ДРАМАТИЧЕСКАЯ ПОЭМА

О ТОМ РОДЕ ДРАМАТИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ, КОТОРЫЙ НАЗЫВАЕТСЯ ТРАГЕДИЕЙ

Трагедия, если писать ее так, как писали древние, была и есть наиболее высокий, нравственный и полезный из всех поэтических жанров. Аристотель полагает за ней способность пробуждать сострадание, страх, ужас и тем самым очищать душу от этих и сходных с ними аффектов, то есть смягчать или должным образом умерять последние посредством особого рода наслаждения, доставляемого нам чтением или смотрением пиесы, где умело воспроизводятся чужие страсти. Природа дает нам немало примеров, подтверждающих его мысль: так, медицина лечит дурные соки болезнетворными средствами — кислые кислотами, соленые солями. Поэтому философы и прочие серьезнейшие писатели, как-то: Цицерон, Плутарх и другие, нередко приводят отрывки из трагических поэтов, чтобы придать красоту и отчетливость собственным мыслям. Сам апостол Павел нашел уместным включить в текст Священного писания стих Еврипида (1 Коринф., XV, 33), а Пареус в комментарии к «Откровению» представил эту книгу в виде трагедии, различая в ней акты, отделенные друг от друга хорами небесных певцов и арфистов. Со стародавних времен люди самого высокого положения не жалели труда, дабы доказать, что и они способны сочинить трагедию. Дионисий Старший алкал этой чести не меньше, чем прежде стремился стать тираном. Цезарь Август также принялся за «Аякса», который остался незакончен лишь потому, что начало его не удовлетворило автора. Кое-кто почитает философа Сенеку доподлинным создателем тех трагедий, которые ходят под его именем, — по крайней мере, лучших из них. Григорий Назианзин, отец церкви, не счел ниже своего святого достоинства написать трагедию под заглавием «Христос Страждущий». Мы упоминаем об этом, дабы защитить трагедию от неуважения, вернее сказать, от осуждения, которого в наши дни она, по мнению многих, заслуживает наравне с обычными театральными представлениями, чему виной поэты, примешивающие комическое к великому, высокому и трагическому или выводящие на сцену персонажей банальных и заурядных, что люди здравомыслящие находят нелепым и объясняют лишь желанием угодить извращенному вкусу толпы. И хотя древняя трагедия не знает пролога, она все-таки прибегает подчас — либо для самозащиты, либо для пояснений — к тому, что Марциал именует эпистолой; поэтому и мы предпосылаем подобную эпистолу нашей трагедии, сочиненной на манер древней и сильно разнящейся от тех, что слывут у нас наилучшими, и уведомляем: введенный в нее Хор есть не только подражание греческим образцам — он свойствен также новому времени и до сих пор в ходу у итальянцев. Таким образом, в построении этой пиесы мы — притом с полным основанием — следовали древним и итальянцам, чья слава и репутация гораздо более для нас непререкаемы. Написаны хоры стихом непостоянного размера, называвшимся у греков монострофическим, или, точнее, словом apolelymenon, без деления на строфу, антистрофу и эпод, которые представляли собой нечто вроде стансов на музыку, аккомпанировавшую пению хора, — для поэмы они несущественны, и без них можно обойтись. Поскольку хоры у нас разбиты паузами на отрывки, стих наш можно именовать и аллеострофическим; от деления на акты и сцены мы также отказались — они нужны только для подмостков, для которых произведение наше никогда не предназначалось.

Довольно будет, если читатель заметит, что драма не выходит за пределы пятого акта; что же до слога, единства действия и того, что обычно носит название интриги, запутанной или простой — неважно, и что на самом деле есть расположение и упорядочение сюжетного материала в согласии с требованиями правдоподобия и сценичности, то справедливо судить о них может лишь тот, кто не совсем незнаком с Эсхилом, Софоклом и Еврипидом, тремя поныне непревзойденными трагическими поэтами и наилучшими учителями для тех, кто пробует силы в этом жанре. В соответствии с правилом древних и по примеру наиболее совершенных их творений, время, которое протекает от начала до конца драмы, ограничено сутками.

СОДЕРЖАНИЕ

В праздничный день, когда прекращены все работы, Самсон, ослепленный, взятый в плен и томящийся в тюрьме в Газе, где он обречен на каторжный труд, выходит на воздух, чтобы отдохнуть в уединенном месте, невдалеке от тюрьмы, и скорбит о своей участи; здесь его случайно находят друзья и соплеменники, представляющие собой Хор и пытающиеся по мере сил утешить собрата; вслед за ними появляется его старый отец Маной, который, задавшись тою же целью, рассказывает о своем намерении выкупить сына на свободу и под конец сообщает, что сегодня у филистимлян день благодарения Дагону, избавившему их от руки Самсона; эта весть еще более удручает пленника. Затем Маной уходит хлопотать у филистимских правителей о выкупе Самсона, которого тем временем навещают разные лица и, наконец, храмовый служитель, требующий, чтобы узник, представ на празднестве перед знатью и народом, показал им свою силу. Сперва Самсон упорствует и, наотрез отказавшись подчиниться, отсылает служителя: но потом, втайне чуя, что так хочет бог, соглашается последовать за служителем, вторично явившимся за ним и всячески угрожающим ему. Хор остается на месте; возвращается Маной, одушевленный радостными надеждами на скорое освобождение сына; на середине его монолога вбегает еврей-вестник и сначала намеками, а потом более отчетливо рассказывает о гибели, уготованной Самсоном филистимлянам, и его собственной смерти; здесь трагедия кончается.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Самсон.

Маной, отец Самсона.

Далила, жена Самсона.

Гарафа из Гефа.

Служитель храма Дагонова.

Вестник.

Хор — евреи из колена Данова.

Место действия — перед тюрьмой в Газе.

Самсон

Направь мои незрячие шаги

Еще чуть дальше, вон к тому пригорку.

Там можно выбрать меж жарой и тенью;

Там посижу я, раз мне выпал случай

Расправить перетруженную спину,

Которую я гну весь день в темнице,

Где, пленник, пленным воздухом дышу —

Сырым, промозглым, затхлым, нездоровым;

Вот здесь, куда дыханье ветерка

Приносит утром свежесть и прохладу,

Ты и оставь меня. Сегодня, в праздник

Дагона, их лжебожества морского,

Не трудится никто из филистимлян,

И я благодаря их суеверью

В безлюдном этом месте, где не слышен

Шум городской, могу хотя б на миг

Нечаянному отдыху предаться,

Но только плотью, а не духом, ибо,

Едва наедине я остаюсь,

Меня, как кровожадный рой слепней,

Смертельно начинают жалить мысли

О том, чем был я встарь и чем я стал.

О, разве ангел, схожий видом с богом,

Родителям моим явившись дважды,

Им не предрек, что будет сын у них,

Как будто это — важное событье

И благо для потомков Авраама,

После чего опять исчез, растаяв

В огне, на камне жертвенном пылавшем?

Так неужель я, божий назорей,

Для подвига предызбранный с пеленок,

Взращен был лишь затем, чтоб умереть

Слепым рабом и жертвою обмана,

Вращая жернов под насмешки вражьи

И силу, что творец мне даровал,

Как подъяремный скот, на это тратя?

О! При столь дивной силе пасть так низко!

Господь предвозвестил, что я Израиль

От ига филистимского избавлю.

Где ж ныне этот избавитель? В Газе,

На мельнице, средь узников в цепях,

Он сам под филистимским игом стонет.

Но нет! Мне ль в божьем слове сомневаться?

Кого как не себя винить я должен,

Коль скоро только по моей вине

Предсказанное не осуществилось?

Кто как не я, безвольно уступив

Слезам и настояньям женским, с тайны,

Мне вверенной, сорвал печать молчанья,

Сказал, откуда черпаю я силу,

И научил, как подорвать ее?

О, слабая душа в могучем теле!

Беда, коль разум вдвое не сильнее

Телесной силы, грубой, неуемной,

Самонадеянной, но беззащитной

Перед любым коварством. Он — хозяин,

Она — слуга. Недаром у меня

Ее источник — волосы. Тем самым

Бог дал понять, сколь дар его непрочен.

Довольно! Грех роптать на провиденье,

Преследующее, быть может, цели,

Умом непостижимые. Одно

Я знаю: сила — вот мое проклятье.

Она причина всех моих несчастий,

Любое из которых не оплакать

Мне до́ смерти, а слепоту — подавно.

О, горшая из бед! О, жребий, с коим

Нейдут в сравненье цепи, бедность, старость —

Ослепнув, в руки угодить врагам!

Свет, первое творение господне,

Для глаз моих померк, лишив меня

Всех радостей, что скорбь смягчить могли бы.

Я жалче, чем последний из людей,

Чем червь — тот хоть и ползает, но видит;

Я ж и на солнце погружен во тьму,

Осмеянный, поруганный, презренный.

В тюрьме и вне ее, как слабоумный,

Не от себя, но от других завися,

Я полужив, нет, полумертв скорей.

О, мрак среди сиянья, мрак бескрайный,

Затменье без просвета и надежды

На возвращенье дня!

О, первозданный луч и божье слово:

«Да будет свет. И стал повсюду свет!» —

Зачем оно ко мне неприменимо?

Луч солнца для меня

Утратил прежний блеск,

Поблекнув, как луна,

Когда она заходит пред зарею.

