НАПИСАНО В ДНИ, КОГДА ОЖИДАЛСЯ ШТУРМ ЛОНДОНА

О, латник или капитан, когда

Взломает эту дверь твой меч кровавый,

Не угрожай хозяину расправой,

Его жилищу не чини вреда.

Питомец муз-волшебниц, без труда

Тебя он увенчать способен славой,

Твои деянья в песне величавой

Запечатлев для мира навсегда.

Не разоряй приют певца невинный:

Сам эмафиец, победитель Фив,

Дом Пи́ндара не превратил в руины,

Надменный город штурмом взяв и срыв,

И стих творца «Электры» спас Афины,

Сердца спартанцев жалостью смягчив.

ДОБРОДЕТЕЛЬНОЙ МОЛОДОЙ ОСОБЕ

Ты с самых малых лет не предпочла

Пространный торный путь стезе безвестной

И ввысь, к вершине истины небесной,

С немногими крутой тропой пошла.

Как Руфь и как Мария, избрала

Ты часть благую и на рой прелестный

Тщеславиц юных области окрестной

Взираешь с состраданьем и без зла.

Так полни свой светильник непорочный

Елеем добродетели святой

И нас не устыжающей надежды

И веруй, дева: полночью урочной

С толпой гостей приидет в твой покой

Жених, чей светлый лик слепит все вежды.

К ЛЕДИ МАРГАРЕТ ЛИ

Отец ваш граф, верховный казначей

И председатель Тайного совета.

Бессребреником слыл во мненье света,

Затем ушел с обеих должностей

И умер, прочитав на склоне дней

О роспуске парламента декреты —

Так счеты свел оратор в оны лета,

Узнав о Херонее, с жизнью сей.

На вашего родителя ни разу

Взглянуть не довелось мне оттого,

Что для меня в ту пору длилось детство.

Но я от вас слыхал о нем рассказы

И вижу, что достоинства его

Вам, Маргарет, достались по наследству.

ЧЕРНИТЕЛЯМ НЕКОТОРЫХ МОИХ ТРАКТАТОВ

Назвал я «Тетрахордом» свой трактат.

Он нов по мысли и не прост по слогу.

Таких, кому он по зубам, немного,

А дюжинные книжники вопят,

Название коверкая стократ:

«Сам черт сломает на заглавье ногу!»

И в Майл-энд-Грин, на книгу глянув строго,

Идут гулять, хоть, право же, навряд

Шершавей это слово, чем Колкитто,

Гэласп, Макдо́ннел, Го́рдон — имена,

Которые теперь столь знамениты.

О сэр Джон Чик, скорей воспрянь от сна

И, взяв язык Гомера под защиту,

Его в правах восстанови сполна!

ИМ ЖЕ

Как только я призвал свой век восстать

И, сбросив путы, обрести свободу,

Псы и ослы, — а им нет перевода, —

Галдеж повсюду подняли, под стать

Тем недругам Латоны, коим стать

Лягушками пришлось в былые годы.

Ведь ждать признанья от такого сброда —

Что бисер перед свиньями метать.

Они кричат о вольности, но воля

Созвучна своеволию для них,

И правда им страшней оков былых.

Будь добр и мудр, коль жаждешь лучшей доли,

Иль захлебнется край отцов твоих

В пучине бед, невиданных дотоле.

НОВЫМ ГОНИТЕЛЯМ СВОБОДЫ СОВЕСТИ ПРИ ДОЛГОМ ПАРЛАМЕНТЕ

Как смели вы, кем требник запрещен

И свергнут лишь затем прелат верховный,

Чтоб вновь с Многоприходностью греховной

Блудил, как с девкой, ваш синедрион,

Настаивать, что должен нас закон

Синодам подчинить, лишив духовной

Свободы, данной нам от бога, словно

А.С. иль Резерфорд мудрей, чем он?

Тех, кто, подобно Павлу, стал, без спора,

Господней веры истинным оплотом,

Честят еретиками с неких пор

И Эдвардс и шотландец… как его там?

