько голосов - всё это переходило в возмущённый ропот, а потом, когда внезапно Курёхин объявил, что на этом концерт окончен, Сыпа вскочил и закричал: "Деньги давайте назад!" Манко потянул его за руку, но тот стряхнул и остался стоять... Гаркуша, который под конец метался уже не по сцене, а по залу, увидев возмущённых качков в белых майках, стремглав помчался к сцене... Сыпа стал убеждать друзей, что так просто это нельзя оставить... Больше всего Сыпу возмущало то, что они заплатили по пять рублей за билет... В те времена это была запредельная цена, обычно стоило два рубля, ну три от силы... А здесь, значит, за пять должно было быть что-то особенное... А вместо этого - халтура... "Совсем оборзели! Они же играли всего сорок минут! - кричал Сыпа, - что это за концерт? Нас тут держат за лохов, Ман, это нельзя им спускать, слышь?" "А ты хотел бы, чтобы это продлилось два часа? Ты и сорок минут-то еле выдержал", - пробовал его утихомирить Манко. "Неважно! Мы заплатили за полный концерт! Пускай возвращают деньги, или мы будем их, блядь, учить!" Сыпа ударил кулаком свою открытую ладонь, резко развернулся, снова запрыгнул на сиденье и закричал: "Пацаны, они должны вернуть нам деньги за билеты! Вы согласны?" Его призыв получил довольно широкую поддержку публики, потому что большую её часть составляли такого же примерно вида пацаны, как Сыпа, у поклонников Курёхина в то время, очевидно, не было денег, чтобы платить за билет пять рублей... Но Манко с помощью демагогии смог выпустить пар, заболтать Сыпу так, что, когда тот спохватился, автобус с "Поп-механикой" уже уехал... Потом, когда через несколько лет он узнал, что Курёхин умер, Манко подумал, что его таки настигли разгневанные зрители... Но оказалось, что Курёхин умер от болезни, по крайней мере, так сказали, а Лёне Манко трудно, как всегда, было поверить, что кто-то может умереть молодым от болезни, может быть, потому что сам он никогда не болел, а до тридцати лет вообще не знал, что такое температура... Чтобы это узнать, съел однажды кусок сахара, полив его йодом - так ему посоветовал одноклассник, но всё равно ничего не поднялось, тридцать шесть и шесть было на градуснике...
Он вышел из джипа и пошёл по набережной, чувствуя странное возбуждение во всех мышцах. Глядя на взрослые тренажёры, стоявшие в парке среди детских каруселей, Манко подумал, что чувство, которое он испытывает, что-то напоминает... Тренажёры были настоящие, списанные, очевидно, из авиации, где на них тренировались пилоты и космонавты. Это были полые шары из арматуры, в которых человек мог вращаться вокруг всех своих осей. Как на рисунке Микеланждело, или да Винчи, который, кажется, вообще служит эмблемой человека... Манко когда-то тоже там вращался, ходил в авиаклуб... А сейчас ему хватало даже просто смотреть на этот тренажёр, при этом он думал, что пока он не ушёл из бокса, было проще... Он тогда шёл на руках и на ногах... Руки упирались в размазанного в воздухе противника, окружавшего его со всех сторон, а ноги ощупывали почву под ногами, это была очень чёткая позиция... Жизненная, да, а потом, когда он ушёл с ринга, всё приняло совсем другие формы, вплоть до давешнего чувства на дороге, когда ему показалось, что он завален лавиной и не знает, где верх, где низ... Манко понял, что лицо спавшего на дороге парня он уже не может вспомнить... Он зашёл наугад в какое-то кафе, взял сто грамм. Там играла музыка, и Манко расслышал слова: "Я отражаюсь в зрачках зверя... Алушта - пауза между смертью и смертью..."
Он выпил водку и пошёл быстрыми шагами прочь, уже на улице вспомнил, что не расплатился, но возвращаться не стал. Может быть, "Алушта" ему просто послышалась? Скорее всего, - подумал он, - но что тогда там было — в песне? Алушта, галушка, баклуша... Он не мог найти рифму... Опушка? Может быть, опушка, - подумал он, - а может, и Алушта была, что мы вообще знаем... Он вспомнил, что кто-то ему говорил от чего умер Курёхин... Рак сердца... Так не бывает, - сказал тогда Манко, - или-или... Он действительно думал, что умирают либо от рака, либо от сердца, но так, чтобы это сошлось в одном... Манко подумал, что за Курёхина надо выпить, за упокой души, хоть он и не понимает эту музыку... Он вернулся в кафе, взял ещё сто... Ему вспомнился его родной дядя - который и привёл его впервые в секцию бокса. У дяди не было своих детей, и он, что называется, "отдавал Лёне всю душу"...