Но если жизни нет без света, если

Он сам почти что жизнь и если верно,

Что он разлит в душе,

А та живет в любой частице плоти,

То почему же зреньем наделен

Лишь глаз наш, хрупкий, беззащитный шарик,

И почему оно — не ощущенье,

Присущее всем членам, каждой поре?

Тогда б я не был изгнан в область мрака,

Где, отлучен от света, свет храню

И где, полуживой, полумертвец, —

О горе! — не в могиле похоронен,

А сам себе служу ходячим гробом

И потому лишен

Тех преимуществ, что дает кончина, —

Бесчувственности и забвенья мук,

И ощущаю во сто крат острее

Все беды и невзгоды,

Что пленнику сулит

Жизнь меж врагов жестоких.

Но что это? Шаг многих ног я слышу.

Толпа сюда валит. Неужто снова

Язычники пришли полюбоваться

На мой позор, чтоб по своей привычке

Насмешками усугубить его?

Хор

Вот он, вот он! Замедлим шаг,

Чтоб в слепца испуг не вселить.

О рок превратный, казнь беспримерная!

Видите, как он простерся, поверженный,

В пыль уткнувшись лицом,

Словно устал бороться,

Словно утратил надежду,

Грязным рваным рубищем рабским

Еле прикрыт.

Ужель глаза не лгут? Ужели это он,

Тот прославленный воин,

Тот Самсон, что сражал, безоружный,

Самого грозного зверя и недруга,

Льва растерзал, словно лев козленка,

Шел на врагов с руками голыми.

В строй их железный,

Блещущий бронями халибской выделки,

Острыми копьями ощетиненный,

Смело врывался, презрев опасность;

Тот, чей единый взмах

Сеял смерть во вражьих рядах;

Тот, чья поступь неодолимая

В бегство язычников обращала?

Львом он кидался на рать аскалонскую,

Наихрабрейших принуждая

Тыл показывать иль взметать

Прах придорожный нашлемными гребнями.

В Рамаф-Лехи, избрав оружием

Меч костяной — ослиную челюсть,

Тысячу он сразил необрезанцев,

Цвет язычников Палестины.

В Газе сорвал он ворота и, на плечи

Вскинув с запором и косяками,

Словно титан-небодержец эллинский,

Снес их на холм над дорогой хевронскою,

Где исполины некогда жили.

Что ему тяжелей —

Рабство иль слепота,

Эта тюрьма в тюрьме,

Где беспросветен мрак?

Зрячий порой напрасно сетует,

Что дух его — пленник плоти.

Нет, лишь душа того, чье зренье отнято, —

Подлинно узница,

Замкнутая в ночи телесной,

Коей скончанья нет,

Ибо внешний не может свет

Вспыхнуть там, где навек

Внутренний свет померк.

Ты, чья судьба — подтвержденье

Непостоянности счастья,

В горе нет тебе равного,

Ибо с вершины славы неслыханной,

Всюду чтимый молвой,

Пал ты до самых глубин бесчестия,

Хоть до сих пор никто во вселенной

Ни от своих отцов,

Ни по прихоти случая

Не был щедрей, чем ты, несравненный,

Первый среди бойцов,

Взыскан силой столь же могучею.

Самсон

Слова доходят до ушей моих,

Но я не различаю смысла их.

Хор

Он говорит. Подойдем… Воитель,

Слава Израиля встарь, ныне — скорбь,

Здесь мы, твои друзья и соседи.

Из Естаола и Цоры пришли мы,

Чтобы тебя проведать, поплакать

Вместе с тобой иль тебя утешить

Добрым советом, затем что лечит

Раны души, словно бальзам,

Теплое слово участья.

Самсон

Я рад, что вы пришли. Теперь я знаю

Уже по опыту — не понаслышке,

Сколь часто — исключения не в счет! —

С фальшивою монетой схожа дружба.

Друзья вкруг нас роятся в дни удачи;

В беде ж, когда они всего нужней,

Их нет как нет. Вы видите, сколь много

Обрушилось несчастий на меня.

Но горшее меж ними, слепота,

Меня не удручает: будь я зрячим,

Мне на людей глядеть мешал бы стыд,

Затем что я, как безрассудный кормчий,

Мне небесами вверенный корабль

Разбил о скалы, за одну слезинку

Предательнице выдав тайну силы,

Которую вдохнул в меня создатель.

О, видно, ныне прозвищем «Самсон»

На улицах в насмешку величают

Глупцов, что сами на себя беду

Накликали, как я, кому господь

Дал много сил, а вот рассудка мало!

Быть не слабее тела должен ум.

Несоразмерность их меня сгубила.

Хор

Нет, не ропщи на промысел всевышний:

Всегда коварным женам мудрецы

В обман давались и даваться будут.

Не упрекай себя — и без того

Сверх меры тяжек груз твоей печали.

Но, говоря по правде, странно нам,

Что филистимлянок предпочитал ты

Своим одноплеменницам, нисколько

Не менее пленительным и знатным.

Самсон

В Фимнафе взял я первую жену,

Хоть мать с отцом сердились, что вступаю

Я с иноверкой в брак. Они не знали,

Что мною движет бог, что тайный голос

Не упускать велит мне этот случай

Приняться за осуществленье дела,

К которому с рожденья призван я,

И от врагов освободить Израиль.

После ее измены я пленился

Змеей моей, чудовищем прекрасным,

Далилой, девой, жившей на долине

Сорек, — и каюсь в том, хоть слишком поздно, —

Я полагал, что делаю и это

Все с той же прежней целью — чтоб прогнать

Гонителей Израиля. Однако

За все в ответе не она, а я,

Кто сдал — о, слабость! — цитадель молчанья

Под натиском трескучих женских слов.

Хор

Ты никогда — в том мы тебе порука —

Не упускал возможности восстать

На филистимлян, что гнетут Израиль,

Но все ж его сынов не спас от рабства.

Самсон

Виной тому не я — вожди колен,

Правители Израиля, которым,

Когда они узрели, что творю

С врагами я один по воле бога,

Уразуметь их трусость помешала,

Что час освобождения настал.

Бахвалиться я не пошел пред ними —

Пускай деянье деятеля славит;

Они ж молве о подвигах моих

Не посчитали нужным внять, покуда

Владельцы филистимские не вторглись

С войсками в Иудею, чтоб меня

Схватить в ущелии скалы Етама,

Где я засел, но не спасенья ради,

А с целью истребить их рать сполна.

Меж тем, сойдясь туда, сыны Иуды,

Чтоб край спасти, меня решили выдать;

Не убивать меня я взял с них слово,

И сдался, и связать себя позволил

Двумя веревками, и отведен

Был к необрезанцам, где с рук моих,

Как лен перегоревший, спали путы

И поразил я челюстью ослиной

Всех филистимлян, кроме убежавших.

Когда б в тот день пошел за мной Израиль,

Сегодня башни Гефа были б наши

И стали б господами мы, рабы.

Но разве для народов развращенных,

Что впали в рабство за свои грехи,

Ярем привычный не милей свободы,

Покой трусливый не милей борьбы?

Что избавитель, посланный им богом,

У них стяжает? Зависть, недоверье,

Презренье. Что б для них он ни свершил,

Они его в опасности покинут,

За подвиги ему хулой заплатят.

Хор

Речи твои нам напомнили,

Как Пенуэл и Сокхоф презрели

Их спасителя Гедеона

В день, когда царей мадиамских

Он с дружиной преследовал;

Как сгубили б ефремляне

Иеффая, чье красноречие

Лучше меча защищало

Землю Израиля от аммонитян,

Если б не сокрушила

Смелость его их спесь и силу

В битве, где всех перебили,

Кто «шибболет» не выговаривал.

Самсон

К их именам прибавьте и мое.

Но мною пренебречь народ мой вправе,

А вот свободой, божьим даром, — нет.

Хор

Праведными считать

Нам господни пути

Следует, коль не желаем мы

В вечных потемках скитаться.

Может только глупец,

Мнящий, что он — мудрец,

Спорить с божественным провиденьем.

Но часто, усомнившись в нем, вступаем

Мы на стезю, что небу неугодна,

Даем греховным мыслям волю,

Идем от заблужденья к заблужденью,

И господа гневим, впадая в них,

И множим бремя вин своих,

Не обретая удовлетворенья.

Тщась безграничного ограничить,

Его подчинить завету,

Которым нас — не себя связал он,

Мы не видим, что волен

Он своего избранника

Выше всех заповедей поставить.

Кто ж толковать закон

Может лучше законодателя?

Разве иначе он, всемогущий,

Средств не нашел бы воспрепятствовать

Браку героя,

Что чистоту был блюсти обязан,

Дабы спасти свой народ от рабства,

С этой языческою коварной

Блудною тварью?

Смолкни ж, рассудок! Довольно умствовать!

Хоть нам и кажется,

Будто виной всему сам назорей,

Грех не на нем, а на ней, распутной.

Слышишь, Самсон, шаги? Подходит

К нам твой отец седоволосый,

Старец Маной. Прими,

Как подобает, родителя.

Самсон

Увы! При этом имени тоска

И стыд меня объемлют с новой силой.

Маной

Коль вы, собратья по колену Дана,

От коих, старец немощный, отстал я,

Сюда, в страну врагов, свой юный шаг

Направили из уваженья к другу,

Который встарь был славен, а теперь

Стал пленником, — ответьте, где мой отпрыск.

Хор

Вот он, кому не видел равных мир

В величии вчера, в позоре ныне.