Но мы разоблачим ваш заговор,

Что пострашней Тридентского собора,

И наш парламент скоро

Меч против фарисеев пустит в ход,

Не уши им, но руки отсечет

И край от них спасет,

Затем что там, где пишется «пресвитер»,

Читается «епископ» между литер.

МИСТЕРУ ГЕНРИ ЛОУЗУ О ЕГО МУЗЫКЕ

Ты, Гарри, доказал нам в первый раз,

Что можно даже в Англии суровой

Слить воедино музыку и слово

И скандовать строку не как Мидас.

Твой дар тебя навек от тленья спас;

Художника, в чьих звуках с силой новой

Раскрылась прелесть языка родного,

Не позабудут те, кто сменит нас.

Феб наделил крылами вдохновенья

Тебя, слагатель гимнов и кантаты,

За то, что чтишь ты окрыленный стих.

Тебя б сам Данте предпочел когда-то

Каселле, чье он жадно слушал пенье

В чистилище среди теней незлых.

ПРИСНОБЛАЖЕННОЙ ПАМЯТИ M-С КЭТРИН ТОМСОН, ДРУГА МОЕГО ВО ХРИСТЕ, СКОНЧАВШЕЙСЯ 16 ДЕКАБРЯ 1646 ГОДА

Любовь и вера, с коими была

Ты неразлучна, дух твой закалили,

И смерть без жалоб, страха и усилий

Ты ради вечной жизни приняла.

Но не погребены твои дела,

Щедроты и даяния в могиле:

Туда они с тобой, как свита, взмыли,

Где радость неисчерпна и светла.

Послали их в лучистом одеянье

Любовь и вера к трону судии,

Чтоб о твоем земном существованье

Поведали служители твои

И ты вкусила за свои страданья

Дарующей бессмертие струи.

ГЕНЕРАЛУ ЛОРДУ ФЕРФАКСУ ПО СЛУЧАЮ ОСАДЫ КОЛЧЕСТЕРА

Столь, Ферфакс, ты превознесен молвой,

Что в дрожь бросает короля любого

При имени воителя такого,

Кому Европа вся гремит хвалой.

Неустрашимо продолжаешь бой

Ты с гидрой мятежа многоголовой,

Хоть, попирая Лигу, Север снова

Простер крыла драконьи над страной.

Но ждет тебя еще трудов немало

(Затем что лишь войну родит война),

Покуда смута не сокрушена

И справедливость не возобладала:

Ведь доблесть кровью исходить должна

Там, где насилие законом стало.

ГЕНЕРАЛУ ЛОРДУ КРОМВЕЛЮ ПО ПОВОДУ ПРЕДЛОЖЕНИЙ, ВЫДВИНУТЫХ НЕКОТОРЫМИ ЧЛЕНАМИ КОМИТЕТА ПО РАСПРОСТРАНЕНИЮ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ

Наш вождь, неустрашимый Кромвель, тот,

Кто с мудростью и верой неизменной

Стезей добра сквозь мрак страды военной

И тучу клеветы нас вел вперед,

Не раз сподобил бог своих щедрот

Тебя в борьбе с фортуною надменной:

Ты рать шотландцев сбросил в Дарвен пенный,

Под Данбаром побед умножил счет

И в Вустере стяжал венок лавровый.

Но и в дни мира ждут тебя бои;

Вновь на душу советчики твои

Надеть нам тщатся светские оковы.

Не дай же им, продажным псам, опять

У нас свободу совести отнять.

СЭРУ ГЕНРИ ВЭНУ-МЛАДШЕMУ

Ты молод, Вэн, но разумом столь зрел,

Что даже Рим, где тоги, а не латы

Над эпиротом взяли верх когда-то,

Сенатора мудрее не имел.

Ты, заключая мир, в веденье дел

Искусней был любого дипломата;

Ты, в ход пуская то булат, то злато,

Добыть победу на войне умел.

К тому ж меж властью светской и духовной

Различье ты постиг и учишь нас,

Как избегать, по твоему примеру,

Смешенья их, в чем многие виновны.