Манко вспомнил, как дядя вёл бой с тенью и сломал себе нос... Странно было это вспоминать, особенно во время похорон... Дядя давно умер, но не молодым, как Курёхин, а в приличном для смерти возрасте... Манко на похоронах представлял себе дядю в шляпе, сражающегося с тенью на кирпичной стене в их дворике... Дядя это делал, ожидая, когда придёт домой его брат, отец Манко, что-то нужно было дяде от него в тот вечер, он зашёл без звонка, не застал дома... Вышел во двор и стал, чтобы убить время, боксировать со своей тенью... А потом пришла семья Манко и увидели родственника на скамейке с кровавым лицом, отец закричал: где, кто... Смешно на самом деле, - подумал Манко, - но это мог только дядя Коля, я на такое не способен, даже при всей ситуации... Вот только не нравится мне это чувство... Странная такая круглая клетка... Манко стоял рядом с тренажёром, сжимая руками рёбра-рельсы, которые, закругляясь вверху, резали небо на синие ромбы. Потом отпустил их и пошёл не совсем твёрдым шагом по набережной. Увидел табличку со словами "Номера с питанием" и свернул в калитку какого-то санатория, или бывшего санатория, ему было теперь уже совершенно по сараю, и через десять минут он ввалился в белую комнатку и, не раздеваясь, рухнул на кровать, которая издала громкий стон. Прежде, чем заснуть, Манко вспомнил рассказ отца о том, как когда-то в молодости в общественном туалете на него обрушилось стекло. Выпало из рамы - само по себе, может от ветра, и упало на отца огромными осколками. У стоявшего рядом человека так порезало детородный орган, что еле сшили, и никакой он теперь был не детородный...
А отец, выходя из дому, долго думал, надевать ли широкополую шляпу. В конце концов надел - и, по его словам, это его спасло. Эту историю отец рассказывал Манко ещё в детстве, и сейчас Манко подумал, что если бы отец тогда не надел шляпу, то могло бы не быть теперь никакого Лёни... Это было бы странно... Или не странно? Никогда не рождаться... Но во всяком случае, Манко раньше об этом никогда не задумывался. Он решил купить себе завтра шляпу... Стекло-не стекло, но солнечного удара можно избежать... Он вспомнил ржавые останки бульдозера, которые видел днём на одном из пляжей... Вдруг приподнялся, сел на край кровати, взял в руку член и стал поворачивать его по часовой стрелке, чувствуя при этом примерно то же, что водитель грузовика с заглохшим на морозе двигателем, когда вращает вставленную в ротор железку...
Манко крутил свой член и будучи уже в невесомости... И в полном согласии с законом сохранения импульса... Тело Манко теперь тоже вращалось... В ржавом остове бульдозера, летящего в космосе... Лёня Манко... Скажем, спал... А что делали другие персонажи, мы ещё не знали...
Один, кажется, пытался припомнить свои стихи двадцатилетней давности... Точнее песенку - из несостоявшегося кинофильма... На музыку Бродского... И бродил один, без своей девочки, по вечернему Коктебелю...
Девочка давным-давно спит, а у Доплера бессонница... Красный закат - к похолоданию, - думает Доплер, а потом бормочет: ...полный штиль, только что-то за краем... понта движется, номер газеты, или скат, заблудившись, летает над асфальтом, в разрез поднебесной входит солнце - сеченье аорты там, где крови становится тесно, и она льётся в море, из порта выплывает ремонтный бульдозер... Лязг и скрежет зубов... Визг геенны... На воде остаются полозья... Пахнет нефтью... И, значит, вселенной... Адью, суша! Вон стайка нудистов... Входят в воду..."
Доплер на этом останавливается, хотя последние строчки он прекрасно помнит.
Но, во-первых, он потом видел у кого-то ту же самую рифму, во-вторых, все эти игры "с понтом" наверняка уже кем-то сыграны, - думает он... И, в-третьих, всё это как-то тяжеловесно... А так у песни нет ни конца, ни начала... Так лучше, - решает Доплер и идёт дальше, а мы на всякий случай подбираем... выброшенные из песни слова: "...сквозь щель горизонта... виден красный белок мариниста... он давно уже пишет для понта..."