Маной

О, страшное паденье! Неужели

Передо мной Самсон непобедимый,

По силе равный ангелам, гроза

Язычников, в чьи города входил он,

Отпора не встречая; тот, кто прежде,

Один собою войско заменяя,

На вражью рать кидался и кого

Сегодня на длину копья к себе

Трус не подпустит. О, сколь неразумны

Мы, веря в наши силы! О, сколь часто

То благо, о котором просим мы,

Оказывается проклятьем нашим!

Бесплодности стыдясь, я о потомстве

Молил творца, и у меня родился

Сын — да какой! — сородичам на зависть.

Но кто из них судьбою поменялся б

Со мной теперь? О, для чего господь

Мне внял, взыскав меня безмерным счастьем?

Зачем его щедроты нам желанны,

Коль скоро, словно жалом скорпион,

Нас каждый дар его язвит бедою?

Зачем два раза ангел низлетал,

Велев вскормить ребенка чистой пищей,

Как редкое священное растенье,

Что всех дивит в дни краткого расцвета?

Неужто лишь затем, чтобы, обманут,

Взят в плен, закован, ослеплен, осмеян,

Томился в доме узников мой сын?

Мне кажется, того, кто избран богом,

Не должно б небесам, хотя бы в память

Деяний славных, совершенных им,

Постыдной рабской участью карать

За слабости его и заблужденья.

Самсон

На бога не дерзай роптать, отец.

Заслужены мной все мои несчастья —

Лишь я виновник и причина их.

Да, мой позор безмерен, но безмерно

И безрассудство: я обет нарушил

И выдал хананеянке коварной,

Язычнице и нашему врагу,

Мне господом доверенную тайну,

А я ведь знал на опыте, чем это

Чревато: разве мне не изменила

Фимнафка, выдав тайну, что открыл

Я ей на ложе брачных наслаждений,

Соперникам моим, за мной следившим

И угрожавшим ей? С чего ж я взял,

Что будет мне верней жена вторая,

Которая в разгаре нашей страсти

Уже успела, даже не деньгами,

А обещаньем денег соблазнясь,

Зачать ублюдка — замысел измены?

Она ко мне три раза приступала,

Чтоб выведать упреками и лестью,

Слезами и объятьями, в чем сила

Моя и как меня ее лишить.

Я трижды обманул жену и к шуткам

Все свел, хоть убеждался всякий раз

В ее бесстыдстве, дерзости, коварстве

И, более того, в презренье злобном,

С каким она меня пыталась сделать

Изменником перед самим собой.

Тогда в четвертый раз она пустила

В ход женские ухватки и уловки,

Мне докучая ими день и ночь

В часы, когда усталому супругу

Особенно нужны покой и отдых,

И сдался я, и сердце ей открыл,

Хоть мог бы, будь я чуточку мужчиной,

Отринуть домогательства ее.

Но шею сам, обабившись, подставил

Я под ярмо. О, мерзость! О, пятно

На чести и на вере! За поступок,

Раба достойный, рабством я наказан,

Но даже в рубище, вращая жернов,

Не ниже, не постыдней, не бесславней

Я пал, чем став невольником блудницы,

И нынешняя слепота моя

Все ж не страшнее слепоты духовной,

Мне мой позор увидеть не дававшей.

Maной

Я браки, сын, твои не одобрял,

Но ты твердил, что по внушенью неба

Вступаешь в них, чтоб обрести возможность

Вред причинить врагам израильтян.

Теперь я убедился, что, напротив,

Ты этим только недругам помог

В плен взять тебя, что плотские соблазны

Тебя лишь побудили преступить

Священный твой обет — хранить молчанье,

Хоть соблюсти его ты в силах был.

Да, тяжко, непомерно тяжко бремя

Твоей вины. Ты горько поплатился,

Но горшая расплата — впереди.

У филистимлян в Газе нынче праздник:

Там будут жертвы приносить Дагону

И восхвалять его на все лады

За то, что он от рук твоих, Самсон,

Столь многих нечестивцев истребивший,

Спас остальных и отдал в руки им

Тебя, слепец и узник беззащитный.

Сброд необрезанный, вином упившись,

Дагона станет громогласно славить,

А бога, кроме коего нет бога,

Хулить и осмеянью предавать,

И то, что в этом ты, Самсон, виновен,

Есть самая ужасная из кар,

Наипостыднейший позор, которым

Себя и отчий дом ты запятнал.

Самсон

Отец, я сознаю, что мой проступок

Дагона превознес и возвеличил

Среди язычников; что этот праздник

Они справляют по моей вине;

Что посрамил я господа на радость

Всем идолопоклонникам безбожным;

Что подорвал в Израиле я веру,

Вселив сомненье в тех, кто сердцем слаб

И склонен к почитанию кумиров.

И это — глубочайшая из ран

Моей души: из-за нее лишились

Покоя разум мой и сна — глаза.

Одним я утешаюсь: для борьбы

Я больше не гожусь, а значит, вступит

Бог Авраама в спор с Дагоном сам.

Меня сломив, мнит идол филистимский,

Что господу он в силах бросить вызов

И вознестись над ним, но царь небес

Восстанет, чтоб свое святое имя

Опять победоносно утвердить.

Дагон падет, и скоро пораженье

Потерпят почитатели его,

И отберут у них все, что коварством

Они отнять сумели у меня.

Маной

Ты прав в своей надежде, и считаю

Я речь твою пророческой: господь,

Я в том уверен, не позволит долго

Над славою его врагам ругаться,

А слабодушным спрашивать себя,

Кто выше — он или Дагон. Но должен

Я участь облегчить твою покуда.

Не допущу я, чтоб вот так, забытый,

В темничном доме мерзостном ты чах.

Нашел я меж владельцев филистимских

Таких, что выкупить тебя позволят,

Коль скоро ты им больше не опасен

И жажда мести в них утолена

Теперь, когда ты столько муки принял

И ввергнут в рабство, худшее, чем смерть.

Самсон

На хлопоты, отец, не трать напрасно

Ни труд, ни время. Дай мне здесь остаться,

Чтобы мой грех — позорную болтливость

Заслуженною карой искупить.

Чужую тайну безрассудно выдать,

То, что нам друг доверил, разгласить

Есть гнусность, за которую от нас

Отшатываются с презреньем люди,

Якшаться не желая с болтунами,

Чей лоб печатью глупости клеймен.

А я, преступной слабости поддавшись,

Огласке предал божью тайну, то есть

Свершил проступок, за который в бездну

Был ввергнут, по языческим преданьям,

На вечные мученья некий царь.

Маной

Раскаивайся, сын, в своей ошибке,

Но все ж во вред себе не поступай.

Избегнуть — коль возможно это — казни

Долг самосохранения велит.

Пусть приговор тебе выносит небо,

И пусть его приводит в исполненье

Господня длань, а не твоя. Быть может,

Смягчится бог и грех отпустит твой.

Тот, кто творца, с покорностью сыновней

Приемля жребий свой, о жизни молит,

Скорей пробудит милосердье в нем,

Чем тот, кто умереть упорно жаждет

Не потому, что прогневил творца,

А потому, что на себя разгневан.

Так не препятствуй же моим попыткам.

Кто знает, не угодно ли творцу,

Чтоб, к нам вернувшись, в дом его священный

Явился ты для жертвоприношенья

И вымолил прощение себе?

Самсон

Да, о прощенье я молю, но жизни

Не нужно мне. Когда-то, полн надежды,

Высоких помыслов, отваги юной,

Для подвига предызбранный с рожденья,

Меж смертными сильнейший и уже

Столь громкие деяния свершивший,

Что славою затмил сынов Енака,

Бесстрашием подобен полубогу,

Во всех вселяя страх и восхищенье,

Я проходил по вражеской земле,

Где не дерзал никто принять мой вызов.

И я же, обезумев от гордыни,

Попался в сеть притворных слов и ласк,

Размяк от сладострастья и почил

Челом, увенчанным святой порукой

Моей дотоль несокрушимой мощи,

На похотливом лоне лживой шлюхи,

Которою, как валух, был острижен,

Обезоружен, сил былых лишен

И недругам на поруганье выдан.

Хор

Но ты же подавил в себе любовь

К вину, что стольких воинов сразило,

И жажду, не прельщаясь ароматом

Рубинового этого напитка,

Что веселит богов и человеков,

Лишь ключевой водою утолял.

Самсон

Да, лишь холодной и прозрачной влагой —

Тем молоком природы, что алеет

В ручьях и реках под лучом багряным

Проснувшегося дня, я освежался,

Чуждаясь тех, кто голову себе

Хмельным и буйным соком лоз дурманит.

Хор

О, безрассуден тот, кто почитает

Вино залогом нашего здоровья,

И своему сильнейшему бойцу

Бог запретил его вкушать недаром,

Из всех напитков разрешив лишь воду.

Самсон

А смысл какой в воздержности моей,

Коль худшему соблазну я поддался?

Что толку защищать одни ворота,

Врага из бабьей трусости в другие

Впуская? Чем могу я, ослепленный,

Поруганный, раздавленный, бессильный,

Полезен быть народу своему

И делу, мне порученному небом?

Не тем ли, что сидеть у очага,

Как трутень, буду, жалость возбуждая

В прохожих людях кудрями густыми,

Нагробьем жалким сил моих былых,

Пока от неподвижности под старость

Не онемеют члены у меня?

Нет, здесь хочу я спину гнуть, покуда

Не подавлюсь дурандой, рабским кормом,

Иль паразиты не сожрут меня

И не положит смерть предел желанный

Страданиям и горестям моим.