Вот почему в глазах страны сейчас

Ты — старший сын и страж господней веры.

НА НЕДАВНЮЮ РЕЗНЮ В ПЬЕМОНТЕ

Господь, воздай савойцу за святых,

Чьи трупы на отрогах Альп застыли,

Чьи деды в дни, когда мы камни чтили,

Хранили твой завет в сердцах своих,

Вовеки не прости убийце их

Мук, что они пред смертью ощутили,

Когда их жен с младенцами схватили

И сбросили, глумясь, со скал крутых,

Их тяжкий стон возносят к небу горы,

Их прах ветра в Италию несут —

В край, где царит тройной тиран, который

Сгубил невинных. Пусть же все поймут,

Узрев твой гнев, что призовешь ты скоро

Блудницу вавилонскую на суд.

О СВОЕЙ СЛЕПОТЕ

Когда померк, до половины лет,

Свет для меня в житейской тьме кромешной,

«К чему мне, — вопросил я безутешно, —

Талант, который зарывать не след?

Как может человек, коль зренья нет,

Предвечному творцу служить успешно?»

И в тот же миг я, малодушьем грешный,

Услышал от Терпения ответ:

«Твой труд и рвенье, смертный, бесполезны.

Какая в них нужда царю царей,

Коль ангелами он располагает?

Лишь тот из вас слуга, ему любезный,

Кто, не ропща под ношею своей,

Все принимает и превозмогает».

МИСТЕРУ ЛОРЕНСУ

Пускай огонь в камине разведут,

Чтоб мы теперь, когда дожди полили,

С тобой, мой Лоренс, теплый кров делили,

В беседах коротая время тут,

Покуда дни ненастья не пройдут

И вновь зефир не колыхнет воскрылий

Весеннего наряда роз и лилий,

Которые не сеют, не прядут.

Здесь есть все то, что тонкий вкус прельщает:

Свет, яства и вино; здесь, наконец,

Под лютню иль орган нас восхищает

На дивном языке тосканском пенье;

И кто себе такие наслажденья

Нечасто позволяет, тот — мудрец.

САЙРИЭКУ СКИННЕРУ

Мой Сайриэк, чей знаменитый дед

В былые дни британскую Фемиду

Брал неизменно под свою эгиду

И как судья, и как законовед,

Вкуси со мной отрад, в которых нет

Приличьям ни ущерба, ни обиды,

Оставив Архимеда, и Эвклида,

И планы, что таит француз иль швед.

Учись соразмерять разумно время —

Не только размышляй, какой стезей

Идти вперед, задавшись мудрой целью,

Но и умей позабывать про бремя

Дневных забот и суеты мирской,

Коль посылает бог нам миг веселья.

ЕМУ ЖЕ

Друг Сайриэк, уже четвертый год

Мои глаза не различают света,

Хоть вчуже нелегко заметить это.

Напрасно я вперяюсь в небосвод —

Не видны мне ни звездный хоровод,

Ни золотое солнце, ни планеты.

Но дух мой тверд, надеждой грудь согрета,

Меня несчастье с курса не собьет.

Ты спросишь, где, слепец, беру я силы?

В сознанье, что огонь моих очей

Служение свободе угасило —

О ней я возвещал Европе всей.

И этой мыслью волю закалила

Мне вера, поводырь в юдоли сей.

О МОЕЙ ПОКОЙНОЙ ЖЕНЕ

Во сне моя усопшая жена

Ко мне вернулась, словно Алкестида,

Которую у смерти сын Кронида

Для мужа отнял в оны времена.

Библейской роженицы, что должна

Очиститься, была бескровней с вида

Она, святая, чья до пят хламида

Спадала, белоснежна и длинна.

Я разглядеть не мог сквозь покрывало

Ее лицо, хоть взор духовный мой

Прочел, что, как и встарь, оно сияло

Любовью, бесконечной и немой.

Но ах! Шагнув ко мне, она пропала,

Проснулся я — и свет сменился тьмой.