Женская тюрьма Теколото состояла из нескольких бетонных зданий, построенных на двухсотакровом плато, которое возвышалось над Долиной Оленей. Бежать отсюда было некуда. В долине — полной противоположности той, что соседствовала с Башней, — росли чахлые деревья. Ближайший город находился на расстоянии пяти — десяти миль. Если когда-то фермеры и пытались возделать твердую как камень почву, на которую редко проливался дождь, то они давно оставили это неблагодарное занятие. Асфальтированная дорога кончалась у ворот тюрьмы, будто строители решили, что с них хватит, бросили инструменты и в изнеможении разошлись по домам.

В административном корпусе Куинн сказал дежурной, что хочет повидать Альберту Хейвуд, и предъявил лицензию сыщика, выданную в Неваде. Полчаса он отвечал на вопросы, после чего его провели через асфальтированный двор в комнату на первом этаже трехэтажной постройки. Комната выглядела так, словно когда-то ее начали приводить в порядок, но не кончили. Занавески были только на одном окне, на стене висело несколько пейзажей, написанных маслом, сидеть можно было на двух-трех стульях в ситцевых чехлах или на деревянных скамейках, напомнивших ему столовую в Башне.

Кроме него в комнате находились другие люди: испуганная пожилая чета, стоящая у двери, женщина, чья внешность была скрыта — или потеряна — под слоями косметики, мужчина того же возраста, что и Куинн, с пустым взглядом и в щегольском костюме, три женщины в синих форменных платьях с жизнерадостными улыбками социальных работников, мужчина с сыном-подростком, избегавшие смотреть друг на друга, как после долгого и незаконченного спора, седая женщина, державшая в руках надорванный бумажный пакет с яблоками.

Их вызывали одного за другим, и в конце концов в комнате остались только отец с сыном и Куинн.

— Веди себя как следует, слышишь? — тихо и настойчиво заговорил отец. — Нечего губы дуть. Она твоя родная мать.

— Мне об этом каждый день напоминают в школе.

— Перестань! Поставь себя на ее место. Она скучает, ждет не дождется, когда ты приедешь. Тебе что, жалко улыбнуться и сказать, что мы ее любим и помним?

— Не могу. У меня не получится, потому что это вранье.

— Ты думаешь, мне легко? Или ей? Одному тебе плохо? Думаешь, ей нравится сидеть в клетке?

— Ничего я не думаю, — упрямо сказал мальчик. — Не хочу я ничего думать.

— Майк, все и так плохо, не делай еще хуже! Я ведь не железный.

Появилась охранница.

— Идемте, мистер Уильямс. Как дела, Майк? Все такой же отличник?

Сын не ответил.

— Он молодчина, — сказал отец. — Первый ученик в классе. Я в его годы был другим. Это мать у нас умная, он в нее пошел. Мог бы хоть за это быть ей благодарным.

— Мне от нее ничего не нужно.

Они скрылись за дверью.

Куинну пришлось ждать еще минут пятнадцать. Он изучил картины на стенах, чехлы на стульях и вид из окна — такое же трехэтажное здание, как и то, где он находился. Глядя на него, Куинн думал, многие ли его обитательницы выйдут на волю преображенными. Люди, делавшие космические корабли, чтобы долететь до Луны, посылали себе подобных в места наказания, не менявшиеся веками. На семерых космонавтов денег тратилось больше, чем на двести пятьдесят тысяч человек, сидевших по тюрьмам.

В комнату вошла коренастая женщина в синей форме.

— Мистер Куинн?

— Да.

— Вашего имени нет в списке посетителей мисс Хейвуд.

— Я уже объяснялся по этому поводу в административном корпусе.

— Знаю. Если мисс Хейвуд захочет, то будет с вами говорить, если нет, то нет. Идите за мной.

В зале свиданий стоял многоголосый шум. Почти все кабинки были заняты. В одной из них за проволочной сеткой сидела Альберта Хейвуд. Ее маленькие руки спокойно лежали на столе, голубые глаза смотрели внимательно и дружелюбно. Казалось, она не в тюрьме, а у себя в банке. Куинн не удивился бы, если бы она вдруг сказала: «Будем рады открыть вам счет…»

Вместо этого она произнесла:

— Какой у вас затравленный вид! Вы первый раз в тюрьме?

— Нет.

— Мне сказали, что вас зовут Куинн. Я знала нескольких Куиннов и думала, что вы один из них, но теперь вижу, что ошиблась. Мы ведь раньше не встречались?

— Нет, мисс Хейвуд.

— Тогда почему вы здесь?

— Я — частный сыщик, — сказал Куинн.

— Вот как! Наверное, это интересно. И чем же занимаются частные сыщики?