Маной

Ужель врагам поставишь ты на службу

Тот дар, что получил, чтоб им вредить?

Нет, лучше уж не то что будь лентяем —

В параличе лежи, но только дома.

Однако тот, кто ямину разверз

В сухой земле, чтоб после жаркой битвы

Тебя не погубила жажда, властен

В твоих очах опять затеплить свет,

Чтоб лучше ты служил творцу, чем прежде.

Зачем иначе снова у тебя

Источник силы — кудри отросли бы?

Верь, божья мощь не зря в тебе жива —

Господний дар без цели не дается.

Самсон

Нет, тайный голос шепчет мне другое;

В пустых моих глазницах свет не вспыхнет,

И жизни свет во мне померкнет тоже,

И скоро я уйду в двойную ночь.

Мой дух надломлен, не сбылись надежды,

Всем естеством я от себя устал.

Прошел стезею славы и позора

Я до конца и ныне твердо знаю:

Уже не долго отдыха мне ждать.

Маной

Не верь дурным предчувствиям, внушенным

Той черной меланхолией, которой

Напитаны все помыслы твои.

А я, мой сын, отцовский долг исполню

И вызволю тебя — или за выкуп,

Или иначе. Будь же поспокойней

И утешеньям дружеским вонми.

Самсон

О, живет моя боль не только

В ранах и язвах плоти,

В неисчислимых недугах

Сердца, чрева, груди —

Ею душа полна.

Тайно она

Вкралась в мысли наичистейшие,

В самые недра сознанья,

Словно кости и члены,

Пытке невидимо и безгласно

Их подвергая всечасно.

Горе снедает меня

Всякой хвори быстрей,

Ибо жжет оно и заражает,

Словно рана смертельная,

Дух мой, который уже

Черным тленьем смердит.

Жалят мысли, мои мучители,

Сердце там, где оно уязвимей,

В нем распаляя жар, которого

Не остудят травы целебные,

Снадобья лекарей и весенний

Ветер с вершин, снегами покрытых.

Сон себе могу я вернуть

Лишь всезаглушающим опием смерти,

Коей, покинутый небом,

Я в отчаянье жду.

Стал я еще во чреве матери

Божьим избранником,

Как было предсказано дважды ангелом.

В строгой воздержности

Я возрастал под оком господа.

Вел он меня в сражениях

С полчищем необрезанцев

К подвигам, непосильным для смертных,

Ныне ж меня он забыл и выдал

Недругам, на которых

Шел я войной по его веленью.

Зренья навеки лишенный, беспомощный,

Я оставлен в живых для того лишь,

Чтоб язычникам быть посмешищем.

Мне надежд — и тех не даровано;

Нет от моих страданий лекарства.

Лишь об одном небеса я молю —

Чтоб моим бедам несчетным

Смерть поскорей предел положила.

Хор

Сотни раз уже повторено

Мудрецами наших дней и древности,

Что терпенье — высшая из доблестей,

Что должны мы стойки быть в превратностях

Быстротечной жизни человеческой.

В книгах мы находим

Доводы, советы, наставления

Страждущим в облегчение,

Только все слова их благозвучные

Праздным краснобайством кажутся

Или раздирают слух несчастному,

Коль не находит он

Сам в себе тот ключ утешения,

Чьею влагою дух подавленный

Освежает и подкрепляет.

Боже, странен жребий людской!

Длань твоя то строго, то кротко

Дней наших бег короткий

То ускоряет, то замедляет,

Чем отличает нас

Как от ангелов, так и от беззаботных

Глупых животных.

Что говорить о людях обычных,

Суетных, безличных,

В мир пришедших, чтоб сгинуть бесследно,

Как однодневные мотыльки,

Коль и от тех, кто твоею милостью

Взысканы, ибо тобой предызбраны

К подвигам ради блага

Веры твоей, твоего народа,

Часто в самый полдень их славы

Вдруг отвращаешь ты

Лик и десницу свою, словно сам же к ним

Не был прежде столь щедр,

Словно тебе они плохо служили?

Стоит хоть малость им оступиться,

Ты за ошибку казнишь жестоко:

Взлет их высок был, но глубже падение

В пропасть забвения,

Дна которой не видит око,

Часто ты обрекаешь их

Плену или мечу язычников,

Иль суду выдаешь неправому,

Иль толпе дозволяешь неблагодарной

Бросить останки их псам и стервятникам.

Если же смерти они избегли,

Им в удел назначаешь ты

Старость до срока, недуги

И нищету.

Хоть наказанье ими заслужено,

Их оправданье — в его чрезмерности,

Ибо и к правым, и к виноватым,

Господи, ты равно беспощаден.

Смилуйся же над своим воителем,

Славы и мощи твоей воплощением,

Участь его облегчи, коль возможно,

Призри на горе его безысходное,

Дай ему отдых от долгой муки.

Кто это? Женщина иль виденье?

К нам она движется,

Как ладья величавая,

Что из Тарса путь

Держит к островам

Иавана иль

В отдаленный Гадес,

С гордо разубранной палубой,

Под парусами, вздутыми

Ветром угодливым и попутным.

Запах амбры о ней возвещает.

Вслед ей толпой прислужницы шествуют.

Знатной она филистимлянкой кажется.

Это жена твоя, это Далила,

Мы узнали ее.

Самсон

Моя жена? Изменницу гоните!

Хор

Как гнать ее, коль, глянув на тебя,

Она челом склонилась долу, словно

Росою переполненный цветок,

И ей уста раскрыть мешают слезы,

Бегущие по шелку покрывала?

Но тсс! Сейчас она заговорит.

Далила

Колеблясь, робким шагом шла сюда я

К тебе, Самсон: меня пугал твой гнев,

Который, спору нет, заслужен мною,

Хоть я и не предвидела последствий

Поступка своего. Но коль слезами

Грех можно искупить, я за него

Сторицей заплатила. Не считаю

Я это оправданием, и все ж

Поверь, что лишь супружеской любовью,

Сомнения и страх преодолевшей,

Приведена я в этот дом темничный,

Чтоб вновь твой лик увидеть, чтоб узнать,

Как можно облегчить твои страданья

И заслужить прощение твое

За все, чему виной мое безумство,

А более всего — судьбина злая.

Самсон

Гиена, прочь! Оставь свои уловки,

Оружье лживых женщин, что сперва

Нас предают и клятвы преступают,

А после с покаянным видом молят

Простить их и с притворными слезами

Блаженство нам сулят лишь для того,

Чтоб вызнать, где предел долготерпенью

Мужчины и каким путем играть

На слабостях его иль силе можно.

Затем, но осторожней и ловчей,

Они вновь начинают строить козни,

Дурача самых мудрых между нами,

Кому не позволяет доброта

Ответить на раскаянье отказом.

Вот так и чахнем мы до смерти в кольцах

Змеи, что на своей груди пригрели,

А то и сразу погибаем в них,

Как я погиб — потомству в назиданье.

Далила

Нет, выслушай меня, Самсон. Не тщусь

Я грех свой извинить иль преуменьшить,

Но если ты оценишь беспристрастно

Всю совокупность обстоятельств дела —

Не только против, но и за меня,

Я полагаю, ты меня простишь

Иль хоть поменьше будешь ненавидеть.

Во-первых, за свершенный мной проступок

В ответе любопытство и болтливость,

Две слабости, что вечно побуждают

Наш женский пол выведывать сперва,

А после разглашать чужие тайны.

И разве сам не проявил ты слабость,

Настойчивости женской уступив

И мне назвав своей источник силы?

Ты сам пример мне подал. Виновата

Я в том, что тайну выдала врагам;

Ты — в том, что женщине ее доверил.

Ты — первый враг себе, я — лишь вторая.

Так пусть же слабость оправдает слабость,

Затем что обе суть родные сестры,

И чтоб тебя за слабость не корили,

Не упрекай и ты меня за то,

Что не сильней тебя я оказалась.

А вдруг поступок мой был продиктован

Не злобой, как ты мнишь, а лишь любовью

И ревностью, которые и мне,

Как прочим смертным, свойственны? Я знала,

Сколь ты непостоянен, и хотела,

Боясь быть брошенной, как та фимнафка,

Тебя любой ценою удержать,

А для того в твою проникнуть тайну

И ключ к неуязвимости твоей

Держать в своих руках. Зачем, — ты спросишь, —

Я предала тебя? Мне поклялись

Те, кто меня подбил, что жаждут только

Схватить тебя и содержать в плену,

Решила я, что, будучи свободен,

Ты вновь уйдешь опасностей искать,

И мне от страха за тебя слезами

Кропить придется дома вдовье ложе,

Тогда как здесь в плену ты у меня,

А вовсе не у филистимлян будешь

И я, ни с кем тобою не делясь,

Смогу твоей любовью наслаждаться,

Как ни нелепы доводы такие,

Всерьез их принимает суд любви,

Которая из лучших побуждений

Нередко зло творит, но за него

Всегда прощенье получает. Стань же

Как все и милосердием смягчи

Сталь мышц и непоколебимость воли.

Сильней других, но не гневливей будь.

Самсон

Так ловко ты, колдунья, умаляешь

Свою вину, чтоб отягчить мою.

Что вижу я? сюда приведена

Ты злобой — не раскаяньем. Твердишь ты,

Что подал я тебе пример. Упрек

Жесток, но справедлив. Я первым предал

Себя, и я готов тебя простить.