— Работой, за которую им платят.

— Разумеется, — сказала она с оттенком раздражения. — Но из вашего объяснения неясно, зачем вы приехали. Я последние годы живу замкнуто.

— Мне поручили найти Патрика О'Гормана.

Куинн не был готов к тому, что последовало за его словами. Ее лицо исказила ярость, она задохнулась и сжала руки в кулаки.

— Так найдите его! Не тратьте попусту время, пойдите и разыщите его! А когда найдете, пусть он получит сполна!

— Вы, должно быть, его хорошо знали, если так неравнодушны к его судьбе, мисс Хейвуд.

— Его судьба меня не волнует, я его почти не знала. Мне больно за свою судьбу.

— Какое он имеет отношение к вашей судьбе?

— Если бы он не исчез тогда, меня бы тут не было. Целый месяц в городе не говорили ни о чем, кроме О'Гормана. О'Горман то, О'Горман се, почему, как, кто, когда — до бесконечности! Если бы не этот ажиотаж, я бы не сделала той глупой ошибки. Но не могла же я жить, заткнув уши! Я нервничала, отвлекалась на разговоры. Господи, сколько было шума вокруг одного ничтожного человека! Естественно, я стала невнимательной. А моя работа требовала сосредоточенности и тщательного планирования.

— Не сомневаюсь, — сказал Куинн.

— Какому-то дураку вздумалось убежать из дома, а в тюрьму попал посторонний, ни в чем не виноватый человек — я!

Она говорила так искренне, что Куинну было непонятно, всегда ли она считала себя посторонним, ни в чем не виноватым человеком или годы, проведенные в Теколото, томительные часы ожидания и скуки помутили ее рассудок. О'Горман был злодеем, она жертвой. Черное и белое.

Альберта смотрела на него сквозь металлическую сетку сузившимися от ярости глазами.

— Скажите, разве это справедливо?

— Я слишком мало знаю обстоятельства дела, чтобы судить об этом.

— О'Горман посадил меня за решетку — вот вам и все обстоятельства. Не исключено, что он сделал это намеренно.

— Ну что вы, мисс Хейвуд! Не мог же он предусмотреть, как его исчезновение отразится на вашей работоспособности, если вы были едва знакомы!

— Я с ним здоровалась, — сказала она, морщась. Видимо, ей было неприятно вспоминать даже о столь незначительных знаках внимания, которые она оказывала человеку, повинному в ее бедах. — Но когда наши пути вновь пересекутся, я отомщу беспощадно! Я его уничтожу, как змею!

— Не думаю, что ваши пути вновь пересекутся, мисс Хейвуд.

— Почему? Я отсюда выйду.

— Да, но О'Гормана, скорее всего, нет в живых. Многие считают, что его убили.

— Кому понадобилось убивать О'Гормана? Разве что другому несчастному, с которым он обошелся как со мной?

— У него не было врагов.

— Тем более никто его не убивал. Он жив. Он не может быть мертвым!

— Почему?

Она даже привстала, будто хотела убежать от вопроса, но, заметив, что охранница наблюдает за ней, снова села.

— Потому что мне тогда некого будет винить. Я останусь одна. А я не виновата, что оказалась здесь, виноват кто-то другой. И этот другой — О'Горман. Он засадил меня сюда, потому что считал, что я с ним высокомерна, или потому что Джордж его уволил. Он меня ненавидел!

— То, что случилось с О'Горманом, не должно было отразиться на вас, мисс Хейвуд.

— Но отразилось же!

— Я уверен, что О'Горман не хотел вам зла, — сказал Куинн.

— Они мне это тоже говорят, только не знают всего, — ответила Альберта.

Она не пояснила, кто такие «они». Скорее всего, тюремные психологи или Джордж, решил Куинн.

— Ваш брат Джордж часто навещает вас, мисс Хейвуд?

— Каждый месяц. — Она сжала пальцами виски, как если бы у нее внезапно заболела голова. — Это так печально! Он говорит о доме, о старых друзьях, а я не должна позволять себе думать о них, иначе я сойду с… превращусь в истеричку. Или он строит планы на будущее, что еще хуже. Здесь, хотя и знаешь, что будущее настанет, его нельзя ощутить, потому что все дни похожи друг на друга. По моим подсчетам, — продолжала она, горько улыбаясь, — мне сейчас примерно тысяча восемьсот семьдесят пять лет, а в таком возрасте глупо мечтать о будущем. Я им этого, конечно, не говорю. Они называют это депрессией, меланхолией. Они употребляют много слов, чтобы избежать одного — «тюрьма». Оно им не нравится. Они предпочитают говорить «пенитенциарное заведение» или «исправительный комплекс». Кого они обманывают? Я заключенная, сижу в тюрьме, и мне невыносимо слушать, как Джордж болтает о поездке в Европу или о том, что я буду у него работать. Как может представить себе Европу человек, который сидит в камере и нигде дальше столовой за последние пять лет не бывал? Почему я здесь? Почему мы все здесь? Они должны придумать что-то другое, лучшее. Если обществу нужно нам отомстить, почему нас не секут у городской стены? Почему не казнят? Почему заставляют бессмысленно гнить здесь, когда мы можем делать что-то полезное? Мы — как овощи, только овощи растут, и их едят, а нам даже в этом отказано. Мы не годимся даже в пищу животным. — Она вытянула руки. — Бросьте меня в мясорубку, накормите мной хотя бы усталую собаку или голодную кошку!