Но если ты со мною так сурова,

Так беспристрастно судишь мой проступок,

Ты и свои мольбы должна признать

Уловкою коварной. Нет, напрасно

На слабость не ссылайся: это слабость

К чеканным филистимским золотым.

И разве оправданьем эта ссылка

Не служит святотатцам и убийцам?

Порок всегда есть слабость. За нее

Не жди от бога и людей прощенья,

Любовью извинять себя не смей:

Тебе знакома не она — лишь похоть.

Любовь всегда к взаимности стремится,

А ты прибегла к средству, что могло

Лишь ненависть к тебе вселить мне в сердце,

Не тщись бесстыдство прикрывать бесстыдством —

Себя ты этим только обличаешь.

Далила

Коль скоро — в осуждение себе —

Ты слабость не считаешь оправданьем, —

Подумай, сколько выслушать пришлось

Мне уговоров, лести, наставлений, —

Решительнейший из мужчин — и тот,

Им уступив, себя не посрамил бы.

Сказав, что я на золото польстилась,

Ошибся ты. Правители, а также

Князья моей страны ко мне пришли,

Моля, повелевая, заклиная

И долгом филистимлянки, и верой

Свершить высокий и почетный подвиг —

Предать в их руки общего врага,

Сразившего столь многих наших братьев.

От них не отставали и жрецы,

Твердя мне, сколь богам я угодила б,

Хулителя и недруга Дагона

В сеть уловив. Что противопоставить

Я столь весомым доводам могла?

Одно — любовь к тебе. Она упрямо

Всем убеждениям сопротивлялась,

Пока я не склонилась наконец

Пред истиной, в бесспорности которой

Вовек не усомнились мудрецы:

Там, где заходит речь о благе общем,

Смолкают наши личные пристрастья.

И я нашла, что долг и добродетель

Велят мне эту заповедь блюсти.

Самсон

Я знал, змея, что все твои извивы

Ведут лишь к лицемерью и обману!

Будь искренней твоя любовь ко мне,

Как ты твердишь, совсем иные мысли

И действия она тебе внушила б.

Тебе, кто предпочтен мной дочерям

Народа моего, женою назван,

Кого любил я, как сама ты знаешь,

Не потому свою открыл я тайну,

Что легкомыслен был, а потому,

Что отказать ни в чем не мог любимой.

Сейчас ты видишь недруга во мне.

Зачем же раньше избрала в супруги

Врага одноплеменников своих?

Жена должна отречься ради мужа

От родины. Я был меж филистимлян

Чужим и лишь себе принадлежал,

И ты не им, а мне принадлежала.

Они, злоумышляя на меня,

Просить тебя о помощи не смели —

Законам и природы и людей

Противно это. Счесть должна была ты

Их шайкой заговорщиков, для коих

Отечество — и то лишь звук пустой,

А не повиноваться им. Но тщилась

Ты угодить своим богам, хоть боги,

Прибегшие в борьбе к безбожным средствам,

С идеей божества столь несовместным,

Суть идолы, которых не пристало

Страшиться, почитать и защищать.

Как без одежды оправданий лживых

Ты в наготе своей вины мерзка!

Далила

С мужчиной споря, женщина всегда

Неправой остается.

Самсон

Не хватает

Ей слов или дыханья, как тебе,

Когда меня ты плачем изводила.

Далила

Я безрассудно просчиталась там,

Где на успех надеялась. Прости же

Меня, Самсон, и научи, как мне

Загладить вред, что нанесла тебе я,

Дурным советам вняв. Не надо только

Так сокрушаться о непоправимом

И так себя корить. Лишен ты зренья,

Но в жизни много есть иных утех —

Их нам даруют остальные чувства

У очага домашнего, в покое,

Где не страшны опасность и тревоги,

Что в мире дальнем зрячему грозят.

Я обращусь к владельцам филистимским,

Которые наверняка дозволят

Из этой отвратительной темницы

Мне увести тебя к себе домой,

Где будешь ты со мною, для которой

Стеречь тебя — не труд, а наслажденье,

До старости жить в счастье и довольстве,

Имея все, чем возместить могу

Я то, что ты из-за меня утратил.

Самсон

Нет, нет, без нужды мне твои заботы!

К чему они, коль мы давно чужие?

Не почитай меня глупцом, который

Вновь, как когда-то, ступит в твой силок.

Познал я слишком дорогой ценою,

Сколь ты искусно расставляешь сети.

Твой голос колдовской, волшебный кубок

И чары больше надо мной не властны:

Я научился уши затыкать,

Чтоб не могла ты в них шипеть, ехидна.

Коль я, твой муж, в расцвете лет и сил,

Когда меня все чтили и боялись,

Тебе внушил лишь ненависть и злобу,

То как же ты со мной поступишь ныне,

Когда я слеп и малого ребенка

Беспомощнее? Как ты будешь мною

Пренебрегать, гнушаться, помыкать?

Каким я оскорблениям подвергнусь,

Став у жены рабом и приживалом,

О чьем поступке каждом, каждом слове

Своим князьям ты будешь доносить?

Нет, даже рядом с этою темницей

Твой дом, куда я не войду, — тюрьма.

Далила

Дай мне припасть к твоей руке хотя бы.

Самсон

Не смей, коль жизнью дорожишь, иначе

Тебя, взъярясь, порву я на куски!

Прими издалека мое прощенье

И уходи. Оплачь свою измену,

Равно как достохвальные дела,

Которыми меж знаменитых женщин

Стяжала место ты. Пусть золотые

Тебя утешат во вдовстве. Прощай!

Далила

Я вижу, к просьбам глух ты, словно ветер

Иль море. Но и ветер, утомясь,

Мир заключает с морем, море — с сушей;

В тебе же гнев вскипает вновь и вновь,

Как буря, что вовек неукротима.

Затем ли я искала примиренья,

Чтоб мне ответом ненависть была

И со стыдом ушла я, унося

На имени своем клеймо позора?

Ничто нас больше не соединяет.

Тебя я отрекаюсь — так мне лучше.

Умеет двуязычная молва

Трубить одно и то же на два лада:

И превозносит и чернит она

Одновременно наши имена.

Мое, среди обрезанцев, в коленах

Иуды, Дана, как и в остальных,

Во все века пребудет воплощеньем

Бесчестья и супружеской измены,

Предметом осужденья и проклятий.

Зато в моей отчизне, — что важней, —

В Екроне, Газе, Гефе и Азоте

Я знаменитой женщиною стану.

На празднествах, при жизни и посмертно,

Мне будут петь хвалу за то, что я

Спасла, презрев супружеские узы,

От грозного врага страну родную.

Мой прах, цветами гроб увив, восславят,

Как на горе Ефремовой Дебора

Воспела Иаиль, чья длань Сисаре

Во время сна вонзила кол в висок.

Не так уж худо видеть, как повсюду

Тебя признательностью окружают

За преданность и за любовь к отчизне,

Которые ты делом доказала!

Кому в обиду это, пусть клянет

Свою судьбу, а я своей довольна.

Хор

Как кроткою змея ни притворялась,

А выпустила жало, уползая!

Самсон

Пускай уходит. Бог прислал ее,

Чтоб усугубить стыд глупца, который

Такому аспиду святую тайну,

Поруку сил и дней своих, доверил.

Хор

Как властна красота! Пусть даже ей

Уже не воскресить любовь былую,

Нас все равно она, как встарь, волнует,

И мысль о ней мы отгоняем прочь

Лишь с тайным сожалением и болью.

Самсон

Любви подчас размолвка не вредит,

Но брак вовек с изменой несовместен.

Хор

Ни одному мужчине не дал бог

Так много красоты, ума и силы,

Чтоб женщина ему не изменила.

Как угадать, что нужно ей?

Ты б сам не мог

Друзьям фимнафки иль Далилы

Задать загадку потрудней

На трех- иль семидневный срок.

Разве могла б иначе фимнафка

С брачным другом твоим,

Столь в сравненье с тобою ничтожным,

Столь поспешно возлечь;

И, вслед за нею, Далила,

Брачный обет презрев, у супруга

Снять с головы роковую жатву?

Не оттого ль так у жен ведется,

Что, наделив их прелестью внешней,

Мало ума им дала природа,

В силу чего они не умеют

Благо злу предпочесть?

Иль оттого, что они чрезмерно

Склонны сами себя любить,

Значит, неспособны и быть

Вовсе иль долго другому верны?

Женщина под покрывалом девичьим

Наимудрейшим из нас представляется

Ангелом кротости;

В браке ж она подобна занозе,

Коей ничем не извлечь из сердца.

В браке она — это яд тлетворный,

Враг, к добродетели путь преградивший

И греховной стезей

Нас влекущий вслед за собой

С помощью чар и соблазнов плотских.

Как корабль не разбить капитану,

Коль такой рулевой у кормила?

Редкостно счастлив тот,

Чья способна жена

Быть достойной подругой!

Миром он наслаждается, ибо

Где добродетель сильней соблазнов,

Там блаженный покой царит,

Там свет неземной на земле горит.

Власть не зря над женой

Мужу господом вручена:

Эта власть, любою ценой,

Безраздельно им быть должна

Сохранена,

Чтоб свой краткий путь земной

Он прошел не рабом,

Гнущим хребет под семейным ярмом.

Не удалиться ль нам? Гроза идет.

Самсон

Да, вёдро часто переходит в бурю.

Хор

Речь не о буре тут.

Самсон

Так объяснитесь.

Пора загадок для меня прошла.

Хор

Не жди теперь медоточивых слов —

Речь погрубей услышишь ты. Шагает

Сюда Гарафа, исполин из Гефа,

Спесивец, что огромен, как корабль.

Каким его сюда пригнало ветром?

Что он тебе несет? Ответ на это

Нам дать трудней, чем было угадать,

Зачем ладьей плыла к тебе Далила.

По платью судя — мир, по виду — вызов.

Самсон

Мир он несет иль нет — мне все равно.

Хор

Корабль пришел. Сейчас мы груз увидим.

Гарафа

Я прибыл не оплакивать твой жребий,

Как эти люди, — я тебе не друг,

Хоть мне тебя и жалко. Я из Гефа,

Гарафою зовусь и родом знатен,

Как Ог, или Енак, или Емимы,

Что жили древле в Караифаиме.

Теперь меня ты знаешь. Я наслышан

О силе и делах твоих, хотя

Их баснями считаю и жалею,

Что нам сойтись не довелось в бою,

Чтоб силой мы помериться могли

В единоборстве или в общей схватке.

Сюда пришел я, чтоб взглянуть, насколько

Права была молва, когда трубила

О всепобедной мощи мышц твоих.

Самсон

А что на них глядеть? Попробуй тронуть.

Гарафа

Ты вызов мне бросаешь? Видно, мало

Тебе цепей и жернова. О, если б

Мы там схватились, где творил, по слухам,

Ты челюстью ослиной чудеса,

С тебя я сбил бы спесь и, словно падаль,

Твой труп швырнул на мертвого осла!

Тогда б былая слава к Палестине

Вернулась: у обрезанцев презренных,

Меж коих был ты самым знаменитым, —

Я гордость бы их отнял, без сомненья,

Когда б ты не был ослеплен и этим

Победу не похитил у меня.

Самсон

Деяньем несвершенным не кичись,

А лучше соверши его сегодня.

Гарафа

Я со слепцом не бьюсь. К тому ж тебя

Сперва помыть — потом уж трогать надо.

Самсон

Обязан этим я, измены жертва,

Правителям достопочтенным вашим,

Которых, одинок и безоружен,

Страшил настолько, что они не смели

Ни с целым войском подступить ко мне,

Ни дома приготовить мне засаду,

Ни взять меня во сне, пока за деньги

Им женщина не выдала меня,

Супружеский обет поправ. Вели

Отгородить нам место, да поуже,

Где зренье ни в бою, ни в бегстве льготы

Тебе не даст. Потом надень доспехи:

Ножные латы, панцирь, рукавицы,

Шишак и налокотники; возьми

Щит семислойный и копье стальное,

А я тебя с простой дубиной встречу

И выбью ею из твоей брони

Такую музыку, что ты оглохнешь

И будешь перед смертью сожалеть,

Зачем покинул Геф, где без опаски

Кичиться мог победой над Самсоном,

Которую намерен одержать.

Гарафа

Ты б не дерзнул осмеивать оружье,

Оплот и украшение героев,

Когда б тебя какой-то чародей

Не укреплял заклятьями своими.

Ты уверяешь, будто сила божья

Живет с рожденья в волосах твоих,

Но это невозможно, даже если б

Ты был покрыт щетиной, как кабан,

Иль иглами, как дикобраз, утыкан.

Самсон

Я с чернокнижьем незнаком. Опорой

Мне служит не оно, а бог живой,

Который с колыбели дал мне силу,

Разлитую в моих костях и мышцах,

Покуда не стригу себе я кудри,

Обета моего святой залог.

Тебе не трудно в этом убедиться.

Ступай в дагонов храм и, припадая

К подножью истукана, умоляй,

Чтоб идол твой, своей же ради славы,

Помог тебе в борьбе с тем чародейством,

Что я господней мощью именую,

Бросая вызов твоему кумиру

В твоем лице, его поборник смелый.

Тогда ты и увидишь, а верней,

Почувствуешь, глупец, себе на горе,

Чей бог сильнее — твой иль мой.

Гарафа

На бога,

Каков бы ни был он, не уповай.

Ты им забыт, от племени отторгнут

И предан в руки недругов, которым

Позволил он лишить тебя очей

И заточить в тюрьму, где ты вращаешь,

С рабами и ослами вместе, жернов

И где твои воинственные кудри

Тебе без нужды. Нет, ты не противник

Для воина, которому невместно

Меч благородный пачкать об того,

С кем ножницами справится цирюльник.

Самсон

Я вижу в оскорблениях твоих

И муках, мной терпимых по заслугам,

Лишь справедливую господню кару,

Но верю, что простит вину мне тот,

Чье око и чей слух не отвратятся

От грешника, который покаянно

К нему взывает. С этою надеждой

Я вновь тебя зову на смертный бой,

Чтобы решить, чей бог есть вправду бог —

Твой или бог потомков Авраама.

Гарафа

Какая честь для бога твоего,

Что за него готов на поединок

Разбойник, бунтовщик и душегуб!

Самсон

Я? Чем, хвастун, ты это подтвердишь?

Гарафа

Да разве твой народ не в подчиненье

У нашего? И разве не признались

В том сами же правители его,

Когда за нарушенье договора

Ты ими к нам был отведен? Не ты ль

У тридцати безвинных аскалонцев

Жизнь отнял и, как вор, унес их платье?

Виновен, нарушитель договора,

Лишь ты один, что войско филистимлян

К вам вторглось. Нам был нужен только ты,

А прочим мы обид не причинили.

Самсон

Я в жены филистимлянку избрал,

А значит, не был вам врагом. И свадьбу

Сыграл я в вашем городе, но злое

Замыслили правители его

И тридцать соглядатаев своих

Назначили мне брачными друзьями,

А эти люди смертью пригрозили

Невесте, если у меня она

Не вызнает ключа к моей загадке.

Когда ясна мне их враждебность стала,

По-вражески я с ними обошелся,

Монетой той же им сполна воздал

И платье их присвоил как добычу.

По праву сильного народ мой в рабство

Был вами обращен, но отвечать

На силу силой вправе побежденный.

Как только я, кто схвачен был своими ж

За нарушенье договора с вами,

Один на утеснителей восстал,

Из соплеменника я превратился

В избранника небес, который призван

Освободить сородичей; а если

Был этими трусливыми рабами

Отвергнут избавитель их и предан,

Тем хуже им — они рабы поныне.

Исполнить должен был я волю божью,

И если б не мой грех, все ваше войско

Мне в этом не сумело б помешать.

Довольно пререканий и уверток.

Хоть к подвигам слепец и неспособен,

Я в третий раз тебе бросаю вызов —

На мелочи я все ж еще гожусь.

Гарафа

С рабом, с преступником, что подлежит

По всем людским законам смертной казни,

До поединка воин не снисходит.

Самсон

Коль на меня пришел ты насмотреться,

Чтобы потом о слабости моей

Болтать повсюду, — подходи поближе,

Но под руку, смотри, не попадайся.

Гарафа

Ваал-Зебуб! Ужели я того,

Кто так меня честит, в живых оставлю?

Самсон

За чем же остановка? Подойди

И к бою изготовься. У меня

В цепях лишь ноги, кулаки — свободны.

Гарафа

Жди кары пострашней за эту дерзость.

Самсон

Прочь, жалкий тупоумный трус, покуда

Я на тебя не бросился в цепях,

Чтоб ребра вмять в тебя одним ударом

Иль в воздух телеса твои поднять,

А после мозг из них о камни выбить!

Гарафа

Астартами клянусь, за эту брань

Ты кандалы потяжелей наденешь!

Хор

А исполин-то наш посбавил спеси:

Уходит он, и поступь у него

Скромней, чем прежде, лоб — в поту от срама.

Самсон

Не страшны мне ни сам бахвал, ни все

Пять сыновей его, с ним равных ростом,

Из коих старший Голиафом назван.

Хор

А если он к владельцам филистимским

Со зла и со стыда пойдет с советом

Построже содержать тебя?

Самсон

Едва ль:

Для этого назвать причину надо;

Про мой же вызов он вовек не скажет,

Чтоб свой отказ от поединка скрыть.

К тому же умножать мои страданья

Врагам нет смысла: вряд ли мне тогда

Удастся выдержать, а на работе,

Которой добываю пропитанье,

Я заменяю много рук один

И приношу немалые доходы.

А впрочем, будь что будь! Мой злейший враг

Мне станет другом, коль со мной покончит;

Вред наихудший — для меня лишь благо.

Дай только бог, чтобы того, кто мне

Из ненависти умереть поможет,

Я за собой увлек в своем паденье.

Хор

О, как сердце ликует у праведных,

Слишком долго под гнетом стонущих,

Коль избавителя необоримого

Бог им дарует,

Чтоб сильных мира сего унизить,

Выю сломить насильникам дерзким,

Тем, кто деспотам в угожденье

Гонит и притесняет свирепо

Почитателей права и правды.

Что оружье тиранов,

Опыт их боевой

Против его простоты геройской,

Мощной длани его!

Нет для него твердынь неприступных.

Он сокрушает их,

Быстрый, как молния,

Волю небес творя и карая

Слуг порока и зла, у которых

Меч из рук выпадает от страха.

Чаще, однако, нужней отваги

Этим людям святым терпение:

Только оно приносит победу

В тех испытаниях,

Что тиранка-судьба назначает.

Всех отвагой и силою

Ты, Самсон, превзошел,

Но не ими, а лишь терпением,

Как наивысшей доблестью,

Ты, слепец, увенчаешься.