Альберта почти кричала. Люди из соседних кабинок смотрели на нее, вытягивая шеи над перегородками.

— Я хочу быть полезной! Разрубите меня на куски! Послушайте! Неужели вы не хотите, чтобы нами накормили голодных животных?

К Альберте спешила дежурная. На ее синем бедре звякали ключи.

— В чем дело, мисс Хейвуд?

— В тюрьме. Я здесь, а животные голодают.

— Тише, успокойтесь. Они не голодают.

— Вам они безразличны!

— Меня больше интересуете вы, — мягко сказала дежурная. — Пойдемте, я отведу вас в вашу комнату.

— В камеру. Я заключенная и живу не в комнате, а в камере.

— Называйте как хотите, только не надо шуметь. Будьте умницей, идемте.

— Я не умница, — раздельно сказала Альберта. — Я преступница, которая живет в камере, в тюрьме.

— Тихо, тихо!

— И выбирайте выражения!

Дежурная крепко взяла Альберту за локоть и повела прочь. Люди вокруг заговорили снова, но голоса их звучали приглушенно, и когда Куинн поднялся, чтобы уйти, на него устремились взгляды, в которых читался укор: «Вы не ответили на ее вопрос, мистер. Почему мы здесь?»

* * *

Куинн вернулся в административный корпус и после очередных проволочек получил разрешение встретиться с тюремным психиатром, работавшим с заключенными, чьи дела должны были слушаться вторично.

Миссис Браунинг была молодой серьезной особой.

— Конечно, сейчас у нее трудный период. И все же я очень удивлена. Мисс Хейвуд — и такая сцена! Хотя, с другой стороны, я не слишком хорошо ее знаю. — Она поправила очки, как будто пыталась рассмотреть отсутствующую Альберту. — В таком заведении, как наше, медицинского персонала, конечно, мало, здесь в первую очередь смазывают скрипучие колеса — у нас их предостаточно, — а до таких, вроде мисс Хейвуд, руки не доходят.

— Она не доставляет вам беспокойства?

— Никогда. Мисс Хейвуд хорошо работает — в тюремной библиотеке, — а кроме того, ведет занятия по бухгалтерскому учету.

Последнее показалось Куинну забавным, но миссис Браунинг была невозмутима.

— У нее прекрасная память на цифры.

— Да, я так и предполагал.

— Я давно заметила, что женщинам с хорошими математическими способностями часто недостает теплоты и чувствительности. Мисс Хейвуд здесь уважают, но не любят, у нее нет близких друзей. Видимо, так к ней относились и прежде, потому что единственный, кто ее навещает, это брат. Чьи посещения, кстати, не приносят ей радости.

— Она не хочет его видеть?

— Да нет, вроде бы хочет, ждет его, но когда он уезжает, она долгое время сама не своя. Конечно, она никогда не ведет себя так, как сегодня, — напротив, молчит и полностью уходит в себя. Она молчит так, будто боится, что, начав говорить, скажет слишком много.

— Что, если она заговорила сегодня?

— Может быть. — Миссис Браунинг пристально смотрела на карандаш, который вертела в руке. — У мисс Хейвуд есть еще одна странность, на мой взгляд во всяком случае. Ей почти сорок лет, она отбывает наказание, у нее нет ни мужа, ни семьи, которая ее ждет, она никогда не получит работу, которую привыкла выполнять. Другими словами, ее будущее безрадостно, и сама она твердит, что живет в ожидании смерти. И в то же время она заботится о себе самым тщательным образом. Придерживается диеты — а при той грубой пище, которой здесь кормят, это совсем непросто. Делает каждый день зарядку, полчаса утром и полчаса вечером, и те восемнадцать долларов, которые заключенный имеет право тратить каждый месяц — деньги ей дает брат, — у нее уходят на витамины, а не на сигареты и жвачку. Из этого я делаю вывод, что если мисс Хейвуд ждет смерти, то хочет умереть здоровой.