Даже в день праздничный нет тебе отдыха —

Разум твой занят

Ныне больше, чем руки в будни,

И тревогам твоим конца нет:

Вон приближается

Поступью торопливою

Новый язычник, несущий

Жезл резной, вроде скипетра.

По одежде и виду судя,

Это служитель храма Дагона.

Он по делу спешному прибыл.

Служитель

Евреи, где Самсон, наш пленник?

Хор

Вот он.

Его по кандалам легко узнать.

Служитель

Самсон, вот что велят владельцы наши.

Сегодня в честь Дагона торжество —

Пир, жертвоприношенья, игры, пляски,

И, зная, что всех смертных ты сильней,

Хотим мы, чтоб украсил ты наш праздник

И мощь свою собранью показал.

Поэтому за мной немедля следуй,

Чтоб я тебя умыл и приодел,

Пред тем как ты предстанешь нашей знати.

Самсон

Ответь, что не приду я. Мне, еврею,

Закон моей страны не дозволяет

На празднествах языческих бывать.

Служитель

Такой ответ понравится едва ли.

Самсон

Ужель у вас танцовщиков, певцов,

Наездников, борцов, бойцов кулачных

И всяческих потешников так мало,

Что для забавы нужен вам слепец,

Измученный работой непосильной

И бременем цепей отягощенный?

Иль ищете вы повод для того,

Чтоб новые мне муки уготовить?

Иль поглумиться надо мной решили?

Я не приду. А ты ступай назад.

Служитель

Смирись! Подумай о себе!

Самсон

Я должен

О совести лишь и душевном мире думать.

Ужели так надломлен, так унижен

Телесным рабством я, что покорится

Мой дух столь богохульному приказу?

Я быть для вас могу животным вьючным,

Но скоморохом стать и, перейдя

Предел последний срама и позора,

Ломаться на потеху нечестивцам

Пред истуканом!.. Нет, я не приду.

Служитель

Ты тверд в своем решении? Ответа

Я жду немедля.

Самсон

Вот ты и не медли,

А возвращайся с ним.

Служитель

Тебя мне жаль.

Ты за упрямство дорого заплатишь.

Самсон

Ты, может быть, и прав, меня жалея.

Хор

Самсон, подумай! Так все далеко

Зашло, что гром вот-вот ударить может.

Как передаст твои слова служитель?

А вдруг он масла подольет в огонь

И грянет над тобой приказ вторичный

Так яростно, что ты не устоишь?

Самсон

Да смею ль я за божий дар, ту силу,

Что вместе с кудрями ко мне вернулась,

Опять неблагодарностью воздать

И грех, свершенный встарь, усугубить,

Пред идолом над верою ругаясь?

Мне ль, назорею, в капище нечестья

Своею мощью хвастать в честь Дагона?

Что может быть позорней и смешней,

Презренней, святотатственней и ниже?

Хор

Но разве необрезанцам нечистым

Не служишь этой силой ты?

Самсон

Служу,

Но все ж не ради идолопоклонства,

А для того, чтоб получать по праву

Свой хлеб от тех, в чьих нахожусь руках.

Хор

Грех не в самом деянье — в побужденьях.

Самсон

Да, если ты к деянью принужден,

Меня ж силком не тащат в храм Дагона.

Приказ мне филистимлянами дан,

Но ведь приказ еще не принужденье,

И, добровольно подчинясь, поставлю

Страх пред людьми я выше страха божья,

Чего господь, к своей ревнуя славе,

Мне не простит. Но может быть и так,

Что по какой-нибудь причине важной

Меня иль одного из вас пойти

Сподобит он в собранье нечестивых.

Хор

Как это понимать?

Самсон

Душой воспряньте!

Я ощущаю, как во мне родится

Порыв, который помыслы мои

К необычайной цели направляет.

Я в капище пойду, хоть там, конечно,

Ничем не посрамлю ни веру нашу,

Ни тот обет, что дал как назорей.

Коль могут быть предчувствия правдивы,

День этот в веренице дней моих

Или славнейшим, иль последним станет.

Хор

Ты вовремя решил: гонец вернулся.

Служитель

Велят тебе, Самсон, владельцы наши

Вторично передать, что ты, наш пленник

И раб, чье дело — жернов в ход пускать,

Приказу их противиться не смеешь.

Поэтому скорей за мной ступай,

Не то найдем мы способы и средства

Тебя скрутить и силой приволочь,

Будь даже ты скалы неколебимей.

Самсон

Охотно поглядел бы я, сколь многим

Из ваших это будет жизни стоить,

Но, помня, что за вами превосходство,

И не желая, чтоб меня тащили

В храм, как скота, туда отправлюсь сам.

Неоспоримо слово господина

Для тех, чей долг — ему повиноваться.

Кто не смирится, коль на ставке жизнь?

Что делать! Человек нетверд в решеньях.

Пусть лишь не требуют, чтоб совершал

Я то, что возбраняет наша вера.

Служитель

Ты мудро поступил. Сними оковы.

Мне кажется, тебе владельцы наши

Свободу за покорность возвратят.

Самсон

Прощайте, братья, и прошу меня

Не провожать. Владельцев филистимских

Я, враг, который встарь им был так страшен,

Своим приходом раздразнить могу,

А уж прибыв с толпой друзей — подавно.

Тираны во хмелю — вдвойне тираны,

И пламенное рвенье к делу веры

Вино вселяет в лакомок-жрецов,

А чернь во дни торжеств общенародных

Особенно неистова и буйна.

Не знаю, право, встретимся ль мы вновь.

Но что бы ни произошло, не скажут

Вам про меня, что свой народ, иль бога,

Иль честь свою я нынче посрамил.

Хор

Пусть ведет тебя

Бог Израиля, чтобы

Имя и славу его меж язычников

Ты утвердил победно.

Пусть он, чей ангел, в поле Маною

Дважды подав о сыне знаменье,

В пламени жертвенном ввысь поднялся,

Станет тебе щитом из пламени.

Он, чей дух в тебе начал действовать

В стане Дановом,

Да пребудет с тобой и сегодня,

Ибо никто из семени смертных

Не был еще по воле господней

Призван свершить деянья славнее.

Но почему старик Маной спешит сюда

Походкой юноши? Он с виду много радостней,

Чем раньше был. Наверно, сына ищет он

Иль от него принес нам вести добрые.

Маной

Мир вам, сородичи! Пришел я к вам

Не для того, чтоб повидаться с сыном:

На празднестве его принудят ныне

Владельцев филистимских потешать.

Услышав по дороге, как весь город

Шумит об этом, я не захотел

Смотреть на унижения Самсона

И к вам направил шаг, чтоб поделиться

Надеждами, которые питаю

На близкое его освобожденье.

Хор

Рассказывай скорей, почтенный старец.

Мы жаждем радость разделить твою.

Маной

По одному владельцев филистимских

Я подстерег на улице иль дома

И каждого с отцовскими слезами

Молил за выкуп сына отпустить.

У тех, что рьяно чтят закон дагонов,

Я встретил лишь надменное презренье

Да мстительную ненависть; другие,

Что веру и отчизну продадут,

Речь только о деньгах вели; но третьи,

Что нравом благородней и учтивей,

Признали, что коль скоро обезврежен

Их прежний недруг, месть теряет смысл,

И мне великодушно обещали

Добиться, чтобы за пристойный выкуп

Отпущен был Самсон… Но что за вопли?

От шума небеса — и те дрожат.

Хор

Наверно, это чернь ликует, видя

Слепым и пленным грозного врага,

Чья мощь теперь забавой ей послужит.

Маной

Пусть даже все имение мое

Уйдет за выкуп — заплачу охотно.

В своем колене бедняком последним

Я быть согласен, если этим сына

От гнусного узилища избавлю.

Я без него отсюда не уйду.

Чтобы Самсону возвратить свободу,

Я с радостью останусь гол и бос:

Коль он со мной, мне ничего не надо.

Хор

Мы верим, что готов ты все отдать.

Отцы для сыновей богатство копят,

Чтоб в старости от них заботу видеть;

Ты ж в старости заботишься о сыне, —

Ведь он, ослепнув, стал тебя старей.

Маной

Заботиться о нем я был бы счастлив,

Когда б с отцом остался дома он,

Своей бессмертной славой наслаждаясь,

Хоть и слепой, но с кудрями до плеч,

Рать целую в былые дни смиривших.

Но мнится мне, что вместе с волосами,

Которыми он снова, словно войском

Сподвижников бесстрашных, окружен,

Ему вовек не возвратил бы силу

Господь, когда бы не нуждался в нем:

Ведь столь высокий дар и бесполезен,

И смехотворен без высокой цели.

Раз сохранил он силу, став незрячим,

Бог этой силе зренье возвратит.

Хор

Надеешься ты не без основанья:

Недолго уж Самсону ждать свободы,

Что знать отрадно и тебе, отцу,

И нам, друзьям наиближайшим вашим.

Маной

Я верю в вашу дружбу… Что за шум?

Какой ужасный шум, всеправый боже!

Он — громче и звучит не так, как раньше.

Хор

Шум — утверждаешь ты? Нет, стон всеобщий,

Как будто целый город погибает

Под рев насильников, рыданья жертв

И тяжкий грохот падающих зданий.

Маной

Я тоже слышу грохот… Ох! Опять!..

Там убивают моего Самсона.

Хор

Верней, он убивает сам: не воет

Толпа так страшно, одного сражая.

Маной

Случилась там какая-то беда.

Что делать? Выждать? Иль бежать туда?

Хор

Нет, лучше подождем, чтоб прямо в зубы

Опасности не угодить. Постигло

Безмерное несчастье филистимлян —

Кто, кроме них, мог крик такой поднять?

А пострадавших нам спасать не надо:

На нас сорвут они свою досаду.

Ведь если бог, чьей воле нет препон,

Решил, чтоб чудом вновь прозрел Самсон,

Легко себе представить горы трупов,

По коим путь он пролагает свой!

Маной

Нет, нет, немыслимо такое счастье!

Хор

Но почему? Для своего народа

Бог встарь невероятное свершал.

Маной

Он может все, захочет ли — не знаю,

Хотя велит надежда в это верить.

А впрочем, вести не заставят ждать.

Хор

Особенно дурные: их разносит

Молва куда быстрее, чем благие.

Вон вестник к нам уже спешит. Еврей

По виду он из нашего колена.

Вестник

О, дайте мне совет, куда бежать,

Чтоб исцелиться от воспоминаний

О зрелище кровавом, вновь и вновь

Встающем у меня перед глазами!

Не знаю уж, чутьем иль провиденьем,

Поскольку разум мой пришел в расстройство,

Я приведен был прямо к вам, почтенный

Маной и соплеменники мои,

Хоть и довольно далеко отсюда

До места, где произошло несчастье,

Которое касается вас близко.

Маной

О нем нам возвестили шум и стоны,

Но мы не поняли, что там случилось

Итак, без предисловий! Говори.

Вестник

Мне рассказать не терпится, но я

Собраться должен с мыслями сначала.

Маной

Суть изложи. Подробности — позднее.

Вестник

Хоть Газа и стоит, ее сыны

За миг один живьем погребены.

Маной

Прискорбно! Но к лицу ли нам, евреям,

Скорбеть о гибели столицы вражьей?

Вестник

И все-таки скорбеть придется вам.

Маной

Из-за кого?

Вестник

Из-за Самсона.

Маной

Это

Почти что в радость превращает скорбь.

Вестник

Боюсь я, о Маной, поведать сразу

Тебе о том, что все услышат скоро:

Нежданность сообщенья моего

Твой слух, старик, чрезмерно сильно ранит.

Маной

Не медли. Неизвестность — горше пытки.

Вестник

Узнай же худшее: Самсона нет.

Маной

Да, хуже не бывает! О надежды,

Прощайте! Выкуп за него внесла

Смерть, всеосвободительница наша.

Быстрее ветра улетела радость,

С которой шел я вызволять Самсона.

Она, мертворожденное дитя,

Как в заморозки первый цвет, погибла.

Но до того, как горю дам я волю,

Ответь, чем стала для Самсона смерть —

Позором иль венцом существованья?

Кем был убит мой сын, убивший всех?

Вестник

Он пал, никем не ранен.

Маной

От натуги

Чрезмерной?

Вестник

Нет, от собственной руки.

Маной

Самоубийство?.. Что могло Самсона

Среди врагов в разлад с самим собой

Вдруг привести?

Вестник

Чтоб недругам отмстить,

Пришлось ему пожертвовать собою.

Он здание, где вражья знать собралась,

Ей и себе на голову обрушил.

Маной

О, сын, погиб ты от избытка сил

И страшный способ мщения придумал!..

Мы все узнали, но пока смятенье

Царит повсюду, расскажи, нам, вестник,

Подробности того, чему явился

Свидетелем и очевидцем ты.

Вестник

Я в Газу по делам пришел с рассветом

И услыхал еще в воротах трубы,

Сзывавшие на празднество народ,

А вскорости по пересудам понял,

Что будет приведен туда Самсон,

Чтобы своею исполинской силой

Веселье победителей украсить.

Как ни было мне жаль, что он в плену,

Решил и я взглянуть на представленье.

Для зрелища был отведен театр —

Дом в виде полукруга с мощной кровлей

На двух столбах, за коими стояли

Сиденья для владельцев филистимских;

С другой же стороны столбов теснилась

Толпа народа под открытым небом.

Я незаметно затерялся в ней.

В зенит вошли и празднество и солнце.

Вселили пир и жертвоприношенья

Веселие в сердца. Все ждали игр.

Тогда, как раб общинный, в рабском платье,

Туда был приведен Самсон. Пред ним

Бубенщики с флейтистами бежали,

А по бокам его и сзади шли

Отряды лучников и копьеносцев.

Узрев его, язычники Дагону

В едином вопле вознесли хвалу

За то, что враг их отдан в рабство им.

Самсон же равнодушно и бесстрашно

Взошел на сцену и проделал все,

Что только может совершить незрячий, —

Ломал он бревна, глыбы поднимал

С такой немыслимой, безмерной силой,

Что с ним никто тягаться не дерзнул бы.

Затем для передышки к двум столбам

Он отведен был и поводырю

Велел его так между них поставить,

Чтоб ухватиться за столбы он мог

Своими утомленными руками.

Не заподозрив ничего дурного,

Тот просьбу выполнил. Когда ж Самсон

Почувствовал колонны под рукою,

Он голову склонил как для молитвы

И на минуту в думы погрузился,

А после крикнул с поднятым челом:

«Владельцы филистимские, покорно,

На диво и на развлеченье вам,

Я здесь исполнил все, что мне велели.

Теперь свою вам силу покажу

Я на примере более наглядном,

И кто его увидит — содрогнется».

Тут он напряг все мышцы, и пригнулся,

И с яростью бунтующих стихий,

Когда они приводят в трепет горы,

Опорные колонны стал качать,

Пока они не рухнули и кровля

С громовым треском вниз не полетела,

Обломками своими раздавив

И навсегда похоронив под ними

Вельмож, жрецов, воителей и женщин,

Красу и гордость знати филистимской,

Собравшейся на празднество из Газы,

Равно как из окрестных городов,

А заодно и самого Самсона.

Спаслась лишь чернь, стоявшая снаружи.

Хор

О, сколь славно такое мщенье,

Хоть дорога цена за него!

Ты, Самсон, умер, как жил —

Только ради освобожденья

Племени своего.

Рук на себя ты не наложил —

Пал ты в борении с Необходимостью,

Больше в смерти врагов истребив,

Чем убил их, пока был жив.

1-е полухорие

Сердцем язычники ликовали,

Плоть насытив жертвенным мясом,

Сладким вином орошенным.

Идола чтили они, черня

Нашего бога живого,

Чья в Силоме поставлена скиния.

Он поразил безумием грешников,

Мысль им внушив,

Что приведен их губитель

Быть к ним на празднество должен,

Лишь о забаве думая,

Страшное несчастье

Сами они на себя же накликали.

Господа гневая,

Платятся смертные

Внутренней слепотой, которая

К собственной гибели неизбежно

Их, беззаботных, приводит.

2-е полухорие

Пусть ослеплен ты, Самсон,

Пусть в неволю был уведен —

Свет в душе твоей не погас.

Словно огонь из-под пепла,

Доблесть в тебе пробудилась былая.

Грянул на вражью стаю

Ты не как тот хищник ночной,

Что курятники грабит,

Но как орел, который молнией

С неба ясного низвергается.

Добродетель сходна

Даже в минуту паденья

С той аравийской птицей,

Что во всей вселенной одна

Лишь из себя родится.

Гибнет раз в столетье она

В пламени самосожженья

И восстает, молода и сильна,

После воскрешенья.

Плоть ее тленна, но дух зато

Жизнь живет не одну, а сто.

Маной

Довольно! Ни к чему, да и не время

Сейчас скорбеть. Самсоном до конца

Самсон остался, завершив геройски

Свой путь геройский. Он врагам отмстил,

И детям Кафтора по ближним плакать

Придется много лет. Честь и свободу

Он завещал Израилю, коль тот

Окажется достаточно отважен

И не упустит случай их вернуть.

Себя и отчий дом покрыл он славой,

И — что всего отрадней — от него

Не отвратился бог, как мы боялись,

Но милостив до смерти был к нему.

Не надо ж ни биенья в грудь, ни воплей,

Ни слабости презренной. Говорите

И делайте лишь то, что облегчит

Нам скорбь о мертвеце столь благородном.

Пойдем разыщем тело и с него

Запекшуюся вражью кровь водою

И травами лекарственными снимем.

Одновременно я — мне запретить

Едва ль посмеет Газа это ныне —

Пошлю за родичами и друзьями,

Чтоб труп Самсона унести отсюда

И с почестями схоронить в земле

Отцов и дедов, где над ним воздвигну

Я памятник, вечнозеленым лавром

И пальмами обсаженный. На них

Развешу я сыновние трофеи

И свитки со сказаньями о нем.

Там будут наши юноши сходиться,

Дабы воспоминанье о Самсоне

На подвиги воспламеняло их.

Придут туда по праздникам и девы,

Цветы возложат и прольют слезу

Над тем, кто был до слепоты и плена

Женитьбой неразумной доведен.

Хор

В конце концов, хотя сомненья

Мы и питаем в нем подчас,

Всеведущее провиденье

К благой приводит цели нас.

Считал Самсон, что лик свой гневный

Скрыл от него навеки бог,

Но минул миг, и гибели плачевной

Герою Газу он обречь помог,

И стал могилой град надменный

Для тех, кто шел на торжество,

Так отомстил творец вселенной

Гонителям избранника его

И снова возвратил покой блаженный

Сынам народа своего.